– НЕ НАДО!

Но ее хриплый крик был заглушен звуком удара, с которым человек врезался в бок машины.

Он с самого начала собирался поступить именно так, поняла Татьяна, он же робот, он все рассчитал.

Чудовище вздрогнуло. Огромный тупой нос начал с усилием отворачивать в сторону. Акула, которую отталкивали от добычи, упрямо пыталась двигаться по прежней траектории, но теперь ей мешали.

Мужчина застыл, навалившись на автомобиль. Татьяна видела, как переднее колесо оторвалось от склона, медленно крутясь в воздухе. Яростно блеснули диски.

Тишина придавала происходящему оттенок ирреальности.

Она заковыляла вперед. За спиной послышался быстрый топот, и мимо, едва не задев ее, промчалась Мышь. Татьяна машинально отметила, что она босиком. Там, где женщина увязала в песке, легкая девчонка пронеслась, будто по беговой дорожке.

В кулаке она сжимала осколок зеркала. Он вспыхивал на солнце, словно посылая морзянкой сигнал «SOS». Когда Мышь упала на колени возле фигурок, Татьяна догадалась: это не зеркало, а нож.

Тишину нарушил яростный крик. В отличие от мужчины, девчонка верещала – зло, остервенело. Ее вопль подхлестнул Татьяну, она рванула вперед, забыв про боль. Но девушка уже оттаскивала детей в сторону.

Она что-то пронзительно крикнула – Татьяна не разобрала слов, – и мужчина отступил назад.

Машина тяжело осела на склон и покатилась вниз, подпрыгивая на корнях. Разогнавшись, вылетела на берег, со скрежетом ударилась бампером о валун и с плеском съехала в воду. Накренилась – и медленно начала погружаться.

Дети плакали, вцепившись в девушку. Мужчина сначала сел на песок, потом лег.

Татьяна почувствовала, что сжимает что-то в правой руке. Подняла ее к глазам, рассмотрела с удивлением, будто это чужая часть тела. Ладонь была обмотана шнуром. Она зачем-то взяла из коттеджа Мыши шнур, которым та была связана.

«Зачем-то», – повторила про себя Татьяна.

Если последние дни чему-то и научили ее, так это тому, что у любой случайности есть какое-то предназначение, надо только понять, в чем оно заключается.

Кирилл

«Я выпил то, что в чайнике», – сказал Макар со странной усмешкой.

Кирилл застыл, глядя без выражения. Пискнул таймер на запястье. В эту секунду он должен был выбить из-под жертвы подставку. Но Кирилл не мог. В его памяти раз за разом проигрывалась короткая сцена: он своими руками подносит чашку к губам сыщика, размышляя об изяществе этой минуты…

– Чай, – бесцветным голосом повторил он.

– Отчего вы решили, что это был чай? Кирилл, для героя-охотника вы на удивление туго соображаете. А главное, раз за разом совершаете одну и ту же ошибку, хотя я уже тыкал вас в нее носом. Очнитесь, мой самодовольный друг! – Илюшин за спиной щелкнул пальцами, и Кирилл вздрогнул. – Между нами нет ни малейшего сходства. Забираться в чужие коттеджи способны не только вы, для этого не нужно специфических умений. А вот в чужие аптечки вы не заглядывали.

– При чем здесь…

– В них можно обнаружить массу интересных лекарств, – продолжал Макар. – Например, транквилизаторы.

Кирилл помотал головой, стряхивая одурь. Какие транквилизаторы? Зачем?

Он едва способен был проталкиваться сквозь поток чужих слов, точно рыба, оказавшаяся вместо воды в прозрачной глицериновой толще. В какой-то момент – в какой? – изменилась не только среда обитания, но и что-то еще. «Глицерин и леска», – подсказала Динка в его голове и засмеялась, и продолжала тихо смеяться все время, пока он пытался сообразить, что она имеет в виду.

Леска. Она тянулась из его губы. Боли от крючка не было; но была внешняя сила, едва заметно направляющая его движение, в то время как Кирилл был уверен, что сам выбирает путь.

«Глицерин и леска», – повторил он про себя. Тихий Динкин смех прошелестел, как тростник над озером, и стих.

Что сказал Макар? Транквилизаторы…

– Нервишки шалят? – нашелся Кирилл.

– Две упаковки таблеток, растворенные в стакане воды, – сказал Макар. Поморщился и с видимым усилием сглотнул. – Годное средство. Угнетает сразу нервную, дыхательную и сердечную системы. Я украл, называя вещи своими именами, транквилизаторы у женщины, которую вы до сих пор считаете матерью Стеши и Егора, хотя она не имеет к ним отношения. Размолол. За пять минут до вашего появления высыпал в чайник, размешал и стал ждать, когда вы появитесь. Остальное вы сделали своими руками.

– Бред! – яростно выплюнул Кирилл. – Ты просто тянешь время! Несешь первое, что придет в голову! Пытаешься испортить мне… игру!

– Я ее уже испортил, – сказал Илюшин.

Он закрыл глаза, вдохнул, нехорошо улыбнулся – и снова посмотрел на Кирилла.

Однажды Кирилл ждал поезда, стоя на платформе. Он глубоко задумался, незаметно сдвигаясь все ближе к краю, подталкиваемый проходящими мимо людьми, и очнулся от резкого рывка: его дернули назад за капюшон. А затем волна теплого воздуха снесла Кирилла, распластала по стене. Поезд давно уехал, а Кирилл стоял, запоздало переживая животный страх. Стук вагонов гремел у него в ушах; он не слышал, как отчитывает его пожилой сердитый мужчина, только видел, как шевелится перед ним старое мятое лицо.

Схожий страх он испытал и сейчас. Короткий, как удар.

За те несколько секунд, что Илюшин стоял с прикрытыми веками, с ним что-то произошло. Как будто предыдущая версия обновилась и новая имела с ней мало общего. Заострились черты лица, ободок радужки почернел, и на контрасте с ним радужка высветилась до ледяного серебра.

В памяти Кирилла мелькнул каракал, которого он видел в зоопарке, – степная рысь, некрупный хищник: длинное мускулистое тело, настороженные уши. Зверь бесстрастно смотрел на Кирилла сквозь прутья клетки прозрачными глазами, а затем вздернул верхнюю губу, словно в улыбке.

Но это был оскал.

Кирилл тогда невольно отступил на шаг от клетки.

То же самое он сделал и сейчас.

Ему пришлось напомнить себе, что руки у добычи связаны, а на шее затянута петля. Кирилл вглядывался в новое лицо своей жертвы, пытаясь проанализировать изменения и прогнать иррациональный страх. Провалились носогубные складки, между бровями пролегла морщина, губы стали тоньше и злее… Но главное – выражение глаз. Перед Кириллом стоял человек, которому ни при каких обстоятельствах нельзя было дать меньше сорока лет.

– Вы мне вовремя подвернулись, – с усмешкой сказал человек, разглядывая оцепеневшего Кирилла. – Осточертело все несказанно. А с вами появился шанс уйти красиво.

«Уйти красиво», – эти слова Кирилл говорил себе, готовя последнюю охоту.

Илюшин хотел еще что-то сказать, но вновь болезненно поморщился. Кадык у него дернулся, словно его толкнули изнутри.

– Ты решил покончить с собой? – медленно сказал Кирилл.

Невозможно. Это какая-то глупость, он врет, он пытается его перехитрить!

По лицу сыщика разлилась бледность.

– Довольно давно. – Он растянул синеющие губы в усмешке. – Ждал подходящего случая. Не хотел огорчать Серегу, у него такие старомодные представления о самоубийствах… Вы, милый трогательный юноша, просто подарок судьбы.

– Почему покончить?! – вырвалось у Кирилла.

– Потому что… с вами… скучно. Ничего нового… много лет. – Илюшин, дернув подбородком, хватанул воздух ртом, скривился, будто сердясь, что его отвлекли от важных дел. – Вокруг посредственности с амбициями… Вроде вас. Надо было сделать это еще пять лет назад. Зря… тянул. А, может, и не зря. Дождался.

Кирилл покачал головой. Нет, он не верил ему. Притворство, актерство! Человек способен имитировать все, что угодно, в том числе затрудненное дыхание…

«Невозможно только побледнеть по собственному желанию», – снова тихо шепнула ему на ухо Динка. И рассмеялась.

Илюшин был уже не бледным, а белым. Кирилл до последнего цеплялся за мысль об игре света, но больше нельзя было отрицать очевидное.

Он растерянно зашевелил губами.

– Торжество заурядности, – с усмешкой сказал Илюшин, собрав последние силы. – Вы так пыжились… были так уверены в своем интеллекте… Я решил дать вам прощальный щелчок по носу. Посмотрите на себя. Вы – ничтожество. Неудачник! Какое… позорное… завершение карьеры!

Он вдруг подмигнул. Кирилл от растерянности чуть не ответил тем же, но угол рта Макара перекосило, увело вверх, словно кто-то пытался на живую нитку стянуть его щеку и бровь. Губы посинели. Тело выгнуло дугой, по лицу прошла судорога; несколько мгновений сыщик смотрел вверх и куда-то вбок, на макушки сосен, а затем глаза его закатились, и Макар обвис в петле.

«Сдох», – торжествующе шепнула Кириллу на ухо Динка.

Кирилл пошатнулся, как от удара.

Сыщик его переиграл.

Он не просто испортил его последнюю, главную охоту. Он уничтожил ее, а заодно и все предыдущие; он не оставил ничего от достижений Кирилла; трофеи, развешанные на стенах его воображаемой тайной комнаты, покрылись плесенью и растеклись, источая зловоние, – он отчетливо ощутил его сладковатый удушливый запах.

Илюшин сделал все так, как хотел он, а не так, как спланировал для него Кирилл. Сложнейшая подготовка, расчеты, – все потеряло смысл. Безупречно подогнанные друг к другу шестеренки обратились в вихляющиеся колеса телеги, летящей под откос; падающие друг за другом костяшки домино, которые должны были сложиться в прихотливый узор, – в развалившуюся гнилую поленницу, из которой брызнули мыши.

С губ Кирилла сорвался вопль. Он бросился к стволу, одним взмахом ножа перерезал веревку. Тело ударилось о землю с таким громким стуком, что Кирилл в ужасе подумал: «Не успел».

Но сыщик еще дышал. Ноги судорожно подергивались. Кирилл потратил несколько мучительно долгих секунд на то, чтобы освободить ему руки; перевалил его на спину, поправил голову.

– Ты у меня не сдохнешь, сволочь, – отчаянно бормотал он. – Жить будешь, гнида… Уйдешь, когда я тебе разрешу, понял? Понял?!

В ушах зазвучали слова инструктора по оказанию первой медицинской помощи, повторяясь, точно код: «Отсутствие сознания, дыхания, пульса. Отсутствие сознания, дыхания, пульса».

Признаки клинической смерти. Двух из трех достаточно, чтобы начинать сердечно-легочную реанимацию.

Кирилл опустился на колени рядом с Илюшиным. Поставил ладони на грудину, как учили. «Локти выпрямленные. Шестьдесят нажатий в минуту». Собственное сердце скакало, будто туго надутый резиновый мяч, вверх-вниз, от желудка под горло и обратно; лоб покрылся испариной, руки тряслись.

«Неудачник. Торжество заурядности».

– Ты неудачник, ты! – выкрикнул Кирилл, чувствуя, что по щекам текут слезы. – Даже сдохнуть нормально не сумел!

Он забыл о Сергее, забыл о таймере; его переполняли бессильная ярость и отчаяние.

Кирилл устроил для него такой красивый финал, он привел его на эту поляну, к озеру… он так старался!.. И что получил взамен?

Ему плюнули в душу. Нагло, цинично. Так нищий харкает в ладонь, протягивающую ему краюху хлеба.

«Господи, – взмолился Кирилл, – не дай ему умереть! Господи, ты же можешь!»

Нажатие, второе, третье! Считать про себя. Дышать равномерно. Сердце по-прежнему прыгало как мяч, который девочка Таня зашвырнула на другой берег реки; прыг-прыг-прыг по сухой земле, пугая уворачивающихся кузнечиков; Таня не плачет, она следит за мячом сухими глазами, потом говорит: «Возвращайся», – и протягивает руку к воде; тогда мертвый Грека, изъеденный раками, встает из реки и идет за ней.

– Вста-вай! – выдыхал Кирилл. – Вста-вай!

Возвращайся!

Илюшин дернулся и открыл глаза.

Мысленный сигнал опасности слился с писком таймера, предупреждавшего, что время вышло.

Кирилл потянулся за ножом, мгновенно приняв решение: все, охота закончена; хватит и того, что сыщик погибнет от его руки, а не по своему желанию.

Какая-то сила отбросила его назад. Он сначала ударился ладонями о землю, пытаясь предотвратить падение, и лишь затем ощутил удавку на шее. Кто-то набросил на него петлю. Кирилл захрипел, вцепился в нее, пытаясь ослабить узел, но его потащили, точно игрушечную машинку на веревочке; он видел собственные ноги, оставляющие в земле две борозды. Петля давила все сильнее, воздух вдруг закончился – весь, и внутри, и снаружи, а вместо него пришла боль. Грудь раздирало этой болью. Перед глазами заплясали черные точки; он хрипел; он задыхался.

– Вы его убьете, – донеслось до него сквозь звон в ушах.

Хватка на горле слегка ослабла. Немного придя в себя, он понял, что сидит, прислонившись к сосне, – той самой, на которой хотел вздернуть Илюшина. Его привязали за шею к стволу.

Но руки и ноги оставались свободны. Кирилл отчаянно изогнулся и снова вцепился в петлю, пытаясь освободиться от нее.

Бамц! – ему врезали по щеке. Кирилл никогда в жизни не получал оплеух. Ему показалось, что глазные яблоки сейчас выкатятся из глазниц.

Он зажмурился. А когда поднял веки, перед ним сидела мертвая Татьяна.

После всего, что произошло, в этом даже была своя логика.

Глава 15

Сыщики

– Женщина, которой испортили отпуск, – это страшная разрушительная сила, – сказал Макар Илюшин.

Они вновь сидели на веранде: Илюшин за столиком, на котором стояли чайник, сахарница и синяя чашка, Бабкин – полулежа в кресле, под пледом. Солнце опускалось за лес, розовые и сиреневые облака собирались в небесный замок.

– Поверить не могу, что ты мне ничего не сказал. – Бабкин пытался протянуть руку к чайнику, охнул и решил обойтись без чая. Спину сорвал, как пить дать. Тьфу ты, черт! Отдохнул, называется. Набрался здоровья.

– Не сказал, потому что ты бы все испортил, – невозмутимо заметил Макар. – Я оберегал тебя.

– Оберегал? Если бы ты соизволил поставить меня в известность, – от злости Сергей начал подражать витиеватому стилю Илюшина, – я бы сейчас не кряхтел тут как престарелый инвалид, неспособный самостоятельно поднять задницу со стула! Мы бы скрутили этого молодца, когда он пришел к нам, и на этом бы все и закончилось. Страшная разрушительная сила – это ты! Или тебе не понятно, что только благодаря чуду сегодня обошлось без жертв?

Илюшин светло улыбнулся, глядя на закат.

– Чудо – это я!

– Тьфу! Как об стенку горох.

Макар встал. Ушел в дом, хлопал там дверцами шкафчиков, вернулся с кружкой и печеньем. Пока Бабкин хмуро молчал, заварил новый чай и сунул ему под нос кружку, от которой поднимался пар.

– Сахару сколько? – мрачно осведомился Сергей.

– Шесть ложек. Не обожгись.

Бабкин неохотно принял кружку. Но чай оказался вкусным, сладким, совершенно таким, как он любил. Илюшин поставил блюдце с печеньем ему на колени и вернулся на свое место.

– Если бы мы скрутили Кирилла, когда он пришел к нам, – уже без улыбки сказал он, – парень ни словом не обмолвился бы о детях. Это первое и самое очевидное соображение.

– Ты не мог об этом знать, когда готовил свой… – Бабкин осекся, пытаясь подобрать самое точное определение. – Извращенный! Свой извращенный план.

– Я предполагал, что он придумал что-то сложное.

– Почему ты вообще решил, что это он? – сердито спросил Бабкин. – Почему не Чухрай? Не Тимур? Не этот сонный глист со своей бабой, которые не вылезают из дома?

– Пойдем с конца. – Илюшин протянул руку за пледом – к вечеру ощутимо похолодало. – Сонный глист, как ты справедливо заметил, не вылезает из дома. Кроме того, я знал, чем они там постоянно занимаются, и это исключало их из круга подозреваемых. Но об этом потом. Что касается Чухрая, он почти всегда находился у нас на глазах. Но дело даже не в этом – не так сложно изыскать время, чтобы убить человека, если задаться такой целью. Но Чухрай, будь он убийцей, никогда не стал бы охотиться на своей поляне.

– Потому что он владелец Озерного? – фыркнул Бабкин и собирался возразить, но Илюшин перебил его:

– Потому это место ему слишком дорого. Он мог застроить весь берег, а выстроил восемь коттеджей. Как человек с большой практической сметкой, он не мог не понимать, что исчезновение двух женщин, отдыхавших тут, очень быстро привело бы сюда полицию. Привезли бы собак, стали везде искать… Ему это как ножом по сердцу. Чухрай здесь хозяин, а хозяин не позволяет себе пачкать в собственных угодьях.

– А Тимур?

Макар усмехнулся.

– Отчего ты исключаешь повариху? Валентина Юхимовна – тот еще фрукт! Видел, как она косилась на подружку Кирилла? У нее достаточно сил, чтобы задушить или прирезать человека, ей прекрасно знакомы окрестности…

– Юхимовна постоянно на виду, – отрезал Бабкин. – Вернись к Тимуру.

– Я выбирал между ним и Кириллом. У меня была гипотеза, что все происходящее – дело рук Беспаловой, и я рад, что она оказалась ошибочной. Что ты смотришь? Убила Настю – и исчезла.

– Зачем?

– Это другой вопрос. Тимур мог убить из-за клада или боясь разоблачения перед Чухраем – в общем, из страха или от жадности. Но в тот день, когда исчезла Татьяна, он был на виду у всего лагеря. Помнишь, он забыл плотно закрыть дверь морозильника с мясом? Наросла шуба в палец толщиной. Валентина Юхимовна кричала на Тимура, как старый капрал на новобранца, заставила размораживать камеру и мыть каждую полку. Если бы он хоть на пять минут скрылся с глаз, она бы его самого в этот морозильник закатала. Кроме того, он маленького роста. Зарезать жертву это ему не помешало бы. А задушить – да.

– У него еще и пальцы в порезах, – подумал вслух Сергей. – Не умеет он с ножами. Мясо разделывает бездарно, опять же.

– Вот именно.

Они помолчали.

– Ладно. Ты решил, что это Кирилл, – мрачно сказал Сергей. – И пришел к выводу, что ты – следующая жертва. С чего бы?

– Я его видел. – Макар невозмутимо долил себе чай.

Бабкин уставился на него.

– Кирилл приходил в тот вечер, когда мы вернулись из похода, – продолжал Илюшин. – Стоял у нас под окнами и очень старался, чтобы я его не заметил. Воспитание не позволило мне показать, что он раскрыт, так что я ему подыграл. Мне было очень интересно, что он хочет… Но тогда у меня не было никаких идей. Ну, кроме одной, – скромно добавил он, – что сердце его навсегда отдано мне. Поэтому я не стал тебе ничего говорить, чтобы не компрометировать юношу. Да, и еще кое-что…

Он замолчал, сосредоточенно размешивая содержимое чашки. Бабкин хорошо знал, что Илюшин не любит чай с сахаром.

– Ну! – не выдержал он.

– Ты о чем-то беспокоился. Постоянно, а самое главное – не отдавая себе в этом отчета. Я поначалу предположил, что это как-то связано с детьми, поскольку с ними явно было не все в порядке…

– Слушай, ты постоянно упоминаешь о них. Объясни уже!

– Чуть позже. Ты крутил носом, осматривался, высовывался на крыльцо… Вел себя как сторожевой пес при сменившемся ветре. Я не сразу сопоставил все эти мелочи. Окончательная картина сложилась у меня только вчера вечером. Таким образом, я исходил из трех вводных. Первая – он придет именно за мной. Вторая – тебя он нейтрализует, но не убьет. Третья – его план задействует всех обитателей лагеря, чтобы никто не мог ему помешать.

– Меня-то с чего он должен был оставить в живых?

– А ему не из чего было тебя убивать. – Илюшин с беззаботным видом закинул руки за голову.

Сергей непонимающе нахмурился.

– Как это – не из чего?

Макар засмеялся.

– Сережа, ты очень здоровый лось. Нас двое, то есть шансов подкрасться к тебе незамеченным, чтобы задушить, у него практически не было. Он же не ниндзя!

Во взгляде Бабкина, брошенном на Илюшина, не было и намека на симпатию.

– Да пристрелить – чего уж проще! – рявкнул он. – Или ты думаешь, меня пули не берут?

Макар отрицательно покачал головой.

– Не проще. Неужели ты не заметил, какой он трепетный? Крови боится, грязи боится… От дохлой птицы его всего перекосило. Руки протирает спиртовыми салфетками… Я бы не удивился, если бы узнал, что у него обсессивно-компульсивное расстройство в слабой форме. Поэтому, кстати, когда я понял, что убийца все-таки Кирилл, у меня не осталось сомнений, что он не режет свои жертвы, а душит. Процентов пять я оставлял на экзотические способы умерщвления.

– На ядовитую змею в кармане?

– Он не умеет обращаться ни с детьми, ни с животными, – серьезно возразил Илюшин. – Вообще довольно занятный тип! Обаятельный, предельно рациональный, инфантильный…

– Про психологический портрет этого урода ты мне сейчас не задвигай, будь добр!

– Ладно, не буду. Я рассудил так: он должен бескровно вывести тебя из игры. Для этого подходили дети, но дойдя до этой мысли, я застопорился: не мог сообразить, что именно он придумает. У меня было восемь вариантов, не пересекающихся друг с другом. Но какой из них выберет Кирилл? Гадать не имело смысла, я решил просто дождаться и посмотреть.

Сергей хотел высказать все, что он думал по поводу «дождаться и посмотреть», но вспомнил, что не давало ему покоя все это время.

– Почему дети не кричали?

Он не успел спросить их об этом в хаосе сегодняшнего дня, заполненного полицией, врачами и снова полицией.

– Потому что Кирилл – довольно начитанный юноша, – без улыбки сказал Макар. – И «Зеленую милю» Стивена Кинга он хорошо помнил.

Бабкин нахмурился, пытаясь понять, что имеет в виду его друг.

– Я только фильм смотрел…

– В книге убийца вывел из дома двух сестер при спящих родителях, пригрозив каждой, что если она поднимет шум, он убьет вторую. Кириллу было проще: он проник в дом через открытое окно, просто вырезав москитную сетку, и сначала связал взрослых. А потом пришел к Стефании и Егору. Заткнул им рты, скрутил. Времени, чтобы поднять тревогу, у них, в общем-то, не было. Да и мы их не услышали бы. Но я уверен, ни один из них не стал бы кричать, потому что боялся за второго. Понимаешь, это всегда работает. Поэтому…

Илюшин замолчал.

– Что – поэтому?

– Забыл, что хотел сказать, – солгал Макар, глядя на Бабкина ясными глазами.

Бабкин протянул ему опустевшую чашку и ухмыльнулся, наблюдая, как Илюшин ходит туда-сюда с закипевшим чайником. Эта суета вокруг него слегка компенсировала ему отвратительные впечатления сегодняшнего дня. Макар разыграл партию один; по сути, он сделал то же, что и Кирилл, – использовал его как пешку.

– Я должен был. – Илюшин поставил рядом с ним кружку.

– Что?

Сергей почти не удивился: Макар иногда начинал отвечать на его невысказанные мысли; его беспокоило только, что в последнее время это случается все чаще. То ли Илюшин постепенно наращивал телепатические способности, то ли он сам стал до ужаса предсказуем.

– Единственный, кто мог бы его обыграть, – это я, – мягко сказал Илюшин. – У тебя бы не получилось.

Бабкин разозлился:

– А не надо было эту вашу шахматную партию затевать! Нашелся… Ботвинник!

– Допустим, я поделился бы с тобой своими предположениями. Что бы ты предпринял?

Сергей ответил, не задумываясь:

– Стал бы следить за этой гнидой. Поймал бы его на попытке залезть в дом ребят.

– И что потом? Он придумал бы десяток оправданий, и в любом случае проникновение в чужое жилище ничем серьезным ему не грозило. У нас нет ни одного тела, ни одной улики, чтобы привязать его к убийствам. Девушка, судя по всему, прятала в сарае Беспалову, спасая ее, – но вряд ли она видела, как Кирилл душил Татьяну. Впрочем, это мы узнаем, когда она придет в себя. И Беспалова не видела, кто подкрался к ней сзади. С таким же успехом можно было бы обвинить в убийствах Дину.

– Чем, интересно, Кирилл держал ее? – подумал вслух Бабкин.

– Сам у нее спросишь. У меня к ней тоже много вопросов.

Из дома на другой стороне озера показались дети. Сергей надеялся, что они быстро придут в себя. За ними вышли двое взрослых, волоча тяжелые сумки. Он ощутил слабый укол разочарования: Стеша и Егор не попрощались с ним. «После всего, что случилось, скажи спасибо, если они вообще потом вспомнят твое имя», – одернул он себя.

Но мужчина и женщина, погрузив сумки в багажник, уехали одни.

Бабкин от удивления попытался привстать, чтобы убедиться, что все правильно разглядел, но от боли в пояснице охнул и вернулся в прежнее положение.

– Почему они оставили детей? – недоуменно спросил он.

Макар проследил за его взглядом.

– А, это ненадолго, – небрежно сказал он.

– В смысле? Родители скоро вернутся?

Илюшин чему-то рассмеялся.

– Сомневаюсь.

– Объяснишь ты мне или нет?..

– Подожди, не торопи события. Если я правильно понимаю… – Он взглянул на телефон. – Она появится где-то через час. Может, потеряет еще полчаса, когда ее остановят на дороге за превышение скорости.

– Кого? А, черт с тобой!

Бабкин по опыту знал, что если Илюшин решил держать язык за зубами, разговорить его не удастся.

– Я понял, – сказал он. – Ты Кирилла спровоцировал.

– Скорее, отошел в сторону.

– Подбил исполнить задуманное, – стоял на своем Сергей. – Рискуя толпой народа. Гордей едва остался жив…

Макар помахал детям, кто-то из них махнул в ответ.

– Потому что это мое собственное решение проблемы вагонетки, – спокойно ответил он. – Да, Кирилл чуть не убил Чухрая, и дети могли погибнуть. Ты прав. Но если бы он сбежал или выкрутился, он бы продолжил убивать, и чем дальше, тем чаще. Меньше чем за две недели здесь он задушил двоих! И вот еще что. Может, ты не обратил внимания, но у него произошел количественный переход в качественный. Прежде Кирилл убивал тихо, хоть и буквально на наших глазах, а тела прятал. А сейчас решился на огромное театральное представление. Ты только представь, как сложно было организовать все это в одиночку! Мы с тобой даже с двумя детьми не смогли бы справиться! А Кирилл запер Тимура, – Илюшин начал загибать пальцы, – вырубил Чухрая, связал женщину и мужчину, потом привел Стешу с Егором на другой берег, там использовал их как реквизит…

– Это все не так сложно, как кажется, – буркнул Сергей.

– Если у тебя в запасе целый день, может, и не сложно. Я еще не упомянул его подружку, с которой Кирилл обошелся довольно круто! И только после этого пришел к нам. Он действовал в открытую, ничего не боялся. Я до последнего подозревал, что он собирается покончить с собой после того, как расправится со мной. Так сказать, поставит красивую точку. Это вызывало бы хоть какое-то уважение… Но я ошибся. Ты же видел – полиция нашла его машину. Вещи, продукты, вода… Он собирался сбежать. Потом вынырнул бы под другим именем. И все продолжилось бы, с поправкой на то, что теперь его не сдерживала бы осторожность, – ведь ему все удалось!

Бабкин осторожно поставил чашку на пол. Ему совершенно расхотелось пить.

– Макар, ты осознаешь… – начал он, чувствуя, что не хватает слов. – Ты понимаешь или нет, что ты пожертвовал всеми нами, близкими, живыми, черт возьми! – ради еще не случившихся жертв? Мы же – вот! – он с растерянностью обвел рукой берега озера. – Дети играли на твоих глазах. Чухрай водил нас в лес. Тимур тут тоже… с палкой своей дурацкой. Как ты мог сделать такой выбор? Подставить нас всех ради своей, мать твою, интеллектуальной игры?

Илюшин хотел ответить, но Бабкин не дал ему сказать.

– Ты же никого не пожалел, – продолжал он, заводясь. – Дети… да он убил бы Стешу или ее брата, это чудо, что не убил, и нет, Макар, это чудо – не ты! Не ты, понимаешь?! У тебя мания величия развивается… Я раньше думал, ты это все в шутку… но в этот раз ты перешел границу. Так нельзя, как ты! Это… – он чуть не сказал «предательство», но спохватился: у него не было привычки оперировать такими категориями. – Так нельзя, – ожесточенно повторил он.

– А как можно? – спросил Макар. – Когда я тебя спросил, что бы ты предпринял, ты сказал, что задержал бы Кирилла. Отлично! А потом, когда пришлось бы его отпустить? Он мстителен и очень умен. Скажу тебе откровенно: я бы после такого поступка очень крепко задумался о Машиной безопасности.

Сергей вздрогнул.

– Чему ты удивляешься? – Илюшин подался к нему, блестя глазами. – Кирилл не просто придушил свою подружку, он выбрал для нее довольно мучительную смерть, долгую, похожую на пытку. Он не запер Чухрая, как Тимура, он попытался его убить, а все потому, что лодочник ему не нравился. Ты говоришь, я пожертвовал вами? Но как еще я должен был его остановить, зная все то, что я тебе рассказал? Если я понимал, что куда ни поверни, везде кто-то умрет?

– Да придушил бы его, черт тебя возьми, и это было бы меньшее из зол! – рявкнул Бабкин.

И в ужасе осекся.

– Что это я только что ляпнул? – пробормотал он.

– Чаю выпей, стынет, – посоветовал Макар прежним тоном.

Сергей помотал головой, словно пытаясь отвязаться от дурного сна. Это все Илюшин. Каким-то хитрым образом Макар заставил его прийти к решению, которое в этической системе Бабкина не имело оправданий.

«Нет, это я сам к нему пришел».

– Кажется, я заразился твоими способами решения проблем, – с неловким смешком сказал он.

Макар изумленно уставился на него.

– Бог с тобой, Серега. Я даже не рассматривал такую идею! Физически убрать Кирилла? И в мыслях не было!

– Но почему?

И вдруг он понял. Илюшин с Кириллом находились в одной плоскости, пусть и в максимально отдаленных точках, и такой примитивный и грубый шаг для Макара был невозможен. Шахматист, проигрывая, не схватится за доску, чтобы ударить соперника по голове, – а именно в этом и состояло предложение Сергея.

Задержи они Кирилла до того, как он начал свою операцию, это ничем бы не закончилось. Умозаключения Илюшина к делу не пришьешь. У них действительно не было ни одного доказательства его причастности к исчезновениям женщин.

– И все равно ты должен был мне рассказать, – пробормотал он, уже сдавшись.

– Ты не смог бы его переиграть, – повторил Илюшин и с сожалением развел руками. – У тебя масса достоинств, но лицедейство в их число не входит. А мне всегда хотелось исполнить роль трагически умирающего героя!

Сергей взглянул на него, не понимая, шутит Илюшин или говорит всерьез.

– Я только с дозировкой лопухнулся, – признал Макар. – Но, может, меньшее количество и не сработало бы как надо.

– А почему именно средства для понижения давления?

– Я знал, как они должны подействовать. Ну, в теории, во всяком случае.

– То есть раньше ты их не принимал? – недоверчиво спросил Бабкин.

– У меня и так всю жизнь пониженное давление, что, замечу, никогда мне не мешало. Зачем его еще понижать? Знаешь, что происходит с человеком, который все-таки решит это проделать?

– Затрудненное дыхание? – предположил Бабкин. – Недержание мочи, остановка сердца, кома, смерть?

Илюшин самодовольно ухмыльнулся.

– Это все потом, мой непросвещенный друг! Первое и самое главное в моем случае: болезненная бледность. Или, как говорится в инструкции о симптомах передозировки, побледнение кожных покровов. Времени, чтобы провести тестирование, у меня не было, так что я просто выпил лекарство, когда Кирилл появился у нас. Надеялся, что у меня есть минут пятнадцать. Так и получилось. Понимаешь, разыграть припадок очень просто.

Он вдруг перекосил физиономию так, что Бабкин вздрогнул. И тотчас вернул лицу прежнее выражение, только теперь ухмылялся во весь рот, очень довольный произведенным эффектом.

– Один мой знакомый актер часто говорил о правиле одной детали, – сказал Макар, и Сергей удивленно поднял брови – Илюшин никогда прежде не цитировал актеров. – В вашем образе, повторял он, все может быть фальшивым, но одна деталь должна быть правдива. Она придаст правдоподобие и всему остальному.

– И у тебя этой деталью стала бледность?

– Ага. – Макар с видимым удовольствием отхлебнул из чашки. – Корчить припадочные рожи, дрожать и заикаться – все это нетрудно. Можно даже научиться краснеть. А вот побледнеть – нет! Одна деталь потащила за собой весь образ самоубийцы. Кириллу легко было поверить в этот финт: он вписывался в его логику.

– А в мою не вписывается, – пробормотал Сергей.

– Ты не обратил внимание в походе? Ему постоянно требовался план. Он сначала прикидывал, к чему приступить, сразу строил ответвления от программы, а затем начинал действовать. У него, несомненно, очень высокий интеллект, но он своего рода контрол-фрик. Планировщик. Это его сильная сторона: он необыкновенно предусмотрителен. Но у всех людей такого типа есть слабое место – они не способны быстро принимать решение в катастрофически изменившихся обстоятельствах. Слишком много деталей нужно проанализировать, слишком многое учесть. Там, где обычный человек положился бы на интуицию или действовал по прежней схеме, наплевав на объективную реальность, Кирилл должен был создать новую и следовать ей.

Так что моя задача была проста. Мне предстояло сломать паттерн.

А как ошеломить человека, который собирается тебя убить? К чему он не готов? К попыткам побега? К разговорам? К мольбам? К торгу? К чему?

– К тому, что жертва убьет себя сама, – подумал вслух Сергей.

– Прикинь, какой сюрприз: он меня собрался вешать, а я взял бы и перерезал себе горло! Но, как ты понимаешь, от ножа пришлось отказаться. А было бы эффектно! Пришлось травиться.

«А ведь я, идиот, еще беспокоился о его давлении», – со стыдом вспомнил Сергей.

– Кирилл не мог этого допустить. Он помешан на том, чтобы последнее слово оставалось за ним. Все должно идти так, как он задумал, а его план сломали об колено, точно палку, и бросили на мусорную кучу. Я его смертельно оскорбил, Серега. О, где-то тут есть каламбур!

– Каламбур! – передразнил Бабкин. – Помер бы ты там – вот это был бы каламбур! – Он кивнул на чашку и быстро пустеющую сахарницу. – Сколько уже времени прошло, а ты все сладкий чай хлещешь как не в себя. Татьяна красочно описала, как тебя потом в кустах рвало.

Илюшин смущенно потер шею.

– Вообще-то я планировал нежно вырубить Кирилла, пользуясь твоими уроками. Немного не рассчитал… Мутило меня зверски, я бы сам трех шагов пройти не смог. В общем, начни мы драться, неизвестно бы, чем дело кончилось, но тут очень вовремя вмешалась Беспалова.

– А если бы он не стал тебя реанимировать? Решил бы, что твое самоубийство вполне вписывается в его замысел…

Илюшин пожал плечами:

– Тогда моя теория не прошла бы проверку практикой.



«Теория у него…» Бабкин поерзал, прислушиваясь к ощущениям в спине. Сорвал все-таки или не сорвал? «Надо будет еще Маше это все объяснять, – подумал он. – Тачка, склон, ребята… Обойти, что ли, как-нибудь этот неудобный эпизод? Или, проще говоря, солгать… Нет, плохо. К тому же если ретушировать происходящее, нужно заранее договориться с Илюшиным, а этот подлец не захочет обманывать Машу… Честность у него, прямо скажем, избирательная… Минуточку!»

Он ткнул пальцем в Макара:

– Ты!

– Что – я?

– Ты будешь говорить с моей женой. Изложишь все как было.

– Иди в пень, – быстро сказал Илюшин, и на лице его появилась озабоченность.

– Давай-давай, голубчик, – злорадно сказал Бабкин. – Объяснишь ей, по какой причине ее мужу выдали листок нетрудоспособности. Скажешь: руководствуясь исключительно интересами общества, а вовсе не собственными честолюбивыми желаниями, как ты, дорогая Маша, могла подумать, я отправил твоего мужа выполнять прихоти извращенца с манией величия. Что ты говоришь? – Он приставил ладонь к уху. – Знал ли я заранее, на что обрекаю твоего возлюбленного супруга?

Илюшин в беспокойстве отставил чашку.

– Разумеется, знал! – с энтузиазмом продолжал Сергей. – Но пойми, Маша, не каждый день человеку выпадает честь стать жертвой серийного убийцы! Мог ли я уклониться от нее? И что значит пара-тройка разорванных связок в чужой спине по сравнению с возможностью сломать в петле собственную шею, одновременно подыхая от отравления!

Он выдохся и замолчал. Но его речь произвела впечатление.

– Во-первых, я разговариваю не так, – пробормотал Илюшин. – Жалкая пародия. Ничего общего с оригиналом. Во-вторых, твоя жена меня убьет.

– На это я и рассчитываю, – холодно сказал Бабкин.

На противоположной стороне озера наметилось оживление. Дети то исчезали в доме, то вновь появлялись, каждые пять минут выбегая к дороге, ведущей в лес, – по ней час назад уехала машина. Постояв там, как сторожевые суслики, выбравшиеся из норы, они понуро возвращались обратно.

– Ты хотел объяснить мне, что происходит, – напомнил Сергей.

Илюшин потянулся. Он снова выглядел чрезвычайно довольным собой, и Бабкин понял, что ему предстоит услышать что-то неприятное. Макара восхищали события, которые у нормальных обывателей (к ним Бабкин причислял и себя) вызывали только желание поскорее о них забыть.

Он не сомневался: отдых в Озерном станет у Илюшина одним из любимых воспоминаний.

– Помнишь, мы с тобой обсуждали, что с их семьей что-то не так? – Макар кивнул на дом, на веранде которого застыли два суслика. – Ты рассказал про Диснейленд и заставил меня задуматься. Чем дольше я размышлял над происходящим, тем яснее понимал, что странности родителей выходят за пределы статистической погрешности. Во-первых, за детьми не присматривали. Совсем. Я понаблюдал за домом пару дней: режимы взрослых и детей не совпадали. Сначала я приписал это самостоятельности ребят. Но потом решил познакомиться с отцом поближе.

– Видал я ваше знакомство. Он припустил от тебя как заяц.

– И у меня появилось «во-вторых», – кивнул Макар. – Папаша не выглядел замкнутым. Он выглядел как человек, который старательно избегает общения и чего-то боится.

– И ты полез в их личную жизнь, ясное дело.

Илюшин потянулся.

– Для начала я проверил, вписаны ли дети в паспорта родителей. Однако наш милый Тимур снял копию только с паспорта отца, который им, разумеется, не отец, но в тот момент я этого еще не знал.

– В смысле – не отец? – перебил ошеломленный Бабкин. – А кто?!

– Подожди, давай по порядку.

– Ты сказал – не отец?

– Терпение, мой чадолюбивый друг! Так вот, в паспорте псевдопапаши не было упоминания ни о Стеше, ни о Егоре, однако это еще ни о чем не говорило, потому что детей вписывают по желанию родителей. Тут я вспомнил, что девочка назвала свою фамилию. С фамилией все пошло намного быстрее. Во-первых, я нашел фотографии их мамы и папы в соцсетях. Как ты догадываешься, они не имеют ничего общего с личностями, которые сутки напролет торчали на веранде.

Бабкин хотел что-то сказать, но Илюшин уверенно продолжал:

– Во-вторых, я выяснил, что дети объявлены в розыск.

– ЧТО?!

– Да. Исчезли первого июня.

– И ты ничего не сказал? Когда ты это узнал?

Илюшин возвел глаза к потолку, загибая пальцы.

– Один, два… Три дня назад, кажется. Или два? Я не уверен. Столько событий, суета, покушения…

Бабкин привстал, забыв про спину.

– Ты два дня знаешь о том, что детей разыскивают родители? И ни словечком никому не обмолвился? Их похитили какие-то упыри… торчки какие-то, психопаты, может быть… А ты все это время спокойно наблюдал?

Происходящее не укладывалось у него в голове.

– Сережа, – мягко начал Илюшин, сочувственно глядя на друга, – ты сейчас представляешь собой идеальную иллюстрацию к статье «Жертва родительского инстинкта». Свойства опекуна в тебе очень развиты, хотя ты сам это отрицаешь изо всех сил. Ты – пингвин.

– Который тело жирное прячет в утесах! – взорвался Бабкин. – Твое!

– Императорский, если тебя это утешит, – продолжал Илюшин как ни в чем не бывало. – Папаша-пингвин держит пингвиненка у себя в ногах, под брюхом и постоянно проверяет, все ли с ним в порядке. Так он с ним и нянчится, пока у птенца не отрастет оперение. А мать, между прочим, в это время празднует свободу: ловит рыбу черт знает где, шляется с другими самками по кабакам, поет караоке, на форумах в Саратове самообразовывается…