Настройки шрифта

| |

Фон

| | | |

 

Никто вокруг Кэрол как будто не удивился. Некоторых зрителей сцена даже позабавила, другие смотрели безразлично или со скукой. Несколько человек перешептывались с соседями, почти не глядя на экран. Небритый парень через несколько сидений слева откинулся на спинку сиденья и уже закрыл глаза. Женщина впереди делала какие-то заметки, но, когда она не подняла голову через пять минут, Кэрол догадалась, что она пишет письмо.

В аудитории было жарко от набившихся людей, в воздухе висел сигаретный дым. Пол был плоским, экран висел слишком низко, и со складного кресла в заднем ряду было трудно читать субтитры, мешали головы людей впереди.

Кэрол не решилась уйти из библиотеки до конца рабочего дня, а Джереми явно недооценил расстояние, потому что, даже следуя точным указаниям, девушка опоздала больше чем на двадцать минут. Она уже жалела, что пришла. Она не могла отыскать Джереми в темноте и чувствовала себя неуместно и одиноко.

На экране девочка и мальчишка-крестьянин проводили импровизированную церемонию для мертвого щенка, которого они похоронили в земляном полу заброшенной мельницы. Мальчик воткнул у могильного холмика простенький деревянный крест, а потом взобрался на чердак и вытащил из совиного гнезда высоко на стропилах крошечное тельце крота. Мальчик похоронил зверька в новой могиле рядом с первой и сказал, что теперь щенку будет не так одиноко. Потом девочка отдала свой розарий, и мальчик с серьезным видом повесил его на крест.

Хотя Кэрол смотрела не слишком внимательно, сцена ее тронула. Она пробудила в девушке воспоминания о детстве и религиозных таинствах, в которых она участвовала, не совсем понимая, зачем.

К сожалению, остаток фильма был посвящен взрослым, банде безмозглых паяцев. Их карикатурные персонажи не вызывали никакого сочувствия. От необходимости наклоняться вперед у Кэрол заболела спина; девушка начала терять интерес. Небритый юноша слева все еще спал; блики с экрана играли у него на лице как отблески сна. Тот же свет отражался от очков плотного молодого человека в кресле у стены. Он сидел, выпрямившись, и нетерпеливо покачивал ногой. Не Джереми ли это? Если да, то он успел надеть галстук. Кэрол попыталась разглядеть его получше, но в темноте трудно было понять наверняка. Молодой человек как будто услышал ее мысли и повернулся в ее сторону, но его глаза оставались невидимыми из-за отражения экрана в стеклах очков. Потом темноволосая женщина на соседнем сидении склонилась к нему, шепнула что-то ему на ухо, и он отвернулся.

В финале детей разлучили, как пару возлюбленных, и Кэрол почувствовала привычный комок в горле. Мальчик опрокинул кресты, растоптал могильные холмики и навсегда спрятал розарий в совином гнезде. Оцепеневшую от ужаса девочку увели прочь, как преступницу, и она затерялась среди толпы и суматохи далекого центра для беженцев. До этого все происходило в сельском уединении фермы, и можно было легко забыть, что за полями и пастбищами несется к разрушению современный мир.

Кэрол оглянулась на молодого человека у стены – теперь она была уверена, что это Джереми, – как раз в это время он шептал что-то на ухо своей темноволосой соседке. Женщина повернулась к нему, улыбнулась и прошептала что-то в ответ. Ее рука по-приятельски коснулась его плеча. Разочарование было таким пронзительным, что у Кэрол перехватило дыхание. Девушка отвернулась. Теперь ей стало ясно, что ее заманили сюда обманом. Чего еще она ожидала? Чего стоят все ее фантазии?

Через несколько секунд на мерцающем экране появилось слово «FIN», как будто за персонажами захлопнулись ворота. Когда загорелся свет, помещение загудело от разговоров.

Но Кэрол уже ушла. Поднялась на ноги и выскользнула за дверь до завершения фильма.



Она пришла в Новую школу, когда солнечные лучи еще освещали небо на западе. Теперь же, выйдя за дверь, девушка оказалась в темноте, которую рассеивало только печальное сияние уличных фонарей и россыпь светящихся окон с задернутыми шторами. Осколок луны за печными и вентиляционными трубами казался крошечным и далеким.

После духоты и слепящего света в аудитории прохладный ночной воздух, уединение и тишина принесли некоторое облегчение. Но Кэрол все равно чувствовала себя подавленной. Ее охватила внезапная усталость, под которой скрывалось глухое, затаенное ощущение одиночества. Пока она шла вдоль квартала, ее миновали несколько парочек – ее ровесники направлялись на вечеринки, дискотеки или в бары, и от звука их голосов девушка чувствовала себя ужасно старой. На полпути к Шестому проспекту, проходя мимо дверей многоквартирного дома, Кэрол уловила аромат чеснока, помидоров и сыра и вспомнила, что еще не обедала. На время фильма она позабыла о голоде, но теперь он внезапно нахлынул вновь.

В обычный вечер Кэрол зашла бы в круглосуточный магазинчик в конце своей улицы и купила бы упаковку макарон или риса, но сегодня ей даже думать не хотелось о том, чтобы готовить что-то в тесной, жаркой кухне с вездесущими тараканами под плитой. Дойдя до проспекта, девушка остановилась. Как бы она ни устала, идти домой было еще рано. Более того, чем дольше Кэрол размышляла об этом, тем безрадостнее казалась ей такая перспектива.

Рошель наверняка опять привела своего нового приятеля, развязного парня, который, судя по всему, очень гордился своим телом и оставлял после себя завитки жестких черных волос в раковине и ванне. Кухня завалена кастрюлями и грязными тарелками. Телевизор орет во всю мочь, но любовники слишком заняты друг другом и почти не обращают на него внимания. Появление Кэрол им наверняка помешает, хотя Рошель разозлится куда сильнее, чем ее парень. Тот уже один раз пытался к ней подкатить.

Телевизор принадлежал Рошель, да и вся гостиная, по сути, была ее территорией. Кэрол пришлось бы запереться в спальне и пытаться читать или писать письма под аккомпанемент механического телевизионного хохота или куда более назойливого смеха двух любовников.

С накрепко засевшей в воображении безрадостной картинкой, Кэрол повернула на перекрестке налево, к огням и толпам Восьмой улицы, и твердо пообещала себе, что сегодня вечером с ней обязательно случится что-нибудь хорошее.

* * *

Небо окончательно потемнело, но его настроение было куда мрачнее. На морщинистом личике Старика застыло хмурое выражение. Затаившись в темном переулке напротив Новой школы, он видел, как женщина ушла в одиночестве.

Что-то пошло не так. Где мужчина? Они должны быть вместе.

Но, возможно, все еще можно устроить.

Старик украдкой выбирается из переулка и идет ко входу в школу.

* * *

В большой аудитории на третьем этаже Фрайерс и около дюжины студентов – обычных лизоблюдов и тех, кому он по-настоящему нравился, – собрались у учительского стола. Сразу после окончания фильма его окружила толпа просителей, которые с громкими и проникновенными извинениями размахивали запоздавшими рефератами или требовали свои работы обратно и готовились спорить из-за оценок. Фрайерсу понадобилось почти пятнадцать минут, чтобы разобраться со всеми и – так как занятие было последним – записать адреса тех студентов, чьи работы придется вернуть по почте этим летом. Красная сумка для книг снова оказалась набитой бумагами.

Теперь рядом со столом в передней части аудитории остались только самые преданные. Донна тоже стояла поблизости, притворяясь, что ее интересует разговор, хотя не могла никого обмануть. При каждом удобном случае Фрайерс старался встретиться с ней взглядом. Никого привлекательнее девушки в его поле зрения определенно не наблюдалось.

– Слушайте, – говорил он, присев на угол стола; таким образом он мог снять нагрузку с ног и при этом оставаться на одном уровне с остальными, – вы, кажется, думаете, что за период между возникновением звукового кино и телевизора люди полностью избавились от суеверий, – он обвел взглядом группу, пытаясь заставить студентов отвести глаза. – Это было бы здорово, но на деле все совсем не так. Подумайте хорошенько. Сколько вы в последнее время видели зданий с тринадцатым этажом?

Один из студентов помоложе улыбнулся. Вдумчивый длинноволосый интеллигент – по крайней мере, так он выглядел – весь семестр как будто нарочно подкидывал Фрайерсу лучшие реплики. Каждому придется по душе хороший сценический напарник.

– Да ладно, мистер Фрайерс, этот тринадцатый этаж давно уже стал поводом для шуток.

– Можете поверить, – сказал Фрайерс, – все совершенно серьезно. В нашей стране до сих пор есть люди, которые верят, что можно вызвать дождь, если хорошенько помолиться. Они живут как ни в чем не бывало, варят любовные зелья, делают амулеты от сглаза и ставят ловушки на демонов. Они определяют время по звездам, как их прадеды, и до сих пор сажают кукурузу при лунном свете.

В этот момент Фрайерс говорил о Поротах, представлял себе хмурое лицо Сарра и строгое черное платье Деборы. Студент все еще смотрел на него с веселым недоверием; скорее всего, только рисовался перед Донной и остальными. Или, может быть, его забавляло то, что мягкотелый горожанин вроде Фрайерса берется с такой уверенностью рассуждать о древних сельских традициях.

Фрайерс порылся в бумажнике и вытащил долларовую купюру.

– А давайте проверим, – он кивнул молодому человеку. – Вы, наверное, один из тех редких, почти легендарных персонажей: абсолютно рациональный человек. И я хотел бы подарить вам этот доллар.

Фрайерс театрально помахал купюрой в воздухе. Несколько студентов с усмешкой переглянулись. Что преподаватель придумал на этот раз?

– В обмен же, – продолжил Фрайерс, – мне нужна простенькая расписка с числом и подписью, о том, что за этот доллар вы передаете мне… – Он подался вперед, – вашу бессмертную душу.

Студенты рассмеялись, Донна (слишком уж восторженно) воскликнула:

– Ах, мистер Фрайерс!

Молодой человек с неуверенной улыбкой посмотрел на купюру, но не сдвинулся с места. Наконец он сказал:

– И вам обязательно нужна расписка?

Фрайерс кивнул.

– Только и всего. Клочок бумаги с вашим именем и словами: «Сим удостоверяю, что продал свою душу мистеру Джереми Фрайерсу… навечно».

Студент рассмеялся и покачал головой.

– Зачем рисковать?

– Вот именно! Этакое пари Паскаля наоборот. – Раскрасневшийся Фрайерс выпрямился и сунул доллар обратно в бумажник. Потом обратился к студентам: – Как видите, детишки, не так-то просто избавиться от древних страхов. Нам еще расти и расти.

Его мысли снова обратились к ферме, лежащей под ночным небом далеко за рекой. Тьма за окнами позади улыбчивых молодых лиц показалась затаившимся живым существом.

– А теперь, – сказал Фрайерс, чувствуя внезапную усталость, – пора расходиться на лето. Мне еще надо собрать вещи.

– Эй, никто не хочет пойти выпить? – звонко спросил длинноволосый юноша, как будто мысль только что пришла ему в голову. Он быстро обвел группу взглядом, задержавшись на Донне чуть дольше. Несколько человек выразили интерес. Донна промолчала. Фрайерс сообразил, что так она остается свободна, и попытался придумать, как им неприметно уйти вместе.

– Если у кого-то еще остались вопросы по рефератам, – сказал он, – или вам не разобрать мой почерк, или вы не согласны с замечаниями, мы можем… Это что еще за новости?

Свет в аудитории мигнул один раз, потом еще. Потом светильник прямо у них над головами загорелся вновь. Фрайерс увидел, как Донна беспокойно протянула к нему руку, а затем отдернула ее.

– Извиняйте. Пора мыть комнату.

Все обернулись. Скрипучий старческий голос донесся из теней на другом конце аудитории. В дверях на фоне света из коридора смутно виднелся невысокий человечек в неопрятном сером комбинезоне, который был велик ему на несколько размеров. В руках он держал швабру, выставив ее перед собой, как оружие.

– Что за спешка? – спросил Фрайерс. – Мы всегда задерживаемся допоздна.

Человечек в дверях вроде бы пожал плечами и тихо просипел:

– Конец года. Пора мыть комнату.

Донна презрительно усмехнулась.

– Ну здорово! Эти уборщики думают, что они в школе самые главные. – Она оглянулась на Фрайерса в поисках поддержки, но тот уже протянул руку к пиджаку.

– Ну ладно, – сказал Джереми. – Думаю, мы и так сегодня задержались. – Он собрал оставшиеся бумаги, сунул их в сумку и пошел к дверям.

Остальные вышли из аудитории, неуклюже протиснувшись мимо низкорослого уборщика, который деловито втаскивал внутрь большой коричневый мусорный контейнер размером почти с него самого. Колесики контейнера противно скрипели.

Снаружи, на свету, Фрайерс стоял ссутулившись у дверей лифта, но несколько студентов помоложе направились к лестнице.

– Идемте с нами, – окликнул его один из них, – тут всего два пролета.

Фрайерс со вздохом выпрямился и пошел к лестнице. Остальные последовали за ним – кроме Донны, которая встревоженно коснулась уха.

– Проклятие! – пробормотала она. Ее левая сережка пропала.

Остальные уже спускались по лестнице. В коридоре было тихо. Девушка нахмурилась и оглядела пол вокруг, потом развернулась и пошла обратно к аудитории. Изнутри время от времени доносился негромкий скрип, потом все затихло. Донна поколебалась, потом переступила порог и скрылась в темноте.

– Можете ненадолго включить свет? – Ее голос эхом разнесся по коридору. – Я пытаюсь найти…

Из темной аудитории раздался звук удара, высокий смешок, а потом – долгая череда трескучих шумов, как будто расщеплялось дерево. Через несколько секунд зашуршала плотная бумага; какой-то предмет заталкивали в мусорный контейнер.

В аудитории со щелчком погас последний светильник, и из темноты вышел серый человечек. Колесики тяжелого мусорного контейнера, который он тянул за собой по коридору, ритмично поскрипывали. Человечек негромко насвистывал что-то неопределенное как будто под их аккомпанемент.

* * *

Группа на улице понемногу рассеивалась.

– Нет смысла ждать, – сказала одна из студенток. – Наверху ее точно нет. – Остальные проследили за взглядом девушки; она смотрела на темные окна третьего этажа.

– Точно, – сказал студент. – Значит, ушла вперед.

Все повернулись к Фрайерсу. Он выглядел изумленным и немного расстроенным.

– Ну что поделать, – сказал он наконец, пожимая плечами. – Когда найдете ее, передайте, что, если она хочет поговорить о своей работе, ей стоит созвониться со мной завтра с утра, потому что потом она меня уже не застанет. – Закинув сумку на плечо, он кивнул на прощание. – Может быть, я увижусь с кем-то из вас этой осенью. Приятно провести лето.

Двое студентов пошли вместе с ним на восток, но у Седьмого проспекта, когда Фрайерс свернул на юг, попрощались во второй раз и пошли своей дорогой.

* * *

Улыбаясь тому, что совершил в темноте аудитории, Старик выскальзывает из двери школы и отворачивается от света уличных фонарей. На востоке, скрытые за их сиянием и городскими испарениями, загораются первые созвездия, а на севере перед ним Дракон исполняет сложный танец вокруг невидимой Полярной звезды. На западе же нет вовсе никаких знаков, кроме одинокой расколотой луны.

Но теперь Старику больше не нужны знаки. Он знает, как расположены холодные, невидимые звезды у него над головой. Так же они мерцали пятьдесят веков назад и будут мерцать еще пять тысяч лет. Не важно, что Млечный Путь скрывается за смогом, а свет фонарей затмевает привычные созвездия Близнецов, Возничего и Рыси. Старик точно знает, где они находятся. Знает их древние, истинные имена.

И он изучил раскинувшуюся под ними землю, как генерал, готовый ее завоевать. Далеко за рекой, где пропало солнце, лежит ни о чем не подозревающий мир. За темным горизонтом интригуют, сражаются и борются мужчины и женщины. Иные трудятся на поле, как образы из библейских легенд, и поют в ритм работе. Старик почти что слышит их голоса.

Эти фермеры станут его любимыми игрушками. Они пострадают первыми. Фрайерс, его избранник, его грузный, бездумный инструмент, обо всем позаботится. Скоро, уже совсем скоро…

Быстро, как смерть, Старик движется вдоль квартала в их направлении и, переходя проспект, замечает пузатого мужчину в мятом пиджаке, с книжной сумкой через плечо. Фрайерс живо шагает на юг, к их общей цели, не подозревая, что направляется вовсе не домой. Через улицу на запад от него, возле воды Старик тоже сворачивает на юг, радостно помахивая портфелем. Ему уже не терпится сыграть следующую свою роль.

Один раз он замирает и наклоняет голову на бок, прислушивается к голосам. Небо перед ним расцвечено красным неоновым заревом, но на западе мерцает белый лунный свет. Проходя между домов, он смутно различает огни на реке, далекий берег, а над ним – пространство, где вскоре появятся звезды. Сцена почти готова. Пусть поют, пока могут!

* * *

Иссельский холмКак набрал воды в ротНе отыщется грач —Так разроет крот.

В лунном свете женщины сажали кукурузу. Работая в сгущающейся темноте, семь в ряд, они казались почти неотличимыми друг от друга. Молодые, замужние; все, кроме одной, рожавшие. Длинные распущенные волосы свободно спускались им на спины, но тела от шеи до голых лодыжек скрывались под платьями из черного домотканого полотна. Издалека были видны только мешки у них на поясе и белые лица, призрачными огоньками витающие над пустым полем.

Перед женщинами важно вышагивали семь мужчин в накрахмаленных белых рубашках, черных куртках и черных кожаных ботинках. Они шли молча чисто выбритые лица хранили серьезное выражение, под подбородком у каждого чернела кайма бороды. Как будто на военных учениях, они двигались сомкнутым строем и несли деревянные посохи, заостренные на обоих концах. При каждом шаге мужчины вонзали их в землю, проделывая в свежевспаханной почве отверстия в дюйм глубиной на расстоянии в ярд друг от друга.

Женщины совали руки в мешки, грациозно наклонялись и бросали в каждое отверстие по три зернышка, пропевая еще один куплет считалки.

Иссельский холмВесь от страха обмяк…

Выпрямившись, они босыми ногами сгребали в дыры рыхлую землю и шли дальше.

Неожиданно одна из женщин громко рассмеялась. В вечерней тишине далеко разнесся ее непринужденный, почти детский смех.

– Хорошо, что ничего не видно. Знать не хочу, на что я только что наступила!

Остальные захихикали, пение на секунду остановилось.

– Ой, Дебора, – сказала ее соседка, – нету там ничего, кроме обычных червяков. Я наступаю на них с тех самых пор, как взошла луна, просто ничего не говорю.

Она снова запела:

Не доищется крот —Так сожрет червяк.

Женщина с другой стороны выпрямилась и вытерла пот со лба.

– Надеюсь, ты права, – сказала она. – Не хотелось бы мне теперь наткнуться на какого-нибудь полоза. Нельзя мне пугаться, в моем-то положении. – Она положила руку на свой раздувшийся живот.

– Вы только послушайте! – вновь рассмеялась Дебора. – Лотти Стуртевант боится, что у нее родится ребеночек с раздвоенным языком!

– Дебора! – Порот резко повернулся к жене. Его глаза гневно блеснули в лунном свете. – Ты что, совсем ума лишилась, женщина? Эти люди пришли, чтобы нам помочь.

Он был немного выше других мужчин, стройным, с широкими плечами и узкой талией и, несмотря на суровое выражение лица, выглядел моложе остальных. Грозный и очень низкий голос подошел бы какому-нибудь ветхозаветному пророку, но тут же фермер смягчился, добавив просительным шепотом:

– Пожалуйста!

Так же резко Порот развернулся снова и вернулся в ряд. Остальные мужчины ни разу даже не оглянулись.

– Простите, брат Иорам, – обратился Сарр к мужчине постарше, который шел рядом с ним. – Она ничего такого не имеет в виду. Мы оба благодарны, что вы пришли нам помочь.

– Не стоит благодарить, Сарр. – Брат Иорам вонзил посох в землю, умело его провернул и выдернул. – Мы трудимся по воле Божьей. «Каждый помогает своему товарищу и говорит своему брату: “Крепись!”»

– Аминь, – одновременно произнесли остальные, не отрываясь от работы, и молодой человек торопливо присоединился к ним. Женщины продолжали петь, но уже тише; они прислушивались. Их голоса звучали не громче стрекота сверчков.

Издалека доносился гул других голосов. На краю поля, возле небольшого костра из тополевых дров собрались мужчины постарше. Их задачей было поддерживать огонь, и взлетающий время от времени фонтан искр отмечал свежее полено. Рядом группка детей с серьезными лицами стерегла мешок с зерном больше них размером. Они знали, что на полях полно воров: птиц, мышей и голодных желтых червей-огневок. Потерять хотя бы одно зернышко значило навлечь беду на посевы.

Еще дальше горели окна фермерского дома. С кухни, где женщины постарше занимались праздничными приготовлениями, доносились песнопения. Между домом и полем торчал низкий серый флигель с темными окнами. И сразу за ним непроницаемой черной стеной высился лес.

Внезапно в воздухе возник новый звук, низкое гудение далеко на востоке. Поначалу он был неотличим от шума ветра в кронах деревьев, потом стал усиливаться, накатывать ленивыми волнами низкого гула, как зуд какого-то громадного насекомого.

Женщины на поле затихли. Мужчины постарше продолжали работать, нарочито обратив взоры к земле, но те, кто помоложе, исподтишка оглядывали горизонт, пока не отыскали возносящиеся среди звезд красные огоньки. Высоко над полями и лесами несся куда-то на запад громадный серебристый крест.

Женщины оживились.

– Нам еще сеять и сеять, – сказала беременная. Она вгляделась в темную землю у себя под ногами, отыскивая отверстие, куда следовало положить семена. Остальные снова запели, но Дебора все еще с тоской посматривала на двигающиеся огоньки. Несколько раз за ночь над ними пролетали самолеты – горькое напоминание о мире, от которого они отказались.

– Интересно, куда он летит, – полюбопытствовала она почти про себя. Ее слова затерялись в пении, запахе сырой черной земли и древнем кропотливом труде. Впереди было еще много работы, да и муж мог заметить. Женщина снова обратила внимание на зерна и землю.

Впереди один из мужчин все еще зачарованно смотрел вверх.

– Так много звезд на небе, – заметил он, обращаясь к товарищам, – и так темно здесь, на земле! Сарр, ты добрый работник и богобоязненный человек, но лучше бы тебе было сеять вместе с остальными. Тогда нам светила бы луна.

Порот печально посмотрел на небо, понимая, что собеседник прав. Полумесяц над самыми кронами деревьев наводил на мысли о чем-то поврежденном или сломанном, но старшие братья заверили его, что это, напротив, самое благое знамение для посевов: прибывая день ото дня, луна обещала богатые всходы и урожай.

– Мне не удалось бы вспахать эти поля к положенному времени, – сказал он, прибавляя шаг, чтобы не отставать от остальных. В его памяти еще свежи были воспоминания о долгих неделях тяжкого труда и сражений с арендованным у кооператива неповоротливым трактором. – Еще месяц назад на этой земле росли деревья и кусты. Ею семь лет никто не занимался.

– Нам это известно, брат Сарр, – сказал первый мужчина. – Мы знаем, как важно для тебя это место и как дорого оно, должно быть, тебе обошлось. Мы уважаем тебя и твой труд. Не всякий приходит к земле так поздно. – Дойдя до края поля, мужчины слаженно развернулись и пошли обратно, втыкая в землю другой конец посохов. – Тебе еще придется наделать много ошибок, но в конце концов Господь облегчит твою ношу. Потому мы и пришли этой ночью. И потому брат Иорам привел с собой жену. Она принесет удачу.

И тут вездесущее почитание символов давало о себе знать. Беременная женщина обеспечит добрый урожай. Вдова может принести несчастье. Двоюродная сестра Порота, Минна Бакхолтер, сейчас работала на кухне вместе с женщинами вдвое ее старше, в том числе с его давно овдовевшей матерью. Хотя Минна была физически сильна, на поле ее не пустили, потому что только в прошлом месяце она похоронила мужа.

Было ли Братство сборищем суеверных дураков? Пороту было все равно. Он получил образование получше многих, и какое-то время прожил в так называемом современном мире, но его вера осталась неколебимой. Плодовитые женщины символизируют обильный урожай, их длинные распущенные волосы – как длинные прямые стебли кукурузы. Символика примитивная, но он искренне верил, что она работает. Реактивные самолеты пролетают высоко над землей, где витают ангелы. В небесах достаточно места и для тех, и для других. Гром рождается из столкновения молекул, но в то же время это глас Господень. И то, и другое может быть правдой. Господь, каким бы именем его ни называли, всегда остается на небесах, здесь же, на земле, живут демоны в самых разных обличиях. Первому следует поклоняться, со вторыми – бороться. Только и всего. Главное – не потерять веру. Порот знал, что природа веры не имеет значения, важна лишь ее сила. Он высоко ценил суеверия.

– Видит Господь, – сказал он своим спутникам, – я знаю, что между нами были разногласия, но теперь все это в прошлом. Вы будете гордиться нами с Деборой, вот увидите. Вы это место просто не узнаете!

Вдалеке из кухонного проема пролился свет. Через секунду до них донесся хлопок сетчатой двери.

– К Михайлову дню, – продолжил Порот, – я засею здесь каждый акр до самого ручья. – При этой мысли он улыбнулся. – Вот увидите. Эти земли превратятся в Эдемский сад!

Брат Иорам остановился и взглянул на него. Если он и улыбался, в темноте этого было не разглядеть.

– Поберегись, брат Сарр, – негромко сказал он. – В Писании говорится и о другом саде.

Все догадались, что он имеет в виду Гефсиманию.

Из-за костра раздался приглушенный звон колокола. Иорам поднял руку.

– Все готово, – объявил он. – Пойдемте.

Следом за ним они покинули поле.

* * *

В центре Манхэттена этим вечером было оживленно. Обувные магазины и бутики по обеим сторонам Восьмой улицы уже закрылись, их окна померкли, но толпа только увеличивалась, кафе и сувенирные магазины были набиты битком. Футболки с персонажами комиксов, постеры со знаками зодиака, замороженный йогурт – здесь нашлось бы что-нибудь для каждого, и каждому было что показать. Кэрол прошла мимо полной девицы в фермерском комбинезоне, негра с козлиной бородкой, цыганским платком на голове и серьгой в ухе, потом – мимо парочки в кожаных штанах, с синими прядями в волосах; у девушки на запястье красовался браслет с шипами.

Возможно, из-за дурного настроения все вокруг казались Кэрол отвратительными. Она попробовала прикрыть глаза и глядеть на мир сквозь ресницы, но это не помогло; лица все еще наплывали на нее из теней, только теперь они казались искаженными, как во сне. Темный силуэт в дверном проеме начал издавать непристойные чмокающие звуки и прошипел в ее направлении что-то на испанском. Компания дюжих, светловолосых, уже пьяных парней, похожих на провинциальную футбольную команду, вразвалку прошла мимо, осыпая ударами идущего впереди товарища, и едва не столкнула Кэрол с тротуара. Увернувшись от африканца с россыпью ароматических палочек и группки подростков, спорящих, куда пойти дальше, девушка нырнула в книжный магазин за углом и какое-то время листала модные журналы. На полках лежали зарубежные издания и ежегодные выпуски с фотографиями из Японии. Лощеные женщины смотрели с глянцевых страниц, надув губы в темной лоснящейся помаде. Кэрол попыталась вообразить себя на месте одной из них, и впервые мысль не показалась ей такой уж невероятной. Монастырь как будто остался далеко в прошлом. Хотя, возможно, дело было лишь в том, что теперь в ее распоряжении оказалось больше денег. И в молодом человеке, которого она встретила в библиотеке.

Кэрол распрощалась с воображаемой модельной карьерой, вернула журнал на полку «по пять долларов и дороже» и пошла дальше вдоль квартала, потом свернула за угол, на относительно пустынную улицу Макдугала. Здесь было потише. Впереди темнели деревья на площади Вашингтона, как будто девушка оказалась на краю города. Кэрол нужно было чем-нибудь перекусить.

Но если не хотелось есть вегетарианское тако, фалафель или жирный клин пиццы, стоя у прилавка, найти что-то подходящее было непросто. У нее в кошельке лежало всего семь долларов; еще пара набралась бы мелочью. На эти деньги вполне можно было прожить до понедельника. От чека на расходы, который выписал Рози, не было никакой пользы. И, если ее супермаркет откажется его обналичить, он останется бесполезной бумажкой до понедельника. У Рошель тоже никогда не было денег. За нее всегда платили ухажеры. В данный момент Кэрол не отказалась бы от подобного спутника.

Прижав к себе сумочку в страхе перед карманниками, девушка пошла дальше. Она ненадолго задержалась возле магазина у самого парка, где несколько минут задумчиво разглядывала облегающее синее платье и пыталась вообразить его на себе. Потом она думала было совершить более скромную покупку – капучино и круассан в одном из кафе на улице Бликеров, но доллар восемьдесят пять казался слишком высокой ценой за чашку кофе. Кроме того, все заведения, которые она проходила, были забиты под завязку. Парочки хмуро ждали снаружи и заглядывали внутрь в надежде отыскать свободное место или усаживались за столики на тротуаре. Здесь двигаться было не так уж трудно, но дальше дорога становилась практически непроходимой из-за уличных музыкантов. Они устраивались там, где толпа была плотнее всего, и ставили перед собой гитарный чехол или перевернутую шляпу в надежде на заработок. На ночных улицах отовсюду неслась музыка.

Кэрол пробилась через толпу, окружившую ямайца со стальными барабанами, и снова почувствовала усталость. Нужно было поскорее найти место для отдыха. Она как раз переходила улицу, чтобы избежать еще большей толпы на углу, откуда неслись звуки флейты, и тут краем глаза заметила среди спин какое-то движение и мелькнувший красный предмет. Практически невидимая рука размахивала красной сумкой для книг. Полотняный прямоугольник показывался среди собравшихся людей и тут же пропадал из вида, как маятник на часах со слишком туго затянутой пружиной – или нога в темной аудитории.

Разумеется, это был он. Джереми, молодой человек из библиотеки. Даже со спины она узнала плотную фигуру, сумку с книгами и перекинутый через пухлое плечо пиджак из жатого ситца. Судя по всему, Джереми был один. При виде появляющейся и пропадающей сумки у Кэрол в воображении возникла безумная, но приятная картинка: судьба подает ей знак, как техник службы путей, останавливающий поезд.

Она хотела было окликнуть его, но вовремя одумалась. Не хотелось показаться слишком навязчивой. Девушка снова пересекла улицу, обошла собравшихся людей и вклинилась в толпу с противоположной стороны.

Сначала она увидела только круг лиц. Все смотрели на что-то на тротуаре. Кэрол опустила глаза. У ее ног крошечный старичок с блестящей коричневой кожей и в грязном тюрбане яростно дудел во флейту. Рядом с ним лежал старый потрепанный зонтик. Между колен старичок держал заполненную мелочью корзинку, из которой к его лицу подымалось что-то белесое и извилистое.

Кэрол побледнела. Сначала она приняла предмет за какой-то шутовской фаллос, но тут же осознала, что это всего лишь кусок дерева, вырезанный так, чтобы походить на разозленную змею; он двигался, когда флейтист нажимал коленом на металлический стержень. Возможно, издалека обман и сработал бы, но здесь, на тротуаре, игрушка выглядела просто глупо.

Внезапно глаза старика распахнулись, он повернулся к кому-то в толпе. Его пухлые темные пальцы быстрее забегали по отверстиям, щеки стали надуваться и опадать все быстрее, и музыка достигла пронзительного крещендо. В корзину у его ног умирающим мотыльком спланировала долларовая купюра.

Кто это решил разбрасываться деньгами? Кэрол подняла взгляд и узнала Фрайерса; в ту же секунду он заметил ее. Молодой человек стоял на другой стороне круга и как раз убирал бумажник обратно в карман брюк. Его галстук висел немного криво; свет уличных фонарей отражался в очках. Как только Фрайерс повернулся и заметил Кэрол, его лицо прояснилось. Взмахом руки он попросил девушку оставаться на месте. Потом пробился сквозь толпу и встал рядом с ней.

– И снова вы, – сказал он. – Неуловимый библиотекарь! – Судя по всему, он был очень рад ее видеть. – Вас не пропустишь в толпе, эти волосы заметны в любой толкучке. Прямо как флаг, – переливы флейты у него за спиной ускорились, как будто торжествуя. – Я искал вас сегодня в аудитории. Жаль, что вы не пришли.

Кэрол пожала плечами.

– Пришлось задержаться на работе, – услышала она собственный голос. – Может быть, в следующий раз.

– Вот только следующего раза не будет, – сказал Фрайерс; он выглядел довольным. – По крайней мере, до осени. – Он оглядел улицу, ряд забегаловок и кальянных. – Только не говорите, что живете где-то поблизости. Уж очень это далеко от библиотеки Линдауэра.

– Нет, нет, – ответила Кэрол. – Я просто решила пройти кружным путем.

– В самом деле? – Фрайерс как будто что-то торопливо прикинул в уме. – Не хотите куда-нибудь зайти, выпить? Чашечку кофе, например?

Кэрол почувствовала странный восторг, совершенно несоразмерный вопросу. Глупо, разумеется, но негромкий голосок у нее в голове произнес: «Теперь может произойти что угодно». Как будто Джереми попросил ее руки и сердца.

* * *

Пламя внутри каменного кольца жадно потрескивало, требуя нового полена. Насекомые плясали и гибли среди дыма, который тонким столбом поднимался вверх, изгибался под звездами и пропадал в окружающей темноте.

На краю освещенного круга рядом с мешком семян нетерпеливо переминались с ноги на ногу дети. Их глаза были устремлены мимо костра на столы, которые мужчины выносили из дома; складной стол для бриджа, швейный стол и небольшой квадратный столик с кухни Поротов установили в ряд и закрыли темным полотнищем так, чтобы образовался единый длинный помост. Снова хлопнула сетчатая дверь, и четыре женщины торопливо протащили что-то тяжелое в провисшей белой простыне, как в носилках. Следом за ними вышли другие, с большими коричневыми термосами, которые поставили возле костра. Никто не произнес ни слова, даже не улыбнулся. Ночную тишину нарушали только приглушенный грохот сковородок на кухне да неторопливое и размеренное, как биение сердца, стрекотание сверчков.

Внезапно ночь во второй раз расколол звон большого обеденного колокола в руках одного из стариков. Поставив его рядом с собой, звонарь вытащил из поленницы еще одно обтесанное вручную тополевое полено и бросил в костер. Огонь зашипел и затрещал как живое существо.

Женщины подняли простыню на столы, столпились вокруг, спиной к костру, и принялись деловито формовать соломенного цвета массу, неподвижно распростертую на ткани. Они работали с самого заката: собравшись вокруг громадной чугунной печи, отмеряли кукурузную муку, патоку, кулинарный жир, молоко и яйца. Ловкими пальцами женщины отделяли горячие, прямо со сковород, порции и объединяли их в положенную форму, пользуясь глазурью как строительным раствором. Наконец все было готово. Плод их трудов исходил паром рядом с костром в ожидании возвращающихся с поля работников.

Молодые женщины устало шли за мужьями. По традиции их работа была тяжелее. Мужчинам предстояло потрудиться во время ухода за полями и жатвы. Уставшие и голодные работники не ожидали сюрпризов. Но и мужчины, и женщины застыли на месте, разглядев в свете костра лежащий на скатерти предмет.

Их поразил размер. Блюдо было длиннее человеческого роста и занимало чуть ли не всю поверхность сборного стола. По форме оно напоминало громадную пятиконечную звезду, поверхность была украшена сложным узором из смородины, орехов и поблескивающих леденцов. В воздухе витал запах кукурузы, фруктов и патоки, навевая мысли о празднестве и угощениях. Только традиционное название блюда было самым обычным; его называли пуховым хлебом. Гости торжественно встали вокруг стола.

– Вот уж не думал, что так скоро увижу его снова, – сказал один из мужчин, обтирая руки от грязи. – Этот будет побольше того, что мы готовили на прошлой неделе, а, Рахиль?

– Это потому, что нам не нужно кормить такую толпу, – откликнулась его жена.

Плотного сложения мужчина с ухмылкой ткнул говорившего кулаком в бок.

– Это пока!

Мужчины вокруг них усмехнулись – все, кроме Порота. Он был самым молодым из Братства и стоял чуть в стороне в неловком молчании. Он не любил шутить, особенно о подобных вещах. Дети – священный дар Господа; женское тело – Его заветное орудие.

Сарр с тревогой посмотрел на жену. Она склонилась к маленькой девочке и что-то нашептывала той на ухо, стараясь вызвать улыбку. Неправильно, что у нее самой нет детей. Как только они выберутся из долгов, он сделает ее матерью. Сарр знал, что жена страстно этого хочет.

Она была так прекрасна с распущенными волосами – куда красивее местных жен. Если бы только она научилась держать язык за зубами! В конце концов, это его земля и его гости. И хотя еду, что лежит теперь перед ними, приготовили чужие руки, Порот отказался от благотворительности и заплатил за нее сам. Это только увеличило его долги, но первый посев был неповторимым событием. Порот молился, чтобы его ничто не испортило.

За собравшимися за столом друзьями и соседями, за группками детей и стариков он заметил силуэт худощавой и суровой на вид женщины – своей матери. Она разговаривала с тетей Лизой и ее овдовевшей дочерью, Миной Бакхолтер. Обе женщины были наголову выше собеседницы и собирали свои иссиня-черные волосы в плотные пучки на затылке. Лиза была сестрой его покойного отца, и они с Миной почти пугающе походили на него. Широкие крепкие плечи, тонкие поджатые губы, глубоко посаженные карие глаза – такая внешность больше подошла бы мужчине, но создавала неоспоримое ощущение силы.

Мать стояла к Пороту спиной, что было не редкостью последние годы: с тех самых пор, как он закончил библейскую школу и в запальчивости решил покинуть общину. Через какое-то время он вернулся, многое узнав и ни о чем не жалея, но между ними осталась некоторая холодность. Те скупые крохи любви, что еще оставались, росли неохотно, как урожай на истощенной земле.

Но потом Порот вспомнил, что отчасти сам в этом виноват, ведь он вернулся не один. С ним была жена, чужой человек. Пусть она и принадлежала к их вере, но пришла извне и, что важнее, не особенно старалась приспособиться к местной жизни. Нравственные принципы Деборы, разумеется, были образцовыми, воспитание – таким же строгим, как его собственное. Иначе Пороту даже в голову не пришло бы на ней жениться. Но все равно в общине нашлись те, кто считал ее легкомысленной, своевольной и даже опасной. Сомнения вызывала и сама свадебная церемония: их торопливо обвенчал помощник капеллана колледжа, без участия кого-либо из родственников… Да, матери не так-то просто простить нечто подобное, особенно если речь идет о ее единственном ребенке. Порот хотел бы, чтобы она, по крайней мере, не произносила имя его жены с такой неохотой.

В последнее время он начинал подозревать, что суровость его матери каким-то загадочным и необъяснимым образом связана с теми самыми «дарами», из-за которых ее так ценят в общине. Он сам не испытывал к ним особого почтения. Какую пользу они принесли ему? Какую пользу они принесли ей? Иногда казалось, что это особое знание ей вовсе не нужно, не доставляет ей никакого удовольствия. Как человеку, перед которым открыли волшебное окно в будущее – а он лишь зевнул и отвернулся. На протяжении всей свой жизни она видела или ощущала грядущие события – холодные зимы, летние засухи, рождения, смерти и бури, но все это как будто не имело значения. Ничто ее не занимало, ничего не трогало; по крайней мере, ничего в материальном мире. «Нельзя так уж привязываться к земному, – любила повторять она. – Господь не хочет, чтобы мы любили друг друга слишком сильно».

Порот не понимал ее даже раньше, до смерти отца. Иногда казалось, что женщина ведет некую тайную жизнь отдельно от семьи и не интересуется ее делами. Она не разделяла преданности мужа его делу и не проявляла такого же интереса к жизни города, удачным или скудным урожаям соседей или успехам его обожаемого магазина; ее не занимали вопросы покупки и продажи зерна и припасов, прилежные еженощные записи в бухгалтерской книге или вечерние молитвы о наставлении. Отец подходил к служению Богу и общине с такой же прилежностью, как к ведению отчетности. Но даже пока он был жив, мать нередко становилась рассеянной и холодной, как будто прислушивалась к далеким голосам или размышляла о каком-то полузабытом сне.

Даже тогда другие члены Братства относились к миссис Порот настороженно, хотя и хвалили на все лады ее благочестие. Многие явно до сих пор считали ее какой-то прорицательницей и были уверены, что Господь наградил ее даром ясновидения. Сам Порот не представлял, насколько обширны на самом деле способности его матери, он лишь знал, что не унаследовал ничего подобного. И, пожалуй, был этому только рад. Все равно, наблюдая теперь за стоящей в темноте женщиной, – лицо, как обычно, повернуто прочь от него, лунный свет холодно поблескивает в волосах, – он мысленно перебирал в уме все, что означает для него эта ночь, и желал, чтобы мать подала хоть какой-то знак одобрения, произнесла хоть слово благословения.

Но все это ему придется получать от других.

И ждать долго также не придется. Порот заметил, что гости примолкли. Все смотрели на седоволосую женщину, сестру Кору Гейзель, вставшую во главе стола. В руках она держала что-то, невидимое окружающим.

– Мы люди простые, – начала она, оглядывая знакомые лица. – И я не мастер говорить речи. Все знают, что эта ферма слишком долго стояла пустой, с тех самых пор, как Энди Бабер бросил пахать, и нам всем в радость, что эти земли снова пошли в работу. Но, наверное, никто так не радуется, как мы с Матфеем. Мы же живем тут, рядом по дороге, и раньше иногда чувствовали себя как бы на отшибе, так что… Приятно снова иметь соседей! – Остальные рассмеялись и закивали. – Так вот, раз мы их ближайшие соседи, и вряд ли кто-то еще это сделает, мы решили отдать Сарру и Деборе наш венок. – Она подняла к свету высохшую и съежившуюся гирлянду из кукурузного стебля: два початка, несколько старых цветков-метелок и беспорядочная масса листьев. – Он из обильного урожая, прошлым летом Господь был щедрым. Без венка сеять нельзя, это всякий знает. Надеемся, он принесет нашим молодым соседям удачу. – С серьезным видом, как будто короновала королеву, Кора положила венок на верхний луч звездного каравая.

Все, включая его мать, выжидающе посмотрели на него. Порот сообразил, что ему придется что-то сказать. Он откашлялся.

– Брат Матфей и сестра Кора оказали нам честь, и я уверен, что Господь вознаградит их за жизнь без соседей. Мы благодарим Его за хлеб, что лежит перед нами; благодарим и тех, кто его приготовил. Он приготовлен из покупного зерна, но благодаря вам всем в следующем году мы уже будем готовить из своего.

– И сеять вовремя! – добавила Дебора. Она сменила сестру Кору во главе стола. Женщина держала в руках длинный хлебный нож. Красные отблески костра отражались на зазубренном лезвии и в ее глазах.

– А теперь, – торопливо сказал Порот, – давайте склоним головы и молча помолимся. – Он замер, прикусив губу и закрыв глаза, но услышал только голос одного из детей, отгоняющих от мешка с зерном какого-то вредителя.

Наконец он поднял голову. Вмешательство Деборы отвлекло и смутило Порота; в его сердце не нашлось места для молитвы. Он беспокоился, не заметили ли этого остальные, но все задумчиво смотрели на хлеб, как будто погрузившись в воспоминания. За ним наблюдала только Дебора и, из-за костра, – семь пар немигающих круглых глаз. Порот заметил их только теперь.

– Как эти-то умудрились выбраться из дома? – спросил он, придвигаясь ближе к жене и кивая на кошек.

Дебора пожала плечами.

– Я их и не запирала.

– Да что за туп… – Порот снова заговорил тише. – Ты же знаешь, как брат Иорам относится к кошкам!

– Ох, любовь моя, не злись. Ничего страшного. Иораму просто придется смотреть под ноги. – Она снова протянула руку к ножу. – Все готово?

Он торопливо кивнул.

– Да.

Блеснул металл. Дебора подняла руку и плавным движением отсекла верхний луч звезды. Он остался лежать перед ними, по-прежнему увенчанный кукурузой из прошлогоднего урожая.

Из-за костра семь пар глаз неотрывно следили за каждым движением женщины. Потом, тихо как тени, два животных встали и пошли обратно к дому. Остальные остались сидеть возле костра и тихо мурлыкали.

Над столом витал аромат кукурузы, напоминая собравшимся об их пустых желудках. После того как Дебора сделала первый точный разрез, с гостей как будто спало удерживавшее их заклинание, сменившись простым голодом. Люди одобрительно забормотали.

– Братья, сестры, – торжественно произнес Порот, – преломим же хлеб.

На этот раз призыв был буквальным. Столпившись вокруг громадного каравая, люди принялись руками отламывать от него куски. Все вели себя вежливо, почти благоговейно; каждый брал только небольшой ломоть. И все равно звезда вскоре потеряла прежнюю четкую форму, а после того, как были съедены все ее лучи, превратилась в бесформенный желтый ком. Отсеченную часть, треугольник размером почти с воздушного змея, отнесли мимо костра к детям, которые встретили его криками удовольствия. На этом куске было больше леденцов, а также три засахаренных диких яблока и глазурованная долька персика. Дети жадно накинулись на угощение. Кукурузный венок заранее сняли и поместили на почетное место во главе стола, откуда он осиял уничтожение оставшегося угощения.

Кукурузный хлеб был сухим, ломким и немедленно вызывал жажду. Гостям раздали кружки; термосы с кофе, заваренным с шоколадом, опустели. Дети постарше подошли к столу за своими порциями. Младшие пели посевные считалки, дремали или дрались из-за сладостей. Мужчины в полный рост растянулись на траве; во время сева рассиживаться на скамьях не полагалось. Некоторые женатые пары сидели вместе в темноте и отыскивали в небе метеоры, допивая последние глотки кофе. Другие стояли, мечтательно глядя на пламя. В теплом красноватом сиянии их лица сглаживались, превращались в лишенные возраста и индивидуальности маски. Тут и там над лужайкой вспыхивал и потухал светлячок, а в небе за полем безмятежно клонился к западному горизонту звездный Серп. Дети отогнали от мешка с зерном жужжащего хруща. На небесах Дракон и Кассиопея вращались вокруг Полярной звезды в вечной погоне; хвост Дракона тянулся прямо у них над головами. На самом его кончике сиял Тубан, путеводная звезда древних скотоводов, к свету которой возносят свои каменные грани пирамиды. С тех пор искрами вспыхнули и погасли пять тысяч лет. Небеса изменились. Но по-настоящему мир изменился только этой весной.

* * *

Ночной город казался необъятным. Тротуары становились широкими, как улицы, улицы превращались в проспекты. Без постоянного потока автомобилей проспект выглядел темной ареной, которую покинули все зрители. Машины теперь проезжали лишь изредка, и их было слышно издалека. В тишине голос Кэрол казался громким.

– Джереми, я за вами не поспеваю!

– Простите, – сказал он. – Наверное, я все еще расстраиваюсь из-за этой сумки.

Они шли на север, к Челси, их шаги тяжело шлепали по асфальту. У Фрайерса больше не было его сумки для книг. Когда они с Кэрол зашли в людный итальянский ресторанчик на улице Салливана, он сунул сумку под стул, но через какое-то время не обнаружил ее на месте. Скорее всего, ее украли, но Фрайерс все еще надеялся, что кто-то прихватил ее случайно и рано или поздно вернет. В сумке были только книги и работы его учеников.

Потеря испортила приятный до той поры вечер, хотя Кэрол уже почти выкинула происшествие из головы. За ужином они распили бутылку кьянти, а так как девушка ничего не ела с обеденного перерыва, первый же бокал ударил ей в голову. Потом, после кофе, Фрайерс убедил ее выпить вместе с ним бренди. Кэрол всегда легко пьянела, а этим вечером была особенно восприимчивой. Даже несмотря на кофе девушка ощущала сонливость и уже воображала, как завалится в постель и прижмется к прохладным простыням. О сегодняшних событиях она может поразмышлять и завтра утром.

Время перевалило за полночь. В миле к северу красные, белые и голубые огни, что окрашивали Эмпайр-стейт-билдинг в честь Дня независимости, погасли, оставив только подмигивающий красный маячок на верхушке; сквозь решетки на окнах опустевших магазинов вдоль проспекта пробивался бледный свет. Висящие в темном окне мясной лавки туши и синюшный трупик индейки прижимались к прутьям, как животные в клетке.

Кэрол шла медленно и ясно чувствовала, что переела. Но разве не здорово, что он решил вот так ее угостить! Девушке так этого не хватало после переезда в Нью-Йорк, где большинство ресторанов были ей не по карману; она могла только смотреть на вывески. Но сегодня ей наконец улыбнулась удача. Весь вечер она думала о чеке Рози, аккуратно сложенном в ее сумочке, и о том, как следует его потратить. Два благодетеля в один день, почти невероятно.

– Кажется, я наелась на все выходные, – сказала девушка; она надеялась, что выглядит достаточно благодарной.

– Хотелось бы мне сказать то же самое. – Фрайерс на ходу бросил мрачный взгляд на свой животик, как будто был неприятно удивлен тому, что он никуда не делся. – За это лето мне обязательно надо похудеть. Если не удастся сбросить двадцать фунтов… – он покачал головой.

Они проходили мимо дверей бара; его посетители скрывались в темноте, изнутри доносились звуки «сальсы» и громкой перепалки. Кэрол прибавила шаг.

– Вы мне вовсе не кажетесь грузным. Правда.

– Спасибо. – Фрайерс слегка расправил плечи. – Но видели бы вы меня год назад, когда я сидел на диете. Я был прям худенький. Как вы.

Кэрол пожала плечами, хотя и знала, что он сказал ей комплимент.

– Две мои старшие сестры довольно полные. А я всегда была тощей.

– А я вот наоборот, – грустно вздохнул он. – В детстве я был настоящим бочонком. Родителям пришлось отправить меня в лагерь для худеющих в Коннектикуте. – Фрайерс ненадолго замедлил шаг, и она смогла его догнать. – Если вдуматься, то, кроме этого случая, я никогда больше по-настоящему и не выбирался за город. Еще один раз поехал с федерацией храмовой молодежи на несколько недель в теннисный лагерь на Лонг-Айленде. Настоящая провинция, а?

– Я бы так не сказала… – Она задумалась, не пошутил ли он. – Полагаю, вы считаете всех остальных провинциалами.

Он ухмыльнулся.

– Не стану отрицать! Но так уж бывает, если всю жизнь прожить в Нью-Йорке. – Он небрежным жестом охватил опустевшую улицу, огни далеких машин и, как показалось Кэрол, весь громадный ночной город с его темными переулками, затихшими домами и миллионами уже спящих жителей.

Она позавидовала его городскому детству. Он знал этот мир достаточно хорошо, чтобы в нем преуспеть, и сумеет помочь Кэрол в нем разобраться. По крайней мере, она на это надеялась. И пока Кэрол шла следом за Фрайерсом, который снова ее опередил, ей на секунду показалось, что она движется по совсем другой улице. Этот путь, если только она с него не собьется, приведет в будущее, где возможно все, что угодно.

– Интересно, – сказала она наконец, – что бы вы сказали о моем родном городке.

– Мне там наверняка понравилось бы.

Она рассмеялась.

– Я бы не была так уверена. Он не очень интересный.

– Ну так это же… Пенсильвания вроде как. – Фрайерс неопределенно махнул рукой налево. – Там все должно быть таким живописным.

Кэрол посмотрела на него с сомнением.

– Вы говорите так, будто никогда не бывали западнее Гудзона.

– Не поймите неправильно, – сказал Фрайерс. – Я много где побывал. В Лос-Анджелесе, Чикаго, Майами… – Он приостановился, чтобы она его догнала. – Мои родители несколько лет назад переехали во Флориду. Отвратительное место! А после колледжа я какое-то время провел в Европе. Но простая деревенская жизнь в Америке – ложиться засветло, вставать затемно, или как уж у них там заведено… – Фрайерс пожал плечами.

Они подходили к новому бару. Кэрол придвинулась поближе к Фрайерсу. Она не могла объяснить, почему рядом с ним чувствует себя в безопасности, при том, что он сам казался несколько встревоженным. Потеря сумки слегка отрезвила обоих. Когда они только вышли из ресторана, ночной воздух обострил чувства девушки, но теперь у нее снова начинала кружиться голова. Может быть, из-за Джереми, а может, только из-за алкоголя. Кэрол всегда плакала над любовными романами, в том числе не самыми печальными, когда читала их поздно ночью, и дрожала над детективами после кофе, даже если в сюжете не было ничего страшного. Трудно было понять наверняка.

В другой вечер она была бы куда осторожнее. Хотя теперь они приближались к ее собственному району в Челси, Кэрол непривычно было находиться на улице в такое время, когда каждый незнакомец может оказаться угрозой; сонный школьник, который только что пробрел мимо, засунув руки глубоко в карманы, возможно, перебирал розарий, тайком лелеял собственную наготу или поигрывал ножом. Лица, которые остались бы незамеченными днем, теперь обретали необычные выражения, и девушка со страхом смотрела на людей, которые шли ей навстречу с другого конца пустынной улицы. И даже если она не видела незнакомца, его шаги были слышны за несколько кварталов.

Сейчас впереди одинокий мужчина со скучающим видом выгуливал собаку. Где-то позади пара торопливо переговаривалась на испанском. С другой стороны проспекта доносились шаги небольшого человечка с черной тростью и потрепанным узелком в руках, хромающего следом за ними. По вестибюлю заброшенного кинотеатра на углу – пыльная вывеска, пустые афишные тумбы – привидениями пролетели газетные листы. В тот момент, когда парочка проходила мимо, ветер пошевелил сваленный у дверей мусор, напомнив Кэрол шорох сухих листьев.

– Знаете, – сказала она, – думаю, жизнь за городом пойдет вам на пользу.

– В самом деле? – Похоже, ему и правда было интересно ее мнение. – Очень на это надеюсь. Мне все думается, что я что-то упускаю.

– Так и есть – как мне кажется. Я, разумеется…

Кэрол споткнулась и почувствовала, как Фрайерс ухватил ее под руку, чтобы помочь. Он удерживал ее несколько дольше, чем казалось необходимым.

– Я, разумеется, не так хорошо вас знаю, – сказала девушка, слегка отстранившись. – Вам может стать скучно. Что вы станете делать, если вам будет там нерадостно?

– Нерадостно? В каком смысле?

– Вы сможете вернуться в город, если вам там не понравится? Надеюсь, вы не заплатили заранее за все лето?

– Нет, я еще ни за что не платил, – сказал Фрайерс. – Но я сказал Поротам, что проведу у них лето, и они на это рассчитывают, так что в каком-то смысле у меня есть перед ними обязательство.

– Но все же не договор.

– Может быть. – Он оглянулся. – Но данное Поротам слово кажется мне столь же нерушимым, как договор. Эти люди так живут. Кроме того, у меня есть и другой договор: я сдаю свою квартиру одной паре. Они искали место до сентября, и я согласился. Им нужен был письменный договор, – он пожал плечами, – и я согласился. Так что я просто принял решение: останусь у Поротов на все лето, только и всего. И уж точно не побегу в слезах обратно в город!

На секунду Кэрол показалось, что она различила в его голосе жалость к себе, но тут Фрайерс скорчил рожу и изобразил младенческий плач, и девушка рассмеялась. Он тоже посмеялся, но недолго; его явно все еще занимали высказанные ею сомнения.

– Боже, я надеюсь, что мне не станет там скучно, – сказал Джереми. – Я определенно этого не ожидаю. Одной диссертацией можно заниматься сутки напролет. Видели бы вы, какой у меня список для чтения… – Он покачал головой. – Черт, я все еще злюсь из-за сумки. Кроме всех этих бумаг, там была и моя работа. Столько придется наверстывать! Следующей осенью нужно будет читать курс, к которому я совершенно не готов, и вечерние занятия в Колумбийском…

– Я думала, вы преподаете в Новой школе.

– Да, но ею одной не прокормишься. В наши дни приходится браться за любую работу. Хвататься за все, что подвернется под руку, и надеяться однажды устроиться где-нибудь постоянным преподавателем. Каюсь, я немного жульничаю. Я готов устроиться в любое место и преподавать все, что там захотят.

Кэрол почувствовала укол зависти.

– В Колумбийском университете должны неплохо платить.

– Да, но я буду преподавать в их колледже часть общеобразовательного курса. И это лучшее, что мне сейчас удалось найти. Отчасти я сам выдумал этот курс…

Остальные его слова потонули в грохоте, когда тротуар у них под ногами затрясся как будто от дроби сотни барабанов. На секунду пару захлестнуло утробное гудение, как будто их жизням грозило нечто огромное и невидимое. По подземным коридорам у них под ногами с грохотом пронесся вагон метрополитена, оставив после себя лишь тишину.

Тишину… в которой откуда-то за их спинами раздавалась странная череда ударов и шаркающих звуков.

– О чем он?

– Прошу прощения? – Фрайерс глядел через плечо, но тут же торопливо повернулся к спутнице. Невежливо пялиться на инвалида. Вдалеке человечек с тростью по-прежнему хромал по тротуару, склонив голову. Пустота ночи как будто давила на него тяжким грузом.

– Ваш курс, – повторила девушка. – О чем он?

– Я назвал его «Готическое воображение». Им нравятся такие названия. Я пообещал начать с Шекспира и закончить романом «Авессалом, Авессалом!», и, хотите – верьте, хотите – нет, но они купились. Должно быть, решили…

– Погодите, с каких это пор Шекспир считается автором готики?

Фрайерс поколебался.

– Ну, всегда есть «Гамлет». Призрак на стене, украденная корона, все такое… Но на самом деле я вставил его для того, чтобы набить себе цену. И Фолкнера тоже. Просто выбрал несколько самых громких имен. На самом же деле я буду читать кучу странных старых ужастиков, которые мне следовало прочитать еще лет десять назад. До сих пор я только делал умный вид, а теперь появилась возможность наверстать упущенное. – Он повернулся к ней и улыбнулся. – Наверняка выйдет забавно, как думаете?

Кэрол захотелось как-то его уколоть; что-то в его восторге ее донимало. Возможно, та же самодовольная уверенность в благорасположении судьбы, которую она временами замечала в себе. А может быть, всего лишь то, что он как будто вовсе не боится ее бросить.

– А что вы будете делать, – спросила девушка, – если вам надоест читать истории с привидениями?

– Ну, это вообще не беда, – ответил Фрайерс. – Я неплохо умею находить себе занятия. И точно не собираюсь сидеть целое лето на месте. Приведу себя в порядок, может, даже займусь бегом. Выработаю расписание и стану его придерживаться. Отруби с йогуртом на завтрак, зубная нить перед сном, как следует просушить обувь перед тем, как лечь спать…

Кэрол позабавило, что Фрайерс все энергичнее размахивает руками и все выше поднимает голову.

– А по вечерам, – говорил он, – как знать? Может, займусь астрономией. Вот чем точно невозможно заниматься в городе: смотреть на звезды. Я беру с собой книгу со всеми картами. Было бы здорово узнать, что там есть, наверху.

Они оба целый квартал смотрели вверх, но небо над городом стало почти беззвездным. Луна пропала за зданиями на востоке и проглядывала только на перекрестках и над пустырями.

– Думаю, если станет совсем скучно, – добавил Фрайерс, – я всегда могу прокатиться до Гилеада. Какой-никакой, а город. – Он пожал плечами. – Ну и, конечно, в худшем случае могу попробовать наблюдать за птицами – говорят, это тоже интересно. Или просто гулять в лесу. Только не смейтесь: я беру с собой целую кучу иллюстрированных определителей. Потому что, по-честному, я ничего не понимаю в жизни на природе, – как в том анекдоте: палочками друг о друга тру разве что в китайском ресторане, – но мне многому хотелось бы научиться. Собирать грибы, узнавать следы животных, выучить названия каких-нибудь растений. Печеночница, сердцецвет. – Названия слетали у Фрайерса с языка одно за другим, – василек, недотрога…

Кэрол ткнула его локтем в бок.

– Вы сейчас говорите прямо как инструктор в ДЛБ.

– Да? – Фрайерс остановился и посмотрел на нее. – И что же такое это ДЛБ?

– Детский лагерь округа Бивер

Фрайерс недоверчиво улыбнулся.

– Бивер, бобровый округ? Вы оттуда родом?

– Ага! – Кэрол захихикала.

Он тоже рассмеялся, почти что с облегчением.

– Девушка из бобрового края. Какая находка! – Между ними как будто рухнула стена. Молодые люди оперлись друг о друга, сотрясаясь от хохота. – И отличное название для фильма! Мы могли бы…

Внезапно Фрайерс умолк. Кэрол почувствовала, как он напрягся.

– Боже мой! Как этот доходяга за нами поспевает? – Он прищурился, вглядываясь в темноту. – Никогда не видел, чтобы инвалид так быстро ходил.

Кэрол тоже обернулась, но тротуар позади них был пуст. Ночную тишину нарушал только вой полицейской сирены; звук то повышался, то понижался, как будто где-то в ночи безутешно плакал младенец.

* * *

Время отдыха подходило к концу. Пороты устроились рядом с розовыми кустами, вдалеке от гостей, и сонно лежали рядом друг с другом среди высокой травы, в тенях, созданных светом из кухонного окна. Рядом была только троица их кошек: две спали, растянувшись у людей под боком, одна с мурлыканьем свернулась у Деборы на животе. Голоса, казалось, бормотали где-то совсем далеко, огонь костра скрывался за домом, и Сарру захотелось перевернуться на бок и обнять жену – им не в новинку было заниматься любовью среди животных, в доме или на свежем воздухе – но он выкинул эту мысль из головы. Придется ждать еще целый день, до тех пор, пока не будет покончено с посевом. Зато это воскресенье будет особенным. В воскресенье, после службы…

– Слава Богу, осталось всего несколько часов работы, – сказал Сарр. – Но не могу сказать, что предвкушаю следующую ночь, когда нам придется справляться вдвоем. Готов поспорить, мы проработаем до воскресного утра.

Дебора издала сочувственный звук.

– Надеюсь, не усну опять во время службы. Мне еще долго это будут припоминать!

– Не бойся, – резко откликнулся муж, – я позабочусь о том, чтобы ты не уснула. Но как только мы вернемся домой, собираюсь проспать остаток дня. И ты будешь лежать рядом, голая, как прародительница Ева, так что когда я проснусь…

– Нет, дорогой, поспать не получится, ни тебе, ни мне. – Она протянула руку и провела пальцами по темным волоскам у него на подбородке. – Ты забыл? В воскресенье к нам приезжает гость.

Сарр скривился.