Алекс Норт

Шепот за окном

Посвящается Линн и Заку


Джейк!

Мне так много надо тебе рассказать, но у нас с тобой никогда не получалось нормально поговорить друг с другом, верно?

Так что лучше я тебе напишу.

Помню, как мы с Ребеккой впервые везли тебя домой из больницы. Было темно, шел снег, и я в жизни не вел машину с такой осторожностью! Тебе было всего два дня от роду, ты лежал в переноске, пристегнутой к заднему сиденью, Ребекка дремала рядом, а я то и дело посматривал в зеркало заднего вида – проверить, всё ли с тобой в порядке.

Поскольку знаешь что? Мне в тот момент было просто до чертиков страшно. Я вырос единственным ребенком, никогда не имел дела с младенцами, и вот нате – сам вдруг оказался в ответе за такого малыша. Ты был настолько невероятно крошечным и беззащитным, а я настолько к этому не готов, что просто диву даюсь, как это мне вообще позволили забрать тебя из больницы. С самого начала мы не подходили друг к другу, ты и я. Ребекка держала тебя легко и естественно, словно была рождена для тебя, а не наоборот, тогда как я всегда чувствовал себя жутко неуклюже, совершенно напуганный этой хрупкой ношей у себя на руках и неспособный понять, что тебе надо, когда ты плачешь. Я вообще тебя не понимал.

Так оно и осталось.

Когда ты немного подрос, Ребекка сказала мне, что это все из-за того, что мы с тобой настолько похожи, но я не знаю, так ли это. Надеюсь, что нет. Я всегда желал для тебя лучшей участи, чем участь быть точно таким же, как я.

Но неважно: так или иначе, мы не можем поговорить друг с другом, а это означает, что взамен мне придется все это написать. Правду про все, что произошло тогда в Фезербэнке.

Про Мистера Ночь. Мальчика в полу. Бабочек. Девчушку в странном платьице.

И про Шептальщика, конечно же.

Это будет непросто, и мне нужно начать с извинений. Годами я так часто повторял тебе, что бояться нечего… Что никаких чудовищ не бывает…

Прости, но я врал.

Часть I

Июль

1

Похищение ребенка каким-нибудь чужаком – наихудший кошмар любого родителя. Но, по статистике, это крайне редкое событие. На самом-то деле дети гораздо чаще рискуют стать жертвами насилия со стороны кого-то из членов семьи, за закрытыми дверями, и хотя наружный мир действительно может казаться угрожающим, правда заключается в том, что большинство чужаков – вполне приличные люди, в то время как самым опасным местом частенько оказывается родной дом.

Мужчина, который крался за шестилетним Нилом Спенсером по пустырю, слишком хорошо это понимал.

Двигаясь неслышно, параллельно пути Нила за линией кустов, он постоянно наблюдал за мальчиком. Нил шел медленно, совершенно не сознавая опасности, в которой оказался. Время от времени он пинал пыльную землю, отчего его кроссовки окутывали белые меловые облачка. Мужчина, двигаясь с куда большей осторожностью, каждый раз слышал отрывистое «пш-ш-ш!». Сам он не производил ни единого звука.

Вечер был теплым. Бо́льшую часть дня солнце жарило на всю катушку, но сейчас было уже к шести, а небо подернулось дымкой. Температура упала, и воздух окрасился в золотистый оттенок. Это был такого рода вечер, когда вы можете выйти посидеть во двор, потягивать там холодное белое вино, наблюдая за тем, как заходит солнце, и даже не подумать о том, чтобы сходить в дом за пальто или курткой, пока окончательно не стемнеет и не будет уже никакого смысла утруждаться.

Даже пустырь был красив, купаясь в янтарном свете, – клочок заросшей кустами земли, граничащий с городком под названием Фезербэнк с одной стороны и заброшенным старым карьером – с другой. Холмистая местность выглядела в основном пересохшей и мертвой, хотя тут и там виднелись плотные заросли кустов, отчего местами она напоминала лабиринт. Деревенские ребятишки иногда играли здесь, хотя это было не особо безопасно. На протяжении множества лет многие из них пытались спуститься в карьер, крутые склоны которого держались на честном слове и были готовы осыпаться в самый неподходящий момент. Городской совет ставил здесь ограды и предупреждающие знаки, но местные сходились во мнении, что этого мало. Дети все-таки находили способ пробраться за любые ограждения, в конце-то концов.

А на предупреждающие знаки они просто не обращали внимания.

Мужчина многое знал про Нила Спенсера. Он тщательно изучил мальчика и его семью, словно какой-то проект. Мальчишка плохо успевал в школе – и в учебе, и в поведении – и сильно отставал от сверстников в чтении, письме и математике. Одевали его обычно во всякие обноски. Он казался слишком взрослым для своего возраста – уже выказывал гнев и обиду по отношению к окружающему миру. В свои малые годы пользовался репутацией задиры и хулигана, но на данный момент был по-прежнему достаточно мал, чтобы люди прощали ему даже серьезные безобразия. «Это он не нарочно, – говорили в таких случаях. – Он не виноват». Дело еще не дошло до того, чтобы Нила считали лично несущим ответственность за свои действия, так что взамен людям приходилось искать какие-то иные объяснения.

Мужчина их уже нашел. Это было несложно увидеть.

Нил провел день в доме отца. Его родители разошлись, что мужчина считал для себя очень удачным. Оба были алкоголиками, ведущими беспорядочный образ жизни. И оба считали, что жить куда проще, если ребенок находится в доме другого бывшего супруга, и оба с трудом развлекали его, когда он приходил погостить. В общем и целом Нил был предоставлен самому себе, что вполне очевидно имело непосредственное отношение к той жесткости, которая, как мужчина хорошо видел, развивалась в мальчике. Нил занимал в жизни своих родителей далеко не самое первое место. И, естественно, он не был любим.

Отнюдь не впервые отец Нила был к вечеру слишком пьян, чтобы отвезти его домой к матери, а идти пешком ему было явно лень. Парню почти семь, наверняка рассудил отец, и он целыми днями прекрасно обходится и сам. Так что Нил отправился домой без всякого сопровождения.

У него все еще не было и мысли, что попадет он в совершенно другой дом. Мужчина подумал про комнату, которую уже приготовил, и постарался подавить охватившее его возбуждение.

На середине пустыря Нил вдруг остановился.

Мужчина тоже замер неподалеку, после чего выглянул сквозь заросли ежевики посмотреть, что привлекло внимание мальчика.

Под одним из кустов валялся выброшенный кем-то старый телевизор – его серый экран вздулся, но был еще цел. Мужчина наблюдал, как Нил пытливо попинал его ногой, но телевизор был слишком тяжел, чтобы сдвинуться с места. Эта штука, наверное, представлялась мальчишке чем-то из совсем другого века, с какими-то решетками и кнопками сбоку от экрана и непонятным горбом, выпирающим сзади. На другой стороне тропы валялось несколько камней. Мужчина завороженно смотрел, как Нил подходит туда, выбирает один из них, а затем со всей силы бросает в стекло.

Тук!

Громкий звук в этом обычно тихом месте. Стекло не разбилось на мелкие осколки, но камень пробил его, оставив дыру с зазубренными краями, как от выстрела. Нил подхватил следующий камень и повторил бросок, промазав на сей раз, а потом попытался еще раз. В экране появилась еще одна дыра.

Мальчишке, похоже, нравилась эта игра.

И мужчина понимал почему. Этот случайный акт разрушения очень походил на ту растущую агрессию, которую мальчишка проявлял в школе. Это была попытка нанести удар тому миру, который, казалось, был совершенно равнодушен к самому факту его существования. Это шло от желания быть увиденным. Быть замеченным. Быть любимым.

Это все, чего хочет любой ребенок, в самой глубине души.

Сердце мужчины, бьющееся теперь чаще, заболело при мысли об этом. Он бесшумно выступил из кустов позади мальчика, после чего шепотом позвал его по имени.

2

«Нил! Нил! Нил!»

Детектив-инспектор Пит Уиллис осторожно продвигался по пустырю, слыша, как полицейские вокруг него с регулярными интервалами выкликают имя пропавшего мальчика. В промежутках воцарялась полная тишина. Пит поднял взгляд, представив себе слова, вспархивающие в черноту над головой и растворяющиеся в ночном небе столь же бесследно, как Нил Спенсер исчез с самой планеты Земля под ним.

Он водил лучом фонарика над пыльной землей из стороны в сторону, высматривая дорогу, а равно и любые признаки мальчика. Синие спортивные штаны с трусами, футболка с эмблемой «Майнкрафт»[1], черные кроссовки, армейского стиля сумка, бутылка с водой. Тревожный вызов поступил в тот самый момент, когда инспектор усаживался за ужин, который только что старательно приготовил, и сейчас мысль о тарелке на столе, нетронутой и остывающей, отзывалась бурчанием в желудке.

Но пропал маленький мальчик, и его надо найти.

Других полицейских не было видно в темноте, но он видел лучи их фонариков, мечущиеся вокруг. Пит бросил взгляд на часы: восемь пятьдесят три вечера. День почти закончился, и хотя совсем недавно было довольно жарко, за последние пару часов температура заметно упала, и холодный воздух заставил его поежиться. Уходя из дома, в спешке он забыл прихватить куртку, а футболка представляла собой не лучшую защиту от сил природы. Старые кости тоже – ему уже пятьдесят шесть, в конце-то концов, – но в такой вечер и молодым костям приходится несладко. Особенно если ты потерялся и один-одинешенек. И ранен, скорее всего.

«Нил! Нил! Нил!»

Он добавил свой собственный голос:

– Нил!

Ничегошеньки.

Первые сорок восемь часов после исчезновения человека наиболее важны. Сообщение о пропаже мальчика поступило в семь тридцать девять вечера, примерно через полтора часа после того, как тот вышел из дома отца. Он должен был оказаться дома не позже двадцати минут седьмого, но родители практически никак не координировали свои действия касательно времени его возвращения, так что отсутствие сына обнаружилось только тогда, когда мать Нила наконец сообразила позвонить бывшему супругу. К тому времени, как в девятнадцать часов пятьдесят одну минуту полиция прибыла на пустырь, тени удлинились, и как минимум два из этих сорока восьми часов были безвозвратно потеряны. А теперь уже почти три.

Пит знал, что в подавляющем большинстве случаев пропавший ребенок достаточно быстро находится и возвращается родным. Такие происшествия делились на пять основных категорий: беспризорность; побег; ДТП или несчастный случай; похищение членом семьи; похищение не членами семьи. В данный момент закон вероятности говорил Питу, что исчезновение Нила Спенсера вызвано несчастным случаем какого-то рода и что ребенка достаточно быстро найдут. И все же чем дальше он продвигался, тем больше инстинкт подсказывал ему обратное. Вокруг сердца узлом закручивалось нехорошее чувство. Но он всегда себя так чувствовал, когда пропадал ребенок. Это ровным счетом ничего не значило. Просто всплывали на поверхность плохие воспоминания двадцатилетней давности, вытягивая за собой плохие предчувствия…

Луч его фонарика проскочил мимо чего-то серого.

Пит немедленно остановился, потом вернулся туда, где это заметил. У основания одного из кустов валялся старый телевизор с разбитым в нескольких местах экраном, словно кто-то использовал его как мишень. Секунду он внимательно смотрел на него.

– Что-то есть?

Незнакомый голос сбоку.

– Нет! – крикнул он в ответ.

Пит добрался до противоположной стороны пустыря вместе с другими полицейскими – поиски не принесли результата. После сравнительной темноты за спиной белесый свет уличных огней впереди показался странно тревожным. В воздухе висел приглушенный гул жизни, которого не было в тишине пустыря.

Через несколько секунд, решительно настроенный потратить время с максимальной пользой, инспектор развернулся и направился обратно той же дорогой, какой и пришел.

Он не совсем хорошо понимал, куда идет, но поймал себя на том, что направляется вбок – в сторону старого карьера, пролегшего вдоль одной из сторон пустыря. В темноте этот участок местности был довольно опасным, так что Пит зашагал к скоплению ярких огоньков, где собиралась приступить к работе поисковая группа, направленная к карьеру. Пока одни полицейские продвигались по краю, подсвечивая крутые склоны и выкликая имя Нила, другие сверялись с картами и готовились к спуску по неровной тропе, ведущей вниз. Двое из них подняли взгляды при его появлении.

– Сэр? – Один из них узнал его. – А я и не знал, что вы сегодня дежурите!

– Я не дежурю. – Приподняв проволоку ограды, Пит поднырнул под нее, чтобы присоединиться к ним, еще более внимательно глядя себе под ноги. – Я живу тут неподалеку.

– Да, сэр. – Патрульный явно пребывал в сомнениях.

Появление детектива-инспектора при выполнении такой достаточно рядовой задачи было действительно делом незаурядным. Набиравшую силу поисковую операцию координировала сидевшая в управлении детектив-инспектор Аманда Бек, а поисковая группа состояла в основном из рядовых полицейских. За плечами у Пита было больше лет службы, чем у любого из них, но сейчас он являлся лишь обычным членом общей команды. Пропал ребенок, а это означало, что этого ребенка нужно как можно быстрее найти. Этот патрульный, наверное, был слишком молод, чтобы помнить, кто такой Фрэнк Картер, и понять, почему ничуть не удивительно увидеть Пита Уиллиса при подобных обстоятельствах.

– Осторожней, сэр. Тут земля осыпается.

– Ладно.

И достаточно молод, чтобы считать его стариком, судя по всему. Наверняка он не видел Пита в спортзале отдела, который инспектор посещал каждое утро перед тем, как отправиться на рабочее место. Несмотря на разницу в возрасте, Пит был готов поспорить, что обставит парня на любом из тренажеров. И смотреть под ноги он тоже не забывает. Смотреть за всем – включая самого себя – было его второй натурой.

– Ладно, сэр, мы готовы спускаться. Просто докладываю.

– Я тут не командую. – Пит нацелил луч фонарика вниз, обводя им неровную землю. Доставал тот недалеко. Ложе карьера внизу представляло собой лишь огромную черную дыру. – Докладывайте детективу-инспектору Бек, не мне.

– Да, сэр.

Пит продолжал смотреть вниз, думая про Нила Спенсера. Наиболее вероятные маршруты, которые мог избрать мальчишка, были уже определены, улицы осмотрены. С большинством его друзей уже связались, – всё без толку. И на пустыре чисто. Если исчезновение мальчика действительно стало результатом несчастного случая, тогда карьер оставался единственным местом, где был смысл его искать.

И все же черный мир внизу представлялся совершенно пустым.

Пит не мог знать этого точно – по крайней мере, разумом. Но инстинкт подсказывал, что Нила Спенсера здесь не найдут.

Что, может быть, его вообще нигде не найдут.

3

– Так помнишь, что я тебе говорила? – спросила девчонка.

Он-то помнил, но в данный момент Джейк изо всех сил старался не обращать на нее внимания. Все другие дети в «Клубе 567»[2] высыпали во двор, играя на солнышке. До него доносились крики и шуршание футбольного мяча по асфальту, время от времени прерывающееся упругим «туп!» о стену здания. И все-таки Джейк сидел в помещении, работая над рисунком. Пусть лучше все оставят его в покое, иначе он никогда не закончит.

Не то чтобы ему не нравилось играть с этой девчонкой… Естественно, нравилось. Бо́льшую часть времени только она единственная и хотела играть с ним, и обычно он был более чем рад ее видеть. Но сегодня она была не особо настроена на игру. Вообще-то выглядела жутко серьезно, и это ему ни капельки не нравилось.

– Так помнишь?

– Да вроде.

– Скажи тогда.

Он вздохнул, отложил карандаш и посмотрел на нее. Как всегда, на ней было платьице в сине-белую клеточку, а на правой коленке красными росчерками выделялась ссадина, которая, похоже, никогда не заживала. В то время как остальные девчонки были аккуратно причесаны, с короткими волосами по плечи или завязанными на затылке в тугой хвостик, у этой они перепутанной копной свисали набок и выглядели так, будто она очень долго их не расчесывала.

По выражению ее лица сейчас было ясно, что сдаваться она не намерена, так что Джейк просто повторил то, что она ему говорила:

– Если дверь прикрыть забудешь…

Было удивительно, но он действительно все запомнил, хотя и не делал никаких специальных усилий, чтобы эти слова отложились в голове. Но по какой-то причине это произошло. Наверное, дело было в ритме. Иногда он слышал какую-нибудь песню по Си-би-би-си[3], и потом она буквально часами крутилась у него в голове. Папа называл это «ушным червяком», из-за чего Джейку представлялось, будто звуки ввинчиваются ему куда-то в висок и копошатся потом в мозгу.

Когда он закончил, девчонка с довольным видом кивнула сама себе. Джейк опять подхватил карандаш.

– А что это все хотя бы значит? – спросил он.

– Это предостережение. – Она наморщила носик. – Ну… Типа, как на всякий случай. Дети обычно говорили так, когда я была маленькой.

– Да, но что это значит?

– Это просто добрый совет, – сказала она. – В мире полным-полно плохих людей, в конце концов. Полным-полно плохих вещей. Так что хорошо про это помнить.

Джейк нахмурился и начал рисовать опять. Плохих людей! Был тут, в «Клубе 567», парнишка чуть постарше, по имени Карл, которого Джейк считал плохим. На прошлой неделе Карл прижал его к стенке, когда он строил крепость из конструктора «Лего», и встал слишком близко, громоздясь над ним, как огромная тень.

– А почему тебя всегда папа отсюда забирает? – требовательно вопросил Карл, хотя и без того знал ответ. – Потому что твоя мама умерла?

Джейк ничего не ответил.

– А как она выглядела, когда ты ее нашел?

И снова он ничего не ответил. Если не считать ночных кошмаров, Джейк никогда не думал о том, на что это было похоже – найти мамочку в тот день. У него из-за этого чудны́м образом сбивалось дыхание, воздух не шел внутрь. Но от одной мысли он все равно никак не мог избавиться, и это было знание того, что ее больше нет.

Это напомнило ему о том давно прошедшем времени, когда Джейк заглядывал в дверной проем на кухню и видел, как она разрезает большой красный перец на две половинки и вытаскивает сердцевину.

– Чудо ты мое!

Так мамочка всегда говорила, когда его видела. Она всегда его так называла. Чувство внутри, когда он вспоминал, что она мертва, было типа того звука, который издавал тот перец – словно что-то разрубается с негромким «чок!» и остается пустым.

– А мне и вправду нравится, когда ты ревешь, как младенец! – объявил Карл, а потом отошел с таким видом, будто Джейка даже не существует.

Не слишком-то весело было представлять, что мир полон таких людей, и Джейку не хотелось в это верить. Теперь он рисовал на листе бумаги круги. Силовые поля вокруг крошечных фигурок из палочек, ведущих битву на рисунке.

– Ты хорошо себя чувствуешь, Джейк?

Он поднял взгляд. Это была Шэрон – одна из взрослых, работающих в «Клубе 567». Она мыла посуду в дальнем конце комнаты, но теперь подошла и наклонилась над ним, упершись ладонями в колени.

– Да, – ответил он.

– Классный рисунок.

– Он еще не закончен.

– И что это будет?

Джейк поразмыслил, как объяснить битву, которую рисует, – все эти разные стороны, которые в ней бьются, с линиями между ними и росчерками поверх тех, кто уже погиб, – но это оказалось слишком сложно.

– Просто битва.

– А ты точно не хочешь выйти на улицу и поиграть с другими детьми? Такой чудесный день!

– Нет, спасибо.

– У нас есть запасной крем от солнца. – Шерон обернулась. – И панамка где-то тут должна быть.

– Мне нужно закончить рисунок.

Она опять выпрямилась, тихонько вздохнув про себя, но с добрым выражением на лице. Шэрон беспокоилась насчет него, и хотя в этом не было нужды, он предположил, что это все равно хорошо. Джейк всегда мог понять, когда кто-то относился к нему с заботой. Часто – папа, если не считать тех моментов, когда тот терял терпение. Иногда он кричал и говорил всякие вещи вроде: «Это просто потому, что я хочу, чтобы ты поговорил со мной, – я хочу знать, что ты думаешь и чувствуешь!», и это было страшно, когда такое случалось, поскольку Джейк чувствовал, что чем-то разочаровал папу и заставил его грустить. Но он не знал, как стать другим, – не таким, как всегда.

Круг за кругом – вот еще одно силовое поле готово, линии накладываются друг на друга… Или, может, это не силовое поле, а портал? Так что эта крошечная фигурка внутри может исчезнуть с поля битвы, попасть туда, где лучше… Джейк перевернул карандаш обратной стороной и принялся старательно стирать человечка с бумажного листа.

«Ну вот. Теперь ты в безопасности, куда бы ни попал».

Как-то раз, после того как папа вышел из себя, Джейк нашел у себя на кровати записку. На ней было то, что, как он не мог не признать, оказалось очень хорошим изображением обоих, улыбающихся во весь рот, а под ним папа приписал: 



Прости меня. Я хочу, чтобы ты помнил: даже когда ссоримся, мы все равно очень сильно любим друг друга. Ххх.



 Джейк тогда положил этот листок в свой Пакет для Особых Вещей, вместе с другими важными вещами, которые требовалось сохранить.

Он сейчас же проверил – драгоценный Пакет лежал перед ним на столе, прямо рядом с рисунком.

– Ты скоро переедешь в новый дом, – сказала девчонка.

– Да ну?

– Твой папа ходил сегодня в банк.

– Я знаю. Но он говорит, не факт, что это произойдет. Они могут не дать ему ту штуку, которая нужна.

– Ипотеку, – терпеливо поправила девчонка. – Но они дадут.

– Откуда ты знаешь?

– Он ведь знаменитый писатель, разве не так? Он мастер все улаживать. – Она посмотрела на картинку, которую рисовал Джейк, и улыбнулась сама себе. – Прямо как ты.

Его озадачила эта улыбка. Какая-то она была странная – словно девчонка и радовалась, и при этом одновременно о чем-то грустила. Если подумать, то именно такие чувства он и сам испытывал насчет этого переезда. Ему больше не нравилось в прежнем доме, и Джейк знал, что и папа в нем несчастен, но переезд все равно представлялся чем-то таким, чего делать не следует, даже хотя это именно он приметил новый дом на папином «Айпэде», когда они искали его вместе.

– Я ведь увижу тебя после переезда? – спросил он.

– Ну, конечно же, увидишь! Сам знаешь, что увидишь!

Но тут девчонка, подавшись вперед, заговорила более настойчиво:

– Хотя, что бы ни случилось, всегда помни, что я тебе говорила. Это очень важно. Ты должен пообещать мне, Джейк.

– Обещаю. Но все-таки что все это значит?

На секунду ему показалось, что она собирается объяснить немного подобней, но тут в дальнем конце комнаты зажужжал зуммер домофона.

– Слишком поздно, – шепнула девчонка. – Твой папа уже здесь.

4

Похоже, когда я подъехал к «Клубу 567», большинство детей играли во дворе. Паркуясь, я слышал разноголосый смех. Вид у них у всех был такой счастливый – такой нормальный, – и на миг мой взгляд скользнул по ним в поисках Джейка, в надежде увидеть его среди них.

Но, естественно, моего сына там не было.

Нашел я его внутри – он сидел ко мне спиной, сгорбившись над рисунком. Сердце немного кольнуло при виде его. Джейк мал для своего возраста и из-за этой позы казался еще крошечней и уязвимей, чем обычно. Словно пытался спрятаться в картинке, лежащей перед ним.

Кто смог бы его винить? Я знал, что ему тут не нравилось, пусть даже он никогда и не возражал против поступления сюда или не жаловался на это после. Но, похоже, у меня не было выбора. Со смерти Ребекки навалилось так много непосильных для меня событий: впервые мне пришлось самому отвести его в парикмахерскую; заказывать школьную форму; беспомощно теребить упаковочную бумагу, заворачивая его рождественские подарки, потому что я ничего нормально не видел из-за слез… Бесконечный перечень. Но по какой-то причине школьные каникулы оказались самым тяжелым испытанием. Как я ни любил Джейка, у меня не было возможности проводить весь день, все дни вместе с ним. Не чувствовалось, что осталось достаточно от меня самого, чтобы заполнить все эти часы, и хотя я проклинал себя за неспособность быть тем отцом, в котором он нуждался, правда заключалась в том, что иногда мне требовалось время и для самого себя. Чтобы забыть о пропасти между нами. Чтобы не обращать внимания на мою растущую неспособность нести свалившееся на меня бремя. Чтобы была возможность сломаться и поплакать немного, зная, что он вдруг не войдет и не увидит меня.

– Привет, дружок!

Я положил руку ему на плечо. Он не поднял взгляд.

– Привет, папа.

– Ну, чем занимался?

– Да так, ничем особенным.

Плечо под моей рукой едва уловимо дернулось. Казалось, его тело едва осязаемо, почему-то даже легче и мягче ткани футболки, которая на него надета.

– Поиграл тут кое с кем.

– Кое с кем? – переспросил я.

– С одной девчонкой.

– Класс! – Я наклонился над ним и посмотрел на лист бумаги. – И порисовать успел, я гляжу…

– Нравится?

– Ну, конечно! Просто здорово.

Вообще-то я не совсем понял, что там изображено, – вроде какой-то бой, хотя было совершенно невозможно определить, где какая сторона и что вообще происходит. Джейк очень редко рисовал что-либо статичное. Его рисунки словно оживали, на бумаге разворачивалось движение, так что конечный результат напоминал какой-то фильм, где ты видишь все сцены одновременно, накладывающиеся друг на друга.

Хотя Джейк был творческой личностью, и это мне нравилось. Это оказалось одним из направлений, в котором он напоминал меня самого – той связью, что нас объединяла. Хотя правда заключалась в том, что я едва ли написал хоть слово за те десять месяцев, что прошли после смерти Ребекки.

– Мы что, переезжаем в новый дом, па?

– Да.

– Выходит, тот человек в банке послушался тебя?

– Давай просто скажем, что я проявил творческую убедительность относительно щекотливого состояния моих финансов.

– А что такое «щекотливого»?

Меня почти удивило, что он этого не знает. Давным-давно мы с Ребеккой договорились разговаривать с Джейком как со взрослым, а если он не поймет каких-то слов, мы ему объясним. Он впитывал все, как губка, и частенько это приводило к странным результатам. Но «щекотливый» не было словом, которое мне хотелось бы объяснять ему прямо сейчас.

– Это означает повод для беспокойства для меня и человека в банке, – сказал я. – Не для тебя.

– Когда переезжаем?

– Как можно скорее.

– А как мы всё перевезем?

– Наймем фургон. – Подумав про деньги, я постарался перебороть укол паники. – Или просто перекинем всё на своей машине – хорошенько упакуем и сделаем несколько ходок. Наверное, абсолютно все взять с собой не получится, но можем перебрать твои игрушки и определить, что тебе хочется оставить.

– Я хочу оставить все, что есть.

– Посмотрим, хорошо? Я не собираюсь заставлять тебя избавиться от того, от чего ты избавляться не хочешь, но из очень многих ты уже вырос. Может, какому-нибудь малышу они больше понравятся…

Джейк ничего не ответил. Наверное, из многих игрушек он и вырос, но с каждой были связаны какие-то воспоминания. Ребекка всегда была ближе к Джейку, включая и игры, и я по-прежнему мог представить ее, сидящую на коленях на полу и передвигающую фигурки и кубики. Бесконечно, прекрасно терпеливая с ним во всем, в чем мне было трудно проявлять терпение. Его игрушки были вещами, к которым она прикасалась. Чем старше они становились, тем больше оставалось на них ее отпечатков пальцев. Невидимой концентрации ее присутствия в его жизни.

– Как уже сказал, я не собираюсь заставлять тебя избавиться от того, от чего ты избавляться не хочешь.

Что напомнило мне про его Пакет для Особых Вещей. Он лежал на столе рядом с рисунком – потертая кожаная папка, размером приблизительно с книгу в твердой обложке, закрывающаяся на застежку-молнию с трех сторон. На вид она напоминала органайзер без страниц, хотя бог знает, зачем Ребекке могла такая понадобиться.

Через несколько месяцев после ее смерти я перебрал кое-какие из ее вещей. Моя жена всю свою жизнь была большой барахольщицей, при всей своей практичности, и множество всякого ее старого хлама хранилось в коробках, убранных в гараж. Однажды я вытащил кое-что и стал просматривать. Некоторые вещи, совершенно не связанные с нашей совместной жизнью, относились к ее детству. Казалось, это должно было облегчить мне задачу, – но дудки. Детство является – или должно быть – счастливым временем, и все же я знал, что эти обнадеживающие, беззаботные артефакты привели к несчастливой концовке… Я невольно расплакался. Подошел Джейк, положил ладошку мне на плечо, и когда я не отреагировал сразу же, обхватил меня своими крошечными ручками. После этого мы просмотрели некоторые из этих вещей вместе; он нашел то, чему предстояло стать Пакетом, и спросил меня, можно ли ему это взять. Конечно же, можно, ответил я. Он может взять абсолютно все, что ему захочется.

Пакет был пуст на тот момент, но Джейк сразу же начал его заполнять. Некоторые из вещей перекочевали туда из запасов Ребекки. Там были письма, фотографии, мелкие безделушки. Рисунки, которые он нарисовал, какие-то важные для него предметы… Словно «хранитель» какого-нибудь чародея – вроде черной кошки или во́рона, – Пакет редко оказывался вдали от него, и, за исключением нескольких вещей, я и понятия не имел, что находится внутри. И не стал бы смотреть, даже если б подвернулась такая возможность. Это были его Особые Вещи, в конце концов, и только он имел право ими распоряжаться…

– Ну давай, дружок, – сказал я. – Собирай свои манатки, и пошли.

Джейк сложил рисунок и вручил мне. Что бы там ни было изображено, тот явно не был достаточно важен, чтобы удостоиться чести попасть в Пакет, – который он подхватил самолично и понес к двери, где на крючке висела его бутылка с водой. Я нажал на зеленую кнопку, отпирая дверь, и обернулся. Шэрон была поглощена мытьем посуды.

– Не хочешь попрощаться? – спросил я у Джейка.

Он обернулся в дверях и с секунду выглядел грустным. Я ожидал, что он попрощается с Шэрон, но вместо этого Джейк помахал пустому столу, за которым сидел в момент моего появления.

– Пока! – крикнул он. – Обещаю, что не забуду!

И, прежде чем я успел хоть что-то сказать, поднырнул под мою руку.

5

В тот день, когда умерла Ребекка, Джейка забирал я.

Днем, согласно собственному писательскому расписанию, я собирался поработать, и когда Ребекка спросила, не могу ли я забрать Джейка вместо нее, моей первой реакцией было раздражение. Согласно договору, следующую книгу предстояло сдать всего лишь через несколько месяцев, и бо́льшую часть дня я провел в безуспешных попытках хоть что-нибудь написать, – в смутной надежде, что в последние полчаса работы произойдет чудо. Но вид у Ребекки был бледный и дрожащий, так что я поехал.

На обратном пути в машине я изо всех сил старался задавать Джейку вопросы, как прошел его день, и абсолютно без толку. Совершенно стандартная ситуация. Либо он не помнил, либо не хотел разговаривать. Как обычно, казалось, что он куда охотней отвечал бы Ребекке, что, в сочетании с застрявшей книгой, заставляло меня чувствовать себя еще более тревожно и неуверенно, чем обычно. Едва мы подъехали к дому, как он молнией выскочил из машины. Можно он пойдет проведать мамочку? Да, сказал я ему. «Я уверен, что ей это понравилось бы. Но она не слишком хорошо себя чувствует, так что будь с ней помягче – и не забудь снять ботинки, потому что, сам знаешь, твоя мамочка терпеть не может беспорядка».

А потом я потолкался еще немного у машины, никуда не спеша и чувствуя обычную тоску – за что ни возьмусь, все наперекосяк! Медленно потянулся к дому, выложил барахло в кухне – и тут заметил, что ботинки моего сына не сняты и не оставлены в том месте, где я потребовал. Поскольку, естественно, он меня не послушался. В доме было тихо. Я предположил, что Ребекка пошла прилечь наверху, а Джейк поднялся к ней, и что всё в полном порядке.

Не считая меня.

И лишь наконец зайдя в гостиную, я увидел, что Джейк стоит в ее дальнем конце, возле двери, ведущей на лестницу, уставившись на что-то на полу, чего мне не было видно. Он стоял неподвижно, застыв, словно загипнотизированный тем, на что смотрел. Медленно подойдя к нему, я заметил, что Джейк совершенно не двигается, только дрожит всем телом. И тут увидел Ребекку, лежащую в самом низу лестницы.

После этого – словно провал. Знаю, что увел Джейка. Знаю, что позвонил в «Скорую». Знаю, что сделал все правильные вещи. Но хоть убей не помню, как я все это делал.

И что хуже всего, хоть он мне ничего и не говорил, я уверен, что Джейк прекрасно все помнит. 

* * *

Десять месяцев спустя мы вместе прошли через кухню, где чуть ли не все свободные поверхности были уставлены тарелками и чашками, а небольшое пространство стола у стены, остававшееся на виду, покрыто пятнами и крошками. Игрушки, раскиданные по голым половицам передней комнаты, выглядели позабытыми и заброшенными. При всех моих разговорах о необходимости разобрать игрушки перед переездом, мы вроде уже пробежались по всему своему барахлу, взяли все, что нужно, и оставили остальное раскиданным, словно мусор. Уже несколько месяцев над домом словно нависала темная тень, которая со временем становилась лишь темнее, словно день, постепенно склоняющийся к вечеру. Казалось, что когда умерла Ребекка, дом наш начал понемногу рассыпаться на куски. Но что удивляться, она всегда была его сердцем…

– Можно я возьму свою картинку, папа?

Джейк уже стоял на коленях на полу, собирая раскатившиеся по углам разноцветные фломастеры.

– «Волшебный мир»?

– Ну пожалуйста!

– Да, конечно же, можно. – Я положил картинку рядом с ним. – Сэндвич с ветчиной?

– А можно лучше вкусненького?

– Давай потом.

– Хорошо.

Я расчистил немного пространства в кухне и намазал маслом два ломтя хлеба, потом вложил в сэндвич три ломтя ветчины и разрезал его на четыре части. Пытаясь прорваться сквозь депрессию.

Шаг за шагом. Продолжай двигаться.

Я не мог удержаться, чтобы не подумать о том, что произошло в «Клубе 567» – Джейк помахал на прощание пустому столу. Насколько я помню, у моего сына всегда водились воображаемые друзья того или иного рода. Он всегда был ребенком-одиночкой – было в нем что-то закрытое и интроспективное, что, казалось, отталкивало от него остальных детей. В хорошие дни я мог притворяться, будто это лишь потому, что он самодостаточен и счастлив в своей собственной голове, и твердить себе, что все это абсолютно естественно. Бо́льшую же часть времени это не доставляло мне ничего, кроме тревоги и беспокойства.

Ну почему Джейк не может быть как все другие дети?

Более «нормальным»?

Отвратительная мысль, я знаю, но мне лишь хотелось защитить его. Когда ты такой тихий одиночка, мир может быть довольно жесток, а я не хотел, чтобы Джейк прошел через то же самое, через что прошел я в его возрасте.

Неважно: до настоящего момента эти воображаемые друзья заявляли о себе практически незаметно – больше похоже на небольшие беседы, которые он вел сам с собой, – и я не был уверен, что мне нравится это новое достижение. Я ничуть не сомневался, что девчонка, с которой, по его словам, Джейк разговаривал весь день, существует лишь у него в голове. Впервые он признал нечто подобное вслух – разговаривая с кем-то перед другими людьми, – и это меня слегка напугало.

Естественно, Ребекку это ничуть не смущало. «Все нормально – просто позволь ему быть самим собой». А поскольку во многом она разбиралась гораздо лучше меня, я изо всех старался следовать ее совету. Но теперь… Теперь я терялся в догадках, не требуется ли ему реальная помощь.

Или, может, он действительно был просто самим собой.

Вот еще одна угнетающая вещь, с которой я должен был бы уметь справиться, но не знал как. Я не знал, что в такой ситуации будет правильным, или как стать ему хорошим отцом. Господи, была бы тут сейчас Ребекка!

«Как же мне тебя не хватает…»

Но лишь при одной этой мысли могли появиться слезы, так что я решительно оборвал ее и подхватил тарелку. И едва успел сделать это, как услышал из передней комнаты тихий голос Джейка:

– Да. – И тут же, словно в ответ на что-то, чего я не слышал: – Да, я знаю.

По спине у меня пробежал холодок.

Я тихонько подошел к дверям, но не стал переступать порог – просто стоял, прислушиваясь. Мне не было видно Джейка, но солнечный свет, льющийся через окно в дальнем конце комнаты, отбрасывал его тень на подушки дивана – бесформенный силуэт, даже не сразу узнаваемый, как человеческий, но немного двигающийся, словно раскачивающийся взад-вперед на коленях.

– Я помню.

Потом – несколько секунд молчания, в котором единственным звуком было биение моего сердца. Я осознал, что затаил дыхание. Когда Джейк заговорил опять, голос его звучал гораздо громче, и в нем явственно звучала тревога:

– Я не хочу им говорить!

И в этот момент я переступил через порог.

На миг я не был уверен, что именно ожидаю увидеть. Джейк сгорбился на полу в точности там, где я его и оставил; только теперь он смотрел куда-то вбок, позабыв про лежащий рядом рисунок. Я проследил за его взглядом. Никого там не было, естественно, но он так пристально смотрел на пустое место, что было легко представить чье-то присутствие в воздухе.

– Джейк? – тихонько позвал я.

Он не обернулся ко мне.

– С кем это ты там разговариваешь?

– Ни с кем.

– Но я же слышал твой голос.

И тут он слегка повернулся, опять подхватил фломастер и принялся рисовать. Я сделал еще один шажок вперед.

– Не будешь ли так добр отложить свой рисунок и ответить мне?

– Зачем?

– Потому что это важно.

– Я ни с кем не разговаривал.

– Как насчет отложить фломастер, потому что я тебя попросил?

Но он продолжал рисовать; рука его двигалась теперь энергичней, фломастер описывал отчаянные круги вокруг маленьких фигурок на бумаге.

Горечь обиды сменилась злостью. Так часто Джейк казался проблемой, которую я не в состоянии решить, и я ненавидел себя за беспомощность и безрезультативность! И в то же самое время негодовал на то, что он никогда не давал мне никакой подсказки. Никогда не делал шаг навстречу. Я ведь хотел помочь ему – хотел удостовериться, что у него все в порядке! И не чувствовал, что преуспею в этом в одиночку.

Я осознал, что слишком сильно сжимаю тарелку.

– Твой сэндвич готов.

Я поставил тарелку на диван и даже не стал смотреть, прекратит он рисовать или нет. Просто развернулся и направился обратно в кухню, где прислонился к столу и прикрыл глаза. По какой-то причине сердце гулко ухало в груди.

«Мне так тебя не хватает! – мысленно обратился я к Ребекке. – Жаль, что тебя сейчас здесь нет! По множеству причин, но в данный момент потому, что я не думаю, что справлюсь!»

Я расплакался. А и плевать. Джейк либо рисует, либо ест; сюда он не войдет. Зачем ему сюда входить – ведь здесь он увидит только меня… Так что все нормально. Мой сын вполне может иногда тихонько поговорить с людьми, которых не существует. Поскольку я говорю столь же тихо, мне тоже можно.

«Мне так тебя не хватает…» 

* * *

В тот вечер, как и всегда, я отнес Джейка в постель. Как и всегда после смерти Ребекки. Он отказывался смотреть на место, в котором увидел ее тело, цеплялся за меня, затаив дыхание и зарывшись лицом мне в плечо. Так было каждый вечер, каждое утро, каждый раз, когда ему надо было в ванную. Я понимал, почему, но он становился тяжеловат для меня, и не только в плане веса.

Оставалось лишь надеяться, что скоро все изменится.

После того как Джейк уснул, я опять спустился вниз и сел на диван с бокалом вина и своим «Айпэдом», на который загрузил информацию о нашем новом доме. Вид фотографии на веб-сайте тоже вызывал у меня беспокойство, хотя и на каком-то другом уровне.

Можно было смело сказать, что как раз Джейк и выбрал этот дом. Я оказался неспособен поначалу увидеть его привлекательные стороны. Маленький, двухэтажный, отдельно стоящий – и даже не старомодный, а просто старый, с неуловимым налетом ветхости и запустения. Но было в нем и нечто диковатое. Окна казались странно расположенными, так что было трудно с ходу представить его внутреннюю планировку, а углы скатов крыши немного различались, отчего казалось, что дом пытливо – а может, даже сердито – склоняет голову набок. Но было также и более общее ощущение, мало поддающееся описанию – некое щекотание в затылке. Короче говоря, с первого же взгляда этот дом меня несколько нервировал.

И все же с того самого момента, как Джейк его увидел, он сразу на него запал. Что-то в этом доме полностью очаровало его – до такой степени, что он даже отказался смотреть остальные.

Когда Джейк сопровождал меня на первом осмотре, его этот дом словно загипнотизировал. Я же по-прежнему не был убежден в нашем выборе. Внутри оказалось довольно просторно, но мрачновато. Пыльные шкафы и стулья, пачки старых газет, картонные коробки, драный матрас в запасной комнате на первом этаже… Владелица, пожилая миссис Ширинг, рассы́палась в извинениях – все это принадлежало жильцу, которому она сдавала дом, объяснила женщина, и к моменту заключения сделки будет убрано.

Но Джейк был тверд, как камень, так что я организовал второй осмотр, на сей раз без него. Тогда-то и начал смотреть на дом совсем другими глазами. Да, вид у него был старомодный и малость перекошенный, но это придавало ему некий дворняжечий шарм. И то, что раньше представлялось сердитым взглядом, теперь казалось просто настороженностью, словно дом когда-то в прошлом обидели, и вам следовало постараться, чтобы завоевать его доверие.

Характер, предположил я.

Даже если так, мысль о переезде ужасала меня. Вообще-то в тот день какая-то часть меня надеялась, что банковский менеджер узрит истину сквозь полуправду, которую я скормил ему о своей финансовой ситуации, и отклонит мой ипотечный запрос. Хотя теперь я чувствовал облегчение. Оглядывая переднюю комнату, полную пыльных, разрозненных остатков жизни, которая у нас некогда была, я все ясней чувствовал, что мы оба не можем продолжать жить, как жили. Какие бы трудности ни ждали впереди, нам надо валить отсюда подобру-поздорову. И как трудно ни придется мне в ближайшие месяцы, моему сыну это нужно. Нам обоим это нужно.

Нам придется все начать с нуля. Там, где Джейка не придется носить на руках вверх-вниз по лестнице. Где он сможет найти друзей, которые существуют не только у него в голове. Где я не буду видеть в каждом углу своих собственных призраков.

Теперь, опять посмотрев на фото нашего нового дома, я подумал, что каким-то странным образом он подходит и Джейку, и мне. Что, как и мы сами, это белая ворона, которой трудно вписаться в какую-либо компанию. Что мы замечательно с ним сживемся. Даже название городка звучало тепло и ободряюще.

Фезербэнк[4].

Звучало как название места, в котором мы будем в полной безопасности.

6

Как и Пит Уиллис, детектив-инспектор Аманда Бек хорошо знала о важности первых сорока восьми часов. Руководимой ею группе предстояло провести следующие двадцать из них за обследованием различных маршрутов, которые мог избрать Нил Спенсер, а также опросами родственников и созданием психологического портрета пропавшего мальчика. Были получены фотографии. Проанализированы его последние известные действия. А потом, на следующее утро, ровно в девять проведена пресс-конференция, где средствам массовой информации было представлено описание Нила и его одежды.

Родители Нила молчаливо сидели по бокам от Аманды, которая обратилась к возможным свидетелям с просьбой немедленно выйти на связь. Всех троих регулярно освещали вспышки фотографов. Аманда из всех сил старалась не обращать на них внимания, но чувствовала, что родители Нила болезненно реагируют на каждый ярко-белый всполох, слегка вздрагивая, как от укола.

– Просим граждан проверить гаражи и сараи на своих участках, – объявила инспектор собравшимся.

Говорить она старалась спокойно и без эмоций. Главной ее задачей на данный момент, помимо обнаружения Нила Спенсера, было смягчить страхи населения, и хотя она вряд ли могла заявить с ходу, что Нил абсолютно точно не похищен, но, по крайней мере, была вполне вправе прояснить, на чем в данный момент сосредоточено расследование.

– Наиболее вероятное объяснение заключается в том, что с Нилом произошел какого-то рода несчастный случай, – говорила Аманда. – И хотя он отсутствует уже пятнадцать часов, мы очень надеемся, что найдем его в добром здравии, и скоро.

В частных же беседах она не выказывала подобной убежденности. 

* * *

Одним из первых действий, предпринятых Амандой по возвращении в управление, после того как пресс-конференция закончилась, был приказ без лишнего шума собрать всех лиц, ранее совершавших преступления сексуального характера, и подвергнуть их основательному допросу.

На протяжении дня территория поисков расширилась. Участки проходящей через городок реки – маловероятный вариант – были протралены драгами, и начался широкомасштабный подомовой обход. Анализировались записи с камер наблюдения. Их Аманда изучила лично – на них было видно начало пути Нила, но после того как он вышел на пустырь, следы его терялись, и больше он нигде не появлялся. Где-то между двумя определенными географическими точками мальчик бесследно исчез.

Окончательно вымотанная, Аманда потерла лицо, чтобы немного взбодриться.

Полицейские вновь отправились на пустырь, на сей раз при дневном свете, и обследование карьера продолжилось.

По-прежнему нигде не было и следа Нила Спенсера.

А вот в средствах массовой информации он появлялся регулярно. В новостях постоянно показывали его фотографии, особенно часто ту, на которой он застенчиво улыбался в футбольной рубашке, – это был один из немногих нашедшихся у родителей снимков, на котором мальчик выглядел радостным. В репортажах демонстрировались схематические карты, на которых ключевые места были обведены красными кружками, а возможные маршруты выделены желтыми пунктирными линиями.

Запись пресс-конференции тоже дали в эфир. Аманда просмотрела ее на своем планшетном компьютере уже тем же вечером, в постели, и подумала, что вид у родителей Нила на экране даже еще более пришибленный, чем показалось поначалу. На дневном инструктаже она предостерегла своих сотрудников, многие из которых тоже были родителями, что, хотя обстоятельства, окружающие исчезновение Нила Спенсера, неоднозначны и противоречивы, с его матерью и отцом следует обращаться с максимальной деликатностью. Не стоило и говорить, что родители они далеко не образцовые, но Аманда не подозревала их в том, что они каким-то прямым образом вовлечены в исчезновение своего сына. Согласно полицейским досье, отец привлекался за ряд незначительных правонарушений – появления в общественных местах в пьяном виде и нарушения общественного порядка, – но ничего такого, из-за чего к нему стоило приглядеться попристальней. Матери с полицией дела иметь не приходилось. Но, что более важно, оба, похоже, были действительно всерьез потрясены случившимся. И оба обошлись без взаимных упреков, как ни трудно это было представить.

Оба искренне хотели, чтобы сын вернулся домой. 

* * *

Спала Аманда плохо и вернулась в управление ни свет ни заря. С момента исчезновения Нила прошло уже больше тридцати шести часов, и лишь считаные из них ей выпало потратить на отдых. Сидя у себя в кабинете, она размышляла о пяти категориях пропажи детей и все более приходила к весьма печальному заключению. Она не считала, что родители Нила бросили его или выгнали из дому. Если с ним произошел какой-то несчастный случай по пути домой, его уже давно нашли бы. Похищение кем-то из родственников представлялось крайне маловероятным. И хотя ничуть не исключалось, что он мог просто сбежать, она отказывалась верить, что шестилетний мальчишка мог бы так долго скрываться без денег или каких-либо припасов.

Не сводя взгляда с фото Нила Спенсера, прикнопленного к стене, Аманда прикинула вероятность самого кошмарного сценария.

Похищения кем-то, не являющимся членом семьи.

Люди в массе своей обычно считают это похищением каким-нибудь чужаком, но здесь как раз важна точность. Детей в этой категории редко похищают люди, совершенно им не известные. Чаще всего похититель уже имеет с ними какого-то рода приятельские отношения, заманивает их, как-то втирается в доверие, хотя и располагается где-то на периферии их повседневной жизни. Так что фокус расследования теперь сместился – те направления, которые на протяжении предыдущих полутора суток считались второстепенными, вышли на первый план. Друзья семьи. Семьи друзей. Более пристальное рассмотрение известных лиц, совершавших преступления сексуального характера. Интернет-активность в доме. Аманда вновь загрузила имеющиеся записи с камер наблюдения и принялась пересматривать их под другим мысленным углом, сосредоточившись теперь не столько на добыче, сколько на потенциальных хищниках, которые могли оказаться на заднем плане.