Маргарет Грэм

Война. Истерли Холл

© Масленникова Т., перевод на русский язык, 2019

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2020

Благодарности

В раннем детстве я узнала, что мой дед по отцу, артиллерийский офицер, пережил Первую мировую войну и остался практически невредим, как и четверо его братьев. Мой дед по матери тоже выжил, но только для того, чтобы позже самостоятельно лишить себя жизни. У войны длинные и цепкие лапы. Из-за всего этого я еще в юном возрасте увлеклась чтением книг о войне 1914–1918 годов и хотела бы сказать спасибо этим книгам, которых было слишком много, чтобы упомянуть каждую по отдельности.



Я – основатель и глава фонда Words for the Wounded, который помогает собирать средства для раненых в современных войнах. Во многом работа в фонде вдохновила меня на создание этой книги и помогла в работе над ней. Раненые остро нуждаются в поддержке, причем зачастую до конца жизни, которая, учитывая их юный возраст, может быть очень долгой.



Также выражаю благодарность потрясающим ребятам из Wellington on the Strand, особенно Микаэлю, Хосе и Эстер, за их поддержку в обеденные часы, когда я прокрастинировала, сидя над этим романом. Пожалуй, для солидности стоит назвать это время «часами раздумий».

Глава 1

Вспомогательный госпиталь и санаторий для выздоравливающих в Истерли Холл, Рождество 1914 г.

– Так, и что же мы будем делать с этой публикой? – тихо пробормотала Эви Форбс. Она с миссис Мур, старшей поварихой, стояла у огромного разделочного стола на кухне Истерли Холла, наблюдая за двумя мужчинами, которые устроили вокруг себя невероятный шум. Обе женщины старались не морщиться от звуков, с которыми один из них вставлял и вынимал нож из точилки, а второй скрежетал по сковороде лопаткой, переворачивая лук. Это была та самая кухня, в которой Эви проходила обучение в качестве помощницы поварихи с самого 1909 года, надо сказать, что к такому жизнь ее не готовила.

До войны Истерли Холл был частным домом, но его владелец, лорд Брамптон, пожелав, чтобы его поддержка стране на военном поприще стала очевидна всем, приказал своей дочери, леди Веронике, организовать на его территории госпиталь для раненых. Они с благоверной, правда, мгновенно переместились в свои более мирные обиталища в Лондоне и Лидсе, чтобы в спокойствии наблюдать за своими сталелитейными производствами, угольными шахтами, кирпичными фабриками, сделками по боеприпасам и за прирастающим доходом. По супругам, однако, и не скучали.

Эви почувствовала руку миссис Мур у себя на плече.

– Что же, юная Эви, кажется, овощи тебя ждут. Их надо пересчитать к ланчу, так что оставляю тебя разбираться с этим маленьким беспорядком. В конце концов, Джек твой брат.

И она похромала на своих пораженных ревматизмом ногах к овощному складу, на другой конец просторной кухни.

Эви хитро улыбнулась, уперев руки в бока.

– Вы очень добры.

Одновременно с этим она возвращалась в своих мыслях к Ублюдку Брамптону – так называли в этих краях лорда, который недавно потребовал, чтобы корзины с последним урожаем домашней фермы были отправлены в его лондонский дом незамедлительно. Этого пока не случилось, так что им явно предстояло вскоре услышать телефонный звонок. По крайней мере, с этой проблемой ей не придется иметь дело, так как леди Вероника теперь приноровилась нажимать на телефонный рычажок, жалуясь на ужасную связь, и класть трубку.

Пока миссис Мур спешила присоединиться к другим волонтерам на складе, Джек, старший брат Эви, темноволосый темноглазый парень с темными пятнами на лице от работы на шахте, все более свирепо вонзал нож в точилку – туда-сюда, туда-сюда. Неужели он не слышал, что скрежет был в сто раз хуже, чем от мела на грифельной доске?

Да и куда ему, если последние четыре месяца он строил из себя дурака, сидя на передовой в Бельгии и на севере Франции, среди бог знает какого шума и безумия? И что он на самом деле видит, когда вонзает нож в точилку? Эви решила не думать об этом, а вместо этого проверила все кухонные принадлежности, разложенные на столе для приготовления рождественского обеда, взглянула на часы, потом на Энни – помощницу на кухне, которая вошла, неся клюкву из кладовой. Она поставила банки на стол, кивая Эви, указывая на часы и приговаривая: «Давай, милая, разбери их». Затем она поспешила обратно.

В этот момент Джек выронил нож, выругался, схватил его с плиточного пола и воткнул в точилку еще раз. Эви понимала, что должна что-то сделать, но вместо этого с удивлением перевела взгляд со своего брата на Досточтимого Лейтенанта Оберона Брамптона, хозяйского светловолосого сына и командира Джека, который просто помешивал лук, даже не переворачивая. Она же до этого просила его лишь слегка поджарить лук, чтобы потом начинить им индейку и курицу.

На какое-то время стало тихо, Джек уставился на свой нож. Затем мистер Оберон, как они все его называли, вернулся к переворачиванию лука, который уже начал гореть. Пока она наблюдала, дым становился все более черным, густым и едким. Как он мог этого не замечать, глядя прямо перед собой? Оба мужчины казались поглощенными, но чем? Эви почувствовала невыносимую печаль из-за их опущенных плеч и постаревших лиц – а ведь им обоим было всего по двадцать четыре года.

Эти двое, вместе с Саймоном, возлюбленным Эви, и камердинером мистера Оберона, Роджером, прибыли в отпуск накануне вечером. Они прибыли сюда за кусочком мирной жизни. Но она ускользала от них. Они не могли спокойно отдохнуть, или сосредоточиться, или долго говорить о чем-либо – так, по крайней мере, они сообщили Эви сегодня в девять утра, стоя на пороге кухни, словно шайка непоседливых мальчишек. Они сказали, что решили делать что-то полезное и помогать готовиться к Рождеству, чем, как казалось, заняты все вокруг.

К слову сказать, ее жених, Саймон, сразу же исчез и отправился в сад, чтобы заняться давно знакомыми ему делами ученика садовника, а остальные двое двинулись прямо в кухню, где им были поручены наскоро придуманные Эви задания. Роджер, некогда камердинер мистера Оберона, предложил почистить сапоги хозяина, но никто в здравом уме не поставил бы и шести пенсов на то, что этому суждено случиться. Он скорее будет клянчить сигареты у проходящих мимо дурачков или жаться по углам с горничными, которые больше ничего не умеют.

– Мы, должно быть, сошли ума, когда согласились, – произнесла вновь возникшая рядом с Эви миссис Мур. – Страшно сказать, мы должны будем покормить шестьдесят раненых солдат меньше чем через два часа, не говоря уже о медсестрах, добровольцах, сотрудниках и родственниках, пришедших на посещение. Мы должны что-то с этим делать, это черт знает что.

Эви вновь взглянула на часы, как будто от этого магическим образом стрелки могли бы вернуться назад на часок. Этого не произошло.

По крайней мере, индейки, гуси и ветчина уже готовились, но рождественские пудинги надо было готовить как минимум два часа, а мясные пироги в комнате с выпечкой ожидали, когда для них появится место в духовке. Большая часть диетической еды, хотя не вся, была приготовлена еще в пять утра, после того как Эви, Энни и две служанки выгнали с кухни мышей, вымыли полы и зажгли огонь в плитах.

Миссис Мур повторила, погрузив руки в карманы своего грубого фартука:

– Да, это точно черт знает что. Пойдем, Эви, с Джеком ты точно договоришься, и, как бы это сказать, вы в некотором роде друзья с мистером Обероном. Он говорит, что твои пироги великолепны, и попросил тебя быть другом для леди Вероники, пока его нет рядом.

Эви жестом попросила ее говорить потише.

– Думаю, не всем нужно знать об этом.

Миссис Мур остановила взгляд на двух молодых мужчинах и тихонько рассмеялась.

– Боже, милочка, да это очевидно. Вы с леди Вероникой практически неразлучны и управляете этим госпиталем так, как будто обе были рождены, чтобы командовать. Я списываю это на ту суфражистскую ерунду, которой вы обе увлекаетесь, но, как бы то ни было, получается у вас неплохо. И, между прочим, брать на себя ответственность – это дело, требующее практики, так что привыкай.

Миссис Мур поджала губы и пожала плечами.

Эви состроила гримасу.

– А, великолепно, и кто именно эта главная повариха, с этими самыми плечами, на которые должна лечь ответственность? Но боже, кажется, они сейчас слишком заняты – ими пожимают! Я так понимаю, вы намерены уйти?

Миссис Мур улыбнулась.

– Совершенно верно, и, поскольку предусмотрительность – это важнейшее из человеческих достоинств, а ты прекрасно осведомлена, милая Эви, что мы разделяем обязанности главной поварихи, а у меня ревматизм и все из этого вытекающее, то просто делай выводы. Пойми же, если ветер поменяется, ты останешься на месте, подумай об этом. Девочки все еще отчищают морковку от опилок на складе, а тебе нужно оказать влияние на эти две несчастных потерянных души, особенно на этого эксперта по луку, который явно намерен сжечь дом. О чем ты вообще дума…

Эви прервала ее, увидев, что лопатка снова зависла в воздухе, а нож опять вонзен в точилку.

– Я вспомнила, как один наш пациент, капитан Нив, говорил, что, когда первый раз приехал сюда, мог чувствовать только запах крови, грязи и нечистот. Я подумала, что хотя бы лук сможет пробиться через все это. Очевидно, нет.

Миссис Мур кивнула, оперлась на стол, подмигнула, и Эви поняла, что ей нужно присесть.

– Эви, что же такое они видят, чего не видим мы? – Она указала рукой на Джека, который уставился в пол после того, как воткнул в точилку нож, а потом на мистера Оберона, который тоже смотрел во все глаза, но уже на белую замызганную плитку за плитой, крепко держа в руках лопатку. Дым распространился уже повсюду, а лук стал непоправимо черным и вялым из-за такого отношения. Миссис Мур ткнула Эви в бок. – Скорее убери их отсюда, пока остальные волонтеры не вернулись с перерыва, ты знаешь, как здесь любят болтать.

Эви вздохнула – все же слуга хозяину не ровня, в каких отношениях они бы ни были, – но, невзирая ни на что, здешние желудки ждали, что их наполнят. Она тихо обошла стол, стараясь собраться, и сказала, слегка повысив голос:

– Почему бы не оставить все это и не пойти прогуляться на свежем воздухе, мистер Оберон? Со вчерашнего вашего прибытия больше снега не выпадало.

Оберон не отреагировал. Эви дотронулась до его руки, вздрогнув, когда он резко обернулся, замахнувшись на нее лопаткой.

– Сэр! – крикнул Джек, выскакивая вперед с ножом в руке. Эви стояла неподвижно, пока мистер Оберон сначала внимательно посмотрел на Джека, потом на нее, его мысли явно стали проясняться, и вся кровь отхлынула от его лица.

– Спокойно, сержант. Простите меня, Эви. Я бы никогда… Не вас… Никогда. Какой абсурд… И миссис Мур… – Он положил лопатку на сковороду трясущимися руками. Он изучил взглядом лук. – Он действительно должен так выглядеть?

Напряжение рассеялось. Миссис Мур рассмеялась, а потом отправилась в кладовую. Эви засмеялась тоже, хотя во рту ее пересохло от шока и ее руки дрожали.

– Думаю, нет, потому что тогда никому бы в голову больше не пришла идея начинять луком курицу.

Джек медленно положил острый как лезвие нож на стол, сначала посмотрел на него, потом на свою сестру, его руки затряслись, а за ними – и все его тело. Значит, это поглотило их полностью. Эви хотелось изгнать войну из двух молодых людей, которые были всего на три года старше ее, сказать им, что все будет хорошо, как всегда говорила ее мама. Но это было не так, разве нет? Они должны вернуться на фронт, завтра же.

Не зная его мыслей, Эви жизнерадостно улыбнулась, чему были обучены все, кто тут работал.

– Вам обоим нужно размять ноги, заняться чем-нибудь активным, подышать немного свежим воздухом. Здесь очень мирно и тихо, потому что охотникам позволено стрелять только в определенное время, чтобы не расстраивать пациентов. Пойдемте.

Она передвинула сковороду на столешницу и вывела их из кухни в коридор. Мистер Оберон взглянул на колокольчики, висящие на стенах, потом на Эви и затем кивнул, еще более погрустнев. Она поняла, что он впервые увидел, что надписи под колокольчиками сменились с имен на названия помещений госпиталя.

– Все изменилось, – прошептал он.

– Не все, – ответила Эви. – Кедр на главной лужайке остался прежним.

Он только слегка кивнул, Джек тоже. Эви направилась к задней двери, мужчины следовали за ней по коридору, как стая утят. У двери мистер Оберон вышел вперед и открыл ее для Эви, отступив и поддержав ее за руку, пока та поднималась по ступенькам. Это было с его стороны неправильное поведение по отношению к прислуге, так что, наверное, он был прав – все стало совсем не так, как прежде.

Она достигла последней ступеньки. Напротив виднелись гаражи, в которых размещались игровые комнаты для детей добровольцев, за которыми присматривала мама Эви, Сьюзан Форбс. Изюм и Ягодка, таксы леди Вероники, которых лорд Брамптон приказал пристрелить, когда началась война, исчезли за углом, вероятно направляясь во французские сады, чтобы клянчить угощение у прогуливающихся пациентов. Семья Эви приютила их, пока Ублюдок не уехал, и потом они вернулись в поместье.

Эви вышла на булыжную дорогу, высматривая Саймона, который сказал, что будет искать место, где главный садовник посадит куст роз в память о Берни. Берни был вторым помощником садовника, его другом. Он погиб от шрапнели где-то… Где это было? В Ипре? Где-то, где были дождь, грязь и холод, ну и чертовы ружья, как говорил Сай.

Его нигде не было видно. Она приставила ладонь ко лбу и взглянула на серое небо. У них есть только этот день, чтобы побыть вместе, а потом мужчины должны будут отправиться в обратный путь, и ей нужно хотя бы несколько часов побыть наедине со своим женихом. Ведь она не так много просила? Потом она закрыла глаза. Глупая, жадная девчонка, конечно, это много, и главное, что он был жив.

Слева от гаража работники кухни и добровольцы толпились на ступеньках из внутреннего коридора, сжимая в зубах окурки. Она ждала, считая секунды, уверенная в том, что через несколько минут услышит крик миссис Мур: «Ну и где вы пропадаете?! Да, я знаю, что кое-кто из вас, добровольцев, пожертвовал рождественским днем, чтобы помочь, но те ребята наверху пожертвовали чем-то чуточку большим, а ведь овощи сами себя не помоют и не почистят, стол сам себя не накроет, дичь вряд ли сама найдет путь в супницы, и на моем лице вы улыбки не увидите, пока большая часть работы не будет сделана. Ты, Салли Армитаж, можешь стереть это выражение со своего лица, потому что я лично не собираюсь больше сегодня терпеть никаких глупостей. Вы, девочки с посудой, мне нужны сковородки и нужны немедленно. Помните, сода и упорный труд – два секрета успеха».

Оба мужчины рядом с Эви рассмеялись. Джек подтолкнул ее.

– Очень мирно и тихо, да, красавица? Лучше уж охота целыми днями.

Снег только покрыл булыжники, но он уже весь был в следах волонтеров, которые приходили из нижних деревень Истона, Сайдона и Хоутона днем и ночью, как по расписанию, зная, что здесь могут быть их дети, мужья или братья, нуждавшиеся в их помощи. Она почувствовала холодный ветер, посмотрела на облака, несущиеся по небу, но потом услышала свое имя.

– Эви.

Это был ее милый, ее Саймон, бегущий по булыжнику и сжимающий в руке сухой шалфей и тмин для начинок, его лицо светилось от любви, его роскошные рыжие волосы ярко горели даже без солнца. Он сбавил шаг, когда увидел мистера Оберона, и начал салютовать, но затем остановился в нерешительности.

Мистер Оберон крикнул:

– Если нет формы – нет и официальных приветствий, Саймон. Скоро мы получим ее обратно, и весь этот чертов абсурд начнется заново, но пока она в стирке, а нас с Джеком отправили на прогулку. Боюсь, мы несколько превысили свои полномочия, но смею сказать, что ты добился наибольших успехов в деле помощи своей Эви. – Он посмеялся, хотя очень сдержанно.

С последней ступеньки они услышали еще один голос. Это была леди Вероника, сестра мистера Оберона, в кухонном фартуке вместо своей обычной формы медсестры.

– О, так-так, кто тут у нас, сегодня никому не удастся спрятаться. Возвращайтесь-ка сюда, сильные мужчины. Бедному мистеру Харви нужно помочь организовать столы так, как ты, Оберон, настоял – чтобы в помещении танцевального зала смогли поесть все вместе: слуги, сотрудники, пациенты и визитеры. Я аплодирую такому решению стоя, но нам необходимы твои крепкие солдатские мускулы, чтобы это осуществить, а то мистер Харви уволится с поста дворецкого и этот дом развалится на части. И ты тоже, Джек, а вот Саймон, в качестве исключения, получает полчаса, чтобы провести их сами знаете с кем, а то эта особа намеренно сожжет индюшачьи ребрышки в качестве возмездия.

Джек подмигнул Эви, пропустив мистера Оберона вперед и обернувшись, и волосы ему взлохматил ветер. Она смотрела, как они один за другим возвращались в дом по лестнице, один такой черный, другой такой светлый, и леди Вероника, следующая за ними по коридору. Леди Вероника крикнула ей:

– Выжми из этого все, Эви, потому что, хоть ты пока и научила меня делать только ру[1] и сносный кофе, я буду помогать в доме, так что устроим здесь переполох!

– Не волнуйтесь, есть только одна небольшая просьба – нужно нарезать еще лука!

Стон леди Вероники и хохот мужчин разнеслись по лестнице, но были прерваны ревом миссис Мур:

– Закрой дверь. Мы живем не в хлеву.

Эви услышала шепот Саймона за своей спиной и его дыхание на своей шее:

– Нет, мы здесь не в хлеву, но в запасе. Что же, у меня есть полчаса для того, чтобы показать, как я тебя люблю, Эви Форбс.

Она почувствовала его руки на своей талии, его поцелуи на своей шее и повернулась к нему. Он уронил травы, но их запах был все еще на его руках, когда он взял в них ее лицо. Он был того же возраста, что и те двое, и выглядел, как и они, старше, но она подозревала, что сама уже далеко не свежая роза, если когда-то ею и была. Это не имело значения, он был здесь, сейчас он был в безопасности, и, что самое главное, он принадлежал ей. Они прильнули друг к другу.

– Я люблю тебя, – повторял он. – Я люблю тебя так сильно, что могу задохнуться.

– Нет, – сказала она, коснувшись его губ. – Не смей, или я сама тебя убью.

Они не смеялись, потому что времени было так мало, а будущее было такое… Какое? Неопределенное? Страшное? Невозможное? Когда все это закончится? Кто выживет? Что будет, если они пропадут? Она зарылась лицом в его плечо, и он все качал ее взад и вперед, и она опять подумала про извечную присказку своей матери, которая частенько пробуждала желание у тех, кто знал маму, ее задушить. Она говорила снова и снова: «Все будет хорошо». И теперь Эви находила успокоение в этих словах.



Целые полчаса леди Вероника собственными руками смахивала со стола очистки овощей на старый номер Дэйли Скетч, предоставленный мистером Харви. Сок с морковных вершков пропитал первую страницу, которая рассказывала о смертях и потерях в Скарборо, Хартлпуле и Уитби после обстрелов германскими войсками. Эви произнесла:

– В это непросто поверить.

– Нигде не безопасно, Эви, – почти прошептала леди Вероника, сворачивая газету с мусором и отправляя ее в ведро для компоста. – Как племянница миссис Грин?

Мимо проходила миссис Мур:

– Раны от шрапнели на ее ноге заживают, и она дома со своей матерью, так что миссис Грин приедет из Уитби через несколько дней, чтобы вернуться к обязанностям экономки. Она благодарит вас за корзинки, миледи, и справляется о вашем муже. Я сказала ей, что капитану Ричарду уже лучше, но он пока не готов работать внизу. Надеюсь, сегодня вы вновь заметили в нем улучшения, хотя бы небольшие?

Леди Вероника села на стул, разминая плечи и вытирая руки о свой фартук.

– Я надеюсь, что так, миссис Мур. Совсем крохотные.

Эви кинула взгляд на часы перед тем, как кратко проговорить:

– Ну все, хватит разговоров, давайте вынесем все жареное на воздух, чтобы блюда смогли отдохнуть. Времени, конечно, будет недостаточно, но это нужно сделать. Могут быть небольшие затруднения с тем, чтобы перенести все блюда в зал, так что мне кажется, вам стоит предложить мистеру Оберону и его маленькому отряду помочь Арчи и мистеру Харви преподнести яства народу, леди Вероника. – Она старалась не забывать обращаться к Веронике согласно этикету при посторонних. Она передала ей тяжелую прихватку для духового шкафа: – Достаньте, пожалуйста, индейку, если не возражаете, а Энни пускай займется средним ярусом – там должны быть шесть гусей, и обязательно следите за жиром. Мы не должны пролить ни капли, потому что в январе для нас будет ценна даже самая малость. Кто знает, до чего дойдет недостаток продовольствия. Я займусь ветчиной. Как суп, миссис Мур?

Хаос захватил власть всего на один последний час, с одним происшествием. Леди Вероника обожгла себе руку. Ее засыпали мукой, а ей сказали, что это медаль. Она обещала, что будет носить ее с гордостью.



Каким-то образом мистер Харви расставил столы в помещении танцевального зала так, чтобы все смогли усесться, хоть и соприкасаясь плечом к плечу. Вокруг располагались койки с ранеными солдатами, все еще прикованными к постелям. Для офицеров были устроены отдельные острова, составленные из обстановки многочисленных спален на втором этаже.

В какой-то момент в главном зале подали херес, который помог упростить процесс свершения социальной революции, которая происходила в этот момент. Хорошо выпивший мистер Оберон ввел за собой веселую толпу в танцевальный зал, сев во главе длинного-длинного стола, накрытого безупречно белыми льняными скатертями. Факт того, что это на самом деле были простыни, всеми был проигнорирован. Бокалы сверкали, приборы тоже. Хризантемы на коротких стебельках были выставлены в неглубоких чашах в середине стола, а свечи стояли в подсвечниках, взятых из сейфа с серебром.

Леди Вендовер, медсестра средних лет, ожидала занять свое место рядом с Моди, одной из посудомоек, другая медсестра села рядом с Дейзи, горничной. Эви подумала, что они смогут порассуждать о пользе соды при мытье посуды или достоинствах разбрасывания чайных листьев на ковре перед чисткой, вместо своей обычной темы – какие же слуги ленивые. Она хитро улыбнулась, когда Джек, сидевший напротив нее и всего в нескольких стульях от мистера Оберона, приподнял бровь. Он всегда мог читать ее как раскрытую книгу. Так же, как и ее мама с папой, сидевшие слева от него и посмеивавшиеся над ней.

Миссис Мур склонилась к ней и сказала, по собственному мнению, шепотом, хотя на самом деле ее голос был значительно громче:

– Если ты кормишь народ хорошо, это уже повод порадоваться, неважно, кто рядом с кем сидит.

Вероятно, мистер Оберон это услышал, поскольку вскоре, когда несколько индеек были нарезаны на отдельном столе и главное блюдо было готово к подаче, он предложил тост за кухню, за отсутствующих друзей, в конце концов, за короля, при этом отметив, что повод порадоваться – это нынче редкость, и хитро улыбнувшись миссис Мур и Эви. После того как все подняли бокалы, пригубили из них и поставили на место, все уселись обратно, кроме Роджера, бывшего камердинера, который, как видела Эви, устремился к зеленой двери для прислуги, сказав при этом Саймону, что не сможет просидеть напротив этого «монстра» больше ни минуты. «Монстром» был сержант Харрис, который носил жестяную маску, чтобы скрыть изувеченное лицо, и сидел рядом с капитаном Симмонсом, который потерял нос – как он сообщал каждому встречному с неизменным восторгом – по собственному недосмотру. Затем он засовывал палец между указательным и средним и произносил: «Боже милостивый, вот и он, наконец!»

После бегства Роджера Джек и Эви вновь обменялись взглядами, но на этот раз гневными. Миссис Мур произнесла твердо, но только для семейных ушей: «Тогда он останется голодным. Внизу не осталось ничего, чем бы можно было поживиться даже воробью, а поскольку собаки заняли оба кресла, ему придется довольствоваться стулом».

Эви притворилась, что не заметила, как от этих слов Милли, жена Джека, покраснела, положив на тарелку нож и вилку. Джек сидел рядом ней, со своим пасынком Тимом на коленях. В маленькой тарелке Тима было налито вдоволь клюквенного соуса. Эви улыбнулась. С самого начала было понятно, что это будет любимой частью обеда для двухлетки. Он был симпатичный маленький паренек, но не слишком ли явно начали проступать черты его отца, негодяя Роджера, на его лице? Боже, она надеялась, что нет, а если и так, то на этом семейное сходство и закончится.

Саймон провел ладонью по ее руке, и только тогда она заметила, что сжала нож и вилку так сильно, что костяшки ее пальцев побелели. Он слегка толкнул ее коленом и сказал:

– Прекрати нервничать; Милли не поставит под угрозу все, что у нее есть с Джеком, только чтобы погнаться за молодчиком, который сделал ей ребенка, когда она прислуживала на кухне, а потом бросил. Она не такая большая дура.

Джек добавил Тиму в тарелку еще одну приличную ложку клюквенного соуса и вздрогнул, когда его мать сказала, что от этого у ребенка сгниют зубы.

– Сахар может закончиться довольно скоро, мама. Сейчас Рождество, может, мы все-таки позволим ему насладиться?

Вскоре разговоры начали завязываться за длинным столом более свободно, здесь и там раздавался смех. Браво мистеру Оберону, подумала Эви. Он был прав, все изменилось, даже благородные, но, вероятно, довольно быстро все сможет вернуться на свои места, когда война закончится, если это вообще когда-то произойдет. Эви прошептала:

– Сай, мы должны запомнить это: хорошая еда, хорошая компания и вино. Когда становится тяжело, нужно просто подумать об этих вещах. Я предпочту это, чем глядеть на висящую в небе луну, как предлагают поэты.

Саймон рассмеялся:

– Это потому, что ты живешь и дышишь своей работой на кухне, и за это я тебя люблю. Когда-нибудь я вернусь домой, мы все вернемся домой, и ты наконец сможешь заняться своей мечтой о гостинице.

Она подняла свой бокал с охлажденным белым вином и сделала из него большой глоток – можно сказать, хорошенько хлебнула, – что же, ей это было нужно. Через несколько секунд ей показалось, будто ее плечи опустились, мускулы расслабились и улыбка растянулась на лице.

– Ты будешь петь и играть на скрипке на свадьбе, и мы сможем позвать Берн… – Она остановилась. Берни убили, как и марру Джека, его близкого друга из шахт, Марта Дора.

Джек все слышал и наклонился вперед, трепля темные волосы маленького Тима.

– Мы вернемся, Эви, лапушка. Мы все вернемся.

Мама произнесла:

– Все будет хорошо.

Вся семья рассмеялась, и папа похлопал свою жену по плечу. Именно тогда Эви заметила, что место Милли пустует.

– Где она?

Джек пожал плечами.

– Она пошла за добавкой клюквенного соуса.

Мама прошептала:

– Я ей говорила, что еще немного осталось рядом с капитаном Нивом, но она заупрямилась. Видимо, решила показать себя перед Джеком.

Эви положила приборы на стол и начала подниматься, ее рот будто бы заполнил вкус пепла.

– Я помогу ей. Она, вероятно, не знает, где он.

Саймон потянул ее вниз, шепча на ухо ей одной, с решимостью в голубых глазах:

– Пусть кто-то другой сделает что-нибудь для разнообразия. Каждое мгновение с тобой бесценно. Она найдет то, что ищет.

Этого-то Эви и боялась, потому что единственным, кто еще находился внизу, был Роджер.

Джек наблюдал и слушал, и теперь вновь наклонился, тихо произнеся:

– Оставь это, лапушка. Для меня важен только ребенок. И только через мой труп он его получит, мальчишка заслуживает лучшего, и, в конце концов, я бы предпочел больше к тебе не наклоняться, а то у меня от этого в желудке кавардак.

Она засмеялась, а Джек весело улыбнулся, указывая рукой на дверь для прислуги:

– Вот и она, с клюквенным соусом. Кажется, ты сложила дважды два, а получила десять.

Милли села, избегая встречаться с кем-либо глазами, ее волосы выбились из-под чепчика, и Эви могла побиться об заклад, что она все-таки была права со своими десятью. Глупая женщина. Всегда была и навсегда останется, зачем Джек вообще на ней женился? Впрочем, она знала зачем, но думать об этом не хотелось.

После еды медсестры пели рождественские гимны под мужественным руководством Матроны, к ним присоединились еще несколько раненых, а также Саймон и Еви и доктор Николс, начальник медицинской службы. Именно соло Саймона заставило гостей подняться со своих мест, его чистые трели унесли всех из настоящего в более тихое, благословенное время. Джек рассказал Эви, как Саймон успокаивал сердца всех, сидящих в окопе, во время недолгой передышки, когда пел «На крыльях голубки».

В этот момент Эви позволила счастью войти в ее сердце.

Глава 2

Истерли Холл, 26 декабря 1914 г.

Всю ночь шел снег, но это не помешало мистеру Оберону и Джеку присоединиться к старине Стэну, главному садовнику, в парке, чтобы выкорчевать корни нескольких старых деревьев, которые срубили за несколько дней перед Рождеством. На том, что все свободное пространство должно быть использовано для выращивания овощей, настоял капитан Ричард в своей записке, которую он передал из своей спальни собравшемуся на традиционную утреннюю встречу персоналу 23 декабря. Она оканчивалась так: «Атлантика пока относительно безопасна для передвижения торговых судов, но кто знает, надолго ли? Мы должны быть ответственными. Мы должны предупредить дефицит продовольствия».

Что касается кухни, второй день Рождества мог бы стать для Эви днем праздности и освободить ей время для Саймона, но это в идеальном мире, а сейчас он несся на всех парах перед лицом нескончаемых задач для кухни. Это было так еще отчасти и потому, что Эви вместе с миссис Мур объявили, что раненым необходима еда тогда, когда подают сигнал их желудки, а не когда затрезвонит желудок Матроны. Сначала Матрона только втягивала свой внушительный живот и пыхтела, но это был ее фирменный жест. Почти сразу же она изрекла:

– Никогда в жизни не работала с кухней, которая захотела бы ставить пациентов на первое место. Выражаю свою благодарность вам, всем работникам и волонтерам.

В одиннадцать, когда бульон из индюшатины уже закипал, а желе из телячьих ног для укрепления сил раненых было поставлено застывать, миссис Мур и леди Вероника велели Эви и Саймону явиться в зал для прислуги и присесть на обтянутые рваной обивкой кресла.

– Сейчас же, Эви, и выгони уже этих такс, пусть побегают где-нибудь. Им следует размять свои коротенькие ножки. – Леди Вероника сделала паузу. – Часы тикают. Саймону надо повидаться с остальной своей семьей, которая, как я полагаю, уже едет к его родителям в Истон на общую встречу. Ты точно уверена, что не хочешь поехать с ним? Если хочешь, то я буду следовать инструкциям миссис Мур досконально и, чтобы доказать это, прямо сейчас последую ее указанию и сделаю майонез для ланча.

– Это так необходимо? – сказала Эви, состроив гримасу. – Добавляйте масло по одной капельке, не забывайте. Нам не нужна еще одна катастрофа.

Леди Вероника фыркнула:

– Все было не так уж плохо. Что же, поедешь ты с Саймоном в Истон?

Эви мечтала об этом, но сейчас их жизни не принадлежали только им, и Саймон сказал, что ему нужно провести время с семьей, а Эви нужна была пациентам. Она покачала головой, и леди Вероника приказала:

– Ну тогда иди.

Миссис Мур открывала дверь в центральный коридор, когда Саймон уводил Эви. Она помахала им, чтобы они прошли внутрь.

– Я оставила связку морковки у задней двери для Старого Сола, этой замечательной лошадки твоего папы, парень. Как же, он проделал отличную работу, катая добровольцев туда и обратно. Там еще кое-что поставить на стол, увидишь. Ну, иди.

Саймон поцеловал кухарку, крепко прижав ее тучное тело к себе.

– Вы лучшая, миссис Мур. Если бы я не был влюблен в Эви, я бы приударил за вами. – За свои комплименты он тут же был оттаскан за уши.

Миссис Мур позвала такс, которые было устремились на кухню в поисках угощений, и, отнюдь не собираясь разминать ноги, собаки вновь устроились в креслах, копошась среди вязания. Дверь за ними захлопнулась. Эви и Саймон прошли по центральному коридору и вошли в зал для прислуги, который был пуст, – вероятно, по распоряжению миссис Мур. Но это были тщетные старания, потому что, когда Эви оказалась в объятиях Саймона, она почувствовала, что в его напряженном теле уже нет покоя.

Она подняла голову и увидела, что его взгляд блуждает от одного конского волоса, торчащего из кресла, к другому. Она ждала, уже слишком привыкнув замечать признаки душевных мук в своих пациентах, настолько, что недавно предложила доктору Николсу спрашивать новоприбывших об их любимых блюдах, чтобы их готовить. Это помогало некоторым восстановить связь с нормальным миром. Боже, благослови пищу: ее вид, ее запах, ее вкус. Она может на время вытеснить из сознания жуткие картинки и напомнить о лучших временах.

Саймон разомкнул свои объятия и уселся, наклонив голову, уперев локти в колени и попеременно сжимая и разжимая руки.

– Слезы – как раны, которые я могу почувствовать и увидеть. Мы живем среди них. Буду ли я следующим? Потеряю ли я свое лицо? Это так просто, понимаешь? Ты в траншее. Ты выглядываешь. Бах. И шрапнель снесла тебе лицо. Бах. И ты мертв.

Он встал и зашагал перед ней, и Эви задумалась, такой ли хорошей идеей было сажать этих ребят вместе с увечными накануне вечером. Она встала, взяв его за руки.

– Мы прогуляемся. Ты должен показать мне место, где старый Стэн посадил розовый куст для Берни.

Она спешно провела его через кухню, обратив внимание, что леди Вероника наливает масло по капле, а миссис Мур и Энни уже приступили к овощам. Она сорвала с крючка в коридоре свое пальто и достала его тяжелую шинель цвета хаки из тюка рядом с обувным ящиком, направляя свои шаги навстречу снежной вьюге.

Она поежилась в своем пальто, подняв воротник на шее как можно выше. Он сделал то же самое, подняв голову и глубоко вдохнув, как всегда делают садовники. Все звуки казались приглушенными, когда они шли, рука в руке, иногда поскальзываясь и прокатываясь по снегу, за дом, к французским садам. Некоторые особо морозостойкие солдаты и летчики, которые почти оправились от ран, потирали руки, чтобы согреться, и пыхтели своими трубками или запрещенными сигаретами.

Доктор Николс, который раньше был районным врачом, а потом вынужден был облачиться в форму, чтобы управлять медперсоналом в госпитале Истерли Холла, почти ежедневно распекал пациентов по поводу этой отвратительной привычки. «Засоряете свои легкие, черт бы вас побрал, после того как мы положили столько трудов на то, чтобы собрать вас заново». Он становился таким красным, когда рассуждал на эту тему, что Эви и леди Вероника боялись, что однажды он просто взорвется от возмущения, хотя Матрона полагала, что это произойдет скорее от пудинга.

Эви рассказывала все это Саймону, пока они шли к южному краю сада, и он смеялся в ответ. Сержант крикнул ей:

– Прекрасная стряпня, Эви. Женитесь на мне, и мы будем жить как короли.

На что другой, полковник Мастерс, сказал:

– Посторонись, сержант! Если она кого и выберет, то это буду я.

Эви ответила:

– Вам обоим ничего не светит. Это Сай будет нагонять жирок за моим столом.

Они дошли до клочка земли, который Саймон с Берни вскопали, удобрили и засеяли розами. Саймон обвил Эви руками и крепко прижал к себе.

– Здесь, старый Стэн посадит куст здесь. Наш Берни был экспертом по розам. Любил этих негодниц, это уж точно. Посади такой же и для меня, рядом с его, если я…

Повисла долгая пауза, потому что было мало смысла говорить ему, что ничего не случится. Внезапно она произнесла, стараясь не плакать:

– Я сделаю это для тебя, но мы должны надеяться. Мы действительно должны.

Ей было просто это говорить, ведь она только собирала войну по кусочкам, но никогда сама не была в опасности.

Они пошли дальше, вдоль стены, огораживающей тепличные растения, и обратно, через стойла, которые были переделаны в зимние хлева для свиней после того, как всех лошадей забрали для армии. Папа Эви и папа Саймона помогали за ними ухаживать, но на этот раз не кто иной, как сержант Харрис в своей маске тащил корзину с овощными очистками, вместе с парой капралов, раны которых заживали гораздо быстрее, чем им того хотелось. Саймон прижал ее к себе.

– Бедняга.

Они вернулись в тепло, на кухню, откуда Эви сразу же погнала леди Веронику в палату экстренной помощи, где та начала работать под орлиным взором главной сестры по отделению Энни Ньюсом. Понадобился пудинг с сиропом от Эви, а также угроза, исходящая от нее же, что она больше никогда не будет его готовить, чтобы Матрона позволила леди Веронике вместо обычных занятий медперсонала в виде уборки постелей, мытья полов и стерилизации приборов попробовать себя в качестве настоящей медсестры. Палата экстренной помощи была верным способом проверить ее преданность делу – так полагала леди Вероника. Вспомогательные госпитали изначально не предназначались для работы с тяжелыми случаями, но эта война заставила ситуацию измениться.

Эви крикнула, смешивая какао и молоко:

– Леди Вероника, вы опоздаете. Уже почти одиннадцать. Матрона с вас шкуру спустит.

Леди Вероника ушла.

Миссис Мур была либо в комнате, где доходила выпечка, либо у себя. Эви и Саймон уселись на стулья за столом рядом друг с другом и стали пить какао. Саймон стер усы от молока с верхней губы Эви большим пальцем и поцеловал ее. Она почувствовала какао на его губах, и все страхи, все волнения на этот миг отступили. Она открыла глаза и посмотрела на часы. Время пришло. Его родители, вместе с тетей и дядей, которые прибыли из Хоутона, будут ждать его дома.

– Поедем со мной, в конце концов, – сказал он, целуя ее руки.

Она покачала головой.

– Я бы очень хотела, но я не могу, мне надо кормить пациентов. Миссис Мур отработала две смены подряд, ей надо отдохнуть.

Он снова поцеловал ее в губы, не заметив Милли, которая проскользнула мимо них, направляясь к чайнику. Было время перерыва на чай для прачек, и пока Милли ставила чайник на горячую плиту, она проговорила:

– Значит, этой старой моли миссис Мур разрешается прикорнуть, да? Я не спала всю ночь, слушая, как твой брат кричит во сне или расхаживает взад и вперед, когда не спит, и что же, мне позволили улизнуть в мою комнату, как миссис Мур? Конечно же, нет, я была вынуждена не разгибать спины с того момента, когда ждала на перекрестке нашу повозку, запряженную старым Солом, который пробирался сквозь вьюгу, будто он чертова улитка. Я измождена – и не так, как хотелось бы. Я ждала большего от своего муженька после нескольких месяцев разлуки, скажу вам по секрету.

Руки Саймона, казалось, сильнее сжались на кружке.

– Это стрельба и… ну, и все остальное, Милли. Это тебя преследует. Ты не можешь спать в тишине, а когда засыпаешь, то слышишь ее… Ну, и все остальное. Попробуй отнестись к этому с большим пониманием.

Милли уперла руки в бока.

– А как насчет того, чтобы отнестись с пониманием ко мне, вроде как в ответ? Вся форма готова, висит в прачечной, специально подальше от кипящих котлов, чтобы на нее не шел пар и она не отсырела. Это было отвратительно – всюду копошились вши, а воняло от нее, как в сельском туалете. Мы тоже порядком устали. – И она убежала в прачечную, которая находилась дальше по центральному коридору.

Эви положила голову Саймону на плечо.

– Ну что мне сделать, чтобы ее исправить? Запереть на угольном складе на год?

Первый раз за это утро Эви задумалась, куда подевался Роджер.

Они забрали форму Саймона. Она была безупречно чистой, без единой вши, и пахла мылом. Эви почувствовала искорку благодарности к Милли. Когда Саймон ушел из прачечной, чтобы переодеться в раздевалке медсестер, Этель крикнула Эви:

– Это мы с Дотти как следует поработали над этой формой. И это было для нас честью.

Милли вспыхнула и вернулась на кухню делать чай.

Когда Саймон вернулся, он выглядел великолепно, от тяжелых сапог на онучах до козырька фуражки. Эви шла рядом, когда он катил свой велосипед из гаража через двор и стойла, где осталась только Тинкер, старая пони леди Вероники, которая фыркнула ему на прощание, под хрюканье свиней, копающихся в соломе. Сержант Харрис помахал рукой:

– Береги голову, парень. – Его голос звучал глухо из-под маски.

Эви и Саймон дошли до выездной дорожки, посыпанной гравием, и встали напротив главного входа в дом. В центре огромной лужайки стоял старый кедр.

– Такой же могучий и неподвижный, как и всегда, – тихо произнес Саймон, крепко держа Эви в объятиях.

– А ведь ему приходится вдыхать весь этот дым. – Эви тихонько засмеялась, потому что под кедром стояли ее любимцы – капитан Нив со своим почти зажившим сломанным бедром вместе с молодым лейтенантом Гарри Траверсом на костылях и без одной ноги, – которые курили во славу Англии и постоянно поглядывали, не идет ли доктор Николс.

– Ты так нервный тик заработаешь, юный Гарри, – окликнула лейтенанта Эви.

Он засмеялся:

– Береги голову, Саймон, – крикнул он.

Саймон помахал рукой, но тут же повернулся к Эви.

– Господи, я скучаю по тебе каждую секунду разлуки, – сказал он, уткнувшись в ее шею. – Я не знаю, когда у меня следующая побывка. Ты будешь писать?

– Постоянно, – сказала она. – Думай про вчерашний вечер, когда тебе нужны будут силы. Думай о болтовне, смехе, тепле и своих друзьях. Помни, как ты пел для всех нас и, самое главное, помни обо мне.

Они стояли, прижавшись друг к другу, пока он не вырвался и не укатил на своем велосипеде с опущенной головой и рюкзаком за спиной. Эви смотрела ему вслед, пока он не достиг ворот в конце дорожки и не повернул налево в направлении Истона. Она почувствовала пустоту, ноги налились свинцом. Вдалеке виднелся холм у Корявого дерева, возвышавшийся над фермой Фроггетта, рядом с которой стоял дом ее семьи. Она крепче затянула шаль на плечах, быстро помахала Гарри и Джону Ниву и поспешила назад на кухню.

Джек и Эви пообедали в зале для прислуги вместе со своими мамой и папой, Тимом с Милли и всем остальным персоналом, кроме Роджера, которого, очевидно, занял мистер Оберон, приказав отполировать ботинки, ремни и все кожаное, а также почистить всю одежду в его комнате. Может, его хозяин догадался, что Роджер не пользуется большой популярностью у народа под лестницей?

У них осталось совсем немного индюшатины, но достаточно, чтобы приготовить восхитительный суп, который подали вместе с ячменным хлебом, – с ним Эви и миссис Мур решили поэкспериментировать на тот случай, если пшеница окажется в дефиците. В дополнение шел сыр с домашней сыроварни, маринованные помидоры миссис Грин, а также остатки гуся и ветчины. Жаркое из ягненка передали пациентам вместе с пшеничным хлебом, который они предпочитали. Для двух молодых людей был выполнен специальный заказ. У одного это был омлет, а у другого – печень с беконом. Это была большая удача, потому что они оба не были внесены в списки и учтены, пока Эви не решила навестить их накануне поздно вечером, чтобы поинтересоваться, как она может воодушевить их к проявлению интереса к еде. Сегодня они оба приняли сидячее положение. Это был важный первый шаг.

Волонтеры накрыли столы в зале для прислуги под неусыпным контролем лакея. Мистер Харви попросил Арчи не спешить идти в армию добровольцем, потому что ему требовалась помощь в исполнении обязанностей дворецкого, но как долго он еще сможет оставаться, было неизвестно. Теперь Арчи расставлял на столе пиво, которое передал мистер Оберон, обедавший вместе со своей сестрой и зятем в комнате леди Вероники. Мистер Оберон встретится с Саймоном и Джеком в клубе Истон Майнерс и довезет их до станции в Госфорне на такси старого Теда. Вождение Теда оставляло желать лучшего, но каким-то образом ему удавалось довезти людей туда, куда им было нужно, причем, как правило, без остановок, несмотря на то что такси было катастрофически побитым, а все придорожные ограждения были покрыты следами от столкновений.

Эви и оглянуться не успела, как уже вновь стояла у старого кедра, махая рукой на прощание своему брату, одна, потому что Милли сказала, что не может смотреть на то, как он уходит. Ее мама с папой крепко обняли его на кухне, где он строго-настрого велел им остаться. Тим бежал за ним до самого гаража во дворе, цепляясь за его ногу и плача, пока мама Эви не уняла его и увела обратно, пообещав печенье.

Пока Джек уходил все дальше, повторяя путь Саймона, взваливая походный рюкзак на плечи, Эви тихо его позвала, решив, что он должен унести с собой немного радости, какие-то хорошие воспоминания, которые будут там с ним.

– Джек, пожалуйста, сходи к ручью, ради меня. Очень важно, чтобы ты это сделал. Поверь мне. Тебе нужна красота.

Он повернулся и махнул рукой.

– Красавица, мне нужно к Марту, чтобы рассказать его дяде и маме все, что я знаю о его гибели.

– Обещай, Джек. Сделай это для меня.

Он пожал плечами.

– Для тебя, лапушка, но ты тоже должна туда пойти. Тебе бы пошло на пользу уходить с кухни время от времени.

Он салютовал ей и пошел дальше. Эви побежала за ним и схватила его за руку, ее шаль совсем сползла с плеч. Она быстро проговорила:

– Ты вступил в стрелковый полк Северного Тайна вместе с мистером Обероном, чтобы убить его за то, что он виновен в смерти Джимми, потому что намеренно поставил его на опасный участок шахты, но он все еще с нами?

Он ухмыльнулся, глядя на нее сверху вниз и качая головой:

– У тебя память как у слона – помнишь любую ерунду, что я говорил. Он был таким же простым парнем, как все мы, отправлен управлять шахтой своим ублюдком отцом. У него не было опыта, и он допустил ошибку, позволив эмоциям управлять им, ведь я был членом союза, костью в его горле. Видишь ли, лапушка, он наказал нас за мою подрывную деятельность, ставя всех Форбсов в плохие забои, но ненависть становится привычкой… Это темная и злобная сволочь, которая захватывает все больше места в твоей душе и может… Как бы то ни было, посмотрим. Ты оставила это позади, я вижу это. Кроме того, вокруг взрывается достаточно снарядов, и мне даже не надо вмешиваться.

Она заслонила ему путь.

– Это не ответ.

Он отодвинул ее в сторону:

– Мне надо идти, Эви.

Он остановился и поцеловал ее – его глаза были такими же темными, как волосы, в кожу навсегда въелся уголь, а бровь пересекал синий шрам – и ей было почти невыносимо отпускать его, но она смогла, глядя ему вслед, видя перед собой старый кедр. Он крикнул через плечо:

– Сначала я навещу нашего паренька.

Она кивнула.

– Ну конечно.

Он помахал рукой и пошел дальше, когда услышал ее окрик:

– Я положила кое-что в твою сумку. Посмотри и отправь посылкой, когда будешь во Франции.

Он лишь снова помахал рукой.



Джек чувствовал гравий и снег у себя под ногами и слышал, как Эви добавила:

– Будь осторожен, будь удачлив.

Это шахтерская присказка, но он подумал, что она подходит и для солдата. Он несколько раз глубоко втянул воздух, но единственным, что он мог почувствовать, была Франция. Он дошел до дороги, повернул налево и почти сразу направо, вниз по проселочной дороге, покрытой заиндевевшими лужами и глубокими сугробами вдоль заборов. Ворота покрылись инеем и немного напоминали рождественский торт Эви, если дать волю воображению. Они заскрежетали, когда он открывал их, за ними навалило снега.

Кладбище располагалось через несколько участков от Истерли Холла, но все же находилось в его владениях. Здесь была деревенская церковь протестантов, и его мама ни за что бы не позволила, чтобы Тим нашел вечный покой на церковной земле. Когда настало время похорон, Джек был против хоронить Тимми на земле Брамптона, но где же еще?

Снег почти полностью скрыл множество следов, ведущих к могиле брата Джека. Он добавил к ним свои, зная, что сможет найти место с завязанными глазами. Он дошел до могилы, которую тоже занесло снегом. Он стоял, опустив голову, и, когда нашел в себе силы говорить, произнес:

– Знаешь, паренек, я и забыл, какое тут прекрасное местечко. Тихо. Немного птичьих песен, и весной здесь расцветут фиалки. Тебе это понравится. Это уж точно лучше, чем быть брошенным в эти проклятые братские могилы с кучей других, над которыми не слышно никаких птиц, только грохот чертовой артиллерии. Помнишь, ты сказал, что слышал кукушку в феврале или даже раньше. Просто здоровенный чертов голубь, да? – Он остановился, чувствуя, что его голос дрожит.

Он обернулся и поглядел на церковь, где отслужил погребальную службу и повенчал их с Милли – именно в таком порядке – пастор Мэнтон.

– Ну а что, парень, мне оставалось делать, кроме как жениться на ней, после того как Эви привела ее к нам беременную? Это уж порядком лучше, чем работный дом. Милли назвала его в честь тебя, и это помогло маме, точно говорю. Так что, как я уже сказал, что мне еще оставалось делать, да и какая, к черту, разница? Эх, Тимми, это все какой-то бардак, правда? С твоими оловянными солдатиками было проще, приятель.

Он взглянул на пейзаж, окружавший его: холмы, скрывавшие истонскую шахту Оулд Мод, холм у Корявого дерева. Он снял свой рюкзак, нагнулся и отряхнул надгробный камень от снега. Он провел рукой по надписи, высеченной отцом: «Тимми Форбс 1897–1913».

– По крайней мере, ты со своими оловянными солдатиками и своим марра. – Он кивнул, поприветствовав Тони, который лежал рядом с любимцем их семьи. Ему было приятно думать, что они вместе скачут на галловеях, своих любимых шахтерских лошадках, по полям иного мира, а не этого, сошедшего с ума. – Плохо было, да, Тони, дружище? Но они привезли тебя после Марны обратно, в Истерли Холл. Ты захотел почувствовать запах бекона в ту ночь, когда умирал, – так наша Эви сказала. И она приготовила его тебе, и ты умер, пока рядом с тобой сидела твоя мама. Я благодарю того идиота, который считает себя Богом, за это. Столько лет жизни остались непрожитыми вами двоими, эх… Может, те из нас, кто останется, смогут прожить их за вас, если… – Он остановился.

У надгробных камней стояли банки из-под джема с остролистами. Вода уже замерзла, но стекло еще не треснуло. Джек клялся, что не заплачет, но все же плакал, очищая камни от снега до тех пор, пока его руки не стали совсем красными, мокрыми и онемевшими.

Он достал оловянного солдатика, которого купил в Саутгемптоне, из кармана и положил его рядом с банкой из-под джема.

– Не похож на тех, которых ты раскрашивал, но он хотя бы точно всегда будет здесь, даже если меня не будет. Но слушай, Тимми, я должен тебе кое-что сказать, это непросто, и я не знаю, что ты об этом подумаешь, но мне сложно продолжать ненавидеть щенка Ублюдка дальше. Знаю, знаю, паренек, но думаю, что та тележка, которая убила тебя, могла бы сорваться в любом другом забое, на любом другом уклоне. Я ударил его на передовой, когда он не позволил мне пойти искать тело Марта, но он ничего не сделал, хотя мог застрелить меня. Именно тогда я почувствовал…

Он подождал секунду, ожидая разрешения отпустить ненависть, которую он чувствовал к Оберону, хотя прекрасно знал, что чертовски глупо с его стороны ждать, пока раздастся голос с небес и даст его. Он еще раз хлопнул рукой по надгробию, поднял свой рюкзак и провел ледяной влажной рукой по лицу. Ветер начал подниматься. Понял ли Тимми?

– Мы не марра, понимаешь, мы с ним, но мы что-то. Может быть, дело просто в том, что мы солдаты? Я теперь называю его Обероном, наедине. Немногие из командования допускают такое. – Он взглянул вниз, на могилу, еще раз и ушел, произнеся еще раз у ворот: – Да, мы – что-то.

Он быстро зашагал прочь, свернув к перекрестку Висельников, и взглянул на высокую ель, на которой не так давно вешали разбойников. Спустя час Джек дошел до спуска к ручью, в котором он и вся местная ребятня построили плотину, чтобы купаться в стоячей воде. Он посмотрел на часы. Время у него есть, так что почему бы и нет? Он пошел вдоль дороги, пробежавшись по вспаханному полю Фроггетта, чтобы срезать. Последний раз, когда он был здесь, с Эви, они видели зимородка. Прилетают ли они еще сюда летом? Почему бы и нет, здесь до сих пор растут деревья. Кажется, вопрос «почему бы и нет» стал звучать у него в голове слишком часто.

Он проскользнул в ворота и пошел по тропинке к запруде, вспоминая ощущение холодной воды на коже, закупоренной углем, когда они, уже взрослые, приходили сюда сразу из шахты. Он чувствовал радость погружения, потом спокойствие неба над головой, на которое он глядел, лежа на спине, рассматривая груды облаков, и, наконец, силу рук пройдохи Марта, утягивающего его под воду. Он рассмеялся. Да, он был тем еще пройдохой, это точно. Он подошел к ручью, поднял камень и бросил его в воду. «За тебя, дружище». Еще один камень. «За тебя, Тимми», – прошептал он. И еще. «За тебя, Тони». И еще один за Грейс. Боже, храни ее. Он наблюдал за тем, как расходились круги на воде, присев на корточки. Он сидел и сидел, и встал только тогда, когда ноги заболели и заныла спина. Да, здесь и правда было красиво, Эви была права. Как и всегда, впрочем.

Он снова пустился в дорогу, все его ботинки были в грязи и онучи тоже, пропади они пропадом. Он пришел в Истон, прямо к дому пастора. Он не должен был смотреть, он пообещал себе это, но, конечно же, посмотрел. Окна были темными, но такими они и должны были быть. Пастор должен сейчас быть на одном из своих обходов, а Грейс, сестра пастора, служит медсестрой во Франции. Все было правильно. Он пошел дальше, глядя перед собой. Впереди и вокруг громоздились конусы тлеющего дымящегося шлака, блестели на солнце подъемные машины, а надо всем этим разносился запах серы. Теперь он и в самом деле был дома.



Досточтимый Лейтенант Оберон Брамптон наблюдал из своей спальни за тем, как Эви машет вслед удаляющемуся Джеку. Ее шаль сползла, и один ее конец волочился по снегу. Она же совсем продрогнет. За его спиной Роджер распахнул дверь, выходя из гардеробной. Оберон обернулся. Его камердинер надел свою военную форму и таким образом снова превратился в его денщика.

– Я подготовил вашу одежду, сэр, и ботинки натерты до блеска.

Оберон кивнул. Как же глупо это – воевать в блестящих ботинках и с личным слугой для личных нужд под боком, да еще и каким слугой. Он старался не демонстрировать своего отвращения при воспоминаниях об историях, которые ему довелось услышать под лестницей. Он быстро оделся, позволив Роджеру отряхнуть свои плечи, хотя на них и так не было ни пылинки. Ремень его военной формы был начищен. Плевал ли на него Роджер во время полировки так же, как он делал с ботинками? Идея похода на войну в сопровождении слюны Роджера была настолько жутко нелепой, что ему пришлось снова отвернуться к окну, или он снова бы засмеялся тем резким, неприятным смехом, который нападал на него в последнее время все чаще. Это все было так сюрреалистично. Он шире распахнул окно и вдохнул морозный воздух. Эви ушла обратно в тепло. Джек исчез.

Роджер кашлянул за его спиной. Оберон закрыл окно. В комнате стало тихо, и она была такой странной, эта тишина. Он произнес, глядя на этот раз уже дальше садов и лугов, на холмы вдалеке, а потом вновь на кедр:

– Теперь необходимо поскорее упаковать вещи, рядовой.

Оберон не был удивлен тем, что ему удалось подслушать из разговора Эви с братом. Если бы Джек, будучи хозяином, использовал свою власть, чтобы навредить ему, и результатом стала бы смерть Вероники, он бы захотел воткнуть ему нож в живот. Но этим хозяином был он сам – высокомерным, злым, проклятым дураком, и кто мог гарантировать, что между ними все кончено? Но перемирие имел право объявить только Джек. Он подался вперед и прислонился лбом к холодному стеклу, чувствуя себя странно, как будто где-то очень далеко. Он разрывался на части, потому что одновременно и хотел вернуться туда, в эту обыденность хаоса, криков, внезапных взрывов смеха, чувства долга, товарищества и скорби, и отчаянно не желал этого.

За его спиной Роджер упаковывал свои щетки с серебряными ручками. Ради всего святого, щетки с серебряными ручками! Оберон посмотрел на свои наручные часы, сильно потрепанные в боях. Слишком много времени потеряно, и ему много чего еще нужно сделать. Он поспешил вниз на второй этаж, направляясь в кабинет своего отца, слыша отовсюду больничный шум: стоны, смех, крики, тихое «тс-с-с». Мимо него пробежала медсестра с лотком, прикрытым гофрированной бумагой. Вероника теперь работала в отделении экстренной помощи, кто вообще мог когда-то предположить такое? Ну, возможно, только его мать, благослови Бог ее доброе демократическое сердце. В каком восторге бы она была от суфражистской деятельности Вер!

Другая медсестра, сестра Мосс, вышла из Голубой гостиной, которая теперь была разделена на две зоны отдыха и досуга – для офицеров и для медсестер. У старшего медперсонала было свое помещение в зале для прислуги.

Сестра Мосс проверяла свои часы, которые были прикреплены у нее над сердцем. Он улыбнулся ее поспешному приветствию, а затем отворил дверь в кабинет своего отца – место, где он претерпел столько мучений в форме избиений, которым подвергался бессчетное число раз. Может быть, его отец и лорд, каковым его провозгласили либералы в 1907 году, а его жуткая мачеха – леди по праву рождения в своей обедневшей аристократической семье, но внутри любые мужчина и женщина остаются только самими собой.

Он тихо закрыл за собой дверь, прислонившись к ней. Дух хозяина все еще витал здесь, хотя его отец не появлялся здесь уже несколько месяцев, с тех пор как ворвался сюда последний раз, оставив пощечину на лице Вероники, посмевшей посмеяться над ним за ужином, – так, во всяком случае, она рассказала Оберону, когда они встретились на центральной станции Ньюкасла, откуда он и его люди отправлялись на фронт. Он попытался стряхнуть с себя воспоминания о синяках, которые горели на ее лице. В тот раз он не смог принять удар на себя.

Он повернул ключ в замке, проверил, что дверь надежно заперта, и прошагал по индийскому ковру к огромному столу из орешника так, как, возможно, никогда не смог бы себе позволить, не убив своими руками изрядное количество человек. Некоторых он убивал в ближнем бою, успев почувствовать их запах и дотронуться до них прежде, чем вонзал нож в их кишки, глядя прямо в глаза. Нет, больше он не позволит этому ублюдку ни на кого поднимать руку. Скорее он его убьет. Но сейчас он не будет об этом думать.

Одно окно кабинета выходило на другую стену дома, а другое располагалось во фронтальной его части. Облака сгущались. Неужели выпадет еще больше снега? Не задержит ли он Теда и его такси? Не станет ли из-за этого еще сложнее разбить чертов лагерь во Франции, стоя в траншеях, вырытых там повсюду? Он должен поторопиться.

Он достал из кармана клочок бумаги с цифрами, который мисс Вейнтон, их любимая гувернантка и подруга их покойной матери, дала ему в день перед его отъездом в Оксфордский университет. Она велела хранить его в надежном тайном месте. Это был последний раз, когда он видел ее живой. Но ему сейчас не стоит думать о Вейни. Он должен кое-что сделать.

Он обошел два массивных кресла из одного гарнитура, стоящих у камина, в который был засыпан лучший уголь Оулд Мод, но который не был зажжен. Оберон снял написанную маслом картину с изображением Лондонского моста, висевшую с правой стороны от камина, за которой был скрыт сейф. Он ввел нужную комбинацию, надеясь, что она осталась прежней. Раздался щелчок, потом еще два, и сейф был отперт. Он нажал на латунный рычажок и начал открывать дверцу. Оберон понял, что задержал дыхание. Он заставил себя втянуть воздух, потом выдохнуть, потом снова вдохнуть. Он унял дрожание в руках и достал стопку бумаг, затем отнес их к столу и отодвинул в сторону промокательную бумагу, освобождая себе место.

Он вернулся к сейфу и надавил на правый угол задней стенки. Он опустил ее. За ней лежало еще множество бумаг. Он отнес их к столу и положил рядом с остальными. Его руки тряслись. Он сделал еще один глубокий вдох, пытаясь взять себя в руки. Это было как подниматься из траншеи, увязая в песке, навстречу грохочущим орудиям. Он взял несколько сложенных вдвое договоров на тонкой бумаге и отложил их в сторону. Это было не то, что ему нужно.

Снаружи хлопьями валил снег; из-за этого в комнате было темно. Впрочем, для него света было достаточно. Он перебирал документы. Хоть бы он не унес его в какое-нибудь другое свое тайное хранилище. Он видел письмо на столе во время последнего избиения – за то, что позволил пастору и семье Форбс выкупить дома на ферме Фроггетта – последние частные владения в деревне шахтеров. Он видел и письмо, и название фирмы в заголовке, но это не представляло для него никакого интереса до тех пор, пока не началась война. Теперь в нем таилась возможность обеспечить надежное будущее для него и Вероники, а также благополучие всем, кого держал под ногтем этот человек, особенно шахтерам.

Он дошел до конца стопки. Черт. Его здесь не было. Здесь были только бухгалтерские бумаги по кирпичному заводу Лидса, сталелитейным производствам, шахтам, договоры на вооружение и обмундирование, которые, вероятно, были легитимными, но в данный момент ему неинтересны. Он развернулся, чтобы еще раз осмотреть сейф. Может, он что-нибудь там оставил? Нет. Он потер руками лицо. Думай. Думай.

Он заставил себя начать заново, медленно, медленно переворачивая каждый документ из стопки «просмотренное». И – вот оно, в самой середине стопки, письмо с адресом немецкой фабрики, а вот и еще одно, более свежее, датированное 5 августа 1914 года. Как он их пропустил? Он поднял их к окну и посмотрел на свет, который уже угасал. Он быстро прочел текст письма, составленный на ломаном английском. Он вернул в стопку более раннее письмо, а другое положил на промокашку. В нем стояло название немецкой компании, а также еще одной конторы в порту Роттердама. Он увидел знакомые слова – «ацетон» и «кордит», – этого было недостаточно, чтобы уничтожить его отца, но это было хорошее начало.

Он сел за стол и начал писать письмо Веронике, выдирая из блокнота листы промокашки и разрезая их на тонкие полосы, чтобы ничего нельзя было прочесть. Он сжег эти полоски в металлической урне. Он положил свое письмо, а также последнее из немецкой фирмы в конверт и запечатал его воском. Как мелодраматично. Но оно должно быть открыто, только если он погибнет или окончательно сойдет с ума, что теперь казалось вполне вероятным. Он рассмеялся. Надо было быть безумцем, чтобы предпочесть северную Францию Англии.

Он положил все остальное на место – так, как и было, – закрыл сейф, повесил на место картину и положил конверт в карман своей формы. Он вернулся к двери тем же путем, отпер ее и выскользнул в коридор. Его трясло, но это могло быть и не связано с мыслями об отце; это было то, что стало случаться с ним с монотонной регулярностью. Его успокаивало, что и Джек иногда трясся, когда они писали письма с соболезнованиями в землянке при свете свечи.