\"Я вас слушаю\", — доктор Харпер достал из кармана трубку.

\"Мы с Ритой поженились в шестьдесят пятом, мне стукнул двадцать один, ей восемнадцать. Она уже ждала ребенка. Это был Денни\". — На лице Биллингса появилась вымученная улыбка, которая тут же погасла. \"Мне пришлось бросить колледж и зарабатывать на жизнь, но я не жалел ни о чем. Я любил жену и сына. Мы были счастливой семьей\".

Вскоре после рождения нашего первенца Рита снова забеременела, и в декабре шестьдесят шестого на свет появилась Шерли. Энди родился летом шестьдесят девятого, к тому времени Денни уже не было в живых. Энди был зачат случайно. Это не мои слова. Рита мне потом объяснила, что противозачаточные средства иногда дают сбой. Случайно? Сомневаюсь. Дети связывают мужчину по рукам и ногам, а женщине только этого и надо, особенно когда мужчина умней ее. Вы со мной согласны?

Харпер неопределенно крякнул.

\"Не суть важно. Я его сразу полюбил\", — он произнес это с какой-то мстительной интонацией, словно ребенка он полюбил назло жене.

\"И кто же убил детей?\" — спросил доктор.

\"Бука\", — тотчас ответил Лестер Биллингс. \"Всех троих убил Бука. Вышел из чулана и убил\". — Он криво усмехнулся. \"Считаете меня сумасшедшим? По лицу вижу. А мне как-то все равно. Расскажу эту историю, и больше вы меня не увидите\".

\"Я вас слушаю\", — повторил Харпер.

\"Это началось, когда Денни было около двух, а Шерли только родилась. Ее кровать стояла рядом с нашей, Денни же спал в другой спальне. С какого-то момента он начал постоянно плакать, стоило Рите уложить его на ночь. Я сразу решил, что это он из-за бутылочки с молоком, которую ему перестали давать в постель. Рита считала, что не стоит идти на принцип, пусть, дескать, пьет себе в удовольствие, скоро сам отвыкнет. Вот так в детях воспитывают дурные наклонности. Напозволяют им черт-те чего, испортят, а после за сердце хватаются, когда он в пятнадцать лет подружку обрюхатит или сядет на иглу. Или еще хуже — сделается \"голубым\". Представляете? Просыпаетесь в один прекрасный день, а ваш сын — \"голубой\".

Короче, я стал его сам укладывать. Плачет — я ему шлепок. Рита мне: \"Знаешь, он все-время повторяет: свет, свет\". Не знаю, разве можно разобрать, чего они там лепечут. Конечно, матери — оно виднее…

Рита предложила оставлять включенным ночник. У нас был такой, знаете, с Микки Маусом на абажуре. Я запретил. Если не преодолеет страх перед темнотой в два года, всю жизнь будет бояться.

Да… В общем он умер в первое лето после рождения Шерли. Я уложил его, помнится, в кровать, и он с ходу начал плакать. В тот раз я даже разобрал, что он там лепечет сквозь слезы. Он показывал пальчиком на чулан и приговаривал: \"Бука, папа… Бука…\"

Я выключил ночник и, придя в нашу спальню, спросил у Риты, зачем она научила ребенка этому слову. Она сказала, что не учила. \"Врешь, дрянь\", — сказал я. Хотел даже устроить ей легкую выволочку, но сдержался.

Лето тогда выдалось тяжелое, понимаете. Никак не мог найти работу и вот нашел: грузить на складе ящики с пепси-колой. Дома валился от усталости. А тут еще Шерли по ночам орет, и Рита без конца ее укачивает. Я был готов выкинуть их обеих в окно, честное слово. Дети иногда могут до того довести, так бы, кажется, своими руками и задушил.

В ту ночь Денни разбудил меня в три, как по часам. Я поплелся в уборную, можно сказать, с закрытыми глазами, а Рита мне вдогонку: \"Ты не подойдешь к нему?\" Сама, говорю, подойдешь. Ну и завалился снова в постель. Уже совсем засыпал, когда она подняла истошный крик.

Я встал и пошел в другую спальню. Малыш лежал на спине, мертвый. В лице ни кровинки, глаза открыты. Это было самое страшное: открытые остекленевшие глаза. Помните фотографии убитых детей во Вьетнаме? Вот такие глаза. У американского ребенка не должно быть таких глаз. Он лежал на спине в подгузниках и клеенчатых трусах — последние^-две недели он стал опять мочиться. В общем, жуть. Такой был чудный парень…

Биллингс помотал головой, на губах появилась уже знакомая вымученная улыбка.

\"Рита вопила как резаная. Она хотела взять его на руки и покачать, но я не позволил. Полицейские не любят, когда прикасаются к вещественным доказательствам. Я это точно знаю…\"

\"Вы тогда догадывались, что это Бука?\" — мягко перебил его доктор Харпер.

\"Нет, что вы. Гораздо позже. Но я обратил внимание на одну деталь. Тогда она не показалась мне какой-то особенной, но в память запала\".

\"Что же?\"

\"Дверь в чулан была приоткрыта. На одну ладонь. А я ее сам закрывал, это я отлично помнил. У нас там стояли пакеты с порошком для сухой чистки. Сунет ребенок голову в такой пакет — и хлоп: асфиксия. Слыхали о таких случаях?\"

\"Да. Что было дальше?\"

Биллингс передернул плечами.

\"Похоронили, что\". — Он с тоской поглядел на свои руки, которым пришлось бросать горсть земли на три детских гробика.

\"Медицинское освидетельствование проводили?\"

\"А то как же\". — В глазах Биллингса блеснула издевка. \"Деревенский олух со стетоскопом и черным саквояжем, а в саквояже — мятные карамельки и диплом ветеринарной школы. Сказать, какой он поставил диагноз? \"Младенческая смерть\"! Залудил, а? Это про двухгодовалого ребенка!\"

\"О младенческой смерти обычно говорят применительно к первому году\", — осторожно заметил доктор Харпер, — \"но иногда, за неимением лучшего термина, врачи употребляют его…\"

\"Чушь собачья!\" — Биллингс словно выплюнул эти два слова.

Доктор разжег погасшую трубку.

\"Через месяц после похорон мы перенесли Шерли в комнату Денни. Рита стояла насмерть, но последнее слово было за мной. Далось мне это нелегко, можете мне поверить. Мне нравилось, что малышка при нас. Но над детьми нельзя дрожать, так их только испортишь. Когда моя мать брала меня с собой на пляж, она себе голос срывала от крика: \"Не заходи в воду! Осторожно, там водоросли! Ты только что поел! Не ныряй!\" Акулами меня пугала, дальше уже ехать некуда. И что же? Теперь я к воде близко не подойду. Ей-богу. У меня при одном ее виде ногу судорогой сводит. Когда Денни еще был жив, Рита меня достала: свози их в Сэвин Рок. Так вот, меня там чуть не стошнило. Короче, в этих делах я кое-что смыслю. Над детьми нельзя дрожать. И самим тоже нельзя раскисать. Жизнь продолжается. Так что Шерли сразу переехала в кроватку Денни. Только матрас мы выбросили на свалку — сами понимаете, микробы, то-се\".

Год проходит. Укладываю я Шерли спать, а она вдруг устраивает настоящий концерт. \"Бука, — кричит, — Бука!\"

Я аж вздрогнул. Прямо как Денни. Тут в памяти и всплыла приоткрытая дверь в чулан. Сразу захотелось унести Шерли в нашу спальню.

\"Даже так?\"

\"Нет, \"захотелось\", — это конечно, громко сказано\". — Взгляд Биллингса снова упал на руки, и сразу щека задергалась. \"Не мог же я признать перед Ритой, что оказался не прав. Я обязательно должен был проявить силу воли. Вот она бесхарактерная… запросто легла со мной в постель, когда браком еще и не пахло\".

Харпер не удержался:

\"А если взглянуть иначе, то это вы запросто легли с ней в постель задолго до женитьбы\".

Биллингс оставил в покое свои руки и повернулся к доктору.

\"Умника из себя строите?\"

\"Вовсе нет\".

\"Тогда не мешайте мне рассказывать по-моему\", — огрызнулся Биллингс. \"Я пришел облегчить душу. Вспомнить, как все было. Если вы ждали, что я здесь начну расписывать всякие постельные подробности, то вы сильно просчитались. У нас с Ритой был здоровый секс, никаких там грязных извращений. Я знаю, некоторые заводятся, рассказывая про всякое такое, но я не из их числа, понятно?\"

\"О’кей\", — примирительным тоном сказал доктор.

\"О’кей\", — в тоне Биллингса был вызов, но не было уверенности. Казалось, он потерял нить разговора и только беспокойно поглядывал на плотно прикрытую дверь чулана.

\"Открыл\"?\" — спросил Харпер, проследив его взгляд.

\"Нет!\" — вскинулся Биллингс и позволил себе нервный смешок. \"Что я, галош не видал?\"

Он помолчал.

\"Шерли тоже стала жертвой Буки\". — Биллингс потер лоб, словно помогая себе воскресить детали. \"Не прошло и месяца. Но перед этим кое-что случилось. Однажды ночью я услышал шум, а затем ее крик. В холле горел свет, и я быстро добежал до соседней спальни. Я распахнул дверь и увидел… она сидела на кроватке, вся в слезах, а в затененном пространстве перед чуланом… что-то двигалось… шлепало по мокрому\".

\"Дверь была открыта?\"

\"Немного. На ладонь\". — Биллингс облизал губы. \"Шерли кричала: \"Бука, Бука!\" И еще что-то, вроде \"уан\". Прибежала Рита: \"Что стряслось?\" \"Испугалась, — говорю, — теней от веток на потолке\".

\"Вы сказали \"уан?\"

\"А что?\"

\"Может быть, она хотела сказать \"чулан?\"

\"Может быть. А может, и нет\", — он перешел на шепот и как-то странно покосился на дверь.

\"Вы заглянули в чулан?\"

\"Д-да\". — Биллингс сжал пальцы так, что побелели суставы.

\"И увидели там Б…\"

\"Ничего я там не увидел!\" — взвился Биллингс. Слова вдруг хлынули из него потоком, точно где-то внутри вытащили пробку: \"Она вся почернела, слышите? А глаза, глаза смотрели прямо на меня, словно говорили: \"Вот он меня убил, а ты ему помог, ты ушел в другую комнату…\"

Он бормотал нечто невразумительное, на глаза навернулись слезы.

\"В Хартфордском госпитале, после вскрытия, мне сказали, что она проглотила свой собственный язык из-за мозговой спазмы. Я уехал оттуда один, потому что Риту они накачали транквилизаторами. Она была не в себе. Я возвращался и думал: \"Чтобы у ребенка случилась мозговая спазма, его надо до смерти напугать\". Я возвращался и думал: \"Там прячется оно\".

Биллингс помолчал и прибавил, понижая голос:

\"Я лег спать на кушетке. С зажженным светом\".

\"Что-нибудь еще произошло в ту ночь?\"

\"Мне приснился сон. Темная комната, а рядом, в чулане… кто-то, кого я не могу толком разглядеть. Оно там… шуршало. Этот сон мне напомнил комикс: который я читал в детстве \"Таинственные истории\" — помните эту книжку? Картинки к ней делал этот тип Грэм Инглз, он мог нарисовать вам любую жуть, какая только есть на свете… и какой нет — тоже. Короче, была там история про женщину, утопившую своего мужа. Она привязала ему к ногам по камню и столкнула в карьер, заполненный водой. А он возьми и явись домой. Распухший, зеленый, весь в водорослях. Пришел и убил ее… И вот я, значит, проснулся среди ночи оттого, что будто надо мной кто-то наклонился…\"

Доктор Харпер взглянул на часы, встроенные в письменный стол: Лестер Биллингс говорил почти тридцать минут. Доктор спросил: \"Как повела себя по отношению к вам жена после возвращения из больницы?\"

\"Она меня по-прежнему любила\", — в голосе Биллингса звучала гордость. \"И по-прежнему готова была во всем меня слушаться. Жена есть жена, верно? Эти феминистки — все ненормальные. По-моему, так: всяк сверчок знай свой шесток. У каждого человека свой… как бы это сказать?\"

\"Свое место в жизни?\"

\"Вот!\" — Биллингс щелкнул пальцами. \"В самую точку. В семье главный кто — муж. В общем, первые месяцы Рита была как пришибленная — тенью слонялась по дому, не пела, не смеялась, не смотрела телевизор. Но я знал: это пройдет. К маленьким детям не успевают так уж сильно привязаться. Через год без карточки и не вспомнишь, как они выглядели\". \"Она хотела нового ребенка\", — добавил он мрачно. \"Я был против. Не вообще, а пока. Надо ж сначала в себя прийти. Поживем, говорю, хоть немного в свое удовольствие. Когда нам было жить? В кино выбраться — носом землю роешь, кто бы посидел с ребенком. На бейсбольный матч съездить: — детей к ее родителям подбрасываешь. Моя мать — та наотрез отказывалась. Не могла простить, что Денни родился не через положенные девять месяцев после свадьбы. Она называла Риту уличной девицей. У нее все были уличными девицами — ну не анекдот? Однажды она усадила меня перед собой и стала рассказывать, какими болезнями может наградить мужчину уличная… ну то есть проститутка. Назавтра у тебя на… члене появится краснота, а через неделю он отсохнет. Вот так. Она даже на свадьбу к нам не пришла\".

Биллингс забарабанил по груди пальцами.

\"Гинеколог предложил Рите поставить спираль. Это, говорит, с гарантией. Вы и знать не будете, что она у вас стоит\". — Он усмехнулся, глядя в потолок. \"Вот именно, никто не знает, стоит она там или не стоит. А потом — бац! — опять залетела. Правильно, с гарантией\".

\"Идеальных противозачаточных средств не существует\", — подал голос доктор Харпер. \"Таблетки, например, оставляют два процента риска. Что касается спирали, то ее могут вытолкнуть сокращения матки или месячные, или…\"

\"Или ее просто вытаскивают\".

\"Тоже возможный вариант\".

\"Одним словом, она уже вяжет вещи для маленького и съедает целую банку пикулей в один присест. И щебечет, сидя у меня на коленях, что \"это Господь так захотел\". Смех собачий\".

\"Ребенок родился в конце года?\"

\"Да. Мальчик. Эндрю Лестер Биллингс. Я к нему долгое время вообще не подходил. Она эту кашу заварила, пускай сама и расхлебывает. Вы меня, наверно, осуждаете, но не забудьте, что я пережил\".

Ну а потом я оттаял, да-да. Из всех троих он единственный был на меня похож. Денни пошел в мать, а Шерли вообще неизвестно в кого, ну разве что в мою бабку. Зато Энди был вылитый я.

После работы я всегда играл с ним в манеже. Схватит меня за палец, вот так, и заливается. Представляете, парню девять недель, а он уже улыбается до ушей своему папашке.

Раз, помню, выхожу из лавки… с прыгунком. Это я-то! Я всегда говорю: дети не ценят своих родителей, а вырастут, еще спасибо скажут. Я когда начал ему покупать все эти штучки-дрючки, сам почувствовал, как к нему привязался. Я тогда уже устроился на приличное место, в компанию \"Клюэтт и сыновья\", продавать запчасти. Неплохие, между прочим, деньги зарабатывал. И когда Энди исполнился год, мы переехали в Уотербери. В прежнем доме было слишком много тяжелых воспоминаний… и чуланов.

Следующий год был наш год. Я бы отдал все пальцы на правой руке, чтобы его вернуть. Конечно, еще был Вьетнам, и хиппи разгуливали по улицам в чем мать родила, и черномазые шумели о своих правах, но нас это не касалось. Мы жили на тихой улице с симпатичными соседями. Да, счастливое было времечко. Я раз спросил Риту, нет ли у нее страха. Бог любит троицу и все такое. А она мне: \"Это не про нас\". Понимаете, она считала, что господь отметил нашего Энди, что он очертил вокруг него священный круг.

Лицо Биллингса, обращенное кверху, исказила страдальческая гримаса.

\"Ну а потом все как-то стало разваливаться. В самом доме что-то изменилось. Я начал оставлять сапоги в холле, чтобы лишний раз не заглядывать в чулан. \"Вдруг он там? — говорил я себе. — Притаился и ждет, когда я открою дверь\". Мне уже мерещилось: шлеп-шлеп… весь зеленый, в водорослях, и с них вода капает\".

Рита забеспокоилась, не много ли я взвалил на себя работы, и тут я ей выдал, как в былые времена. Каждое утро у меня сжималось сердце оттого, что они остаются вдвоем в доме, но сам при этом, учтите, не хотел лишнюю минуту задержаться. Я начал думать, что оно потеряло нас из виду, когда мы переехали. Оно нас повсюду искало, вынюхивало наши следы. И наконец нашло. Теперь оно подстерегает Энди… и меня тоже. Понимаете, если постоянно о чем-то таком думать, это превращается в реальность. Реальность, способную убивать детей и… и…

\"Вы боитесь договаривать, мистер Биллингс?\"

Он не отвечал. Часы отсчитали минуту, две…

\"Энди умер в феврале\", — резко нарушил он молчание. \"Риты не было дома. Ей позвонил отец и сказал, что ее мать находится в критическом состоянии. Рита уехала в тот же вечер. Критическое состояние продлилось ни много ни мало два месяца. Днем, когда я был на работе, за Энди присматривала одна женщина, добрая душа. А ночью я уже сам\".

Биллингс облизал губы.

Малыша я укладывал в нашей спальне. Забавно. Ему было два года, и Рита меня как-то спросила, не хочу ли я перенести его кровать в другую спальню. Вычитала у Спока или у кого-то из этой компании, что детям вредно спать в одной комнате с родителями. Из-за секса и всякого такого. Не знаю, лично мы этим занимались, когда он засыпал. И вообще, честно вам скажу, не хотелось мне убирать его от нас. Страшно было… после Денни и Шерли.

\"Но вы убрали?\" — полуутвердительно спросил Харпер.

\"Да\", — Биллингс выдавил из себя виноватую, жалкую улыбку. \"Убрал\".

И снова мучительное молчание.

\"Я был вынужден!\" — взорвался он. \"Вы слышите меня, вынужден! Когда Рита уехала, он… оно осмелело. Начало… Нет, вы мне не поверите. Однажды ночью все двери в доме вдруг открылись настежь. В другой раз, утром, я обнаружил цепочку грязных следов на полу, между чуланом и входной дверью. Пластинки выпачканы илом, зеркала разбиты… и эти звуки… звуки…\"

Он запустил пятерню в свою поредевшую шевелюру.

\"Под утро просыпаешься — как будто часы тикают, а вслушаешься — крадется! Но не бесшумно, нет, а чтобы его слышали! Точно лапами — легко так — по полу. А ты лежишь… и с открытыми-то глазами страшно: еще, не дай Бог, увидишь, и закрыть боязно — сейчас как ударит в лицо хохотом и гнилью… и за шею тебя скользкими своими щупальцами…\"

Биллингс, белый как полотно, пытался совладать с дрожью.

\"Я вынужден был убрать малыша от нас. Я знал, что оно окажется тут как тут, ведь Энди — слабейший. Так все и вышло. Среди ночи он закричал, и когда я, собрав все свое мужество, перешагнул порог его спальни, Энди, стоя в кровати, повторял: \"Бука… Бука… хочу к папе…\".

Голос Биллингса сорвался на детский фальцет. Он весь словно съежился на кушетке.

Но я не мог его забрать в нашу спальню. Не мог, поймите вы это… А через час крик повторился, но уже какой-то сдавленный. Я сразу кинулся на этот крик, уже ни о чем не думая. Когда я ворвался в спальню, оно трясло моего мальчика, словно терьер какую-нибудь тряпку… трясло, пока у Энди не хрустнули шейные позвонки…

\"А вы?\"

\"А я бросился бежать\", — бесцветным, неживым голосом отвечал Биллингс. \"Прямиком в ночное кафе. Вот что значит душа в пятки ушла. Шесть чашек кофе, одну за другой. А затем уже отправился домой. Светало. Первым делом я вызвал полицию. Когда мы вошли в спальню, мальчик лежал на полу, в ушке запеклась капля крови. Дверь в чулан была приоткрыта на ладонь\".

Он умолк. Доктор Харпер взглянул на циферблат: прошло пятьдесят минут.

\"Запишитесь на прием у сестры\", — сказал доктор. \"Вам придется походить ко мне. Вторник и четверг вас устраивают?\"

\"Я пришел рассказать историю, больше ничего. Думал облегчить душу. Знаете, полиции я тогда соврал. Он у нас, говорю, уже выпадал из кроватки… и они это проглотили. А что им, интересно, оставалось? Картина обычная. Сколько таких несчастных случаев. А вот Рита догадалась. Уж не знаю как… но она… догадалась…\"

Он прикрыл глаза ладонью и заплакал.

\"Мистер Биллингс, нам предстоит долгий разговор\", — сказал мистер Харпер после небольшой паузы. \"Надеюсь, я помогу вам освободиться, хотя бы частично, от чувства вины, которое гнетет вас. Но для этого вы сами должны хотеть освободиться\".

\"А вы думаете, я не хочу?\" — Биллингс убрал ладонь. В красных слезящихся глазах стояла мольба.

\"Пока я в этом не уверен\", — осторожно сказал Харпер. \"Итак, вторник и четверг?\"

После некоторого молчания Биллингс недовольно проворчал:

\"Психиатры чертовы. Ладно, будь по-вашему\".

\"Тогда запишитесь у приемной сестры, мистер Биллингс. Желаю вам удачного дня\".

Биллингс хмыкнул и вышел из кабинета, даже не оглянувшись.

Сестры за столом не оказалось. Аккуратная табличка извещала: ВЕРНУСЬ ЧЕРЕЗ МИНУТУ.

Биллингс снова заглянул в кабинет.

\"Доктор, если приемная сестра…\"

Никого.

Только дверь в чулан приоткрыта на ладонь.

\"Чудненько\", — донесся оттуда приглушенный голос. Можно было подумать, что у говорившего рот набит водорослями. \"Чудненько\".

Биллингс прирос к полу, чувствуя, как между ног расползается теплое влажное пятно.

Дверь чулана открылась.

\"Чудненько\", — повторил Бука, вылезая на свет.

В зеленоватых пальцах утопленника он держал маску… лицо доктора Харпера.

ГРУЗОВИК ДЯДИ ОТТО

Я испытываю огромное облегчение от того, что пишу все это.

Ни одной ночи я не спал нормально с тех пор, как обнаружил труп дяди Отто. Много раз я думал, сошел ли я с ума или мне это еще предстоит. В чем-то было бы лучше, если бы эта штука не была у меня в кабинете, где я могу смотреть на нее, брать ее в руки, подбрасывать, когда мне захочется. Мне этого не хочется, мне не хочется дотрагиваться до этой штуки, но иногда я все-таки делаю это.

Если бы она не была здесь, если бы я не захватил ее с собой, убегая во второй раз из маленького однокомнатного домика, я, возможно, начал бы уверять себя в том, что все это было всего лишь галлюцинацией — порождением истощенного и перевозбужденного мозга. Но вот она, здесь. Я могу почувствовать на руке ее вес.

Все это было на самом деле.

Большинство тех, кто прочтут эти воспоминания, не поверят им, разве что с ними случалось нечто подобное. Мне кажется, что моя откровенность и ваше доверие — это две взаимоисключающие вещи. Но я с таким же удовольствием расскажу вам то, что вы будете считать сказкой. Верьте чему хотите.

В любой страшной сказке должны быть тайна и предыстория. В моей есть и то и то. Позвольте мне начать с предыстории, чтобы рассказать, как мой дядя Отто, бывший богатым человеком по меркам Касл Каунти, провел двадцать дет в однокомнатном доме без водопровода на задворках небольшого городка.

Отто родился в 1905 году. Он был самым старшим из пяти детей Шенка. Мой отец, родившийся в 1925 году, был самым младшим. Я был самым младшим ребенком моего отца, (я родился в 1955 году), так что дядя Отто всегда казался мне очень старым.

Подобно многим трудолюбивым немцам, мой дедушка и моя бабушка приехали в Америку с кое-какими сбережениями. Мой дедушка поселился в Дерри, так как там была развита лесная промышленность, в которой он кое-что понимал. Он преуспел, и его дети появились на свет далеко не нищими.

Мой дедушка умер в 1925 году. Все наследство досталось дяде Отто, которому тогда было двадцать лет. Он переехал в Касд Рок и начал спекулировать недвижимостью. Занимаясь лесом и землей, он через несколько лет сколотил себе приличный капитал. Он купил себе большой дом на Касл Хилл, завел слуг и наслаждался своим положением молодого, сравнительно красивого (\"сравнительно\" добавлено из-за того, что он носил очки) и чрезвычайно привлекательного для женщин холостяка. Никто не называл его странным. Это произошло позднее.

Он получил травму во время катастрофы, когда ему было двадцать девять лет. Не такую уж и тяжелую, но травма есть травма. Он прожил в своем большом доме на Касл Хилл до 1933 года, затем продал его, так как на рынок были выброшены огромные лесные угодья по смехотворно низкой цене, и ему безумно хотелось их купить. Земли эти принадлежали компании \"Нью Ингленд Пейпер\".

\"Нью Ингленд Пейпер\" существует и сегодня, и если вы пожелаете приобрести ее акции, то я одобрю ваш выбор. Но в 1933 году компания распродавала огромные куски земли по демпинговым ценам в отчаянном усилии удержаться на плаву.

Сколько земли купил мой дядя? Подлинный документ был утерян, а мнения рознятся. Но все сходятся на том, что у него было больше четырех тысяч акров. Большинство угодьев было расположено в Касл Роке, но некоторые простирались и до Уотерфорда и до Харлоу. Когда разразился кризис, \"Нью Ингленд Пейпер\" предлагала землю по цене два доллара пятьдесят центов за акр при условии, что покупатель купит сразу все.

Цена всей земли составляла примерно десять тысяч долларов. Дядя Отто не мог внести всю сумму один, поэтому он нашел себе партнера, янки по имени Джордж Маккатчен. Вам, должно быть, известны имена Шенка и МакКатчена, если вы живете в Новой Англии. Компанию давным давно уже купили другие владельцы, но остались еще скобяные лавки \"Шенк и Маккатчен\" в сорока городах Новой Англии и лесные склады \"Шенк и Маккатчен\" от Сентрал Фолз до Дерри.

Маккатчен был дородным мужчиной с большой черной бородой. Как и мой дядя Отто, он носил очки. Как и дядя Отто, он получил в наследство кое-какой капитал. Капитал, должно быть, был не таким уж и маленьким, так как вместе с дядей Отто они купили землю без всяких проблем. Оба они в душе были пиратами и неплохо ладили друг с другом. Их партнерство продолжалось двадцать два года, как раз до того года, когда я родился, и дела их всегда шли превосходно.

Но все началось с покупки этих четырех тысяч акров. Они обследовали их на грузовике МакКатчена, разъезжая по лесным дорогам и просекам, большую часть времени ползя на первой передаче, трясясь по колеям и расплескивая лужи. Маккатчен и дядя Отто управляли грузовиком по очереди, два молодых человека, которые вынырнули крупными землевладельцами из темных глубин Великой Депрессии.

* * *

Не знаю, откуда у МакКатчена взялся этот грузовик. Это был \"Крессуэлл\", если это имеет хоть какое-нибудь значение. Таких моделей уже не выпускают. У него была огромная кабина, выкрашенная в ярко-красный цвет, широкие подножки и электрический стартер. Если стартер отказывал, грузовик можно было завести ручкой, но в случае неосторожности ручка могла дернуться и сломать вам плечо. Длина кузова с прямыми бортами составляла двадцать футов, но лучше всего я помню нос грузовика. Он был такого же кроваво-красного цвета. Чтобы добраться до мотора, надо было поднять две стальные крышки, одну слева, другую справа. Радиатор был расположен на уровне груди взрослого мужчины. Это была отвратительная, чудовищная машина.

Грузовик МакКатчена сломался и был отремонтирован. Затем сломался еще раз, и его вновь починили. Когда \"Крессуэлл\" отказал окончательно, это был настоящий спектакль.

Однажды в 1953 году Маккатчен и дядя Отто ехали по шоссе Блэк Хенри и, по собственному признанию дяди Отто, были \"пьяны, как свиньи\". Дядя Отто врубил первую передачу, чтобы взобраться на Троицин Холм. Само по себе это действие было правильным, но в том состоянии, в котором он был, дядя Отто и не подумал врубить другую передачу, когда они начали спускаться с другой стороны холма. Старый и изношенный двигатель \"Крессуэлла\" перегрелся. Ни Маккатчен ни дядя Отто не заметили, как стрелка термометра зашла за красную отметку. В самом конце спуска раздался взрыв, сорвавший крылья грузовика, превратившиеся в крылья красного дракона. Колпачок радиатора взлетел в небо, как ракета. Все потонуло в клубах пара. Забило фонтаном масло, заливая ветровое стекло. Дядя Отто выжал до отказа тормозную педаль, но у \"Крессуэлла\" в последний год подтекала тормозная жидкость, и педаль провалилась безо всякого результата. Он не видел, куда едет, и съехал с дороги в канаву, а потом выехал на поле. Если бы \"Крессуэлл\" заглох, то все было бы еще ничего, но мотор продолжал работать. Сначала выйдет один поршень, потом два других, словно шутихи в день независимости.

Один из них, рассказывал дядя Отто, просадил дверь с его стороны и распахнул ее настежь. В образовавшуюся дыру можно было просунуть кулак. Они остановились на краю поля. Им бы открылся замечательный вид на Белые горы, если бы ветровое стекло не было забрызгано маслом.

Это было концом путешествий для \"Крессуэлла\" Мак-Катчена, он уже никогда не сдвинулся с этого поля. Никаких протестов со стороны хозяина поля не последовало, оно, разумеется, принадлежало им самим. Совершенно протрезвев от пережитого, парочка выбралась из грузовика, чтобы оценить понесенный ущерб. Ни один из них не был механиком, но это и не требовалось для того, чтобы понять, что рана оказалась смертельной. Дядя Отто был потрясен — во всяком случае, так он сказал моему отцу — и предложил заплатить за грузовик. Джордж Мак Катчен попросил его перестать нести чушь. Маккатчен пришел в какой-то экстаз. Он посмотрел на поле, на горы вдали и решил, что это место как раз подходит для того, чтобы построить уединенное жилище. Именно это он и сообщил дяде Отто тоном, который обычно приберегают для момента религиозного обращения. Они вместе вернулись на дорогу и доехали до Касл Рока на грузовике пекарни Кашмена, который, как раз проезжал мимо. Мак Катчен сказал как-то моему отцу, что во всем происшедшем он усматривает перст Божий. Ведь он искал подходящее место, а оно все это время поджидало его на поле, мимо которого они проезжали три-четыре раза в неделю, не удосуживаясь бросить на него взгляд. Рука Бога, — уточнил он, не зная о том, что умрет на этом самом поле через два года, придавленный носом своего собственного самосвала, самосвала, который после его смерти перешел в собственность дяди Отто.

Маккатчен нанял Билли Додда, чтобы он прицепил \"Крессуэлл\" к своей машине и развернул его носом к дороге. По его словам, для того чтобы он мог смотреть на него всякий раз, проезжая мимо, и думать о том, что когда Билли Додд вторично прицепит грузовик и оттащит его уже навсегда, будет самое время копать ему могилу. Он был в чем-то сентиментальным, но он был не из таких, кто из-за своей сентиментальности был готов потерять хотя бы доллар. Когда через год появился человек по имени Беккер и предложил купить колеса \"Крессуэлла\", с шинами и со всем остальным, так как они подходили по размеру к его машине, Маккатчен содрал с него двадцать долларов как нечего делать. Обратите внимание на то, что к тому времени его состояние перевалило за миллион долларов. Он также велел Бейкеру поставить грузовик на вкопанные в землю бревна. Он сказал, что ему не хотелось бы проезжать мимо и видеть, как его грузовик все глубже и глубже погружается в землю, словно какой-нибудь бесхозный хлам. Бейкер сделал это. Через год \"Крессуэлл\" сполз с бревен и придавил МакКатчена до смерти. Старики с удовольствием рассказывали эту историю, неизменно выражая в конце надежду, что Маккатчен хорошо повеселился на те двадцать долларов, которые он получил за колеса.

Я вырос в Касл Роке. Когда я родился, мой отец работал на Шенка и МакКатчена уже почти десять лет, и грузовик, перешедший к дяде Отто вместе со всем другим имуществом МакКатчена, был вехой в моей жизни. Моя мама покупала продукты в магазине Уоррена в Бриджтоне. Туда надо было добираться по шоссе Блек Хенри. Каждый раз, когда мы отправлялись, я смотрел на грузовик, возвышавшийся в поле на фоне Белых гор. Он уже не был подперт бревнами — дядя Отто сказал, что одного несчастного случая достаточно — но сама мысль о связанном с ним происшествии уже внушала мальчику в коротких штанишках непреодолимый ужас.

Он стоял там летом на склоне, окруженном с трех сторон дубами и вязами, стоявшими на границе поля, словно факельщики. Он стоял там зимой, окруженный сугробами, доходившими иногда до его выпуклых фар, так что грузовик делался похожим на мастодонта, увязающего в зыбучих песках. Весной, когда поле превращалось в настоящее болото из мартовской грязи, и было непонятно, как он не утонет в нем. Если бы не подпирающий его хребет солидного валуна, так бы оно, наверное, и случилось. Времена года менялись, года шли, а он оставался на месте.

Мне даже раз пришлось побывать внутри. Однажды отец остановился на обочине (мы направлялись на Фрайбургскую ярмарку), взял меня за руку и повел в поле. Мне кажется, это было в 1960 или в 1961 году. Я смертельно боялся грузовика. Я слышал истории о том, как он скатился с бревен и раздавил дядиного компаньона. Я слышал все эти россказни в парикмахерской, спрятавшись за журналом \"Лайф\", который я не в силах был читать, и слушая, как мужчины говорили о том, как его раздавило и о своих надеждах, что старина Джорджи хорошо повеселился на двадцать долларов, вырученных от продажи колес. Один из них — по-моему, это был Билли Додд, отец чокнутого Фрэнка — сказал, что Маккатчен выглядел как \"тыква, лопнувшая под тракторным колесом\". Это видение преследовало меня месяцами… но моему отцу это, конечно, было невдомек.

Отец подумал, что мне понравится забраться в кабину старого грузовика. Он заметил, как я смотрю на него каждый раз, когда мы проезжаем мимо, и, как мне кажется, принял мой ужас за восхищение.

Я помню сумрачный запах ветра, немного горький, немного резкий. Я помню серебристый отлив сухой травы. Я помню шорох наших шагов, но лучше всего я помню нависающий надо мной самосвал, вырастающий все больше и больше, оскал его радиатора, кроваво-красный цвет краски, затуманенный взор ветрового стекла. Я помню, как меня захлестнула волна страха, еще более сумрачная и холодная, чем осенний ветер, когда отец взял меня подмышки и посадил меня в кабину: \"Поезжай на ней в Портленд, Квентин, ну же, заводи!\" Я помню, как ветер омывал мое лицо, пока отец поднимал меня вверх, и как затем его чистый запах сменился запахами масла потрескавшейся кожи, мышиного помета и… я готов поручиться… крови. Я помню, как я пытался удержать слезы, пока отец стоял и улыбался мне. уверенный в том, что доставляет мне волнующее переживание. И так оно и было на самом деле, но не так, как он себе это представлял. Я понял с абсолютной ясностью, что сейчас он отойдет или по крайней мере отвернется, и тогда грузовик сожрет меня, просто-напросто сожрет меня живьем. А потом выплюнет меня пережеванным, изломанным и… и словно бы лопнувшим. Как тыква под тракторным колесом.

Я начал плакать, и мой отец, лучший из всех, спустил меня вниз, успокоил меня и отнес назад к машине.

Он нес меня на руках, и через его плечо я мог смотреть на удаляющийся грузовик, гигантский радиатор которого зловеще нависал над полем. Черная круглая дыра, через которую, по словам дяди Отто, вылетел цилиндр, напомнила мне безобразно пустую глазницу, и мне захотелось сказать отцу, что я почувствовал запах крови и поэтому заплакал. Но я е знал, как это сделать. Мне кажется, он все равно бы не поверил мне.

Я был пятилетним мальчиком, верящим в Санта Клауса, и также твердо я уверовал в то, что чувство страха, охватившее меня, когда отец запихнул меня в кабину грузовика, исходило от самого грузовика. Двадцать два года мне понадобилось, чтобы понять, что не \"Крессуэлл\" убил Джорджа МакКатчена. Мой дядя Отто убил его.

\"Крессуэлл\" был вехой в моей жизни, но он также занимал заметное место в сознании всей округи. Если вы объясняли кому-нибудь, как добраться из Бриджтона в Касл Рок, то обязательно упоминали, что примерно через три мили после сворота с одиннадцатого шоссе слева от дороги будет стоять старый красный грузовик, и если вы увидите его, значит, вы на правильном пути. Туристы часто останавливались на вязкой обочине (иногда их машины застревали там, доставляя всем огромное веселье) и фотографировали Белые горы с грузовиком дяди Отто на переднем плане, для большей живописности. Долгое время отец называл \"Крессуэлл\" \"туристическим мемориалом на Троицыном холме\", но вскоре перестал это делать. К тому времени наваждение дяди Отто зашло уже слишком далеко, чтобы можно было шутить по этому поводу.

Такова предыстория. Теперь переходим к тайне.

То, что именно он убил МакКатчена, для меня ясно как день. \"Он был как лопнувшая тыква\", — говорили завсегдатаи парикмахерской. Один из них добавлял: \"Готов побиться об заклад, что он распростерся перед грузовиком, как эти козлы-арабы, которые молятся своему дурацкому Аллаху. Я прямо вижу его в тот момент. Они оба были чокнутыми, оба. Если не верите мне, посмотрите, как кончил Отто Шенк. Прямо через дорогу в маленьком домике, который он думал подарить городу, чтобы устроить там школу. Сумасшедший, как какая-нибудь дерьмовая крыса\".

Все это сопровождалось кивками и понимающими взглядами, потому что к тому времени они уверились в том, что дядя Отто был странноват, но ни один из старых сплетников не увидел в нарисованной картине — \"распростерся перед грузовиком, как эти козлы-арабы, которые молятся своему дурацкому Аллаху\" — ничего подозрительного или странного.

Маленький город всегда живет слухами. Людей объявляют ворами, распутниками, браконьерами и обманщиками на основе скуднейшей информации и широчайших обобщений. Мне кажется, часто слух рождается просто от скуки. Я думаю, что всю эту среду маленького городка, которую описывало столько писателей от Натаниэля Готорна до Грейса Металиоса, нельзя назвать отвратительной только по одной причине: все эти слухи, рождающиеся на улице, в парикмахерской, в бакалейной лавке как-то странно наивны. Такое чувство, что эти люди во всем склонны видеть злобу и глупость, и готовы даже приписать их лишенному этих недостатков человеку, но настоящее, сознательно совершенное зло может оказаться незамеченным ими, даже когда оно висит у них прямо под носом, совсем как ковер-самолет в одной из волшебных сказок эти козлов-арабов.

Как я догадался, что он это сделал? — спросите вы меня. Только потому, что он был с МакКатченом в тот день? Нет. Я понял это по его отношению к грузовику. К \"Крессуэллу\". Когда наваждение начало одолевать его, он переехал в тот маленький домик, прямо через дорогу от грузовика… Но даже тогда, особенно в последние годы своей жизни, он смертельно боялся, что в один прекрасный день грузовик переползет через дорогу и…

Я думаю, дядя Отто заманил МакКатчена в поле разговорами о его строительных планах. Маккатчен всегда был готов часами рассуждать о своем доме и о приближающемся отходе от дел. Они получили выгодное предложение от гораздо более крупной компании — я не упомяну ее названия, но оно наверняка вам знакомо — и Маккатчен хотел принять его. Дядя Отто был против. Тихая борьба по этому поводу продолжалась между ними с весны. Я думаю, что это несогласие и послужило причиной желания дяди Отто избавиться от своего партнера.

Я думаю, мой дядя подготовился ко всему следующим образом: во-первых, он подкопал бревна, на которых стоял грузовик, а во-вторых, положив что-то на землю прямо перед носом грузовика, где Маккатчен обязательно должен был увидеть эту вещь.

Какую вещь? Я не знаю. Что-нибудь яркое. Бриллиант? Или всего лишь осколок стекла? Это не имеет значения. Она вспыхивает и сияет на солнце. Возможно, Маккатчен замечает ее. Если же нет, то будьте уверены, что дядя Отто обратит его внимание на нее. Что это там такое? — спрашивает он, указывая пальцем. Не знаю, — говорит Маккатчен и торопится взглянуть.

Маккатчен опускается на колени прямо перед \"Крессуэллом\", наподобие этих козлов-арабов, которые молятся своему Аллаху, и пытается выковырять эту вещь из земли. В это время дядя небрежно прогуливается и подходит к грузовику сзади. Один мощный толчок, и он расплющивает МакКатчена, Маккатчен лопается, как тыква.

По моим подозрениям, он был слишком законченным пиратом в душе, чтоб умереть мгновенно. Воображение подсказывает мне, как он лежит, придавленный носом грузовика, и кровь течет у него из носа, изо рта и из ушей. Лицо его бело, как бумага, глаза потемнели, он просит дядю помочь ему, помочь побыстрее. Просит… затем умоляет… и наконец проклинает моего дядю, обещая, что достанет его хоть из-под земли и покончит с ним. А мой дядя стоит и смотрит, засунув руки в карманы, ожидая, когда все будет кончено.

Вскоре после смерти МакКатчена мой дядя стал вести себя так, что завсегдатаи парикмахерской сначала назвали это странным, потом ненормальным, а потом чертовски загадочным. То, что сделало его сумасшедшим, \"как дерьмовая крыса\", пользуясь жаргоном парикмахерской, проявилось потом в полной мере, но, похоже, ни у кого нет сомнений, что начались его странности примерно в то же время, когда умер Джордж Маккатчен.

В 1965 году дядя Отто построил небольшой однокомнатный дом через дорогу от грузовика. Много было разговоров о том, что старина Отто Шенк собирается устроить там, у Троицына холма рядом с шоссе, но когда выяснилось, что это — подарок городу, новое здание школы, которую он просил назвать в честь его покойного компаньона, всеобщему удивлению не было предела.

Городские власти Касл Рока были поражены. Впрочем, поражены были все. Почти все в Касл Роке в свое время ходили примерно в такие же однокомнатные школы (или думали, что ходили, а это примерно то же самое). Но к 1965 году ни одной однокомнатной школы в Касл Роке на осталось. Последняя из них, школа Касл Ридж, закрылась около года назад. К тому времени в городе была выстроена на окраине начальная школа из стекла и шлакоблоков, а на Карбайн-стрит была открыта прекрасная новая средняя школа. В результате своего эксцентричного предложения дядя Отто преодолел одним прыжком расстояние межу \"странным\" и \"чертовски загадочным\".

Власти послали ему письмо (никто не осмелился увидеться с ним лично), в котором поблагодарили его и выразили надежду, что он будет также заботиться о нуждах города и в будущем, но отклонили однокомнатную школу под предлогом, что в городе и так уже вполне достаточно школ. Дядя Отто впал во все возрастающее бешенство. Заботиться о нуждах города в будущем? кричал он моему отцу. Ну что ж, он позаботится о них, но не так, как им бы того хотелось. Он не вчера родился. Он может отличить ястреба от ручной пилы. И если они собираются соревноваться с ним в том, кто ссыт дальше, то он покажет им, что может ссать как хорек, выдувший бочонок пива.

\"Что же ты собираешься делать?\" — спросил его мой отец. Они сидели за столом на кухне у нас дома. Моя мать ушла с шитьем наверх. Она говорила, что ей не нравится дядя Отто. Она говорила, что от него воняет, как от человека, принимающего ванну раз в месяц. \"И это богатый человек\", — всегда добавляла она с презрением. Мне кажется, его запах ей действительно не нравился, но дело было не только в этом. Дело было в том, что она боялась его. В 1965 году дядя Отто стал выглядеть \"чертовски загадочно\", да и действовать стал таким же образом. Он расхаживал по городу в зеленых рабочих брюках на подтяжках, в байковой нижней рубахе и больших желтых ботинках. Глаза его устремлялись в непонятном направлении, когда он говорил.

\"Что?\"

\"Что ты собираешься делать с этим домом теперь?\"

\"Я буду жить в этой сучьей дыре\", — отрезал дядя Отто и привел свое намерение в исполнение.

История последних лет его жизни не займет много времени. Он страдал от того мрачного вида душевной болезни, о котором так часто пишут в бульварных газетах. Миллионер умирает от недоедания в многоквартирном доме. Нищенка была богата, — подтвердили банковские записи. Позабытый всеми банковский магнат умирает в одиночестве.

Он переехал в маленький красный домик — позднее цвет выцвел до бледно-розового — уже на следующей неделе. Никакие доводы моего отца не могли выкурить его оттуда. Через год он продал дело, ради сохранения которого он, как я полагаю, убил человека. Его странности возросли в числе, но деловая хватка не оставила его, и он продал дело с большой выгодой.

Таков был мой дядя Отто, состояние которого составляло около семи миллионов долларов и который жил в крошечном домике на шоссе Блек Хенри. Его городской дом был заперт, окна закрыты ставнями. В то время он уже начал путь от \"чертовски загадочного\" к \"сумасшедшему, как какая-нибудь дерьмовая крыса\". Следующий шаг на этом пути выражался короткой, менее выразительной, но более зловещей фразой \"может быть опасен\". Следующим шагом, как правило, является погребение.

В своем роде дядя Отто стал таким же неподвижным объектом, как и грузовик через дорогу, но я сомневаюсь, чтобы кто-то из туристов стал останавливаться, чтобы сделать его фотографию. Он отрастил бороду, которая была скорее желтой, чем белой, словно пропиталась никотином от его сигарет. Он стал очень толстым. У него появился второй подбородок, и в складках его всегда была грязь. Люди часто видели, как он стоит на пороге его странного маленького домика, просто неподвижно стоит, смотрит на шоссе и на то, что находится по другую сторону от него.

На грузовик, его грузовик.

Когда дядя Отто перестал появляться в городе, именно мой отец не позволил ему умереть в одиночестве от голода. Он приносил ему провизию каждую неделю, покупая ее на свои собственные деньги. Дядя Отто ни разу не вернул ему ни цента, возможно, ему это просто не приходило в голову. Папа умер за два года до смерти дяди Отто. Деньги дяди Отто отошли факультету лесного хозяйства Мэйнского университета. Я думаю, они были довольны. Во всяком случае, если учесть величину суммы, этого следовало ожидать.

Когда я получил права в 1972 году, я часто стал завозить недельную провизию. Поначалу дядя Отто смотрел на меня с некоторым подозрением, но понемногу начал оттаивать. Через три года он впервые сказал мне о том, что грузовик медленно подползает к дому.

Я тогда уже был студентом Мэйнского университета, но приехал домой на летние каникулы и вновь взялся за еженедельную доставку продуктов. Дядя Отто сидел за столом, курил, смотрел, как я выкладывал консервы и слушал мою болтовню. Мне показалось, что он забыл, кто я такой. Иногда это было заметно, но… возможно, он притворялся. А однажды он заставил меня поледенеть, спросив \"Это ты, Джордж?\", когда я подходил к дому.

В тот день в июле 1975 года он прервал мои попытки завязать обычный разговор внезапным и резким вопросом: \"Что ты думаешь вон о том грузовике, Квентин?\"

Внезапность вопроса вырвала у меня искренний ответ: \"Я промочил штаны в кабине грузовика, когда мне было пять лет\", — ответил я. \"Думаю, если б я забрался в него сейчас, я сделал бы то же самое\".

Дядя Отто хохотал долго и оглушительно. Я обернулся и посмотрел на него с удивлением. Я не мог вспомнить, слышал ли я когда-нибудь раньше, как он смеется. Смех закончился припадком кашля, от которого его щеки покраснели. Затем он посмотрел на меня блестящими глазами.

\"Подойди поближе, Квентин\", — сказал он.

\"Что, дядя Отто?\" — спросил я. Я подумал, что он опять собирается совершить один из своих странных прыжков от одной темы к другой и сказать, что Рождество приближается, иди что скоро будет конец тысячелетия, или что в ближайшем будущем состоится второе пришествие.

\"Этот чертов грузовик\", — сказал он, глядя на меня спокойным, пристальным, доверительным взглядом, который мне не очень-то понравился, — \"становится ближе с каждым годом\".

\"Вот как?\" — спросил я с осторожностью, думая, что столкнулся с новой и очень неприятной навязчивой идеей. Я взглянул на \"Крессуэлл\", стоящий через дорогу среди стогов сена на фоне Белых гор, и… на одно безумное мгновение мне действительно показалось, что он приближается. Потом я моргнул, и иллюзия исчезла. Грузовик, разумеется, стоял на том же самом месте, где и всегда.

\"Да\", — сказал он. \"По чуть-чуть приближается с каждым годом\".

\"Может быть, вам необходимы очки. Я лично не замечаю никакой разницы, дядя Отто\".

\"Ну разумеется, ты не замечаешь!\" — отрезал он. \"Ты же не замечаешь движения часовой стрелки у себя на часах, не так ли? Сукин сын движется слишком медленно, чтобы можно было это заметить… если не смотреть на него очень долго. Как я на него смотрю\". Он подмигнул мне, и я поежился.

\"С чего бы ему двигаться?\" — спросил я.

\"Он хочет добраться до меня, вот с чего\", — сказал он. \"Я все время о нем думаю. Однажды он заявится сюда, и мне придет конец. Он придавит меня, как уде придавил Мака, и мне придет конец\".

Я испугался очень сильно. Больше всего, я думаю, меня испугал его рассудительный тон. \"Надо вам перебраться обратно в город, если он беспокоит вас, дядя Отто\", — сказал я, и вы никогда бы не определили по моему тону, что спина моя покрыта мурашками.

г ^

Он взглянул на меня… а потом через дорогу на грузовик. \"Не могу, Квентин\", — сказал он. \"Иногда человек должен просто оставаться на месте и ждать\".

\"Ждать чего, дядя Отто?\" — спросил я, подумав, что он, должно быть, имеет ввиду грузовик.

\"Судьбу\", — ответил он и снова подмигнул мне… Но выглядел он испуганно.

У моего отца в 1979 году началась болезнь почек, которая ненадолго отпустила его за несколько дней до того, как окончательно его прикончить. Во время моих визитов в больницу в конце того года отец и я много говорили о дяде Отто. У отца были некоторые подозрения по поводу того, что действительно приключилось тогда, в 1955 году, легкие сомнения, легшие в основу моих тяжелых подозрений. Мой отец не подозревал, насколько серьезным и глубоким стало у дяди Отто наваждение, связанное с грузовиком. Дядя Отто стоял на крыльце целыми днями и смотрел на него. Смотрел на него как человек, наблюдавший за своими часами, чтобы заметить движение часовой стрелки.

К 1981 году дядя Отто растерял свои последние мозги. Более бедный человек давно бы уже попал в сумасшедший дом, но миллионы в банке могут стать хорошим поводом для того, чтобы смотреть сквозь пальцы на многие странности, особенно если достаточно большое число людей предполагает, что в завещании чокнутого может найтись место и для муниципалитета. Но даже несмотря на это в 1981 году люди начали поговаривать о том, что надо отправить дядю Отто в сумасшедший дом для его же блага. Простая, убийственная фраза \"может быть опасен\" начала преобладать над \"сумасшедшим, как какая-нибудь дерьмовая крыса\". Он выходил помочиться прямо к дороге, вместо того чтобы воспользоваться своей уборной позади дома. Иногда, выйдя по нужде, он грозил кулаком \"Крессуэллу\", и не один человек, проезжавший мимо на машине, утверждал, что он грозил кулаком ему.

Грузовик на фоне живописных Белых гор — это одно. Дядя Отто, переходящий дорогу с болтающимися у колен подтяжками — это совсем другое. Его уже никак нельзя было назвать туристической достопримечательностью.

Я уже носил деловой костюм, а не голубые джинсы, которые были на мне в то время, когда я начал возить продукты дяде Отто, и тем не менее я продолжал делать это. Я также пытался убедить его, чтобы он перестал справлять свою нужду у дороги, по крайней мере летом, когда его мог увидеть кто угодно.

Я не мог заставить его услышать мои слова. Он просто не мог беспокоиться о таких пустяках, когда ему постоянно надо было думать грузовике. Его беспокойство по поводу \"Крессуэлла\" переросло в настоящую манию. Он заявлял, что грузовик уже перебрался а другую сторону дороги и сейчас находится у него во дворе.

\"Я проснулся прошлой ночью около трех, и он был у меня прямо перед окном, Квентин\", — сказал он. \"Я видел, как он стоял не дальше шести футов от меня, и луна отражалась в ветровом стекле. Мое сердце чуть не остановилось, Квентин. Оно чуть не остановилось\".

Я вывел его на улицу и показал ему, что грузовик стоит на прежнем месте, на том самом поле через дорогу, где Маккатчен собирался построить себе дом. Это ни к чему не привело.

\"Это все, что ты способен увидеть, парень\", — произнес он с бесконечным, диким презрением. Сигарета тряслась у него в руке, глаза вращались. \"Это все, что ты способен увидеть\".

\"Дядя Отто\", — сказал я, пытаясь пошутить, — \"что видишь, то и получаешь\".

Казалось, он не услышал ни слова.

\"Сукин сын почти достал меня\", — прошептал он. Я почувствовал холодок. Он не выглядел сумасшедшим. Несчастным, да, испуганным, разумеется… но не сумасшедшим. На мгновение я вспомнил, как отец подсаживал меня в кабину грузовика. Я вспомнил, как она пахла маслом, кожей… и кровью. \"Он почти достал меня\", — повторил он.

А через три недели \"почти\" уже не понадобилось.

Именно я нашел его. Это было в среду вечером, и я выехал с двумя сумками продуктов на заднем сиденье, как делал почти каждую среду. Был жаркий, туманный вечер. Время от времени в отдалении грохотал гром. Я помню, как я нервничал, пока ехал по шоссе Блек Хенри на своем \"Понтиаке\". Я был почему-то уверен, что что-то должно случиться, но пытался убедить себя, что причина этого чувства — всего лишь низкое атмосферное давление.

Я преодолел последний поворот, и как только дом дяди попал в поле моего зрения, у меня возникла чертовски странная галлюцинация: на секунду мне показалось, что этот проклятый грузовик действительно стоял прямо во дворе, огромный, неуклюжий, проржавевший. Я приготовился нажать на тормоз, но прежде чем дотронуться до педали, я моргнул, и иллюзия рассеялась. Но я знал, что дядя Отто умер. Никаких вспышек, никаких озарений, только простая уверенность. Я знал это также хорошо, как расстановку мебели в моей комнате.

Я в спешке въехал во двор и выбрался из машины, даже не захватив с собой продукты.

Дверь была открыта, он никогда не запирал ее. Я спросил его однажды, почему, и он объяснил мне терпеливо, так, как обычно объясняют дураку какой-нибудь очевидный факт, что запертая дверь не сможет остановить \"Крессуэлл\".

Он лежал на кровати, которая была расположена в левой части комнаты (кухня была справа). Он лежал там в своих зеленых брюках и байковой нижней рубахе, и его открытые глаза были остекленевшими. Я не думаю, что он умер более двух часов назад. Не было ни мух, ни запаха, несмотря на то что день был чертовски жарким.

\"Дядя Отто?\" — произнес я тихо, не ожидая ответа. Живые люди не имеют обыкновения просто так лежать на кровати неподвижно и с выпученными глазами. Если я что и чувствовал, то этим чувством было облегчение. Все было кончено.

\"Дядя Отто?\" Я приблизился к нему. \"Дядя…\"

И только тогда я заметил, каким странно бесформенным выглядело его лицо, каким распухшим и перекошенным. Только тогда я заметил, что глаза его не просто выпучены, а в буквальном смысле вылезли из орбит. Но смотрели они не на дверь и не в потолок. Они были скошены на маленькое окно у него прямо над кроватью.

Я проснулся прошлой ночью около трех, и он был у меня прямо перед окном, Квентин. Он почти достал меня.

Он был похож на лопнувшую тыкву, — услышал я голос одного из старых сплетников, спрятавшись за журналом \"Лайф\" и вдыхая запах парикмахерской.

Почти достал меня, Квентин.

В комнате чувствовался какой-то запах. Не запах парикмахерской и даже не запах грязного старого человека.

Пахло машинным маслом, как в гараже.

\"Дядя Отто?\" — прошептал я, и пока я шел к кровати, мне казалось, что я уменьшаюсь. Уменьшался не только мой рост, но и мой возраст. Вот мне уже снова двадцать, пятнадцать, десять, восемь, семь, шесть… и, наконец, пять. Я увидел, как моя дрожащая маленькая ручка тянется к его распухшему лицу. И вот моя рука дотронулась до его лица, ощупывая его, и я взглянул вверх и увидел в окне сияющее лобовое стекло \"Крессуэлла\" — и хотя это продолжалось всего одно мгновение, я готов поклясться на Библии, что это не было галлюцинацией. \"Крессуэлл\" был там, в окне, менее, чем в шести футах от меня.

Я провел пальцем по щеке дяди Отто, мой большой палец был прижат к другой щеке. Я, вероятно, хотел ощупать это странное вздутие. Когда я впервые увидел грузовик в окне, моя рука попыталась сжаться в кулак, забыв о том, что лежит на лице трупа.

В тот момент грузовик исчез из окна, как дым — или как приведение, которым, я полагаю, он и был. В тот же самый момент я услышал ужасный лопающийся звук. Горячая жидкость хлынула мне на руку. Я посмотрел вниз, чувствуя под рукой не только влажную, мягкую плоть, но и что-то тяжелое и угловатое. Я посмотрел вниз и увидел. Именно в тот момент я начал кричать. Масло лилось у дяди Отто изо рта и из носа. Масло текло у него из уголков глаз, как слезы. То самое машинное масло, которое продается в пятигаллоновых пластиковых канистрах и которое Маккатчен всегда заливал в \"Крессуэлл\".

Но там было не только масло. Что-то торчало у него изо рта.

Я продолжал кричать, но в течение некоторого времени я был не в силах сдвинуться с места, не в силах убрать испачканную в масле руку с его лица, не в силах отвести глаза от той большой сальной штуки, которая торчала у него изо рта, штуки, которая так исковеркала его лицо.

Наконец паралич отпустил меня и я вылетел пулей из дома, продолжая кричать. Я подбежал по двору к моему \"Понтиаку\", зашвырнул свое тело внутрь и рванул с места. Продукты, предназначенные для дяди Отто, упали с заднего сиденья на пол. Яйца разбились.

Удивительно, как я не разбился на первых двух милях пути — я взглянул на спидометр и увидел, что еду со скоростью свыше семидесяти миль в час. Я остановился и начал глубоко дышать, до тех пор пока не сумел обрести хоть какое-то самообладание. Я начал понимать, что не могу оставить дядю Отто в том виде, в котором я его нашел. Это вызовет слишком много вопросов. Я должен был вернуться.

И кроме того, я должен признаться, что какое-то дьявольское любопытство овладело мной. Сейчас мне хотелось бы, чтобы этого не было, чтобы я мог устоять против него. Пусть бы они задавали свои вопросы. Но я вернулся. Я стоял у двери минут пять. Я стоял на том же самом месте и почти в той же позе, что и дядя Отто, и смотрел на грузовик. Я стоял там и пришел к выводу, что грузовик чуть-чуть сдвинулся. Совсем чуть-чуть.

Потом я вошел внутрь.

Первые несколько мух жужжали над его лицом. Я увидел масляные отпечатки пальцев у него на щеках: отпечаток большого пальца — на левой и три других пальца — на правой. Я нервно взглянул на окно, в котором я видел нависающий \"Крессуэлл\"… а затем я подошел к его кровати. Я вынул платок и вытер свои отпечатки. Затем я наклонился и открыл рот дяди Отто.

Оттуда выпала свеча зажигания, старой конструкции, почти такого же размера, как кулак циркового силача.

Я взял ее с собой. Сейчас мне хотелось бы, чтобы я не сделал этого тогда, но, разумеется, я был в шоковом состоянии. В чем-то было бы лучше, если бы эта штука не была у меня в кабинете, где я могу смотреть на нее, брать ее в руки, подбрасывать, когда мне захочется. Свеча зажигания 1920-го года выпуска, выпавшая изо рта дяди Отто.

Если бы она не была здесь, если бы я не захватил ее с собой, убегая во второй раз из маленького однокомнатного домика, я, возможно, начал бы уверять себя в том, что все это — не только тот момент, когда я выехал из-за поворота и увидел \"Крессуэлл\", упершийся в маленький домик, словно огромная красная собака, но все это — было всего лишь галлюцинацией. Но вот она, здесь. Она отражает свет. Она реальна. Она имеет вес. Самосвал становится ближе с каждым годом, — говорил\' он и, похоже, был прав… Но даже дядя Отто не представлял себе, насколько близко \"Крессуэлл\" может подобраться.

Общее мнение свелось к тому, что дядя Отто покончил с собой, наглотавшись масла. В течение девяти дней это было предметом удивления всего Касл Рока. Карл Даркин, владелец городского похоронного бюро и не самый молчаливый из людей, сообщил, что когда врачи делали вскрытие, они обнаружили в нем более трех кварт масла… и не только у него в желудке. Оно пропитало весь его организм. Все в городе недоумевали: что он сделал с пластиковой канистрой? Так как на месте ни одной канистры найдено не было.

Как я уже говорил, большинство тех, кто прочтут эти воспоминания, не поверят им… разве что с ними случалось что-нибудь подобное. Но грузовик все еще стоит в поле… и готов поклясться чем угодно, что все это было на самом деле.

ОСТАВШИЙСЯ В ЖИВЫХ

Рано или поздно в процессе обучения у каждого студента-медика возникает вопрос. Какой силы травматический шок может вынести пациент? Разные преподаватели отвечают на этот вопрос по-разному, но, как правило, ответ всегда сводится к новому вопросу: Насколько сильно пациент стремится выжить?

26 января.

Два дня прошло с тех пор, как шторм вынес меня на берег. Этим утром я обошел весь остров. Впрочем, остров — это сильно сказано. Он имеет сто девяносто шагов в ширину в самом широком месте и двести шестьдесят семь шагов в длину, от одного конца до другого.

Насколько я мог заметить, здесь нет ничего пригодного для еды.

Меня зовут Ричард Пайн. Это мой дневник. Если меня найдут (когда?), я достаточно легко смогу его уничтожить. У меня нет недостатка в спичках. В спичках и в героине. И того и другого навалом. Ни ради того, ни ради другого не стоило сюда попадать, ха-ха. Итак, я буду писать. Так или иначе, это поможет скоротать время.

Если уж я собрался рассказать всю правду — а почему бы и нет? Уж времени-то у меня хватит! — то я должен начать с того, что я, Ричард Пинцетти, родился в нью-йоркской Маленькой Италии. Мой отец приехал из Старого Света. Я хотел стать хирургом. Мой отец смеялся, называл меня сумасшедшим и говорил, чтобы я принес ему еще один стаканчик вина. Он умер от рака, когда ему было сорок шесть. Я был рад этому.

В школе я играл в футбол. И, черт возьми, я был лучшим футболистом из всех, кто когда-либо в ней учился. Защитник. Последние два года я играл за сборную города. Я ненавидел футбол. Но если ты из итальяшек и хочешь ходить в колледж, спорт — это единственный твой шанс. И я играл и получал свое спортивное образование.

В колледже, пока мои сверстники получали академическое образование, я играл в футбол. Будущий медик. Отец умер за шесть недель до моего окончания. Это было здорово. Неужели вы думаете, что мне хотелось выйти на сцену для получения диплома и увидеть внизу эту жирную свинью? Как по-вашему, нужен рыбе зонтик? Я вступил в студенческую организацию. Она была не из лучших, раз уж туда попал человек с фамилией Пинцетти, но все-таки это было что-то.

Почему я это пишу? Все это почти забавно. Нет, я беру свои слова обратно. Это действительно забавно. Великий доктор Пайн, сидящий на скале в пижамных штанах и футболке, сидящий на острове длиной в один плевок и пишущий историю своей жизни. Я голоден! Но это неважно. Я буду писать эту чертову историю, раз мне так хочется. Во всяком случае, это поможет мне не думать о еде.

Я сменил фамилию на Пайн еще до того, как я пошел в медицинский колледж. Мать сказала, что я разбиваю ее сердце. О каком сердце шла речь? На следующий день после того, как старик отправился в могилу, она уже вертелась вокруг еврея-бакалейщика, живущего в конце квартала. Для человека, так дорожащего своей фамилией, она чертовски поторопилась сменить ее на Штейнбруннер.

Хирургия была единственной моей мечтой. Еще со школы. Даже тогда я надевал перчатки перед каждой игрой и всегда отмачивал руки после. Если хочешь быть хирургом, надо заботиться о своих руках. Некоторые парни дразнили меня за это, называли меня цыплячьим дерьмом. Я никогда не дрался с ними. Игра в футбол и так уже была достаточным риском. Но были и другие способы. Больше всех мне досаждал Хоу Плоцки, здоровенный, тупой, прыщавый верзила. У меня было немного денег. Я знал кое-кого, кое с кем поддерживал отношения. Это необходимо, когда болтаешься по улицам. Любая задница знает, как умереть. Вопрос в том, как выжить, если вы понимаете, что я имею ввиду. Ну я и заплатил самому здоровому парню во всей школе, Рикки Брацци, десять долларов за то, что он заткнул пасть Хоу Плоцки. Я заплачу тебе по доллару за каждый его зуб, который ты мне принесешь, — сказал я ему. Рикки принес мне три зуба, завернутых в бумажную салфетку. Он повредил себе костяшки двух пальцев, пока трудился на Хоу, так что вы видите, как это могло быть опасно для моих рук.

В медицинском колледже, пока другие сосунки ходили в лохмотьях и пытались зубрить в промежутках между обслуживанием столиков в кафе, продажей галстуков и натиранием полов, я жил вполне прилично. Футбольный, баскетбольный тотализатор, азартные игры. Я поддерживал хорошие отношения со старыми друзьями. Так что в колледже мне было неплохо.

Но по-настоящему мне повезло, только когда я начал проходить практику. Я работал в одном из самых больших госпиталей Нью-Йорка. Сначала это были только рецептурные бланки. Я продавал стопочку из ста бланков одному из своих друзей, а он подделывал подписи сорока или пятидесяти врачей по образцам почерка, которые продавал ему тоже я. Парень продавал бланки на улице по десять-двадцать долларов за штуку. Всегда находилась масса кретинов, готовых купить их.

Вскоре я обнаружил, как плохо контролируется склад медикаментов. Никто никогда не знал, сколько лекарств поступает на склад и сколько уходит с него. Были люди, которые гребли наркотики обеими руками. Но не я. Я всегда был осторожен. Я никогда не попадал впросак, до тех пор пока не расслабился и пока удача не изменила мне. Но я еще встану на ноги. Мне всегда это удавалось.

Пока больше не могу писать. Рука устала, и карандаш затупился. Не знаю, почему я беспокоюсь. Наверняка кто-нибудь вскоре подберет меня.

27 января.

Лодку отнесло течением прошлой ночью, она затонула в десяти футах от северной оконечности острова. Где взять трос? Так или иначе дно напоминает швейцарский сыр после того, как лодка налетела на риф. Я уже забрал с нее все, что того стоило. Четыре галлона воды. Набор для шитья. Аптечку. Блокнот, в котором я пишу и который был предназначен для роли судового журнала. Смех да и только. Где вы слышали о спасательной шлюпке, на которой не было бы ни грамма ЕДЫ? Последняя запись была сделана 8 августа 1970 года. Да, еще два ножа, один тупой, другой очень острый, и гибрид ложки с вилкой. Я воспользуюсь ими, когда буду ужинать этим вечером. Жареная скала. Ха-ха. Ну что ж, по крайней мере я смог заточить карандаш.

Когда я выберусь с этой запачканной птичьим дерьмом скалы, я первым делом как следует разберусь с транспортной компанией, подам на них в суд. Только ради этого стоит жить. А я собираюсь жить. Я собираюсь выбраться отсюда. Так что не заблуждайтесь на этот счет. Я собираюсь выбраться.

(позже)

Когда я составлял свой инвентарный список, я забыл упомянуть о двух килограммах чистейшего героина, около трехсот пятидесяти тысяч долларов по нью-йоркским уличным ценам. Здесь он не стоит ни черта. Ну разве это не забавно? Ха-ха!

28 января.

Ну что ж, я поел, если только можно назвать это едой. На одну из скал в центре острова уселась чайка. Скалы там столпились в беспорядке, так что получилось нечто вроде горного хребта, сплошь покрытого птичьим дерьмом. Я нашел кусок камня, который удобно лег мне в руку, и подобрался к ней настолько близко, насколько осмелился. Она торчала там на скале и смотрела на меня своими блестящими черными глазами. Странно, что урчание моего живота не спугнуло ее.

Я бросил камень так сильно, как только мог, и попал ей в бок. Она громко вскрикнула и попыталась улететь, но я перебил ей правое крыло. Я понесся за ней, а она запрыгала от меня. Я видел, как кровь струйкой стекала по белым перьям. Чертова птица задала мне жару. Когда я оказался на другой стороне центральной скалы, моя нога застряла между двумя камнями, и я чуть не сломал себе лодыжку.

Наконец она начала понемногу сдавать, и я настиг ее на восточной стороне острова. Она пыталась добраться до воды и уплыть. Я схватил ее за хвост, а она повернула голову и долбанула меня клювом. Тогда я схватил ее одной рукой за ногу, а второй взялся за ее несчастную шею и свернул ее. Звук ломающейся шеи доставил мне глубокое удовлетворение. Кушать подано, сударь. Ха! Ха!

Я отнес ее в свой \"лагерь\". Но еще до того, как ощипать и выпотрошить ее, я смазал йодом рваную рану от ее клюва. На птицах чертова уйма микробов, только инфекции мне сейчас и не хватало.

С чайкой все прошло отлично. Я, к сожалению, не мог приготовить ее. Ни одной веточки, ни одной волнами прибитой доски на всем острове, да и лодка затонула. Так что пришлось есть ее сырой. Желудок тотчас же захотел извергнуть ее. Я посочувствовал ему, но не мог ему этого позволить. Я стал считать в обратном направлении, до тех пор пока приступ тошноты не прошел. Это помогает почти всегда.

Можете представить себе, что эта дрянь чуть не сломала мне щиколотку, да еще и клюнула меня. Если завтра я поймаю еще одну, надо будет ее помучить. Этой я позволил умереть слишком легко. Даже когда я пишу, я могу посмотреть вниз и увидеть на песке ее отрезанную голову. Несмотря на то, что ее черные глаза уже покрылись тусклой пленкой смерти, она словно бы усмехается мне.

Интересно, у чаек есть хоть какие-нибудь мозги?

Съедобны ли они?

29 января.