Джо Р. Лансдейл

Бог Лезвий

Joe R. Lansdale

THE GOD OF THE RAZOR



Печатается с разрешения автора и литературных агентств

Baror International, Inc. и Nova Littera SIA.



Серия «Мастера ужасов»



Перевод с английского: Григорий Шокин

В оформлении использована иллюстрация Дарьи Кузнецовой

Дизайн обложки: Юлия Межова



© 2007 by Joe R. Lansdale

© Г. Шокин, перевод, 2019

© Д. Кузнецова, иллюстрация, 2019

© ООО «Издательство АСТ», 2019

* * *

Вступление:

Размышления о двадцатилетнем юбилее «Пронзающих ночь»

«Пронзающие ночь» – лучшая из моих ранних работ. Первых трех, что были написаны до «Волшебной повозки» – книги, в которой мой авторский голос зазвучал более-менее уверенно. Повесть «Вепрь» – тоже из первых, и, найди она дорогу в печать в ту пору, я счел бы ее лучшей, но – увы. Ребята из «Сабтеррейниан»[1] пришли мне на помощь и опубликовали повесть, но только в прошлом году; а из трех вещиц, которые заинтересовали издателя в конце 1980-х, «Пронзающие ночь» – самый звучный роман, превзошедший того же «Вепря». «Умереть на Диком Западе» вроде не хуже, по-хорошему простой и эффектный, но именно о «Пронзающих ночь» я слышал чаще всего. Читатели спрашивали, почему роман не переиздается, и делились историями о том, как он в свое время нагнал на них страху. Еще он угодил во множество хит-парадов литературных хорроров, а иной раз его называли одним из лучших романов ужасов в принципе. Что ж, спасибо вам, парни и девчонки, творящие хит-парады!

«Пронзающие ночь» – роман обо всем понемногу, и все затрагиваемые в нем темы пугают, будоражат, волнуют. Порой он смахивает на жанровый эксперимент – или просто я, его гордый папочка, хочу в это верить. Вдохновил меня огромный пласт популярной литературы того времени, когда «Пронзающие ночь» были лишь задуманы. Кинематограф, моя неизменная муза, тоже оказал свое влияние на три первые книги – «Пронзающие ночь», «Действо любви» и «Умереть на Диком Западе».

«Действо любви» и «Умереть на Диком Западе» написаны в 1980-м (касательно последнего – тогда появилась его первая версия, не предполагавшая продолжений). В том же году я набросал черновик для «Пронзающих ночь» и, как мне кажется, несколько первых глав. Два-три года я наивно полагал, что этого достаточно, а потом перестал предлагать издательствам предварительную версию и просто закончил книгу.

Поначалу я задумывал роман в реалистическом ключе, скорее триллер, и хоть от своего намерения не отказывался, пока писал, он превратился в нечто с привкусом сверхъестественного. Возможно, сказался дух времени: тогда ужасы находились на пике популярности, и я часто обращался к этому жанру, работая над рассказами.

Что до романа, в итоге я обставил все так, чтобы читатель до конца не был уверен, есть ли у истории мистический аспект. С целью сохранить интригу – то ли Брайан бредит, то ли, если принять иную точку зрения, в деле замешана некая темная сила. Таковы были мои намерения.

Один из читателей прокомментировал фишку истории, заявив, что до конца не понял, чему верить. Это здорово – я и сам занимал такую позицию. Но большинство отозвалось так: «О чем сыр-бор? Там точно замешано сверхъестественное! Что с тобой, чувак? Ты сам не знаешь, о чем пишешь?»

Иногда писатели и правда не знают, что выходит из-под их пера. Солидный объем просто переходит в область подсознательного.

В общем, я написал книгу, разослал издателям и…

Ответная тишина была красноречивой.

Представитель издательства «Зебра», купившего у меня права на «Действо любви», сообщил в отклике, что книга показалась непонятной, раскусить мой замысел не удалось, и нет слов, чтобы охарактеризовать производимый ею эффект.

Хм?..

Мой тогдашний литературный агент тоже ничего не понял. Он сказал, что подобную вещь рынок не примет, а издателям нужны книги, на которые можно повесить ярлык. Он был прав. Дела обстоят так по сей день, пусть рамки и расширились. В любом случае, от услуг того агента я отказался и начал сам продвигать книгу – с теми же результатами. Тогда я отложил ее, а несколько лет спустя, в 1987-м, она была напечатана в издательстве «Дарк Харвест Пресс». Как раз к тому времени меня стали воспринимать серьезно, да и «Харвестам» хотелось получить что-нибудь от меня, вот я и предложил «Пронзающих ночь». До этого издательство «Ивнинг Стар» собиралось напечатать роман – опубликовать его в антологии, которая, надо полагать, стала бы одной из самых крутых подборок хоррора из тех, что когда-либо издавались. В ней собрали истории от всех, кто хотя бы мелькнул в жанре: от тех, кто только делал себе имя в ужасах (или где-то еще), и даже от почивших классиков. Не знаю, где мое место в этом рейтинге, – уверен лишь, что сам пока не почил. Так или иначе, мне отвели место в книге. Некоторым авторам разрешили включить по две работы, и, кажется, так было со мной. Я прочитал ранние гранки антологии (фотокопии страниц с произведениями, упакованные в одну большую папку), и, бог мой, то была бомба. Чем-то близким в рамках данного жанра стали «Темные силы»[2], выпущенные несколькими годами ранее, а для научной фантастики – «Опасные видения» Харлана Эллисона.

Планировались два тома.

Планы были замечательные, идеи – того краше, но назрела проблема. А именно – деньги на издание.

Не помню, шла ли речь об авторских гонорарах, но одно наверняка: «Ивнинг Стар» книгу не выпустили. Или мне так кажется. «Пронзающих ночь» они точно не публиковали.

Если вам интересно, как выглядела бы та антология, гранки середины 1980-х сохранились – их можно найти в архиве Техасского университета А&М, вместе с письмами и оригинальными рукописями (в том числе теми, что отсылал я).

Подводя итоги: отличный проект не состоялся, но «Пронзающих ночь» приютили в «Дарк Харвест» – рукопись перешла из дальнего темного уголка моего шкафа в руки издателей и была принята с восторгом. Позже ее подхватили «мягко обложечные» издательства, Дин Кунц написал к роману превосходное предисловие, и вот пробил долгожданный час – мое творение пошло в массы.

Несколько раз «Пронзающих ночь» напечатали в Европе. Самая свежая публикация – в Италии, вместе с солидным объемом других моих произведений.

А вот у нас, в Штатах, роман был предан забвению. До сей поры.

Итак, каковы мои мысли по поводу первого за двадцать лет издания?

Тут много чего дополнено. Добавились рассказы, так или иначе связанные с основой книги. Один объемный текст, «Парни есть парни», включен в роман, ибо он – его исходная часть и печатался в качестве фрагмента «Пронзающих ночь». Разделять их в данном издании смысла не было – читайте так, как читается, узнаете много нового.

Так, что еще?

Да, хоть самой известной частью книги является Бог Лезвий собственной персоной, я почерпнул из нее множество идей задолго до того, как она стала продаваться. Кое-что ушло в неизвестном направлении, кое-что осталось верным первооснове. Каждый рассказ в настоящем издании я снабдил индивидуальным предисловием, чтобы пролить свет на некоторые интересные моменты создания – на случай, если кто-то действительно неровно дышит к подобным вещам.

И вот еще что: заручившись помощью Нила Баррета-младшего, я написал сценарий для «Пронзающих ночь» – по нашему общему мнению, очень хороший. В отличие от книги, он точно придерживается «сверхъестественного» духа. Раньше мне везло с продажей сценариев, и я полагал, что повезет с этим. Но что же вы думаете? Не повезло – воз и ныне там.

Однако от своих планов мы с Нилом не отказались. Так что, богатенькие продюсеры, можете в любое время написать нам – мы еще надеемся сделать крутое кино, прославиться, подзаработать и купить себе по паре тапочек в виде зайчиков, или вроде того. И давайте-ка я на всякий случай повторю: богатенькие продюсеры. Тут мало желания стать новым Спилбергом и свободного времени на звонок или электронное письмецо. Нужны серьезные дяди. Заплатите нам кто-нибудь, в конце концов!

* * *

Просматривая роман, я заметил несколько моментов, которые сейчас реализовал бы иначе. Но суровая правда заключается в том, что переписывание старых произведений – не более чем смена одной одежки на другую. И порой в такое переодевание совсем не тянет играть. Это все равно что облачать почтенного старца в модные шмотки: забавно, но не смотрится. Бывает, произведение, полное энергии момента и времени написания, страдает, когда к нему возвращаешься с холодным сердцем и реставрируешь. Оно теряет первоначальный шарм, если таковой у него был. Не поймите превратно: есть разница между бережной редактурой, когда просто выправляешь мелкие огрехи, не замеченные ранее, и переписыванием, когда пытаешься подать свое прошлое в более выгодном свете. Переписывание мне не по душе. Я своего прошлого не стыжусь. Представься возможность, кое-что я изменил бы, но в конечном счете уважаю и себя-писателя, и себя-личность из вчера, несмотря на ляпсусы и прочее.

И потом, сдается мне, «Пронзающие ночь» читаются чертовски хорошо. Издай их впервые завтра – никто не заметил бы подвоха, разве что нехватка мобильных девайсов сказалась бы. У этого романа еще хватает силенок нагнать мурашек – я наслушался отзывов читателей, которые эти самые мурашки чувствовали собственной кожей. И это хорошо! Молодцы. «Пронзающие ночь» – славная работа. Так держать!

* * *

Что касается рассказов, они из той же оперы, что и роман. Он либо вдохновил меня на их написание, либо я просто вернулся позже к своему персонажу, Богу Лезвий. Жаль, но здесь не присутствует «Потрошитель из подземки» – рассказ, написанный для антологии историй о Бэтмене. DC не разрешили нам включить его сюда – по меньшей мере, без огромных денежных отчислений. Жаль. «Король Теней» выступает в этой книге моим личным фаворитом, но рассказ с Бэтменом я считаю лучшим из всей, посвященной Богу Лезвий короткой формы, черт бы его побрал.

Если он вас заинтересовал, поищите книгу у букинистов: она издавалась и в мягкой, и в твердой обложке, большим тиражом, так как вышла одновременно с первым фильмом о Бэтмене с Майклом Китоном. Или это уже второй? Не уверен. Эх… В общем, в тот год все тащились от Бэтмена, а книга на то и была рассчитана.

Бог Лезвий тоже фигурировал в комиксе от DC на четыре номера «Кровь и тени». Я написал сценарий, а Марк Нельсон, прекрасный художник, иллюстрировавший несколько моих книг в «Сабтеррейниан Пресс», взял на себя арт.

Градус энтузиазма касательно того проекта зашкаливал. Сценарий я написал сразу же, а потом мы… стали ждать. Марк, дай бог ему здоровья, прекрасный художник, но торопиться он не любит. У него ушло несколько лет на создание иллюстративной части, и к тому времени наш редактор занимался уже чем-то другим, энтузиазм поубавился, да и популярность хоррора в комиксах – как минимум на тот момент – спала.

Обложки вышли классные, но похожие одна на другую, и порой люди путались в выпусках – то ли купили новый, то ли старый. В итоге смотрелся комикс здорово, сюжет лихо сплетал пространство и время – от сороковых годов к временам Старого Запада и прямиком в будущее. Но, увы, в нашей реальности отклик на это великолепие был так себе.

Все, что мне остается сказать, – Бог Лезвий продержался дольше, чем я ожидал, и, похоже, собирается пожить еще немного. Все-таки жаль, что про него до сих пор не сняли ни одного фильма.

«Недурственно!» – так, пожалуй, я резюмирую его длительную популярность.

Пронзающие ночь

Пролог:

Черная акула, снующая по асфальтовым морям

29 октября

Да, мы – варвары! Мы хотим быть варварами.


Это почетный титул! Мы омолодим мир.


Старый порядок – при смерти,
и наша задача – добить его!
Адольф Гитлер

Полночь была черна как сердце дьявола.

Они явились из мрака на «шевроле» угольного цвета 1966 года выпуска. Серая полоса Пятьдесят девятого шоссе исчезала под колесами авто, подобно кокаиновой дорожке. В этот поздний час на пустом хайвее «шеви» казался машиной времени из жестокого будущего. Фары разбрасывали снопы лучей, золотистыми лезвиями вспарывающих нежное лоно ночи, но стоило автомобилю умчаться вперед – и оставленные им шрамы затягивались. Тяжелый мотор стонал в приступах садистского удовольствия.

Всего двумя часами ранее в пятидесяти милях от Хьюстона «шевроле» сел на хвост белому «плимуту» – подобно барракуде, следующей за белобрюхом. «Плимут» 1973 года ехал со скоростью шестьдесят миль в час. Он никого не трогал и никому не мешал, но вдруг «шевроле» резко поравнялся с ним и перескочил прямо на него через полосу. Рев клаксона сотряс воздух – не предупреждая, но нагло приказывая: «прочь с моего пути, рыбешка, эта дорога – моя!»

«Плимут», ведомый продавцом страховок из Хьюстона по имени Джим Хиггинс, вильнул вправо и забуксовал на обочине – из-под колес полетели галька, комья грязи, трава и нерадивые сверчки, коим следовало пилить свою скрипку где-нибудь еще, но не на краю хайвея.

Хиггинс еле удержал руль. Его подбросило на сиденье, зубы болезненно клацнули, но с дороги «плимут» все же не слетел.

Обычно шестьдесят миль в час представлялись ему опасной авантюрой, но сейчас он дал все восемьдесят и на этой скорости держался до тех пор, пока фары «шевроле» не ужались позади до размеров горошин, а потом и вовсе исчезли. Когда это случилось, Джим сбросил до семидесяти и так ехал до самой окраины Хьюстона, где его остановил не дремлющий на посту полицейский и выписал штраф.

Хиггинс почти обрадовался законнику. Холодная глыба в его животе подтаяла. Он едва не рассказал полицейскому о «шеви», но подумал: «не стоит. Он решит, что я вешаю ему лапшу на уши, пытаясь избежать штрафа, и обойдется со мной жестче». Да, Джим решил промолчать. Смиренно приняв штрафную квитанцию, он уехал восвояси.

Позже той ночью он проснулся с криком. Жене Маргарет объяснил, что ему пригрезился черный «шевроле», несущийся на него во весь опор. Из-под капота машины струился огонь и дым, а лица, прильнувшие к лобовому стеклу, напоминали демонов из глубин преисподней.

Примерно в то же время, когда Джиму Хиггинсу выписывали штраф за превышение скорости, служащий дорожного патруля Вимис Троулер приметил черный «шеви», гнавший со скоростью девяносто миль в час. Троулер дежурил в тринадцати милях от Ливингстона, штат Техас. Включив сирену и мигалку, он рванул за нарушителем, подняв облако пыли – «шевроле» норовил скрыться за холмом. Желтая разделительная полоса, окрашенная в кроваво-красный задними огнями «шеви», казалось, убегала вслед за автомобилем.

Отчитавшись по рации о начале погони, Троулер разогнал патрульную машину до семидесяти… восьмидесяти… девяноста… девяноста пяти миль. Лишь тогда «шевроле» приблизился. Казалось, экипаж безумного гонщика почти не касается асфальта.

– Вот больной ублюдок! – выругался Троулер вслух. Он почти вышел на отметку в сто миль. Тут одним штрафом не обойдешься – чокнутому за рулем «шеви» целую стопку выписать надобно.

И тут «шевроле» вроде осознал ошибку и мало-помалу сбросил скорость до семидесяти миль… шестидесяти… пятидесяти… И вот он уже плелся на заячьих сорока милях в час.

– Чертовски хорошая машина, – признался вслух Троулер.

«Шеви» притерся к обочине, фыркнув гравием из-под колес, и остановился.

Троулер вылез из машины. Красный стробоскопический свет его мигалки прошивал заднее стекло «шеви», выхватывая из мрака салона три головы на задних сиденьях и две – впереди. Внезапно ему стало очень не хватать напарника, некстати заболевшего гриппом. Но чего мне бояться, спросил у себя Троулер, с чего вдруг такие мыслишки вообще в голову лезут?

Водительская дверь «шеви» распахнулась. Из машины вышел подросток с копной непричесанных светлых волос и ясным, каким-то слишком бледным, лицом. На нем были джинсы и джинсовая куртка, наброшенная поверх серой толстовки. На ногах у парня красовались синие теннисные туфли – бегунки, как подобную обувь величал сынишка Троулера.

Патрульный вздохнул. Дежурить одному неуютно, даже с учетом того, что худшее, с чем он когда-либо сталкивался, – пьяницы на дороге и лобовые столкновения. А тут – ребенок. Всего на пару лет старше его собственного пацана. Раскатывающий с компашкой таких же, как он, на новенькой крутой тачке.

Тем не менее Троулер расстегнул кобуру на поясе, взял книжечку с квитанциями и покинул патрульную машину – настороженный, но неприятностей не ждущий.

Блондин улыбался. Когда Троулер был на полпути к нему, парень произнес:

– Я, наверное, влип?

– Разве мигалку не видел? – спросил Троулер. – Сирены не слышал?

– Нет, сэр.

– Зеркалом заднего вида не пользуешься?

Нарушитель пожал плечами.

Троулер посветил фонариком в салон «шевроле». На переднем сиденье развалился тощий парень со слипшейся каштановой челкой, падающей на глаза. Патрульного он встретил скромной улыбкой.

Может, пьяный, подумал про себя Троулер.

Луч фонарика скользнул на заднее сиденье. Темноволосая девушка лет семнадцати сидела там, зажатая с обеих сторон двумя парнями. Хорошенькая – в ее чертах чувствовалось что-то неуловимо-мексиканское. Мальчишка слева от нее был коренаст, с квадратной челюстью; его лицо почти ничего не выражало. Справа сидел некто высокого роста, смахивающий на покойника – казалось, его лицо вылеплено из прыщавой, подтухшей плоти. Волосы «покойника» горели ярким пламенем в свете фонаря – настолько были рыжие.

– Что ты сказал, сынок? – переспросил Троулер, занятый своими мыслями.

– Зеркало заднего вида, сэр. Я вас не видел. Да и не смотрел туда в общем-то.

Теперь пришел черед Троулера пожимать плечами. Отвечая, парень не вкладывал в слово сэр ни капли уважения, уже не говоря о простом дружелюбии, – лишь открыто язвил. Нервы Троулера расшалились.

– Покажи-ка мне свои права, сынок.

– Конечно, сэр.

Почему этот парень лыбится, как идиот? Он что, пьяный?

Блондин достал из заднего кармана бумажник, раскрыл его, выудил права и, зажав карточку между указательным и средним пальцами, протянул Троулеру. Едва патрульный подался вперед, как рука парня дрогнула и документ упал наземь.

– Подними это, будь добр, – промолвил Троулер.

Парень наклонился, и до ушей патрульного донесся щелчок – открылась передняя пассажирская дверь, и из «шеви» вылез давешний мальчишка со свалявшейся челкой. На крышу автомобиля он грохнул что-то, к чему Троулер был совершенно не готов, – обрез 12-го калибра, судя по всему до поры лежавший под сиденьем.

Но все-таки, едва скрипнула дверь, Троулер успел потянуться рукой к кобуре на поясе – чутье полицейского победило, он среагировал быстро, быстро, быстро…

Вот только белокурый паренек, о котором он забыл, резко выпрямился и ударил его ногой в пах – тоже быстро, сильно и со злостью. Время на долю секунды остановилось. Всего на долю секунды – но в этот кратчайший миг все изменилось и решилось для патрульного Троулера.

Звук выстрела из обреза сотряс ночь, но он даже не услышал его. Стволы изрыгнули огонь – разя без промаха тяжелыми снарядами, разогнанными до дьявольской скорости.

Незадолго до того, как его мозг разлетелся на кусочки, Троулер успел подумать о том, что миллион черно-серых осколков, летящих на него со всех сторон, напоминает мух – мстительных подданных Вельзевула, на лету превращающихся в капельки огня.

Часть первая: Последствия

29–31 октября

Худые сообщества развращают добрые нравы.
Послание к Коринфянам, 15:33

Однако утром, почувствовав беспокойство, фараон велел созвать прорицателей со всего Египта. Им он поведал свои сны, но никто не смог их истолковать.
Бытие, 41:8

Предвидение, предвидения, ср. (книжн.) – способность, умение предугадывать то, чему только предстоит произойти.
Толковый словарь американского культурного наследия

Глубоко во мрак взирая,
Все стоял, от страха тая…
Эдгар По. Ворон

1

Монтгомери Джоунс повернул к себе запястье. Час ночи. Они почти достигли цели.

Бекки спала беспокойно, трепетно.

Он, в общем-то, и не ждал, что смена обстановки излечит ее, но сейчас, ближе к концу поездки и началу настоящего отдыха – если можно было так выразиться, – вернувшиеся кошмары казались ему дурным знаком.

Привалившись на заднем сиденье, Бекки дрожала и поскуливала – совсем как старая собака, что когда-то жила у отца. Кроликов во сне гоняет, Монти, говаривал его родитель, когда псина металась и стенала во сне.

Монтгомери было известно, что дело не в кроликах. Что-то преследовало Бекки в чертогах Морфея – темное, пришедшее из глубин памяти.

Он надеялся, что поездка облегчит Бекки груз воспоминаний. Конечно, не снимет его вовсе – подобно оспинам, шрамы, нанесенные минувшим, останутся с ней навсегда. Но все, что он мог, это попытаться немного залечить их.

Надеяться на то, что они слегка затянутся.

Монтгомери включил дворники, едва струйки дождевой воды побежали по стеклу. Еще пять минут назад небо было темным, полным сияющих, льдисто-голубых звезд. Но таков Восточный Техас со всеми его климатическими причудами. Старая здешняя присказка гласила: «Ежели вам не по душе местная погода – обождите минутку, и она станет еще хуже».

Если память его не обманывала, с поворотами он не напутал, и дорога приведет их туда, куда нужно. Свернув с асфальтобетона, его «Фольксваген-Гольф» покатил по узкому тракту из красной глины, ведущему в сосновую чащу.

Там у тебя будет в достатке покоя, сказал ему Дин. Никто не потревожит. Ни одного дома на три мили вокруг. Этакая возвышенность. Тихое местечко, в самый раз, чтобы расслабиться. Бекки там понравится, да и тебе тоже. Сосенки, куда ни кинь взгляд, озерцо неподалеку, свежий воздух – дыши себе и дыши…

Словечко, употребленное Дином – возвышенность, – засело в памяти Монтгомери, как колючая проволока в живой плоти.

Поездка сразу не задалась: одна неурядица за другой. Поначалу он переносил все легко, но теперь, когда кошмары Бекки снова дали о себе знать, перспективы не представлялись Монтгомери радужными.

Может, всему виной был поздний час.

– Увези ее куда-нибудь ненадолго, – посоветовал психиатр. – Ей нужно сменить обстановку. Оставаться там, где произошло такое, – не лучшая идея. Все дела подождут, уезжайте. Она хочет выглядеть сильной в твоих глазах, но за несколько месяцев ей не стало лучше. Боль съедает изнутри. Увези ее на недельку и займи чем-нибудь. Сам увидишь, как все изменится.

Монтгомери последовал этому совету. Они оставили Гэлвистон и сделали остановку в Хьюстоне, поели в одном известном и всеми нахваливаемом ресторане – и после Бекки стало плохо. Оказалось, стряпня там – дерьмо. За нечто экзотическое, на вкус напоминавшее собачью рвоту, Монтгомери выложил тридцать пять долларов, и вдобавок ко всему его жену чуть не стошнило. Каково, а?

Следующая остановка была в индейской резервации в Алабаме. Год выдался сверх всякой меры дождливый – реки вышли из берегов, и территория резервации, равно как и прилегающей к ней железнодорожной развязки, превратилась в болото. Тут и там ползали змеи, экскурсии отменили. Открыта только сувенирная лавка, где все товары были испорчены нескрываемым лоском двадцатого столетия и являли собой прекрасный образчик произведенного в Китае ширпотреба. Видимо, участие индейцев во всей этой торговле ограничивалось выгрузкой коробок с безделицами из фур. А болтовни-то! Только здесь, да-амы и га-аспада, – уника-альные индейские а-амулеты… Па-аспешите купить, а-а то на-аши узкогла-азые бра-атья еще не скоро разродятся очередной па-артией.

И местные власти, и администрация резервации явно стремились к тому, чтобы местечко напоминало ярмарку неодолимой фальши.

Рецепт дерьмового настроения: возьмите одну липовую резервацию, добавьте один хреновый ресторан, болезнь жены и вернувшиеся кошмары. Украсьте все сверху одним календарным листком – двадцать девятое октября во всей его никчемной красе.

Красноглинок немного расширился и влился в подъездную дорожку. Приземистая и длинная хижина в стиле ранчо показалась из-за сосен. Где-то неподалеку должно быть озеро.

Хижина, черт побери! Сейчас она казалась Монтгомери едва ли не отелем «Ритц». В три-четыре раза больше их предыдущего жилья.

Он вырулил «гольф»[3] на подъездную и остановился, когда лучи фар уперлись в стену дома. Взглянул на Бекки, нежно тронул ее за колено. Она мгновенно проснулась – в ее глазах читался все тот же затравленный ужас, какой преследовал его каждое утро в течение нескольких последних месяцев. Взгляд Бекки напоминал взгляд животного, угодившего в капкан и осознающего, что охотник близко, совсем рядом.

Монтгомери улыбнулся. Это далось ему нелегко.

– Что думаешь?

Завесы жутких воспоминаний спали с ее глаз, черты лица разгладились. Бекки подалась вперед, обняла спинку кресла и посмотрела на дом.

– Какой большой, – произнесла она.

Монтгомери пытался сдержать рвущиеся наружу чувства. В его душе бушевал шторм. Выражение лица Бекки пугало: что-то по другую его сторону, чуждое и страшное, двигалось и подтачивало ее изнутри, подобно червю. Она выглядела скорее на тридцать пять, чем на двадцать пять. Ее насыщенно-русые волосы, по обыкновению гладко причесанные, теперь падали двумя колтунами на плечи, как мотки мертвой пшеницы. Черты лица смазались, будто скрылись от мира. И глаза – с ними было хуже всего. Порой они приводили его в неподдельный ужас.

Бекки спрятала руки между ног. Психиатр однажды сказал ему, что жест защитный – таковы последствия изнасилования. Наверное, так оно и было.

– Бекки?

– А… прости, я задумалась.

О чем, Бекки? О ноже у горла и подонке, навалившемся сзади?

Бедное ты мое, несчастное дитя.

Подавшись через сиденье, он взял ее за руку. Она немного потянула его на себя – быть может, инстинктивно. Подушечки ее пальцев были холоднее льда.

Монтгомери вышел из машины. Бекки тоже открыла дверь и хотела выйти наружу, как он предупредил:

– Погоди. Давай я сперва отопру.

Пройдя к двери хижины, он загнал в замок ключ, презентованный Дином. Внутри было тепло и затхло. Контраст с улицей, где холодный дождь лил за шиворот, – ощутимый.

Пошарив по стене, он нашел выключатель и зажег свет.

Его глазам явились стены красного дерева и мягкие ковры цвета ржавчины. Мебели было мало, но та, что наличествовала, умело сочетала простоту с красотой: кушетка, два набивных кресла, кофейный столик, бар и буфет, несколько табуреток. Через проход без двери располагалась кухня. Из царившей там темени подмигивал фарфор.

Пройдя на кухню, Монтгомери включил свет и там. Кухня была просторной. Размером, похоже, с половину их квартиры.

Миновав гостиную, он навестил ванную. Та тоже оказалась солидной – вся в голубом кафеле и с занавеской, отгораживающей душ.

Спальня радовала уютом и приятной глазу отделкой.

Вторая ванная была в процессе ремонта. Молотки, гвозди и уйма прочих инструментов красовались на полу, ступить некуда. Кафельные стопки высились у голых стен, по углам стояли опорные балки. Просто закрой дверь и не заглядывай туда, напутствовала его Ева. Мы с Дином колдуем над этим местом только летом, так что там далеко не все доведено до ума.

Выйдя за порог, Монтгомери помахал Бекки, приглашая внутрь.

Давай, подумал он, заходи без страха. Твой рыцарь все досмотрел.

Ха, и где ты был, когда твою жену насиловали, сэр рыцарь? Прохлаждался на славной социологической конференции в Хьюстоне, так? Тема: «Разрыв поколений».

Какая ирония. Такая, что ему плакать хотелось. Снова.

И что бы ты сделал, если бы в кабине затаился вор или полусумасшедший пьянчуга, сэр рыцарь? Быть может, обделался? Пометил бы собственные носки? Так, да?

До недавних пор его философия жизни-безо-всякого-насилия казалась разумной. Весьма и весьма разумной. Ведь насилием ни один вопрос не решить.

Ни одна живая душа не способна по своему разумению причинить вред ближнему, не нанеся еще большего вреда себе. Так однажды сказал Генри Хоум[4], и, будучи еще в колледже, Монтгомери твердо заучил эти слова, сделал их своим девизом, правилом жизни. Несомым впереди знаменем.

Но разве жену Генри Хоума насиловали? Разве чувствовал он, как от осознания несправедливости кровь в жилах закипает? Ощущал, что в душу ему нагадили? Снилось ли ему, как он добирается до этих подонков и голыми руками рвет их в клочья?

А ему, Монтгомери Джоунсу, снилось. И не единожды.

Прежде все было проще. Когда в страну пришел Вьетнам, он был так уверен в собственной правоте. Точно знал, какова истина и почему ее стоит придерживаться.

Утверждаете, что отказываетесь от военной службы по соображениям совести?

Именно так, сержант, именно так.

Насилие любого рода вам, значит, претит?

Претит, сержант.

Вы выступаете не против войны, но против самого насилия?

Да, вы все поняли верно.

Значит, рука ваша не поднимется, дабы защитить собственную землю?

Я не смогу убить другого человека.

Даже в интересах спасения жизни?

Даже так. Я не имею права убивать.

Тогда сержант одарил его долгим тяжелым и сожалеющим взглядом. А он ощущал великое превосходство. Думал – какой глупец этот солдафон. Не может мне, разумному человеку, ничегошеньки противопоставить. Все мысли – о войне. И он считает, что я – трус, а не моралист.

Старина, выходит, ты трус? И сержант был прав: все это время ты водил себя за нос? А твоя высокая мораль родом из пятого класса, когда Билли Сильвестр побил тебя и наподдал по яйцам? Так? Мораль появилась из-за того, что ты платил Билли половину карманных денег, лишь бы он каждый день не вышибал из тебя цыплячье дерьмо? Из-за того, что Билли заставил тебя смотреть, как твой младший брат, Джек, ест собачье говно, которое он ему всучивает? Помнишь, он сказал, посмеиваясь и держа кусок вонючего собачьего кала в старой конфетной обертке и прижимая брата к колену: улыбайся, пока он жрет, цыпа.

Помнишь ведь? Помнишь, как ты улыбался? Помнишь, как твой брат Джек, у которого все передние зубы уже были в дерьме, лупил Билли и вырывался, проявляя больше мужества, чем у тебя за душой за всю жизнь наскребется? Помнишь, как Билли уходил хохоча? Может, эхо того гомерического веселья по-прежнему раскатывается у тебя в голове?

Что ж, ты был прав насчет войны во Вьетнаме, мистер Умняша. Время сполна доказало твою правоту. А во всем остальном ты ошибся. Потому что ты – выдающий себя за моралиста трус. И это плохо. Помнишь, как в песне поется? А лукавое сердечко скоро сгубит вас самих, ведь нельзя же бесконечно вам обманывать других…

– Дом хороший, – промолвила Бекки.

– Да… неплохой, – пробормотал Монтгомери, выныривая из омута мыслей.

Бекки бросила сумку за порог и огляделась, все еще прикрывая передок рукой.

Может, хватит, подумалось ему, но вслух он сказал:

– Заходи, посмотри комнаты.

Поравнявшись с ней, он закинул руку ей за плечи.

Бекки вздрогнула.

Монтгомери убрал руку – не резко, без спешки. Улыбаться он больше не мог.

– Не твоя вина, Монти… правда, не твоя… ты и сам знаешь.

– Да.

– Поверь мне, я люблю тебя… напоминаю себе об этом каждый день. Но теперь мне просто трудно. Я приду в себя… просто нужно время.

– Понимаю, – произнес он, гадая, вернется ли все на круги своя когда-нибудь. А ведь раньше все было так хорошо. Почти идеально.

Бекки улыбнулась. Ее старое «я» на миг мелькнуло в этой улыбке, но почти сразу исчезло, умчалось прочь.

– Правда, Монти. Прости меня.

– Все в порядке. Тебе не за что извиняться. Я пока выгружу остальное.

Дождь приятно холодил разгоряченное лицо. Достав из машины сумки, он поспешил обратно к хижине. Бекки стояла в дверном проеме, заглядывая внутрь. Монтгомери понимал: перед глазами у нее не уютная гостиная. Ее взгляд был обращен вовне – туда, где вновь и вновь, в ярких красках и с лучшим звуковым сопровождением проигрывалась сцена ее изнасилования.

Он аккуратно обошел ее и ступил в комнату.

Бекки улыбнулась ему. Пустой, лишенной живой искры улыбкой.

Он улыбнулся в ответ и, все еще держа в руках сумки, подцепил край двери носком ботинка и захлопнул ее. Та стукнулась о косяк куда сильнее, чем он рассчитывал.

2

Кошмары начались сразу после изнасилования.

Ничего удивительного в том, что пережитое повлекло за собой дурные сны, не было, но почему-то Бекки чувствовала, что к ней является нечто большее, чем просто сны.

И она знала – то были не просто сны.

Ведь они приходили не только, когда она засыпала, и избирательностью не отличались. Спала ли она, бодрствовала – неважно. Они являлись. Проносились перед ее внутренним взором, подобно движущимся картинкам. Это могло начаться в любое время, безо всяких предпосылок. Она могла мыть тарелки, мыться, читать, даже смотреть телевизор.

Проклятые видения разрушили ее и без того пошатнувшуюся жизнь.

Поначалу Бекки думала продолжить преподавание, но поняла, что не сможет. Она не переставала думать о том, как некоторые учащиеся ее класса – возможно, дружки Клайда Эдсона, надругавшегося над ней, – будут смотреть на нее и гадать, как старине Клайду понравилось с ней и каковы ее собственные впечатления. Одна мысль о подобном пробуждала в ней желание закричать: это был худший день в моей жизни, как вы не понимаете!

Однажды она так и поступила: вскочила в постели и крикнула на весь мир.

Напугала бедолагу Монти. Но ведь его почти всё пугало. Он побаивался подключать электроприборы, заходить в воду больше фута глубиной, разжигать костер. Он чурался высоты и не любил толпу – большие скопления людей заставляли Монтгомери нервничать.

Таков он был.

Прямо сейчас он кипятил на кухне воду для кофе – возможно опасаясь, что та вдруг выпрыгнет из кастрюли и окатит его огненным дождем.

Господи, подумала Бекки, все-таки я несправедлива к нему. Ведь Монти не насиловал меня (а сделали это несколько человек, но запомнила она только лицо Клайда; остальные виделись его продолжениями), не держал нож у горла, не хрюкал как боров, и не пускал слюни мне на лицо, пока делал черное дело.

Возможно, подумала она – в последнее время эта мысль проскакивала все чаще – мне стоило принудить Клайда полоснуть меня тем ножом. Тогда меня не преследовали бы жуткие сны.

Сны? Не совсем верное слово. Да, ей снились дурные сны, но было еще кое-что… и как ей это «кое-что» назвать?

Видения? Лишь это слово приходило на ум, только оно казалось уместным.

Она помнила самые первые видения так хорошо, будто они случились секунду назад.

Началось все меньше чем через неделю после изнасилования. Монти в ту ночь лег спать рано, и Бекки, нуждаясь хоть в каком-то отвлечении, стала смотреть шоу Джонни Карсона, плавно перешедшее в шуршащие чаинки телевизионных помех.

И тут образы пришли к ней – яснее и отчетливее, чем картинка на экране.

Бекки не только увидела, но испытала миг смерти Клайда, всю его эмоциональную начинку – будто очутилась в голове насильника. Она ощутила, как узлом завязанная майка туго затянулась на его шее. Почувствовала, как запоздалая воля к жизни на миг встрепенулась в нем, когда, оттолкнувшись от стены и выпустив из рук прутья решетки на окне, он повис над пустотой, время от времени шлепаясь дергающейся спиной о стену.

Его лицо синело, а глаза – такие же выпученные, как и тогда, когда он кончил ей внутрь, готовы были вылезти из орбит. Тканевый узел безжалостно впивался ему в глотку, мир проваливался в черноту…

…и вот Бекки пробудилась на полу гостиной, вся мокрая от пота. Ночнушка льнула к ней, будто промазанная изнутри клеем.

Просто сон, подумала она. По-своему замечательный – расплата за все со мной содеянное, но – лишь сон.

На следующее утро видение застигло ее снова – на этот раз в душе. Приятные теплые струи воды из насадки вдруг обернулись длинными, светлыми пучками нитей, заворачивающихся в узел висельника, и внезапно Клайд повис прямо перед ней словно марионетка, вывалив почерневший язык, на глазах меняющий цвет от воспаленного красного к синюшному.

Образ задержался ненадолго, затем побледнел, отступил.

Бекки опустилась на колени. Вода барабанила по коже в приятном теплом ритме.

И да, увиденное тоже было приятным. Она хотела, чтобы Клайд заплатил сполна.

Чуть позднее, когда Бекки вытиралась, зазвонил телефон. Набросив на плечи банный халат, она пошла взять трубку. Монти, проводивший субботнее утро за книгой, появился у нее за спиной – интересуясь, кто мог звонить им в столь ранний час. Поймав его вопрошающий взгляд, Бекки одними губами произнесла: Филсон.

И сержант, и его жена были чрезвычайно добры к ней на протяжении всего следствия. Бекки всячески благодарила судьбу за то, что Филсона приписали к ее делу. Он ее понимал. Не глядел на случившееся так, будто она сама дала подросткам зеленый свет и была всему причиной – вертела перед носом у пубертатов задницей, а потом еще жаловаться вздумала. Филсон был хорошим полицейским в полном смысле этого слова.

Так получилось, что именно он принес ей странную весть – по голосу сержанта было слышно, что он сам не уверен, в каком тоне ей обо всем поведать.

– Парень Эдсонов, – наконец выдал он. – Он повесился в камере.

Бекки не ощутила ни намека на жалость. Некоторое время она стояла, прижав трубку к уху, лишь через несколько секунд к ней пришло осознание, что Филсон продолжает говорить.

Она передала трубку Монти, а сама привалилась к стене в легкой прострации и стала слушать их с Филсоном разговор. Ее муж всячески демонстрировал свою либеральную позицию – говорил, ему жаль, что такой молодой человек покончил с собой, что это очень плохо и грустно. Прямо извинялся – возможно, со временем Клайд Эдсон исправился бы, осознал свою ошибку, бла-бла-бла.

Все это было пустым звуком, ведь она понимала: ни одно из этих слов не было искренним. Просто так говорить с Филсоном Монти подсказывала собственная трусость, природная неспособность пойти наперекор социальной дрессировке и сбросить хоть на миг шелуху либерала.

По разумению Монти, никто не мог полностью отвечать за свои действия. Виноваты всегда были среда, злые родители, плохое воспитание. Индивид же оставался в стороне. Он – не более чем суденышко без рулевого, бороздящее бескрайние моря судьбы в поисках безопасной гавани, оберегающей от жестокости мира.

Такова – или же примерно такова – философия Монтгомери Джоунса.

После того как он повесил трубку, Бекки рассказала ему о видениях. В ответ Монти улыбнулся, сказал что-то о сильном перенапряжении и о том, что порой сны бывают «в руку». Это ее разозлило, но она решила, что муж, вероятно, прав. Но дни шли, ее память все чаще обращалась к тем призрачным образам и находила их вполне реальными. Тогда Бекки уже знала наверняка, что была на одной волне с Клайдом в момент, когда он наложил на себя руки. Будто бы то, что он с ней сделал, связало их незримой нитью – сформировало метафизическую пуповину, которую разрезала смерть Клайда.

О, как бы она хотела очутиться во плоти рядом с ним в тот момент, когда он шагнул в пустоту. Спросить, как ему это нравится. Что он чувствует. Именно эти вопросы он задавал, пока насиловал.

Монти вмешался в ход ее мыслей, вооруженный двумя чашечками кофе и глупой улыбкой на своем добром лице. Именно так он отреагировал на ее рассказ о видениях – покровительственной улыбкой хорошего муженька, с которой успокаивал ее и готовил к визиту на прием к психиатру.

Дурак психиатр щеголял такой же глупой улыбкой. При нем был целый багаж красивых словечек: миссис Джоунс, на сегодняшний день нет никаких доказательств существования пророческих снов. Подобные сны – последствие сильной эмоционально-психологической травмы. Мысли о смерти насильника внушили вам некое чувство отмщения, а благодаря совпадению вы убедили себя в том, что имеете дело с предвидением. На самом деле вас просто разыграл собственный разум. Такое часто случается. Пройдет время, и эти сны – видения, как вы их называете, – отпустят вас. Забудьте про ясновидение, всему есть разумное объяснение. Теперь идите домой. Попробуйте обо всем забыть. Время залечит раны… все пройдет.

Но оно не прошло. А любое упоминание о видениях вызывало у Монти лишь сочувствующий кивок и очередную чертову улыбочку.

Бекки пригубила кофе, глядя поверх чашки на мужа.

Его губы глупо кривились, а дождь все настойчивее барабанил по крыше хижины.

3

Чуть позже, после бессмысленной попытки развлечь друг друга разговорами, Монти и Бекки сдались и отправились спать.

Дождь усиливался, и вскоре ритмичный перестук капель погрузил супругов в сон.

Менее чем в пятидесяти милях от них черный «шевроле» 1966 года выпуска катил себе вперед по вьющейся асфальтовой дороге, неотступно и неумолимо.

4

_{30 октября, 01:00}



В периодических вспышках молний кожа Малахии Робертса казалась фиолетовой.

Он лежал на кровати с натянутым до середины худой груди одеялом и смотрел на танец атмосферного электричества за окном. Наблюдал, как льет дождь. Прислушивался к приглушенному рыку грома, затаивал дыхание в предвкушении особенно сильных раскатов, сотрясавших дом подобно монструозному китайскому гонгу.

Малахия вздохнул. Ему не спалось – и совсем не из-за непогоды. Ни дождь, ни молнии, ни гром не были тому виной – лишь ощутимое, стылое одиночество. Внутри Малахии царила абсолютная, конечная пустота. Сердце ощущалось черствым сухарем в груди.

Осторожно, чтобы не разбудить жену, он заставил свое потасканное тело сбросить одеяло и сесть на краю кровати. Взглянув за окно, Малахия пожелал, чтобы скорее наступил день – с чистым небом и ярким солнцем.

Наискось вспыхнула молния.

Его черная кожа стала фиолетовой. И снова почернела, когда вернулась темнота.

Выставив перед собой руку, Малахия растопырил пальцы и стал ждать, когда небо полыхнет снова.

Долго ждать не пришлось.

Черные персты посиреневели. И почернели – опять.

Малахия ухмыльнулся, чувствуя себя ребенком. В детстве он часто так забавлялся: следил за молниями сквозь пальцы и дивился оттенку, коим наделял небесный свет его кожу. На краткий миг одиночество оставило его – но вернулось вскоре, как всегда возвращается маятник.

Медленно поднявшись, он в одних трусах тихо прокрался на кухню.

Может, все дело в голоде?

В одном уголке кухонный потолок протекал. Дождевая вода каскадом стекала по стене и собиралась в поставленную под течь большую черную кастрюлю. И так – всякий раз во время ливня. Он много раз говорил себе, что надо починить потолок, но это длилось уже целый год: когда сухо, о проблеме не думаешь. Какое все-таки чудо, что Дороти больше не жаловалась на протечку.

Лентяем Малахия не был, но после целого дня закручивания гаек, полоскания то в смазке, то в масле, то в бензине и ползания под днищами машин ему просто-напросто не хотелось ничего делать своими руками. Хотелось просто сесть на крыльце, раскурить трубку и смотреть, как по близлежащему хайвею проносятся чужие жизни. Или, на крайняк, смотреть в кровати телевизор вместе с женой.

Проклятущая течь.

Серчая на себя, Малахия прошел к холодильнику, достал полупустой пакет молока и стал пить прямо из него.

Нет, голодным он не был.

Усевшись на край кухонного стола, Малахия поставил картонку с молоком рядом. Со своего места он обозревал окно над кухонной раковиной – там, снаружи, молнии вышивали на небе сумасшедшие узоры. Погода не на шутку разошлась и, судя по всему, не собиралась униматься в ближайшее время.

Он посмотрел на чайник в углу. Тот почти заполнился. Надо бы опорожнить, чтобы с утра не убирать вылившийся на пол избыток.

Хлебнув еще молока, Малахия вернул пакет в холодильник, прокрался назад в спальню, натянул штаны и просунул ноги в ботинки, не став морочиться с носками.

Бросив взгляд на спящую жену и улыбнувшись, он на цыпочках возвратился на кухню и тихонько извлек из буфета сковороду. Ею он и подменил переполненный чайник, с величайшей осторожностью отодвинув тот в сторонку. Первые капли упали на тефлон с таким звуком, будто то были сухие орешки, а не крохотные конгломераты простой воды.

Малахия осторожно оглянулся на спальню.