– О краже у Гордона слыхали?

– Слышал. Неужели к нам ниточка привела?

– Скорее всего, да. Скажите, много в городе ломбардов и ювелиров?

– Ломбард один, но имеет несколько отделений. А ювелирных магазинов и мастерских – около пятидесяти.

– Сколько человек мне в помощь выделить сможете?

– Ваше высокоблагородие! Дел невпроворот, одного, максимум двух смогу временно предоставить.

– На большее я и не рассчитывал. Дайте одного, но самого толкового. И вот еще что: я в средствах ограничен, но экипаж мне крайне необходим. Ничего не посоветуете?

– А что, разве Гордон вас разъездными не снабдил?

– И вы газет начитались? Ни копейки я не получил не только от Гордона, но и от родного МВД. На свои путешествую.

Черкасов недоверчиво посмотрел на Кунцевича. Поняв, что столичный сыщик не шутит, сказал:

– Здесь я вам, пожалуй, помочь смогу. Мой пристав Порошенко имеет тещу. А у той свой извозный промысел. Она вам кого-нибудь подберет. И недорого.

– За это спасибо. У вас справочника городского нет?

– Есть «Вся Одесса».

– Можно ее на время у вас позаимствовать?

– Сделайте милость.

Начальник сыска подошел к книжному шкафу и достал потрепанный том «Всей Одессы»

– Это за пятый год, свежее нет.

– Там, наверное, уже много несоответствий. Я, знаете ли, план города в книжном магазине приобрел и хотел на нем всех ювелиров отметить.

– Я у полицмейстера попрошу, у него «Вся Одесса» новая.

– Не сочтите за труд, пришлите книжку мне в «Гранд-отель». А пока эту давайте.

– Я вам «Всю Одессу» с Донским пришлю, это мой самый толковый надзиратель. Сегодня я разрешил всем, кто участвовал в засаде, прийти к двенадцати, как только он явится – я его сразу к вам.

– Премного благодарен. И последняя просьба. Не сегодня, так завтра сюда должны явиться несколько гордоновских молодцов, их тоже ко мне пошлите.

* * *

Надзиратель сыскной части одесского градоначальства не имеющий чина Донской оказался тридцатилетним мужчиной, одетым по-мещански – в «спинжак» и сапоги бутылками. Звали сыщика Петром Егоровичем.

Через час общения Кунцевич понял, что, несмотря на свой простоватый внешний вид, сыскной надзиратель умен, по-хохляцки хитер и не зря каждое двадцатое число расписывается в раздаточной ведомости.

Вместе они отметили на карте месторасположения всех ювелирных мастерских и магазинов, ломбарда и его отделений.

– Сколько хлопцев от ювелира ожидаете, ваше высокоблагородие?

– Зови меня Мечислав Николаевич. Я думаю, что если он двоих пришлет, то это будет очень хорошо.

– Ювелирных магазинов под пятьдесят, но в основном все в центре, на Дерибасовской, Ришельевской и Полицейской, то есть, по-новому, Кондратенко. Ну, еще на Екатерининской.

Кунцевич внимательно разглядывал план города. Дерибасовская и Кондратенко шли параллельно, и под прямым углом пересекали как Ришельевскую, так и Екатерининскую.

– По магазинам я буду ходить один, тебя ювелиры могут знать, а нам свой интерес к ним афишировать не нужно. Ты же, Петр Егорыч, своих людей порасспрашивай, не знают ли они чего про греков, которые в столице большое дело провернули.

* * *

Весь вечер и следующий день Кунцевич не спеша обходил ювелирные магазины, попутно любуясь прекрасной одесской архитектурой. В каждом магазине он требовал показать ему лучший товар, внимательно разглядывал браслеты, кольца и серьги, обещал подумать и уходил. К обеду он обошел около двадцати торговых заведений. Ювелирных изделий с клеймом «З.Г.» ни в одном из них ему не показали. Отобедав в «Баварии» на Дерибасовской, чиновник для поручений решил, что на сегодня работать хватить, и вечер посвятил осмотру города.

Улицы Одессы радовали чистотой и опрятностью. Они были вымощены гранитом, на панелях росли акации, источавшие приятный запах и дающие тень. Кунцевич не торопясь дошел до Ланжероновской, полюбовался на здание оперы, затем поднялся до Екатерининской, осмотрел памятник Императрицы, дошел до Николаевского бульвара, по лестнице спустился на Приморскую, к порту, посмотрел на лес мачт и пароходных труб, на многочисленные снующие туда-сюда ялики и лодки, почувствовал на лице приятную свежесть морского ветерка. Поднявшись на механическом подъемнике к памятнику Ришелье, прогулялся по Николаевскому бульвару, посидел на скамейке в тени его платанов. Потом взял извозчика и поехал в гостиницу.

В холле гостиницы сидел Донской. Они поднялись в номер.

– Я задание людям дал, Мечислав Николаевич, обе-щали поразузнать. Но пока ничего. А у вас как успехи?

– У меня тоже ничего. Завтра продолжу.

– Ну, тогда я пойду, а то начальник вечером опять облаву затеял, я хотел перед ней хоть пару часиков поспать.

– Ступай, Петр Егорыч.

Минут через пять после того, как ушел сыскной надзиратель, в дверь робко постучали.

– Войдите.

На пороге стоял щуплый господин в сюртуке и шляпе котелком.

– Господин Кунцевич? Разрешите представиться – Соломон Равикович, старший приказчик торгового дома «Гордон и К°».

– Весьма рад, господин Равикович. Давно приехали?

– Буквально только что с поезда. Из полицейского управления меня к вам направили.

– Прекрасно. С постоем определились?

– Да. Я остановлюсь у дядюшки, он здесь неподалеку живет.

– Очень хорошо, присаживайтесь, поговорим о деле.



Через час гость стал прощаться.

– Ваше высокоблагородие, хозяин вам велел передать. – Приказчик достал из кармана сюртука запечатанный конверт.

Когда гость ушел, Кунцевич открыл конверт. В нем лежала записка и сторублевая купюра. Коллежский асессор выругался.

* * *

Бриллианты нашел Соломон. Ему было поручено обходить магазины на Арнаутской и Преображенской. Соломон почему-то начал обход не из центра, а от вокзала. Посетив единственный ювелирный на Арнаутской и ничего там не обнаружив, он зашел в первый из пяти магазинов на Преображенской. Держал это заведение одесский второй гильдии купец Александр Авраамович Львовский. Равиковичу даже и спрашивать ничего не пришлось. До боли знакомые серьги он увидел прямо в витринной выставке.

Через полчаса к магазину подкатили две пролетки, в одной из которых сидел усач в прекрасной чесучовой паре и щуплый господин в котелке, а на другой – мещанин в сапогах бутылками и городовой. Еще через час Львовского вывели из магазина в наручниках, усадили в пролетку, куда запрыгнул и мещанин. Городовой сел рядом с извозчиком, и экипаж понесся к полицейскому управлению. Кунцевич стоял около магазина с небольшим кожаным саквояжиком в руках.

– Вот что, Соломон. Телеграфируйте своему хозяину о наших с вами успехах и попросите незамедлительно прислать денег на расходы, а то мне уже за гостиницу платить нечем.

– Так я же вам вчера вручил денег.

– Сто рублей? А вы знаете, сколько я уже потратил? Одни билеты чего стоят!

– Хорошо, хорошо, я телеграфирую, но боюсь, много хозяин не пришлет.

– Черт возьми, пусть пришлет хотя бы немного. Телеграфируйте, что из-за нехватки средств чиновник собирается прекратить розыски и вернуться в Петербург.

* * *

– Я и рад бы, всей душой рад, но ничем не могу вам помочь. Вещи эти я купил у неизвестного мне господина. Одет господин был прилично, вид имел интеллигентный, продажу бриллиантов объяснил смертью жены и стесненным материальным положением, в общем, никаких подозрений он у меня не вызвал. Ну а то, что я не узнал в проданном товаре вещи Гордона, то тут да, каюсь, дал, как говорится, маху. Невнимательно прочитал ваше объявление. Впредь обещаю читать более внимательно. И прошу меня отпустить, у меня торговля по вашей милости стоит.

Кунцевич внимательно смотрел на Львовского, стараясь угадать, врет тот или говорит правду. Но угадать у него не получалось.

В кабинет заглянул Черкасов:

– Ваше высокоблагородие, на минуточку Кунцевич вышел в коридор.

– Полицмейстер спрашивает, долго ли мы Львовского держать будем, – спросил Черкасов.

– А чем его интерес вызван, не знаете?

– Знаю. Приятельствуют они.

– Понятно. Скажите господину полицмейстеру, что скоро я Львовского отпущу.

Кунцевич заглянул в соседний кабинет. Там гордоновский приказчик в присутствии Донского подсчитывал стоимость изъятых у Львовского драгоценностей.

– Тысячи на три, ваше высокоблагородие.

– Да-с, негусто. – Чиновник для поручений подошел к столу, на котором лежали брошка, три кольца с бриллиантами, серьги и браслет.

Он взял браслет в руки.

– А все-таки вещи у вашего хозяина замечательные. – Кунцевич, любуясь игрой камней, вертел браслет в руках. Тут он увидел, что к его замочку привязана суровая нитка. Положив браслет на стол, коллежский асессор осмотрел другие драгоценности. На них никаких ниток не было.

– Соломон, видите нитку? Зачем она здесь?

Приказчик внимательно осмотрел браслет.

– Нитка не наша. Не знаю… А впрочем… В ломбардах на такие нитки привязывают ярлычок с нумером квитанции.

– Вот оно как! Петр Егорыч, запри вещи в сейф, поедем еще раз в гости к Львовскому.



Им повезло. Хозяин ювелирного магазина был человеком аккуратным, бумаги портил мало, поэтому корзина для мусора в его кабинете наполнялась долго. Ярлычки они нашли на самом ее дне. Судя по надписям, они были выданы Главной конторой одесского городского ломбарда.

– Это где? – спросил Кунцевич Донского.

– На Полицейской, то бишь на Кондратенко.

– Соломон. Езжайте туда и аккуратно, я повторяю, аккуратно посмотрите, нет ли там вещей вашего хозяина. Если они там есть, скажите, что будете покупать, попросите отложить, и мухой в сыскную, я еду туда.



Стремительно войдя в кабинет, Кунцевич с порога обратился к сидевшему на стуле под охраной городового Львовскому:

– Александр Авраамович, из-за вас страдает моя честь!

– Что? Что такое? – Ювелир хлопал глазами.

– Ну как же, из-за вас мне пришлось обмануть начальника одесской полиции. Я сказал ему, что скоро вас отпущу. А мне придется вас арестовать. Выходит, я его обманул!

– Меня арестовать? За что?

– Как за что? За кражу бриллиантов в магазине Гордона.

– Послушайте! Хватит надо мной издеваться. Я же вам русским языком объяснил – я купил…

Чиновник для поручений разозлился:

– А теперь ты меня послушай! Вот эти ярлычки мы изъяли из твоего кабинета. Получается, что бриллианты ты купил не у неизвестного лица, а в ломбарде. Зачем скрывал?

– Я не понимаю… Какие ярлычки, какой ломбард! Это все бред.

– Не знаю. Может, бред, а может, не бред, – сказал Кунцевич, успокаиваясь, – впрочем, следователь разберется. Вы со следователем, ведущим дело Гордона, не изволите быть знакомы? Ну как же! Господин Середа, двадцать восьмым следственным участком столицы заведует. Милейший человек! Но чтобы во всем разобраться, он должен вас увидеть и лично с вами побеседовать. В общем, придется вам в Санкт-Петербург проехать. Виктор Николаевич человек справедливый. Законник! Я думаю, что повода содержать вас под стражей он не найдет. И сразу же вас отпустит. Только попадете вы к нему, даст Бог, через месяц! И не в вагоне первого класса в столицу поедете, а этапным порядком. Я сейчас составлю постановление о вашем личном задержании. Основания у меня железные – у вас краденые вещи изъяты. Сам буду здесь продолжать дознание, а вас в столицу по этапу отправлю. Сколько я в вашем богоспасаемом городе пробуду, даже я не знаю. Пока вернусь, пока дознание подобью, пока оно все канцелярии пройдет, глядишь, к концу лета Середа его на руки и получит. А вы это время проведете сначала в арестантском вагоне, а потом в общей камере Спасской части. И заметьте, в общей камере! Не в дворянской. Вы же не дворянин, не чиновник? А, Александр Авраамович, стоит оно того? Ну?

– Вы правы, не стоит. – Львовский опустил голову.

– Тогда расскажите правду, и я вас никуда отправлять не буду.

Ювелир тяжело вздохнул:

– Один из оценщиков ломбарда – мой приятель. Ломбард никогда не дает за вещь ее цены, максимум – половину, иначе ломбард прогорит. Когда хорошие вещи оценивает мой приятель, он сообщает закладчику мой адрес. Я покупаю у закладчика ломбардные квитанции, выкупаю вещи и продаю их в своем магазине за настоящую цену. Плохо от этого никому не становится, закладчик, кроме денег от ломбарда, получает деньги от меня, ломбард получает залоговые деньги, мы с приятелем делаем небольшой гешефт. Квитанции на эти вещи мне принес один грек. Вещи у него оказались действительно стоящими, и я купил все квитанции.

– Ну вот! А вы говорили бред! Больше ничего этот грек вам не предлагал?

Львовский отрицательно помотал головой.

– Александр Авраамович! – Кунцевич погрозил ему пальцем. – Вы опять перестали быть со мною откровенны. У этого грека столько драгоценностей, что не предложить их вам он просто не мог. Рассказывайте, рассказывайте, коли начали. А то основания для вашего визита в столицу могут и не отпасть.

Ювелир буквально вжал голову в плечи:

– Он предлагал еще несколько квитанций. Но те вещи, которые по ним заложены, я не видел – грек заложил их в другом отделении ломбарда, не в том, в котором работает мой приятель. Я решил сначала их посмотреть, а потом дать греку ответ.

– Посмотрели?

– Да. Они стоят тех денег, которые грек за них просит.

– Когда и где вы встречаетесь?

– Завтра, в двенадцать, в кофейне «Фанкони», на Екатерининской.

– В каком отделении ломбарда заложены другие драгоценности?

– В первом, на Тираспольской.

– Александр Авраамович, я надеюсь, вы нам этого грека покажете?

– Что ж мне с вами делать, покажу! – Тут ювелир поднял голову: – Скажите, а нельзя все это оформить соответствующим образом: дескать, я к вам добровольно пришел, драгоценности принес и все рассказал? В таком случае я мог бы рассчитывать на обещанную Гордоном награду…

– Сейчас сюда придет старший приказчик господина Гордона, вы с ним на эту тему и побеседуйте. А мне фамилию вашего приятели назовите, пожалуйста.

* * *

Несмотря на громогласные возмущения Львовского, Кунцевич все-таки выписал постановление о его аресте и поместил ювелира в арестантское помещение при городском полицейском управлении, правда, в дворянскую камеру. Минут через двадцать после этого дежурный городовой попросил питерского гостя зайти к исправляющему должность полицмейстера коллежскому советнику Кисляковскому. Чиновник для поручений выждал пятнадцать минут и поднялся на второй этаж полицейского дома.

– Заходите, заходите, – полицмейстер встал из-за стола, подошел к Кунцевичу и крепко пожал ему руку. – Вот-с, уполномочен передать. – Коллежский советник взял со стола четыре радужных бумажки и протянул их Мечиславу Николаевичу. – Только что получены из Петербурга, от господина Маршалка.

– Благодарю, – сказал Кунцевич, пряча деньги в бумажник. На душе у коллежского асессора заметно повеселело.

– Ну, как продвигается розыск? – спросил Кисляковский, жестом приглашая садиться.

Столичный сыщик кратко рассказал об успехах.

– Прекрасно, прекрасно. Скажите, э… а господин Львовский действительно замешан?

– Мне пока не до конца понятно, Евлампий Владимирович. В ближайшее время я собираюсь провести несколько мероприятий, после которых все станет ясно.

– Скажите, а есть ли необходимость в содержании Львовского под стражей? Он человек солидный, серьезный, с положением, при капитале. Ну не станет же он бегать!

– Арест ювелира – мера необходимая. Если он прикосновенен к делу, то заключение под стражу лишит его возможности снестись с другими злоумышленниками. Ну а если неприкосновенен, то сразу же после задержания грека я Александра Авраамовича отпущу. Ему всего просидеть-то и придется одну ночь.

– Понимаю, понимаю-с. – Полицмейстер поднялся, давая понять, что прием окончен. – Значит, завтра Львовский выйдет на свободу?

Кунцевич тоже встал:

– Если он окажет содействие розыску и у меня не останется сомнений в его причастности. Честь имею.

Когда коллежский асессор вернулся в выделенный ему кабинет, там его уже ждали Соломон и Донской. Приказчик доложил, что в витрине главной конторы ломбарда вещей Гордона нет. Кунцевич послал его на Тираспольскую, велев явиться с докладом в гостиницу, Донскому же сказал:

– А ты, Петр Егорович, езжай-ка в ломбард. Зайди погляди на оценщика Урицкого, о котором нам Львовский рассказал, запомни его личность, а как он службу окончит и домой пойдет, ты его тормозни, но только в каком-нибудь малолюдном месте. Пусть тоже посидит до завтра, а то вдруг надумает к приятелю заглянуть, узнает, что мы его забрали, и побежит к закладчику. Я постановление написал, ты туда его лета и звание впиши и отведи в арестантскую, пусть его вместе со Львовским посадят. Есть у тебя кто-нибудь, кого можно к ним подсадить?

– В дворянскую? Так быстро не найду.

– А ты постарайся, Егорыч, постарайся. Все, я в гостиницу. Завтра утром приходи, часов в десять, покумекаем, как нам этого грека посподручнее будет спеленать.

Через час в гостиницу пришел Соломон. Он сообщил, что на Тираспольской в витрине лежит портсигар, похожий на украденный у Гордона, но его пока не продают, срок заклада не вышел.

– Я на телеграф по дороге заглянул, ваше высокоблагородие, хозяин прислал вам еще сто рублей. – Приказчик передал чиновнику купюру.

– Прекрасно! – сказал Кунцевич, пряча очередную «катю» в бумажник и потирая руки. – А не поддержать ли нам, Соломон, по этому случаю Министерство финансов?[11] Или ты коньяк предпочитаешь?

– Так я любому угощенью рад.

– Тогда по коньячку. Будь другом, распорядись, чтобы в нумер бутылочку подали.

* * *

В одиннадцать с половиной утра 16 июля 1908 года Кунцевич уселся в кресло на открытой веранде кофейни «Фанкони», заказал кофе, раскрыл «Одесский листок» и стал делать вид, что читает. Примерно через двадцать минут на немноголюдной веранде появился седовласый мужчина лет шестидесяти, дорого и со вкусом одетый. Он посмотрел по сторонам, сел за свободный столик и тоже заказал кофе. Ровно в двенадцать в кафе вошел Львовский. Ювелир имел такой подавленный вид, что коллежский асессор испугался за успех операции. Но седовласый человек, с которым раскланялся Львовский, признаков беспокойства не проявил. Он встал, пожал Александру Авраамовичу руку и пригласил за свой столик. Однако ювелир садиться не стал. В это время на пороге появился Донской в сопровождении городового. Кунцевич допил кофе, аккуратно свернул газету и направился к греку. Тот уже заметил и городового, и чиновника для поручений, привстал было со стула, но тут же безвольно на него опустился.

– Разрешите? – не дожидаясь ответа, Кунцевич уселся за столик грека.

– Что вам угодно?

– Мне угодно с вами познакомиться.

– А я знакомиться с вами не желаю.

– Придется, милостивый государь, придется. Начну первым – коллежский асессор Кунцевич, чиновник для поручений Санкт-петербургской столичной сыскной полиции. С кем честь имею?

– Николай Аристархович Каравья, комиссионер, – неохотно пробурчал грек.

– Ну и чьи же вы поручения выполняете?

– Разных лиц.

– А бриллианты продавать кто вам поручил?

– Какие бриллианты?

– Краденые.

– Я никаких краденых бриллиантов не продавал.

– Замечательно. Придется вам, милостивый государь, как говорится, пройти.

– Я, конечно, с вами пройду, но это произвол. Я буду жаловаться.

– Жалуйтесь.



В сыскной грека обыскали и нашли закладную квитанцию, выданную первым отделением одесского городского ломбарда на два кольца с бриллиантами, золотой портсигар и часовую цепочку.

Обрадованный этой находкой, Кунцевич спросил у задержанного:

– Где проживать изволите?

– Малый Фонтан, сорок семь, в собственном доме.

– Так вы домовладелец! Избиратель.

– Нет, я греческий подданный.

– Скажите же мне, господин греческий подданный, откуда у вас эта квитанция?

– Я купил ее у неизвестного мне господина.

– Все понятно, дальше можете не продолжать. Сейчас мы оформим необходимые бумаги и поедем к вам в гости.

– Я вас не приглашал.

– А мы без приглашения. Обыски обычно без приглашения проводят.

* * *

Грек жил в миленьком домике, вместе с весьма симпатичной дамой лет двадцати трех. Она представилась Евгенией Головко, вдовой.

– Кем Николаю Аристарховичу доводитесь? – поинтересовался чиновник для поручений.

– Падчерица я его, маменька моя покойная с ними в браке состояли.

– Мадам Головко, господин Каравья, предлагаю добровольно выдать все имеющиеся у вас украденные бриллиантовые и золотые изделия.

– Таковых не имею, – заявил грек.

– Да вы что, какие бриллианты? – удивилась его падчерица.

– Ну что ж, тогда будем искать.

Донской, дежурный помощник пристава Александровского участка Логинеско и трое городовых начали обыск. Домик был хоть и небольшой, но плотно заставленный мебелью – комодов, шкафов и прочих разных хранилищ в нем было предостаточно. Обыск длился уже более трех часов, но результатов не приносил.

Кунцевич и Донской вышли на улицу, надзиратель закурил.

– Да-с, ситуация препаршивейшая, – сказал столичный сыщик с досадой. – Не найдем ничего, придется отпускать. Его слова о неизвестном мужчине, продавшем квитанции, нам крыть нечем. Не я отпущу, так следователь, а я еще и получу за незаконный арест.

– Спокойные они больно, ваше высокоблагородие, вот что меня настораживает, – проговорил Донской.

– Да, я это тоже заметил. Уверены, что мы ничего не найдем. Да-с, обидно.

Они вернулись в дом. Грек и Головко уже не смотрели на полицейских, а разговаривали между собой и даже посмеивались.

– Хозяюшка, нет ли водицы испить? – попросил один из городовых. – А то умаялся, взопрел совсем.

– Почему же нет, есть. И даже не вода, кваском вас угощу, я знатный квас только вчера сделала. Только за ним в подпол надо слазить, – ответила городовому дама.

Грек едва заметно дернулся.

– И я бы от холодного кваса не отказался, – пристально смотря на грека, сказал Кунцевич. – Позвольте, я вам помогу, мадам.

Подпол находился под кухней. Головко зажгла керосиновую лампу, подняла люк и стала спускаться вниз. Чиновник для поручений полез за ней, светя себе электрическим фонариком.

Спустившись, коллежский асессор осмотрелся. Тусклый свет фонаря осветил полки с банками варений и солений, кадушку квашеной капусты, бочонок с квасом.

«Драгоценностей у него должно быть много. Это шкатулка, корзинка или сверток. В бочке с капустой, в бочонке, в варенье? Может быть, но хлопотно. Шкатулку так не укупоришь, чтобы туда рассол или квас не попал, а сверток или корзину тем более. Но грек занервничал. Значит, где-то здесь». Он стал светить на пол и внимательно его разглядывать. По следам около кадушки с капустой было видно, что ее недавно переставляли с места на место.

– Донской! Попроси-ка у хозяина лопату и спускайся сюда, а то я уже весь костюм угваздал.

Один из городовых отодвинул кадушку, другой принялся копать. Рыл он недолго – жестяная коробка из-под леденцов была закопана неглубоко. В ней были обнаружены пять квитанций на заложенные бриллианты, выданных разными отделениями одесского городского ломбарда, дамские золотые часы с шейной цепочкой, две пары серег – с рубинами и сапфирами, кольцо с бриллиантами, золотая галстучная булавка с жемчугом, колье с уже вынутыми камнями и с десяток оправ от серег, также без камней.

Кунцевич вылез из подвала, отряхнул брюки и предъявил находки греку и его падчерице.

– Ну-с, и зачем же вы нас обманывали? Теперь и вам, мадам, придется с нами прокатиться. Собирайтесь.

* * *

Доставив задержанных в полицейское управление, Кунцевич сразу же направился к начальнику сыскной.

Тот сидел за заваленным бумагами столом и что-то усердно писал. Увидев питерского гостя, Черкасов поднялся:

– Здравия желаю, ваше высокоблагородие!

– И вам не хворать, Андрей Яковлевич, и давайте без чинов. Тем более что я к вам опять с просьбой.

– Слушаю?

Кунцевич рассказал о своих находках.

– Надо проверить все отделения ломбарда, причем проверить разом, поэтому мне нужна помощь всего вашего отделения.

– Помогу, чем смогу.

– Спасибо. Вот смотрите.

Кунцевич развернул перед начальником одесского сыска карту города.

– Я тут сделал отметочки. Правление ломбарда и его главная контора находятся на улице Кондратенко в доме нумер двенадцать. На моей карте эта улица старым названием обозначена – Полицейская. Первое отделение на Тираспольской, дом двадцать шесть, второе – на Большой Арнаутской, теперь просто Арнаутской, в доме пятьдесят семь, третье – по Малому переулку, в доме десять, четвертое, вечернее, – по Екатерининской, дом семнадцать. Пятое отделение – мебельное, шестое – громоздких вещей, в них ювелирные изделия не принимают. Ну и седьмое – улица Степовая, дом сорок четыре. Судя по карте, это на самой окраине. Если верить «Всей Одессе», то режим работы ломбарда таков: главная контора и первое отделение от девяти до четырех, второе и третье от девяти до трех, вечернее от пяти до девяти. Седьмое не указано, но, очевидно, тоже до трех. Проверку во всех отделениях надобно производить внезапно и разом, чтобы злоумышленники, коли они там служат, друг другу не смогли ничего передать. Поэтому поступим так: завтра, без пятнадцати три, в главную контору, первое, второе, третье и седьмое отделения должны войти ваши классные чины и надзиратели. По двое на отделение. К каждой этой паре надобно взять городовых, чтобы перекрыли выходы. Я думаю, человека три на отделение хватит. У грека в доме мы нашли квитанции из отделений на Большой Арнаутской и на Екатерининской, кроме этого, при нем была квитанция из отделения на Тираспольской. Вещи, обозначенные на этих квитанциях, надобно изъять. Пусть ваши люди сидят в отделениях до моего прибытия. Двери закрыть, никого не впускать и не выпускать. Мы с гордоновским приказчиком будем объезжать все отделения по порядку. Соломон будет осматривать вещи и указывать на похищенные. Ваши люди станут писать протоколы и опрашивать служащих, а мы тем временем помчимся в следующее отделение. Завтра организуйте команду городовых из участков. Всех соберите у себя не ранее половины третьего, объявите задачу и выдвигайтесь. В седьмое отделение, до которого ехать дольше, отправьте пристава пораньше. Все должны четко уяснить, что начинают проверку не ранее чем без четверти три. Вот опись похищенного у Гордона и фотографические карточки. Можете размножить?

– Опись перепечатаем, да и карточки до завтра наш фотограф сделает.

– Разъясните всем подчиненным главную примету: клеймо «З.Г.». Теперь вечернее отделение. Оно открывается в пять. Поэтому его оставим на закуску. Но в три около этого отделения должен дежурить наряд переодетых городовых и надзиратель. Если кто-то из служащих придет в неурочное время, то его надобно задержать и ждать нас. Вроде все. Ах, да. Ювелира и Урицкого до завтра не выпускать. Пусть еще денек посидят.

– Жена Урицкого сегодня в участок приходила, заявление подала о его пропаже, я на вечернем рапорте у полицмейстера слышал. А сам Евлампий Владимирович очень недоволен-с.

– Ничего. Мадам Урицкая скоро со своим блудным мужем встретится, а до недовольства его высокоблагородия мне никакого дела нет. Проконтролируйте, пожалуйста, чтобы Каравья и Львовский ни в коем случае не общались между собой. Ювелира и оценщика вообще лучше отправить куда-нибудь в участки. Там, правда, дворянских камер нет, но одну ночку и в общей посидят, ничего с ними не сделается. Ну все. Я в гостиницу, время уже позднее, спать лягу, набегался за день.

* * *

Ни в одном из отделений ломбарда вещей Гордона, кроме тех, которые были указаны в квитанциях, изъятых у Каравьи, найдено не было. Соломон долго вертел в руках разные кольца, брошки и браслеты, но ни в одном из этих ювелирных изделий хозяйского так и не признал.

Оценщики отделений ломбарда, выдавшие изъятые у Каравьи квитанции, припомнили, что вещи им сдавала женщина. Им показали Евгению. Двое оценщиков сказали, что Головко на закладчицу сильно похожа, а третий уверенно ее опознал. Непрерывно плачущую вдову увели в камеру.

Кунцевич распорядился организовать за домом Каравьи наблюдение. Дежурить стали Донской и городовой Александровского участка. Они разместились в гостиной, целыми днями играли в стукалку, пили квас, ели варенье и квашеную капусту. Пару раз городовой бегал за сороковками. Рядом с домом располагалась извозчичья биржа. Кунцевич договорился с тещей Порошенко, чтобы там всегда был хотя бы один ее извозчик.



Первым чиновник для поручений допросил грека. Несмотря на серьезные доказательства, тот свою вину упорно отрицал:

– Я вам уже говорил, что квитанции и драгоценности я купил у неизвестного мне мужчины. Позарился на дешевизну. А закопал их в подпол, так как воров боюсь, наш город славится ворами и грабителями. Я уже старый человек, живем мы с Женей вдвоем, прислуга приходящая, защитить нас некому, вот и боюсь.

Головко сначала тоже все отрицала, но когда Кунцевич наудачу спросил, понравились ли ей Петербург и Таганрог, опять расплакалась и заявила:

– Не собираюсь я из-за него в тюрьме сидеть. Пишите, милостивый государь, все как есть расскажу. – Задержанная поудобнее устроилась на стуле. – Есть у батюшки приятель один, тоже грек, зовут Георгий Иванович, фамилия Карабас. Он в Одессе постоянно не живет, наездами бывает, и всякий раз, как приедет, у нас останавливается. У него свой пароход есть, на нем он к нам из Греции своей и приплывает. Мужчина хороший, да и деньжата у него водятся. Не скупой. И вот в начале нынешнего марта он к нам опять прибыл.

– На пароходе?

– Ну конечно!

– А вы его в порту встречали?

– Зачем в порту, он к нам домой на извозчике приехал.

– Почем же вы знаете, что в Одессу он на пароходе прибыл?

– Так Георгий Иванович сам мне сказал. Он всегда на пароходе.

– А вы этот пароход видели хоть раз?

– Нет, не трафилось.

– А чем он занимается?

– А он по коммерческой части, торгует чем-то, вот только чем, не знаю, он не говорил, а я и не спрашивала. У Георгия Ивановича в Одессе и приказчики есть, они к нам много раз заходили.

– Тоже греки?

– Греки.

– А как их зовут?

– Одного звали Спиридоном, второго Егором, а третьего – Николаем. Вы же, наверное, знаете, что у греков русские имена?

– Скорее наоборот.

– Что?

– Ничего, продолжайте, пожалуйста.

– Ну вот. Приехал Георгий Иванович в марте и прожил у нас до лета, на полном пансионе, платил исправно, лишнего себе не позволял, в общем, не жилец – находка. В конце мая уехал, и не было его недели с две. Приехал, а дней через пять позвал к себе и спрашивает, не хочу ли я на его счет в столицу прокатиться. Хотеть-то я хотела, в столице сроду не была, а только насторожилась, я ведь женщина честная. – Тут Головка несколько замялась и зарделась. – Потому-то и спросила, для какой, мол, такой надобности ему меня в столицу везти? Он объяснил, что одному путешествовать скучно, в Петербурге он никого не знает, а пробыть там придется долго – в общем, за кумпанию. Ну я и согласилась, да и батюшка был не против, езжай, говорит, Женя, развейся. Но только Георгию Иванычу я сразу сказала, что вольности никакой не допущу. Поехали, одним словом.

– А когда поехали, число не припомните?

– А сразу после Всех Святых, в понедельник, стало быть.

Кунцевич посчитал в уме.

– Восьмого?

– Может, и восьмого, не припомню уже. Значит, приехали мы в Петербург, Жорж… Георгий Иваныч взял на вокзале извозчика и повез меня по городу. Долго мы ехали. Я во время пути все глаза проглядела. Ну и красива же столица-то наша! Одесса красива, а Петербург – в сто раз краше. Тут и дворцы, и храмы, и фонтаны! Да один – лучше другого. Ехали мы ехали и наконец приехали в какой-то огромный сад. Пошли по аллее, дошли до круглой полянки, где много-много скамеек стоит. Георгий Иваныч меня на одну из этих скамеек усадил, попросил немного подождать и ушел.

– А в какой сад вы приехали, не припомните?

– Да в обыкновенный сад, с деревьями и кустами. Большой он и красивый. Там еще скульптуры везде стоят.

– А река там рядом есть?

– Да в Питере кругом одни реки, и рядом с садом была. Широкая такая река, по ней и пароход даже плыл. Вспомнила, Георгий сказал, что это летний сад. Я еще смеялась, нешто сад бывает летний или зимний? Сад он и есть сад, правда?

– Летний – это у сада название такое. Рассказывайте дальше, пожалуйста.

– Дальше. Дальше я два часа на лавке просидела! Сначала интересно было, дам все разглядывала, наряды ихние, а потом скучно стало. Тут ко мне офицер какой-то подсел, стал комплименты говорить, такой интересный, надо сказать, мужчина. Звал меня в аквариум какой-то. Я ему говорю, милостивый государь, да я на своем веку рыбы столько повидала, что она ни в один аквариум не поместится. Он давай смеяться. Обиделась я на него, отвернулась, уже хотела заплакать… Хорошо, тут Георгий… Иваныч пришел. Дал мне руку, вывел на набережную, извозчика кликнул, и мы опять поехали. Приехали снова на вокзал. Тут нас Егорка со Спиридоном встретили. Я еще удивилась, мол, чегой-то они тут делают. С собой у них были такие большие корзины. Они их в нашу пролетку положили. Георгий Иванович сошел с нее, а мне говорит: «Езжай, Женя, в багажное отделение и сдай эти вещи в багаж на поезд до Одессы». Я не соглашалась, боялась. Но Георгий меня успокоил да извозчику дал полтинник и все ему подробно приказал. Оказалось, сдавать вещи совсем не страшно. Извозчик меня к багажному отделению привез, носильщика крикнул, со мной пошел, все служителю за меня разъяснил, мне только осталось расплатиться да квитанцию получить.

– А сам Георгий Иванович не мог вещи в багаж сдать? Зачем вас посылал?

– Я не знаю. Я сама удивилась. Я у него спрашивала, а он в ответ одно твердил: «Так надо, Женя, так надо». Ну вот. Сдала я вещи, села опять на извозчика, что меня привез, и вернулись мы на то место, где Георгия Ивановича с Егоркой и Спиридоном оставили. Только Георгий Иванович был уже один. Он этого извозчика отпустил, взял меня под руку, и прошли мы с ним по улице. Шли правда недолго – только до угла. Там он другого извозчика крикнул и подрядил его до вокзала. Только не до того, на который мы приехали и на который вещи отвозили, а до другого. Приехали мы на тот вокзал, сели в поезд и поехали в город Таганрог. Я когда увидела, что мы из столицы уезжаем, так на Георгия Ивановича осерчала! Мы два дня до столицы ехали, а глядела я на нее полчаса, да и то из экипажа. Да еще в саду одну он меня бросил… Полдороги с ним не разговаривала.

– Прощения просил?

– Просил, только я не прощала, пока…

– Пока подарок не сделал? Верно? Какой подарок? Ну?

– Колечко с камушком. Вот это. – Женя протянула руку.

Кунцевич посмотрел на кольцо, встал, подошел к двери и велел дежурившему у нее городовому позвать Соломона.

Приказчик не замедлил явиться и уверенно опознал кольцо как одно из похищенных у его хозяина.

Головко рассказывала еще около часу: как они приехали в Таганрог, как поселились в какой-то квартире, как через день встретили там Егора и Спиридона, как Георгий с ними уехал в Ростов и больше не возвращался, как она опять на него обиделась, как он наконец вернулся и как они поехали домой в Одессу.

– Когда приехали, он жить к нам не пошел, где-то в другом месте поселился.

– Ну а много у него было бриллиантов?

– Ничего не видела. Пока вы сегодня под бочкой коробку не нашли, никаких бриллиантов не видела.

– Евгения! Как вас, кстати, по отчеству?

– Алексеевы мы.

– Евгения Алексеевна! Вас же три приказчика узнали. Зачем скрывать то, что уже открыто?

Головко заплакала.

– Каюсь, ваше благородие. Батюшка велел мне эти вещи по ломбардам разнести да заложить. Но то, что они Георгия Иваныча, я не знала. Батюшка сказал, что он их за долги получил.

Взяв у писца протокол допроса, Кунцевич его внимательно прочитал, заставил прочитать Головко, дал ей расписаться и велел отвести в камеру. Поскольку в полицейском доме женской камеры не было, плачущую навзрыд вдову сразу повезли в тюремный замок.

* * *

На следующий день в 9 утра Кунцевич вышел из гостиницы, взял извозчика и проехал по Греческой до Александровской. Здесь в угловом доме помещался одесский адресный стол.

– Как вы говорите, Карабас? – Начальник адресного стола Попов был сама любезность.

– Да, Карабас.

– Пожалуйте сюда. – Начальник подвел посетителя к дубовым шкафам со множеством выдвижных ящиков. – Вот-с, ввел недавно карточную систему. Намного, знаете ли, удобнее прежней дуговой. Поиск нужного листка занимает считаные минуты. Извольте убедиться. – Попов открыл нужный ящик и сноровисто стал перебирать небольшие картонные листки. – Так-с: Карабанов, Карабариди, Карабасси, Карабастов. Карабаса нету.

– Как нет, не может быть!

– Извольте сами взглянуть. – Начальник паспортного стола вытащил из шкафа ящик с адресными листками и поставил его на стол. Видите – Карабариди, а потом сразу – Карабасси. Никакого Карабаса![12]

Кунцевич повернул ящик к себе и, выхватив нужную карточку, прочел вслух:

– Карабасси, Георгий Иванович, пятьдесят один год, греческий подданный, прописан в гостинице «Одесса». А говорите, нет! Благодарю. – Кунцевич переписал все данные Карабасси в свой блокнот. – Надо же, прописан в соседнем с полицейским управлением доме! Честь имею.