Игорь Ефимов

ГРЯДУЩИЙ АТТИЛА

Прошлое, настоящее и будущее международного терроризма

Вступление. АЛЬФИДЫ И БЕТИНЦЫ. ТРЁХТЫСЯЧЕЛЕТНЯЯ ИСТОРИЯ ТЕРРОРИЗМА

…загремит на подоконнике стекло, станет в комнате особенно светло… Так начнётся двадцать первый, золотой, на тропинке, красным светом залитой, на вопросы и проклятия в ответ обволакивая паром этот свет. Иосиф Бродский[1]
Как мы теперь знаем, \"двадцать первый, золотой\" начался 11 сентября 2001 года. Кажется, только одну неточность можно найти в поэтическом пророчестве, взятом эпиграфом к этому вступлению: не \"пар\" должен был пообещать поэт, а жирный чёрный дым. Горящий керосин практически не даёт пара. И ни в \"Боингах\", ни в разрушенных ими зданиях не было достаточно воды, чтобы произвести заметное облако. Да и человеческая плоть, сгорая, только дымит — трубы Освенцима подтвердили это экспериментально.

В остальном, строфы, сочинённые за сорок лет до события, точны и прозорливы. Именно наступления золотого века ждали миллионы радиослушателей и телезрителей во всём мире. Конечно, они слышали вой машин скорой помощи, несущихся к месту очередного взрыва в метро, видели горящие шины на шеях обречённых, развороченные автобусы, трупы заложников, выбрасываемые из захваченных самолётов, оторванную руку ребёнка — крупным планом. Но потом возникали кадры очередных мирных переговоров, улыбающиеся президенты и министры торжественно ставили свои подписи на листках бумаги, подносили близко к объективу свои рукопожатия. Наши признанные философы обещали то конец истории, который вот-вот сделает войны бессмысленными (Фрэнсис Фукуяма),² то, наоборот, совершенно новую эпоху — Третью волну (Алвин Тоффлер),³ которая объединит всё человечество своими техническими чудесами. Простое слово \"мир\" подкреплялось новыми — высокоумными — словами-рецептами: \"конвергенция\", \"глобализация\", \"компьютеризация\". И казалось — хотелось — мечталось: да, вот-вот, ещё немного — и с кровавым безумием будет покончено. Ведь все-все люди — за редким исключением — разве не ясно? — хотят одного и того же: мирно жить и трудиться на этой — пусть уже немного тесноватой — планете. Нужно только выловить и запереть тех немногочисленных злодеев, которые сеют раздор и кровопролитие на земле.

Но вожделенный мир всё не наступал — не наступает — не наступит. Новые волны взаимной ненависти, вражды, бессудных убийств вскипают то там, то тут, и миротворцам в голубых касках не по силам остановить этот пожар, даже если число их — каким-то чудом — увеличится в тысячу раз. Да и как — чем — какой угрозой можете вы остановить убийцу, утратившего страх смерти? Превратившего себя в живую бомбу? Видящего в своей гибели радостное свершение, венец, оправдание всей своей жизни? Как вы можете распознать его в пассажире пригородного поезда, мирно пристраивающего на коленях свой рюкзачок, с рожицей Мики-Мауса на кармашке? В водителе грузовика, подвозящего к воротам школы или больницы ящики с молоком? В девушке, поднимающейся по трапу самолёта, поправляющей лямку лифчика, отяжелевшего под весом взрывчатки?

Рецептов спасения — защиты — нет, зато \"вопросы и проклятия\" звучат всё громче. Особенно проклятия.

Смерть Америке!

Смерть Израилю!

Обезглавим врагов Ислама!

Готовьтесь к новому Холокосту!

Повторим одиннадцатое сентября! ⁴

Вопросы звучат не так громко и, по сути, сливаются в один:

ЗА ЧТО ОНИ НАС УБИВАЮТ? ОТКУДА ХЛЕЩЕТ ГЕЙЗЕР ИХ НЕНАВИСТИ?

И самый частый — популярный — уверенно произносимый ответ:

МЫ ИХ ОБИДЕЛИ.

Это мы — мы сами — довели их до отчаяния. Их ненависть — нормальная реакция на нашу жестокость и несправедливость. На угнетение и эксплуатацию. На агрессию и оккупацию. Если мы уйдём из всех горячих точек планеты, где наше присутствие вызывает их гнев, вражда и кровопролития утихнут — увянут — сами собой. Если мы перестанем поддерживать жестокие и несправедливые режимы — под предлогом, что только этим режимам по силам удерживать крышку на котле народной ненависти, — освободившиеся народы немедленно учредят у себя демократию и начнут мирно и безмятежно питаться плодами с её цветущих ветвей.

Поколебать этот ответ — этот способ мышления — невозможно. Ибо люди с подобным складом ума (в другой книге я назвал их \"уравнителями\"), верят в изначальную доброту и миролюбие человека. Это для них непоколебимая аксиома. А коли так, причины зла, жестокости и кровопролитий в мире нужно искать в пороках и ошибках цивилизации. Сами того не замечая, они тоже пристрастились к наркотику ненависти. Только ненавидят они не убийц, а злых генералов, глупых политиков, жадных эксплуататоров — именно их они считают виновниками кровавого пожара на планете. Чем бессмысленнее, чем кровавее будет новое нападение террористов, тем выше взметнётся волна ненависти либерала-уравнителя к \"угнетателям\", тем острее будет пережитое им упоение собственной правотой и непогрешимостью.

Автор предлагаемой читателю книги должен сразу сознаться: ответ \"мы их обидели, мы перед ними виноваты\" не кажется ему убедительным. Уж как были виноваты немцы перед евреями или японцы — перед китайцами, а никакого особого направленного террора против немцев или японцев со стороны евреев и китайцев мы не видим. Автор не верит и в то — да простят его Жан-Жак Руссо, Лев Толстой, Махатма Ганди, президент Джимми Картер и миллионы их последователей, — что человек по природе своей есть незлобивое мирное существо, вроде полевого суслика или австралийского ленивца, готового мирно качаться на ветке, покуда на ней хватает вкусных листьев. За долгую жизнь автор насмотрелся — наслушался — начитался достаточно про дела человеческие. От гладиаторских цирков в Древнем Риме до публичных пыток на стадионах в Красном Китае, от костров инквизиции до подвалов НКВД, от сдирания скальпа с живого пленника американским индейцем до голубого пластикового мешочка, натянутого на голову камбоджийца юным соплеменником, — вот развёрнутый — панорамный — портрет зверя, живущего в каждом человеке и только и ждущего случая, чтобы вырваться на волю из-под оков цивилизации, морали, религии.

Конечно, и сострадание всему живому свойственно человеку. Есть, говорят, в Индии секта монахов-отшельников, которые живут в лесу, питаются травами, ягодами и кореньями, а когда навещают друг друга в темноте, непременно идут с фонарём и метут тропинку перед собой метлой — не дай Бог наступить на какого-нибудь жука или муравья. Мы бережно храним память о святых и мучениках, приходивших людям на помощь с риском для собственной жизни и безопасности. Но подвиги милосердия потому так и ценятся, что они — величайшая редкость. Летопись бессмысленных — так называемых \"бескорыстных\" — убийств, хранящаяся в судебных архивах всех стран, длиннее в тысячу раз. А уж летописью убийств, совершавшихся во имя \"великой цели\", можно обмотать земной шар по всем широтам и меридианам в несколько слоёв.

Добрые и благоразумные люди склонны считать ненависть чувством тягостным, мучительным. Только мука ненависти может толкнуть человека на такой отвратительный акт как убийство — в этом они глубоко убеждены. Не имея собственного опыта ненависти, они не верят — не замечают — не хотят знать, что ненавистью можно упиваться, наслаждаться, разжигать её в себе до самоослепления. А когда на экранах показывают очередного серийного убийцу, переходившего от одной жертвы к другой без всякой ненависти, они прячут его под ярлык какого-нибудь психиатрического диагноза и забывают о нём. Упоение убийством? Такого не может быть, не бывает. Даже страшный 20-й век не смог разрушить их идеализма. Ликующее беснование толп, приветствовавших уничтожение армян в Турции, \"шпионов\" в СССР, евреев в Германии, классовых врагов в Китае, горожан в Камбодже, истолковывается идеалистами-уравнителями как случайность, аберрация, результат политических ошибок, натравливания, пропаганды. Автор с грустью предвидит, что добрые и благоразумные люди отложат его книгу, не пойдя дальше вступления.

К кому же он тогда обращается? Кого надеется увлечь поисками ответа на вопрос о природе терроризма? Кем хотел бы быть услышанным, если знает, что лучшая — добрая и благоразумная — часть читателей потеряна для него заранее?

ОН ОБРАЩАЕТСЯ К ТЕМ, КТО ГОТОВ ЗАЩИЩАТЬСЯ.

Он верит, что есть ещё на свете много людей, разделяющих его печальное убеждение: не бывает и не может быть в реальной политике выбора между добром и злом — только выбор между злом и кошмаром, между недобрым и чудовищным. Политическая история мира показывает нам наглядно и убедительно, что сплошь и рядом достойный человек, с чувством ответственности перед своим народом, культурой, верой, страной вынужден был добровольно становиться на сторону недоброго, злого, жестокого, чтобы противостоять очередной волне озверения, накатывавшей на мировую цивилизацию.

В веке 20-ом цивилизованный мир должен был отбиваться сначала от коричневой чумы, залившей планету под знаком свастики. Одновременно — от смертельных лучей \"Восходящего солнца\". Потом — от красной заразы, накатывавшей под символом серпа и молота. Судя по всему, новая волна ненависти, вздымающаяся перед нашим взором — нашими домами — нашими детьми сегодня, окажется зелёной и будет увенчана чалмой.

На первый взгляд, фронт сегодняшнего противоборства с мировым терроризмом может показаться разорванным на множество отдельных участков, не связанных между собой. Стрельба и взрывы в Белфасте объясняются старинной рознью между католиками и протестантами. Тамилы, курды, сикхи, баски, чеченцы объявляют своей целью национальную независимость. В Америке чёрные стреляют в белых, белые взрывают церкви чёрных, противники абортов открыли сезон охоты на врачей, а кто-то рассылает бомбы и бациллы сибирской язвы по почте. В Японии террористическая группа пустила ядовитый газ в метро, не удостоив мир объяснением своих действий.

И всё же большинство конфликтов окрашены одним и тем же противостоянием: мир ислама против немусульман. Палестинцы против Израиля, албанцы против сербов и македонцев, чеченцы против русских, кашмирцы против индусов, азербайджанцы против армян, абхазы против грузин, и весь исламский мир — против Америки.

Мы изучаем землетрясения не только для того, чтобы уметь предвидеть их: поняв характер смещений земной коры, наши инженеры улучшают конструкцию сейсмоустойчивых зданий, башен, мостов. Объективы спутников, следящих за движением облаков, позволяют нам во-время приготовиться к атаке урагана: спланировать эвакуацию, предупредить суда и самолёты, запастись водой и продовольствием. На страшном опыте наводнений мы выработали тактику строительства защитных дамб, плотин, водосбросных каналов. Пожарник, борющийся с лесным пожаром, знает, что он должен учитывать не только направление и скорость ветра, наличие или отсутствие дождя, но и состояние каждого отдельного горящего объекта — дерева, куста, пересохшей травы.

Горючее вещество пожара людской вражды — заряд ненависти в душе каждого человека.

Поэтому изучение бурь и пожаров мировой истории должно сочетаться с изучением микроклетки этих процессов — психологических свойств человеческой души, охваченной ненавистью. Только тогда оно сможет помочь нам в понимании — преодолении — укрощении — разрушительных сил стихии человеческих страстей.

Но было ли в мировой истории что-то похожее на то, что происходит в наши дни? Можем ли мы применить свои знания о прошлом для тушения сегодняшних пожаров? Индустриальная революция настолько преобразила мир, что стало очень трудно отыскивать аналогии в веках минувших. Всё вокруг нас выглядит таким новым, непривычным, небывалым. А главное — усиленным в тысячу раз.

Конечно, отдельные политические убийства и заговоры многократно случались и раньше. Но никогда ещё маленькая группа заговорщиков не имела доступа к таким могучим средствам разрушения. Когда английские католики попытались взорвать Британский парламент в 1605 году, они должны были сначала арендовать подвал в здании, примыкающем к Вестминстеру, незаметно привезти туда двадцать бочонков с порохом, потом — уголь и хворост, чтобы спрятать бочонки. На всё это ушло слишком много времени, слухи о заговоре просочились, заговорщики были схвачены, судимы и казнены. Сегодня к их услугам был бы грузовик с взрывчаткой или \"Боинги\", или ракеты \"земля-земля\" или даже \"вода-земля\" — с Темзы Вестминстерское аббатство представляет собой превосходную мишень.

Но, может быть, именно новейшая электронная техника может придти нам на помощь в поисках аналогов сегодняшней борьбы?

Если бы нам удалось заложить в память какого-нибудь супер-компьютера ВСЕ вооружённые конфликты, случавшиеся в мировой истории; если бы мы сумели создать программу, сортирующую эти вооружнные столкновения по сходным признакам; если бы мы взяли какой-нибудь сегодняшний конфликт, описали его в простейших категориях, внесли это описание в нужное окошечко и нажали на кнопку \"поиск\", не засветились бы на нашем экране картины прошлого, позволяющие по-новому — глубже и шире — понять, из-за чего на нас нападают сегодня?

Возьмём для примера самый затяжной, самый жгучий, отдающийся болевыми импульсами во всём сегодняшнем мире конфликт — борьбу палестинцев против Израиля.

Как его можно описать в простейших терминах, очищенных от реалий и примет нашей эпохи?

Два народа — Альфа и Бета — находятся в долгом, непримиримом, мучительном противоборстве.

Народ Альфа намного превосходит народ Бета численностью, богатством, военной мощью. Тем не менее бетинцы продолжают совершать нападения на альфидов, убивают их, захватывают в плен, требуют выкупа — и часто получают его. Воинская доблесть считается у бетинцев самым главным достоинством человека, гибель в бою — величайшим свершением, память о погибших — святыней. Будучи технически отсталыми, бетинцы не умеют производить оружие, которое можно было бы сравнить с оружием альфидов; но они ухитряются получать его от других народов или воруют у альфидов. Альфиды наносят ответные удары, но часто им приходится это делать вслепую, наугад, и удары попадают либо в пустоту, либо в мирных жителей, и их гибель вызывает всеобщее возмущение даже среди самих альфидов. Альфиды пытаются вести переговоры с бетинцами, пытаются достигнуть мира, установить твёрдые границы. Но бетинцы разделены на множество группировок; если одна или несколько согласятся на предложенные условия мира, всегда найдутся другие, которые отвергнут эти условия и будут нападать снова и снова.

Что же ответит нам наш воображаемый компьютер, если мы попросим его извлечь из памяти исторические конфликты, похожие на борьбу альфидов с бетинцами?

Скорее всего, на экране появится список, длина которого может поразить человека мало знакомого с мировой историей. Выберем из этого списка десяток-другой примеров и расположим их в хронологическом порядке.

— 9–8 век до Р.Х.: кочевники арамейцы, халдеи, мидяне нападают на Ассирию и, в конце концов, разрывают её на части.

— 7–6 век до Р.Х.: кочевые племена, возглавляемые персами, атакуют королевство мидян, а персидский царь Кир Великий в 539 году захватывает цветущее Вавилонское царство.

— 6–5 век до Р.Х.: кочевники скифы многократно нападают с севера на могучую Персидскую империю и контрнаступление Дария в 513 году не даёт никаких результатов.

— 5–4 век до Р.Х.: кочевники галлы-кельты вторгаются в Северную Италию, разбивают этрусков, захватывают Рим.

— 3 век до Р.Х.: кочевая империя гуннов уступает по численности Китаю в двадцать раз, но по территории и военной мощи они почти равны, так что в некоторых договорах упоминается дань, которую китайцы соглашаются платить гуннам, чтобы откупиться от их нападений.

— 2 век до Р.Х.: новые вторжения кочевых племён на территорию Рима: нумидийцы нападают в Африке, тевтоны и кимвры — в Галлии и Италии.

— 1 век до Р.Х.: гельветы обрушиваются на Заальпийские территории Рима, и, оттесняя их, Юлий Цезарь втянут в войну с галлами и германцами.

— 1 век после Р.Х.: в Британии римляне отбиваются от икенов, возглавляемых царицей Боудикой, в Придунайских провинциях — от вторгшихся сарматов.

— 2 век после Р.Х.: император Траян должен воевать с даками, Адриан — строить оборонительную стену в Британии, Марк Аврелий сражается с маркоманами.

— 3 век после Р.Х.: к прежним врагам на северных границах Рима добавились новые — племена готов.

— 4 век после Р.Х.: император Юлиан сражается против франков и алеманов; император Валент разбит — и убит — визиготами под Адрианополем.

— 5 век после Р.Х.: северные границы Римской империи рвутся под напором гуннов, ведомых Аттилой.

— 6 век после Р.Х.: Племена булгар, славян, аваров нападают на Византию из-за Дуная, и ни твёрдость императора Юстиниана Первого, ни искусство его полководца Велизария не могут сдержать эти вторжения.

— 7–8 век после Р.Х.: нищие племена кочевников-бедуинов, одушевлённые проповедью Мухаммеда, захватывают страну за страной, создают империю, простирающуюся от Атлантического океана до Индийского.

— 9-10 век после Р.Х.: викинги-норманы неутомимо атакуют королевства Европы, захватывают один трон за другим.

— 11 век после Р.Х.: турки-сельджуки отвоевывают большие территории у Византии и Ирана; Англия захвачена норманами.

— 12 век после Р.Х.: Русь отбивается от половцев и печенегов.

— 13 век после Р.Х.: от Китая до Венгрии несётся кровавая волна монгольских завоеваний.

— 14–15 век после Р.Х.: племена турок-османов отвоёвывают Малую Азию у Византии, создают Оттоманскую империю.

— 16–17 век после Р.Х.: Московия ведёт войны с племенами татар, башкиров, киргизов.

— 18–19 век после Р.Х.: Соединённые Штаты безуспешно пытаются добиться мира с индейцами.

— 19–20 век после Р.Х.: Российская империя втянута в войны с чеченцами, дагестанцами, черкесами, народностями Средней Азии.



Можно предполагать — ожидать — опасаться, — что профессиональный историк решительно восстанет против предложенной схемы и откажется сводить многообразие событий к модели противоборства народа Альфа с народом Бета. Он приведёт нам тысячу убедительных фактов и документов, доказывающих уникальность каждой исторической коллизии.

Не будем отмахиваться от его возражений. Вглядимся в детали, в своеобразие нравов, обличий, верований. Вслушаемся в голоса, сохранённые нам летописями, сказаниями, могильными надписями, глиняными черепками, берестяными грамотами. Отличия важны необычайно — отбрасывать их было бы недопустимым легкомыслием и верхоглядством.

Но в одном убеждении — предположении — догадке — мы должны остаться упрямо непоколебимы:

В основных своих страстях и порывах древний египтянин, перс, грек, галл, римлянин, гот, славянин, монгол остаётся тем же самым, понятным и известным нам Homo Sapiens, чувства которого мало отличаются от чувств нашего современника. И среди этих чувств жажда самоутверждения и победы остаётся неизменным и главным во все века.

Всматриваясь в пять тысяч лет доступной нашему взору истории человечества, автор не обнаружил в них последовательной смены общественно-политических устройств, намеченных Марксом: общинно-родовой, рабовладельческий, феодальный, капиталистический, социалистический. (Прощайте, энное число миллионов читателей — до сих пор, увы! — марксистов.) Общественно-политические устройства исчезают и возвращаются, массовое использование труда рабов и крепостных обнаружим и в 20-ом веке (Гитлеровская Германия, Сталинская Россия), а все приметы социализма проступают в устройстве Древнего Египта, с его отсутствием частной собственности на землю, с его государственным планированием строительства храмов, каналов, пирамид. Но что движется — видоизменяется — непрерывно и необратимо — это уровень — процесс овладения всё новыми и новыми силами природы, имеющий однако резкие скачки переходов с одной ступени на другую.

Первая различимая ступень — человек живёт охотой и рыболовством, а также собирательством того, что растёт в местах его обитания на кустах и деревьях. Будем называть эту ступень охотничьим периодом.

Вторая ступень: приручены — одомашены — не только животные, которые дают молоко, мясо, шерсть (эти заметны уже в охотничьем периоде), но и животные, являющиеся источником энергии: лошадь, верблюд, буйвол, лама. Кочевое скотоводство является самой заметной чертой второй ступени.

Третья ступень: человек научился засевать поля, собирать и хранить урожай, строить каменные дома, прокладывать дороги и каналы. Это период осёдлого земледелия.

Четвёртая ступень характеризуется переходом к машинно-индустриальному производству.

Пятая ступень начинается у нас на глазах — скорее всего ей подойдёт название компьютерно-электронной.

Разные народы проходили — проходят — будут проходить — этот путь с различной скоростью, с разной мерой успеха. Они по-разному расплачиваются за мучительный подъём на следующую ступень, а некоторые гибнут в момент перехода и исчезают с лица Земли. И, по крайней мере, на трёх последних — то есть доступных нашему исследованию — стадиях-ступенях мы можем обнаружить — в разных сочетаниях — все известные формы политико-социальных отношений: рабовладение и вольных землепашцев, централизованные монархии и феодальную раздробленность, свободный рынок и централизованное государственное планирование, республики и тирании.

Эти формы могут видоизменяться, народ может свергнуть монархию, учредить республику, освободить рабов и крепостных или, наоборот, попасть под власть тирана, который всех уравняет в полурабском состоянии. Но мы не найдём ни одного примера, когда какой-нибудь народ вернулся от существования осёдло-земледельческого к кочевому скотоводству или шагнул обратно с машинно-индустриальной ступени на сельскохозяйственную.

Народ-охотник, народ-скотовод, народ-земледелец, народ-машиностроитель — мы можем найти их всех на Земле и сегодня, и отношения между ними часто бывают окрашены мучительными и неразрешимыми противоречиями. Именно вражда между народами и племенами, находящимися на разных ступенях технологического развития, будут привлекать наше внимание в первую очередь.

Пока мы наблюдаем эти противоречия и столкновения в сегодняшнем мире, в 21-ом веке, картина находится слишком близко от наших глаз — мы видим множество ярких мазков и пятен, но не в силах разглядеть общий ход — смысл — \"сюжет\" — происходящего. Взгляд в прошлое, хотя и даёт нам меньше деталей, имеет одно важнейшее преимущество: мы можем разглядеть начало и конец противоборства, мы знаем, сколько оно длилось и чем закончилось.

Проницательный читатель уже мог заметить, что все исторические примеры противоборства альфидов с бетинцами, приведённые двумя страницами выше, относятся к столкновениям кочевых — или мигрирующих — народов с осёдлыми земледельцами. Эти примеры будут подробно проанализированы в первой части книги. Во второй мы обратимся к примерам противоборства земледельцев с машиностроителями — к тому, что происходит в наши дни — вокруг нас — и уже вовлекает в кровавую борьбу нас и наших детей.

Часть первая

КОЧЕВНИКИ ПРОТИВ ЗЕМЛЕДЕЛЬЦЕВ

Великое оседание народов

Глава I-1. ОТ ИУДЕЙСКИХ ШАТРОВ ДО СКИФСКИХ КУРГАНОВ 1300-500 до Р.Х

Что мы помним из древнейшей — да, до Греции и Рима — истории? Какие имена, какие названия городов, рек, гор, какие даты побоищ осели — зацепились — застряли, а затем затерялись — в нашей памяти? Занесённые туда школьными учебниками, историческими романами, фильмами, музейными статуями, раскрашенными вазами?

Конечно, Египет. Пирамиды, сфинксы, мумии. Кормилец Нил, царица Нефертити. Ещё, кажется, Шумерское царство, Урарту, Ассирия, Вавилон. И всё время невесть откуда появляются и исчезают грозные кочевники. Хетты, мидяне, арии, кимерийцы, скифы. Племя гиксосов, которое ухитрилось покорить огромный Египет и захватить трон на много лет. Вторжения ливийцев с запада, эфиопов с юга…

Разве можем мы сейчас — три, четыре тысячи лет спустя — надеяться разглядеть, что там происходило, в этих царствах и племенах, с этими людьми, боготворившими солнце, камень, огонь, луну или каких-то выдуманных чудищ (Молох? Ваал?), которым надо было приносить в жертву вполне реальных — живых — женщин и детей? Конечно, наши историки и археологи честно и неустанно роют свои шахты в толщу прошлого, выносят для нас всё новые золотинки знаний. Но что можно узнать о кочевниках, не имевших письменности, не высекавших барельефов, не строивших храмов? Только то, что написали — рассказали — о них люди, смотревшие на них со стен своих городов и крепостей, осыпавшие их — штурмующих — стрелами и камнями, поливавшие их кипятком и расплавленной смолой.

Здесь мы ощущаем такой вакуум информации, который может обескуражить даже самого целеустремлённого исследователя. И представляется настоящим чудом, что нашёлся, по крайней мере, один народ, который сумел сохранить в своей памяти — в своём Священном Писании — подробную историю своего превращения из народа-скотовода в народ-земледелец. Возьмём первые десять книг Ветхого завета и перечитаем глазами историка трёхвековую \"автобиографию\" иудеев, от выхода из Египта (примерно 1290 год до Р.Х.) до первых царей — Саула, Давида, Соломона (10-й век до Р.Х.).

КОЧЕВЬЯ ИУДЕЕВ

Начнём с \"Египетского рабства\". Была ли, действительно, жизнь израильского племени так невыносимо тяжела под властью фараонов?

С одной стороны, нет сомнения в том, что людям, хранившим память о кочевом приволье, была тягостна ежедневная — монотонная, а порой и надрывная — работа в каменоломнях, на стройках, в мастерских. Упоминаемый в Библии хитроумный способ, которым надсмотрщики подняли для евреев норму на производство кирпичей, вполне сравним с трюками, которые проделывали нормировщики в Советской России. \"Не давайте впредь народу [иудейскому] соломы для делания кирпича, как вчера и третьего дня. Пусть они сами ходят и собирают себе солому. А кирпичей наложите на них то же урочное число, какое они делали вчера и третьего дня, и не убавляйте; они праздны, потому и кричат: \"пойдём, принесём жертву Богу нашему\". Дать им больше работы, чтоб они работали и не занимались пустыми речами\" (Исход, 5:7–9).

С другой стороны, нет никаких упоминаний о том, чтобы Египет покорил иудеев и насильно превратил их в пленников-рабов. Они сами пришли в Египет, спасаясь от голода в земле Ханаанской. \"И сказал фараон братьям Иосифа: какое ваше занятие? Они сказали фараону: пастухи овец рабы твои, и мы и отцы наши. И сказали они фараону: мы пришли пожить в этой земле, потому что нет пажити для скота рабов твоих; ибо в земле Ханаанской сильный голод… И сказал фараон Иосифу:…земля Египетская пред тобою; на лучшем месте земли посели отца твоего и братьев твоих; пусть живут они в земле Гесем. И если знаешь, что между ними есть способные люди, поставь их смотрителями над моим скотом\" (Бытие, 47:4–6).

Но должностей смотрителей над царским скотом не могло хватить на всех пришедших. Они не имели понятия об обработке земли — им пришлось трудиться бок о бок с простыми египтянами, на чёрных работах. Многократно говорится о том, что именно в благоустроенном Египетском царстве иудеи начали успешно плодиться и возрастать числом. Они жили не в каком-то огороженном гетто, а среди прочих жителей, причём порой весьма обеспеченных. \"И дам народу сему милость в глазах египтян, — обещает Господь. — И когда пойдёте, то пойдёте не с пустыми руками. Каждая женщина выпросит у соседки своей и у живущей в доме её вещей серебряных и вещей золотых, и одежд; и вы нарядите ими и сыновей ваших и дочерей ваших, и оберёте египтян\" (Исход, 3: 21–22). Не за этими ли похищенными вещами погнались египтяне, когда фараон отпустил иудеев в пустыню?

Конечно, не следует забывать, что история Исхода, долго хранившаяся в виде устного предания, расцвечивалась от одного рассказчика к другому. Все чудеса, сотворённые Моисеем и Аароном перед очами фараона, уже не раз — и заслуженно — становились темой Голливудских фильмов. А казни Египетские — их мог бы нафантазировать какой-нибудь сегодняшний \"борец за национальную независимость\", если бы ему удалось завлечь Господа Бога в свою террористическую организацию. Засмердевшая река, пёсьи мухи, моровая язва, саранча, воспаление с нарывами — не похоже ли всё это на теракты с применением химического, бактериологического и экологического оружия? И в завершение утопить всю египетскую армию, с сотнями колесниц, при помощи цунами, произведённого в Чёрмном море (Исход, 15:4; ныне Суэцкий залив Красного моря), — какой восторг, какое торжество!

Но реальность просвечивает сквозь все волны — наслоения — фантазии: египтяне устали властвовать над жестоковыйным народом, как устанут британцы три тысячи лет спустя, и махнули на них рукой — идите куда хотите. Начались сорокалетние скитания иудеев — то есть кочевая жизнь, заполненная схватками с другими племенами, борьбой за выживание, а главное — кропотливым вынашиванием — созиданием — законов, обрядов, правил поведения, то есть всей невидимой плоти жизнеспособного национального организма. Причём последняя задача была, пожалуй, самой трудной. Ибо протест бурлил в народе все эти годы, вырывался на поверхность и подавлялся свирепо и кроваво.

Подобный же внутренний раскол кочевого народа в период оседания мы будем видеть и дальше в процессе нашего сравнительного исследования много-много раз.

И немудрено. Каждый член племени незримо оказывался перед выбором: продолжать опасный путь на поиски обетованной страны, где можно будет стать народом-господином; или вернуться в тихое и покорное бытие под властью фараона, где каждый день была еда, крыша над головой, укрывавшая от ветра и дождя, стража на городских стенах, защищавшая от диких пришельцев. \"И стал малодушествовать народ на пути. И говорил народ против Бога и против Моисея: зачем вывели вы нас из Египта, чтоб умереть нам в пустыне? Ибо здесь нет ни хлеба, ни воды, и душе нашей опротивела эта негодная пища\" (Числа, 21: 4–5).

Как они тосковали об египетской кухне!

\"Сыны Израилевы сидели и плакали, и говорили: кто накормит нас мясом? Мы помним рыбу, которую в Египте мы ели даром, огурцы и дыни, и лук, и репчатый лук и чеснок. А ныне душа наша изнывает; ничего нет, только манна в глазах наших\" (Числа, 11: 4–6).

Уступая мольбам Моисея, Господь сжалился, послал им стаи перепелов. Но, видимо, вопли их так раздражали Его, что вскоре за мясной переменой последовала, в качестве наказания, \"язва весьма великая\" (Числа, 11: 33).

Когда же народ попытался забыть невидимого Бога и стал поклоняться Золотому тельцу — вообще-то сотворённому для них вторым по старшинству начальником — Аароном, — тут уж Моисей, не полагаясь на Господа, взял дело возмездия в свои руки. \"И стал Моисей в воротах стана и сказал: кто Господень, — ко мне! И собрались к нему все сыны Левиины. И он сказал им: так говорит Господь, Бог Израилев: возложите каждый свой меч на бедро своё, пройдите по стану от ворот до ворот и обратно, и убивайте каждый брата своего, каждый друга своего, каждый ближнего своего. И сделали сыны Левиины по слову Моисея: и пало в тот день из народа около трёх тысяч человек\" (Исход, 32:26–28).

Если эти кочевники способны были за религиозные разногласия перебить в один день три тысячи своих, какого же обращения могли ждать от них чужие, иноверцы? Из Пятикнижия совершенно ясно видно: чужой, иноплеменник не значил для наступающих иудеев ничего. Заповеди \"не убий\", \"не лги\", \"не бери чужого\", \"не прелюбодействуй\" и прочие определяли только отношения со своими, с соплеменниками. Все остальные подлежали поголовному уничтожению. Когда иудейская армия вернулась в стан после победы над Мадианитянами, Моисей страшно рассердился на своих командиров за то, что они убивали только мужчин вражеского племени.

\"И прогневался Моисей на военачальников, тысяченачальников и стоначальников, пришедших с войны, и сказал им Моисей: `Для чего вы оставили в живых всех женщин?.. Убейте всех детей мужеского пола, и всех женщин, познавших мужа на мужеском ложе, убейте; а всех детей женского пола, которые не познали мужеского ложа, оставьте в живых для себя\'\" (Числа, 31:14–17).

Это поголовное истребление местного населения продолжается и в Земле Ханаанской. При взятии Иерихона иудеи \"предали заклятию всё, что в городе, и мужей и жён, и молодых и старых, и волов, и овец, и ослов, всё истребили мечом\" (Иисус Навин, 6:20). Город Гай иудеям удалось захватить при помощи хитрости. \"Когда израильтяне перебили всех жителей Гая на поле, в пустыне, куда они преследовали их, и когда все они до последнего пали от острия меча, тогда все израильтяне обратились к Гаю, и поразили его острием меча. Падших в тот день мужей и жён, всех жителей Гая, было двенадцать тысяч. Иисус [Навин] не опускал руки своей, которую простёр с копьём, доколе не предал заклятию всех жителей Гая… И сожёг Иисус Гай, и обратил его в вечные развалины, в пустыню, до сего дня\" (Иисус Навин, 8:24–28).

Подобная тактика выжженной земли ясно показывает, что поначалу иудеи не имели намерения покорить земледельческие народы в Ханаане и господствовать над ними. Нет — выжечь до тла, уничтожить чуждый уклад, чтобы не было соблазна для кочевника, чтобы комфорт городской жизни не приманил его оставить своих богов и поклониться чужим. Иерихон был не просто разрушен — всякая попытка восстановить его объявлена преступлением: \"Проклят перед Господом тот, кто восстановит и построит город сей Иерихон; на первенце своём он положит основание его, и на младшем своём поставит врата его\" (Иисус Навин, 6: 25).

Но постепенно тень сомнения начинает прокрадываться в сознание кочевников. Так ли уж разумно уничтожать всех подряд? А кто же тогда будет выращивать ячмень и дыни, пшеницу и виноград, изготавливать этот чудесный кружащий голову напиток, выдавливать из собранных оливок такое вкусное масло? В первой главе Книги Судей перечислены захваченные города, в которых ханаане и амореи оставлены жить и сделаны данниками иудеев: Иерусалим, Бефсан, Фанаах, Газер, Китрон, Вефсамис и многие другие (Судьи, 1:21–36). \"И жили сыны Израилевы среди Хананеев, Хеттеев, Амореев, Ферезеев, Евеев, и Иевусеев; и брали дочерей их себе в жёны, и своих дочерей отдавали за сыновей их, и служили богам их\" (Судьи, 2: 5–6).

Видимо, и среди местного осёдлого населения готовность сопротивляться кочевникам возрастала, помогала разрозненным ранее городам сплотиться и организовать эффективную оборону. \"Иуда взял Газу с пределами её, Аскалон с пределами его и Екрон с пределами его. Но жителей долины не мог прогнать, потому что у них были железные колесницы\" (Судьи, 1: 18–19).

Так или иначе, наступает долгий период ослабления иудейского племени. В 12-11-ом веках мы видим его живущим в Земле обетованной в довольно жалком положении. 18 лет над ним господствуют моавитяне, потом 20 лет — хананеи, мадианитяне — 7 лет, аммонитяне — 18, филистимляне — 40.¹ Отношения между местными земледельцами и пастухами-иудеями складываются по классической модели взаимоотношений между народом Альфа и народом Бета. В какой-то момент доминирование филистимлян над иудеями доходит до того, что им удаётся полностью обезоружить непокорного противника. \"Кузнецов не было во всей земле Израильской, ибо Филистимляне опасались, чтобы евреи не сделали меча или копья\" (1-Царств, 13: 19). В Книге Судей почти нет упоминаний об открытых сражениях с земледельческими народами. Кажется, в этот период евреи враждуют только между собой — но враждуют кроваво.

Вот Авимилех, сын знаменитого Гедеона, \"пришёл в дом отца своего в Орфу, и убил братьев своих, 70 сынов [Гедеоновых] на одном камне\" (Судьи, 9:5).

Вот очередной верховный судья Израиля — Иеффай — \"собрал всех жителей Галаадских, и сразился с Ефремлянами, и побили жители галаадские Ефремлян, говоря: вы беглецы Ефремовы… И пало в то время из Ефремлян 42 тысячи\" (Судьи, 12:4–6).

Вот весь Израиль вознегодовал на колено Вениаминово и пошёл на него войной. \"И поразил Господь Вениамина пред Израильтянами, и положили в тот день Израильтяне из сынов Вениамина двадцать пять тысяч сто человек, обнаживших меч. Оставшиеся оборотились и побежали к пустыне, к скале Риммону, и побили ещё Израильтяне на дорогах пять тысяч человек; и гнались за ними до Гидома, и ещё убили из них две тысячи человек\" (Судьи, 20:35, 45).

Враждебность же по отношению к местным, к народу Альфа, сохраняется на протяжении чуть ли не трёх веков, но проявляется она чаще отдельными нападениями и убийствами, которые очень напоминают современный терроризм. Некий Аод был послан иудеями к царю Моавитскому Еглону с дарами. Вручив дары он попросил царя о свидании с глазу на глаз, чтобы сообщить ему важное послание от Господа. Когда же они остались наедине, \"Аод простёр левую руку свою, и взял меч с правого бедра своего, и вонзил его в чрево его\" (Судьи, 3:21). Аод стал судьёй Израиля, а после него был судьёй другой \"герой\", Самегор, который 600 человек филистимлян побил воловьим плугом (Судьи, 3:31). Убивали и тех, кто пытался вступать в контакты с иноверцами. Один знатный иудей привёл с собой в стан дочь начальника Мадиатского, Хазву. Увидев это, внук Аарона \"встал из среды общества, и взял в руку своё копьё, и вошёл вслед за израильтянином в спальню, и пронзил обоих их, израильтянина и женщину в чрево её\" (Числа, 25:7–8).

Но самым знаменитым иудейским террористом переходного периода нужно признать Самсона.

Снова и снова: Библейские тексты ни в коем случае нельзя считать историческим документом, подобным летописям, хроникам, письменным распоряжениям, деловым распискам. По сути своей это сказания, расцвечивавшиеся от покололения к поколению. Особенно осторожно следует обращаться с цифрами и датами. При всём почтении к великой Еврейской религии, не может современный человек верить, что праотец Авраам прожил 175 лет и что Сарра родила в девяносто. Также и цифры погибших в сражениях часто выглядят непомерно завышенными. В этот же разряд попадают и триста лисиц, пойманных Самсоном для поджога посевов филистимских. В лисиц, несущих привязанные факелы, да ещё связанных попарно хвостами, мы не верим. Но то, что иудеи совершали поджоги полей филистимлян, что сжигали \"и копны, и несжатый хлеб, и виноградные сады и масличные\" (Судьи, 15:5), подтверждается тем, что память об этих деяниях бережно хранилась и исполнитель предстаёт перед нами в ореоле героя.

Много поучительного найдём мы в истории Самсона. Например, то, что рождён он был \"в стане Дановом\" (Судьи, 13:25), то есть в еврейском племени, ещё ведущем пастушеский образ жизни. Но невесту себе он находит в филистимском городе. Отец и мать его поначалу недовольны, но смиряются. И никакой ревнитель Господа не врывается на свадьбу с копьём в руке — другие времена. Примечательны первые ростки идеи справедливости в отношениях между народами, идеи правоты-неправоты: отец невесты наносит Самсону обиду, отдав дочь другому, на что Самсон говорит, что \"теперь я буду прав перед филистимлянами, если сделаю им зло\" (Судьи, 15:3). Однако несколькими строчками выше — ещё до всяких обид — упоминается, что, зайдя в филистимский город Аскалон, Самсон убил там тридцать человек, чтобы снять с них одежды и ими расплатиться за проигранное пари (Судьи, 14:19). О \"правах\" этих тридцати легенда не вспоминает. Филистимляне всё ещё — не люди. Перебить тысячу из них ослиной челюстью (Судьи, 15:15) — подвиг. А почему челюстью? И почему Самегар сражался плугом? Да потому что мечей иудеям жестокие филистимляне не дают. Ослиная челюсть или плуг — такое же вынужденное оружие, как камни интифады три тысячи лет спустя.

После поджога жатвы филистимляне не мстят всем иудеям поголовно, а спрашивают \"кто это сделал?\". \"Самсон, — отвечают им. — Потому что его обидел отец его невесты: взял жену его и отдал другу его\". Филистимляне пытаются умилостивить террориста довольно сильными мерами: сжигают невесту и отца её. Но террористу всё мало. \"Самсон сказал им: хотя вы сделали это, но я отомщу вам самим, и тогда только успокоюсь. И перебил он им голени и бёдра, и пошёл и засел в ущелие скалы Етама\" (Судьи, 15:6–8).

Иудеи боятся вызывать гнев филистимлян, господствующих над ними, и выдают им неуёмного сеятеля раздора. Но он каждый раз чудесным образом освобождается и продолжает свою жизнь между пастушескими станами иудеев и городами филистимскими, с их крепкими стенами и воротами. Женолюбив при этом чрезвычайно и явно предпочитает филистимских дам. Думала ли блудница в Газе, что визит Самсона обернётся для её города потерей городских ворот? (Судьи, 16:1–3). А знаменитая Далида? Яркие сцены, описывающие, как она связывала Самсона — по его же указаниям — то верёвками, то сырыми тетивами, наводит на мысль о том, что филистимлянки знали толк в сексуальных играх и были искусны в садомазохистских изысках (Судьи, 16:7-15).

Наконец, Далиде удалось выведать секрет силы Самсона и предать его в руки филистимлян. Но гуманные филистимляне, заражённые видимо исправительно-трудовыми идеями, и тут не казнят своего врага — только ослепляют и пытаются приставить к полезному труду: крутить жернова в тюремной мельнице. Увы! Расплата за либерализм не заставила долго ждать себя. Первый террорист-самоубийца ощупью прошёл в дом, где пировали филистимляне, сдвинул \"с места два средних столба, на которых был утверждён дом… и сказал: умри, душа моя, с филистимлянами! И упёрся всею силою, и обрушился дом на владельцев и на весь народ, бывший в нём. И было умерших, которых умертвил Самсон при смерти своей, более, нежели сколько умертвил он в жизни своей\" (Судьи, 16:29–30).

Примечательно, что именно историю Самсона вспомнил русский крестьянин, выступавший в Российской думе во времена другого исторического катаклизма: перехода России от земледельческого к индустриальному состоянию в начале 20-го века. В своей речи он сказал:

\"…Господа епутаты: не такой же ли Самсон и народ русский и не то ли сделано с ним, пока он спал на коленях хитрой женщины, этой нашей бюрократии, господа епутаты… Но страшна минута, когда он потрясёт столбы… Страшна минута, когда голодный народ, тёмный, отчаявшийся, скажет: \"Душа моя! Погибнем здесь, где веселятся враги наши! Погибнем вместе с ними, чтобы и они не жили\".\"²

Иудеи враждовали друг с другом, нападали на соседей и \"притеснителей\", но одновременно — тихо и незаметно — учились главному: умению обрабатывать землю. В первых шести книгах Ветхого завета мы почти не видим евреев, занятых работой в поле. Но в последующих, там и тут, мелькают слова, связанные с земледельческими трудами. Когда Гедеону является Ангел, он застаёт его молотящим пшеницу (Судьи, 6:11). Жители Сихемские \"вышли в поле, и собирали виноград свой, и давили в точилах\" (Судьи, 9:27). Ноеминь возвращается из земли Моавитской в Вифлеем \"в начале жатвы ячменя\" (Руфь, 1:22). Кузнечным делом было разрешено заниматься только филистимлянам, поэтому иудеи ходили к ним, чтобы точить и чинить свои \"сошники, заступы, вилы, плуги\" — всё сельскохозяйственные орудия (1-Царств, 13:19–21). Когда же пророк Самуил предостерегает иудеев, потребовавших себе царя, об опасностях монархического правления, он перечисляет главным образом плоды земледелия, которые царь отнимет у них: \"И поля ваши и виноградные и масличные сады ваши лучшие возьмёт и отдаст слугам своим. И от посевов ваших и из виноградных садов ваших возьмёт десятую часть, и отдаст евнухам своим и слугам своим\" (1-Царств, 8:14–15).

Но народ израильский не внял предупреждениям пророка. Весь исторический опыт, накопленный веками, все военно-политические события в соседних странах учили их одному: выживает только народ сильный; сила только в единстве; всевластный царь — воплощение и гарантия единства. Именно поэтому \"народ не согласился послушать голоса Самуила, и сказал: нет, пусть царь будет над нами; и мы будем, как прочие народы: будет судить нас царь наш, и ходить пред нами, и вести войны наши\" (1-Царств, 8:19–20).

К этому моменту — в эпоху первых царей — израильтяне уже настолько овладели искусством возделывания земли, что могли производить намного больше сельскохозяйственных продуктов, чем требовалось для пропитания населения. Приступая к строительству храма, царь Соломон мог заказать у финикинян дорогие кедровые и кипарисовые брёвна, а расплатиться за них — пшеницей и оливковым маслом (3-Царств, 5:9-11). Искусство добычи и обтёсывания камней для строительства тоже знакомо иудеям (3-Царств, 5:15), и это можно считать ключевым элементом, знаком завершения перехода от кочевого состояния. Ибо только народ, умеющий окружать — защищать — свои города каменными стенами, способен подняться на осёдло-земледельческую ступень — и удержаться на ней.

Именно это и произошло с иудеями. От строительства Храма в 950-е годы до Р.Х. до разгрома Иерусалима римлянами в 61 году по Р.Х. протянулась тысяча лет их земледельческой истории. Мы вернёмся к ним во второй части книги и попробуем понять, каким очередным чудом — соизволением Господним — удалось им — пропустив два тысячелетия! — второй раз вернуться в Землю обетованную и — в обгон всех окружающих народов — вскочить одним прыжком на такую трудную ступень — индустриально-промышленную. Но сначала мы должны перевести объектив нашего исторического телескопа на другое племя, вступившее на путь оседания через 500 лет после того, как иудеи завершили своё.

ПЕРСИДСКАЯ ЗВЕЗДА

В отличие от иудеев, другой великий народ, появившийся в этих краях в первом тысячелетии до Р.Х., не оставил нам историю своего оседания. Первые упоминания о персах в документах и летописях сразу представляют их нам единым племенем, подчинённым могучему царю Киру, захватывающим одно Ближневосточное царство за другим. Откуда они явились? Как и где жили до своего прыжка на историческую арену? Что давало им такую сплочённость и военную мощь?

Ответы на эти вопросы тонут в тумане времён. Геродот, встречавший в жизни стариков, которые могли видеть живого Кира своими глазами, сообщает, что персидские племена были родственны мидийцам. Что и те, и другие кочевали в прикаспийских степях, перед тем как спуститься в долину Тигра-Евфрата. Что мидийцы явились раньше, успешно воевали с Ассирией, основали своё царство, со столицей в городе Экбатане, где выстроили дворец и мощную крепость. На какое-то время они подчинили себе и персов, но в середине 6-го века до Р.Х. персы восстали и поменялись ролями с мидийцами: стали главенствующей силой в армии и государстве.

Геродот, перечисляя персидские племена, объединённые Киром, указывает, что часть из них уже начала обрабатывать землю (панфиалеи, дерусии, германии), но остальные ещё вели кочевой, пастушеский образ жизни (даи, мардианы, дропиды, сагартианы).³ Сохранилась легенда — и Геродот приводит её — о том, как Кир показал своему народу два возможных пути, лежавших перед ним. Он призвал на совет вождей племён и родов и приказал им скосить огромное поле, заросшее кустами и колючками. Вожди промучились на тяжёлой работе целый день. Но когда они проснулись утром следующего дня и вышли из шатров, они увидели столы, раставленные для пира, ломящиеся под яствами и кувшинами с вином, музыкантов и танцовщиц, готовых развлекать их и ублажать. \"Какой из двух дней вам понравился больше?\" — спросил Кир после окончания празднества.⁴ Ответ был очевиден, и персы, сплотившись вокруг своего юного царя, ринулись на завоевание богатого земледельческого мира, лежавшего вокруг них.

За короткий период с 550 по 540 год до Р.Х. Кир покоряет Мидию, Каппадокию, Лидийское царство, управляемое легендарным Крёзом, ионийские греческие города на побережье Эгейского моря, Финикию, Палестину. В 539 году его армия почти без боя входит в могучий Вавилон. \"Персидского завоевания многие вавилоняне даже не заметили. Для обывателей оно запечатлелось лишь цепью празднеств, устроенных сначала [царём] Набонидом и [сыном его] Валтасаром, а затем Киром, во время которых произошли какие-то перемены, никак не отразившиеся на жизни города\".⁵

Что отличает персидские завоевания — полное отсутствие слепой свирепости, характерной для нашествий других кочевников. С самого начала очевидно, что они пришли покорить, не для того чтобы разрушать и уничтожать, а для того чтобы управлять. Огромные завоёванные территории они разделили на 20 административных округов (сатрапий), соединили их регулярным почтовым сообщением, обложили умеренными податями, ввели регулярный призыв на военную службу. Активизировалось строительство дворцов и храмов. Впоследствии персидские цари вкладывали большие средства в строительство подземных — для уменьшения испарения — каналов, доставлявших воду с гор на поля в долинах.⁶

Личные качества царя Кира тоже, видимо, играли немалую роль. Раз за разом он демонстрирует великодушие к побеждённым. Свергнутый им царь Астиагес не убит, а оставлен доживать в покое и почёте. Побеждённый царь лидийцев Крёз становится доверенным приближённым, даёт Киру политические и военные советы. Евреи, находившиеся в вавилонском плену около пятидесяти лет, получают от Кира разрешение вернуться в Иудею и заняться восстановлением храма, разрушенного вавилонским царём Навуходоносором в 588 году. Он даже вернул им серебряные и золотые сосуды, похищенные из храма вавилонянами.

Благорасположение Кира к евреям некоторые историки связывают с тем обстоятельством, что религия персов — зороастризм — была тоже в значительной мере монотеистической. \"Персы не сооружают статуи и алтари, — пишет Геродот, — и даже считают глупцами тех, кто этим занимается. Причина этого в том, что они не приписывают богам человеческие черты, как это делают греки. Их поклонение Зевсу [как верховному божеству] сводится к принесению жертв на вершине самой высокой горы. Всю небесную сферу они называют Зевсом\".⁷ Неясно, до какой степени зороастризм был распростанён среди персов, ведомых Киром. Но и их древняя вера в Ахура-Мазду, который повелевает солнцем и звёздами, сменой света и тьмы, добром и справедливостью в душе человека, тоже должна была казаться им очень близкой к иудаизму.⁸

Хронология персидских побед и завоеваний исследована на сегодняшний день довольно точно и не вызывает серьёзных споров. Но вопрос о том, каким образом малочисленный народ мог раз за разом побеждать хорошо оснащённые армии могучих государств, даже не ставится. Хорошо было древним историкам: в их представлении любая военная победа даровалась богами. А боги, как известно, непредсказуемы в своих пристрастиях. Захотят — даруют победу грекам, захотят — троянцам. И Гомеру — никуда не денешься — пришлось бы переписывать конец \"Иллиады\".

Увы, в наш рациональный век, в поисках ответа, нам не укрыться за божественным произволом. Военная история мира, включая и 20-й век, продолжает подсовывать арифметические парадоксы, которым нет простого логического объяснения. Каким образом 4-миллионная Финляндия могла выдержать напор 200-миллионного Советского Союза в 1939–1940 гг.? Откуда взялись силы у вьетнамцев отбиться от мощнейшей державы мира в 1963–1975? У афганцев — от русских в 1979–1989? Из каких невидимых источников черпают силы шесть миллионов израильтян противостоять ста миллионам арабов? Ни численное превосходство, ни превосходство вооружения не могут гарантировать победу — это мы видим ясно. Что же остаётся? Остаётся устремить наш взор в ненавистный для всякого рационального сознания метафизический туман и извлечь оттуда расплывчатое — но других-то ведь нет! — понятие: \"боевой дух воина\".

Этот феномен давно привлекал внимание политических мыслителей и комментаторов.

\"Да, было тогда, было, граждане афинские, в сознании большинства нечто такое, — восклицает в середине 4-го века до Р.Х. Демосфен, — чего теперь уже больше нет… то самое, что вело Грецию к свободе и не давало себя победить ни в морском, ни в сухопутном бою.\"⁹

Английский путешественник Джиль Флетчер, посетивший Россию при Борисе Годунове (то есть 15 лет спустя после того как крымские татары взяли и сожгли Москву, брошенную перетрусившим Иваном Грозным, в 1571 году), описывает боевые достоинства крымцев: \"Татары смерть до того презирают, что охотнее соглашаются умереть, нежели уступить неприятелю, и, будучи разбиты, грызут оружие [врага], если уже не могут сражаться или помочь себе\".¹⁰

\"Американские офицеры, которым довелось сражаться с краснокожими, очень высоко ставили их боевой дух… Генерал Чарльз Кинг считал индейских конников опаснее любой кавалерии в Европе… Во время войн к западу от Миссиссиппи на каждого убитого индейца приходилось пять американских солдат\".¹¹

Из чего же складывается расплывчатое понятие \"боевой дух\"? Откуда он произрастает в людях, отчего умирает?

Гордое сознание свободы — да. Презрение к смерти — безусловно. Готовность подставить себя под удар, чтобы защитить боевого соратника. Способность беспрекословно выполнять приказ командира. Выносливость, готовность преодолевать холод и голод походной жизни. Пересиливающая все остальные желания и порывы — страсть к победе.

Всё это так, все эти черты мы разглядим в воине, выходящем на бой один против десяти, десять против ста, сто против тысячи. Но откуда они берутся, эти черты? Что питало их созревание в будущих воинах Кира Персидского?

Летописцы цивилизованных государств не интересовались пастушескими племенами, жившими в трудно доступных горах и пустынях. Геродот сохранил для нас названия персидских племён только потому, что они завоевали половину тогдашнего мира. И двести лет спустя афинские историки долго не обращали внимания на линкистийцев, пэонов, орестов и тимофейцев, пока они не объединились и не покорили Грецию — а потом и Персидскую империю — под командой Александра Македонского.

Племя слагается из родов. Род слагается из семей. Семья есть живая клетка в организме племени. Эта клетка должна была быть необычайно прочной и живучей, для того чтобы живучим и сильным было племя. Современное понятие \"семья\" не даёт нам ни малейшего понятия о том, чем семья была у древних. Сегодня внутрисемейные связи так ослаблены постоянной угрозой развода, непослушанием детей, вмешательством государства, что развал семьи сделался повседневным делом. Не так было при господстве родовой структуры. Тогда глава семьи был абсолютным монархом, всевластным судьёй, который мог покарать — и даже казнить — любого члена семьи. С другой стороны, отец был связан со своим потомством глубочайшими религиозными чувствами. Бог домашнего очага был главным богом.

Вот как описывает эту ситуацию замечательный французский историк Фюстель-де-Куланж:

\"Отец убеждён, что судьба его по смерти будет зависеть от сыновнего ухода за могилой, а сын, со своей стороны, убеждён, что отец по смерти станет богом [домашнего огнища], и что ему придётся молить его. Легко понять, сколько взаимного уважения и любви эти верования внедряли в семейство… В семье всё было божественно. Чувство долга, естественная любовь, религиозная идея — всё смешивалось и сливалось воедино…

Внутри своего дома находили древние главное своё божество, своё провидение, покровительствовавшее только им, внимавшее только их мольбам и выполнявшее только их желания. Вне дома человек не чаял себе божества; бог соседа был ему враждебен. Человек любил тогда свой дом, как ныне он любит свою церковь.\"¹²

Но постепенно и бог соседа становился человеку понятен и близок. Ведь он был так похож на его собственного бога! Так семьи сливались в роды. Члены рода \"были связаны между собой теснейшими узами. Объединяясь отправлением одних и тех же священных обрядов, они помогали друг другу во всех житейских нуждах. Весь род отвечал за долги каждого из своих членов; он сообща выкупал пленного, он платил пеню за приговорённого к ней судом… Самой главной чертой рода была общность культа, как и у отдельного семейства. Когда вглядываешься, пытаясь понять, какое именно божество чтится тем или иным родом, то находишь, что это почти всегда — обоготворённый предок.\"¹³

Структура племени с самого начала напоминала — включала в себя — структуру военного подразделения. Но необходимая для военных действий дисциплина укреплялась в нём не муштрой, парадами, розгами и гауптвахтами. Подчинение каждого воина главе семьи, а через него — главе рода и вождю племени — виделось им как выполнение самого священного долга. Бегство с поля боя или сдача в плен покрывала члена рода несмываемым позором, и это пятно оставалось на нём и после смерти, хранилось в памяти потомков. Именно поэтому племена сражались друг с другом с небывалым ожесточением. Но в какой-то момент дурная бесконечность и бесплодность межплеменной вражды проникала в сознание сражавшихся; а если тут же оказывался вождь, способный объединить вчерашних противников, направить их боевую энергию вовне, под его командой оказывалось войско, составленное из закалённых бойцов, исполненных неиссякаемой отваги. Такова была армия Кира Персидского, такими же явятся впоследствии армии Александра Македонского, Мухаммеда, Чингис-хана, Тамерлана.

Осёдлым земледельческим государствам некого было противопоставить неустрашимым воинам наступавших кочевников. Но у них было скрытое оружие, которое постепенно ослабляло, растворяло, смывало боевой пыл атакующих. Богатство, комфорт, многообразные услаждения духа и плоти подстерегали суровых воинов в завоёванных ими городах и действовали безотказно. Через одно-два поколения народ-завоеватель превращался в изнеженных аристократов, интересовавшихся больше накоплением драгоценностей и строительством дворцов, чем боевыми подвигами.

Строгость персидских нравов во времена Кира многократно засвидетельствована — подчёркнута — Геродотом. \"Самая позорная вещь у персов — говорить ложь; а на втором по постыдности месте — быть в долгу. Потому что, по их понятиям, тот, кто задолжал, обязательно будет вынужден прибегнуть ко лжи.\"¹⁴ Они, например, абсолютно не верили в то, что кто-то когда-то мог убить своего отца или мать. Если такое случалось у них на глазах, они были уверены — и начинали доказывать, — что убийца был, на самом деле, незаконным ребёнком или подкидышем. Торговлю они презирали и считали городские рынки скопищем пронырливых прохвостов, состязающихся в даче ложных клятв.¹⁵

Однако, прошло каких-нибудь пятьдесят лет, и всё изменилось. Персы хотя и составляли элитную часть огромной армии царя Ксеркса, вторгшейся в Грецию в 480 году до Р.Х., но уже блистали оружием с золотой отделкой, расшитыми одеждами, за ними следовали повозки с наложницами, вином и яствами, музыканты услаждали их слух на привалах. Как известно, маленькая Греция сумела отразить это нашествие, и после победы над Персией началось столетие славы и процветания Афинской республики и других греческих городов-государств.

Возможно, что расслабляющее действие комфорта и роскоши сказалось уже и в царствование Кира. Ибо конец его был ознаменован первым поражением персидского войска. И кто же нанёс его? Непобедимого Кира разбило безвестное племя скифских кочевников массагетов, под командой царицы Томирис.

В 530 году до Р.Х., обеспокоенный безопасностью северной границы империи, постоянно нарушаемой кочевниками, Кир двинул свою армию в сторону Кавказа. На реке Аракс он столкнулся с массагетами и решил пуститься на хитрость: его передовой отряд изобразил паническое бегство, бросив остатки роскошного пира и обильные запасы вина. Когда разведчики кочевников попались на приманку и напились, персы напали на них, многих перебили, других взяли в плен. Среди пленных оказался сын царицы Томирис. Протрезвев и осознав свою позорную оплошность, он стал умолять Кира отпустить его. Кир великодушно приказал снять с него цепи. Но как только это было сделано, юноша выхватил меч у стража и покончил с собой.

На следующий день завязалась тяжёлая и долгая битва, в которой персы были разбиты и их царь убит. Отыскав его труп среди погибших, царица Томирис приказала принести ей мех, наполненный человеческой кровью, и всунуть туда отрубленную голову царя. \"Ты жаждал крови!? — воскликнула она. — На, напейся вволю!\".¹⁶

Кто же были эти неведомые воины, победившие могучего персидского царя?

ЗАГАДКА СКИФОВ

Уникальна историческая судьба этого племени. В течение многих веков вели они свою кочевую жизнь в Приднепровских и Придонских степях, часто были грозой для соседних земледельческих народов, успешно отбивали вражеские вторжения, но так никогда и не перешли к осёдлому образу жизни, не создали своего государства.

Главным свидетелем — источником — наших знаний о скифах остаётся всё тот же бесценный Геродот. Именно от него мы узнаём о том, что скифские племена сильно отличались друг от друга по обычаям и образу жизни. К западу от Днепра, в долине Буга, обитали племена каллипидов и ализонов, которые обрабатывали землю, \"выращивали пшеницу, лук, чеснок, чечевицу, просо\".¹⁷ Близость греческой торговой колонии в Херсоне, видимо, влияла на уклад жизни этих племён, выращенное ими зерно они могли обменивать на ткани, оружие, железную и медную утварь, привозимые греческими купцами. Пространство же между Днепром и Доном было занято кочевыми скифскими племенами. Особенно выделялось среди них племя Королевских скифов, которое смотрело на другие скифские племена с презрением, почитало их чуть ли не за рабов. Упоминает Геродот и два скифских племени к северо-востоку от Дона, живших исключительно охотой.¹⁸

Нравы воинственных кочевников были суровыми. Воин, который за год не убил ни одного врага, считался опозоренным. На ежегодном торжестве такие неудачники должны были сидеть в стороне, им не подносили почётную чашу с вином. Голову поверженного в битве противника следовало отрезать и представить царю как трофей. Потом кожу, снятую с головы, носили на поясе (чем больше числом — тем славнее), а иногда даже сшивали эти куски, превращая их в куртки. Годилась для этого и кожа, снятая с правой руки вместе с ногтями. Геродот с похвалой отзывается о гладкости и эластичности человеческой кожи. От черепа отпиливали верхнюю часть и делали из неё чашу. Причём, в дело шли не только головы врагов, убитых в бою. У скифов были в ходу поединки, в том числе и с родичами, и труп побеждённого родственника подвергался такой же обработке-переработке.¹⁹

У Королевских скифов верховный вождь был окружён большим почётом, повиновение ему считалось священным долгом. Когда он умирал, труп его, очищенный от внутренностей и покрытый воском, возили от одного стана к другому. Оплакивание состояло в том, что люди сбривали себе волосы, полосовали лица ножом, протыкали левую руку стрелой, отрезали ухо. При погружении в могилу усопшего вождя снабжали всем, что могло ему понадобиться в будущей жизни: оружием, посудой, лошадьми, а также — предварительно задушив — отправляли вместе с ним одну наложницу, одного виночерпия, повара, конюха, слугу и гонца. Окончательное захоронение происходило в трудно доступных верховьях Днепра. Именно там археологи, раскапывающие сегодня скифские могильные курганы, делают самые интересные открытия.

Похоронный обряд, однако, не заканчивался насыпкой кургана. Если верить Геродоту, год спустя устраивалась грандиозная церемония. Выбирали пятьдесят человек из свиты вождя — все скифы, не рабы! — душили их, а заодно — и пятьдесят отборных лошадей. Трупы и тех и других обрабатывали специальным образом, потом мёртвых всадников водружали на мёртвых лошадей, устанавливали на деревянных постаментах вокруг могильного кургана и разъезжались с чувством выполненного долга: их вождь в другом мире будет окружён надёжной стражей.

Судя по всему, была у скифов и каста жрецов, причём весьма влиятельная. Они занимались не только священными обрядами и прорицаниями, но ведали и \"медицинским обслуживанием\", правда, весьма своеобразным манером. Допустим, заболевал вождь племени. По верованиям скифов, причиной болезни всегда могло быть только одно: кто-то, где-то ложно поклялся здоровьем вождя. В задачу жрецов входило отыскать клятвопреступника. Проведя серию нужных \"расследований\" — внутренности животных? полёт птиц? расположение звёзд? — жрецы указывали на \"виновника\", которого немедленно арестовывали, обезглавливали, а имущество делили между жрецами. Можно представить, как каждый скиф старался поддерживать хорошие отношения со жрецами, как опасался навлечь на себя их гнев.²⁰

Несмотря на географическую удалённость от скифов, осёдлые государства Малой Азии и Двуречья часто становились жертвами их набегов. В середине 7-го века до Р.Х. скифы разрушили могучее государство Урарту, потом покорили Мидийское царство и правили им 28 лет.²¹ Уже поход Кира в 530 году показывает, насколько серьёзно персы воспринимали угрозу с севера. По отношению к ним скифы играли роль \"народа Бета\", обладавшего всеми тремя опасными \"не\": неустрашимостью, неуловимостью, непредсказуемостью. И в 513 году до Р.Х. повелитель \"народа Альфа\", персидский царь Дарий, решил покончить с этой угрозой. Он собрал огромное войско (по Геродоту — 700 тысяч человек плюс флот) и двинулся с ним в степи Причерноморья.²²

Впечатляет не только огромность этой армии, но и её техническая оснащённость. Она имела в своих рядах греческих инженеров из Ионии, которые построили для неё понтонный мост через Босфор длиной в два километра. Двигаясь на север, Дарий легко покорил Фракию (территория нынешней Болгарии), дошёл до Дуная, где был построен новый понтонный мост, пересёк его и вторгся в земли скифов, лежавшие вдоль северного берега Чёрного моря. Огромная армия двигалась по бескрайним степям, не встречая никакого сопротивления, не видя ни деревень, ни городов, ни обработанных полей — вообще никаких признаков присутствия человека. Изредка вдали мелькали какие-то всадники, которые быстро исчезали, как только персидская конница пыталась настичь их.

Тем временем вожди скифских племён, невидимые для персов, вели совещания о том, как противостоять вторгшемуся врагу. Как всегда, мнения тех, кто уже обрабатывал землю, расходились с позицией кочевников. Они были готовы покориться персам, но не были уверены, что их не превратят в рабов или даже не перебьют. Военная ситуация ясно показывала главное преимущество выбора кочевого образа жизни: неуязвимость. Удар врага падал в степную пустоту. Это преимущество было чётко сформулировано в послании, отправленном вождём Королевских скифов персидскому царю:

\"Персы, я никогда не бежал от врага — не побегу и впредь, не бегу и сейчас. Я просто продолжаю наш обычный образ жизни, каким мы живём и в мирное время. Если бы у нас были города или обработанная земля, которые необходимо защищать, мы бы вступили в битву с вами немедленно. Но у нас их нет. Вот если бы вы сумели отыскать священные могилы наших предков и попытались осквернить их, тогда бы вы увидели, готовы мы сражаться или нет\".²³

Однако могильные курганы скифов были расположены слишком далеко к северу, в верховьях Днепра. Всё, что удалось отыскать персам, — покинутый жителями деревянный город полуосёдлого племени будиниан. Персы сожгли его и продолжали двигаться дальше по пустынным степям, в которых невозможно было добыть в достаточном объёме продовольствие для сотен тысяч воинов.

Дарий пытался вступить в переговоры со скифами. Они в ответ прислали гонца с загадочными дарами: птица, мышь, лягушка и пять стрел. Царь истолковал это таким образом: так как мышь живёт в земле, лягушка — в воде, а птица — в воздухе, скифы готовы уступить свою землю, воду и воздух, ибо боятся персидских стрел. Но его советник посмел предложить другое истолкование: \"Если вы, персы, не умеете летать, как птицы, прятаться в землю, как мышь, или в воду — как лягушка, вы никогда не вернётесь домой, ибо у нас хватит стрел на всех вас\".²⁴

Жизнь показала, что истолкование советника было ближе к истине. В конце концов, измождённая и голодная армия вынуждена была повернуть обратно. Дарий бросил недостроенными укрепления, которые он начал было возводить на берегу Донца. Отступавшим персам приходилось оставлять на милость врага больных и ослабевших. Отряды, посылаемые на поиски провианта и воды, постоянно несли потери от атак скифов, неотступно следовавших за врагом. После трёхмесячных скитаний по пустынным степям остатки грозной армии, голодные и оборванные, счастливы были увидеть мост через Дунай, охраняемый верными ионянами, и перебраться по нему на безопасный южный берег.



История скифов протянулась от 7 века до Р.Х. вплоть до — если включить в неё период доминирования сарматского — родственного Королевским скифам — племени — до 4 века после Р.Х., когда причерноморские степи были захвачены гуннами. Упоминаются они и в Евангелии — апостол Павел, в послании к Колоссянам, — расширяя список народов, к которым обращено Слово Христово, — добавляет к иудеям и эллинам — скифов (Кол., 3:11). В течение тысячелетия скифы играли роль грозного \"народа Бета\" для ассирийцев (7–6 век до Р.Х.), персов (6-4-ый), греков (4–1), римлян (1–4 век после Р.Х.). Их верность и надёжность ценилась так высоко, что Афинская республика наняла двенадцать сотен скифских стрелков нести полицейскую службу в городе. Оставаясь кочевниками, скифы создавали произведения прикладного искусства, которыми сегодня гордятся лучшие музеи мира. Как же могло случиться, что этот великий народ так и не перешёл к осёдлому состоянию, не создал своего государства?

Одной из главных причин историки считают природно-климатические условия. Видимо, причерноморские степи предоставляли оптимальные условия для кочевого образа жизни: изобилие травы для скота и лошадей, большие открытые пространства без лесов и гор, множество рек и ручьёв, в меру дождей. Недаром в этих местах после скифов процветали и другие кочевые племена: половцы, печенеги, хазары, булгары, калмыки, крымские татары. Для всех них голод не был насущной угрозой, не создавал стимула изменить кочевой вольнице и взяться за ручки плуга.

Оказалось также, что была и физиологическая причина ослабления скифского племени. Знаменитый греческий врач Гиппократ (460–370 до Р.Х.) писал о них:

\"Эти люди не имеют большой тяги к сексуальной жизни… Постоянная верховая езда делает их неспособными к половым сношениям… Среди скифов очень много импонентов: они занимают себя женскими работами, одеваются и говорят, как женщины. Особенно отличаются этим богатые скифы, которые больше ездят верхом, чем бедные\".²⁵

Эти наблюдения древнего врача подтверждаются и сегодняшней медициной: постоянная жёсткая тряска наносит необратимые повреждения яичкам, а ношение тёплых штанов (скифская мода и необходимость) может вести к бесплодию. Также и частые военные экспедиции отвлекали мужчин от семейной жизни. Легенда повествует о том, что пока скифы управляли далёкой Мидией (28 лет), их жёны сошлись с рабами. В этот долгий период женщинам, наверняка, не раз приходилось брать в руки оружие, чтобы защищаться от соседних племён. Недаром греческие сказания об амазонках указывают Причерноморье местом их обитания.

Эти сказания недавно получили неоспоримое научно-археологическое подтверждение. Раньше археологи, как правило, определяли пол найденного скелета по предметам, обнаруженным рядом с ним. Если это было оружие, скелет регистрировался как мужской; если бусы, зеркала, браслеты — как женский. Но когда учёные стали проверять скелеты по антропологическим признакам, оказалось, что многие женщины были похоронены с оружием. \"Недавние раскопки скифского \"королевского\" кургана у Чертомлыка (1981-86) обнаружили, что среди скелетов пятидесяти воинов четыре были женскими; одна была похоронена со стрелой, застрявшей у неё в спине, рядом с другой лежал массивный щит… К востоку от Дона, в районе, который Геродот называл Сарматией, около 20 % воинов, похороненных в 5-м и 4-м веках до Р.Х., оказались женщинами\".²⁶

Внутренняя борьба среди скифов вокруг вопроса \"становиться земледельцами или оставаться кочевниками?\" шла не менее свирепо, чем среди иудеев. Племена, начавшие возделывать поля, презирались кочевниками, часто оказывались объектами грабежа и убийств. Геродот приводит историю некоего Анахарсиса — скифского мудреца, космополита и путешественника. Однажды он вернулся из плавания, привезя с собой амулеты греческой богини. Уединившись, он начал совершать жертвоприношения богине по греческим обрядам. Но его заметили за этим занятием, донесли вождю. Вождь явился и собственноручно застрелил мудреца из лука. С тех пор даже упоминание имени Анахарсиса было запрещено среди скифов.

Подобная же история случилась со Скайлсом, сыном скифского царя Ариапитеса. Мать Скайлса была гречанкой, она открыла сыну многие стороны греческой культуры, к которой он привязался всей душой. Иногда ему удавалось ускользнуть в смешанное греко-скифское поселение на берегу Днепра. Там он переодевался в греческое платье, разгуливал по улицам без всякой стражи, принимал участие в развлечениях горожан и богослужениях. Он даже купил там дом и поселил в нём наложницу, на которой впоследствии женился.

Вскоре отец Скайлса умер, принц стал царём над скифами, но не изменил своих привычек. Несмотря на все его предосторожности, скифским воинам однажды удалось прокрасться в поселение, и там они увидели своего царя одетым в тунику и принимающим участие в процессии, прославляющей Бахуса. Поклонение этому божеству вызывало у скифов особое презрение и насмешки. Как можно поклоняться богу, который лишает людей разума? Возмущённое племя восстало, свергло царя, \"впавшего в ересь\", избрало вождём его брата, который в скором времени настиг-отыскал несчастного Скайлса и обезглавил его.²⁷



Итак, в этой главе мы рассмотрели исторические судьбы трёх народов на переломном этапе — в стадии их перехода от кочевого состояния к оседло-земледельческому. Можем ли мы чему-то научиться, извлечь какой-то урок из этих судеб?

История иудеев даёт нам пример — намёк — иллюстрацию — указание — на важный вывод: переход может быть очень долгим.

Если бы создание иудейского царства оставалось единственным примером, им легко было бы пренебречь. Но то же самое мы будем видеть при дальнейшем рассмотрении судеб других народов. Века понадобятся визиготам — чтобы превратиться в испанцев, франкам — чтобы стать французами и построить Париж, варягам — чтобы утвердиться в качестве правителей русских городов и княжеств. Индустриальная эпоха, конечно, ускоряет все процессы. Но даже она пока не смогла научить женщин вынашивать ребёнка быстрее, чем за девять месяцев. Точно так же и перемены в общественных — этнических — организмах будут идти своим — многовековым — темпом. И многим народам Африки, Азии, Южной Америки предстоит ещё очень долгое восхождение на индустриальную ступень.

Судьба персов побуждает нас сосредоточить своё внимание на другом феномене: внезапном, несоразмерном скачке военной мощи народа в момент перехода.

И опять же, этот пример не останется единичным в мировой истории. Мы увидим такую длинную цепь аналогичных взрывов военной энергии, что от них уже никак нельзя будет отмахнуться. В начале 4-го века до Р.Х. мало кто слышал о маленькой Македонии; к концу века она повелевает половиной мира. Неграмотный пророк начал проповедовать монотеизм нищим кочевникам Аравийского полуострова в середине 7-го века — и к началу века 8-го арабы владеют Южным Средиземноморьем, Малой Азией, Двуречьем. Завоевания норманов, турок-османов, потом турок-сельджуков, монголов — все они должны стать сигналами тревоги для нас, предупреждением о возможной опасности: малозаметный народ, рвущийся сегодня на индустриальную ступень, может вдруг взорваться изнутри и обрушить на остальной мир необъяснимую — непредсказуемую — военную мощь (например, найдя — или украв — дешёвый способ производства термоядерного оружия).

Наконец, судьба скифов лишает нас мечты о неизбежности хода мировой истории. Вслед за скифами мы увидим много других народов, которые не сумели — не нашли сил — преодолеть трудную ступень, не научились строить города, дороги, каналы, орошать и засевать поля, ушли во тьму веков, оставив лишь след в памяти тех стран, на которые они нападали. Видимо, и каким-то народам, старательно осваивающим сегодня приёмы индустриальной эпохи, не суждено пожать плоды её — они будут разорваны неизбежной внутренней борьбой, разбросаны по другим странам, растворены.

Неизбежности подъёма со ступени на ступень цивилизации не существует — это очевидно. Но там, где неизбежность оттеснена, мы должны искать причины происходящих перемен в свободном творчестве. Народ как творец своей судьбы — эта идея вдохновляла многих мыслителей. Народ, строящий свои социальные институты, свои нравы, верования и обычаи — не подобен ли он архитектору, строящему храм? И если это так, не пора ли нам вглядеться в судьбу самого знаменитого народа-строителя, на примерах законов которого мы учимся возводить колонны общественного здания и сегодня?

Глава I-2. НА ГРАНИЦАХ ДРЕВНЕГО РИМА 500 до Р.Х. - 500 по Р.Х

Мы не знаем, находились ли когда-нибудь племена латинов и сабинов, составившие первоначальное население Римского государства, в кочевом или мигрирующем состоянии. Легенда и традиция ведут отсчёт их истории от основания города Рима. 22 апреля праздновалось ежегодно как день, в который было совершено торжественное богослужение, знаменовавшее создание общего городского алтаря легендарным Ромулом. Хронологические таблицы монаха Дионисия Малого (6-ой век по Р.Х.), предложившего отсчитывать мировую историю от даты рождения Христа, определяют эту дату 753-им годом от основания Рима.¹

Как разъясняет французский историк Фюстель де-Куланж, гражданская община Древнего Рима не состояла из отдельных лиц, но из семейств, курий (родов) и триб. Когда несколько семейств, имевших своих домашних богов, объединялись в курию, они основывали алтарь божества, общего всем семействам. Точно так же слияние нескольких курий в трибу знаменовалось учреждением нового культа, не отменявшего, однако, прежних богов. Наконец, слияние триб требовало учреждения нового алтаря и нового жреца при нём — так возникал город, urbis. (Аналогично этот процесс шёл и у греков: семейства сливались в фратрии, фратрии — в филы, филы — в город-республику.)²

Царь в Древнем Риме был одновременно и жрецом. Разница между царём и тираном состояла не в том, что царь был добрым, а тиран — злым, а в том, что тиран не выполнял религиозных обязанностей. Но военные дела часто требовали, чтобы царь покидал город вместе с войском. Отсюда возникла необходимость создания самостоятельной жреческой касты. Возможно, наличие верховного жреца, облеченного правом совершать богослужения, способствовало тому, что римляне в 510 году до Р.Х. свергли — за ненадобностью? — царей и учредили республику.

В первые столетия своего существования Рим находился в зависимости от — и под сильным влиянием — соседнего царства — Этрурии, располагавшегося на территории современной Тосканы. Могущество этруссков было испытано — и доказано — многими битвами на суше и на море. Ливий считает, что названия обоих морей, омывающих Италию — Тарентского и Адриатического — произошли от этрусских слов.³ Есть много свидетельств, указывающих на то, что два важных элемента осёдлого существования — каменные здания и письменность — развивались в Риме по этрусским образцам. Фантазия историка так воссоздаёт для нас картину жизни на улицах Рима в середине 6-го века до Р.Х.:

\"Мы бы встретили там этрусских джентльменов, этрусских посланников, этрусских ликторов с их символами власти — топор и связка розог, этрусских архитекторов, каменщиков, плотников. Мы также увидели бы римских патрициев, сопровождаемых немногочисленной свитой, лидеров латинских городов, прибывших на совещание с римским царём… На торговых прилавках блистали бы чёрные глазированные вазы, бронзовые статуэтки, мебель, железная утварь и оружие, изделия из кожи, зеркала — всё этрусского производства. Там и тут мелькали бы импортные товары из других стран… Царь Сервий устроил около храма Дианы ежегодную ярмарку, открытую без всякой дискриминации для латинян, этруссков, греков, сирийцев, карфагенян\".⁴

Однако отношения двух государств ни в коем случае нельзя уподобить отношениям между \"народом Альфа\" и \"народом Бета\". При всём экономическом, военном и технологическом превосходстве этруссков, оба народа сходны в главном: у них есть каменные города, и землепашество является основным видом трудовой деятельности. Каждое государство имеет определённую территорию, они заключают договоры и союзы, ведут торговлю, а если воюют, то ради какой-то определённой цели, а не ради уничтожения друг друга. Эти отношения так занимают всё внимание этруссков и римлян, что они как бы \"проглядели\" страшную опасность, надвинувшуюся в начале 4-го века до Р.Х. на них и на всю Италию с севера.

ВТОРЖЕНИЕ КЕЛЬТОВ

Они шли в бой, испуская дикий боевой клич. Их трубачи несли высокие трубы, издававшие оглушительный рёв. Их копья имели боковые зазубрины, раздиравшие рану в ширину. Мечи их всадников достигали метра длины, шлемы были увенчаны железными птицами. Отборные части вступали в битву обнажёнными, наводя ужас на противника зрелищем своей мощной мускулатуры.

Римская армия, встретившая войско кельтов на подступах к городу в 390 году до Р.Х., в ужасе бежала. Остатки её укрылись в крепости Капитолия, которая, конечно, не могла вместить всех жителей столицы. Старики, женщины и дети остались в домах ожидать своей участи. Впервые за 350 лет существования государства враг ворвался в Рим. \"Стоны женщин, плач детей, рёв огня, треск рушащихся зданий терзали сердца воинов на стенах Капитолия… Толпы вооружённых варваров носились по знакомым улицам, неся гибель и разрушение. Никогда ещё люди с оружием в руках не были в таком жалком положении — запертые в крепости, они должны были смотреть, как всё, что было им дорого, гибло под мечами врагов\".⁵

Видимо, отчаяние вернуло мужество защитникам крепости. Попытки кельтов взять Капитолий штурмом были отбиты. Началась осада, которая прославила не только римских воинов, но и римских гусей: это они, своими ночными криками, предупредили стражу о том, что враги карабкаются по утёсу, считавшемуся неприступным. Проходил месяц за месяцем, но римляне не сдавались. В самом начале осады, увлёкшись грабежом, кельты неосмотрительно дали сгореть запасам зерна в городе. Их попытки добывать продовольствие в окрестностях часто кончались гибелью посланных отрядов. От скученности, от гниющих неубранных трупов, среди кочевников начались болезни. \"Удушливые облака пыли и пепла поднимались при каждом дуновении ветра… Жара была невыносима для кельтов, привыкших к влажному прохладному климату… Болезни начали косить их, и у живых не было сил хоронить мёртвых — их просто сваливали в кучи и сжигали\".⁶

В конце концов, и осаждённые, и осаждающие были так измучены голодом, что согласились на переговоры. Римляне были готовы уплатить тысячу фунтов золота в качестве выкупа. Однако, к этому моменту, их знаменитый полководец, Фурий Камилл, сумел собрать — сформировать — воодушевить — армию из римлян, остававшихся в других городах республики. С этим войском он явился под стены столицы и нанёс сокрушительное поражение захватчикам.⁷ Уцелевшие кельты бежали за Апеннинские горы, где их племена давно уже обосновались — обжились — в долине реки По и по берегам Адриатического моря. Оттуда они возобновили свои набеги на Рим и другие земледельческие государства Италии.



Если спросить сегодняшнего старшеклассника или даже студента исторического факультета \"кто такие были кельты?\", разве что считанные отличники смогут ответить что-то вразумительное. Однако причина этого не в лени студентов или в низком качестве преподавания, учебников, энциклопедий. Где данный народ жил и когда? — вот первое, что мы пытаемся узнать, погружаясь в \"племён минувших договоры\". Но оказывается, что кельтов невозможно вписать ни в какую хронологическую сетку, невозможно поймать и в сеть, образованную меридианами и широтами. Создаётся впечатление, что они проникали повсюду, обитали — кочевали — везде и всегда — только под разными именами. Тех, кто избрал территорию современной Южной Франции, называли галлами, на территории Швейцарии обосновались гельветы, на Балканском полуострове и в Малой Азии — галаты, в Богемии — бойи, в Испании — кельтиберы. Кельтские захоронения археологи находят в Бретани и Нормандии, Ирландии и Уэльсе, Шотландии и Дании. Учёные лингвисты обнаруживают следы кельтских наречий в древних сагах европейских и скандинавских народов.

В 335 году до Р.Х. одно кельтское посольство добралось даже до далёкой Македонии и посетило двор Александра Великого, с предложениями союза и дружбы. Если верить историку Страбону, Александр принял их доброжелательно и спросил во время пира, есть ли на свете что-то, чего бы они боялись, ожидая, что они укажут на него самого. \"Мы не боимся ничего, — ответили кельты. — Ну, разве что — вдруг небо упадёт нам на головы\". Спустя двенадцать лет кельты снова упоминаются среди посетителей ставки великого полководца — теперь уже в захваченном Вавилоне.⁸ Возможно, именно эти посольства принесли кельтским племенам известия о богатствах азиатских царств и стимулировали их последующую экспансию на восток.

Те кельтские племена, которым удалось закрепиться в 4-ом веке до Р.Х. на севере Италии, назывались инсубры, сеноны, лингоны, циноманы. Долгая борьба Рима с этими племенами протекала по всем этапам и по всем стандартам, характерным для противоборства народа Альфа с народом Бета. Уже при атаке на Рим в 390 году кельты продемонстрировали иррациональную тягу к бессмысленному разрушению, к тотальному уничтожению мирного населения. \"В течение многих дней варвары грабили дома… потом сжигали их дотла… Они разгромили весь город, предавая мечу старых и молодых, мужчин, женщин и детей\".⁹

Заключение \"прочного мира\" с кельтами было невозможно просто потому, что — как и у других кочевников — вся социально-иерархическая структура их племён была создана для войны — определялась войной — испытывалась набегами и сражениями. Вождём становился тот, кто сумел отрубить больше иноплеменных голов и награбить больше добычи. Воинственная молодёжь стремилась примкнуть к такому, чтобы завоевать себе славу и престиж в следующем набеге. Вождь, который попытался бы \"призвать к миру с соседями\", был бы немедленно сброшен, и на его место найден другой.

Учебники истории рассказывают нам о войнах Римской республики с Карфагеном, с Эпиром, с Сиракузами, с Грецией. Но для войн с кельтами в учебниках не хватило бы страниц, потому что они происходили чуть не каждый год, хотя часто сводились к пограничным набегам и грабежам. Римские ответные карательные экспедиции не достигали цели. Враг, не имевший городов, как бы исчезал — растворялся — в горах, болотах, лесах. Попытки основать военные колонии на территории кельтов были затруднены отсутствием безопасных дорог; любой гонец с приказом, любой обоз с продовольствием или снаряжением мог быть легко перехвачен и уничтожен.

Всё же случались и крупные сражения. В 283 году до Р.Х. римляне разбили племя сенонов и основали колонию на берегу Адриатического моря. В 225 году объединённая армия бойев, инсурбов и тауритов двинулась на Рим через Этрурию. В столице паника была так велика, что сенат принял решение возобновить человеческие жертвоприношения: два пленных галла были зарыты живыми на Форуме, чтобы умилостивить богов.¹⁰ То ли богам понравились жертвы, то ли римские легионы были уже не те, что 150 лет назад: в тяжёлой битве кельты были разгромлены, потеряв 40 тысяч убитыми и 10 тысяч взятыми в плен. Их удалось оттеснить за Апеннины, но семь лет спустя они опять угрожают Риму — теперь уже в составе армии вторгшегося Ганнибала.¹¹

На этом моменте следует задержаться.

Не один Ганнибал использовал кочевников в качестве военных наёмников. Дионисий Первый, тиран Сиракуз, и его сын, Дионисий Второй (правили в 405–344 годах до Р.Х.), всегда имели кельтские отряды в составе своих армий, причём не только тех, что действовали в Италии. К северу от Альп жило кельтское племя гесатов, которое, кажется, ничем другим не занималось, кроме военной службы за плату — и под любыми знамёнами. Кельтские наёмники часто упоминаются при описании войн, бушевавших в Малой Азии в 3-м веке до Р.Х. На знаменитом Пергамском алтаре мы видим изображения поверженных кельтов, в том числе скульптуру, получившую в римской копии название \"Умирающий галл\".¹² Военная доблесть становилась \"дефицитным товаром\" в осёдлых государствах, и покупка её у кочевников представлялась выгодной сделкой. В награду наёмники получали не только деньги, но часто — и территории для расселения. Увы, своей природе они изменить не могли и вскоре начинали набеги с этих территорий на своих бывших нанимателей.

Управлялись кельтские племена военной знатью и жрецами-друидами. В отличие от скифских курганов, богатые захоронения кельтских аристократов не содержат следов человеческих жертвоприношений. Зато усопшего снабжали, кроме оружия, боевой повозкой — двух- или четырёхколёсной — и чашами для вина, этрусского или греческого производства.

Процесс оседания на землю тянулся у кельтов так же долго, как и у иудеев. В середине 1-го века до Р.Х. только половина галльских племён на территории современной Франции обитала в деревянных городах и занималась землепашеством. Эти племена охотно вступали в союз с Римом, искали у него защиты от воинственных кочевников, перенимали римские порядки и обычаи. Инсубры и сеноны в Италии ассимилировались и получили римское гражданство только в 89 году до Р.Х. - то есть четыре века спустя, после того как они впервые появились со своими стадами на берегах реки По. Но сто лет спустя, во времена империи, мы уже находим потомков кельтов во всех слоях римского общества. Великий Вергилий, родившийся в краях, издавна заселёных кельтами (под Мантуей), был галлом.¹³ Галлом был и его друг, Гай Корнелий — полководец и первый префект Египта.¹⁴ Отец Горация был вольноотпущенником, то есть начинал свой жизненный путь в рабском состоянии.¹⁵ Поэт Марциал гордился своим кельтоиберским происхождением. Апостол Павел, обращаясь с проповедью-увещеванием к галатам, наоборот, не вспоминает об их происхождении от кельтов. Для него они такие же римляне — язычники, которых надо спасти благой вестью Иисуса Христа.

Однако северная граница империи по-прежнему оставалась открытой нападениям новых волн кочующих и мигрирующих племён. Их названия были трудно произносимы для римлян, не укладывались в классическую латынь. Но одно из них вскоре оттеснило — перевесило — превзошло мерой ужаса все остальные:

ГЕРМАНЦЫ

К концу 2-го века до Р.Х. Рим покоряет и завоёвывает Карфаген, Македонию, Грецию, Испанию. Казалось бы, нет силы, которая могла бы угрожать — сопротивляться — могуществу римлян. И вдруг — как гнев богов — как молния Юпитера — форсируя Рейн — заливая Южную Францию — пересекая Пиренеи — на территорию республики вторгается 300-тысячная армия неведомого до сих пор германского племени кимвров. Высокие, сильные, бесстрашные, светловолосые — они наводили ужас на римские провинции. Их семьи следовали за ними в фургонах (\"слыхали, у них дети рождаются уже седыми!?\"), и жёны подбадривали криком сражающихся воинов. В 113 году до Р.Х. они разбивают римскую армию при Норике. В 105-ом году окола ста тысяч легионеров гибнут в сражении при Аравсионе.¹⁶ Одновременно союзники кимвров — тевтоны — приближаются с севера к Альпам, грозя пересечь их и хлынуть в Италию.

Паника охватила столицу. Перепуганный народ, в нарушение конституции, выбирает на второй срок подряд консулом — то есть полководцем — Гая Мария, отличившегося в войнах с африканскими кочевниками. Марий срочно возвращается в Италию, принимает консульство, возглавляет армию, но в битву не спешит. Он начинает с разведки и с тренировки солдат. Ему очевидно, что главные преимущества врага: храбрость и выносливость. Если римляне сравняются с варварами в этих двух свойствах, римская дисциплина в бою должна взять верх. С утра до вечера легионеры тренируются, сражаясь друг с другом мечами и копьями — тупыми, но вдвое тяжелее, чем настоящие, упражняются в метании дротиков, в стрельбе из лука. И каждый день — марши в полном вооружении. После долгого перехода по жаре — обязательная постройка укреплённого лагеря, с глубокими рвами и частоколами.

Наконец, в 102 году, за Альпами, происходит встреча с войском тевтонов. Но и здесь Марий медлит, изучает врага. Тевтонские всадники скачут вблизи валов римского лагеря, пытаются выманить римлян на бой. Тщетно. Тогда варвары решают не терять времени на этих трусов, а идти прямиком на Рим. Один за другим их отряды проходят мимо римских укреплений. \"Что передать вашим жёнам в Риме? — с насмешкой кричат тевтонские воины. — Мы скоро будем забавляться с ними.\" По свидетельству Плутарха, варварское войско, со всеми обозами, тянулось мимо лагеря шесть дней.¹⁷ Только после этого римляне снялись с места и двинулись вслед за неприятелем. И снова, как на учениях: дневной переход, постройка лагеря, короткий ночной отдых. Переход, лагерь, отдых…

Судя по всему, знаменитая битва при Аквах Секстиевых (Южная Франция) завязалась почти случайно. Противники слишком приблизились друг к другу во время водопоя коней, и маленькая стычка у реки стремительно стала перерастать в сражение по всему фронту. Поднявшаяся пыль помогала римлянам, скрывала от них многочисленность врагов. Сомкнув щиты, легионеры упорно продвигались вперёд, шаг за шагом, рубя врага с неутомимостью, отработанной долгими упражнениями. Помогало и более высокое качество вооружения: германские мечи часто гнулись от ударов об римские щиты, соскальзывали с прочных стальных шлемов.

В какой-то момент тевтоны не выдержали и обратились в бегство в сторону своего лагеря. \"Но там их встретили женщины, вооружённые мечами и топорами, — пишет Плутарх. — Испуская дикие крики, они накинулись на бегущих и на их преследователей, одних разя как предателей, других — как врагов… Голыми руками вцеплялись они в щиты римлян, хватали их мечи, не обращая внимания на полученные раны.\" Столько трупов осталось лежать на поле боя после этой битвы, что местные жители в последующие годы собирали здесь неслыханные урожаи, а из костей строили ограды.¹⁸

Однако поражение союзников-тевтонов не напугало — не остановило — кимвров. Год спустя им удалось прорваться на территорию Италии. \"Их конница, числом 15 тысяч, блистала великолепием. Шлёмы всадников изображали головы и пасти диких зверей. Благодаря плюмажам из перьев воины выглядели выше своего роста. Железные доспехи и щиты сверкали на солнце. Длинный меч и два дротика завершали вооружение каждого\".¹⁹

Но и эта армия не могла устоять перед римской дисциплиной и сплочённостью. Разгром кимвров в битве при Верцеллах (101 год до Р.Х., к западу от Милана) сопровождался теми же душераздирающими сценами в их лагере. \"Женщины, стоя на фургонах в чёрных одеждах, убивали всех, кто бежал с поля боя — мужей, братьев, отцов; собственными руками душили своих детей, бросали их под колёса и под копыта, потом убивали себя. Рассказывают об одной, которая повесилась на оглобле фургона, а двое детей болтались, привязанные за шею к её ногам… Несмотря на такую резню, победителям досталось 60 тысяч пленных, которые были проданы в рабство, а погибших было вдвое больше\".²⁰



Казалось, на этот раз опасность, нависшая над республикой, была отбита, устранена. Слава Гая Мария была так велика, что народ избирал его консулом снова и снова. Однако там, где военная необходимость заставляет передавать слишком много власти в руки одного человека, над страной нависает тень единовластия. А где единовластие — там борьба между претендентами. И вот два бывших соратника, сражавшихся рядом против варваров, два опытных военачальника, Гай Марий и Корнелий Сулла, становятся во главе двух враждебных лагерей. Начинается нечто неслыханное до сих пор в четырёхвековой истории Римской республики: гражданская война.

Война 88–83 годов не только отличалась взаимной жестокостью — она была запятнана бессудными убийствами политических противников. У нас нет никаких оснований думать, что, в случае победы, Марий не объявил бы себя диктатором и не ввёл бы проскрипции, как это сделал Сулла. Когда сторонникам Мария удалось на некоторое время захватить Рим в 87-ом году, он казнил множество сторонников Суллы. Тем не менее, всесильный повелитель начинал казаться людям единственным избавлением от кровавого хаоса междуусобиц.

У человеческого ума нет более увлекательного занятия, чем отыскивать причины тех или иных событий. Есть большой соблазн объявить вторжения варваров причиной перерождения Рима из республики в империю. Думается, правильнее было бы сказать, что республиканское правление утратило доверие граждан потому, что оно не могло больше справиться с главной задачей любого правительства: обеспечить людям политическую стабильность и личную безопасность. Варвары были лишь одной из многих угроз. Они, по крайней мере, не стояли под стенами столицы, как армии популяров (марианцев) и оптиматов (сторонников Суллы). А когда, через несколько лет после смерти Суллы, по стране покатились армии восставших рабов под командой Спартака, сея разорение и смерть, многие римляне поневоле вспомнили относительно спокойные дни диктатуры. Не следует забывать и о том, что возвышение первого единовластного повелителя — Юлия Цезаря — началось именно с его противостояния очередному варварскому вторжению.

Книга Цезаря о Галльской войне — бесценный источник, который можно сравнить по ясности мысли и стилистическим достоинствам разве что с воспоминаниями другого великого военачальника: Уинстона Черчилля. Цезарь занимал пост губернатора Северной Италии и Южной Франции, когда в 58 году до Р.Х. туда вторглись кельтские племена гельветов и тигуринов. Плутарх пишет, что по численности и боевому духу эти племена не уступали кимврам и тевтонам, опустошавшим эти края сорок лет назад. До вторжения гельветы обитали в горах южной Швейцарии. Есть сведения о том, что они готовились к походу два года, собирая оружие, продовольствие, лошадей, повозки. Судя по всему, внутри племён шла борьба между теми, кто звал в поход, и теми, кто хотел остаться и жить мирно на старом месте. Победили сторонники кочевой жизни и, чтобы не оставлять своим противникам надежды на возвращение, они постановили сжечь все свои города — числом двенадцать, и около четырехсот деревень.²¹

В тяжёлой битве римлянам удалось разбить гельветов. Но вместо того чтобы продать пленных и их семьи в рабство, Цезарь предложил отпустить их на свободу, при условии что они вернуться в свои края и восстановят сожжённые города и деревни. Этот поступок ясно показывает, как рано и прозорливо великий полководец понимал стоявшую перед Римом политико-стратегическую задачу: помочь кельтским племенам перейти к осёдлому существованию, сделать их союзниками Рима и превратить в защитный вал, в буфер против вторжений германцев.

Среди галльских племён, обитавших на территории современной Франции, тоже шла упорная борьба — \"за\" и \"против\" осёдлой жизни. Многие племена уже имели укреплённые деревянные города, обрабатывали поля, прокладывали дороги и даже обменивались новостями при помощи \"голосового телеграфа\". \"О каждом сколько-нибудь крупном и выдающемся событии галлы дают знать криком по полям и округам; там, в свою очередь, их подхватывают и передают соседям… То, что на восходе произошло в Кенабе, стало известно ещё до окончания первой стражи в стране авернов, то есть приблизительно за 160 миль\".²²

Сторонники осёдлой земледельческой жизни искали помощи у Рима, противники — у германцев. Цезарь внимательно вглядывался в эту борьбу и так описал её: \"В Галлии не только во всех общинах и во всех округах и других подразделениях страны, но чуть ли не в каждом доме существуют партии. Во главе этих партий стоят лица, имеющие в общественном мнении наибольший вес, на их суд и усмотрение передаются все важнейшие дела.\"²³

Цезарь видит, что осёдлая жизнь неизбежно ведёт к ослаблению боевого духа. \"Было время, когда галлы превосходили храбростью германцев, сами шли на них войной и… высылали свои колонии за Рейн… Теперь германцы продолжают пребывать в той же нужде и бедности и по-прежнему терпеливо выносят их; у них осталась такая же пища, как прежде, и такая же одежда. Что же касается галлов, то близость римских провинций и знакомство с заморскими товарами способствует развитию у них благосостояния и новых потребностей; благодаря этому они мало-помалу привыкли к тому, чтобы их побеждали, и после многих поражений даже и сами не пытаются равняться в храбрости с германцами\".²⁴

Уклад жизни германских племён — столь далёких от земледельческой стадии — тоже вызывает у Цезаря горячий интерес.

\"Земледелием они занимаются мало; их пища состоит, главным образом, из молока, сыра и мяса. Ни у кого из них нет определённых земельных участков и вообще земельной собственности; но власти и князья каждый год наделяют землёй, насколько и где найдут нужным, роды и объединившиеся союзы родственников, а через год заставляют их переходить на другое место. Этот порядок они объясняют различными соображениями; именно, чтобы в увлечении оседлой жизнью люди не променяли интереса к войне на занятия земледелием, чтобы они не стремились к приобретению обширных имений и люди сильные не выгоняли бы слабых из их владений; чтобы люди не слишком основательно строились из боязни холодов и жары; чтобы не нарождалась у них жадность к деньгам, благодаря которой возникают партии и раздоры; наконец, это лучшее средство управлять народом путём укрепления в нём довольства, раз каждый видит, что в имущественном отношении он не уступает людям сильным.\"²⁵

Военные операции в Галлии очень скоро показали Цезарю, что превратить оседлые галльские племена в независимые буферные государства будет практически невозможно: внутреннее политическое брожение и военная слабость делали их слишком уязвимыми для германских втрожений. С другой стороны, и подчинить их власти Рима, сделать римской провинцией, было не так-то легко. Слишком силён был ещё дух независимости и жажда свободы. Племя, казалось бы подчинившееся римскому господству и выражавшее дружеские чувства, вдруг могло восстать и поставить под угрозу римские войска, находившиеся на его территории.

В конце Галльской войны (около 53 года) армия Цезаря осадила город Алесию, где укрылась армия восставших кельтских племён арувени и карнутини, под командой вождя Вергенторикса.²⁶ Высокие стены города и многочисленность укрывшегося там войска делали задачу римлян крайне трудной. И тут вдруг, с севера, в тыл осаждавшим ударила огромная армия — по Плутарху, 300 тысяч человек, — состоявшая из добровольцев от всех галльских племён, включая и тех, кто искал союза с Римом.

Римляне не были готовы к такому предательству. Им пришлось срочно выстроить валы, кольцом окружавшие их и город от нападения с тыла. Осаждавшие внезапно превратились в осаждённых. Спасло их, видимо, то, что галлы из разных племён не умели сливаться в единое войско, подчинённое одному командиру. Они были сильны, когда сражались бок о бок с родичами и соплеменниками. Цезарь воспользовался их разрозненностью и нанёс им тяжёлое поражение. Вскоре капитулировала и армия, запертая в Алесии. Вождь Вергинторекс сдался живым и был впоследствии проведён в цепях по улицам Рима, когда город устроил триумфальное шествие своему победоносному полководцу.²⁷

Галлия была завоевана — покорена — усмирена, но германские племена за Рейном оставались неустранимой угрозой. Планируя вторжение на их территорию, римляне за десять дней построили деревянный мост через Рейн — чудо инженерного искусства. Стотысячная армия переправилась по нему на восточный берег и двинулась вглубь — но куда? Перед ней не было ни вражеского войска, ни городов, ни крепостей. Только бескрайние густые леса и горы. Бедность и мобильность германцев делали их такими же неуязвимыми для римской армии, какими были скифы — для персов. \"Когда Цезарь узнал от разведчиков, что свебы (тогдашнее общее название для германских племён — И.Е.) удалились в свои леса, он решил не двигаться дальше из боязни недостатка провианта, так как германцы… очень мало занимаются земледелием.\"²⁸

И будущее показало, что он поступил мудро. Последующие попытки римских императоров подчинить власти Рима германские племена между Рейном и Эльбой закончились страшным разгромом в Тевтобургском лесу (9-ый год по Р.Х.). Три римских легиона и многочисленные вспомогательные отряды были истреблены почти полностью, командовавший ими полководец Корнелиус Вар покончил с собой. Торговлей германцы не интересовались, поэтому пленных не продавали в рабство — их просто прибили к деревьям, в назидание тем, кто снова решится покушаться на их независимость.



Противоборство с кочующими — налетающими и исчезающими — племенами заполняет всю историю императорского Рима, а потом — и Византии.

42-43 годы — император Клавдий воюет с кельтскими племенами в Британии.

61-ый год — при императоре Нероне, легендарная царица племени икенов Боудикка захватывает только что основанные римлянами города: Лондон, Кольчестер, Сент-Элбанс (дать старинные названия).

85-88 гг. — император Домициан ведёт безуспешные войны против даков на территории современной Румынии.

101-106 гг. — императору Траяну удалось покорить Дакию, но это расширение территории сделало римскую границу уязвимой для ударов задунайских племён: бастарнов, роксоланов, карпов и других.

122 год — император Адриан вынужден начать строительство оборонительной стены в Северной Британии (длина 118 километров, высоты 6 метров, толщина 3 метра, 17 фортов, 80 ворот) для защиты от нападений каледонских племён.

140-150-е годы — император Антоний Пий строит оборонительный вал в Шотландии (от залива до залива) против набегов пиктов и скоттов.

166-174-е — император Марк Аврелий ведёт тяжёлые оборонительные войны против маркоманов и квадов на дунайской границе, против германцев — в Верхней Италии, против сарматов — на Балканах.

193-211 гг. — император Септимий Север в Месопотамии воюет с племенами, захватившими в плен римские гарнизоны и требовавшими в качестве выкупа удаления римлян с их территории.

234-235 гг. — император Александр Север сражается против алеманнов на Рейне.

245-247 гг. — император Филипп Павел Араб (действительно, араб по происхождению), отбивается на Дунае от готов.

270-275 гг. — император Аврелиан успешно воевал с сарматами, вандалами, ютунгами, но вынужден был оставить Дакию под ударами готов и карпов.



Эту кровавую летопись можно продолжать и дальше, вплоть до начала 5-го века, когда внутренний развал Римской империи сделал её практически беззащитной и кочевые племена хлынули на её территорию через Рейн и Дунай, почти не встречая сопротивления. В этот период вожди племён вместе со своими воинами всё чаще поступали на военную службу в римскую армию (вспомним, что уже первые императоры имели германцев в качестве личной охраны), но не всегда на них можно было полагаться: они часто восставали, переходили на сторону врага, убивали римских командиров. В 3-4-ом веках мало кому из императоров удалось умереть в своей постели. Большинство было убито собственными взбунтовавшимися солдатами или погибли в боях с узурпаторами — претендентами на престол.

На сегодняшней географической карте Европы мы найдём много названий, сохранивших отзвук имён тех народов, которые мечами прокладывали здесь себе путь к оседанию. Франция напомнит нам о франках, Германия — о германцах, Бельгия — о бельгах, Шотландия — Scottland — о скоттах, Венгрия — Hungary — о гуннах (Hunny), Ломбардия — о лонгобардах, Саксония — о саксах, почтовые марки Швейцарии имели надпись Helvetia (гельветы). Но был один народ, чьё имя сегодня с трудом можно найти на географической карте, зато оно проникло в историю мирового искусства. Готический стиль в архитектуре, готические соборы, готический шрифт — откуда пошли эти слова? Кто такие были

ГОТЫ

Их судьба своеобразна, трагична, поучительна.

Похоже, они проникли в центральную Европу из района Балтийского моря, где отзвук их имени слышен в названии острова Готланд. В 1-ом веке по Р.Х. они были в подчинении у кельтского племени лугинов и у германского — вандалов (назывались тогда \"гутаны\"). Но уже в середине 3-го века они обрели независимость и, наоборот, сами ведут за собой другие племена. Их первые крупные вторжения на территорию Римской империи в районе Дуная историки относят к 238 году. Как и другие кочевые племена, в это же время они поставляют наёмников в римскую армию: в 242 году император Гордиан Третий имел в своих войсках отряды готов, которых он использовал в войне против Персии.²⁹ Однако прочные союзнические отношения установить не удалось, и дальше следуют десятилетия кровавого противоборства между готами и Римом.

250-ый год — крупное вторжение через Дунай под предводительством короля Книвы, в союзе с другими племенами.

251-ый год — римская армия пытается остановить готов, возвращающихся с добычей, но терпит полное поражение при Абритусе; император Деций и его сын убиты.

253-268-е годы — вторжения готов достигают Греции, Малой Азии, они появляются в Приднепровье и Крыму.

269-ый год — император Клавдий Второй побеждает готов в битве при Найси, но уже в следующем году они возобновляют свои нападения на море и на суше.

271-ый год — новый император, Аврелиан, ведёт успешные бои против вандалов, ютунгов, готов и даже получает почётный титул \"Аврелиан Готический\"; но, как ни странно, после всех этих побед римляне оставляют придунайскую провинцию Дакию.

Военные столкновение не утихают и дальше, но они так многочисленны, что историки до сих пор не в силах восстановить полную картину и последовательность событий. В одном они сходятся: что с 295 по 323 год отряды готов становятся постоянным компонентом римской армии на правах союзников-федератов. Причём 323 год вовсе не означает \"измену\" готов. Просто в Риме началась очередная гражданская война между двумя претендентами на императорский титул — Константином и Лицинием. Готы оказались в армии Лициния потому, что он был губернатором тех провинций, где дислоцировались готские подразделения. Они сражались до конца, защищая своего главнокомандующего, и император Константин, победив соперника, сделал уцелевших готов объектом преследований.

Здесь, пожалуй, нам пора прервать военную хронику. Прервать и попытаться ответить на правомочный и давно висящий над этим повествованием вопрос, который должен был созреть в душе \"нормального\" — то есть миролюбивого — читателя: \"А почему варвары нападали с таким упорством? Рисковали жизнью и гибли в походах? Неужели они не могли прожить без \"добычи\" — без золота, дорогих тканей, узорных светильников, серебряных чаш для вина? И, с другой стороны, неужели римляне не могли расселить их на пустующих землях обширной империи, сделать римскими гражданами и дать возможность мирно трудиться на земле?\"

История готского племени даёт нам лучшую иллюстрацию — ответ — пример того, что ждёт народы Альфа и Бета на пути примирения, какие опасности — порой гибельные и неодолимые — им придётся преодолевать даже в том случае, когда обе стороны искренне хотят покончить с враждой.

Начать с того, что весной 291 года произошло окончательное — давно назревавшее — разделение готов на два племени. Одна часть, получившая впоследствии название остготов, двинулась на восток и на север. В исторических атласах чёрные стрелы их походов дотягиваются до Богемии, до Чёрного и Азовского морей, до Малой Азии. Другая часть, получившая название визиготов (другое название — вестготы), осталась на берегах Дуная. Именно с этой частью император Константин Великий в 332 году заключил договор (foedus), дававший визиготам право торговли с Римом на укреплённых переправах через Дунай, при условии военной службы по защите границ римской империи. И визиготы исправно соблюдали договор: исторические хроники упоминают об их военных операциях против вандалов, сарматов, гепидов и других кочевников, угрожавших империи с севера.

Примерно в это время на сцене исторической драмы под названием \"Готы\" появляется новое действующее лицо — христианство. И связано это появление с именем человека, который выглядел в глазах визиготов наставником, принесшим свет новой веры, пророком, святым. Как ирландцы почитают Святого Патрика, грузины — Святую Нину, русские — Святого Владимира, так визиготы почитали своего первого епископа — Ульфилу.

Ещё молодым человеком Ульфила впервые появляется в Константинополе в составе делегации вождей визиготов, прибывших для переговоров с императором (330-е годы).³⁰ Возможно, он выполнял функции переводчика, ибо известно, что он владел латынью и греческим свободно, писал трактаты на этих языках. Скорее всего, он принял христианство где-то раньше, потому что мог свободно обсуждать Библейские тексты со служителями христианской церкви. Видимо, таланты молодого человека произвели на них такое сильное впечатление, что уже в 341 году, на соборе в Антиохии, он был облечён саном епископа визиготов.

Есть много указаний на то, что христианство распространялось среди задунайских племён и до Ульфилы. Оно проникало туда не только с миссионерами, но и с пленниками. Сохранилось сообщение римских христиан, попавших в плен к визиготам о том, как они \"превратили своих хозяев в своих братьев\".³¹ Среди участников Никейского экуменического собора (325 год) некий Теофил из Готии упоминается вслед за епископом из Крыма, где готы-христиане появились тоже довольно рано.

И всё же центральная роль Ульфилы несомненна. Это он создал готический алфавит, которым были написаны самые ранние дошедшие до нас тексты визиготов. Он предпринял гигантский труд: перевёл Библию на готский язык. Интересная деталь: в своём переводе он опустил все четыре Книги Царств, считая, по-видимому, что они слишком насыщены кровопролитиями и насилием. Проповедь же Ульфилы и вся его деятельность были пронизаны миролюбием, что далеко не всем представителям его племени было по вкусу. Легко себе представить, какой нелепостью казался воинственным визиготам призыв Христа \"подставить правую щёку, когда тебя ударили в левую\". Но, с другой стороны, в готских традициях был один обычай, который резко отличал их от других кочевников: в могилы своих вождей они не клали оружие.³² Видимо, даже до принятия христианства, они воображали себе загробную жизнь царством мира и покоя, где оружие понадобиться не может.

Споры и борьба вокруг вопроса о христианстве вскипали среди готов с такой же страстью, как и у других народов. Соплеменников, принявших христианство, готы-язычники изгоняли, а самых упорных топили в реке, побивали камнями, сжигали. Сохранились имена готских великомучениц: Инна, Рима, Пина. Епископ по имени Годдас отыскал впоследствии останки погибших, и их могилы стали местом поклонения. Готский вождь Вингурик сжёг 26 новообращённых христиан, и визиготская принцесса Гаата тайно переправила кости погибших на территорию империи.³³ Сам Ульфила в какой-то момент вынужден был отправиться в добровольное изгнание в провинцию Мёзия (современная Сербия).

Конечно, визиготы-христиане смотрели на Рим, в котором христианство было объявлено главной религией (при императоре Константине Великом, 306–337), как на землю обетованную. Видимо, им казалось, что, слившись — соединившись — с братьями по вере, они смогли бы в корне изменить свою жизнь, расстаться с готскими традициями, делавшими войну главным занятием человека на Земле. Многие из них незаметно просачивались в римские города, образовывали свои районы-кварталы-общины точно так же, как сегодня жители земледельческих стран Азии и Африки вселяются в пригороды Лондона, Парижа, Нью-Йорка, Лос-Анджелеса.

Увы, очень скоро эти переселенцы узнали, что и христианство не могло гарантировать безопасность и мир. Они обнаружили, что внутри империи продолжалась жестокая борьба между христианами-католиками и христианами-арианами — последователями александрийского пресвитера Ария. На Никейском соборе Арий был объявлен еретиком, через два года реабилитирован, потом снова осужден, потом снова оправдан на соборе в Тире и Иерусалиме (335 год). \"Арий утверждал, что сын Божий Христос — не истинный Бог, а лишь превосходнейшее творение Бога-Отца\",³⁴ то есть отрицал Божественную природу Христа. На беду визиготов, их духовный вождь, Ульфила, выбрал — и всю жизнь поддерживал — арианское вероисповедание, которое никогда не стало доминирующим в Риме. Но, с другой стороны, в Риме так много зависело от того, какой веры придерживался император! Вот в 361 году солдаты провозгласили императором язычника Флавия Клавдия Юлиана — и он чуть не вернул всю страну к поклонению Юпитеру, Марсу, Диане и прочим олимпийцам. А в 364 году на престоле в Константинополе оказался арианин — император Валент. Не означало ли это, что религиозная жизнь империи примет новый курс?

Представляется логичным предположить, что именно одинаковое вероисповедание помогло новому императору найти общий язык с визиготами-арианами. И в 376 году был заключён договор между вождём визиготов Фритигерном и Римской империей. По этому договору всему племени, числом около 300 тысяч человек, было разрешено переправиться — на римских судах — через Дунай и обосноваться во Фракии (северо-запад Болгарии) на правах союзников-колонистов. Видимо, император надеялся таким образом заполучить для своей армии мощный контингент единоверцев, на который он смог бы опираться не только в войнах с внешними врагами, но и во внутренней религиозной борьбе. Первые два года римляне обещали снабжать переселенцев продовольствием, с тем чтобы потом они научились обеспечивать себя сами, трудясь на отведённой им земле. Казалось бы, всё было продумано, всё предусмотрено, обе стороны хотели одного и того же. План умиротворения дикого враждебного племени просто не мог не прийти к успешному завершению!