Эдуард Лимонов
ОХОТА НА БЫКОВА
Расследование Эдуарда Лимонова
В книге сохранены особенности стиля и орфографии автора. Ответственность за аутентичность цитат несёт Эдуард Лимонов.
Предупреждение
Автор считает важным предупредить читателя, что настоящее расследование, поездка и проживание в г. Красноярске предприняты на средства, авансированные ему по договору с издательством «Лимбус Пресс» на написание этой книги. Ни один рубль от контролируемых А.П.Быковым предприятий, банков, либо других структур, так же, как лично от А.П.Быкова, не был получен и не был положен ни в карман автора, ни на его счёт.
Выводы, к которым пришёл автор в результате расследования, являются неожиданными для него самого.
Благодарность
Автор выражает искреннюю благодарность за встречи и интервью следующим лицам:
С. Блинову,
О. Волковой,
А. Григорьеву,
Е. Громыко,
Г. Димитрову,
М. Добровольской,
Н. Дорониной,
В. Зубареву,
Н. Ивлеву,
М. Карловской,
А. Килину,
С. Комарицыну,
А. Кривоносенко,
А. Купцову,
А. Литвяку,
Н. Литвяку,
Д. Литвяку,
А. Лисицыну,
Г. Лопатину,
С. Милкину,
И. Мишаневой,
В. Новикову,
А. Останину,
В. Пашиной,
О. Пащенко,
Г. Рогаченко,
Т. Саакяну,
С. Садырину,
Т. Садыриной,
В. Севастьянову,
Ф. Сидоренко,
В. Романову,
В. Телятникову,
О. Тихомирову,
А. Уссу,
О. Хендогину,
И. Холкину,
Е. Чуркиной,
Н. Шубиной,
А. Щипанову,
так же как и четырём анонимам, пожелавшим остаться неизвестными. Без каждого из вас моё представление об А.П. Быкове было бы неполным.
В. Новикову, В. Романову, М. Добровольской, А. Купцову множество спасиб за предоставленные материалы. Особая благодарность Фёдору Сидоренко и Олегу Тихомирову за дружескую поддержку в Красноярске. Без вас, ребята, проект не осуществился бы.
Эдуард Лимонов
Вместо предисловия
К Анатолию Петровичу Быкову меня привёл Интернет. По e-mail\'y в газету «Лимонка», которую я издаю, пришло приглашение из Красноярска, от незнакомых мне журналистов из «Авто-Радио», от Фёдора Сидоренко и Олега Тихомирова, приехать в Красноярск. Я как раз собирался в те края, инспектировать наши (Национал-большевистской партии) организации в Южной Сибири. В результате 9 апреля 2000 года меня встретили на вокзале города Красноярска с духовым оркестром! У ребят из «Авто-Радио» оказался хороший вкус и щедрые души. Последний раз до этого духовой оркестр играл на красноярском вокзале в 1945 году!
Вечером того же дня я оказался в самом гнезде Быкова — в ресторане «Яхонт», в здании одноимённой «гостиницы для иностранных специалистов», где помещался долгие годы офис Быкова, — за большим столом в центре зала. Трое сопровождавших меня партийцев плюс человек шесть — хозяева из «Авто-Радио». Девятиэтажное здание из жёлтого кирпича — «Яхонт» переделан из общежития для рабочих. Находится «Яхонт» в Зелёной Роще, спальном районе КрАЗа — Красноярского алюминиевого завода, на высоком левом берегу Енисея, стоит среди хрущёвских пятиэтажек. Под офис и гостиницу общага была переделана в середине 90-х годов мало тогда кому известным предпринимателем Анатолием Быковым. И вот в 2000 году я сидел в этом легендарном месте, и чувствовал себя, как если бы меня пригласили в ресторан самого Аль Капоне. Во всяком случае так я думал. Пока я размышлял, не забывая поглощать водку и закуски (за всё щедро платило «Авто-Радио»), сидящие по обе стороны от меня Тихомиров и Сидоренко посвящали меня в ситуацию. А ситуация была интересной и напряжённой. Хотя её никто не спланировал заранее. Прямо перед нами вышел и заиграл оркестр: ансамбль «Яхонт», и изначально это был оркестр Быкова. Это он им платил деньги. Ранее. В момент, когда состоялась эта сцена, Быков сидел в венгерской тюрьме. Пока он сидел, ресторан отошёл к его бывшему другу, акционеру КрАЗа, бывшему менту и нынешнему депутату от Эвенкии Геннадию Дружинину. В тот вечер Дружинин находился в зале. Худой, в простом сером свитере, он помещался слева от нашего стола, сидел с пожилой женой и её пожилой подругой. Время от времени он заказывал оркестру песню. Оркестр, как объяснили мне Тихомиров и Сидоренко, тоже отошёл к Дружинину.
— А братва? — спросил я, имея в виду крепких бритых ребят в чёрных костюмах, какое-то их количество присматривало за залом.
Выяснилось, что многие отошли от Быкова, кто-то его постарался забыть. Общее мнение сложилось такое, что Быков повержен, а потому люди рассосались куда могли. Верные быковцы остались, но они предпочитали не высовываться…
Вдруг вошли целой толпой и сели справа от нас англоязычные иностранцы. Несколько испуганные, очевидно, им была известна репутация заведения. На самом деле атмосфера в «Яхонте» была, я бы сказал даже, чопорная. Это тебе не какой-нибудь «Golden Palace» в Бруклине или на Брайтон Бич. Низкий потолок жилого дома, очень всё чисто и сдержано. Никто никого не беспокоит. Лишь громкий оркестр, предводительствуемый Флоридом — татарином лет сорока, чуть-чуть нарушал эту чопорность. Постепенно выяснилось, что иностранцы — мужчины и женщины, — их было человек 12–15,— американцы и новые акционеры КрАЗа. Вышел вдруг некий «ведущий» и объявил в микрофон, что по стечению обстоятельств, ну совершенно случайно, сегодня в «Яхонте» оказались новые американские акционеры Красноярского алюминиевого завода и его старый акционер господин Дружинин. Раз так случилось, то вот неплохо было бы, чтобы они вышли и выступили. Господин Дружинин вышел и не очень связно произнёс речь, этакий витиеватый спич, из которого я ничего не понял. Затем вышел представитель группы американцев, отрекомендовавшийся мистером Стайером. Мистер Стайер сказал, что «не надо думать, будто мы — новые акционеры — жители Нью-Йорка или Лос-Анджелеса, нет, мы из маленьких американских городков». Сидящий справа от меня Фёдор Сидоренко, крупный непьющий умный и циничный журналист, сообщил мне, что американцы — фальшивые акционеры, что на самом деле крупные люди совершают передел собственности КрАЗа — наследства Быкова. Прозвучал клубок имён: Дерипаска, Абрамович, Черной, Чубайс…
Тут взбунтовалась, слушая всё это, женщина за нашим столом. Взбунтовалась Ирина, жена Олега Тихомирова. Она взяла у долговязого журналиста Виктора стольник и пошла к оркестру. Она объяснилась с татарином, и тот долго колебался, брать ли деньги. Мы знали, что она заказала ему песню «Боксер», и татарин оказался в сложном положении. Всё это время, последний год, когда Быков находился за границей, а здесь начались его преследования, и Дружинин занял его место, кооперируясь с его врагами, — это было опасное дело — заказать в «Яхонте» личный гимн Быкова — песню «Боксер». Но год прошёл, Быков сидел в венгерской тюрьме, как раз в этот день должен был решаться вопрос о его выдаче в Россию, а Дружинин вжился в роль хозяина, стал спокойнее относиться к проблеме Быкова. И татарин взял стольник. Еще и потому, что муж Ирины — Олег Тихомиров — был автором текста «Боксера». Позднее я раздобыл этот текст у Тихомирова. Вот он:
Боксёр
1
У Боксёра есть друзья
Как у всех
Это так
Тренер есть, и есть судья
Не пустяк!
Ну а сколько у него
Шрамов и седин
Знает ринг, только ринг, только ринг…
припев:
На помосте ярок свет
И канат — как струна
Здесь победа на двоих
Лишь одна
Все сомнения оставь
Где-то за спиной
Ведь сейчас будет бой
Твой бой
2
У боксёра есть жена
Как у всех
Это так
Дома ждут два пацана
Не пустяк!
Им перчатки велики
Но во сне они
Видят ринг, только ринг, только ринг…
припев.
3
У боксёра есть судьба
Как у всех
Это так
Жизнь — борьба, и спорт — борьба
Не пустяк!
Но зелёных пацанов
Превратит в мужчин
Только ринг, только ринг, только ринг…
Тихомиров, отдавая мне слова, долго-долго объяснял, что без музыки текст не идёт. Я объяснил ему, что не смогу присовокупить к тексту музыкальную запись. Тут важно что пели в тот апрельский вечер, и только.
Ирина, высокая женщина с резкими чертами старомодного, эпохи Второй мировой войны, лица, довольная, уселась слушать «Боксера». Я? В фильме «Борсалино и К°», где Ален Делон и Жан-Поль Бельмондо играют марсельских гангстеров, мне всегда больше всего нравилась сцена, когда Делон возвращается и мочит своих обидчиков. Потому я тоже был доволен. Пусть в такой форме кусок справедливости. Как вызов. Дружинин сидел с кислым лицом. Американцы сдержанно галдели, им никто ничего не объяснил и не перевёл. Официанты и остриженные в чёрных костюмах ребята молчали.
Олег Тихомиров пояснил мне:
«Они хотят, чтобы Быков отдал им свои 28 % акций КрАЗа в обмен на свободу. Они будут его прессовать».
Я чувствовал себя как в фильме «Крёстный отец — 3». Только что передо мной состоялся передел предприятия, годовой доход которого составляет от 85 до 100 миллионов долларов.
На следующее утро я узнал, что Дружинин не заплатил в тот вечер «своему» оркестру «Яхонт». И что Венгрия решила выдать Быкова российским властям.
* * *
В следующий раз я попал в г. Красноярск в конце сентября. Предварительно позвонив Фёдору Сидоренко, узнал, что Быков выпущен на свободу решением районного суда. Я попросил Фёдора устроить мне встречу с ним. Встреча состоялась 26 сентября в 11 часов 30 минут в помещении фирмы «Сибчеллендж» на улице Урицкого. Небезынтересно попытаться воспроизвести дом, обстановку, атмосферу. Детали часто говорят о человеке всё.
Мы вышли из автомобиля. У самого края тротуара, но поодаль от невысокого здания «Сибчеллендж», стояли кучкой подтянутые люди в кожаных куртках, такие добрые мужички средних лет. Как бабушки, которые привыкли собираться у подъезда, но им строго приказано было отучиться от этого старомодного и провинциального обычая. Крупный Фёдор и я с белой бородой и ветвистыми усами прошли мимо. На нас не обратили внимания.
Нажав кнопку, Фёдор сообщил невидимому стражу, что это явился Лимонов к Анатолию Петровичу в 11:30 на встречу. Через минуту дверь загудела, отпираясь. Мы вошли. Еще одна дверь. Плотный мужик в чёрном костюме взял у меня куртку, у Фёдора плащ. Отворив одну из белых с золотом дверей, мужик посадил нас в похожий на термометр (ну да! там была какая-то ртутная полоса, по ней плавали номера этажей) лифт и поднял на 3-й этаж. Там хорошо сложенный улыбающийся ушастик ввёл нас в предбанник. Аккуратная, чуть измученная секретарша сидела за стерильным столом в окружении телефонов. В шкафах видны были аккуратные досье. Аккуратные файл-кабинеты. Секретарша тоже в чёрном костюме.
Я оценил класс. Именно такая, чуть-чуть измученная, тридцатилетняя секретарша Карла Фелтман служила у моего босса — председателя совета директоров и генерального директора многих компаний Питера Спрэга. (Помимо всего прочего Питер владел одно время английской автомобильной компанией «Астин-Мартин» и производившей микрочипы «Нэйшнл Семикондактор»). Я работал для Спрэга в Нью-Йорке в 1979—80 годах. Только пижоны и бездельники имеют вместо секретарш юных фиф. У Быкова была рабочая секретарша. И был стерильный порядок. Нас попросили присесть.
Уже через пару минут появился из кабинета сам Быков, выводящий от себя каких-то пожилых товарищей (как потом объяснил мне Фёдор, это были быковские «силовики», — руководители его служб охраны и разведки). Затем в кабинет вошли мы. Фёдор представил меня и откланялся.
Быков был в светлом пиджаке, в белой рубашке и галстуке с красно-жёлтыми квадратами. Темные брюки. Под глазами — тёмные круги усталости. Он не уселся за свой стол, но опять-таки следуя чьей-то хорошей выучке, сел за стол совещаний, а мне указал место напротив. Слева помещался большой аквариум — чёрные камни и жёлтые плоские, крупные, как блюда, рыбы стояли в нём.
— Я много слышал о вас, Анатолий Петрович. Я внимательно слежу за вашей судьбой и хотел бы написать о вас книгу, — начал я. — Если, конечно, вы не будете возражать. Предваряя ваши вопросы, сразу скажу, что мне интересен более всего контраст между тем социальным классом, к которому вы принадлежали от рождения в простом городе Назарове, и тем местом под солнцем, которого вы добились. Вы стали сверхбогатым человеком, вас знает вся страна…
Где-то тут он меня перебил и увёл инициативу. Он сказал, что вот сегодня беседовал с коллегой — депутатом Законодательного собрания, коммунистом, и пытался получить от него ответ, почему компартия не сплотит вокруг себя все силы общества, чтобы предотвратить окончательную гибель страны. Он звучал как патриот, как я сам в своё время в 1991—93 годах в моих статьях на страницах «Советской России», этот Быков. Но он был свежий патриот, а я давний, потому я знал, что с коммунистами объединиться невозможно.
Я сказал ему, что объединяться надо, но КПРФ не способна объединить общество, коммунисты-зюгановцы понимают объединение как положение, при котором командуют и возглавляют они, а остальные силы безвозмездно трудятся на них.
Я сообщил ему, что написал 27 книг,
«и только одна из них — это портрет, это книга о Жириновском — „Лимонов против Жириновского“, но Жирик мне откровенно не нравился. Вам я симпатизирую. По нескольким причинам. Ну во-первых, я начинал свою жизнь в рабочем посёлке, в пригороде Харькова… Во-вторых… (Я из вежливости не сказал ему, что в юности мечтал стать крупным бандитом, у нас в Салтовском посёлке в пригороде Харькова была такая социальная мода — пацаны мечтали стать крупными бандюками.) Во-вторых, я сохранил для себя… В-третьих, сказал я, у нас в России не о ком писать, у богатых отсутствует жест, порыв. Богатые просаживают деньги в казино, пьют коньяк по 10 тысяч долларов бутылка, но где жест? Что кому хорошего сделал Березовский? О политиках тоже нечего писать. Зюганов — серый. В прошлый мой приезд в Красноярск меня повели смотреть храм, построенный вами, Анатолий Петрович…»
Тут я наконец коснулся живой его души под костюмом. Достал. Он сказал, что построил пять храмов: три православных, синагогу и достраивает мечеть. Что в Америке он общался с любавичскими евреями и вот построил в Красноярске синагогу. Его все спрашивают почему, не еврей ли он… Он никак не еврей, но ему хочется, чтоб все конфессии жили в мире, и он подаёт пример вот такого ровного отношения ко всем религиям и нациям. Иначе Россия развалится!
Меня предупредили, что он говорит плохо. Но он говорил хорошо! Может, ему не хватало актёрских модуляций, подчёркивания, ударений, но в беседе двоих было достаточно и тех, что были. Тот, кто меня предупредил, очевидно, давно его не слышал.
Время от времени пищал селектор да неслышные ярко-жёлтые рыбы меняли положение в аквариуме. В первый момент встречи он сообщил, что у меня есть 20 минут, а мы сидели уже более получаса. Меня предупредили: «Вам придётся говорить, а он будет молчать, слушать вас». Всё происходило с точностью до наоборот. Анатолий Быков говорил, а Эдуард Лимонов пытался вставить слово. Я хотел подчеркнуть общее происхождение, но о рабочем посёлке я ничего не успел сказать, так же как и о моей книге на эту тему, о «Подростке Савенко». Я хотел сообщить ему детали своей биографии, чтобы стать ближе, расположить его. Но он не давал мне вставить слово.
Я думаю, он нуждался в ком-то, вот так вот пришедшем со стороны, чтобы выговориться. А вся его речь была только о храмах, которые он возвёл, о госпитале, которому он только что дал один миллион рублей на оборудование, о людях, которые ему пишут, взывая о помощи. Ни слова о КрАЗе, ни слова об акциях, ни слова о тюрьме венгерской или красноярской. Ничего такого.
Пришел его помощник Георгий Рогаченко. Принес кипу бумаг и письма. Часть бумаг была на английском. Я предложил перевести. От предложения вежливо отказались. Я приподнялся уходить, но Быков остановил меня. Взял в руки письма. Открыл первое попавшееся. Открывая, сообщил, что за время отсидки в тюрьме получил четыре тысячи писем. Большинство — просьбы о помощи. «У нас никто людям не помогает… Вот и это о помощи! Пенсионерка из Тульской области». Открыл ещё одно письмо. В нём было много бумаг, и ксерокопии газетных статей. «Еще одна пенсионерка, из г. Калининграда областного, рисунок какой-то». Быков передал мне рисунок. Повертев его, я разобрался, что на нём изображён специальный медицинский костюм для больного ребёнка. У пенсионерки из Калининграда племяннице семь лет, и она больна редкой формой нервного паралича конечностей. «Если у девочки будет этот костюм, она сможет двигаться», — заключил Быков, а Рогаченко пометил себе адрес пенсионерки.
— Все ужасы жизни вываливают на вас, — сказал я, посочувствовав.
В ответ они оба вспомнили чудовищную историю о матери с таёжной заимки в Енисейском районе, которая отрубила дочери конечности и посадила её на цепь. Девушка была изнасилована, родила, и её ребёнок тоже был посажен на цепь. Случился этот ужас, если не ошибаюсь, в районе города Лесосибирска.
Появился адвокат Быкова. Один из его московских адвокатов — Сергеев. Нас познакомили. Как позднее обнаружилось, в тот день, позже, у Быкова был назначен пересмотр дела в краевом суде. Вечером я узнал из новостей, что краевой суд оставил в силе приговор районного суда: Быкова оставили на свободе. Интересно, что этот человек, олигарх, или кто там — «крёстный отец», ни словом не упомянул ни о суде, ни о том, что, возможно, приговор краевого суда будет не в его пользу и ему придётся опять отправиться в тюрьму. Хладнокровный, как хирург, он открывал передо мною письма и зачитывал, копался в ранах жизни. А ему писали как президенту, как имеющему возможность помочь, как хозяину, как батьке. Как человеку, о котором известно — этот Быков людям помогает.
Я вспомнил батьку Костенко, приднестровского комбата, убитого людьми Лебедя, вспомнил сцену в сарае, где он, сидя среди своих ребят, принимал население, вершил суд: приказывал дать бензину одному, чтоб отвезти жену в роддом, другого — бывшего полицая — приговаривал к высшей мере. Интересно, что судьба забросила меня тогда в 1992 году к Костенко, а теперь вот, спустя восемь лет, к Быкову. И Костенко был для Лебедя врагом, и Быков его злейший враг. И у меня есть все основания полагать, что в сентябре 1996 года меня зверски избили ногами в голову — люди Лебедя. С тех пор тёмные пятна и трещины на глазном яблоке не дают мне забыть Александра Иваныча.
Глядя на Быкова, я пытался обнаружить в нём что-то от гангстера. До визита к нему в одной газетке я вычитал следующее:
«В период с 1993 года по 1996 год в Красноярском крае были убиты 48 бизнесменов, связанных с торговлей алюминием и 27 криминальных авторитетов, пытавшихся взять „алюминиевые“ предприятия под свой контроль. Вряд ли человек, считающийся хозяином края, совсем ничего об этом не знает».
От гангстера, пришёл я к выводу, в Быкове, если судить по внешности, есть столько же, сколько и в журналисте «Авто-Радио» Фёдоре Сидоренко, к примеру. Интересно бы знать, что думают люди, обращающиеся к Быкову за помощью, о 48 бизнесменах и 27 криминальных авторитетах и их судьбе? Скорее всего, если людей спросить, они пробормочут: «Туда им и дорога, а вот Быков людям конкретно помогает. Дает. А кто у нас ещё даёт в России? Только отбирают».
— Я был знаком ещё только с одним владельцем алюминиевого завода, помимо вас, Анатолий Петрович, — сообщил я. — С Махмудом Худойбердыевым. Третья часть прибыли позволяла ему содержать на эти деньги мотострелковую бригаду. Алюминий — это большие деньги…
Он не поддержал тему. Кивнул. Сказал, что будет заниматься отныне агропромышленным комплексом, сельским хозяйством.
— Книгу о вас, Анатолий Петрович, я хотел бы написать не по материалам прессы, но по собственным впечатлениям. Хотел бы поехать в город Назарово. Посмотреть, где вы начинали.
Он сказал, что выделит людей. Что я смогу поговорить с кем захочу и увидеть что захочу. И он мне даст какое-то количество часов интервью, необходимых мне для написания книги. Я попросил его доверять мне. Сказал, что он интересен мне во всех противоречиях. Мы договорились, что в конце октября я вернусь в Красноярск писать о нём книгу. Четвертого октября в Москве я узнал, что его арестовали. Последнее интервью с ним, перепечатанное «Коммерсантом» 7 октября, взяли у него ребята с «Авто-Радио». Там есть такие строки: «У меня всё есть. И я даже сам хочу поделиться тем, что у меня есть». И вот я в Красноярске, и начинаю книгу, — историю пацана Толи Быкова, появившегося на свет в захолустном городке Назарове Красноярского края и ставшего к 40 годам одним из богатейших людей России, фактически владельцем второго в мире по мощности алюминиевого завода. Своего рода «Великая Русская мечта» о сказочном богатстве и славе, воплотившаяся в Сибири.
Пролог
Чудовищно огромна Российская Федерация — мёрзлая корка земли, бесполезная территория вдоль Северного Ледовитого океана, пластом во многие тысячи километров шириною тянущаяся от Норвегии до Аляски. Ужас и тоску наводит на человека даже простое изучение географической карты: всех этих Югорок, Ямалов, Таймыров, Индигирок или Колымы. Это если даже просто касаешься этих жутких мест взглядом. Редко встречаются люди, побывавшие на этих неживых территориях. Ибо человеку там нечего делать вовсе.
Бедно-мало на этом изуверском лунном пространстве городов. Мелькнут сиротливые какие-нибудь Хатанга, Салехард, Тура или Якутск, и опять мёрзлая тундра, камни, тёмные молчаливые леса кромешной тайги. Очень познавательно пролетать над этим безобразием ночью на самолёте. Многими часами внизу не мелькнёт ни огонька.
Лишь далеко за 60-й параллелью к югу начинают появляться первые крупные скопления человеческих поселений. Одно из них — Красноярск. Прослеживая взглядом ледяной Енисей от его впадения в Ледовитый океан, следуя мимо криво втекающих в него рек с дикими названиями Нижняя Тунгуска, Подкаменная Тунгуска и Ангара, упираемся в точку на карте — Красноярск, — расположенную на Транссибирской магистрали на полпути от мёрзлой Москвы до умеренного влажного Владивостока. Транссибу, построенному ещё при царях, обязаны жизнью все областные города Российской Сибири: Тюмень, Омск, Новосибирск, Иркутск — все эти «столицы» нанизаны на стальные прутья Транссиба. Без них оставаться бы им гнилыми сибирскими деревянными городками — реликтами. Как остался таковым городок Енисейск — менее тридцати тысяч жителей, скромно гниющий к северу от Красноярска. Енисейск — некогда столица необъятной Енисейской губернии.
Трудно жить в России человеческому существу. А в Сибири особенно. Легче быть здесь мышью или сусликом. Последний снег может здесь выпасть в конце мая и даже в июне, а первый — уже в августе. За короткие три месяца лета ничего приличного не успевает вырасти и созреть. Суровая земля, где огонь, костёр, укрытие, стены жилища, мясо имеют большую цену, чем на нормальной тёплой земле. Это тебе не улицы Калькутты, где нищие граждане спят на газетах. Здесь за недвижимость убивают больше и чаще. И дичее.
Основанный в 1628 году казаками на слиянии рек Енисея и Качи в виде деревянной крепости-острога, Красноярск спал до того самого времени, когда его оживил Транссиб. Выбранное в районе Красноярска место для железнодорожного моста через Енисей на Транссибирской магистрали в конце прошлого века дало путёвку в жизнь Красноярску и путёвку в ранг города-музея Енисейску, столице губернии, основанному некогда старателями сибирского золота. Но ещё довольно долго оставался Красноярск в основном пересыльным пунктом для многочисленных заключённых Российской империи (а позднее СССР). Отсюда ссыльные этапами шли на север, восток и юг — в Якутию, Туруханский край, Иркутскую губернию, Забайкалье, на Сахалин, в Минусинский округ. Когда 4 марта 1897 года сюда прибыл по железной дороге ссыльный Владимир Ульянов, в Красноярске (перепись прошла только что, в январе) насчитывалось 26.699 жителей, четыре площади, четыре десятка немощёных улиц и переулков. Каменных зданий было менее трёх десятков. Единственным предприятием долго оставалось железнодорожное депо.
Развился Красноярск бурно и быстро только после Второй мировой войны. Была построена Красноярская ГЭС, строить её приехали весёлые и молодые специалисты из Москвы и европейской России. Когда появилась электроэнергия — начали бурно отстраиваться и предприятия, чтоб использовать эту электроэнергию. Одновременно строился и Красноярск, из скромного скопища случайных домов вдоль Енисея советский мэр Павел Степанович Федирко соорудил хороший современный город.
Город имеет, разумеется, несколько достопримечательностей. Это прежде всего необычной формы скальные образования — так называемые «Столбы» — на выезде из города, куда возят всех приезжих; предполагается умиляться. Это часовня на горе над Енисеем, когда-то там стояла казачья сторожевая башня. Из неё можно было загодя увидеть речные суда, намеревавшиеся совершить набег на крепость, какие-нибудь татарские кожаные паруса, и приготовиться. Еще одна достопримечательность Красноярска — это его губернатор, господин генерал Лебедь. Еще совсем недавно он целился на верховную власть в Российской Федерации. И тем был опасен. Опасность главным образом представляла его физиономия. Узнаваемая по десяткам советских фильмов о трактористах, машинистах и солдатах, плоская и кондовая. Она могла привести генерала Лебедя в президентское кресло — за такую нашу, свою в доску, за его рябую физиономию проголосовали бы миллионы; но не привела.
По-цыгански коварно переиграл всех распухший Ельцин, подкинув в колоду бледного подполковника. А ещё до этого здесь, в Красноярском крае, против, напоминающего одновременно библейского Голиафа и неандертальца, военно-воздушного генерала вышел человек непростой и новый, некто Анатолий Быков.
Быков прибыл из городка Назарова. Зажатый между Хакасией, Кемеровской и Томской областью кусок мёрзлой степи, где расположено Назарово, мог бы принадлежать к любой из перечисленных территорий, если бы не прихоть советских администраторов-картографов, отнёсших его к Красноярскому краю. Вообще-то по характеру своему, по нраву его жителей, по их повадкам, по истории Назарову больше подходит быть в составе Кемеровской области, одним из мрачных шахтёрских посёлков-городков, основное население которых составили бывшие зэки, оставшиеся здесь на поселении. Никаких интеллигентов, только зэка и их потомки. Ну и соответствующий моральный климат. Мой друг адвокат Сергей Беляк, взявшийся защищать мэра города Ленинск-Кузнецкого, некоторое время пробыл в этом городке. Его охраняли ребята подсудимого мэра Коняхина, вооружённые неформально — всякими там утюгами. Привозили в гостиницу и увозили. Как-то вечером Беляк собрался всего лишь пересечь улицу — купить хлеба. Лампочка над магазином была видна от дверей гостиницы. Однако милиционер, охранявший гостиницу, отсоветовал Беляку отлучиться так далеко. Вот какой моральный климат царил в угольном городке Ленинск-Кузнецком. С его 30 тысячами жителей, оставленными на попечении трёх крупных ОПГ, что в переводе с милицейского на русский звучит как «Организованная преступная группировка». Кроме угля, в Ленинск-Кузнецком ничего нет. Шахтам (традиция ещё советских времён) самим было запрещено продавать уголь, этим занималось государство, посредником выступал какой-нибудь Росуголь. В после-советское время посредниками стремились стать все, кому не лень. Всяческие организации различного масштаба. Был даже случай, когда неким азербайджанцам (объединённым, конечно, в организацию) в обмен на доставленную городу услугу — уборка снега с его крыш — заплатили углём. А означенные азербайджанцы продали уголь за 9 миллионов долларов. Это в городе с 30 тысячами населения! Сколько же крыш нужно очистить от снега на девять миллионов долларов! Впрочем, может быть, снег падал на Ленинск-Кузнецкий и летом, или азербайджанцы очистили снег с крыш Ленинск-Кузнецкого на полстолетия вперёд? Я пытаюсь не травмировать читателя и вышутить довольно мрачную реальность кемеровской глубинки. На самом деле всё не так весело. Посредников интенсивно отстреливали соперники. Каждый хотел стать посредником. Мэр Коняхин хотел, чтобы посредником был город, а выступавший против него губернатор Кемеровской земли Аман Тулеев хотел посредничать сам. Кажется, именно за это сын Тулеева погиб в непонятной автокатастрофе где-то под Ташкентом. Ибо именно под него стягивал Тулеев посреднические функции.
Но вернёмся к Назарову. Характерный город Кемеровской области, поместившийся на земле Красноярья, Назарово, как и Прокопьевск, Анжеро-Судженск, Белово, Ленинск-Кузнецкий и иже, образовался вокруг, или, точнее, рядом с углём. Вначале существовала деревенька Назарово, а когда обнаружили неглубоко залегающий пласт угля — появился назаровский угольный разрез. Рядом уже (может быть, всегда) была зона, да не одна. В 1951 (по другим сведениям в 1954 году) две зоны вместе, мужская и женская, сообща построили Дом культуры угольщиков в дворянском стиле. Прекрасное видение в мёрзлой степи, с двумя рядами колонн, этакий Сибирский Парфенон. В котором предстояло провести часть жизни и совершить первые победы герою этой книги Анатолию Быкову, тогда ещё просто Толе. Внутри здания — зал с колоннами, подпирающими балкон. На колоннах — лепка, этакие лепестки махровых цветов. Дворянское собрание построили зэки для трудового народа. Чтоб сидел на балконе оркестр в субботу и воскресенье. И наяривал бы приличные танцы. И двигались бы пары. (Можно предположить, что пока они строили, мужики и женщины двух зон хотя бы имели возможность как-то уединиться и пообщаться поближе. Надеюсь, так и было.)
Вокруг Дома культуры угольщиков — сейчас он выкрашен белой густой извёсткой, и от неё ещё холоднее в снегах — постепенно собрали город. Гостиница «Заря» глядит через памятник Ленина, обращённый к ней лицом, на горсовет, ныне городскую администрацию, и всё это называется Центральной площадью. Мне рассказали, что до 1977 года на этой площади стоял совсем другой памятник Ленину. Тот, старый, был взорван однажды ночью. Это в 1977 году! Секретари Назаровского райкома среагировали чётко, молниеносно и гениально! К утру на площади возвышался новый памятник, перенесённый из посёлка, где были дачи коммунистических вельмож города. (Потому никакие головы не полетели. Эту историю поведал мне редактор новостей назаровского радио «Пирамида», на его совести её и оставляю.)
А городом Назарово стали называть с 1961 года. Толе Быкову тогда был год от роду, ибо родился он 17 января 1960 года в Иркутской области. От совсем простых родителей, от отца — печника, плотника, рабочего элеватора, или как тогда называли «разнорабочего», и матери — «технички» вначале в детском саду, куда ходил Толя, потом в его же школе. Под «техничками» стыдливая советская власть маскировала уборщиц, а «разнорабочими» назывались низкооплачиваемые слои населения, неквалифицированная рабочая сила. Так что происхождение у Анатолия Петровича Быкова — лучше для легенды не придумаешь, сын уборщицы «тёти Юли» и разнорабочего. Любой американский кандидат в президенты отдал бы за такое происхождение очень дорого. Анатолий был четвёртым ребёнком в семье, и как младший он обречён был донашивать одежду старших детей.
Зачем семья переместилась из Иркутской области в город Назарово Красноярского края? Вероятнее всего, в поисках лучшей доли. Я пишу «вероятнее всего» потому, что спросить некого: оба родителя умерли. Отец — давным-давно, когда Толе было 14 лет, мать — года два назад. Двоих братьев Быкова я найти не сумел, с сестрою ещё не встретился. Можно было бы спросить у Анатолия Петровича Быкова, их сына, почему семья переместилась из Иркутской области в Назарово, но находится он в настоящее время вне моей досягаемости — в тюрьме «Лефортово» в г. Москве. А я пишу эти строки в мёрзлом городе Красноярске и даже если бы находился в г. Москве, меня бы в «Лефортово» ни за что не допустили. Так что остановимся на мотивировке «в поисках лучшей доли», она кажется наиболее правдоподобной. Многодетные семьи перемещаются обыкновенно в поисках лучшего, ради каприза накладно тащиться с детьми и пожитками. Ведь так?
Зная или не зная того, они переехали в зону. К зоне, рядом с зоной. Впрочем, может, и там, откуда они переехали, на Иркутской земле, была зона? Может. Но в Назарово они переехали к углю. А уголь задаёт свой стиль жизни. Даже если рядом нет зоны, на уголь, в шахты и разрезы стекаются самые отпетые, те, кому терять нечего. Так как сам работал в литейке два года, то знаю, как много на тяжёлых производствах бывших зэка, остепенившихся, с мал-мала-меньше сопливыми детишками. Если б семья переехала в Красноярск, то Быков не стал бы Быковым. Почему? Он был бы слабее, Красноярск населён несколько иным сортом людей — более раскованными, более свободными, более светскими, что ли, «городскими» (исконными) красноярцами (впрочем, их не много) или потомками улыбчивых тех москвичей и европейских русских, приехавших строить ГЭС и предприятия. Среди них было множество технической интеллигенции. Так вот: приехали бы Быковы в почти миллионный, гордящийся собой город, в жемчужину Сибири — в Красноярск, не бывать бы Быкову никем: ни так называемым «крёстным отцом», ни блистательным гендиректором КрАЗа, ни отрицательной, ни положительной репутации у него бы не было. Я в этом уверен. Кемеровский, шахтёрский, зэковский город Назарово лучше подготовил Быкова к крутой жизни, чем были подготовлены красноярцы-сибиряки. Мигрант Быков одержал победу над расслабленными красноярцами благодаря закалке в Назарове.
А Красноярск гордится собой, да ещё как! Он называет себя как минимум «последним большим городом на далёком пути к Владивостоку». «Иркутск — уже только большая деревня», — говорят красноярцы. Впрочем, о западном своём соседе, совсем молодом Новосибирске, красноярцы тоже отзываются с пренебрежением, обвиняя город в бесхарактерности, ибо клеймо большой деревни ему не прилепить — население Новосибирска свыше полутора миллионов.
На железнодорожном вокзале Красноярска поезда распределены на две большие стаи: одни бегут на запад, — это Москва, Свердловск и даже Новосибирск, «Новосиб», как здесь его называют; другая стая бежит на восток, на Иркутск, Читу, на Улан-Удэ и к великому Тихому океану, аж во «Владик», т. е. во Владивосток.
В скромной меблированной квартире, где я поселился, я нашёл на стенах три настенных календаря с китайскими красавицами — и ни одного русского. На улицах Красноярска немало японских и корейских автомобилей с правым рулём. До Улан-Батора — столицы Монголии — отсюда рукой подать. А Москва далеко на Западе. До неё четыре с половиной тыщи километров. Москву здесь не любят. Не любят вообще, а Москву чиновников в особенности. В какой-то мере Быков воспринимается здесь, помимо всего прочего, и как борец с Москвой. Со злобной Москвой, которая ни черта не понимает в красноярских делах, хочет перетащить под себя всё хозяйство богатого края, дабы налоги шли не в краевую, а в федеральную казну. Москва же навязала красноярцам Лебедя. Быков обвинял «московских мальчиков, детей» из команды Лебедя, что по выходным они летают к мамочкам в Москву.
Не то что красноярцы сепаратисты какие-нибудь и хотят к Китаю спешно присоединиться. Но есть у них эта, как у грузин до объявления независимости, идея — наш край богатый, без Москвы бы мы хорошо жили. Однако пробовать не пытаются. Край богатый, но мёрзлый. И вывозить богатства на экспорт через Россию придётся. Вон Казахстан тоже богатый, а в говне плавает.
Читателю, короче, нужно постоянно помнить о нелюбви красноярцев к Москве.
Начало расследования
Двадцать восьмого октября я с крошечной Настей выехал в Красноярск. За холодными окнами проплыли осенние леса, а утром мы обнаружили заснеженные в разной степени поля. Мы ехали поедая колбасу, варёные яйца и помидоры, почитывая книгу о становлении никарагуанского партизана Омара Кабесаса. В Новосибирске был снег, в Красноярске снега не было. Рано утром на третьи сутки, 31-го, нас встретил, войдя прямо в поезд, долговязый и многожильный сотрудник «Авто-Радио» Виктор с «хвостом», схватил наш багаж и отвёз нас в гостиницу, расположенную у «Столбов». Там, в деревянном и тёплом бараке, мы расслабились, отдохнули, а во второй половине дня сидели уже на улице Кирова в «Авто-Радио» — рядом с магазином «Мечта», принадлежащем бизнесмену Телятникову, другу Быкова. Фёдор Сидоренко и Олег Тихомиров были здоровы и полны сил. Здоровы были и их родственники. Тихомиров готовился стать кандидатом в депутаты горсовета. В кабинетах сидели и ходили по коридору высокие красивые девушки. Тихомиров нанимает на работу только красивых. Георгий Рогаченко появился в «Авто-Радио» в 16:40: коричневые круги под глазами, сидит беспокойно, всё время меняя положение. Серый костюм, поверх него — куртка, иногда вдруг чешет голову. Волосы длинные спереди, реакционная причёска. Его можно было бы назвать и красивым, у него хороший рост, хороший нос, но он не всегда одинаков. Порою выглядит устало и запущенно. Почему-то у него с собой видеоплеер какой-то новейшей конструкции, крошечная Настя говорит, что это мини-диск «и круче она ничего не встречала. Очень-очень дорогой». Георгий предлагает послушать Тихомирову нечто, что Тихомиров ему рекомендовал. Тянут провода над столом и тычут в ухо микрофон. Георгий говорит мне, что может быть несколько пониманий Быкова. Первое — гангстерский вариант, но ведь даже Аль Капоне не был только гангстером и не был самым-самым. Вот теперь появился сериал, в котором показывают, каким справедливым он был порою, как помогал бедным.
«Быков — историческая личность, может быть, и я, грешный, могу надеяться, что и меня будут упоминать рядом с ним. Дескать, вот жил и Георгий Рогаченко… Через 30 лет ни о ком и не вспомнят, об Анатолии Петровиче да, не забудут…»
Крошечная Настя из угла любопытно, даже нос заострился от внимания, слушает.
Какие другие понимания Быкова могут быть, Георгий не сообщает. Его всё время прерывают по сотовому телефону, потому вся остальная беседа — отрывочная.
Якобы Быков только что заболел гриппом в тюрьме. Но не страшно, температуры нет.
Адвокаты: Падва, Сергеев — все сошлись на том, что если так неряшливо произведён арест, то у них ничего больше против Анатолия Петровича нет. И потому к декабрю он будет дома. Менты, как свидетельствует присутствовавший при аресте депутат Госдумы Владислав Дёмин, вели себя нагло, даже депутату угрожали:
«Если б ты не имел своих корочек, висел бы ты у меня на одной руке, а другой подписывал признание».
Георгий:
«Вы не представляете, сколько людей приходит: обиженные, что Быков не встретился с ними, когда вышел. Приходят с уверениями, что они не предатели, что они… „ну как же Анатолий Петрович не встретился со мной“. Что „не встретился“ для них выглядит как бы знак немилости».
На моё пожелание посетить КрАЗ Георгий сказал, что это будет невозможно, наверное, так как у КрАЗа теперь другой владелец. Вряд ли пустят. Однако мы всё же решаем обратиться с просьбой, чтоб мне дали посетить КрАЗ.
Договариваемся о том, что завтра в 14 часов за мною и крошечной Настей заедет студент Дима Литвяк, он отправляется к отцу на день рождения в Назарово.
Георгий уходит, засунув в карманы плейер и сотовый телефон. У него один охранник, высокий парень, похожий на украинца. Ну и шофёр белой «Волги», молчаливый круглолицый мужик. Круги под глазами и у Быкова и у Георгия. «У Быкова — чёрные, — думаю я. — Печень? Почки? Усталость?»
Фёдор Сидоренко:
«За последние пару лет Анатолий Петрович очень вырос, особенно сидя в тюрьме, стал смотреть новости пару раз в день, много читать. Раньше, пять лет тому назад, он бы не знал, кто такой Лимонов или Касьянов даже…»
Тихомиров рассказывает, как в «Авто-Радио» после ареста Быкова пришли изымать кассету с его последним интервью. «С постановлением прокурора! Всем сотрудникам его показали торжественно, вызвали журналиста, делавшего интервью, ознакомьтесь, подпишите». В «Грилле» на улице Мира я выпиваю 100 г водки, крошечная Настя — персиковый сок. Едим оба свинину в горшочке и уезжаем к своим «Столбам». В гостинице собираем в рюкзак крошечной Насти всё, что возьмём в Назарово: диктофон, фотоаппарат, только что купленную на улице Мира абрикосовую тетрадь для меня и тетрадь с леопардом для крошечной Насти. Каждому свою. Еще крошечная Настя кладёт в рюкзак свою ночную рубашку, а я шарф. Всё равно рюкзак получается тощим.
Детство Толи
Быковы поселились в доме номер 13 по Комсомольской улице. В 1961 году, Толе был тогда год. Дом с тремя окнами, в нём четыре помещения, включая кухню. Комсомольская — улица старых частных домов, в конце её видна школа № 17 (тогда ещё № 136), где стала работать техничкой мать — «тётя Юля». Впрочем, она же работала техничкой и в детском саду рядом со школой. Возможно, она делала это одновременно. Говорят, остававшиеся от детсадовцев булочки воспитатели насильно вручали тёте Юле, у неё же было четверо детей. Окраинная эта часть города, улицы Комсомольская, Кошевого, Вокзальная, называлась у местных «Вокзалом», а жители были «вокзальные», ввиду близости ж/д станции.
Надо сказать, что назаровцы чётко осознавали, что помимо малой родины — Назарова, у них есть и микрородина у каждого, и старательно обозначали свою территориальную принадлежность к Центру, к Вокзалу, к Лебяжке, к Малой, к Консервно-заводской, к Нахаловке. Нахаловка заслуживает особого упоминания, так как кажется мне самим символом Назарова вообще. История названия такова. Вначале на отшибе за берёзовой рощей поселились расконвоированные пленные японцы, выкопали себе землянки и жили. А работали они на Военбазе — это соседний посёлок. Почему японцы вели себя столь странным образом, я ни от кого объяснения не добился, кто знал мотивы, те померли. Возможно, зарабатывали и копили деньги на отъезд в Японию. Позднее традицию продолжили освободившиеся зэки и мигранты. Нахально, самовольно поселялись здесь и жили. А прописывать их стали только в 1958—60 годах. Потому Нахаловка. Сейчас к тем местам вплотную подступил угольный разрез.
Более всех свои микрородины чувствовали и обозначали подростки, обыкновенно, самая эмоциональная группа населения. Между подростками микрородин, как полагается, постоянно вспыхивали драки. И вот тут-то важнейшим объектом служил уже упоминавшийся Дом культуры угольщиков. (По правде говоря, единственное красивое здание в городе, хотя своим дворянским стилем оно совершенно не вяжется с угольными нравами. Но когда его строили, у коммунистической России ещё были старомодные дворянские вкусы. Вспомним, что Ленин любил бетховенскую «Аппассионату» и терпеть не мог модерниста Маяковского.) Там встречались подростки всех микрородин Назарова. И выясняли отношения. Но было и более крутое по нынешним понятиям место — танцплощадка, накрытая куполом, возле стадиона «Шахтер». Ее, правда, снесли в 1978 году, когда Анатолию Быкову было 18 лет.
У подростков и юношей микрородин были свои предводители, они пользовались авторитетом, на них старались походить. Предводители отрядов микрородин откликались на клички типа «Козырь», «Лис», как правило, уже бывали в местах заключения, имели на жизненном счету одну, а то и две ходки. Среди них бывали совсем странные персонажи. Человек по кличке Злодей(!) отсидел 18 лет, но тем не менее, опровергая свою кликуху, говорят, закончил филфак и стал журналистом. Надо сказать, что у меня были, хотя и гораздо раньше, детство и юность, сходные с назаровским детством и юностью Анатолия Быкова. Был рабочий посёлок Салтовка — тогда пригород индустриального Харькова, были банды подростков с микрородин: Тюренки, Журавлевки, Плехановки; драки, как правило начинавшиеся у Дома культуры «Победа», куда мы все сходились. Клички у наших главарей были подобные назаровским, помню тюренского Туза. Его и многих других персонажей моего детства 50-х годов я описал в книге «Подросток Савенко». В 60-е и 70-е годы в Назарове, оказывается, дублировались 50-е годы. А возможно, дублируются и сейчас. У меня такое впечатление, что в социальном смысле Россия никогда и не покинула 50-е годы, живёт в них, повторяя их в каждом поколении. Ну конечно, на улице Тверской в Москве или на пр. Мира в Красноярске — царит конец 90-х годов, но кроме этих пятен современности, в России, кряхтя, происходит всё та же полукрестянская действительность, те же растрёпанные подростки, та же бражка в кадушках в сенях. Ну прибавились кассетные магнитофоны с Земфирой и Мумий Троллем да наркотики, а в остальном — средневековье, т. е. в лучшем случае середина 20-го века, пятидесятые.
Вокруг Назарова, в самом Назарове были заводы. Уже упоминавшийся угольный разрез. Для несведущих сообщаю, что разрез отличается от шахты тем, что уголь в этом счастливом месте залегает неглубоко, и его, лишь сняв прикрывающий его пласт породы в 10, 20 или 30 метров, возможно добывать открыто, не делая нор в земле. Это проще, дешевле и безопаснее. Помимо угольного разреза в Назарове гремели железом завод Железобетонных конструкций, завод «Сельмаш», назаровская ГРЭС, менее чем в 30 километрах в Ачинске застилал небо своими чёрно-кровавыми дымами Ачинский глинозёмный комбинат. Широко развернулась здесь в шестидесятые годы советская власть. Намеревались построить мощный комплекс КАТЭК, что значит Канско-Ачинский топливно-энергетический комплекс. В комплекс должны были войти предприятия города Шарыпово (два года он успел побыть г. Черненко), городов Назарова, Ачинска и Канска (в том числе и ставший недавно знаменитым по причине борьбы за него различных финансовых групп Бородинский угольный разрез). Грандиозный план удалось осуществить только частично.
* * *
В «девятке» направляемся в Назарово. Снег по шоссе, позёмка. За рулём Дима, Дмитрий Анатольевич, свежий молодой парень, боксёр, учится на 5-м курсе торгового института в Красноярске. До этого учился в строительном техникуме в Назарове, там же, где учился Быков. На заднем сиденье его друг боксёр Костя. Дима крестится, когда проезжаем храмы.
Проезжаем Ачинск с его глинозёмным комбинатом. Заходит красное светило в дыму. Пейзаж несколько адский, то есть промзоновский дальше некуда.
Город Назарово: при въезде десятка два-три изб, каких-то всклокоченных и случайных. Когда мы въезжали, у изб на тонком летящем снегу стояли два мужика в фуфайках. У одного из них на плече был топор. За избами пошли плоские, белого, в основном, кирпича, длинные пятиэтажки. Полудеревенский город, из которого сразу же хочется уехать, потому что всё ясно: советская цивилизация, стандартный бедный её вариант. Но мне нужен Толя Быков, его следы, его улица, его приятели, его корни. Вот Дима, тот немедленно сегодня же уезжает обратно в Красноярск, только поприветствует папу Толю — у отца его сегодня день рождения. Директор АО «Мукомол» — бывший мент Анатолий Литвяк — друг детства Анатолия Быкова. Поздравив папу, мне и крошечной Насте продемонстрировали требуемое гостеприимство. Новорожденный Литвяк выпил с нами за уставленным закусками кухонным столом, но на само празднество бывший мент Литвяк нас благоразумно не оставил, предположив, по-видимому, что мы увидим лишнее. Дима забрасывает нас — меня и крошечную Настю — в гостиницу «Заря». По Центральной площади гуляет позёмка, и кольца её пляшут жгутами и бьют хвостами округ ДК угольщиков.
В голом холле гостиницы две перепуганные женщины вручают нам регистрационные листки: «Заполнить можно в номере. Возьмите ключ». Дима прощается, даёт свой телефон в Красноярске, делает тонкий намёк на толстые обстоятельства или просто бравирует: «Если что нужно будет, всегда подъедем с ребятами». (Что имеет в виду? Голову кому поможет оторвать?) Спускаясь с нами, показывает вниз, где в углу пальма: «Вот там сидел юный Толя Емкое со товарищи». Дима уходит. Смотрим: да, пальма искусственная. Сдаем листки. Направляемся к лестнице. В холле полно пацанов. Отогреваются. Юный хиляк в кожанке, карикатурно пародирует некую неизвестную мне рекламу: «Аля чего вы ездили в США?» — «Я ездил туда изучать компьютерные технологии!..» Я смеюсь, мы с Настей уже стоим на первых ступенях лестницы. Юный хиляк в кожанке (и чёрной шапочке) реагирует, подскакивает: «А для чего вы приехали в Назарово?» — «Я писатель, приехал писать книгу». — «О чём же, как интересно! — поёт пацан, — Как ваша фамилия?» Я называю себя. «О чём же книга, стихи?» — счастливо вопрошает хилый. «Приехал писать книгу об Анатолии Петровиче Быкове…» — «Ой!» — пацан в кожанке закатил очи в восторге. Мы пожали друг другу руки. Поднимаясь по лестнице, я думаю, что хорошо бы закончить книгу этой сценой. Ибо в гостинице «Заря», как раз в углу у пальмы, сидели приятели хилого. Как некогда Быков со товарищи. Подчеркнуть как бы преемственность поколений. В номере Настя лишает меня конца книги. «Торчок!» — уверенно определяет она хилого, то есть наркоман. А ведь Быков никогда не пил, не курил и уж тем паче не касался наркотиков. И был спортивен, да и много выше ростом.
Дверь в номере оказалась фанерная, на лестничной площадке нашего этажа сидит трясущийся бомж. Телевизор работает отлично, в ванной, почему-то в углу, возвышается биде, но без кранов. Оно бесцеремонно вмазано в бетонную горку, но явно никогда не употреблялось.
Утром я опять нахожу моего Быкова. За окном, внизу, вышагивают высокий парень в куртке, в кроссовках и тренировочных штанах и женщина в ватном пальто и сером пуховом платке образца 50-х годов. Толя Быков и его мама, тётя Юля. Может быть, идут в школу.
«Хреновой табуретки не было»
Стоим на Комсомольской у дома № 13. Три окна, синие наличники. Синим же окрашена пристройка к дому — сени, должно быть. Выходят соседи. В фуфайках и шапках.
«Парень был как парень… Жили бедно… Мать техничкой в школе… Был хорошим парнем… Лебедь, сука, тащит его туда…»
«Всем давали бутылку шампанского к Новому году. Старикам подарки… Соседям. Вот этому давал на телевизор…» — выкрикивает мужик в ушанке, под телогрейкой грязная майка с узором.
«А вас как?» — «Холкин Николай Михайлович, сосед».
«У них хреновой табуретки не было. Петька, Надька, Анатолий, вот как четвёртого…» (Задумывается.) — «Колька», — подсказывает мужик постарше, тоже Николай, Ивлев Николай Иванович.
«Задумали съесть его, эти Лебедь, Березовский, Абрамович — зверьё ебаное… вначале убитых на него повесили…»
«Отец, был печником…»
«Им акции отобрать…»
«Он „криминал“, у него нечестно, а у этих Абрамовичей, Березовских — честно?»
«Это Лебедь… Лебедь…»
«Участникам войны ещё в то время всем по 100 рублей давал…»
«Арбузы летом пригонял…»
«Инвалидам… У соседа баба померла, как её?.. Кореневская… и лекарства давал, и хоронил…»
«Кто ни просил — всем давал…»
«В школу провёл электричество, в котельную…»
«Мы что, дураки, не знаем, что творят?! Я знаю его с трёх лет. Зверьё это, Абрамович…»
Очень холодно. Во дворах — дрова, травы уже нет — снег, которого в Красноярске ещё нет, здесь уверенно разлёгся, уплотнился. Зима хозяином уже в Назарове. Дома разношёрстные, заборы серого дерева. Мужики защищают своего пацана, которого «те» хотят сгубить. Всё правильно. Дым идёт из труб. Топят.
«Быковская школа»
Школа в конце улицы. Про директрису можно сказать «полная». Шубина Наталья Владимировна. Ну ясно, она одного возраста с Быковым.
«Когда он учился, директором была „Марьяша“, Марья Яковлевна Карловская. Вы к ней потом сходите, она рядом, направо, в красном пятиэтажном доме живёт. Давно на пенсии».
Кабинет у директора узкий, сзади её — окно. На столе у директора — часы-раскладушка с портретом Быкова.
«Нашим спортсменам в качестве приза дали, я у них отобрала.
Электрическую котельную нам сделал, была котельная — отапливалась углём. Замучились. Я говорю, Марья Яковлевна, попросите Быкова, он же ваш ученик. Она стесняется. Всё же попросили. Приехал к нам тотчас главный инженер… Через неделю проект был готов… Через 2–3 недели, за август, завезли оборудование. Поставили… Помог стройматериалами для физкультурного зала… Детский сад переоборудовали… Приезжал никогда не запланированно, с учителями встречу устраивали… местное начальство собирал в школу».
Подает голос телефон. Она разговаривает, я осматриваю кабинет. Шкафы, на стульях почему-то магнитофон, усилители. Она замечает мой взгляд.
«Аппаратура для дискотеки: Анатолий Петрович подарил. Проводим платные дискотеки, а деньги — на школьные нужды. Это он нас научил… Фонд „Вера и Надежда“ организовал, сам деньги туда давал и другие богатые люди… Занимались материальной помощью престарелым, детским домам. Ну там на фрукты, на соки. „Помогаю только детям и престарелым. Молодые — добивайтесь сами“, — так он говорил. (Молчит.)
Теперь Фонд распался… Школа наша теперь лишена того, что мы можем иметь. Вот этот арест… В душе ему многие сочувствуют. Все заняли выжидающую позицию… Нам нелегко — мы же быковская школа… Конечно, ГОРОНО виду не подаёт, но помнят, что мы быковские… (Помолчав.) Школа вышла на движение „Честь и Родина“. Был Быков, помогал, помогите и вы! Немножко помогли… Мэр Шандуров и Лебедь городу всё же помогают. Мол, смотрите, — быковский город, а вот мэр под Лебедем, — и пожалуйста, помогаем. (Вздыхает.) „Он нам команды спортсменов отправлял на соревнования. Молодежь вообще вся была за него. Поголовно. Дискотеки летом на площади устраивал, гулянья. Последнее шоу помню, так парашютисты с неба как посыпались, — ребятишки рты пооткрывали… Он когда в школу приезжал — столько машин, парней красивых, молодых, энергия такая от них. Люди сбегались. Когда проводил здесь собрания, зал был забит. Люди подходили: „Беда, деньги на лечение нужны“. Никому не отказал никогда. Афганец парень, помню, операция на глазах нужна была: „Подойдешь после встречи“. Лидии Градусовой помог похоронить дочь-инвалида и купить стиральную машину… (Молчит.) Я почему-то это помню: похоронить дочь и стиральную машину купить». (Молчит.)
«Ну, дочь — это смерть, а машина для жизни», — прихожу я на помощь.
«Да. Очень тактичный человек и строгий. К себе тоже. Как-то при встрече застеснялся: „Ой, Марья Яковлевна, я опять неправильно говорю?“
Всё детство он провёл на этом стадионе (показывает рукой в окно). Мать у нас — техничкой. Года два как умерла. Его сестра Надежда с моей мамой в одном магазине работала. Мама — кассиром, а его сестра — продавцом. Так что я про него с детства знала, что спортом занимается, что машина у него была, чёрная „девятка“, ну это уже позже, после института. У него было много друзей-спортсменов, и сейчас многие с ним. Он их забрал в Красноярск. А теперь вот…» Достает из стопки бумаг несколько листов:
«Вот характеристики на него и на его ребят опять требуют».
Я беру листки, читаю:
«Просим предоставить характеристику на братьев Никитиных р. 62 и 64 гг. Следственная группа Генпрокуратуры РФ». «Просим предоставить характеристику на Быкова А. П. 60 г. рождения».
«Два года назад посадили Сергея Васильева и Мельникова. Сидели они месяца три. Выпустили. 2-й раз посадили, дали по десять лет за убийство бизнесмена Михайлова… А ведь после нашего с Марьей Яковлевной письма Анатолию именно они к нам приходили. Васильев и Мельников. „Напишите всё, что вам нужно, школе, список…“ Если это бандиты, ни об одном из них ничего плохого не могу сказать. Если это мафия, эти ребята, то пусть везде будет такая мафия… Я не верю в то, что они убийцы, садисты… Если б были факты, Анатолий Петрович, он бы уже был осуждён… Чего они его мучают?..»
(Долгая пауза.)
«Когда Быкова посадили, начался делёж… приезжали и из южных республик, мол, у вас „крыши“ сейчас нет. Сейчас наркотики в городе, особенно в Центре можно купить. Из посёлка Военбаза чечены приезжали. В прошлом году молодёжь, каждый второй если не кололись, то курили. Авторитет Быкова очень большой. А то, что он общался с криминальными структурами, так что?.. Без него вон всё разваливается. Половина заводов в состоянии банкротства…»
«Ленин, Сталин, Свердлов, Дзержинский — все сидели у нас…»
Геннадий Георгиевич Димитров, бывший мент, проработал в Назарове десять лет с 1970 года. По окончании школы милиции в Новосибирске прямиком попал по распределению в Назарово — участковым милиционером. Сидит у меня на конспиративной квартире в Красноярске, где я принимаю посетителей. Крепкий, сильный, заслуживающий доверия, пятидесятилетний мужик. Я бы ему деньги доверил.
«Поселился я в четырёхэтажном доме у вокзала, через виадук. Так как это был единственный большой дом в том районе… пацаны там часто грелись в подъезде. Мне было 25 лет, ну им по 15–16 тогда. И Быков в нашем подъезде грелся. У него там одноклассник жил, друг, Сережка Федотов. Вот он к нему и приходил. Когда я с ним в Красноярске весной 99 года встретился, он вспомнил меня по тому подъезду: „А я вас помню“».
Я: «А как одевались тогда в Назарове? Пацаны?»
«Ну, зимнее пальто до колен, чёрное или серое. Валенки, обычно, цыгейковая шапка, чёрная или серая. Все так одевались…»
Я: «А нравы?»
«Диковатые были нравы. Помню, когда сошёл с поезда из Новосибирска, люди лезли в автобус без всякой очереди, в давке, гурьбой. Баба стоит на нашей площадке и через весь автобус с подругой переговаривается в голос… Город-деревня. Огороды, колонка на улице, в вёдрах воду таскают. Самогон варили и варят. Ну бражка у всех в кадушке в сенях стоит. Конечно, пища грубая. Семечки, шелуха… Семечки все щёлкают».
Я: «Шок, конечно, для вас, после Новосибирска…»
«А какой был шок моей жене, когда я её через два года в Назарово перевёз!.. Первые два года я тут холостой жил».
Я: «На танцплощадку у стадиона „Шахтер“ ходили?»
«А как же. Меня даже пытались за девчонку поколотить. Куртка на мне была с поясом. Познакомился, помню, довёл до подъезда. Поцеловал. Тогда все скромнее себя вели. Ухожу. Догоняют трое. Слышу за спиной, рассуждают: „Вот, куртку надел…“ Один — раз за пояс меня сзади, а он у меня не застёгивался, только в пряжку продевался. Ну пояс у него в руках и остался. В первый или второй, кажется, месяц это было. Меня ещё не знали. Так-то милицию знали, город-то небольшой. Я к ним обернулся: „Подходите, говорю…“ Нас же самбо в школе милиции учили, я в хорошей форме был. Того что покрепче ударил, а двое убежали. Я его скрутил — и в милицию. Сиротинин Сережа, шестнадцать лет, крупный, правда. Отпустил я его тогда. Мне самому двадцать пять было. Но он потом не раз в милицию попадал. Сел в конце концов… Вообще это ж зона была. Так и названия сохранились: Верхняя Зона, Нижняя Зона. Строили ГРЭС и прочее — зэки. Откуда здесь взяться законопослушным с голубыми глазами? Мало культуры, мало образования, но народ наглый и самоуверенный, и сами для себя непредсказуемые… На улице Лебяжья есть светофор-мигалка, его регулярно расстреливали. И знаки по дорогам расстреливали, все в дырочках от пуль. Есть местный анекдот: „Принадлежность национального костюма на Кавказе — это кинжал. А для Назарова, Боготола, Ачинска — это обрез…“ (Димитров улыбается.)
В моё время оружие изымали кучами: охотничье, ещё с гражданской войны оружие. А уж сейчас-то раз плюнуть достать. В Назарове были три спецкомендатуры. Осужденные на химию жили под надзором в специальных общежитиях. В результате сформировалось население с особой моралью: украсть — не западло, морду набить — не западло. Вы знаете, в милицию берут, чтобы хотя бы родители не были осуждёнными… Так вот в некоторых районах трудно найти таких. Мужик старше меня на лет десять рассказывал, что в школу рабочей молодёжи без ножа не ходил. Там такие красавцы появлялись: прохаря завёрнутые, тельняшка, беломорина… Это ж Красноярский край, — куда свозили всех врагов режима. Ленин, Сталин, Свердлов, Дзержинский — все сидели у нас в Красноярском крае. Их же как везли?.. по этапу… они общались невольно с уголовной шушерой, и чтоб жить нормально, должны были жить по уголовным законам».
Я: «Так что Быкову вас в подъезде вырос…»
«А куда им было ходить? Пойти некуда. В торговый центр ещё ходили. Семечки, шелуху сплёвывать. Если не впроголодь, то не совсем сытые — бедные дети своего города».
Я: «А как памятник Ленину взорвали?»
«Там же разрез, рвали породу, аммонала было полно. Вот кто-то и рванул. Потом, наверное, сам в штаны наложил. Тот первый памятник стоял спиной к ДК угольщиков. А лицом к райкому. Теперь там почта и универмаг. Памятник был полый. От взрыва он раздулся, упал и смялся. В Назарове по взрыву нас гоняли с утра и каждый вечер к восьми — отчёт о проделанном. Это уже третий памятник стоит».
Я: «А откуда у Быкова такая внешность цыганистая?»
«Не знаю. Может быть, дед или бабка были. В Назарове все не чистопородные».
«Толя наш ученик, был и останется…»
Мария Яковлевна Карловская отпирает железную дверь. Очки, улыбка. Снимаем обувь. Садится на диван. Я у стола. Крошечная Настя фотографирует.
Я: «Расскажите о вашем знаменитом ученике».
«Я сорок лет проработала в школе. Толина мама у нас 28 лет в школе техничкой была. Трудолюбивая, исполнительница. „Тётя Юля“, её все звали. Толя похож на мать. Он у нас и в детский сад ходил».
Крошечная Настя щёлкает «мыльницей».
Директриса: «Ой, я же не готовилась!»
Крошечная Настя располагает людей, у неё хорошенькая детская физиономия русской девочки, ей все умиляются. Может быть, поэтому я её и взял. Усыплять бдительность.
«Толя был середнячок. Ни хорошистом, ни отличником не был. Чего не любил, так это иностранный язык. Но вот когда приезжал к нам уже известным Анатолием Петровичем, увидел учительниц иностранного языка и признался: „чувствую недостаток иностранного языка, жалею, что не уделял внимания, вас не слушал…“
Был скромный. Однажды его привели, лет в 13 ко мне, к директору. Причины не помню, что-то незначительное. „Я вам даю слово, что больше это не повторится…“ С пятого класса — баскетбол, волейбол, лыжи, физподготовкой занимался. Высокий, худой, форма спортивная болтается…
Бедные они были. Отец работал на элеваторе, рано умер. Толе лет четырнадцать было. Мать с четырьмя детьми, но от помощи всегда отказывалась. (Задумывается.) Вот ещё что, Толя очень любил маленьких ребятишек. Делал для них горку, на санках катал. Если подерутся, заступался. Не побьёт, но поговорит… Аккуратный был. Тётя Юля всегда его в белой рубашке, тёмном костюмчике, чистенько держала… Не дрался никогда… Нет, в школе бокса не было…
У нас в школе по-разному — то 360, то 370, то 380 учеников. Ну школу вы видели…»
Я: «Как вы думаете, почему середнячок Толя стал одним из богатейших людей России? Почему преуспел?»
«Преуспел благодаря организованности своей… Бизнес этот, не знаю. Выбило его что-то из колеи. Мы с учителями говорили „Хоть бы он отдал, пусть бы его отпустили… Вы знаете, он заступник народа… так и есть народный заступник… сколько к нему пенсионеры, многосемейные обращались — всем помогал. Помню предвыборное собрание, он в горсовет выдвигался. Старуха встаёт: „Сынок, мне хлеба не на что купить“. Дал 100 рублей. Ещё одна — и ей дал. Кобыльков Сергей — лишился зрения, военком наш обращается к Быкову: „Сможете ли помочь Кобылькову Сергею?“ — „Считайте, что уже помог…“ В Сапахте есть детский дом. Он их обеспечивал, помогал, и под Новый год, и под 8-е марта, мальчики, чтоб дарили девочкам. За него проголосовали в горсовет 70 или 75 процентов. Есть которые говорят „вот нахапал“, но таких мало. И соседней школе № 3 помог, и техникуму. Он ведь после 8 классов в техникум строительный пошёл».
Я: «Шубина говорила, что вы стеснялись письмо писать бывшему ученику».
«Не принято было в мои времена помощи искать. Никаких спонсоров таких… не знали, что это такое. Наталья, она из другого поколения… Уговорила она меня. Когда Васильев и Мельников пришли: сумму назвали, я чуть со стула не упала, такие деньги! Последнюю встречу с Толей помню. Я уже была на пенсии, но он хотел, чтоб я на собрание учителей пришла. Я пришла, а там вопрос обсуждался, что учителям — физруку и трудовику — надо зарплаты добавить. А Толя говорит: „Вон Марья Яковлевна, бывало, поговорит со своими учителями, и никто ничего не просит“. После этого подошёл ко мне и поцеловал…» (Она замолчала.) «ГОРОНО предвзято относится к нашей школе. Школа „быковская“, нет-нет, да и подкусят. Толя наш ученик был и останется на всю жизнь. Если увидите его — передайте, что мы все в ожидании его, любим его, помним».
Обуваемся, выходим. Улыбчивая пенсионерка, директор, закрывая дверь — в уменьшающуюся щель: «Отдал бы он им». И поправила очки.
С детством Анатолия Петровича всё понятно. Сын многодетной уборщицы, рано потерявший отца, доедал детсадовские булочки, средне учился, встречался с приятелями в подъездах, кутаясь в ватное пальто. Мрак и особенную, даже не сибирскую, но угольную шахтёрскую дикость жизни в Назарове особенно хорошо передают скупые показания участкового. Кстати, Димитров получил тогда вместе с назначением трёхкомнатную квартиру! Это о чём говорит? Это говорит о том, что милицейская служба в этом городке считалась не сахар, и её хоть чем-то пытались подсластить. Когда Димитровы через десять лет попали в Красноярск, он, по признанию бывшего назаровского участкового, показался им солнечным раем, царством прогресса и цивилизации. Наверное, единственным выходом из дикости жизни казался назаровским ребятам спорт. Там можно было стать известным, любимым, знаменитым, уважаемым. Даже если ты не хорошист, не отличник, но середнячок. Только с тем, что у тебя уже есть, с назаровскими, закалившимися в холоде и уличных баталиях мышцами. А в том, что все ребята хотели убежать из Назарова, сомнений нет. И сейчас хотят, бегут, убегают. Студент, боксёр, сын директора Дима немедленно, в тот же день, поздравив отца, опять сбежал в Красноярск на своей «десятке». «Город, в котором не хочется остаться?» — спросил я у него. «Не хочется остаться», — подтвердил он без смущения. Тогда, как и сейчас. Город выращивает крепких людей и отпускает их в мир.
А что сам Быков захотел заметить в своём детстве? В интервью корреспонденту «Сегодняшней газеты» в апреле 99 года, то есть на пике славы и могущества, вот что он говорит корреспонденту Г. Лукашову:
«Если я и выделялся из окружения, то только тем, что с самого раннего детства ненавидел блатных. Мое детство прошло в обстановке перенаселённых квартир и бараков. Люди, которые меня окружали, старались жить дружно, коммуной, но встречались и те, кто, пройдя школу тюрем и лагерей, стремился обидеть, отобрать, оскорбить.
Очень хорошо помню, как некоторые мои приятели, поверив блатной романтике, начинали пить, шли воровать, носили ножи, и однажды попав в тюрьму, оказывались на многие годы обречёнными на конвейер: „украл-выпил-в тюрьму“.
Боксом начал заниматься потому, что хотел быть сильным, а сил часто не хватало. Ничего, вырос и боксу научился.
В молодости стычки с блатными случались не часто, в основном, в общественном транспорте (во дворе меня знали хорошо).
Наверное, каждому знакома такая картина: переполненный автобус и какой-нибудь „лоб“ в наколках матерится, пристаёт к женщинам, задирает мужчин. А мужчины молчат. Со мной такие номера не проходили. Я мог заткнуть рот, а в случае необходимости и выкинуть из автобуса. Мной раз такие конфликты имели продолжение — „обиженные“ встречали меня возле дома для выяснения отношений. После выяснения — предпочитали не связываться. Со времён тех „сражений“ кисти моих рук хранят следы переломов, но уже тогда многие знали, что Быков себя и своих друзей в обиду не даст, и при нём лучше не бузить».
В Назарове «независимых» знакомых у меня не было. Сейчас появились. Но в мой первый визит туда я вынужден был действовать по цепочке: познакомился с одним персонажем, а тот знакомит ещё с кем-то. Какое-то количество «наколок» дала мне директриса быковской школы. На родственников Быкова мне выйти не удалось. Все говорили мне, что они живут где-то в Красноярске, в крае, но нет, не здесь. И только позднее, уже в Красноярске, вдруг обнаружилось, что сестра Быкова Надежда носит сейчас фамилию Оршич и благополучно проживает в каменном доме у самого въезда в Назарово. «Интересная женщина — хорошо говорит», — так рекомендовала мне её тележурналистка, которой удалось взять у неё интервью.
«Некоторая горечь по отношению к брату существует. Быков ей не помогал. „Руки-ноги есть, не хочу вас обижать своей помощью“, — будто бы говорил Быков в полном соответствии с декларируемым им кредо: „Помогаю только детям, старикам и инвалидам“. Недавно якобы Быков всё же „прикупил сестре какой-то магазинчик“».
Я понимал, ещё когда только решил написать книгу, что от меня будут прятать людей. Кого-нибудь спрячут. Что друзья будут рисовать мне образ Анатолия Петровича в белых ризах и с мечом добродетели в руках, шагающего по водам. Я понял и не обиделся, когда Литвяк выпил со мной в кухне и удалил. Не оставил на празднование дня рождения, опасаясь, что я увижу того или тех, кого мне видеть не надо, или же, что один из его гостей напьётся и — расскажет мне то, чего не следует говорить. Имел право защититься, нормально. Но зачем же сестру-то прятать! Что можно вытащить из сестры, помимо детских воспоминаний о родителях, матери, доме, братьях и сёстрах и бедной жизни? Перестраховались товарищи назаровцы. По их вине, может быть, нет в книге какой-нибудь душещипательной сцены о маленьком Толике. Но, к счастью, широколицый мент Димитров вспомнил отличную сцену у батареи в подъезде.
Отрочество
Александр Никитич Останин — тренер боксёрской секции клуба Назаровского угольного разреза, она же — спортшкола при ДК угольщиков. Он не был тренером Быкова, но старшим товарищем — боксёром. В костюме, при галстуке, он сидит за столом в небольшом помещении администрации спортшколы. Он разительно похож на Андрея Битова, писателя.
«Первым тренером Петровича был Ербеткин. Я тоже у него тренировался. Но я был старше на несколько лет. Когда он пришёл? Году в 73-м, или 74-м. Худой, длинный, высокий. Было желание тренироваться. Почему пришёл? Нечем было заняться. Потом, кто спортом занимался, тех ребят уважали… Желание выполнить мастера спорта было. Реакция была хорошая, быстрота, быстро двигался. Стал кандидатом в мастера. После армии тренировался, поступил в пединститут и там ещё тренировался». (Молчит. И долго.)
Ясно, что Александр Никитич хороший тренер, но сведения надо из него тянуть. «А что вне ринга-то делали? Куда развлекаться ходили?»
«Ну, дружили между собой, общались. Вон со штангистами играли в регби, Николай вон помнит».
Николай Литвяк, брат Анатолия, присутствует при разговоре, это небольшого роста широкий человек в кожанке и чёрной вязаной шапочке, — первый мастер спорта в городе Назарове. Кивает, что помнит.
Я: «А какие кумиры были? Кому хотели подражать?»
«Королев, Попенченко, Лагутин были кумиры. Потом появились записи боев Мохаммеда Али. Ну и свои бои разбирали, после каждого соревнования. Соревнования часто были. Спортивные праздники на стадионе, показательные выступления в День шахтёра».
Я: «И что, все такие хорошие, приличные, чинные были?.. Я вот тоже в рабочем пригороде вырос, так у нас все делились на районы, дрались, оспаривали друг друга».
«Ну здесь тоже это было. Вокзал, Лебяжка, Малая… конечно, драки были, стычки, нарушения. Но кодекс чести был. Те же боксёры могли ходить везде. Это сейчас ни Родины, ни флага…»
Я: «А не могли бы вспомнить какой-нибудь бой Быкова?»