Маргарет Грэм

Истерли Холл

Margaret Graham

EASTERLEIGH HALL



© Богданова Е., перевод на русский язык, 2019

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2020

Глава 1

Шахтерский поселок Истон, угольные копи Дурхэма, суббота, 3 апреля 1909 г.

– На спинку или сразу на умную головушку? – спросила, ехидно улыбаясь, Эви Форбс, передвинув тяжелый таз с горячей водой на край кухонной плиты.

Джек давился от смеха.

– Эй-эй, красавица, я просто спросил, нагрелась вода или нет.

Ну вот, он снова вывел ее из себя. Ручки таза жгли ладони, и Эви обернула их тряпками.

Ее попросила мама:

– Потри спину брату, солнышко, а я пойду покараулю. Так будет меньше подозрений.

Мама будет ждать на пороге дома, такого же, как все остальные в их шахтерском поселке. Она закутается в платок – ветер свежий в начале апреля – и сделает вид, что дожидается Тимми и прислушивается, не раздастся ли стук его сапог, когда он будет возвращаться со своей смены – он работал в Оулд Мод, истонской шахте, но не под землей, а на поверхности. А на самом деле она задумала перехватить молодую мисс Мэнтон, у которой работала Эви. Мисс Мэнтон должна была появиться со сногсшибательной новостью, так интересующей мать и дочь. Она обещала быть где-то без четверти четыре, только вот на ее точность нельзя полагаться.

Эви украдкой оглядела комнату. Отец уже переоделся в домашнюю одежду и сидел в кресле слева от плиты со старым номером «Таймс». По субботам газету можно было брать бесплатно в читальном зале. Джек стоял в корыте по щиколотку в воде и дожидался, когда она принесет таз. Оба они вроде бы ни о чем не подозревали.

– Ну что, нагрелась вода? – окликнул ее Джек.

Эви взялась за ручки таза.

– В самый раз, чтобы раков варить. Будешь красный и вкусный, а вопить разрешается только за отдельную плату. Прикинь, парень, какая девушка захочет, чтобы ее увидели на танцах в субботу с красным как рак шахтером?

Она осторожно опустила таз на край плиты. Его тяжесть сразу же отдалась в плечах, руках и спине. Пар мало того что обжигает глаза, еще и вся завивка пропадет. Сегодня в клубе Истон энд Хоутон Майнерс вечеринка, а она будет похожа на женщину со змеями в волосах. Но разбираться с прической не было времени. Джек торопил:

– Давай, Эви. У меня впереди куча встреч с людьми в разных местах.

Он улыбался, и белые зубы особенно ярко блестели на черном от угольной пыли лице. Корыто всего в двух шагах от плиты, но таз такой тяжелый, что и этого достаточно.

– Не торопись, Эви-девчушка, – окликнул ее отец. – Потихоньку, осторожнее.

Голос его звучал тише, чем обычно, даже как-то устало.

– Я постараюсь, пап, – сказала она и тут же оступилась под тяжестью таза, но Джек уже протянул руки и взял у нее таз легко, будто перышко. Пальцы шахтера не чувствовали горячего металла.

– Давай-ка я сам, Эви, дорогуша.

Он вылил в таз оставшуюся от отца черно-серую от угольной пыли воду. Вокруг бедер у него была присборена мешковина, скрывающая мужское достоинство.

Мать, бывало, говорила, желая одобрить его стеснительность:

– И на том спасибо. Хвала Господу за наши маленькие радости.

На что Джек обычно отвечал, что применительно к его радостям слово «маленькие» никак не подходит, за что получал по щекам тряпкой, громко названной полотенцем.

Ну да, именно это ей так дорого – прочная семья, общее веселье, шутки. Сможет ли она оставить все это, если потребуется? С какими новостями придет мисс Мэнтон? С Эви побеседовали в Истерли Холле по поводу работы младшей поварихи – и что теперь?

Джек отдал ей таз и сдернул полотенце с сушилки, приткнутой к корыту. Он все-таки такой красавчик, и для нее он больше, чем брат. Джек – ее марра[1], товарищ и близкий друг, и ее любовь к нему была даже важнее того чувства, которое она испытывала к Саймону Престону. То, что она сделала, изменит отношения с братом, Эви это понимала. Но она не хочет думать об этом, не может.

– Ну как, встречаешься с молодчиком Саем? – поддразнил ее Джек, погружаясь в воду.

– Ты что, совсем спятил? Нет, конечно, я его почти не знаю. – Ее голос звучал уверенно и отчетливо. Эви отнесла таз в кладовку. Возможно, она увидится с Саймоном, но только если лорд Брамптон, его светлейшее величество, соблаговолит выпустить своих слуг из клетки.

Полегче, красавица, осадила она себя. Может так случиться, что со следующей недели эта же клетка ожидает и тебя, если ты сумела произвести хорошее впечатление.

Эви тряхнула головой. Лучше не надеяться. Вдруг не примут.

От этой мысли она почувствовала почти облегчение, потому что, если ее не возьмут на работу, она сможет остаться здесь, с семьей, и продолжать стряпать для своей чудесной хозяйки. Мисс Мэнтон много всего ей объясняла и брала каждый месяц с собой на собрание суфражисток. И она так хотела, чтобы ей, Эви, лучше жилось. При этой мысли она снова тряхнула головой. Чтобы ей стало по-настоящему лучше жить, она должна стать поварихой, как того хотят мама и мисс Мэнтон. Тогда она сможет заработать достаточно, чтобы помогать своей семье, а в будущем выбиться в люди, открыв свое дело – гостиницу.

Она вытерла таз. В крошечной кладовке позади кухни было холодно и сыро. И вот уже Джек зовет:

– Давай, Эви, хватит мечтать, я тороплюсь, серьезно. У меня полно дел перед вечеринкой. Мне надо устраивать свою жизнь, сама знаешь.

Она развернулась на каблуках и бросилась назад, в тепло.

– Откуда же мне знать? – сказала она, уперев руки в бока. – Я здесь, чтобы тереть тебе спину и отмывать вас с папой, не говоря уже о Тимми, скажешь, нет?

– Во-во-во, а как же иначе? Вот погоди у меня!

Она улыбалась, не сводя глаз с Джека, чтобы успеть вовремя увернуться.

И точно, он брызнул на нее водой, но куда ему поспеть за ней!

– Вот так, голубь, шустрей надо быть!

Она услышала, как отец смеется вместе с ними. Но смех сразу же перешел в приступ кашля. Они с Джеком переглянулись. Но что толку давать волю этой внезапной тоске? Оба одновременно отвели глаза, и Эви протянула руку за карболовым мылом. Перед Джеком мылся отец, и мыло все еще было скользким.

Джек сидел в корыте, опустив голову. Ноги он согнул в коленях, и мешковина всплыла на поверхность черно-серой воды. Она нагнулась, взяла у него тряпку и принялась отмывать ему спину. Противный запах угля и мыла ударил в нос. Карболка смыла жирную пыль, но шрамы оставались видны, не черные, но серо-синие от навеки въевшейся в кожу угольной пыли. Это тень проклятой шахты гнездится в них, грозная, как тлеющая вонючая груда шлака, неодолимая, как те машины и механизмы, что держат поселок в своей власти.

Она терла все яростней. Вот будешь у меня розовый, черт тебя побери, думала она. Брат опустил плечи.

– Эй, полегче, подруга, кожу-то не сдирай!

Оказалось, что она содрала несколько болячек. Обычное дело для шахтеров, когда они трутся хребтом о низкую кровлю угольного пласта и сдирают кожу. Потекла кровь какого-то грязного красно-коричневого цвета. Отец снова зашелся в приступе кашля. Лиловые рваные шрамы, черные легкие, грязная кровь…

Нет, у папы еще этого нет. Но будет, если она не сможет избавить его и всех их от этой работы.

Она легонько провела тряпкой по спине брата.

– Извини, Джек.

По испещренной рубцами коже, вот так, осторожно обходя кровоточащие ранки. И страх еще сильнее сжал ее сердце.

Дня не проходило, чтобы она не размышляла, как ей вытащить их из шахты. И все-таки наступит момент, когда это произойдет. Она этого добьется. Мисс Мэнтон и ее подруги на собраниях суфражисток говорили, что женщины могут добиться всех своих целей. На том первом собрании несколько месяцев назад Эви заново открыла для себя этот мир.

Вода снова начала остывать. На дне теперь скопилась самая грязь. Бедный Тимми. Но таков порядок в шахтерском доме: сначала моется отец, потом старший сын, а младший в последнюю очередь. Но Тимми хотя бы работает на поверхности, отделяет шлак от угля, и о нем пока можно не беспокоиться.

Джек что-то напевал, плеская водой по груди и ногам. Старые порезы оставили свои серо-фиолетовые следы на коже. А вот и свежий, через все бедро, багрово-черный, воспаленный. Черт, да они, похоже, всегда воспаленные. Папа опять закашлялся в тряпку, служащую ему носовым платком. Она украдкой посмотрела на него. Когда шахтеры кашляют, лицо у них подергивается, это что-то вроде нервного тика. Но черной слизи не было. Пока.

– Что мама делает на крыльце? – спросил он.

– Ждет братца. – Джек тер лицо, стараясь смыть угольную пыль.

– Эге, да это она на крыльце с соседкой небось болтает. Она же прекрасно знает, что он с задворок подойдет, как обычно.

Оба засмеялись.

– А как голуби, пап, и что нового в газетах?

Что угодно, только бы разговор продолжался. Ну вот, удалось. Отец сказал:

– Да ты сама сейчас прочитаешь, а что до птиц, то меня сейчас беспокоит Элфи.

Он что-то забубнил себе под нос, и Эви расслабилась.

– Джек, ты чистенький. – Она хлопнула его по спине.

Мама требовала, чтобы они мылись каждый день. Это означало, что, придя с работы, нужно натаскать полные ведра от коммунальной водокачки на улице, но зато постели дольше остаются чистыми. Всякие суеверия вроде «никогда не мой спину, а то сил не будет» мама терпеть не могла.

– К черту всякую чушь, – говорила она. – Ступай купаться.

Эви улыбнулась, вспомнив ее слова. Мама к тому же всегда заставляла их читать газеты, перед тем как отдать соседям, и полностью соглашалась с мисс Мэнтон, что учение помогает человеку выбиться в люди. Эви выжала тряпку и повесила ее на край корыта.

– Ну вот, ты теперь чистый, как стеклышко. Иди, красавец мой, собирайся на вечеринку. С кем из бедных девушек ты пойдешь сегодня на качели?

Она выпрямилась и расслабила поясницу. Как хорошо, что мисс Мэнтон согласилась учить ее готовить. Если бы она стала горничной, ей пришлось бы ползать на коленях, вычищая мусор из-под ковриков, и дело кончилось бы больной спиной, а это уже крест на всех планах.

Мисс Мэнтон – добрая женщина, истинная христианка, говорила ее мать, а потом добавляла: «Куда денешься, раз приходится терпеть все эти проповеди брата-пастора».

Джек хлопал себя мешковиной, стараясь обсушиться, а Эви тем временем собирала с пола его одежду. Все вещи настолько впитали в себя угольную пыль и грязь, что могли бы, кажется, сами дойти до кладовки, но все-таки она помогла им благополучно добраться до кучи отцовской одежды. Приятно думать о сегодняшней вечеринке. Она постаралась сосредоточиться на предстоящем удовольствии, поскольку, как говорит ее мать, на волнениях чайник не вскипятишь. Все эти поговорки-присказки до смерти надоели, но сегодня она думала о них со слезами. Ей не хотелось покидать дом. Как она сможет жить без своей семьи? Она устремила взгляд на брошенную одежду, все еще хранившую форму тела носивших ее мужчин. Потом подобрала подбитые гвоздями сапоги Джека и поставила их к плите. Она еще раньше почистила и смазала их. Потрогав чистые брюки на сушилке, она сказала:

– Одежда теплая и сухая, голубчик.

Голос у нее дрожал, но никто ничего не заметил. Она провела рукой по сушилке и отвернулась, чтобы Джек мог одеться, не стесняясь. На стенах висели картины Нортумбрианского побережья, нарисованные маррой ее отца, Беном. Мама всегда говорила, что они еще со школы были неразлейвода. Бен и другие шахтеры-рисовальщики собирались вместе в близлежащем бараке. Ну что ж, хоть какое-то разнообразие в жизни, а не один только порей, собаки и голуби.

Эви смотрела на чадившие масляные лампы, на буфет, где красовалась лучшая мамина посуда – они ставили ее на стол только на Рождество, на плетеный коврик перед плитой. Она любила каждую мелочь в их доме, но ведь на самом деле это не был их дом. Он принадлежал управлению угольной шахты – иными словами, лорду Брамптону.

Огонь шипел и потрескивал. Каждый месяц они вместе с другими шахтерами получали бесплатно тонну угля в счет заработка. Это был грязный уголь, не пригодный для продажи, потому что в нем было слишком много шлака, но бедняки не выбирают. Она накренила плиту, хотя в этом не было необходимости. Отец вроде бы смотрел, но как будто ничего не видел перед собой.

– Па, ты как сегодня?

Отец снова взял газету и зашелестел страницами. Она повторила попытку.

– Ух, и колючий сегодня ветер, пап. Пастор ездил в Фордингтон и сказал, что прибой сегодня бурлит со страшной силой.

Отец отозвался из-за газеты:

– Это хорошо, будет много морского угля[2]. Завтра после обеда возьмем телегу и поедем собирать. Скупщик будет там, он дает хорошую цену, так что сможем отложить еще немного.

В его голосе вдруг послышалось странное ожесточение.

– Ты поедешь со мной и Тимми, Джек?

Отец посмотрел поверх газеты на сына. Джек опять что-то напевал, пристегивая подтяжки.

Что-то явно не то в папином голосе. Он узнал про ее будущую работу? Нет, она будет думать только о брате и больше ни о чем.

– Обязательно. – Джек взял рубашку, надел и стал застегивать. – Но сейчас я собираюсь в «Нампис» побриться.

Он провел рукой по отросшей щетине на подбородке. В темных глазах вспыхнула улыбка. Все парни ходили в «Нампис», мужчины постарше брились сами. И никто не брился в рабочие дни.



Пока Джек надевал сапоги, Эви взяла полотенце и направилась в кладовку, по ходу взглянув на старые дедушкины часы, висевшие слева от плиты. Они показывали точное время, и в случае необходимости их можно будет заложить. Полчетвертого. Мисс Мэнтон, пожалуйста, не торопитесь приходить. Пусть сначала мужчины уйдут, Джек – к парикмахеру, папа – в голубятню на заднем дворе. И тогда, если ее, Эви, приняли, она подождет, когда разомлевшие мужчины в благодушном настроении вернутся с вечеринки, и осторожно выложит свою новость: она будет работать на хозяина, которого они оба ненавидят. Это означает, что она перешла на другую сторону, это предательство, да, но вынужденное, поскольку только у него в поместье она сможет пройти необходимое обучение и при этом не уезжать далеко от семьи. И в конце концов, почему бы Ублюдку Брамптону не заплатить за их освобождение от рабства на его проклятой шахте?

Она открыла заднюю дверь и принялась энергично вытряхивать полотенце. Потом наступила очередь пропитавшихся угольной пылью рубах, гамаш и коротких шахтерских штанов. Она выбивала их об стену снова и снова, все время кашляя – угольная пыль забивалась ей в горло. Дул порывистый ветер, хотя небо было голубым. Справа от двери в стену были вбиты гвозди – придя из шахты, мужчины вешали на них свои куртки. Она начала их выбивать. Руки покрылись плотным слоем черной пыли. А что же тогда у них в легких? Одежду Тимми она разберет, когда он вернется домой. Может статься, в последний раз.

Перед тем как начать выбивать одежду, она снова вспомнила свой визит в Истерли Холл. Там работала бывшая повариха мисс Мэнтон, миссис Мур, и она обещала мисс Мэнтон сообщить, когда узнает, взяли ли Эви помощницей на кухне, а лучше бы младшей поварихой. На прошлой неделе выяснилось, что их прежняя младшая повариха беременна, и ее выгнали. Слава богу, в семье бедняжку приняли обратно. А мисс Мэнтон отвезла Эви в своей двуколке в поместье, где с ней поговорила миссис Мур, а потом дворецкий отвел Эви наверх, к леди Брамптон.

Никогда в жизни Эви не видела таких ковров, занавесей, такого великолепия. И никогда в жизни с ней не разговаривали с таким презрением. На какое-то мгновение, когда леди Брамптон продолжала унижать ее, Эви засомневалась в своих планах. Но только на мгновение. Миссис Мур предупредила ее, чтобы она выходила из гостиной, пятясь, иначе леди Брамптон оскорбится, и именно тогда Эви обещала себе, что придет день, когда она завершит то, что сама называла платным обучением, и доставит себе удовольствие и отплатит леди Брамптон за унижение той же монетой.

Предполагалось, что мисс Мэнтон приедет с новостями до начала вечеринки. Если Эви принята, она должна будет начать работать с завтрашнего дня, поскольку имеющихся рекомендаций мисс Мэнтон и миссис Мур вполне достаточно и других не потребуется.

– Как ты думаешь, Эви, понравлюсь я девушкам? – Джек стоял у входа в кладовку. Эви выпрямилась. Улыбка осветила ее лицо.

– Я же всегда говорила, что ты красавчик.

Но тут она заметила сумку у него на плече, и сердце у нее упало. Так вот оно что. Собирается вечером на кулачные бои. Голыми руками… Она должна была знать. Когда бои устраивают во время вечеринки, всегда полно народу, и приз должен быть очень приличным.

Она смотрела на него.

– Будь осторожен, – шепнула она.

– Буду, – ответил он одними губами. – Говорят, что приз назначили в пять гиней. Это же целое состояние. Все вокруг заключают пари. Я должен участвовать.

Эви понимала, что он имеет в виду. Их семья откладывала деньги, чтобы выкупить один из трех домов, расположенных на выезде из поселка, у их владельца, мистера Фроггетта, фермера. Тот, на который они рассчитывали, был самым маленьким и, соответственно, самым дешевым. Только владение недвижимостью давало возможность распоряжаться собственной жизнью. Тогда Джек мог бы оказывать поддержку Джебу, представителю профсоюза шахтеров, без риска для семьи быть выселенной из дома, принадлежащего управлению шахты. Каждое заработанное ими пенни, за вычетом платы за жилье и питание, шло в общий котел. Туда же шли призы в кулачных боях, в которых участвовал Джек, деньги, вырученные от продажи морского угля и овощей, выращенных на огороде, ковриков, сплетенных матерью, ее, Эви, заработок – словом, все.

– Будь осторожным, быстрым и сильным, – прошептала она.

Послышался голос отца:

– Что вы там щебечете? Я держу ухо востро, сами знаете. Твоя кепка на сушилке, парень.

Джек бросил на нее взгляд. Оба покачали головой, и Джек сказал:

– Я говорил ей, что молодой Престон будет сегодня на вечеринке. Наш всемогущий и сволочнейший гад-владелец всего вокруг выпускает его из садов на пару часов. Как этот малый может работать там, ума не приложу. Он сказал, что в семь будет в тире, так что я смогу его там застать. Ну, или кто другой.

Джек подмигнул Эви. Она вспыхнула, разрываясь между желанием увидеть Саймона и страхом перед реакцией Джека на предполагаемую новость о ее работе.

– Возьми шарф, – проворчала она.

Джек ухмыльнулся и поставил сумку у задней двери, перед тем как вернуться в дом и забрать шарф. Эви шла за ним. Ей очень хотелось поторопить его, но она удерживалась. Уже почти три сорок пять.

Джек сдернул с сушилки шарф и кепку. Их отец стоял теперь напротив плиты. Аккуратно сложенная газета валялась на кресле. Он прислонился спиной к решетке очага, зажав в руке трубку, но табак был недостаточно плотно набит и высыпался из чаши.

Странно, обычно он ни крошки не терял. Весь его вид говорил о том, что он хотел начать серьезный разговор. Так он всегда выглядел, когда что-то случалось. Эви бросила взгляд на Джека и подобралась. Так он узнал что-то об Истерли Холле? Или это из-за боя? Он был уже сам не свой, когда вернулся домой. Наступило молчание, нарушаемое только тиканьем часов и потрескиванием пламени, когда оно вырывалось из печи.

– Ты что, пап? – Она поняла, что говорит как-то пискляво, и откашлялась. – Что-нибудь случилось?

Джек рядом с ней стоял не шевелясь. Он всегда так застывал в неподвижности, когда ему нужно было понять, как действовать.

Отец сжал челюсти и сощурился. Рука его дрожала, и он снова просыпал табак. Эта его поза и выражение в глазах… Эви почувствовала, как в ней поднимается паника. Ни она, ни Джек тут ни при чем. Именно такой вид был у него, когда шесть лет назад он рассказал им, что потерял работу, потому что закрылась шахта «Верхняя», и им пришлось собрать все свои вещи и отправиться пешком к маминой сестре в надежде, что на шахте «Хоутон» найдется работа. Но работы не было. Несколько месяцев им пришлось наниматься к фермерам на прополку полей, собирать морской уголь, делать все, только чтобы прокормиться. Они ночевали в сарае у тети Пэт, потому что в доме не было места. Оставался только работный дом. Но потом отец нашел работу на шахте Оулд Мод. Она увидела, как ее паника отразилась в глазах Джека, когда он обернулся к ней, потом он снова перевел взгляд на отца.

– Папа, – начал Джек, – ты потерял работу? Почему же ты ничего не сказал нам, ну же?! Почему ты сидишь тут и читаешь газету, как будто ничего не случилось?

Все его неподвижное спокойствие испарилось, он впал в бешенство и, рыча, метался по комнате, заполняя собой все пространство. Шарф и шапку он швырнул на пол.

– Я убью этих сволочей!

Огонь, должно быть, тоже разгорелся, потому что Эви почувствовала, что стало невозможно жарко. Так страшно, так ужасно жарко…

Этот дом был записан на имя отца. Джек не женат, поэтому он не имеет права записать дом на себя. Их выгонят, и никакая ее кухня их не спасет. Это произошло, и произошло слишком рано.

Она хотела позвать мать, но прыжки Джека не давали ей пройти. Ее всю трясло, с ног до головы. Трясло и трясло.

– Прекрати! Прекрати! – Теперь она кричала вслух на саму себя. Джек обернулся.

– Все-все, лапушка. Извини. Все в порядке.

Она отмахнулась, устыдившись самой себя.

– Нет-нет, это я, я! Я просто должна перестать трястись. Должна. – Слова давались ей с трудом.

Джек шагнул вперед и обнял ее.

– Все будет хорошо. Честно, мы справимся, лапушка. Не волнуйся. Я найду, где нам жить. Я буду работать в две смены и смогу заплатить за жилье. Мне девятнадцать лет, я сильный, я отличный забойщик, не хуже других в шахте.

Его голос теперь тоже дрожал. Рядом с ней стоял не взрослый сильный мужчина, а испуганный мальчуган, понявший, что жизнь и надежды опять рухнули.

Они немного постояли вместе, потом она выпрямилась.

– Я смогу помочь больше, у меня будет…

Голос отца прервал ее:

– Послушайте меня.

Он стоял, полуобернувшись, не глядя на них. Трубку он положил на полку над очагом. Масляная лампа рядом с жестяной банкой, в которую их мать складывала деньги для оплаты жилья, совершенно закоптилась. Эви забыла ее помыть. Она должна это сделать вот прямо сейчас. Должна переломить их судьбу, должна все делать правильно. Она помоет лампу. Отец продолжал:

– Послушайте меня. Я ваш отец, я несу за вас ответственность, так что прекратите шуметь. Я не потерял работу, я поменял ее. Слышите? Я поменял работу.

Теперь он повернулся к ним лицом.

Джек отпустил ее. Они оба ничего не понимали. Как он мог поменять свою работу, ведь он был старший забойщик? Отец кашлянул, как будто в подтверждение своих слов, и взглянул на руку. Потом взял трубку с полки, стиснув ее так, что пальцы побелели.

Джек сделал шаг к нему, схватил его за руку и тряхнул с такой силой, что табак высыпался из трубки на коврик. Он пристально смотрел отцу в глаза. Тот не произносил ни слова. Оба молчали. Эви ничего не понимала. Что происходит между отцом и сыном?

– Мне предложили… – Голос отца был сиплым, как будто ему больно было произносить слова.

– Расскажи, – заговорил Джек, лицо его стало таким же белым, как все его недавно вымытое тело. У шахтеров всегда белое тело, потому что они не бывают на солнце. Интересно, почему в голове появляются такие глупые мысли именно в тот момент, когда происходит что-то ужасное? Она увидела, что папа стряхнул пальцы Джека, как будто не мог выносить его прикосновения. Теперь он поднял руку.

– Ради семьи. Я согласился на работу, которая всем нам поможет, вот и все.

Он напрягся, слегка приподнявшись на носках и сжавшись – такую позу принимает Джек, когда выходит на ринг. И брат как будто подражал ему. А ее они исключили – она осталась по другую сторону ринга.

– Что же ты сделал? – задал вопрос Джек, но его голос звучал так, будто он уже все знал или боялся, что знал. Его лицо теперь было лишь в дюйме от лица отца. – Что, черт побери, ты сделал?

Теперь он снова рычал.

– Предлагают только одну работу – крепильщика. Ты же не согласился на нее? Ни один Форбс не перейдет на сторону Ублюдка Брамптона. Нет, папа, нет!

Он отшатнулся и босыми ногами принялся пинать сушилку, стоявшую рядом с жестяным корытом. Эви бросилась вперед и стала оттаскивать его назад, как можно дальше от отца. Джек вывернулся. Она снова схватила его за плечо, стараясь держать крепче и радуясь, что мама на крыльце не видит всего этого. Не должна она это видеть.

– Подожди, Джек, дай папе сказать. – Голос ее теперь был ровным и напряженным. – Пусть он говорит.

Она переместилась и встала между ними, тяжело дыша от страха и потрясения, потому что в воцарившемся молчании Эви поняла по смущенному выражению глаз отца, что да, Боб Форбс действительно перешел на другую сторону. В шахте Брамптона крепильщики не должны были состоять в профсоюзе горнорабочих, они состояли в профсоюзе Брамптона, эдаком «клубе руководства». Таков был метод Брамптона управлять шахтами. Он натравливал одних на других, тем самым ослабляя их, разделяя и властвуя.

Отец снова заговорил, по-прежнему стиснув трубку.

– Работу мне предложили, когда Фред Скривенс потерял ноги. Хороший заработок, и вовсе не в управлении, как ты думаешь, Джек. Это работа десятника по креплению, я отвечаю за безопасность, и, повторяю, заработок очень хороший. Как крепильщик я вместе с другими постепенно лишу Брамптона возможности разделять нас. Я стану возводить мост между шахтерами и управлением. Кроме того, нам нужны все деньги, которые мы только сможем заработать, и как можно скорее, потому что никто не знает, какие условия нам предложат, когда в силу вступит Акт о восьмичасовом рабочем дне[3]. Но то, что я знаю наверняка, это что нас ожидают большие беды, и ты это тоже знаешь.

Папа замолчал. С минуту ни один не произносил ни слова. Оба стояли замерев.

Никогда, Эви знала, она не забудет этой сцены – две неподвижные фигуры друг против друга перед пылающим очагом, с одной стороны папино кресло, с другой – мамино. В полной тишине слышно было только тиканье часов да треск и гудение огня, бросавшего отблески на сушилку, корыто, циновку, шкафчик для посуды, который они когда-то нашли на берегу, когда собирали уголь и принесенные морем доски.

– Подумай об этом, мой мальчик, ведь в следующем году мы перейдем с двенадцатичасовой смены на восьмичасовую, а нас кто-нибудь спросил об условиях? Представители профсоюза взялись протолкнуть соглашение. А ты слышал, что они обсуждают? Кто-нибудь слышал? Нас обошли, и теперь из-за этого идет уже речь о забастовке. Кто знает, сколько времени у нас есть, чтобы накопить деньги и на забастовку, и на дом? Кто знает, сколько времени у меня есть, чтобы попытаться соединить обе стороны, если я вообще смогу это сделать. Тут есть чем заниматься.

Отец махнул трубкой. Джек дернул головой, как будто не мог дольше сдерживаться, но не перебивал.

– Ублюдок Брамптон уже потирает руки, он думает, что вся выгода от этих перемен пойдет ему в карман. Он владелец, а они все делают всегда одно и то же, ты сам знаешь. Да, он будет соблюдать требования этого закона, он введет еще одну смену, но сдельные расценки, чтобы компенсировать заработки при более короткой смене, он не введет, он, черт побери, просто урежет их, если судить по тому, как это делалось раньше. И мы все пострадаем. Я, скорее всего, узнаю заранее о том, что готовится. И расскажу тебе. Вы с Джебом разберетесь с этим и решите, что делать. Заранее. А я сделаю все возможное, чтобы крепильщики внимательнее относились к людям и более тщательно проводили проверки. Мы теряем много людей, слишком много. Я уже давно об этом думаю.

Эви никогда раньше не слышала, чтобы отец говорил так долго. Теперь он замолчал и только тяжело и прерывисто дышал. Джек сделал шаг вперед. Эви оттащила его. Джек крикнул:

– Ты что думаешь, мы с ребятами этого не знаем? Нечего тут строить из себя рыцаря на белом коне! Брамптона и его чертово правление не переделаешь. Да, мы точно будем бастовать, потому что я не жду, что небеса разверзнутся и чудо снизойдет на нас, а вот с кем будешь ты? Уж точно не с нами. Ты будешь как черноногие[4], потому что ты перешел на другую сторону. Ты опозорил нас, черт бы тебя побрал! Попросту опозорил.

Эви повернулась к Джеку.

– Ты послушай, что говорит папа. Он будет использовать Брамптона. Послушай его. Он будет использовать начальство, чтобы добиться того, что ему нужно, пока это возможно. Он будет использовать их всех, чтобы обеспечить безопасность на шахте.

Джек покачал головой и нагнулся, чтобы подобрать шарф и кепку с пола. Направляясь к задней двери, он сказал:

– Отец предал нас. Вот это он точно сделал. Наш родной отец нас предал. Он теперь человек Брамптонов. Он продался.

Хлопнула дверь, и он ушел. Эви и ее отец переглянулись. Он тряхнул головой.

– Ты хоть понимаешь. В шестнадцать лет ты все понимаешь. Я буду рядом с нашими людьми во время забастовки, а потом вернусь в забой. Но, Эви, я мог бы улучшить условия на шахте. Бен, мой марра, это понимает. Он объединился с братом, и вся смена тоже участвует.

Она кивнула.

– Все, что мы можем, папа, – это использовать Брамптонов. И это все, что мы можем сделать. Я поговорю с Джеком во время вечеринки.

Отец опустился в кресло, кашляя и стараясь отдышаться.

– Ну что ж, он сегодня задаст жару, когда будет драться. Будет на что посмотреть. Так разозлился, что сотрет в порошок всякого, кто осмелится встать против него. Стоило бы поставить на него. – Смех его звучал глухо.

– Ты знал, что он дерется, хотя в Рождество ты сказал, что уже хватит?

Отец поднял голову.

– Я знаю почти обо всем, что происходит в этом доме. И я знаю, что все мы пытаемся делать что можем. Поступай как считаешь нужным, моя девочка, но не говори маме, что я знаю об этом, потому что ей нравится думать, будто у нее есть тайны.

Он устало улыбнулся и протянул ей руку. В заскорузлые пальцы намертво въелась чернота. Она крепко стиснула его ладонь.

– Я поговорю с ним, папа, – повторила она.

А папа ответил, смеясь и кашляя:

– Тяжело ему придется, когда он узнает, что мы оба перешли к врагу. – Но глаза его оставались печальными.

– Может быть, у меня не получится, – сказала она.

– Однажды получится, – ответил он.

Глава 2

До Оулд Бертс Филд было десять минут ходьбы, и Эви услышала звуки музыки, едва только вышла из кухни во двор. Вечер был такой чудесный, что любой бы заулыбался. Но Эви уже улыбалась. Она дотронулась до прически. Ветра почти не чувствовалось, можно надеяться, что волосы не разовьются – она так старалась закрепить прическу, накрутив несколько локонов на бумажки и нагнувшись над плитой.

Она вышла через заднюю калитку и торопливо пошла вдоль по улице. У водокачки ее окликнула миссис Грант.

– Счастливо погулять, Эви, девочка ты наша! Веселись на всю катушку – это твой последний день. Рада за тебя, что ты нашла работу. Что за умница мисс Мэнтон! Повезло тебе, малышке, что ты работала у нее. Господи, да ей и самой-то, наверно, двадцати семи лет еще нету.

Эви рассмеялась.

– Ну, вижу, новости сюда доходят быстрее телеграфа.

– А-а, красавица, на нашей улице все держат ушки на макушке. Мы будем скучать по тебе. А насчет Джека не переживай. Все уладится. Он поймет, как хорошо, что все так получилось с тобой и с твоим папой тоже.

Фартук из мешковины у миссис Грант весь намок и потемнел, после того как ее муж помылся.

Худая и костлявая, но крепкая, как ломовая лошадь, она без особых мучений вырастила шестерых, и это было ей по силам, но в прошлом году один из них погиб в шахте, и с тех пор фиолетовые круги у нее под глазами с каждым днем становились все темнее.

Эви покачала головой.

– Я еще ничего не говорила Джеку, миссис Грант. И не хочу, чтобы кто-нибудь рассказал ему, пока сама его не увижу.

– Никто не скажет, вот увидишь. А для тебя это лучший день в жизни, потому что ты уже знаешь, что нашла работу, но еще не начала, закатав рукава, трудиться от зари до зари.

Она засмеялась.

– Не обращай на меня внимания. Это я от зависти.

Эви прибавила ходу. Мисс Мэнтон появилась через десять минут после того, как Джек в ярости вылетел из дома. Мать сначала заглянула на кухню и шикнула на отца, чтобы тот шел к своим голубям. Проходя мимо Эви, он подмигнул ей. Мисс Мэнтон вошла как раз в ту секунду, как он вышел. Из-под шляпы у нее, как всегда, выбились несколько прядей волос. Она протянула руки Эви.

– Умница, – произнесла она. – Теперь мне придется найти новую повариху, но, чтобы она была не хуже тебя, мне придется долго искать.

Мисс Мэнтон схватила Эви за руки. Мягкие кожаные перчатки были совсем холодными из-за ветра.

– Ты на верном пути, милая девочка. Не забудь только, что́ я говорила тебе о миссис Мур. Руки у нее совсем плохие, и она не всегда может делать работу как надо. Ревматизм разбил ей спину, у нее болят ноги, так что ей нужна будет твоя помощь, чтобы продолжать работать. Только она об этом не знает. Ты понимаешь, что я хочу сказать?

И, не дожидаясь ответа Эви, она торопливо продолжала:

– Конечно, ты все понимаешь. Таким образом, ты будешь учиться быстрее. Кроме того, я подозреваю, что она выпивает, чтобы облегчить боль. Будь осторожна и послушна. Защищай ее. Работай, и ты пробьешься в этой жизни. А твой брат в конце концов все поймет.

Она повернулась, собираясь уходить.

– А теперь мне пора бежать. Я должна быть на вечеринке из-за Эдварда – он собирается даровать там свое благословение. Вот и огорошу его новостью, что ты больше у нас не работаешь. Уж он будет так удручен, можешь мне поверить. Он ведь обожает бараньи ребрышки твоего приготовления, не говоря о свином жарком.

Она замолчала, достала из кармана твидового пальто какой-то конверт и, снова повернувшись к Эви, сказала:

– Это тебе, Эви, в благодарность за работу. Надеюсь увидеть тебя на собрании суфражисток в субботу или даже в среду, если сможешь вырваться. Черкни мне пару слов, и я встречу тебя с коляской на перекрестке рядом с Истерли Холлом. В дороге будем говорить по-французски. Понимаешь, я теперь чувствую, что знать другой язык очень важно, особенно если управляешь гостиницей, как ты планируешь. В тебе ведь бездна энергии, моя дорогая. Правда, миссис Форбс? Когда-нибудь у нее будет свой «Клэридж»[5] на северо-востоке, помяните мое слово. Миссис Мур тоже знает французский, хотя притворяется, что ничего не знает, так что, если случай представится, ты… Ну все, до свидания.

И она исчезла, будто унесенная порывом ветра. Она всегда куда-нибудь мчалась. Стараясь все успеть. Как-то она заметила, что смогла бы стать кому-нибудь отличной женой, если бы намеревалась выйти замуж. Но она хотела быть хозяйкой самой себе, и таковой она и будет, как только они добьются права голоса.

Когда Эви добралась до Оулд Бертс Филд, оказалось, что там уже полно народу, играет музыка, отовсюду раздается смех, а над головами плывет аромат неспешно жарящегося на углях молочного поросенка. У входа висел флаг с надписью «Шахты Истон и Хоутон» вышитый местными женщинами десятки лет назад. Перед началом праздничных мероприятий его должны были благословлять Эдвард Мэнтон и священник методистской церкви. Они делали это по очереди, год за годом, причем каждый старался успеть первым со своим благословением, и это страшно забавляло ее маму.

– Не понимаю, почему они не могут делать это вместе, – говорила она. – Наверно, даже в вере нужно побеждать.

Эви пошарила в кармане. Мисс Мэнтон дала ей две гинеи, и она уже положила их в копилку, но свой заработок она тоже получила, и из него она сегодня потратит один шиллинг.

Она ликовала, пробираясь сквозь толпу соседей и друзей, собравшихся в своей лучшей одежде, в начищенных ботинках, и изнывала от желания рассказать всем им, что скоро она станет знаменитой поварихой. Траву здесь дочиста съели овцы Фроггетта, и под ногами повсюду катались рассыпанные овечьи орешки, но никому не было до этого дела. Сегодня всем хотелось только веселиться. Она снова вернулась мыслями к своим планам. Пять лет она будет работать на лорда Брамптона, собирая по крупицам все необходимые знания и умения, а затем устроится в какую-нибудь гостиницу, чтобы набраться опыта для будущей работы. Семья сможет продать дом, который они к тому времени приобретут, и переедет в собственную гостиницу. Она будет уже опытной поварихой, и ее кухня поможет привлечь постояльцев. И тогда мужчинам в их семье уже не придется работать в шахте.

Она громко рассмеялась. До сегодняшнего дня все это казалось мечтой, а теперь уже становится реальностью. Она делает первый шаг на своем пути, и никто не остановит ее, даже Джек. Просто нужно убедить его увидеть смысл ее действий, и папиных тоже. Вот и все.

Теперь она почти бежала в сторону тира, где, по словам Джека, должен находиться сейчас Саймон Престон. Она вильнула направо, чтобы не столкнуться с мистером Бургесом, чье брюхо, как обычно, не умещалось под пуговицами на поясе. Он окликнул ее:

– Смотри-ка, да это молодушка Эви, загляденье наше! А где же твой папа? Хочу купить ему пинту пива в честь победы Джека.

Она замедлила шаг, но не остановилась, только обернулась и, пятясь, ответила:

– Он будет рядом с голубями. Это там, за пивной палаткой, я думаю.

Так, братишка выиграл бой. Но она не сомневалась, что так и будет.

И вот она уже мчится сквозь толпу. Наконец показался тир. Она замедлила шаг, поправила шляпку, потом слегка коснулась локонов и подтянула лиф, как всегда с ненавистью подумав о корсете. Теперь осталось взбить юбку. Глянув на начищенные до блеска сапожки, она пошла уже медленнее, глядя по сторонам и стараясь отдышаться. Там ли Саймон Престон? Но искать его она не решалась. Начали собираться облака, и весенний вечер уже не был таким светлым. Только бы не пошел дождь.

– Эви. – От пивной палатки в ее сторону направлялся Джек, расталкивая плечами встречных и приподнимая кепку в знак извинения. Лицо его было в кровоподтеках, один глаз заплыл, нос, похоже, был сломан: из него текла кровь. Он уже много выпил, походка его была нетвердой. Люди, мимо которых он проходил, хлопали его по спине. Когда он подошел к ней ближе, она почувствовала, что от него пахнет пивом.

– Эви, ты должна была поставить на меня.

Она спросила:

– Как ты? Папа точно на тебя поставил. Он верит в тебя. Всегда верил. И ты должен верить в него.

Он обнял ее, прижал к себе и прошептал:

– Я раньше верил.

Он был мокрым от пота. Она отстранилась.

– Эви, – снова услышала она. Саймон вышел из тира и неторопливо направился в их сторону. – Эви, Джек сказал, что ты будешь здесь.

Рыжие волосы отливали красивым блеском, лицо загорело. Шахтер никогда не бывает загорелым. Работа садовника, солнечный свет шли ему на пользу. Он такой красивый! Джек обернулся, пошатываясь.

– Что ж, Сай Престон, самое время выпить пивка. Прополощи горлышко, избавься от мерзкого вкуса Истерли Холла.

Он положил руку на плечи Саймона и подмигнул Эви.

– Или хочешь побыть пару минут с нашей Эви? Тебя ведь, приятель, не так часто выпускают, а?

Саймон шутливо ткнул Джека в бок.

– Ты выиграл, старик. Я и не сомневался, что так и будет. Я видел самый конец, ну, ты был в ударе.

Джек бросил взгляд на Эви.

– Тут нечему удивляться, чего там, – хрипло сказал он.

– Джек. – В голосе Эви прозвучало предостережение. Надо увести его домой, прежде чем он снова вспылит.

– Ну что, Эви, когда приступаешь? Мой старик рассказал мне. – Саймон широко улыбался. – Слуги болтают, та, другая, говорят, оказалась не в милости.

Эви сначала похолодела, потом ее бросило в жар. Она схватила Джека за локоть.

– Мне нужно отвести его обратно, к маме, Саймон. Я вернусь потом и найду тебя.

Она не обращала внимания на смущенный вид Саймона. Джек колебался, нахмурившись. Он дал вести себя пару ярдов, но потом выдернул руку и рванулся назад. Схватив Саймона за плечи, он крикнул:

– Когда она приступает к чему? Где? Какие слуги?

Саймон бросил на нее взгляд. Он начал понимать. Эви качнула головой. Во рту у нее пересохло. Она было подняла руку, но было уже поздно. Теперь уже ничего не сделаешь.

Джек тряс Саймона.

– Что, черт возьми, здесь происходит?

Эви показалось, что музыка вдруг загремела, сиплые голоса стоящих рядом шахтеров раздавались еще громче. Люди сбились в тесные группы, кто-то говорил, другие подбрасывали монеты, ставя на «орла» или «решку». Кое-кто уже замолчал, наблюдая за сценой. Один из шахтеров, Мартин Дор, марра Джека, уже пробирался к ним нетвердой походкой. Лицо его раскраснелось от выпитого. В руках он держал наполовину полный стакан.

– Джек, не здесь, – Эви потянула его за собой, одновременно махая Мартину, чтобы тот держался подальше. Люди снова заговорили между собой, музыка продолжала играть. Джек в нерешительности повернулся к Саймону.

– У меня будет другая работа, вот и все. Я буду помощницей поварихи у Брамптонов. Я придумала план, и тут-то мне и нужен Истерли Холл. Я собираюсь использовать их всех там. Мне нужно научиться хорошо готовить. Я это делаю для нас всех. Я все тебе объясню, но не здесь. Пойдем.

Саймон сделал шаг в их сторону, чтобы помочь ей. Она остановила его.

– Брось, Саймон, пусть будет как будет.

Эви подняла руку, чтобы остановить Мартина, который снова было двинулся к ним. Он, заколебавшись, остановился. Господи, да это почище, чем загонять овец.

Она уже решила, что ей удалось убедить Джека, потому что он позволил ей увести себя от тира дальше, сквозь толпу. Некоторые из мужчин, мимо которых они проходили, курили самокрутки, дети ели печеные яблоки. Сладкий запах карамели смешивался с ароматом жарящегося поросенка.

Джек шел за ней, пока они не добрались до качелей, и там, в полутьме, он остановился, резко выпрямился, пошатнувшись, потом вырвал руку и повернулся к ней, впившись в нее глазами, а потом плюнул ей в лицо.

Вытерев рот рукой, он произнес:

– И ты, моя Эви. Ты тоже. И я должен был услышать об этом от кого-то постороннего.

Он снова пошатнулся. Теперь кровь из носа текла уже ручьем. Он стер сгустки, но кровь продолжала течь.

Когда он снова заговорил, зубы его были окрашены в красный цвет.

– По крайней мере у отца хватило мужества сказать мне об этом прямо. Что ж, иди, служи им, запихивай им в пасть кормежку. Ты могла бы пойти куда угодно, но теперь ты работаешь на эту сволочь. У меня нет выбора, но у тебя он был. Ты могла бы пойти учиться… куда угодно.

Он презрительно усмехнулся.

Она перебила его:

– Я не могу идти куда угодно. Я слишком многим обязана мисс Мэнтон. Я обещала…

Он отмахнулся, сорвал кепку с головы и сунул ее в другую руку.

– Ты ведь знаешь, что́ я о них думаю. И теперь сначала отец, потом ты. Вы оба связали меня по рукам и ногам, разве не понятно? Как я теперь буду бороться с хозяевами? Если я и дальше продолжу, ты потеряешь работу, потому что они узнают, что ты тоже Форбс, и отец потеряет свою по той же причине. Всех нас выкинут из дома!

Он перевел дыхание. Теперь его голос звучал холодно и спокойно.

– Ненавижу тебя, Эви Форбс. Очень хорошо, что ты уходишь. Ты сделала выбор, отец тоже. Плевать я на вас хотел.

Плевок стекал по щеке вниз на подбородок и дальше на шею и воротник. Она вытерла его и по привычке проверила, нет ли в нем черной слизи. Слюна была прозрачной. Подбежал Саймон и втиснулся между ними.

– Хватит, Джек. – Он казался таким хрупким по сравнению с мощным Джеком. – Ты уже переходишь границы. Иди, тебе надо протрезветь.

Глаза Джека сверкнули. Он долго в упор смотрел на нее жестким взглядом, и она увидела, что они были полны слез. Потом он повернулся и пошел прочь, совершенно прямо, больше не спотыкаясь и не шатаясь. Она крикнула ему вслед:

– Я уже думала об имени и все решила. Меня будут звать Эви Энстон. А папа уже объяснил тебе, что он будет делать, если дойдет до забастовки. Он уйдет с этой работы. Ты сможешь продолжать свою работу в профсоюзе.

Джек не остановился ни на секунду, он уходил. Толпа расступалась перед ним и тут же смыкалась за его спиной. Мартин, спотыкаясь, догнал его и перебросил руку ему через плечо. Джек стряхнул ее, но Мартина это не смутило. Они были марра, работали бок о бок, добывали уголь на одном пласте. Они – одно целое, так всегда было и будет. Рука Мартина снова легла на плечи Джека и на этот раз там осталась.

В толпе никто не смотрел ни на Джека, ни на Эви, их предоставили самим себе, потому что все тут были им марра, все были добрыми соседями. Продолжала греметь музыка, смех разливался в воздухе.

Она хотела окликнуть его, броситься за ним, но на плечо ей легла рука Саймона. Он стер рукавом остатки плевка с ее лица, и его глаза были совсем близко, так близко… Она почувствовала его дыхание, когда он сказал:

– Оставь его сейчас. Я пойду за ним и проверю, что с ним все в порядке и с Мартином тоже. Они до того пьяные, что свалятся где-нибудь в канаву, если за ними не присмотреть. Попробую поговорить с ним. Прости меня, я должен был подумать заранее, но не переживай, никто в Истоне не выдаст тебя теперь, милая. Теперь ты Эви Энстон. Большинство людей в поместье приехали издалека, а тех, кто отсюда, я предупрежу.

Он улыбался, его голубые глаза смотрели так ласково, но Эви не в состоянии была думать ни о чем: ни о Холле, ни о своем новом имени – его носила ее мать до замужества, – ни о гостинице. Джек плюнул ей в лицо! Ее любимый брат не только плюнул ей в лицо, но и ушел от нее, и теперь сердце у нее разрывалось на части.

Глава 3

Эви просидела в кресле всю ночь с субботы на воскресенье. В этот раз была очередь матери спать в кровати, поскольку смен не было и шахтеры не приходили и не уходили, так что не надо было никого кормить и купать. Эви не спала – она ждала Джека, но он не пришел, а уже наступило утро. Саймон и Мартин, конечно, не выпускали его из виду, а когда Саймону надо было возвращаться в Холл, на его место рядом с Джеком заступил кто-то другой. Так жили здесь люди. Но ей нужен был Джек. Она хотела поговорить с ним, прежде чем отец увезет ее на телеге, то есть за час до полудня. В дороге у них будет вкусная еда – бутерброды с ветчиной. Ветчину приготовила мать – они зарезали свинью, выращенную на участке при доме. И у отца еще будет время, чтобы вернуться и поехать на телеге в Фордингтон собирать уголь.

Впервые она не поедет с ними туда, на холод, где ветер обрушивал на нее свою ярость, обрывал юбку, задирал вверх рогожку ее фартука, почерневшего от угольной пыли к концу работы. Поедет ли Джек? Она посмотрела на часы. Восемь утра. Все спят, как всегда в этот час по воскресеньям, тем более после вечеринки.

Она сходила на водокачку и принесла воды, разминувшись с миссис Грант, выходившей во двор с ведрами в руках. Потом прокралась как можно тише в чулан и переоделась в свою лучшую одежду. Теперь завтрак: она сварила себе овсянку и поела. Эви снова вышла во двор, обмотавшись шарфом. В чемодан, оставленный мисс Мэнтон, была уложена форма и накрахмаленные белые фартуки. Там же лежали грубые фартуки из мешковины. Она села на скамью, сделанную когда-то ее отцом из выловленных в море досок. Он установил ее у кирпичной стены напротив голубятни, чтобы наблюдать за своими любимцами, слушать их воркование.

Весеннее солнце светило ей прямо в лицо, но ее это не заботило. Кожа потемнеет, ну и пусть. Домашние уже встали, позавтракали и занялись делами. Никто не вышел к ней. И никто не упоминал Джека. Она сидела в одиночестве, слушая доносящиеся с улицы звуки и наблюдая за воробьями, кормившимися тут же. Каждое утро мать насыпала им хлебные крошки, чтобы «мелкота могла позавтракать», как она говорила. Сколько времени пройдет, прежде чем она, Эви, вернется сюда, снова станет частью своей семьи? И сможет ли она занять свое место, если Джек так ненавидит ее?