Потрясающе.

Она кивнула.

— И не вернется?

Конечно, придется идти — что бы ни случилось с Олив, это может быть связано с исчезновением Мелани, — но он пойдет не один, а в компании с мистером Глоком.

Она отрицательно покачала головой:

Джек вытащил из спортивной сумки пистолет, взвесил в руке, подумал о глушителе и передумал. Трудно будет обращаться с удлинившимся пистолетом в тесном пространстве. Хотя, если придется стрелять, шум поднимется адский. Сунул его под рубашку за пояс, направился к лифтам.

— Нет, не вернется.

Улыбками и кивками приветствовал спускавшихся вместе сисуперов. Все, кроме одного, ехали на прием на втором этаже. Отбившийся от стада вышел на первом, предоставив ему в одиночестве двигаться к последней остановке.

Андреас обратил внимание, что она вертит что-то на своем запястье. День стоял теплый, Магда закатала до локтей рукава кардигана, и Андреас увидел на ее руке что-то похожее на закрученную спиралью серебряную проволоку.

Пока лифт замедлял ход, он вытащил «глок», вставил обойму, крепко прижал его к правому бедру, шагнул в разъехавшиеся дверцы в узкий коридор. По потолку тянутся щупальца труб, с обеих сторон закрытые двери, в конце темный проем пошире, где рокочет и громыхает какая-то техника. Тепло, пыльно. В старом «Клинтон-Ридженте» вполне могут стоять бойлеры.

— Мы обменялись подарками, — пояснила она в ответ на его недоуменный взгляд. — Это струна скрипки. Соль.

— Эй, — позвал он раз, другой. Нет ответа.

— А что дала ему ты? — спросил кузен.

Поднял пистолет, подошел к первой двери, дернул ручку. Закрыто. Направив дуло в потолок, прижался спиной к стене, добрался до другой двери, протянул руку — тоже заперто. Впрочем, запертая дверь вовсе не означает, что за ней нет никого. В любой момент может кто-нибудь выскочить.

Она загадочно улыбнулась и снова принялась напевать себе под нос. Прославленная музыка Баха снова зазвучала в воздухе.



Не отрываясь от стенки, присматривая за дверями, Джек проскользнул в конец коридора. Жарче, темнее, шум громче — просторное сумрачное помещение, пол ниже коридорного. В просачивавшемся из-за спины свете вырисовывались слоновьи формы, опутанные массой труб.

Он дважды сунул в проем голову, глянул налево, направо. Видимость нулевая, но хотя бы никто не торчит за ближайшим углом. Справа, кроме того, разглядел выключатель, вытянул левую руку, щелкнул единственным тумблером.


Казалось бы, двое провели вместе всего одну ночь — но это сделало их счастливыми. Я не думаю, что Антонио в каждом городе находил себе женщину, но если встречал ту, которая откликалась на музыку так же, как Магда, то, наверное, свидание назначалось. Уверен, Магда была не единственной, кого соблазнил его страдивари.


Две голые лампочки, загоревшиеся слева и справа на потолке далеко друг от друга, не особенно разогнали тьму. Джек шагнул на небольшую платформу, поднимавшуюся фута на два над полом. Наклонился над низкой оградкой вдоль труб, ища на стенах выключатели. Освещение здесь должно быть получше. Отыскивая другие лампочки, чтобы по проводке прийти к выключателям, заметил на потолочной трубе почти прямо над головой крупный темный комок. Сразу вильнул в сторону, пристально рассматривая. С первого взгляда похоже на огромную затычку в трубе. Но как только глаза свыклись со слабым светом, показалось, что комок покрыт какой-то темной шерстью или порос пушистой черной плесенью. Ничего определенного, просто большой клубок черной шерсти. Собственно, снизу кажется, будто кто-то прицепил к трубе соболью шкурку.


Мне представляется, что Магда всю жизнь хранила струну. Металлическая струна соль вечна, так что женщина вполне могла носить ее на руке до самой кончины как напоминание о той ночи счастья. Должно быть, Магда скорее радовалась случившемуся, чем тосковала о его скоротечности. Если бы только любовь могла быть свободна от боли… Когда я пишу эти слова, любовь кажется некой силой, которая ввергла меня в печаль и безумие.


Джек сморгнул, шкурка свалилась — не просто с потолка упала, а бросилась. Он не успел вскинуть пистолет и выстрелить, на него с диким ревом обрушились оскаленные клыки, когти, ярко-красные глаза. «Глок» вылетел из руки, заскользил по полу, самого его свалил выбивший мозги удар.


Иногда мне хочется стать таким, как Антонио, путешествовать с легким сердцем или быть веселым, точно Магда, радуясь жизни на постоянном месте. Я буду стремиться то к одному, то к другому… И все же поразительно, до какой степени трудно остановить поток моей скорби и тоски!


Нечто жилистое, мускулистое, разъяренное драло когтями, кусало в лицо. Он схватил его за горло, стараясь удержать, но через первые три секунды понял, что суждено проиграть. Требуется либо оружие, либо путь к бегству. «Глок» исчез, «земмерлинг» не достать из кобуры на лодыжке.


Несколько месяцев я старался не слушать музыку. Прежде она пробуждала во мне слишком сильные эмоции. Не то чтобы между мной и тобой благодаря музыке образовалась особая связь, но для меня музыка, особенно скрипичная, — это всегда прямое обращение к сердцу. Пару раз я даже уходил из кафе, потому что там играли что-то сентиментальное и я начинал терять контроль над своими чувствами. Вечером, после того как мне рассказали историю Антонио и Магды, я загрузил на диск несколько сонат Баха, и теперь в машине творения великого композитора составляют мне компанию. Среди них есть, конечно, и «Ария для струны соль». Начну понемногу слушать и другую музыку, подобно выздоравливающему, который постепенно пополняет меню калорийной пищей. Я должен быть готов к окончательному выздоровлению.


Джек постарался сравниться с тварью в ярости, взревел, толкнул что было сил. Тварь взлетела, ударилась об оградку платформы, перевалилась, грохнулась на пол внизу. Он оглянулся, увидел в коридоре «глок», потянулся за ним, не успел — животное уже пришло в себя, снова ринулось с бешеным визгом.



Могучий удар в спину сбил его на пол, в тот же миг сильные пальцы схватили за волосы, дернули назад голову, оскаленная, широко открытая пасть приблизилась к горлу, он понял, что это конец. Ничего не успел подумать, молча вымолвил — нет! — чувствуя тошнотворный ужас.


Моя неделя в благодушной скромной Каламате подошла к концу. Я снова поехал на север, в Патры, — до этого города по побережью две сотни километров. Дорога была прекрасной, осенний день стоял просто чудесный. Я остановился по пути в Олимпии, постоял на беговой дорожке. Как и все туристы, представил себе ревущий стадион.



На карте Греции есть десятки мест, помеченные как древние объекты, многие из них — храмы и дворцы с тысячелетней историей, но теперь от них остались лишь развалины. Одни вполне узнаваемы, как, например, Парфенон, другие почти сровнялись с землей — сразу и не поймешь, возвышалась ли здесь крепость, или стояло святилище. Для некоторых людей эти обломки прошлого — единственная причина, по которой они приезжают в Грецию.


Внезапно давящая тяжесть исчезла. Джек помедлил в растерянности, перевернулся, видя, как тварь кувыркается в воздухе и припечатывается спиной к коридорной стене.


Вот на что я обратил внимание во время моего путешествия: на руины «нового поколения», которые грозят наводнить страну в недалеком будущем. Они не отмечены на карте, их нет в путеводителях, но Греция полна ими. Пустые, заброшенные здания есть в каждом поселке, каждом городе. У некоторых построек такой вид, будто они простояли не одно столетие, но есть и те, что, похоже, появились всего несколько десятилетий назад. Немалое число этих домов находится в запустении, потому что, согласно завещанию, их следовало поделить на великое множество частей и никто не пожелал брать на себя ответственность. Но так происходит не всегда. Большинство зданий возводят, с оптимизмом глядя в будущее, а потому изобилие сооружений с темными, нередко лишенными стекол окнами всегда вызывает у меня вопросы. За каждым фактом существования странного недостроя кроется какая-то причина.


Что такое? Как мне это удалось?


Эту историю рассказала мне в Патрах пожилая пара, сидевшая за соседним столиком в таверне. Неподалеку отнюдь не ласкало взор здание пустующего отеля, и хотя супруги, с которыми я разговаривал, приехали в город недавно, они с радостью поведали мне то, что стало им известно от других.


Животное распласталось на стенке, закрутило, затрясло головой. Теперь он впервые его разглядел хорошенько — дьявольская помесь ротвейлера с бабуином, только крупнее, мощнее.

Очередной бросок...

Никогда во вторник

И тварь снова шарахнулась в стену спиной, не успев дотянуться.

Абсолютно не понимая, что происходит, Джек не стал тратить время на размышления. «Глок»!



Рванулся к пистолету, тварь опять кинулась, в третий раз врезавшись в стену.



Этого оказалось достаточно. Пока он хватал пистолет, существо развернулось, помчалось по коридору; пока целился, скрылось среди труб и цистерн.



Джек сидел в одиночестве на полу, тяжело дыша и отрыгиваясь. Меньше минуты назад был практически мертв. Что это было? Что это за адская тварь? Явно хотела его убить и почему-то не прикончила, имея все возможности.

Есть греки, которые никогда не планируют более или менее важные дела на вторник. Именно в этот день недели великий город Константинополь, оплот христианства, пал под напором турок. И хотя это случилось более пяти столетий назад, тень катастрофы 1453 года все еще лежит на стране. Об этом событии люди думают каждый день, а во вторник память об истории особенно сильна.

Обессиленный, дрожащий, он с трудом поднялся на ноги и побрел назад к лифту.

Константинополь, который до сих пор называют и поли — «тот город», сорок дней осаждали османы. Греки, пытавшиеся отбросить атакующих от стен города, видели несколько страшных предзнаменований: лунное затмение, падение иконы Богородицы с носилок во время шествия по городу и страшную грозу. Когда турки все же ворвались в город 29 мая, во вторник, они не щадили ни женщин, ни детей; но кто-то считал, что самой страшной жестокостью было осквернение Святой Софии и избиение священников и прихожан, молившихся в храме. Даже сегодня многие греки не могут заставить себя произнести название, которое турки дали городу, — Стамбул, и в аэропортах на табло прибытия и отправления все еще пишется старое имя.

Есть, конечно, люди, которые полагают, что вторник ничем не отличается от любого другого дня недели, и не приветствуют всякие «дурацкие суеверия». Именно так относились ко вторнику и в семействе Папазоглу.

20

Джек сидел на корточках в рододендронах на заднем дворе Каслменов, стараясь отыскать удобное положение.

Итак, 29 мая 1979 года распахнули двери для посетителей два принадлежащих Папазоглу отеля. Горожане пришли в ужас. Мало того что открытие выпало на вторник, так эти нечестивцы еще и выбрали день падения Константинополя!

Вообще не следовало тут сидеть нынче вечером.

— Да как им такое пришло в голову? — бормотали старики в городских кафенионах. — Могли бы подождать денек…

До сих пор испытывая потрясение и боль после стычки с псом-обезьяной, меньше всего на свете хочется присматривать за Каслменами. Просто некого найти на замену. Поэтому он распарил в своем номере в ванне растянутые мышцы и связки и потащился в Элмхерст. Ехал всю дорогу в потоке машин, и к тому времени, как занял пост, Сейл вернулась домой.

Пожилые дамы за пирожными в захаропластейон[15] говорили то же самое и добавляли:

Даже здесь, вдали от подвала «Клинтон-Риджента», он не мог отделаться от воспоминания о неистовой ярости той самой твари. Никогда не видел ничего подобного. Не ракшаса, но точно такая же кровожадная.

— Подумать только! И ведь семья из Константинополя!

Почему я, черт побери? Не должен я быть мишенью. Дело ведь не во мне, а в Мелани Элер.

Апостолос Папазоглу был среди тех, кто бежал из Стамбула в 1955-м во время погромов остававшихся в городе греков. Разыгравшееся насилие означало, что у Папазоглу не было выбора — пришлось бросить и дом, и доходную гостиницу. Он и его молодая жена Мелина приехали в Грецию нищими, с двумя маленькими сыновьями и несколькими памятными вещицами, которые им удалось вывезти.

Он честно признавал, что испуган. Теперь в любой тени таилась угроза.

Папазоглу должен был кормить семью, и он немедленно принялся искать себе дело. Они приехали в Патры и поселились в доме, из которого было видно море, как и в Константинополе. Апостолос с утра до ночи работал в кафенионе, а еще несколько часов каждую ночь — грузчиком в порту; этого хватало, чтобы кормить семью и еще откладывать кое-что.

Заставил себя сосредоточиться на Сейл. Она попивала что-то вроде водки, однако еду не готовила. Створки окон над кухонной раковиной были на дюйм приоткрыты, во дворе слышалась музыка из включенного стерео. Донна Саммер с Барбарой Стрейзанд домяукали кошачьим концертом «Хватит так хватит», Лора Браниган затянула «Глорию».

При режиме черных полковников в конце 1960-х, чтобы дать толчок экономике, открывались туристические отели. Когда хунту сбросили, свобода и туризм выросли, промышленность стремительно развивалась. Папазоглу воспользовался случаем.

Джек поморщился. Диско... Сейл до сих пор слушает диско.

В страну потекли иностранцы, чтобы насладиться климатом, солнцем и всем тем, что может предложить Средиземноморье. Даже инфляция имела свое обаяние, люди с удовольствием платили тысячи драхм за пиво, особенно когда понимали, что платят гроши. Они чувствовали себя миллионерами.

Пошла наверх с выпивкой, в спальню не заглянешь, остается ждать. Вдруг на пару секунд возникло ощущение, что за ним наблюдают. Снова та самая тварь? Вернулась завершить дело? Ощущение исчезло, но он насторожился.

Апостолос с интересом наблюдал, как начал процветать простенький отель «Ксения». Он располагался у моря, но в смысле комфорта предлагал постояльцам минимум. Каждый раз, проходя мимо пляжа, Апостолос видел туристов из Германии, растянувшихся на дешевых лежаках и получающих практически только то, что бесплатно давала им природа. Они довольствовались солнцем, морем, песком, холодным местным пивом и дешевой едой. Для приезжих из Северной Европы, которые никогда прежде не пробовали тарамасалату[16], вкус копченой тресковой икры становился откровением, навсегда менявшим их жизнь, как и первая проба сочного арбуза.

Надо выбросить из головы, внимательно следить за домом.

Апостолос взял денег в кредит, купил небольшой участок земли на островке поблизости и построил там такой же отель — очень простой, без всяких претензий. Кровати в нем были узкие, номера маленькие, шторы на окнах не сходились. Иногда не работало горячее водоснабжение, но в летнюю жару такой мелочи почти не замечали. В этом состояла часть обаяния Греции.

Вернулась Сейл, переодевшись в платье, немножечко потанцевала на кухне под мелодию «Переживу» Глории Гейнор, юбка раздувалась вокруг костлявых ног при быстрых изящных движениях.

К концу первого лета Апостолос решил расширить бизнес. И в течение пяти следующих лет строил ежегодно по отелю. В сезон — от Пасхи до конца октября — постояльцев было хоть отбавляй.

Вспоминает старые добрые времена?

Папазоглу делал все возможное, чтобы соответствовать запросам туроператоров, которые искали большего комфорта и более высокого технического уровня отелей. За два десятилетия число гостей выросло в двадцать раз, равно как и прибыли Папазоглу. Финансовые прогнозы были многообещающими. Он вложил деньги в неосвоенную землю на побережье, прежде чем кто-либо другой понял ее потенциальную доходность. В голове у многих были только городские или промышленные застройки.

Наконец, прикончила выпивку, надела пальто, направилась к дверям гаража.

Империя роскошных отелей Папазоглу разрослась вокруг курортов пелопоннесского побережья и протянула щупальца к островам.

Не забудь стерео выключить, хотел крикнуть Джек. Пожалуйста, не оставляй эту музыку!

Его сыновьям Маносу и Стефаносу перевалило за двадцать. Вот уже добрый десяток лет они беспечно проводили летние каникулы на курортах, которые стали частью роскошного бренда, созданного их отцом. Парни как сыр в масле катались, ни тот ни другой ни разу за десять лет не застелили свою кровать. Они уже позабыли, как спали валетом на диване в первой родительской квартирке с одной спальней. А еще братья непрестанно ссорились.

Уже взявшись за ручку двери, она остановилась, вернулась бегом.

Спасибо, шепнул он, когда музыка смолкла.

Мать же готова была молиться на них. Маноса и Стефаноса хвалили, даже когда они не успевали в школе, и они выросли в убеждении, что правила созданы для кого-то другого. Они не были виноваты в своей избалованности. Скорее, их можно было назвать жертвами неправильного воспитания. Кем еще они могли вырасти при чрезмерно заботливой матери и пожилом отце, который был занят зарабатыванием денег и не обращал на них внимания?

Сейл уехала, Гас не появлялся, может быть, вместе где-то обедают или в гости пошли. Джек призадумался, то ли собирать вещички и считать вечер пропащим, то ли сидеть и ждать.

Приближался семьдесят пятый день рождения Папазоглу, и он стал подумывать о том, что станет с его бизнесом. Апостолос хотел отойти от дел, но не желал разделять свою группу отелей. И не хотел завещать все Маносу, как многие того ожидали. Манос был старшим из сыновей, но это не делало его более достойным. Папазоглу втайне верил, что у Стефаноса больше обаяния и он лучше подходит для роли главы отельной империи.

Выбрал последнее. Уйдет, когда увидит, что они спокойно улеглись в постель.

— А почему бы не устроить им испытание? — предложила Мелина Папазоглу. — Проверь, кто лучше сделает работу, и реши, кто возглавит бизнес.

Старик согласился.

Ожидание всегда поганое дело. Впрочем, его можно с толком использовать. Прекрасное время для глубоких раздумий, логических рассуждений, как сказал бы Шерлок Холмс, но ему надоело думать о Мелани, Олив, сисуперах. Голове нужен отдых.

В свой день рождения, 13 октября, захватив старую монетку в одну драхму из ящика письменного стола, Апостолос отправился в ресторан, где собралась вся семья, чтобы отпраздновать его юбилей. Когда подали роскошный шоколадный торт, юбиляр пресек спор Маноса со Стефаносом о футболе следующим сообщением. У него есть два участка в Патрах, которые он так и не застроил. Один близ хлопотливого порта, другой за городом на песчаной полосе. Жребий решит, кому из братьев какой участок достанется. Кто из них построит более успешный отель, тот и возглавит империю отца.

Он научился почти в любых обстоятельствах впадать в легкую дремоту. Идеальный момент. Обычно усаживался на спортивную сумку, откидывался на спину, закрывал глаза. Но только не сегодня. Никакой дремоты в нынешний темный вечер.

Папазоглу подбросил монетку, а подслушивавшие его речь официанты принялись шептаться. Такое решение нельзя принимать в тринадцатое число месяца, говорили они. Это число считается несчастливым во всем мире. Если сложить цифры 1453 года, то получится тринадцать. В наши дни метать жребий, когда речь идет о столь важном деле, — невежество. «Это просто глупость», — вполголоса заметил метрдотель.

21

Монетка упала, и Манос (орел) получил участок близ порта, а Стефанос (решка) — на берегу.

— У обоих участков немалый потенциал, посмотрим, как вы им воспользуетесь, — изрек Папазоглу. — Через два года я посмотрю ваши балансовые отчеты. Тот, у кого дела пойдут лучше, пусть даже с разницей в десять драхм, и возглавит дело.

Майлс Кенуэй сидел за рулем и гадал, где находится, черт побери. Согласно карте, где-то в Куинсе, а где именно, невозможно сказать.



Поехал следом за тем самым Джеком Шелби и очутился тут.

Оба сына окончили школу в шестнадцать лет и больше нигде не учились. Какой смысл надрываться в университете, когда у них богатый папочка и они знают, что унаследуют его бизнес? Да и вообще, с теми отметками, которые стояли в аттестатах Маноса и Стефаноса, не многие университеты согласились бы их принять.

Джек Шелби... едва ли. Кто такой, неизвестно, но никак не Джек Шелби.

Каждый предполагал, что половина бизнеса достанется ему. То испытание, которое приготовил им отец, потрясло обоих. Настало злобное (все или ничего!) противостояние друг с другом.

Одно о загадочном типе точно известно — чертов извращенец.

Манос, старший, чувствовал, что у него есть преимущество перед братом. Его нарекли в честь прадеда, значит он неизбежно становился фаворитом и, между прочим, по этой причине был больше избалован. Его раздражало, что у Стефаноса девчонки всегда были красивее, чем у него, но презирал их за низкий уровень интеллекта. Манос постоянно боролся с избыточным весом (да и ростом он не вышел, как и его отец) и в то же время гордился тем, что он великий гурман и знаток хороших вин.

Майлс просто взбесился. Тащился за ним всю дорогу досюда, думая, что он встретится с тем, кто его подослал. Глядя, как гад крадется в кустах к дому в конце улицы, убедился в правильности догадки. Потом зашел с другой стороны, выглянул и обнаружил, что мерзавец подглядывает за танцующей в доме женщиной.

Грязный подонок.

Стефанос явно превосходил брата красотой. Он унаследовал от матери идеально правильные черты лица и прекрасное сложение. Страстно увлекался спортом, играл в футбол и водное поло в командах города. Как с завистью отмечал Манос, на локте у брата постоянно висела какая-нибудь восторженная поклонница.

Майлс давно бы уже уехал, если б знал обратную дорогу, однако ничего не помнил.

Манос решил, что его основными клиентами станут не туристы. Он хотел зарабатывать двенадцать месяцев в году, а потому ориентировался на предпринимателей, коммивояжеров и даже работников порта. У всех этих людей водились деньги, которые можно выманить только изощренным способом. Нужно предложить клиентам нечто противоположное прозе жизни в этом скучном городе.

На участке уже стоял большой пустой бизнес-центр. Сооружение напоминало громадную коробку с пустыми прямоугольниками окон. Других архитектурных особенностей у него не было. Манос недолго колебался перед выбором: либо снести здание (трудоемкий и дорогостоящий процесс), либо переделать в отель. Последний вариант представлялся наилучшим решением: более быстрым и дешевым.

После вчерашнего приема сунул в карман пивную бутылку этого типа, передал в ФБР. Ребята сработали быстро, сообщив, что обнаружены три хороших набора отпечатков: одни принадлежат Лью Элеру, другие бармену, третьи не зарегистрированы.

Манос вооружился линейкой, угольником и листом ватмана и за двадцать минут воплотил свою мечту на бумаге. Средневековый замок! В детстве братьев возили в Нафплион, и тамошняя крепость вдохновила будущего отельера. Здание будет основательным, квадратным, с башнями и бойницами. Отель «Пиргос» станет его персональной крепостью.

Может быть, хорошо. Значит, так называемого Джека Шелби никогда не арестовывали, он никогда не обращался за разрешением на ношение оружия, никогда не занимался делами, связанными с повышенной безопасностью. С другой стороны, это, может быть, означает, что он служит либо в правительственном агентстве, либо в секретной организации, достаточно могущественной, чтобы выбросить из компьютеров ФБР отпечатки.



Майлс убедился в последнем, выяснив после проверки, что по указанному при регистрации адресу никакой Джек Шелби не проживает.



Кто ж ты такой, Шелби, на кого работаешь? Кто бы ни был, допустил большую ошибку, выступив против меня. Я могу сильно попортить тебе жизнь и обязательно это сделаю.

Пока фасад приспосабливали к замыслу, обстраивали балконами, Манос работал с интерьером. Старые офисные пространства разделялись тонкими перегородками, устанавливались ванные. Самые главные помещения находились на цокольном этаже. Именно здесь деньги посыплются как из рога изобилия — и прямо в карман Папазоглу.

Он задумался о своих жизненных успехах. Разве можно было подумать, что неотесанный парень с фермы из Южной Дакоты окажется в первых рядах защитников страны от Нового Мирового Порядка? Теперь кажется почти велением судьбы, что он после школы пошел в армию, продвигался по службе, оказывался в нужное время в нужных местах, слышал шепотки насчет ООН и НАТО, насчет собственного правительства, обладая неплохим инстинктом и сообразительностью, чтоб увидеть полную картину, понять, что далеко не все так, как кажется.

Основной акцент в номерах делался на стенных росписях в псевдоклассическом стиле, с эротическим подтекстом. В дополнение к ресторану, кухня которого должна была стать лучшей в городе, в отеле оборудовалось несколько небольших баров с музыкой и танцами, а одно помещение предназначалось для «частного клуба», где предполагалось устроить казино.

Узнав правду, немедленно вышел в отставку. Прослужив почти сорок лет, получил пенсию, собрал все сбережения, купил участок в Монтане в пятьдесят акров, созвав туда других знающих правду. Там они и живут, готовясь к тому дню, когда кто-нибудь из приспешников Нового Мирового Порядка попытается захватить Америку.

Манос заказал для казино копии, вернее, стилизации картин Боттичелли и попросил, чтобы персонажи на них были еще более обнажены, чем на оригиналах. Официанток предполагалось одевать (или раздевать, как он шутливо сообщал друзьям) соответственно.

Внутри отель выглядел весьма солидно, помещения цокольного этажа блистали роскошью, на них не пожалели денег. Манос был доволен тем, что точно нашел нишу и выигрывает в гонке по времени.

Он этого дня боится, но готов его встретить — готов биться насмерть, отстаивая свою свободу.

Стефанос был прекрасным пловцом, и то, что он строит прибрежный отель, казалось, вполне отвечает его характеру. Начинал он с нуля, а работу требовалось закончить как можно скорее. У него в запасе было чуть более шести месяцев, чтобы построить здание и успеть его подготовить к началу летнего сезона.

Майлс зевнул. Плохо спал ночью. Видел во сне день вторжения, небо, усеянное черными вертолетами Нового Мирового Порядка, преследующими их отряд. Как вспомнишь, так вздрогнешь. Часто снятся кошмары, а этот хуже всех. Проснулся в половине пятого, дрожа и обливаясь потом.

Используя ту модель, которой поначалу вдохновился его отец (скромно, без изысков, с простенькими номерами, выходящими на море), он успел вовремя, и отель «Таласса» готовили к открытию. Здание возвели в рекордно короткие сроки. Фундамент заложили неглубоко, а стены построили чуть ли не из фанеры, ведь гости все равно бо́льшую часть дня валялись на пляже, а вечера проводили в ближайшем баре. Затраты Стефаноса были минимальны, а это работало на него при сравнении бухгалтерских отчетов. Узнав, что его брат собирается открыть «Пиргос» 29 мая, Стефанос назначил эту же дату открытия. Вечером того же дня соперники устраивали прием, каждый у себя в отеле. Апостолос Папазоглу отправился в «Пиргос», а его жена — в «Талассу». Потом они поменялись местами.

Он встряхнулся. Надо бодрствовать, ждать, смотреть, куда отсюда направится насквозь фальшивый Джек Шелби.

Первое лето, казалось, прошло удачно для обоих сыновей. Отца впечатлили и удивили прибыли, и, к облегчению того и другого, он не стал глубоко вникать в проблемы их бизнеса.

Манос утаивал от отца то, что происходит за кулисами. Он и сам закрывал на многое глаза. Но однажды через несколько месяцев после открытия кое-кто явился к нему с визитом. Гостя звали Йоргос Куртис. Он время от времени заходил в отель и, казалось, получал удовольствие от того, что видел. Он даже пару раз заглядывал в «частный клуб» — поиграть в азартные игры и провести вечерок с одной из девиц. Но вскоре стало ясно, что на самом деле «Пиргос» вызывает у него беспокойство. Куртис владел отелем в центре города, и до Маноса дошли слухи, что с появлением «Пиргоса» доходы Куртиса упали. А он, на минуточку, был человеком со связями.

22

Как-то вечером, месяцев через пять после того, как распахнулись двери «Пиргоса», в отеле вырубился свет. Поначалу с мелким недоразумением справились. Принесли свечи, и Манос убедил клиентов, что в этом есть своя романтика. Вызвали электриков, но те не обнаружили никаких поломок в системе. Отель Маноса просто отключили от электроснабжения. И ему ничего не оставалось, кроме как заплатить пять миллионов драхм. То же случилось и с водопроводом — за подключение воды потребовали такую же плату. Цены были абсолютно неадекватными. Манос понял, что его доят как корову.

Шум свернувшей на подъездную дорожку машины насторожил Джека. Он выпрямился, потянулся, пригнулся, поспешно перебежал через задний двор в кусты вокруг гаража. Поднялась автоматическая дверь, машина нырнула в гараж. Дверцы открылись, он узнал голос Гаса:

После этого к нему заявились полицейские. Они без лишних церемоний вломились в отель — искали доказательства того, что здесь играют в азартные игры, и очень быстро нашли. Потому что точно знали, где искать. Полиция стала наведываться регулярно. Вскоре Манос понял, что только хорошая взятка в нужные руки остановит эти визиты. Если он хотел выжить, то другого выхода не было.

— ...не надо было этого говорить, Сейл. Мне было жутко неудобно перед Дэйвом и Нэнси.

К разочарованию Маноса, бухгалтерские балансы показали, что его расходы превышают доходы. Отключения электричества летом случались нередко, но зимой из-за этого комнаты оставались без отопления. В зимнее время отель и без того пустел, а теперь и вовсе стал безлюдным. Когда с Ионического моря задували ветры, температура внутри опускалась ниже десяти градусов. Со стен капал конденсат, поддельные музы Боттичелли изрядно поблекли. Гостей сюда было не заманить. С началом нового летнего сезона отель, напоминавший рыцарский замок, который может пережить саму вечность, пришел в упадок.

— Уверяю тебя, ты один в таком смысле понял, — возразила она.

Голос слегка дрожит. От лишней водки? От страха?

— Нечего меня уверять. По-моему, они слишком хорошо воспитаны, чтоб проявить возмущение, но я по глазам понял, что Нэнси шокирована. Разве ты не видела, как она в тот момент на меня посмотрела?

Манос пытался предотвратить финансовую катастрофу. Самым главным для него был бухгалтерский отчет — в октябре его надлежало предъявить отцу. А до этого времени оставалось всего четыре месяца. Он взял четыре разных кредита, чтобы продолжать платить вымогателям и взяточникам. Манос знал, что Куртис умело дергает за нужные ниточки, и если не наладить с ним сотрудничества, то с отелем и обеспеченным будущим можно смело распрощаться. Бедняга настолько погряз в долгах, что ночами не спал, каждый день стрессовое состояние провоцировало у него приступы астмы. Он так располнел, что с трудом поднимался на второй этаж отеля, где располагался его кабинет, а денег, чтобы починить лифт, у него не было. Девушка, роман с которой длился полгода (рекорд), извинилась и бросила Маноса. Поначалу ее привлекал статус владельца лучшего отеля в городе, но потом она поняла, что прайс чересчур завышен.

— Нет, ничего подобного не заметила. Снова ты фантазируешь.

Отчаяние Маноса было тем горше, что он получал известия о процветании бизнеса брата. Стефанос мог снимать сливки с туристов только в течение шести теплых месяцев. Причем на гостей тратили какой-то там прожиточный минимум, а получали с них по максимуму: те весь день дули в пляжном баре холодное пиво и газированную воду и брали напрокат водные лыжи по неимоверно высокому тарифу.

— Неужели?

Однажды июньской ночью, такой жаркой и душной, что все гости «Талассы» распахнули окна настежь, земля заворчала. Это случилось в четыре часа утра, когда сон глубок, а солнце еще не встало. Спящие поначалу ничего не слышали, но они почувствовали силу землетрясения — оно выбросило их из кроватей. По шкале Рихтера толчки были пустяковыми (всего 4,3 балла), но полы заходили ходуном, сдвигаясь на несколько миллиметров туда-сюда. Наружных спасательных лестниц в отеле не имелось, гостей не инструктировали, как действовать в подобных обстоятельствах. Да у них и времени-то не было. Здание разваливалось на глазах, складываясь как карточный домик. Пятый этаж упал на четвертый, тот — на третий. Стремительно выросла груда бетонных блоков с торчащей арматурой вперемешку с кроватями и телами людей. Часть стен устояла, но перекрытия по большей части обрушились. Еще несколько минут — и то, что еще оставалось от «Талассы», зашаталось и рухнуло, превратившись в сплошные обломки.

Послышалось звяканье ключей в дверях дома.

— Д-да. Кроме того, я уже десять раз извинилась после отъезда. Чего ты еще от меня хочешь?

Стефанос жил неподалеку от отеля. Землетрясение разбудило его, и он бросился к «Талассе», которая уже лежала в руинах. Ему хотелось бежать — так водитель, сбивший человека, хочет скрыться с места происшествия. В отеле проживало двести гостей. Тридцать из них погибли. Когда криминалисты обследовали развалины, им стало ясно, что отель строили, не думая о безопасности людей. Семьи погибших и около сотни покалеченных подали на Стефаноса в суд, обвиняя его в преступной небрежности. Ничто в конструкции «Талассы» не соответствовало стандартам. От землетрясения в районе, кроме «Талассы», пострадал всего лишь один отель — «Пиргос»: там треснуло стекло в окне.

— Хочу, Сейл, чтоб подобного не повторялось. Не слишком большая просьба?

Разбитое окно было наименьшей из проблем Маноса. Он больше не мог отворачиваться от факта: его долги стали неподъемными. Проценты на проценты, чем дальше, тем больше, — столько он не смог бы выплатить за всю жизнь, даже если бы отель процветал. В тот самый день, когда Стефаносу предъявили обвинение, из отеля Маноса ушли последний гость и последний служащий, который вот уже шесть месяцев не получал жалованья.

Ответа не слышно сквозь рокот опускавшейся гаражной двери. Джек вернулся к задней части дома, откуда виден почти весь первый этаж. Голоса доносились из открытого окна. Гас расхаживал по кухне.

— ...не пойму, зачем ты без конца так со мной поступаешь, Сейл. Я стараюсь быть добрым, сохранять спокойствие, а ты меня все время испытываешь, доводишь до предела.

Манос побрел в бар. На полке стояла единственная оставшаяся бутылка хорошего виски, и Манос, отвинтив крышку, большими глотками принялся пить прямо из горла. Не выпуская из рук полупустую бутылку «Джонни Уокера», он на нетвердых ногах заковылял по гулкому каменному полу.

Из коридора послышался уже явно взволнованный голос:



— Ну я же говорю тебе, Гас. Ты один так мои слова понял.



Джек увидел, как Гас надел на левую руку кухонную перчатку-прихватку, потом обернул правую полотенцем.

С цокольного этажа доносились какие-то звуки. На цыпочках, чтобы его не услышали, Манос прокрался в маленький кабинет, из которого он мог увидеть, кто находится в отеле. Это оказался местный полицейский из тех, что регулярно наведывался за платой в последние месяцы. Он стоял, сложив руки на груди, и Манос заметил, что полицейский поглядывает на часы. Те самые часы, которые Апостолос Папазоглу подарил сыну на двадцать пятый день рождения, теперь красовались на запястье полицейского. В последний свой приход Орестес Сакаридис вместо денег принял от Маноса подношение — деньги у незадачливого отельера кончились. Манос вскипел при виде мздоимца. Отдавать ему было нечего — и терять тоже. Он распахнул дверь кабинета и крикнул:

— Хорошо, Сейл. Можешь думать как тебе угодно, пожалуйста. Хотя, к сожалению, нынешний случай от этого не изменится.

— Какого черта тебе надо?

Она вошла на кухню.

Сакаридис увидел гнев в глазах Маноса.

— Я думаю, ты знаешь ответ, — сказал полицейский, ухмыляясь. — Как обычно.

— Но, Гас...

Манос, пошатываясь на нетвердых ногах, бросился на него и замахнулся бутылкой. Орестес уклонился от удара, ухватил тучного Маноса за руки, но тот вывернул одну и засадил полицейскому локтем в живот, вложив в удар всю свою силу.

Голос прервался при взгляде на его руки.

Из полицейского словно дух вышибло, он неловко повалился на спину, задев виском о край ступеньки. И остался совершенно неподвижен.

— Зачем ты это сделала, Сейл?

Манос несколько секунд переводил дыхание, успокаиваясь.

— Ох, не надо! Прошу тебя! Я не хотела!

Улица перед «Пиргосом» была так же пуста, как и сам отель, и Манос, не прикасаясь к неподвижному телу, развернулся и спокойно пошел к машине. Он тронулся с места, утопил ногой педаль газа и понесся по прибрежной дороге с одной только мыслью: убраться как можно дальше от города.

Бросилась было бежать, он поймал ее, рванул к себе.





— Держи свой проклятый язык за зубами. Я изо всех сил стараюсь, потом ты являешься и с ума меня сводишь.

Он несколько раз проехал на красный, чуть не потерял управление на повороте и почти столкнулся с полицейской машиной. Включив мигалку и сирену, блюстители порядка бросились за ним вдогонку и вынудили съехать на обочину.

Рукой в перчатке Гас схватил ее за запястье, заломил руку за спину, сильно вывернул вверх. Она вскрикнула от боли.

Двое полицейских тут же почувствовали запах алкоголя и усадили Маноса на заднее сиденье своей машины. По дороге они услышали по рации, что тело их коллеги было обнаружено на ступеньках «Пиргоса».

— Пожалуйста, не надо!



Смотреть не хотелось, однако пришлось. Надо точно убедиться.

Семьдесят седьмой день рождения Апостолоса Папазоглу оказался совсем не таким, как он рассчитывал. Он предполагал в этот день уйти на покой и передать свою империю одному из сыновей. Вместо этого ему пришлось делать иной выбор. Оба его сына находились под судом, слушания начинались 13 октября в Афинах. На какое пойти? Его жена предложила подбросить монетку.

Гас толкнул жену к боковой стенке холодильника. Лицо ее было повернуто к Джеку, щека прижата к эмалированной стенке. Выражение страха, ужаса, отчаяния, прежде всего некой тупой покорности неизбежному, отчего у последнего все внутри перевернулось.

Люди в Патрах не забыли, в какой день открывались отели Папазоглу. Когда вынесли вердикт по обоим делам (семь месяцев спустя, 29 мая), они понимающе кивали. Счет, который выставили родственники погибших и пострадавшие, невозможно было оплатить, даже продав всю империю Апостолоса, которому не оставалось ничего иного, как только объявить себя банкротом.

Гас принялся колотить обмотанным кулаком по спине, прямо под ребра, слева, справа, по почкам. Крепко зажмурившись, скалясь от боли, она охала при каждом ударе.

Долгие годы развалины этих двух отелей служили призрачным напоминанием о разграблении Константинополя. Сила суеверия и религиозных верований лишь укрепилась.

— Ненавижу тебя за то, что ты меня на это толкаешь, — прошипел он.

Старики, проходя мимо, цокали языком. «Нужно было головой думать, — говорили они. — Этот день никогда нельзя забывать!»

Ну конечно, ах ты, сукин сын.

Джек вцепился в подоконник, закрыл глаза, слыша стоны и охи Сейл, чувствуя ее боль. Его тоже били по почкам. Знакома смертельная пытка.


Я все время вспоминал тот день, когда встретил тебя. Это случилось во вторник.


Должно скоро кончиться. Гас выпустит пар, и делу конец. В течение следующих нескольких дней Сейл будет чувствовать острую боль при каждом глубоком вдохе и кашле, мочиться ярко-красной кровью, но следов на теле не останется, благодаря перчатке и полотенцу.


В Патрах найдутся достопримечательности получше, чем эти заброшенные сооружения. Там есть просторная площадь с театром, построенным в девятнадцатом веке архитектором Эрнстом Циллером, красивые пешеходные улицы с хорошими магазинами, шумный порт с катерами, которые везут всех желающих на острова.


Должно скоро кончиться.


До приезда в Патры я уже два месяца находился в Греции, включая и те две недели, что занимался исследованиями в Афинах, и теперь начинал понемногу говорить по-гречески. Я научился не только здороваться и заказывать еду в ресторане, но и читать заголовки газет, хотя хороших новостей не было. Экономика, как всегда, пребывала в упадке, и я знал: мне повезло, что я могу свободно путешествовать. В конце октября солнце вечерами почти не грело землю, и я видел, что для многих греков жизнь становится трудной. Иногда общая усталость угнетала меня, и убогие, заброшенные дома, которые то и дело попадались мне на глаза, казались прорехами на рубище Греции. Дай бог, чтобы я ошибался, пытаясь интерпретировать графики и диаграммы газетных передовиц, но мне не верилось, что эта страна выкарабкается из долгов, не говоря уже об экономическом росте.


Нет. Открыв глаза, Джек увидел, что колени у нее подгибаются, а бугая это не останавливает.

Одной рукой поддерживает обмякшее тело, другой продолжает методично лупить.


Впервые в жизни мне пришлось столкнуться с тем, что люди подходили и просили у меня денег; и я видел: это не какие-то новоприбывшие иммигранты (хотя случалось и такое), а пожилые греки, чьи пенсии срезали ниже прожиточного минимума, или кто-то обремененный семьей и не имеющий средств, чтобы ее кормить. Такие мгновения всегда выбивали меня из состояния погруженности в собственные несчастья. Я мог есть и пить в любое время, когда возникало желание, а ведь многие и такого не могли себе позволить. Я все чаще замечал греков, копающихся в мусорных баках. Как я мог предаваться хандре, когда вокруг меня люди страдали по-настоящему? Моя проблема была чисто эмоционального свойства, но моей жизни, по крайней мере, ничто не угрожало.


Он зарычал сквозь зубы. Хотел лишь получить подтверждение рассказу Шаффера, а уж потом заняться милым добряком Гасом вне дома. Возможно, на темной автомобильной стоянке, когда у заказчика будет несокрушимое алиби. На такую сцену не рассчитывал, хотя все время помнил о подобной возможности.

Понятно, в такой ситуации разумнее всего уйти. Впрочем, Джек хорошо себя знал — не получится. Поэтому явился подготовленным.


Греческая православная церковь — вот то, что, казалось, выстоит в любой кризис. Я видел целые ряды закрывшихся магазинов, но все храмы — большие, поменьше и совсем маленькие — были открыты. В Патрах есть огромный собор, построенный в 1974 году. Его архитектура показалась мне столь вызывающе вульгарной, что я поначалу не хотел входить в него. Потом кто-то из местных сказал, что храм стоит увидеть изнутри.


Быстро шмыгнул через двор, схватил спрятанную в кустах по периметру спортивную сумку. Подходя к дому с дальней стороны, вытащил нейлоновый чулок, пару резиновых хирургических перчаток. Натянул первый на голову, а последние на руки. Потом достал специальный автоматический пистолет 45-го калибра, кусачки для проволоки, большую отвертку. Пистолет сунул за пояс, перерезал кусачками телефонный провод, поддел отверткой шпингалет на окне гостиной.


Я заранее озаботился поисками путеводителя и заглянул в магазин поблизости. Он был огромным, в нем продавались иконы всех что ни есть святых угодников, и хозяйничающая там веселая, любезная женщина спросила, как меня зовут, и настояла, чтобы я купил икону святого Антония.


Оказавшись в полутемной комнате, огляделся, присматриваясь, что тут можно разбить. Первым на глаза попался набор каминных инструментов рядом с топкой. Он пнул стойку. Звон и грохот разнеслись по всему дому.

— Что там за чертовщина? — долетел с кухни голос Гаса.


В облике этой гречанки все было каким-то избыточным. Она напоминала персонажа диснеевских мультиков — пухлые напомаженные губы, осиная талия, широченные бедра. Она-то и рассказала мне историю собора… Две тысячи лет назад апостол Андрей пришел в город с вестью о воскресении Христа, и вскоре до него дошли слухи о болезни жены римского прокуратора. Апостол исцелил ее, и она стала христианкой. Женщина убеждала мужа отказаться от языческой веры и твердила о том, что римляне поклоняются ложным богам.


Когда хозяин прибежал и щелкнул выключателем, Джек ждал у окна, почти улыбнувшись при виде потрясенной физиономии.


Прокуратор впал в ярость, когда жена попыталась обратить его в эту новую и опасную религию, а потому приказал пытать Андрея, а затем распять на косом кресте. Тело апостола исчезло, но много лет спустя мощи святого были принесены в город вместе с частицами креста, на котором его распяли.


— Полегче, старик, — предупредил он, поднимая и демонстрируя пустые руки. Зная, что страха на лице не видно под нейлоновой маской, постарался изобразить испуганный тон. — Ошибочка вышла.


Владелица магазина с такой радостью и энтузиазмом рассказывала про церковь, что я вышел из магазина воодушевленный, в ожидании того, что увижу внутри храма. Едва я закрыл за собой дверь, как женщина выбежала следом. Оказалось, я забыл взять свою икону. «Я должна вам сказать еще кое-что! — добавила она. — Святой Андрей до сих пор творит чудеса. Сила этой церкви изменила жизнь моего отца. Сделала его новым человеком. Итан фавма! Чудо! Чудо!»


— Ты кто такой, черт побери? — рявкнул Гас, наклонился, схватил кочергу из рассыпавшегося набора. — Что в моем доме делаешь?

«Не введи нас во искушение»

— Слушай, приятель, я просто не знал, что кто-то будет дома. Давай все позабудем.

Гас ткнул кочергой в спортивную сумку:

— Чего там? Что украл?

«Ми еисененкес емас еис пейрасмон»

— Ничего, старик. Я же только пришел. И уже ухожу.



— О господи! — глухо охнула Сейл.

© Tatjana Kruusma/Shutterstock



Она стояла на пороге гостиной, прислонившись к стене, согнувшись от адской боли в почках, зажав рот обеими руками.



— Звони в полицию, Сейл. Предупреди только, чтоб не спешили. Хочу до их приезда урок преподать слизняку.

Некоторые все еще предпочитали находящуюся поблизости византийскую церковь, в которой хранились мощи святого — его палец. Крохотное сооружение теперь ютилось в тени нового собора, к которому пожилые дамы относились более чем неприязненно.

Она захромала обратно на кухню, Гас сбросил перчатку и полотенце, замахнулся кочергой, держа обеими руками. Глаза горят от предвкушения. В напряженной жестокой ухмылке все сказано: колотить жену очень приятно, но с ней больше ничего не сделаешь. И вот в его власти воришка. Можно безнаказанно напрочь выбить потроха. Фактически, даже станешь героем. Он смотрел на голову Джека, как Бейб Рут[35] на высоко поданный мяч.

Храм был громадный, белый, напоминал гигантский торт, его размеры поражали: он был одним из самых больших в Греции, и, конечно, с его масштабами не могло поспорить уютное пространство старой темной церкви, изначально построенной в честь Андрея Первозванного.

Когда собор освятили, старики видели в нем только недостатки. Еще не переступив порога, они начали сетовать. Им потребовалась целая вечность, чтобы пройти с улицы по мраморной плитке двора до двери. Когда они вошли внутрь, путь от ящика со свечками до иконы занял, казалось, не менее пяти минут. Все это тянулось бесконечно, но старые прихожане чувствовали, что должны отдать долг новой церкви.

Неужели Шаффер действительно думает, будто несколько сеансов у психиатра превратят садиста в любящего мужа? Как бы не так. Скорей рак на горе свистнет.

Для большинства миг, когда распахнулась дверь и они вошли в собор, стал откровением — они словно увидели чудо. Гости, приехавшие со всей Греции и даже из-за границы, были поражены. От того, что открылось взору, захватывало дух.





Гас сделал к нему два быстрых шага, махнул кочергой без каких-либо признаков жалости.

Архитектор[17]хотел, чтобы его собор воплощал «свет миру»[18]во всех смыслах. Солнце проникало внутрь отовсюду — из окон в громадном высоком куполе, с более низких уровней и сквозь стекло в дверях. На каждой стене золотые листья мозаики отражали свет, добавляя яркости убранству. В центре висела огромная люстра с более чем пятью сотнями ослепительно сияющих лампочек.

Джек нырнул, кочерга просвистела над головой. Можно было в как следует рубануть в открывшийся бок, но еще не все готово.

Кроме света, зодчий хотел передать жизнь мира и величие творения. Его честолюбие, вера, а также бюджет строительства не имели ограничений. Великолепные изображения птиц и животных украшали красочные стены; ветви и цветы служили декором для колонн и арок; благодаря искусно выложенным мириадам блестящих кусочков мозаики словно оживали сцены из жизни святого. Тот самый город, который когда-то казнил святого Андрея, теперь приветствовал его возвращение с раскрытыми объятиями и прославлял его. Храм, казалось, кричал: «Прости нас!»

— Эй, приятель! Охолони! Можно поговорить.

Был изготовлен великолепный серебряный ковчег для его рассыпающихся костей, которые привлекали тысячи паломников, желавших почтить память и поклониться мощам того, кто видел Иисуса Христа. Здесь они соприкасались с тем, с чем, возможно, соприкасался и Он.

— Нет, нельзя. — Гас опять размахнулся, на сей раз пониже.

Но был человек, чья жизнь ухудшилась с открытием собора. Ее звали Мария Леонтидис. Она многие годы служила уборщицей в крохотной византийской церкви по соседству, хотя и знала, что плохое освещение не позволяет увидеть здесь ни пыль, ни паутину. Летом Мария почти весь день сидела на маленькой скамье перед церковью, покуривая сигареты и попивая ликер со льдом. Зимой, когда ей доводилось раз или два смахнуть перьевой щеточкой пыль с раки, согревалась она в ближайшем захаропластейоне, а потом возвращалась, чтобы запереть дверь, когда поток верующих иссякал.

Он отскочил назад, удержавшись от пинка в побагровевшую физиономию.

Когда летом открылась новая церковь, Марию пригласили убирать и ее. В шестьдесят лет она еще не собиралась оставлять работу, и для нее принять приглашение или отказаться было вопросом гордости.

— Ты чего задумал? Убить меня?

В прохладном пространстве храма приятный ветерок колебал пламя свечей, и прихожане чувствовали себя уютно, но Мария перегревалась на работе, кровь закипала, и жар поднимался в ней, как кофе в брики[19].

— Да!

Она приступила к новой работе вскоре после похорон брата. Они никогда не были близки, тем не менее Мария соблюдала приличия и сорок дней носила траур. Хотя стоял зной, все женщины в семье облачились в черное — они чувствовали себя обязанными блюсти традицию.

В третий раз Гас нанес вертикальный удар со всего размаха. Джека давно уж не было на месте.

— Месяц нужен, чтобы почистить все подсвечники, — слезно жаловалась Мария тем вечером своей внучке Пелагии. — А чтобы полы протереть, у меня весь день ушел, но когда я закончила, люди так натоптали, что нужно было мыть снова.

Противник оскалил зубы, зашипел. Глаза обезумели от злости и огорчения. Пора его еще немножечко разогреть.

Мария уже с тоской вспоминала прежние времена, когда она наводила порядок в маленькой церкви и могла управиться с работой за час. А теперь за это время она едва успевала убрать свечные огарки. В храме имелось три тысячи стульев, и каждый своими изгибами и углами ловил пыль.

Джек усмехнулся под нейлоном:

Несколько недель она кое-как справлялась, но вскоре начала проявляться усталость. Вены на ее ногах выступали, как прожилки на мраморных колоннах нового собора, а лицо приобрело алый оттенок, как у свежего ковра на ступеньках, ведущих к алтарю. Боли и ломота усилились: ныли колени, запястья, голени, локти. Все суставы болели. Новая церковь убивала Марию.

— Бьешь прямо как киска лапкой, старик.

Тот с утробным ревом замахал кочергой, как косой.

Однажды, проснувшись утром, она почувствовала: спину так прихватило, что и не встать. Позвала Пелагию, плача от боли и тревоги. Если церковь не убирать день или два, то победить грязь будет просто невозможно. Мария представляла себе почерневшие мраморные ступени с отпечатками подошв, тысячи свечных огарков, торчащих из песка в подносах, потускневшее от прикосновения губ стекло, защищавшее иконы и мощи.

Джек пригнулся при первом замахе, схватил кочергу, с удовлетворительным хрустом заехал кулаком прямо в морду. Гас вскрикнул, выпустил кочергу, попятился, жмурясь от боли, держась за нос. Кровь просочилась сквозь пальцы.