Игорь Ефимов
Плюс, Минус и Тимоша
Рисунки И. Казаковой
Из пункта А в пункт Б
Один обыкновенный мальчишка по имени Тимофей, или еще по-другому Тимоша, как к нему обращались, когда просили чего-нибудь невозможного (например, не стучать кастрюлей о кастрюлю), или, по-третьему, Тимка, как его звали, чтобы не путать с соседским щенком Бомкой, — да, так вот этот самый мальчишка широко раскрыл свои зеленые глаза и сразу же крепко закрыл их, потому что ему ужасно не понравилось то, что он увидел.
Вообще закрывать нарочно глаза или затыкать уши ему строго запрещалось.
Другие пользовались этим замечательным способом сколько угодно, как например, две девчонки из их класса, которые, когда ссорились, говорили нараспев всю правду друг другу в лицо, одна — «Алла-воображала», другая — «Лиза-подлиза, Лиза-подлиза»; но так как глаза и уши при этом они всегда зажимали пальцами, то очень быстро мирились и правды о себе так и не узнали. То же самое и взрослые: если им не по вкусу было, что говорили другие, то папа, например, бросал трубку на рычаг телефона, мама запиралась на веранде, а бабушка незаметно выключала слуховой аппарат в кармане кофты. Стоило же Тимоше один только раз применить такой же прием — заткнуть уши посреди бабушкиных причитаний о бессердечных мальчишках, грязных башмаках и чистых полах, как на него набросились все трое, закричали, заахали, вытащили пальцы из ушей, отняли на два дня велосипед, выключили детскую передачу по телевизору… За что? Правда, он, кажется, еще запел при этом дурацким голосом: «Дайте мне умереть хоть спокойно, дайте мне хоть спокойно умереть!» Но за это его почти не ругали — только за глаза и уши. И настрого запретили делать так впредь.
Однако что ему было сейчас до всех запрещений! Ведь то, что он увидел, то, что он увидел!.. Нет, даже самый взрослый на его месте не удержался бы и зажмурился. Это было такое страшное, что его не должно было быть на свете, не то что здесь, в их озере!
Но оно было!
Оно лежало в воде в трех метрах от него, и, кажется, оно хотело есть.
«Нет, я не стану на него смотреть, — думал Тимоша. — Я лучше полежу так тихонько и буду вспоминать что-нибудь хорошее из своей жизни. Может быть, оно и уплывет само собой».
Он начал вспоминать, но ничего не вспоминалось. Уже давно, то есть с самого утра, в его жизни не было ничего хорошего. Днем он было собрался сделать уроки, чтобы вечером его отпустили глядеть футбол, как и в прошлое воскресенье, но задача попалась такая вредная, что ее бы и Венька Корабликов не решил. Там один человек шел себе из пункта А в пункт Б, а потом зачем-то сел на середине пути в моторную лодку и поплыл в два раза быстрее. Было уже непонятно, откуда он взял эту самую лодку посреди дороги, и по какой воде поплыл, и зачем идти пешком — неужели велосипеда у него не было. В их поселке у всех были велосипеды, и еще ходил автобус — каждые полчаса в город и обратно, и еще много было мотоциклов, а на лодках плавали только за рыбой. Но про рыбу в задаче ничего не говорилось, а спрашивалось, сколько времени этот псих, то есть этот человек, был в пути, если пешком он покрывал все расстояние за один час.
«На моторке, конечно, хорошо, — думал Тимоша. — Теперь еще бывают с подводными крыльями — мне бы такую. Только бы меня тут и видели. Можно было бы уплыть в самый узкий на свете пролив и стать там пиратом. Или нет — пиратом плохо. Пришлось бы рано вставать, а то еще пропустишь какой-нибудь богатый корабль. Лучше быть спасателем. Спасай себе и спасай. У них и фуражки красивые, и флажок на корме. Только разве кто-нибудь теперь тонет? Как же, дожидайся. Нет, самое лучшее — заплыть куда подальше и приплывать домой, если сам захочешь. И разговаривать только по радио. Хочешь — говори, не хочешь — щелк! и полная тишина».
Так Тимоша бился над задачей целый час, а потом увидел на улице Веньку Корабликова. Тот ел мороженое, и лицо у него было такое, что Тимоша невольно вспомнил одно взрослое слово, которого раньше не понимал, а теперь понял, что оно значит. Отрешенное! — это же, наверно, когда человек отрешил задачу. Отрешил себе и движется не спеша в тот конец поселка, где стадион, куда уже стекается народ и проехала машина с футболистами из райцентра, и другая машина, с которой будут продавать лимонад и пряники, и там уже, наверно, развеваются флаги, и сосед Бирюков натягивает свою рыбацкую сеть на футбольные ворота, а ребята из их класса аккуратно насыпают горстями известь на черту вокруг поля. Все насыпают, а он один сидит тут над этой задачей, и неизвестно, сколько еще просидит из-за какого-то дурацкого путника и его дурацкой моторкой, с дурацкими пересадками посреди пути…
Тут Тимошу взяло такое зло, такая обида, что он вскочил со стула, надул щеки, левой рукой зацепил правую ногу, а правой рукой стукнул что есть силы по задачнику, да еще выкрикнул при этом что-то похожее на «бурлывжих». При этом он забыл выпустить из пальцев авторучку — длинная клякса вылетела из нее и упала на слово «вдвое». Получилось: «человек сел в моторку и поплыл… быстрее». Но Тимоше некогда было всматриваться, куда упала клякса и что стало с задачей, потому что в то же мгновение за его спиной шлепнулось что-то тяжелое.
Тимоша оглянулся и увидел совершенно малознакомого человека.
На нем была белая каска, то есть не каска, а панама, рюкзак и закатанные до колен штаны. Он лежал, упираясь в пол руками, и таращился по сторонам, словно хотел понять, кто это так ловко подставил ему подножку. Потом вскочил, воздел руки к потолку — от этого рукава его куртки упали, и Тимоша увидел часы и компас. Человек поднес их к глазам, вгляделся, задумался ненадолго и, видимо, чего-то подсчитав в уме, горестно закивал сам себе и захныкал.
— Все кончено. Опоздал, конечно, опоздал, — забормотал он, опускаясь на стул и утираясь панамой.
— Да, — сказал Тимоша. — Мама с папой уехали в город с утра. А вернутся только вечером.
— Мама с папой? А из какого они отдела?
— Мама из отдела снабжения. А папа — с главного технолога.
— Нет… Не знаю таких, — пробормотал человек. — А сам ты?
— Я? Я еще не из отдела. Я из третьего «г».
Человек отер лицо и усы, и Тимоша вспомнил, на кого он похож: на тот плакат в сберкассе — «Накопил и машину купил».
— Нехорошо, третий «г», — покачал он головой. — Ох, нехорошо ты со мной поступил. Теперь выручай как хочешь. Знаешь, как это бывает? Сегодня — ты мне, завтра — я тебе. А? Уж, пожалуйста, — давай — спасай — помогай.
— А чего делать?
— Дело у меня, честно говоря, простое, но ответственное! — ужас. Тридцать лет уже работаю, и всегда — одни благодарности. А сегодня… — тут он горестно помотал головой и опять легонько хлюпнул носом. — Надо же так… И с чего вдруг? Не пойму, просто не пойму, что случилось.
— Ничего, — сказал Тимоша, только чтобы не молчать. — Может, еще обойдется.
— Нет, у нас строго. Да, так вот: тридцать лет уже хожу я из пункта А в пункт Б…
— Что?! — заорал Тимоша.
— Да-да, тридцать лет, половину пути пешком, а половину…
— На моторке?
— Ага, слыхал обо мне, — сказал человек АБ, видимо, очень польщенный. — Да, это именно я — полпути — пешком, полпути — на моторке, в любую погоду, зимой и летом, тридцать лет одни благодарности.
— А какой ответ? — быстро спросил Тимоша.
— Ответ? — переспросил АБ и слегка побледнел.
— Ну да, сколько времени вы в пути?
— АБ побледнел еще больше и начал озираться по сторонам, потом как-то съежился на стуле — даже ноги поджал.
— Но ведь это тайна, — прошептал он. — Величайшая тайна.
— Ах, да. Извините, — сказал Тимоша. — А где вам больше нравится — в пункте А или в пункте Б?
— Хм-м… Вот уж не знаю. Не задумывался. Какой-то ты странный, третий «г». И вопросы у тебя такие… не по существу.
— Почему это не по существу! — обиделся Тимоша. — Сами же просили помочь, а теперь только путаете.
— Помочь! Помочь непременно. Ты вот что… Ты меня извини, конечно, но не мог бы ты сегодня сделать этот путь за меня? А? На моторке, с ветерком? Так сказать, взбороздить волны — в пене и брызгах?
— Взбороздить? — сказал Тимоша.
— Да, пожалуйста.
— А вы?
— Я боюсь Минуса.
— Я тоже не люблю, если минус.
— Ну, тебе-то он ничего не сделает.
— А вам?
— Мне?.. Мною он пренебрежет.
Никогда еще не видел Тимоша, чтобы взрослый человек так дрожал и боялся. При одном только слове «пренебрежет» он так весь сжался и заерзал, что Тимоше стало трудно говорить ему «вы».
— Послушай, — сказал он. — Послушайте. А где она, ваша моторка? Я хотел бы на нее сначала посмотреть.
— Прекрасное! Замечательное судно! — оживился АБ. — Идем, это здесь рядом. Непотопляемое, обтекаемое, автоматизированное! Ребенок может управлять.
— Я не ребенок, — сказал Тимоша, уже было двинувшийся к дверям.
— А если б и ребенок — что тут плохого?
Они вышли в сад и, пригибаясь под яблонями, спустились к берегу озера, причем АБ все время забегал вперед и покусывал пальцы от нетерпенья. Рюкзак шлепал его по спине и сверкал заплатами. Он первый подбежал к воде, оглянулся и достал из кармана коробочку.
— Где же ваше обтекаемое и непотопляемое? — спросил Тимоша.
— Все мое ношу с собой, все мое ношу с собой, — забормотал АБ и бросил коробочку в воду.
В тот же момент неизвестно откуда появилась старенькая моторка — будто выскочила из камышей и закачалась, и запрыгала, переваливаясь на воде помятыми боками.
АБ подтащил ее к берегу за якорную цепь, поцеловал на прощанье в ржавый нос и передал цепь Тимоше.
Тут бы и спохватиться нашему Тимоше, тут бы и отказаться… Так нет же!
Будто он был маленький, будто не понимал, что от хорошей жизни никто не отдаст даром такой замечательный корабль. Он только боялся, что АБ передумает, и поэтому быстро-быстро залез на сиденье и вцепился в штурвал.
— Главное — береги голову! — крикнул ему в ухо АБ, запуская мотор.
— Почему голову? — закричал сквозь грохот Тимоша.
— Имеем — не жалеем! — закричал АБ, и моторка понеслась.
Брызги и пена, две волны на носу, справа и слева, гладкие, как стружки, ветер в лицо и за шиворот, мы мчимся вперед и вперед — какое это было счастье!
Увы, недолгое — очень недолгое.
Сначала Тимоша понял, что не действует штурвал. Его можно было поворачивать туда и сюда, можно было крутануть несколько раз, а то и вовсе вынуть из гнезда и выкинуть за борт — непотопляемая все равно неслась по прямой. Потом он почувствовал, что у него промокли ноги. Он поглядел вниз и увидел настоящий праздник фонтанов. Вода била из дна десятками струек, а через самую большую дыру успели заплыть две рыбешки, которые тут же начали хватать Тимошу за шнурки ботинок, думая, видимо, что это такие неизвестные им червячки.
И в довершение всего он увидел перед собой остров.
Ни про какой остров на их озере ему не приходилось раньше слышать. Не мог же он вырасти за одну ночь со всеми своими деревьями и кустами? Но он вырос, и моторка неслась прямо на него. Издали он казался довольно зеленым и мягким на вид, но вскоре стало заметно, что со всех сторон его окружают острые камни, торчащие из воды. Только теперь Тимоша понял, почему АБ советовал ему поберечь голову.
Он в отчаянии стал пинать ногами мотор, но тот, конечно, и не подумал выключаться. Если бы удалось найти хоть какую-нибудь подушку или матрас, чтобы не разбиться! Но в кабине не было ничего мягкого, кроме пары старых валенок, засунутых под сиденье.
Камни были уже совсем близко.
И тут Тимоше пришла замечательная мысль.
Какой бы он ни был «бессердечный», но голова-то у него работала.
Он выбрался на нос моторки и лег ногами вперед.
Ему едва хватило времени прикрыть валенками грудь и живот, как эта замечательная, эта обтекаемая и непотопляемая, эта волшебная моторка врезалась со своими рыбами и фонтанами в здоровенный валун и выстрелила Тимошей вперед, как из пушки.
Тимоша перелетел оставшуюся полоску воды и плюхнулся в желтый песочек. Валенки пролетели еще дальше и застряли пятками кверху в прибрежных кустах.
Доктор Минус
И вот теперь он лежал один на пустом песчаном берегу и боялся раскрыть глаза. Потому что в трех метрах от него из воды торчала голова с буграми и шишками, с зубами и клыками, с какими-то гадкими гримасами и ухмылками — да-да, голова настоящего крокодила. Ничего ему не померещилось — он все точно разглядел с первого раза, и больше глядеть ему не хотелось.
«С чего я взял, что он хочет есть, — думал Тимоша. — Пасть можно разевать и от скуки, и от жары, как, например, собаки. А интересно, что он думает обо мне? Может, он боится ружья? Как бы ему сказать, что у соседа Бирюкова есть ружье? Нет, он не поверит. Лучше показать ему, что я тоже хочу есть. Он же не знает, что я не люблю крокодилятины, — может испугается».
Тимоша сел на песке, раскрыл наконец глаза и начал с шумом нюхать воздух, глотать слюни и щелкать языком.
Крокодил, видимо, понял это по-своему.
Он вылез еще больше из воды, закивал, зачмокал, и на морде его появилась этакая мерзкая радость — мол, «ага, точно, хорошо бы чего-нибудь пожрать».
— Буль-буль, — сказал Тимоша и показал руками и головой, как плавают рыбы и какие они вкусные. — Ры-ба. Ры-ба. Поймай, — сказал он громко для пущей понятности.
Крокодил крякнул, сморщился и даже слегка сплюнул — мол, так они ему надоели, что он видеть их не может, а хорошо бы чего-нибудь новенького. И подполз еще ближе к Тимошиной ноге, так что только хвост его оставался в воде.
— Кар-тош-ка, кар-тош-ка, — неуверенно предложил Тимоша, слегка отползая.
«Гадость», — фыркнул крокодил, медленно продвигаясь вперед.
— Клубника! — пискнул Тимоша.
«Сам ешь», — мотнул головой крокодил.
— Мороженое! — завопил Тимоша, вскочил и бросился бежать.
В тот же момент кто-то цепко схватил его за руку.
— Ой-ё-ёй! Я невкусный! — заорал Тимоша.
— А где доказательства, где доказательства? — сказал чей-то голос над его головой.
Очень тощий и длинный человек стоял над ним и разглядывал сквозь очки.
Тимоша оглянулся.
Крокодил, пятясь, уползал назад и так заводил к небу глаза, будто ничего на свете его не интересовало, кроме двух стрекоз, гонявшихся друг за другом над камышами. Тощий человек погрозил ему тростью, и крокодил юркнул в воду, изобразив напоследок такую невинность, что «просто я не понимаю, о чем вы тут говорите». Очки грозно сверкнули, уставились на Тимошу, потом на обломки моторки, подсыхавшие на камнях, — тощий вздохнул и покачал головой.
— А я не виноват, — сказал Тимоша. — Он сам меня засунул в эту моторку, а заворачивать не научил и тормозить тоже. Она как помчалась, а я…
— Помолчи, — сказал Тощий. — Вижу тебя насквозь. Читаю мысли. Не одобряю. Ответа не скажу.
«Во дает, — подумал Тимоша. — Куда же это я попал? Наверно, это и есть пункт Б. А длинный — тот самый Минус. Ну я и влип».
— Верно. Так оно и есть. Я тот самый. Доктор Минус. Неподкупный. Вездесущий. Никому не верящий. Никем не любимый.
«И плешивый», — подумал Тимоша.
— И плешивый, — подтвердил доктор.
Тимоше снова стало страшно.
— Я хочу домой, — захныкал он. — Я устал. И мне еще уроки надо сделать.
— Хорошо. Твой дом в западном пригороде, номер сто двенадцать. Восьмая аллея. Комната три. Электричество, ванна и телефон. Я провожу.
— Нет, я в свой дом хочу. К бабушке. Она меня, наверно, ищет — опять я буду бессердечный. Отвезите меня, пожалуйста, обратно.
— Не говорите глупостей. Невозможно. Вы поступили на работу. С завтрашнего дня начинать. В восемь утра. Без опозданий. Без замечаний. Болеть — только опасными болезнями. Насморк и свинка — не в счет. Вам понятно?
— Какая работа?! Какой насморк? — завопил Тимоша. — Я к бабушке хочу.
— Работа простейшая. Из пункта А в пункт Б. Приятное путешествие. Один раз в день, в воскресенье — выходной. Моторку получите новую.
— А как же АБ?
— Им придется пренебречь. Все. Вопросы есть?
— Да, — сказал Тимоша. — Откуда у вас крокодил?
— Из задачи о трех бассейнах. Их там слишком много развелось — пришлось часть выпустить в озеро. Этот — тридцать восьмой. Самый недоразвитый. Вечно лезет на берег.
«Тридцать восьмой, — ужаснулся Тимоша. — Сколько же их там? Ох, не выбраться мне отсюда».
— Совершенно верно, — сказал Минус. — Не выбраться.
Видно было, что ему очень некогда, что где-то ждут его важные дела, но пока своего не добьется, он ни за что не отстанет.
«Ну, хорошо, — подумал хитрый Тимоша. — Я для виду соглашусь, а завтра мне дадут новенькую моторку, я сяду в нее и… только меня здесь и видели».
— А за такие преступные мысли полагается тюрьма, — сказал доктор Минус. — Ни ванны, ни телефона. Строгая изоляция. Еда — утром каша, в обед — каша, и на ужин тоже каша. Овсяная, — добавил он немного погодя.
«Конец! — подумал Тимоша. — Вот это уже настоящий конец. Даже про кашу знает, про самую ненавистную. Ничего от него не скроешь, все мысли видит, проклятый».
— Ну, вот, сразу уже и «проклятый», — вздохнул доктор Минус.
Он сунул трость под мышку, крепко взял Тимошу за руку и повел его за собой.
Они вошли в лес. Песчаная дорожка, виляя, уходила в глубь острова и вся была обставлена разноцветными знаками, стрелочками и светофорами, которые тихо щелкали и поворачивались, включались и выключались им навстречу. Песок под ногами был какой-то странный — на нем не оставалось следов. Справа и слева ровными рядами стояли деревья — ряд сосен, ряд берез, ряд елок и снова — сосны, березы, елки. Между ними такими же ровными рядами росли грибы. Спрятаться в этом лесу, конечно, было невозможно — он просматривался насквозь. Кое-где на ветвях сидели птицы, оравшие во все горло и махавшие крыльями, но никуда не улетавшие, точно кто-то их приклеил. Одна, правда, попыталась перелетать с ветки на ветку — в тот же момент доктор Минус обернулся к ней и широко взмахнул руками. Полы его плаща, свисая с рук, и трость начертили в воздухе широкую черную полосу — настоящий минус, и бедная птичка под его взглядом быстро начала съеживаться, уменьшаться, пока не превратилась в едва заметную букашку, которую птица, сидевшая рядом, тут же и склевала.
«Пренебрег!» — с ужасом понял Тимоша.
— Вот именно, — холодно сказал доктор, трогаясь дальше.
«Может, у них тут и самолеты есть, — плетясь рядом с ним, мечтал Тимоша. — Например, из задачи о трех аэродромах. Вот бы удрать на самолете — никто не догонит».
— Ты опять? Снова за свое? Лишаю тебя трех выходных.
«И все у него по три. Других, наверно, и чисел не знает».
— Щенок, — сказал доктор Минус. — Мальчишка. Не смей думать обо мне в таком непочтительном тоне.
Тут они подошли к зеленому домику с надписью «Кафе-заправочная». Навстречу им выбежал невероятно хмурый человек с полотенцем в руке и низко поклонился доктору.
— Добро пожаловать, — забормотал он, горячая и холодная заправка, всегда в большом выборе, ешь не хочу, только что с плиты, вкусно и питательно, дешево и сердито…
Доктор Минус, ничего не отвечая, выжидательно смотрел куда-то над его головой.
Тогда человек спохватился, кинул на плечо полотенце и обеими руками растянул себе рот до ушей, изобразив счастливую улыбку.
— Вот это другое дело, — сказал доктор Минус. — Вечно вы забываете о приветливости, Заправщик. Значит, так. Молодой человек. Новый служащий. Зовут — Путник. Кормить три раза в день по пятнадцатой норме. Ему нужно скорее повзрослеть, поэтому как можно меньше сладкого. Все ясно?
— Дудет сделадо, вилости тосим, дады стадаться, — забормотал Заправщик, не выпуская растянутых губ.
Доктор Минус кивнул ему, и они пошли дальше по песчаной дорожке. Навстречу им проехали пять велосипедистов, причем каждый из них, проезжая мимо, отпускал руль и растягивал губы в улыбку. Только последний не выпустил руля, потому что у него улыбка была закреплена какими-то специальными зажимами, зацепленными за уши.
«Ишь какие веселые», — подумал Тимоша.
— Здесь все такие, — сказал доктор Минус. — Веселые. Довольные. И ты скоро будешь такой же.
«Держи карман шире».
— Зачем?
— Я хотел сказать — постараюсь.
Это очень просто. Исполнительность и аккуратность — ничего трудного. Что может быть веселее исполнительности и аккуратности!
«Цирк», — подумал Тимоша.
— Есть и цирк. Там выступает один клоун, так он… — тут доктор Минус захихикал и еле смог договорить. — У него такая шутка… хи-хи… понимаешь… шутка, будто семью семь будет… хи-хи… сорок восемь.
«Страшно весело», — подумал Тимоша.
— Вот видишь.
Доктор Минус, кажется, все понимал буквально.
«А я не убегу. Не убегу, и не собираюсь, и не хочу», — попробовал думать хитрый Тимоша.
— Умница, — сказал доктор Минус.
«Мне тут очень нравится, тут все веселые».
— Молодец.
«Повара улыбаются, велосипедисты улыбаются, крокодилы улыбаются…»
— А ты хотел к какой-то бабушке.
«От такого доброго, справедливого доктора Минуса, — продолжал думать Тимоша и почему-то добавил, — …с кляксой на пальце…»
— Это ничего, это мы сотрем, — пробормотал доктор и, поплевав на платок, стал тереть палец, на котором не было никакой кляксы.
Ошеломленный Тимоша чуть не проговорился, вернее, чуть не продумался, что палец чистый.
«Палец грязный, теперь почище, вот еще около ногтя», — заставлял он себя думать и вдруг представил себе, что начинается дождь.
Доктор Минус тотчас поднял над головой трость, и она, щелкнув, превратилась в зонтик.
«С ума сойти!» — ахнул Тимоша.
— Да, замечательная вещь, — согласился доктор Минус. — Щелк — и зонтик.
Тимоше все труднее и труднее было думать наоборот. Шальные правильные мысли так и лезли ему в голову, и он, чтобы не пускать их, пел про себя футбольную песню «Когда умру, похороните на стадионе вы меня…»
— Не мог бы ты петь что-нибудь другое? — поморщился доктор Минус.
Когда дорога привела их к какой-то речке, в голове Тимоши созрел замечательный план.
«Мостик разобран, мостик разобран, — стал думать он. — Осталась одна досочка, меня выдержит, я пройду, а вдвоем ни за что. Доктор провалится, бедный доктор Минус провалится, обязательно, непременно…»
— Какая ерунда! — воскликнул доктор. — Жалкая лужа. Ведь я до сих пор занимаюсь спортом. Прыг — и готово. Смотри, как это просто.
Нет, Тимоша не хотел этого!
Он только хотел, чтобы его перестали держать за руку. Тогда бы он дал деру и как-нибудь выбрался с этого улыбающегося острова и вернулся бы в свой чудный дом, к своей замечательной бабушке, к лучшему другу Веньке Корабликову, а доктор Минус пусть себе жил бы и жил спокойно, он не хотел ему ничего-ничего плохого, но…
Все произошло слишком быстро.
Доктор Минус, этот неподкупный и вездесущий, всех пугающий и никем не любимый, читающий мысли и не видящий, что у него под носом, отошел на несколько шагов от абсолютно целого мостика, разбежался наискосок, прыгнул и, стукнувшись об абсолютно целые перила, с пронзительным воплем кувыркнулся вниз головой в воду.
Тотчас замигали светофоры, зазвенели звонки, загорелись стрелки и кто-то страшно завыл вместо сирены — должно быть, волки из задачи о трех охотниках.
Перепуганный Тимоша не мог больше ничего соображать — ни правильно, ни наоборот.
Он бросился вдоль речки, свернул в лес, промчался по нему через несколько березовых и еловых коридоров, выскочил на поляну с пятью пеньками, наткнулся на чей-то велосипед и вскочил на него, и понесся куда глаза глядят, и мчался до тех пор, пока не заехал в настоящий, неразлинеенный лес и не распорол себе шины, задев ими перебегавшего дорогу ежика.
Тимошу объявляют преступником
Небо над Тимошкиной головой загорелось, порозовело, потом начало сереть и вскоре совсем потухло — стало темно.
Подул ветер, деревья закачались и зашумели — стало страшно.
Кто-то заворочался и заворчал у Тимоши на животе, он в испуге смахнул его рукой, но рука не встретила никакого препятствия.
Тогда он понял, что ворчит внутри.
Ему ужасно хотелось есть.
Даже овсяная каша уже не показалась бы такой гадостью, как прежде. То-то обрадовалась бы бабушка, если бы он оказался сейчас дома и сел бы за стол. Наконец-то его не пришлось бы подгонять и упрашивать съесть еще ложечку. Он бы не оставил ни крошки на тарелке, не говоря уже о пряниках с вареньем.
Воспоминание о пряниках его доконало.
Глотая слюни, он начал выворачивать карманы.
В одном был кусок проволоки, шарик от пинг-понга и два дохлых жука, очень красивых, но в темноте даже от их красоты не было никакого толку. В другом — фонарик без батарейки и бутылочка валерьянки, которой он собирался напоить какого-нибудь кота. Съесть, что ли, жуков и запить валерьянкой? Но нет, до такого он еще не дошел.
Ветер шумел все страшнее, но еще страшнее было выйти из лесу. Ведь его, наверно, уже разыскивают, и что с ним сделают, если найдут? Теперь, после того, что он натворил, уже не отделаешься какой-нибудь аллеей номер восемь, дом сто двенадцать, с ванной и телефоном. Даже тюрьма с кашей на завтрак, обед и ужин была бы большой удачей. Какая уж тут тюрьма! Его просто бросят крокодилу — и дело с концом.
Ох, теперь он понимал того тридцать восьмого, которому хотелось есть. Они бы сейчас могли договориться: ты съешь маленький кусочек от меня, а я от тебя, и все будут довольны. Такой маленький, не очень нужный кусочек. Например, пятку. Но нет, пятки было жалко. А если палец? Или, скажем, пол-уха? Нет — и пальца, и уха, даже половины, было жалко до слез. И всего себя было жалко — такого маленького в этом лесу, голодного, продрогшего, неизвестно куда попавшего.
— Помогите, — слабым голосом позвал Тимоша, но никто ему не ответил.
Потом незаметно для себя он встал и пошел. Из-под ног разбегались лягушки и прочая лесная нечисть, и Тимоше было удивительно, что его тоже кто-то боится. От этого он даже приободрился и, когда увидел впереди сквозь деревья огни фонарей, не остановился, а пошел прямо на них.
Фонари горели над шоссейной дорогой.
Стрелок, значков и светофоров было на этой дороге еще больше, чем на первой, и время от времени по ней проносились красные, прижатые к земле, как половина помидора, автомобили. Вдруг один автомобиль резко затормозил, завертелся на гладком асфальте и, съехав с дороги, врезался задом в толстенное дерево.
Тимоша снова, второй раз за день, закрыл глаза и уши, а когда раскрыл, то услышал жалобный стон.
Автомобиль стоял, задрав кверху нос, и густой дым валил у него из багажника. Жалобные стоны, без сомнения, раздавались из его кабины.
Не раздумывая, Тимоша бросился вперед.
Внутри сквозь дым он разглядел что-то желтенькое и зареванное, прижатое рулем к спинке сиденья.
— Вылезайте, скорей вылезайте! — закричал он, распахивая дверцу.
— Не могу! — запищало желтенькое. — Зацепился штанами. Если я двинусь, лямки оборвутся.
— У вас оборвется жизнь! — крикнул Тимоша и дернул желтенького к себе.
Раздался треск, и они оба полетели в канаву.
В тот же момент автомобиль вспыхнул, как костер, грохнул и разлетелся на мелкие кусочки.
— Ух ты! — с восторгом воскликнул желтенький мальчишка, спасенный Тимошей.
— Разве тебе не жалко? — спросил Тимоша.
— Жалко? Что это значит — «жалко»?
— Ну как же, — растерялся Тимоша. — Вот автомобильчик, такой был красивенький, новенький и вдруг раз! — и вдрыбадан.
— Что, что? Как вы сказали? Вдрыбадан? Ха-ха, замечательное слово — никогда раньше не слышал. А? Вдрыбадан! Обязательно запомню.
— Так разве не жалко?
— Вы, наверно, хотите спросить — «не верно»? Все абсолютно верно — на тридцать шестом километре. — Желтенький ткнул пальцем в указатель.
— Не все ли равно, на каком километре?
— Конечно, нет. Мне было задано тридцать шесть километров за полчаса, а я тут не проскочил. Поэтому и вышел дрыбадан. Но ничего — у нас в гараже их полно.
— Это у тебя задача такая? — догадался Тимоша.
— Нет, я еще только учусь. На гонщика. А вы?
— У меня… — смутился Тимоша. — Я так… на моторке…
— Ой, смотрите, — захныкал вдруг Желтенький. — Вы все-таки порвали мне штаны. Мои совсем новые желтые штаны.
— Подумаешь, штаны. Я же не нарочно. Я тебе жизнь спасал.
— Подумаешь, жизнь. Зачем мне жизнь без штанов?
— Неужели у тебя нет других?
— Есть. Ну и что?
— У тебя, наверно, штук десять штанов?
— Ну и что?
— А жизнь одна.
— Ну и что?
— Тьфу ты, бестолковый. Так десять ведь больше, чем одна.
— А-а-а… — протянул Желтенький. — Теперь понимаю. Какая тонкая мысль. Десять больше, чем одна, но одна жизнь важнее десяти штанов. Замечательно! С вами очень интересно разговаривать.
«Вот дурачок», подумал Тимоша и вдруг спохватился: а что, если и этот читает мысли?
Но нет — Желтенький зашпиливал какой-то веточкой порванные штаны и ни на что пока не обижался.
— У тебя поесть ничего нет? — спросил Тимоша. — Не ел с самого утра.
— Почему?
— Потому что времени не было.
— Почему?
— Потому что занят был.
— Чем?
— Глупостями.
— Какими?
— Страшными.
— Где?
— Неподалеку.
— Когда?
— С самого утра! — свирепея, заорал Тимоша. — С самого утра, говорят тебе, пустая твоя башка!
— Прошу вас, не сердитесь, — сказал Желтенький, — но в ваших словах всегда есть какая-то тайна. Я понимаю — слишком много вопросов, это невежливо, но… Но можно еще одно маленькое последнее «почему»?
— Валяй, — слабым голосом разрешил Тимоша.
— Почему, если вы не ели с утра — ведь так, я правильно понял? — почему, в таком случае, вы вместо того чтобы пойти поесть, стоите здесь и непонятным способом тарахтите у себя в животе?
— Это не я, — жалобно сказал Тимоша. — Это оно само тарахтит и булькает.
— Но по-че-му?
— Потому что такой закон природы.
— Чего-чего?
— При-ро-ды.
— Природы?
— Слушай, ты мне надоел.
— Нет, пожалуйста, не уходите! — воскликнул Желтенький. — Я еще мало знаю, о многом и не слыхал, например, про этот новый закон, но зато я знаю поблизости отличное кафе-заправочную.
— Правда?
— Совсем-совсем близко!
И он схватил Тимошу за руку и потащил его за собой.
«Ну, будь что будет», подумал Тимоша и не стал упираться.
Они пересекли шоссе и вошли в очень прямую аллею, по обе стороны которой стояли аккуратные домики с огромными номерами на крышах. У каждого дома был свой садик, а перед калиткой — скамейка, она же — автомат с газированной водой. В садиках на грядках росли цветы и еще какие-то растения, на которых вместо цветов раскачивались разноцветные пушистые гусеницы. Еще внутри одного дворика Тимоша заметил маленький бассейн, круглый, как тазик, с надписью «Не кормить, не дразнить» — и хотел спросить, кто там живет, но тут Желтенький ввел его в стеклянную дверь, разрисованную парусными кораблями, — это и было кафе.
Войдя в зал, Тимоша сразу понял, при чем тут корабли.
Все в зале качалось.
Пол, люстра, столики, зеркала — все потихоньку раскачивалось, точно под ветром, только стены стояли неподвижно. Люди, сидевшие за столиками, не ругались, не возмущались этой качкой, а спокойно ели, вернее, сосали что-то из разных тонких трубок, торчащих из столиков.
Желтенький взял два стула и утащил их в угол.
Сразу же заправщица в белом халате, стоявшая в другом углу, взяла новый столик и толкнула его в их сторону. Столик поехал, виляя, по качавшемуся полу, стукнулся о качавшуюся кадку с пальмой и точнехонько подкатил к их стульям. Тимоша, стараясь ничему не удивляться, схватил в рот первую попавшуюся трубку и глотнул какой-то мерзости, похожей по вкусу на мыло с клеем.
— Ха-ха-ха, хи-хи-хи, — залился Желтенький.
Тимоша, отплевываясь, взглянул на трубку, — на ней было написано: «Мойте руки эликсиром чистоты». На других трубках стояло: «жиры», «белки», «глюкоза», «углеводы», и сколько Тимоша не искал, так и не нашел «супа», «пельменей» или еще чего-нибудь понятного. Все же, если осторожно посасывать то из одной трубки, то из другой и потом тщательно перемешивать языком во рту, получалось что-то похожее на гоголь-моголь. На худой конец и это годилось. Вскоре он так разошелся, что с разгону глотнул из самой крайней, самой тонкой трубки, и тогда ему стало совсем хорошо — тепло, не страшно и очень весело. Улыбаясь до ушей, он стал оглядываться и смотреть, кто еще качается вместе с ними в этом загадочном кафе.
Ближе всех к ним сидели те велосипедисты, которых он уже видел раньше на дороге. Последний снял свой улыбочный зажим и грустно сосал что-то, должно быть, очень кислое. За ними сидели две девушки и разглядывали друг друга в маленькие бинокли. Такие же бинокли Тимоша увидел еще у многих, причем некоторые наставили их на стену или на потолок. Почти никто не разговаривал, и в тишине было слышно, как плещется под полом вода.
— Хочешь поглядеть? — сказал Желтенький и дал ему один бинокль, другой взял себе.
Тимоша глянул и сразу понял, что это не бинокль, а такой маленький двуглазый телевизор.
Там показывали какое-то странное соревнование.
Два человека стояли за железными обручами, укрепленными на стойках, и по очереди кидали друг в друга горошинами. Один кидал, горошина пролетала сквозь обруч, другой ловил ее раскрытым ртом. С каждым разом горошины становились все большего размера — со сливу, с яйцо, с теннисный мяч — так что игрокам приходилось все шире разевать рот.
— Вот дает! — завопил в восторге Тимоша, когда один поймал ртом настоящий арбуз.
— Тише! Не мешайте, — зашипели на него со всех сторон.
Но тут программа переключилась и появившийся диктор сказал:
— Внимание, полное внимание. Передаем важное сообщение.
Все притихли и даже велосипедист с зажимом достал откуда-то бинокль и прижал его к глазам.
— Ранен. Доктор. Минус. Ранен. Доктор. Минус, — торжественно произнес диктор и немного помолчал, чтобы до всех хорошенько дошло. — Он находится в больнице с ушибленным коленом, с шишкой на лбу и с двумя занозами в животе. Кроме того, из него до сих пор течет вода, так как, упав в ручей, он, как говорится, наглотался огурчиков.
В зале раздались изумленные возгласы, кто-то сказал: «Не может быть».
— Все это натворил опасный преступник, — громовым голосом продолжал диктор. — Преступник, обладающий страшной хитростью и коварством. Он умеет думать наоборот тому, что есть на самом деле.