Конечно, именно так и нужно было сделать. Но Никлас остался в машине, чувствуя, что близок к разгадке. Последняя жертва служила указателем. Преступник пытался что-то сказать.

Указующая рука.

Но следы от когтей сбивали. Должны ли они символизировать, что жертв пометил зверь? Потому что вообще-то хищники обычно не довольствуются только следами когтей.

Так он думал.

Из головы не выходила ассоциация, которая появилась, когда он увидел жертву. Несчастная напоминала обиженного ребенка. Может быть, ребенка, который искал утешения в куклах? Определенно, все дело в близости. И в куклах, которым несколько десятилетий.

Через десять минут Никлас остановился возле дома Лилли Марие. Дорожка, ведущая к дому, превратилась в реку. Он съехал на соседнюю улочку, остановил машину и бегом бросился к дому. Он никогда не был внутри водопада, но чувствовал себя очень похоже. Дождь фонтаном лился с неба, заливал глаза, нос, волосы, одежду. Скоро струи дождя попали на шею и грудь, к тому моменту, когда он добрался до дома Лилли Марие, на нем не осталось ни одной сухой нитки. У двери он в нерешительности остановился, раздумывая о том, насколько прилично заявляться так поздно к незнакомым людям. К тому же Карианне ждала его дома, и, скорее всего, в ближайшее время свободных вечеров больше не будет. Пока он стоял, набросив на голову куртку от дождя, подсознание подсказало ему, что за ним наблюдают. Он повернулся и заметил бесформенную тень вдалеке у холма. Видно было очень плохо, и, пока Никлас смахивал капли дождя с ресниц, тень успела улизнуть. Он решительно подошел к двери и постучал. Ощущение, что за ним следят, не исчезло. Никлас постучал сильнее, и через мгновение дверь открылась. Лилли Марие встретила его улыбкой.

– Я тебя ждала. Правда, не в это время суток.

Глава 22

Будё и Бергланд

Рино отвез Иоакима в школу и, мучаясь угрызениями совести, пообещал провести с ним следующие выходные. Затем он направился на север. Семь часов и три парома спустя он добрался до Бергланда, маленького городка, который буквально вцепился в прибрежную линию. Рино подумал, что, если глобальное потепление продолжится, городок просто смоет. Небольшие кусочки плодородной земли виднелись то тут, то там. Подножие горы впивалось в море и с силой отвоевывало себе место. Значит, вот где он вырос, этот мальчик, выучившийся на защитника сирот, а в реальности ставший мстителем за брошенных детей. Рино больше не сомневался. Но визит к Эвену Харстаду его взволновал. Вломиться на заброшенную фабрику, подслушивать приватные разговоры женщин – это еще терпимо. Но нападать на человека под предлогом смутных подозрений – никуда не годится.

Рино договорился о трех выходных днях. Строго говоря, нужно было бы провести эти дни с Иоакимом, по крайней мере, зайти в школу и поговорить с учителями о его поведении. Но, выяснив, кто преступник, успокоиться инспектор уже не мог. Нужно было понять мотив. Поэтому он выбрал Бергланд вместо Иоакима.

Рино утолил голод, съев безвкусный хот-дог на полуразвалившейся заправке «Шелл», а потом направился в офис ленсмана. Его принял пожилой сотрудник. Голосом, по которому было понятно, что он преданный клиент табачных компаний, он сообщил, что его зовут Норвалд Бё.

– Эвен Харстад, – повторил он. – Знаете, я совсем не удивлен, что его имя всплывает при таких обстоятельствах. Что он натворил?

– По его утверждению, ничего. Но у меня есть подозрение, что он связан с двумя актами насилия.

– Растление?

– Одного человека почти сожгли заживо, а второго – заморозили. У первого рука была привязана к электропечке, а у второго – обе руки прикованы к камню в ледяной воде.

– Боже мой! Это сделал Эвен?

Дело широко обсуждалось в газетах, так что, конечно, большинство жителей о нем слышали.

Мужчина глубоко вздохнул и сел.

– Он вполне мог, да. И я давно уже должен был догадаться!

Рино удивленно ждал продолжения.

– Судя по рассказам, Эвен в детстве был просто чертенком. Но как это часто бывает, его злость держали за четырьмя стенами. Лишь немногие знали, как на самом деле обстоят дела.

– Почему вы считаете, что он вполне мог совершить эти преступления?

Полицейский задумчиво почесал лоб:

– Я назову вам имя, – сказал он и написал на желтой клейкой бумажке «Халвард Хеннингсен». – Он живет в доме престарелых, белый квадратный кирпичный дом, который легко спутать с психбольницей. Халвард жил рядом. Он знает. Кстати, он еще вполне в приличной форме, по крайней мере, его голова. Поговорите с ним. Он сможет что-нибудь рассказать.

– Родителей или братьев-сестер не осталось?

Служащий уверенно покачал головой.

– Он вырос здесь?

– В плохоньком домике неподалеку.

По выражению лица служащего было понятно, что он не хотел бы углубляться в воспоминания.

– Там до сих пор живет мой коллега. Отсюда примерно три километра, потом поверните направо там, где написано «Хамрене». Дорога резко пойдет вверх, вам нужно будет проехать около пятисот метров. Почти сразу же вы увидите два дома, в одном из них жил Халвард. А в конце дороги стоит одинокий старый дом. Не ошибетесь.

Через десять минут Рино остановил машину возле дома, о котором ему рассказал полицейский. Как только он вышел из машины, дверь открылась, и молодая женщина, улыбаясь, вышла к нему навстречу. Она вытерла руку о замызганную юбку и протянула ее для приветствия.

– Карианне, – представилась она и улыбнулась еще шире.

Глава 23

История Андреа

С годами алкоголь все больше завладевал Эдмундом. Как правило, он напивался до такой степени, что никому, кроме себя, не причинял вреда. Так что в моменты похмелья, когда его тихо рвало и сочувствие к самому себе переполняло его, Андреа и дети могли наслаждаться свободой. Они знали, что Эдмунд на какое-то время сам себя обезвредил и не будет бесчинствовать.

Андреа пользовалась моментом, чтобы рассмотреть мужа, конечно, тайком. Замечала, насколько алкоголь и недовольство жизнью состарили его, кожа побледнела и обветрилась, морщины стали глубже. Но скоро она поняла, что была к нему несправедлива – тело разрушил не только алкоголь. Пальцы стали скрюченными, руки дрожали, она видела, что ему очень больно.

Из-за болей, возникавших при перемене погоды, Эдмунд выходил в море все реже и реже. Меньше рыбы – меньше денег. Из-за отсутствия денег его пошатнувшаяся вера в себя разрушалась еще быстрее, позор легче всего было залить вином. По такой спирали зла семья быстро скатилась в глубокую нищету.

Эдмунд каждый раз удивлялся величине обязательных выплат. Часто он просто сидел, уставившись на счета, как будто подозревая, что кто-то мошенничает или, точнее, хочет ему зла. Все случилось именно так, как и должно было. Однажды холодным осенним утром запас денег иссяк.

Андреа сидела за столом на кухне и штопала брюки Конрада. Внезапно стало темно. Сначала она решила, что сломался предохранитель. Потом увидела, что на улице собрался народ. Она поднялась по лестнице и увидела мужчин в синей униформе с логотипом электрической компании на груди. Сначала она подумала, что они приехали что-то заменить, но когда встретилась взглядом с одним из них, чье лицо ей показалось добрым, то поняла, что это они погрузили дом во тьму. Несколько секунд они молча смотрели друг на друга – ему было стыдно за то, что приходится выполнять эту работу, ей – за то, что она попала в такую ситуацию. Он махнул рукой в знак извинения и сказал то, что она долго не могла забыть: «Надеюсь, это вас не очень побеспокоит».

Со временем она поняла, что таким образом он пытался выразить сочувствие, хотя, конечно, он не мог представить себе всех последствий.

Через пару часов этот же мужчина постучал в дверь. Она возблагодарила Бога за то, что Эдмунд был в море, и с грустью подумала о тех обвинениях и той ревности, которая выплеснулась бы на нее, если бы он узнал.

– Нам сказали не подключать снова, – сказал он.

– Да, – с трудом ответила она.

Они стояли молча, ей показалось, что прошла вечность. Потом он сказал:

– Так жить нельзя. Сегодня ночью будет мороз. У всех должен быть свет.

Внезапно Андреа заплакала. Прижав руки к груди и отвернувшись, она выплакивала все свое отчаянье. Он положил руку ей на плечо, она вздрогнула так, что ударилась локтем о дверной косяк. Она в ужасе оглянулась.

– Извините… я не хотела…

Она, запинаясь, попыталась оправдаться.

– Я все равно подключу снова.

Она снова взглянула на мужчину, на самое доброе лицо, которое когда-либо видела, и почувствовала, что ноги ее не держат.

– Я хочу, чтобы вы поговорили с этой женщиной.

Он протянул ей записку с именем и номером телефона.

– Я ей все объяснил. Она работает в службе социальной помощи, ваши счета за свет уже оплачены. Но ей нужно с вами поговорить, чтобы уладить все формальности. Если хотите, я вас отвезу, мне по дороге.

Андреа слышала слова, но не могла уловить их смысл.

– Я не могу…

– Потом я отвезу вас домой. Через час вы будете дома, задолго до темноты.

И она сделала невероятное. Взяла Линею на руки и поехала с ним.

С тех пор, как Тея принесла в ее жизнь частичку радости, Андреа ни разу не чувствовала себя такой счастливой и возбужденной. Счет за свет оплачен, и у нее в кармане лежит три тысячи крон! Три тысячи! Она знала, что ей придется объяснять и откуда появились деньги, и как она оплатила счет за свет, но сдержать выплескивающуюся наружу радость она не могла. Андреа пообещала детям купить новых кукол, если они не расскажут отцу, куда она ездила. Она надеялась, что ей удастся скрыть счет за свет, ведь Эдмунд был пьян в тот день, когда его прислали. А если он спросит, она скажет, что счет оплатил Эдмунд Антонсен, потому что заботится о своей семье. Деньги она решила спрятать, потихоньку вытаскивать сотню-другую, когда он пошлет ее за покупками, и убедить его в том, что просто грамотно их тратит. Единственное, на что обратил внимание Эдмунд, – куклы, он увидел, что их стало больше. Она все отрицала, и дети поддакивали ей, застыв от ужаса. Если бы он уделял игрушкам больше внимания, то заметил бы, что они появлялись и исчезали, как будто жили своей собственной жизнью.

Андреа внимательно выбирала кукол. Конраду досталась Мичио, сильная и крепкая, Хайди – Фумико, самая жизнерадостная, а Линее – Фуджика, красота неописуемая. Линея была совсем не похожа на отца. Может быть, именно поэтому Андреа так за нее боялась. Вся красота мира воплотилась в этой девочке.

Андреа видела, как страдает Хайди от того, что не общается с ровесниками, но в то же время девочка очень трогательно заботилась о младшей сестре. Хотя Хайди отставала в развитии, инстинкт защитницы был у нее преувеличен. И Линеа быстро поняла, что у нее есть старшая сестра, которая души в ней не чает. Но, возможно, их отношения были еще глубже, потому что Хайди почти могла читать мысли своей сестры и зачастую предугадывала ее желания, неважно, чего это касалось – еды или игрушек. И даже когда они были порознь, Хайди часто знала, что хочет сказать сестра, как будто следовала за ней невидимой тенью. Казалось, недостаток умственных способностей в ней уравновесился интуитивным присутствием в жизни сестры.

Наступившее Рождество стало временем контрастов. Андреа убирала дом, украшала его, чувствовала, что дети томятся от предвкушения, разделяла их радость. В последние полгода Эдмунд редко бывал жесток, она даже замечала проблески стыда в те минуты, когда он боролся с похмельем. Она понимала, что он глубоко несчастен. И, может быть, надеялась Андреа, может быть, где-то там, в глубине его мрачного ума, есть совесть, и на самом деле он желает добра ей и детям.

На календаре было двадцать второе число, когда она поняла, что у них нет денег ни на праздничное угощение, ни на подарки детям. Она не решалась спросить, не хотела его огорчать. Поэтому она занималась своими делами, а он с каждым часом становился все тише и тише, казалось, он все глубже уходит в себя. Она заставила себя пожалеть его, потому что скоро он мог упасть еще ниже. Он видел предвкушение в глазах детей, предвкушение, которое через несколько часов будет навсегда разбито. И все потому, что он выбрал жалость к самому себе, а не ответственность за семью, и пропил все деньги.

Андреа подготовилась заранее и купила новых кукол для детей, но они заслуживали большего. Спрятанные деньги у нее еще оставались, она не решалась их использовать сейчас, потому что опасалась расспросов о том, откуда они взялись. Она продолжала заниматься своими делами, стараясь казаться беззаботной, но на самом деле каждый мускул дрожал от напряжения, она чувствовала притаившуюся за углом беду.

Накануне Рождества Андреа решила сделать все как надо. Ради детей. Она надеялась, что он не станет наказывать ее перед Рождеством. Андреа купила красивые подарки, но ничего для Эдмунда. Она не хотела его унижать. Потом она купила еду, не слишком много, но достаточно для обильного праздничного ужина. Андреа хлопотала на кухне, так и не придумав какого-либо достоверного объяснения тому, откуда взялись эти деньги. Когда она распаковывала свои покупки, ей показалось, что она наблюдает за собой со стороны. Она положила на стол сладости, и дети завизжали от восторга. Краем глаза она видела Эдмунда; он сидел молча, по его взгляду она не смогла понять, о чем он думает. На мгновение ей показалось, что его глаза сверкнули, она подумала, что, может быть, он радуется вместе с детьми. Однако взгляд сразу же погас, и она опасалась худшего. Но Эдмунд ничего не сказал.

– Поблагодарите папу, – сказала она, когда закончила раскладывать покупки, а дети немного успокоились. – Ведь он в любую погоду выходит в море, чтобы у нас были деньги на праздник.

Дети послушно обняли отца. Осторожная улыбка, не более того. Эдмунд не проронил ни слова.

После того, как уставшие от игр Конрад и Хайди улеглись спать, а ее стало пугать тяжелое молчание, он подошел к ней в гостиной и положил на колени коробку от обуви.

– Это тебе, – сказал он и отвернулся. – Я иду спать.

– Не хочешь посмотреть, как я ее открою?

– Нет! – сурово сказал он. – Я хочу, чтобы ты подождала, пока я лягу. Я неважно себя чувствую…

Он немного постоял, отвернувшись от нее, а потом вышел из комнаты.

Коробка была не запакована и весила немного. Она почувствовала комок в груди, когда осторожно открыла крышку. Конверты. Стопки конвертов. На них был ее адрес и имя, но она не узнавала почерк. Все конверты были вскрыты. Она взяла первое письмо, пролистала исписанные страницы, нашла последнюю и задрожала, увидев подпись. «Твоя Тея». Письма от ее единственной настоящей подруги. Письма, которые Тея не переставала писать, даже не получая ответа. Она писала год за годом – в стопке было примерно пятьдесят – шестьдесят писем. Казалось, комната закружилась в вальсе, вокруг Андреа танцевали ниссе и ангелы. Они все радовались вместе с ней, не зная, насколько глубокую печаль она чувствовала в то же самое время. Запах апельсинов и копченого мяса, вид детей, уютно спящих в кроватке – все это переполнило ее душу и выплеснулось в горьких рыданиях. Она еще не прочитала и строчки из того, о чем писала Тея, но слезы лились ручьем. Она чувствовала присутствие своей потерянной подруги, просто прикасаясь к письмам. В конце концов она успокоилась и принялась раскладывать письма по датам. Потом стала читать. Андреа читала целых два часа, вытирала слезы и смеялась, потом перевернула пачку и стала перечитывать их еще раз. Последнее письмо пришло девять месяцев назад. Она подумала, что это значит, что Теа сдалась, но потом ей в голову пришла ужасная мысль – может быть, она больна или умерла? Она заторопилась, нашла листок и ручку и принялась писать. В половине шестого в Рождество она закончила.

На следующий день Эдмунд опять ничего не сказал, хотя было заметно, что он размышляет, и думы его нелегки. Конрад, самый чувствительный из всех, служил живым барометром. Он чувствовал перемены в настроении отца задолго до того, как их замечали другие. Заметив, что мальчик старается избегать Эдмунда, Андреа похолодела, представив, что рождественскому миру скоро придет конец. Вскоре Эдмунд ушел, но через несколько часов он вернулся пьяный в стельку. По дороге в спальню он сорвал украшения и задел мебель, так что за ним вилась тропинка из серпантина и дождика. После того, как он упал на чердаке и заснул, они засмеялись – смех шел из самого сердца и переливался колокольчиками. Даже Хайди, которая никогда не смеялась от души, хохотала так, как будто впервые распробовала, как это приятно. Они смеялись, вешая обратно украшения, и Андреа знала, что причина смеха вовсе не в том, что пьяное шатание отца показалось им забавным. Они смеялись потому, что он уже не излучал потенциальную угрозу, как было раньше.

Боль и страдания, которые переносил Эдмунд, а также растущая привязанность к алкоголю все изменили. Прошел почти год с тех пор, как он поднял на Андреа руку в последний раз. И что еще важнее, уже много месяцев он не смотрел на нее тем «взглядом», тем особым взглядом, который предупреждал о том, что ее ждет. Она почти привыкла к новому Эдмунду, поверила, что таким он и останется. Но однажды в марте он ворвался в дом. Она стояла к нему спиной, но внезапно воцарившаяся тишина заставила ее задержать дыхание и замереть. Когда она повернулась, то увидела тот самый взгляд, гораздо мрачнее, чем обычно – он был переполнен ненавистью. Они простояли, как ей показалось, вечность, и она знала, что он наслаждается – получает удовольствие, видя, какой ужас на нее наводит. Страх порождал худшие подозрения, но когда он открыл рот, она услышала то, чего не могла себе даже представить.

«Я слышал, ты крутишь шашни с парнем из электросетей?»

Глава 24

Рино рассказал женщине, которая вышла ему навстречу, приукрашенную историю – он, мол, захотел взглянуть на дом, в котором прошло детство его знакомого. Женщина пригласила его войти, только просила извинить за беспорядок, но он вежливо отказался. Она казалась печальной, сначала он подумал, что это потому, что она живет одна, но позже понял, что дело не в этом. Что-то ее тяготило, может быть, именно поэтому она и затеяла ремонт – чтобы отвлечься от грустных мыслей.

Дом престарелых выглядел именно так, как описал полицейский, никакой эстетической ценности он не представлял. Правда, впечатление немного улучшилось, когда Рино зашел внутрь. Медсестра проводила его по коридорам и остановилась возле двери, на которой висела написанная от руки табличка с именем жильца. Заглянув внутрь и шепнув что-то старику, она впустила инспектора внутрь.

Халвард Хеннингсен полулежал в кресле. Теплый плед укрывал ноги и колени.

– Вы ко мне? Ничего себе!

Старик нажал на рычажок на подлокотнике, и кресло приняло ровное положение.

– Меня зовут…

– Сначала присядьте, молодой человек! У меня возникают плохие ассоциации, когда люди надо мной нависают. Я боюсь, меня опять пришли переодевать, мыть или смазывать. Но вы ведь здесь не за этим?

Рино сел в потертое кресло рядом с маленьким столиком.

– Я попробую еще раз… Рино Карлсен, инспектор полиции в Будё.

– Вы по частному делу? – Старику было между восьмьюдесятью и девяноста лет. Он махнул рукой. У него были тонкие длинные пальцы, как в фильмах ужасов, которые так любит смотреть Иоаким.

– Почти, – Рино подумал, что старик так решил, потому что он был в гражданской одежде. – Это касается одного дела, над которым я работаю. Мы наткнулись на одно имя… говорят, вы знали этого человека.

– Эвен? – Старик хитро улыбнулся, уверенный, что попал в точку.

– Да, Эвен Харстад.

– И почему я не удивлен?!

– Именно это я и хотел бы узнать. Вы уже второй человек за сегодняшний день, который не удивляется, что я приехал по поводу Эвена.

Старик с удивлением взглянул на инспектора.

– Полицейский из участка. Кстати, именно он отправил меня к вам, он сказал, что вы были ближайшим соседом Эвена.

– К сожалению, это так. И я вовсе не об Эвене, а о Лоренце, его ужасном приемном отце. И вы думаете, судьба хоть немного пожалела меня, старика? Как бы не так! Этот подлец живет в конце коридора.

Старик заметил, что его гость оживился, и спешно добавил:

– Вот только все, что у него выше плеч, живет в другом мире. Это случилось внезапно, но, на мой взгляд, вполне ожидаемо. То время, которое он провел на нашей с вами планете, он потратил на то, чтобы творить зло. Абсолютный садист, который, как это обычно и бывает с психопатами, сумел скрыть свои темные стороны от всех, кроме самых близких. Хотя не ото всех – я быстро заметил, что что-то тут нечисто, вот только не понял, насколько.

От волнения щеки старика порозовели.

– Но почему вы спрашиваете об Эвене? Что он натворил?

– Мы подозреваем, что он совершил два нападения.

– Нападения? Трагедии всегда повторяются.

Старик вытер рот ладонью.

– Но не на детей?

– Пострадали двое мужчин, но мы считаем, что он совершил преступления из-за детей.

– Пожалуйста, учтите, что я только что проснулся и еще не совсем пришел в себя. Я не понимаю, о чем вы говорите.

– Это длинная история, некоторые ее детали я не имею права разглашать. Единственное, что я могу сказать – жертвами стали мужчины, которые несерьезно относились к отцовству. На местах преступления были найдены рисунки, из которых ясно понятно, что эти нападения – наказание за то, что они бросили своих детей.

Старик задумался.

– Я помню Эвена застенчивым, но несколько угрюмым мальчиком. Я думаю, он постепенно осознал, в каком кошмаре живет – да, думаю, он слишком хорошо это понял. Но вместо того, чтобы убежать или сообщить кому-нибудь о том, что происходит в его доме, он взял на себя роль защитника приемной матери. Как я понимаю, он пришел к выводу, что лучше всего будет, если он сможет вызывать на себя все унижения и злобу. Он позволял этому дьяволу избивать себя, чтобы оградить мать. Конечно, я ничего об этом не знал, иначе я бы вмешался и всадил бы пулю в эту садистскую тушу.

Старик сорвал плед со своих ног и отбросил его в сторону с такой силой, как будто кто-то положил его туда против его воли.

– …В те времена стать приемными родителями было просто, достаточно было, чтобы никто из родственников не мог или не хотел позаботиться о сироте. Мать Эвена умерла вскоре после родов, а об отце ничего не известно. Так как других родственников у него не было, все обрадовались, когда Алвиде и Лоренц решили взять его к себе. Если бы мы знали…

– Когда вы поняли, что что-то не так?

– Я всегда знал, что что-то не так. Алвиде была покорной овечкой, которая изо всех сил старалась жить по правилам, которые установил Лоренц. Я быстро заметил, что в этой паре не было любви – они жили так, как велела железная рука мужа. Это было видно по тем взглядам, которые он на нее бросал, по фразам, которые она от него слышала. Можно было представить себе – то, что Лоренц сдерживал при всех, в четырех стенах вырывалось наружу на полную мощность. То же самое было и с мальчиком, хотя с ним редко бывали проблемы. Эвен быстро научился подчиняться.

Старик огляделся, пощелкивая языком.

– У меня пересохло во рту. Наверное, это из-за этих пробуждающих таблеток. А может быть, из-за снотворного, которое я принимал перед сном. Не можете ли вы оказать мне услугу и подать стакан воды? Аппарат стоит за дверью и утоляет жажду всех страждущих на планете.

Через полминуты Рино протянул ему пластиковый стакан.

– Ужасно невкусная, но пить можно. Вы говорите – нападения? А что именно случилось?

– Первого приковали за руки на глубине полметра в ледяной воде, а руку второго привязали в пяти сантиметрах от электропечки. Речь идет об ожогах третьей степени и об ампутации.

– Черт!

– Полицейский, который отправил меня к вам, сказал, что подобные злодеяния вполне в духе Эвена.

– Черт!

– В смысле?

– Да просто я пользуюсь любой возможностью, чтобы упомянуть имя Анти-Бога. Так я лично протестую против надвигающегося конца.

Старик побледнел. Рино подумал, что его мучает совесть за то, что он не вмешался вовремя.

– Ходили слухи, – он поерзал на стуле. – Кто-то слышал, как мальчик кричал у моря. Через некоторое время он вернулся домой вместе с Лоренцем и дрожал так, как будто через него пропустили ток. Все понимали, что что-то случилось. А теперь я знаю, что именно. Лоренц сделал с ним то же самое – заставил его сидеть, опустив руки в ледяную воду. Но тогда я ничего не знал. Мне нужно было вмешаться. Ведь ходили слухи, что мальчик кричал еще несколько раз, и все время там, внизу, у пристани.

– Значит, Лоренц живет здесь, в этом здании?

– Вторая дверь слева, – старик ткнул пальцем в воздух. – Я вообще-то не слишком верующий, но комната 216 для меня вроде предместья ада.

– У него Альцгеймер?

– Черепушка пустая. Кстати, почти всю жизнь так и было.

– А что, если я попробую с ним поговорить?

– Ну, если вам нравится разговаривать с самим собой, наблюдая, как повсюду разлетаются слюни – пожалуйста. Он не в своем уме.

– Эвен бывал здесь?

Глаза старика сверкнули.

– Не думаю. Что он здесь забыл? Ну, разве только за тем, чтобы накрыть подушкой уродливую физиономию и держать, пока жизнь не покинула бы этот мешок с дерьмом.

Рино осенило, что из-за болезни приемного отца Эвен не стал мстить ему. Потому что, если жертва ничего не понимает, она и не боится.

– Спасибо, не буду вас больше беспокоить.

Инспектор услышал то, зачем пришел. Но картинка пока еще не складывалась до конца.

– Я слышал, в его доме кто-то живет.

– Да, приятная дама. Я заезжал туда перед тем, как приехать к вам.

– Этот дом нужно сравнять с землей. По мне, это гнездо дьявола! – По выражению лица старика было понятно, что он с радостью бы сам поучаствовал в сносе дома.

– И подвал тоже. Я думаю, он именно там провел свое детство. Прячась от Лоренца.

Глава 25

Дождь долбил по холму, не прекращаясь ни на минуту, становясь все сильнее и сильнее, скоро земля уже не смогла впитать всю воду, которая лилась с неба. Поплыли ручьи, реки, потоки смывали все на своем пути, изменяя окрестность до неузнаваемости. Там, где почва размывалась сантиметр за сантиметром, возникали глубокие ямы, комья земли уносились в бушующие волны. Таких грозных туч никогда раньше не было, такого темного неба никто раньше не видел. Казалось, тьма сможет вытащить на свет самые мрачные деяния человека.

На рассвете стихия утихла, небо просветлело. Повсюду текли мутные реки, постепенно они засыхали, оставляя после себя разбитую ночью землю. Там, куда многие годы ветер наносил белый песок, выросли хребты и ямы. Но не только. Маленькие косточки, которые на первый взгляд казались останками какого-то животного, при более тщательном осмотре оказались человеческими. А чуть дальше земля разверзлась из-за дождя, как будто чудовище прорвало травяной покров и вынесло наружу череп. Пустыми глазницами он уставился на утренние лучи.

* * *

Никлас Хултин замерз. Несмотря на то, что ветер почти совсем стих, а он был хорошо одет, ледяной холод пронзил его тело. Его разбудил кошмар, но и наяву его ждал такой же ужас. Ему снилось, что пробы тканей совпали. Не давая ему шанса отказаться, его положили на операционный стол, и он увидел, как у него отняли почку, просто вырвали из тела, как зародыш во время аборта. Этот сон стоял перед глазами все утро и перерос в неприятное предчувствие. Теперь он стоял, уставившись на траву и размытую не без помощи ночного дождя землю.

Никлас немного подождал на склоне, где почва была еще плотной, а потом спустился ниже. Последние метры превратились в смесь земли, воды и песка, он почувствовал, что ботинки промокли. Следователи из Центрального управления в сопровождении Линда и Брокса стояли, наклонившись над ямой. На останки наткнулись школьники во время прогулки с классом, потрясенная учительница позвонила в полицию примерно полчаса назад.

Череп, все еще наполовину погребенный в земле, был намного меньше, чем представлял себе Никлас. Ему стало жаль Бродягу, хотя теперь лопату, наконец, можно было отставить. Ведь этот череп мог принадлежать только его сестре.

– Ирония судьбы, – Брокс, как обычно, распространял идеальный аромат, в этот раз он особенно сильно отличался от запаха гнилой земли. – Если бы не потоп, он бы отыскал ее с одним из последних ударов лопатой. Лет эдак в шестьдесят пять.

– Думаю, он бы предпочел найти ее сам, – Никлас представил себе Бродягу, как он осторожно освобождал бы останки, омывая их своими слезами.

Линд кивнул и обернулся к главному следователю из Центрального управления:

– Я был одним из тех, кто считал, что она инсценировала свое исчезновение. Невероятно, что она пролежала здесь все эти годы…

– Насколько я понимаю, у вас здесь пропал только один человек за последнее время? – главный следователь говорил глубоким баритоном. – Значит, нам нужно сосредоточиться на том, что мы твердо можем назвать убийством, но все-таки я хотел бы попросить техников помочь нам выкопать тело. Они подъедут с минуты на минуту.

Примерно через четверть часа они сняли первый слой земли, довольно далеко от черепа. Никлас помогал копать, скоро у него появились мозоли на ладонях. Потом заболела спина и шея, движения стали медленнее. Он выпрямился, вытер пот со лба и попытался восстановить дыхание. Бродяга был старше Никласа, а ведь он ежедневно часами копал мерзлую землю. Полицейский снова подумал о том, как сильно тот тосковал. И как важно для него было отыскать сестру.

– Думаю, нужно отправить кого-нибудь за ним. Ужасно, если ему и сегодня придется копать целый день, – Линд остановился. – Хотя днем больше, днем меньше.

– Его нужно привести, – Никлас посмотрел на череп, его вытащили из грязи. Еще достали кусок одежды, он был одного цвета с землей. – Если это она, он узнает одежду.

Линд посовещался с Броксом, а потом попросил общего внимания.

– Я знаю, мы все думаем об одном и том же, – сказал он и на несколько секунд замолчал. – Что это сестра Конрада. Теперь, когда мы нашли кусочки одежды, он сможет ее опознать. Мы все знаем его одержимость, если я так могу это назвать. Я не сомневаюсь, что он помнит, в какой одежде она была в тот день, когда пропала. Я предлагаю привести его сюда.

Через пять минут один из полицейских отправился за Бродягой. Они продолжали раскапывать, постепенно из земли проступил скелет – он как будто сидел на корточках. Словно тот, кто оставил ее здесь, решил не тратить силы и время на большую могилу, вырыл яму и втиснул ее туда. Подобная жестокость доказывала то, в чем был абсолютно уверен Бродяга – его сестру убили.

– Версия подтверждается, – сказал второй следователь, наклонившись над останками. – Конечно, я не специалист, но, если я не ошибаюсь, здесь перелом черепа.

Со своего места Никлас не мог разглядеть ничего, кроме спины следователя. Но он почувствовал, как по спине пробежали мурашки. Кто-то размозжил череп четырнадцатилетней девочки, обожаемой младшей сестры убитого горем семейства. Исчезновение, которое не забыли только благодаря тому, что старший брат сделал целью своей жизни отыскать ее.

Они копали с еще большей осторожностью, потому что стало ясно, что произошло преступление. Скоро появился весь скелет вместе с двумя кусками одежды.

– Юбка. Клетчатая, насколько я понимаю, – следователь осторожно поднял увязшую в грязи тряпку. – Я думаю, она была темной, может быть, коричневой или темно-зеленой. По поводу верха я не уверен. Вязаный свитер, светлее, чем юбка.

Никлас попытался отвлечься. Лилли Марие еще не закончила историю об Андреа и Эдмунде, но эти кости были доказательством того, что она завершится трагически. Скоро они отсоединили свитер от костей и положили его рядом с юбкой и остатками того, что когда-то было ботинком. Кости они не трогали. Брокс дал указание подождать. Сначала нужно было дать Бродяге по-настоящему попрощаться.

Примерно через час подъехала полицейская машина, из нее вышел Бродяга. Он немного постоял, уставившись на мужчин на побережье, потом захлопнул дверь. Каждый день на протяжении двадцати пяти лет он впивался лопатой в землю, твердо уверенный в том, что однажды найдет останки своей пропавшей сестры. И вот этот час настал. Он двинулся навстречу мужчинам, сначала очень уверенно, потом медленнее, как будто сомневаясь. Добравшись до насыпи, он тщательно выбирал место, куда поставить ногу, как будто, ошибившись, мог лишить себя возможности увидеть сестру. Никлас понял, что он оттягивал момент. Человек, который всю жизнь провел, копаясь в болоте, мог пройти по этой грязи вслепую. Он остановился метрах в десяти от ямы. Под коленями старых брюк были мокрые пятна, к сапогам прилипли комья засохшей земли. Свитер, тот самый, который Никлас видел на спинке стула, до локтей был испачкан в грязи. Никлас понял почему. Он копал землю голыми руками. Конрад сделал последние шаги – не сводя глаз с ямы и не меняясь в лице. Казалось, он не видит людей вокруг, здесь и сейчас были только двое – он и его сестра. Именно так он всегда представлял себе их встречу. Казалось, он сломался под тяжестью момента, плечи поникли, голова опустилась, у него не было сил держать ее прямо. Потом он упал на колени. Напряжение двадцатипятилетней работы спало, и теперь ноги его ослабели. Он опустил руки в яму, казалось, он держит в руках невидимый мяч. Никлас понял, что он прикасается к ее лицу, гладит грубыми пальцами ее нежную кожу.

– Линея, – этот голос был не похож на голос Бродяги.

Никлас подумал, что именно так он обращался к ней, нежно и ласково.

Он уронил руки, сидел и покачивался из стороны в сторону, повторяя ее имя. Он не рыдал, не всхлипывал.

Главный следователь прочистил горло:

– Вы узнаете одежду?

Бродяга сидел неподвижно, казалось, он не слышал вопроса. Потом кивнул.

– Это одежда вашей сестры?

Он опять отреагировал не сразу.

– В тот день она ушла из дома в сером вязаном свитере и зеленой клетчатой юбке. И серых туфлях-лодочках.

Главный следователь переглянулся с Броксом и Лин-дом, те кивнули. Бродяга знал, что говорит.

– Через несколько дней у вас будет могила, которую вы сможете навещать, – сказал Брокс.

– Я хочу привести сюда Хайди прежде, чем вы ее достанете.

Конечно, раскопки затянутся, но Брокс кивнул и проводил Бродягу к машине.

– Удивительно, что ее вымыло дождем, – Линд проводил взглядом машину, которая скрылась за поворотом. – После всех этих раскопок…

Через полчаса Бродяга вернулся. Люди вокруг ямы пытались согреться, теперь они все, замерев, смотрели на верного брата. Конрад открыл дверь и помог сестре выйти из машины. Хайди шла маленькими шагами, брат поддерживал ее. Никлас понял, что дело не только в зыбкой почве. Покачиваясь, она осторожно спускалась по склону, все время брат крепко держал ее, чтобы она не оступилась. Дойдя до самой непролазной грязи, он шагнул в середину лужи, чтобы она смогла пройти по сухому. Даже стоя по колено в грязи, он был на голову выше ее. У Хайди было такое же усталое выражение лица, как и у брата. Из рассказа Лилли Марие Никлас знал, что девочка была больна с раннего детства, да и Линд пару раз намекал на ее умственную неполноценность. Как и в прошлый раз, Бродяга остановился за десять метров до ямы, обнял сестру за плечи, и они вместе прошли последние шаги. Они стояли очень близко друг к другу, старший брат и старшая сестра, склонив головы в знак прощания. Никлас не мог представить себе более трагическую картину. Он видел, как Бродяга пытается сдержать слезы, а на лице Хайди замерло выражение печального осознания, как будто она уже давно смирилась с тем, что сестра покоится в неизвестном месте. Через несколько минут они отошли, Бродяга кивнул ленсману, давая понять, что они могут продолжать раскопки.

Никлас смотрел на эту странную пару – брат и сестра, как же неблагосклонно и жестоко обошлась с ними судьба! Они не были похожи друг на друга, только строгие черты лица проступили с возрастом.

Они немного понаблюдали за раскопками, потом Бродяга проводил сестру к машине. Никлас думал, что он еще вернется, но когда они закончили работу через пару часов, его все еще не было.

– Заканчиваем? – Никлас совсем забыл, как ему холодно.

– Мы все выкопали. Все кости, – сказал главный следователь, его лицо тоже было обветренным.

Никлас не мог отвести взгляд от того, что служило Ли-нее могилой долгие двадцать пять лет. Внезапно ему в голову пришла одна мысль:

– Можно я еще немного покопаю?

– Зачем?

Он пожал плечами в знак того, что у него просто есть какое-то подозрение.

– Пожалуйста, копай сколько хочешь. Мы закончили.

Линд остался с Никласом и скептически наблюдал за тем, как тот копает.

– Нам не нужно больше доказательств. Ты же видел Конрада. Это она, – по голосу было понятно, что Линд начинает злиться.

Никлас вонзал лопату все глубже и глубже в плохо пахнущую, черно-синюю землю, он искал то, что было похоронено вместе с Линеей. То, что потоки воды не вынесли на поверхность. Примерно через десять минут он наткнулся на что-то, что на первый взгляд напоминало комок тонких кореньев. «Волосы», – подумал он. Еще пара ударов лопатой, и он достал из могилы куклу.

Глава 26

Никлас стоял под душем так долго, что вода в нагревателе кончилась, но согреться ему так и не удалось. Он оделся и вышел на кухню. Грязная кукла землистого цвета, завернутая в бумажный пакет от хлеба, лежала на столе. Еще одна азиатская красавица, в этот раз, насколько мог понять Никлас, в платье зеленого цвета. На поблекшем фарфоровом лице виднелась полуулыбка, от которой кукла казалась смущенной и невинной.

Никлас был дома один. Карианне прислала эсэмэску, что она на работе в банке и, возможно, задержится. Заметив за занавесками свет от фар приближающейся машины, он решил, что это она. Поэтому он очень удивился, когда увидел, что к дому поворачивает старый «вольво». Из машины вышел мужчина около сорока в потертых джинсах и старых сабо. Он немного постоял, осматривая дом, потом провел рукой по остаткам шикарной шевелюры и направился к дому.

Никлас пошел ему навстречу и открыл дверь, не успел еще мужчина постучать:

– Чем я могу вам помочь?

– Меня зовут Рино Карлсен. Полиция Будё.

Помятый человек, стоявший перед Никласом, был меньше всего похож на полицейского, а Никлас повидал их немало.

– Что привело вас ко мне?

– Я работаю над одним делом.

– Так?

– Боюсь, это грустная история, – мужчина оглядел фасад дома. – Может быть, вы слышали о нападении на Ландегуде?

Честно говоря, забот у Никласа хватало, но страшные происшествия, конечно, обсуждали в отделе.

– Ужас, – сказал он.

– Значит, вы знаете и о том, что случилось через несколько дней.

– О попытке сожжения?

Полицейский кивнул.

– И эти события привели вас… сюда?

– Я пытаюсь понять мотив. Преступник вырос здесь. В этом доме.

И снова Никлас почувствовал, как мир перевернулся, события закручивались вокруг него.

– Дом много лет пустовал.

– Он уехал отсюда десять-двенадцать лет назад.

– И вы хотели бы зайти, чтобы понять его мотив?

Один из коллег Никласа как-то бросил фразу о том, что никто из местных никогда бы не стал жить в этом доме. На вопрос «Почему?» тот ответил, что бывшего хозяина в городе очень не любили.

– Всего пять минут, я вас не побеспокою.

Вся ситуация казалась Никласу нелепой, но он предложил гостю войти.

– Пожалуйста!

Рино Карлсен медленно зашел в дом, как будто впитывая впечатления каждой клеточкой тела. В коридоре он снял туфли, ничуть не смущаясь тому, что на пятках носков у него были огромные дыры. На кухне он увидел куклу.

– Вы занимаетесь…?

– Да, этим делом с куклами. У нас тут произошло убийство, так что, думаю, пора газетам серьезнее относиться к нему.

Рино подошел к столу.

– Я думал, они больше.

– Фотографии в газетах всегда врут.

– Удивительно.

– Что именно?

– Совпадение.

Для Никласа оно скорее было неприятным.

– Мир становится тесным тогда, когда этого меньше всего ждешь.

– Да-да.

– Там, за газетами и банками с краской, есть стул. Я хочу знать все о вашем преступнике.

За двадцать минут Рино рассказал о том, что произошло, о детских рисунках, о том, как он пришел к выводу, что основной мотив – это месть, о необычном выборе мест преступления и о событиях, связанных с этими местами. Он упомянул и о союзе брошенных женщин и о том, что, очевидно, они понятия не имеют, кто такой этот неизвестный мститель, который так жестоко наказывает нерадивых отцов. Он рассказал о подозрении, которое пало на Эвена Харстада, о его нелегком детстве и приемном отце-садисте и о том, что сейчас он работает в органах опеки в Будё.

– Вы думаете, он в детстве пережил насилие? – спросил Никлас.

– Если я правильно понял старика, который жил по соседству, это общеизвестный факт. Думаю, его мучает совесть за то, что он не вмешался. Боюсь, моя история не смогла облегчить его мучения.

– Честно говоря, мне всегда было здесь неуютно, – Никлас огляделся. – И жене тоже. Карианне подыскивает нам новый дом.

– Думаю, больше всего старика мучает, что он закрыл глаза на произошедшее у моря.

Сердце сжалось от дурного предчувствия.

– Приемный отец водил его туда, и вопли, которые раздавались по всей округе, не оставляют сомнений – там творилось что-то ужасное. Думаю, он повторяет сейчас то, что пережил тогда. Только в этот раз он сам выступает в роли мучителя.

Никлас почувствовал, как на спине выступил холодный пот.

– У него на руке ожог. Обжечься так случайно нельзя. Думаю, приемный отец приковывал его руки под водой в качестве наказания. И еще, мне кажется, он привязывал его к нагревателю и заставлял сидеть так до тех пор, пока рука не начинала поджариваться, как картошка во фритюрнице.

– Полагаю, во многом мы закидываем удочки в одно и то же озеро, – сказал Никлас, представив себе, какие бесчинства происходили в стенах этого дома. – Старые грехи, – добавил он и рассказал о том, как продвигается его дело, о котором, как он полагал, инспектору было известно из газет.

– Подозреваемых нет? – спросил Рино, когда Никлас дошел в своем рассказе о кукле, лежащей перед ними на столе.

– Ни подозреваемых, ни мотива. Но я чувствую, что история начинается с Линеи и заканчивается ею же. Или, точнее сказать, с этой куклы, – Никлас осторожно достал игрушку из пакета. – «Красота неописуемая». Мать Линеи и не подозревала, что двадцать пять лет игрушка пролежит, погребенная вместе с дочерью.

– Нужно понять почему. У нас обоих преступники потратили много сил на декорации своего преступления, – Рино встал, понимая, что Никлас ненадолго заехал домой.

– И поэтому нам нужно отрешиться от своего образа мыслей и моральных установок. В подобных делах от них нет никакого толка. На той стадии, когда безумие пора обуздывать, логика не работает. – Он остановился и задумался. – Я правильно понимаю, вы недавно сюда переехали?

– Несколько недель назад.

– То есть в подвале вы ничего не трогали?

Никлас поморщился.

– Старик мне сказал, что мальчик провел большую часть детства в подвале.

– Я отнес туда несколько коробок, и все. Кстати, единственным условием хозяйки дома было, чтобы мы не трогали подвал. Она хотела его закрыть, но мне удалось убедить ее этого не делать. У нас много лишнего барахла.

– Можно мне взглянуть?

Никлас проводил инспектора к узкой лестнице, которая вела на чердак, там же находилась покосившаяся дверь в подвал.

– Извините за беспорядок, – сказал он, открывая дверь и включая свет.

Казалось, что лестница сделана для детских ног, на ступеньке едва умещалась половина ступни. У подножия Карианне поставила две банки краски, Никлас осторожно их отодвинул. Пахло так, как обычно пахнет в старых подвалах – пылью и гнилью. Потолок был невысокий, они едва могли выпрямиться. Пробираясь между коробками со старыми и новыми вещами, Никлас чувствовал, что волосы задевают верхние балки.

Подвал был разделен пополам раздвижной стеной. По краям открывались двери. Одна из них была распахнута настежь, вторую закрывали наискосок прибитые доски. Они заглянули в открытую дверь. Там стоял покосившийся верстак и две пары лыж у стены.

– А во второй комнате вы не были?

– Пока нет.

– У вас есть молоток или лом?

У Никласа были только те инструменты, которые оставил предыдущий хозяин.

– Вот это подойдет, – сказал Рино, взяв в руки старый топор. – Оставим ее?

Никлас кивнул.

Рино стянул джинсовую куртку, закатал рукава свитера по локоть и замахнулся топором. Через несколько ударов он оторвал все полусгнившие доски.

– Что вы надеетесь найти?

Рино пожал плечами.

– Понимание, – сказал он и открыл дверь.

В комнате было темно. Рино пощупал стену, но выключателя не нашел.

– Фонарь есть?

– Да, в коридоре.

Через полминуты Никлас направил тонкий луч фонаря в комнату. Еще до того, как ему удалось что-то разглядеть, Рино протиснулся мимо него:

– Он наш!

Глава 27