Рокси считает деньги. Можно девчонкам поручить, они уже разок это делали, и можно позвать кого-нибудь, пусть займутся, у Рокси под присмотром. Но Рокси любит считать сама. Щупать бумагу. Смотреть, как ее решения превращаются в арифметику, а та – в силу и власть.
Берни ей не раз говорил: “Если кто лучше тебя знает, куда уходят твои деньги, – считай, ты проиграла”. Деньги, они как фокус волшебный. Превращаются во что угодно. Раз, два, три – вуаля. Наркотики оборачиваются влиянием на Татьяну Москалеву, президентку Бессарабии. Способность причинять боль и вселять страх – фабрикой, и власти не полюбопытствуют, что ты там такое варишь, отчего это в полночные небеса бьет лиловатый пар.
Когда Рокси вернулась домой, у Рики и Берни были прикидки, чем бы ей заняться, – перекупщицей заделаться, допустим, или взять на себя один фасад в Манчестере, – но Рокси изложила Берни свою идею, и таких идей он не слыхивал годами. Рокси уже вычислила, чем закинуться и как смешать, чтоб держало подольше. Сидела на пригорке сутками, удолбанная в хлам, тестировала разные коктейли, которые ей намешивали папкины люди. Как нашли, что надо, – сразу поняли. Лиловый кристалл, крупный, вроде каменной соли, – химики над ним поработали, а изначально он из коры дерева дони, которое вообще-то бразильское, но и тут неплохо растет.
Один раз заправила в ноздрю чистый “блеск” без примесей – и шибанула силой на полдолины. Торгуют они не этим – слишком опасно, слишком ценно. Качественный стаф оставляют себе для личного пользования и, может, для подходящего покупателя. Торгуют уже разбодяженным. Но зашибают ничего так себе. О Матери Еве Рокси не обмолвилась родным ни словом, но благодаря новым церквям на конвейере стоят уже семьдесят верных женщин. Женщин, которые считают, что трудятся во имя Всемогущей, даруют силу Ее детям.
Раз в неделю Рокси сама отчитывается перед Берни по итогам недельной торговли. На глазах Рики с Дарреллом, если те случаются поблизости, – Рокси до фонаря. Она знает, что делает. Монки сейчас – единственные поставщики “блеска”. Деньги текут рекой. А деньги превращаются во что угодно.
По электронной почте, с секретного адреса, через десяток VPN Рокси отчитывается по итогам недельной торговли и перед Матерью Евой.
“Неплохо, – отвечает Ева. – И ты мне что-то откладываешь?”
“И тебе, и твоим, – отвечает Рокси. – Как договорились. Ты нас подняла, ты – фундамент моего богатства. Ты заботишься о нас, мы позаботимся о тебе”.
Рокси печатает и улыбается. Думает: да забирай все – это все твое.
Массовое захоронение мужских скелетов, обнаруженное в ходе недавних раскопок в Пост-Лондонской Сельской Конгломерации. Кисти удалены до наступления смерти. Отметины на черепах типичны для того периода и нанесены после наступления смерти. Датировка – около двух тысяч лет назад.
За пять лет до
Марго
Кандидат надувает щеки перед зеркалом. Перекатывает голову с плеча на плечо, открывает рот во всю ширь и говорит:
– Лаааа-ла-ла-ла-лаааа.
Ловит свой взгляд – глаза карибской, океанской синевы, – слабо улыбается и подмигивает. Одними губами говорит зеркалу:
– Мы победим.
Моррисон собирает свои заметки и, стараясь не глядеть на кандидата в упор, говорит:
– Мистер Дэндон, Дэниэл, сэр, вы победите.
Кандидат улыбается:
– Я вот только что об этом подумал, Моррисон.
Моррисон скупо улыбается в ответ:
– Потому что это правда, сэр. Вы действующий губернатор. Офис уже ваш.
Кандидату на пользу считать, что имеет место некое доброе знамение, звезды правильно сошлись. Моррисон любит по возможности подбрасывать им такие вот мелочи. Потому и хорош. Эти фокусы чуточку повышают шансы, что его чувак победит другого чувака.
Другой чувак – вообще-то чувиха, почти десятью годами моложе кандидата Моррисона, твердокаменная и трезвомыслящая, и уже которую неделю предвыборной кампании они ее за это гнобят. Ну серьезно, она же в разводе, двух девчонок воспитывает, – у такой женщины разве найдется время на политику?
Кто-то раз спросил Моррисона, как он считает, политика изменилась с тех пор… ну, понятно – с тех пор, как Изменилось Все? Моррисон склонил голову набок и сказал:
– Нет, ключевые вопросы остались прежними – достойные стратегии и достойная личность, и уверяю вас, мой кандидат располагает тем и другим в избытке.
И разглагольствовал дальше, развернув беседу вспять, на безопасный огороженный маршрут по достопримечательностям, мимо горы Образование и мыса Здравоохранение, по бульвару Ценностей и долине Героя Собственной Жизни. Но в укромных тайниках сознания Моррисон себе признавался, что да, политика изменилась. Позволь он этому одинокому голосу в глубинах черепа взять под контроль речевой аппарат – чего Моррисон в жизни не допустит, соображалка-то у него есть, – но если что, этот голос посредством речевого аппарата сказал бы так: все ждут, когда что-то случится. Мы лишь притворяемся, будто дела идут по накатанной, поскольку не знаем, как еще быть.
Кандидаты выходят на сцену, как Траволта, с отрепетированными па, зная, что прожектор нащупает и высветит все, что мерцает, – и блестки, и пот. Она с места в карьер лупит первым вопросом – Оборона. Сыплет фактами – еще бы, она не первый год рулит этой “Полярной звездой”, кандидату Моррисона хорошо бы к этому придраться, но тому ответы даются не без труда.
– Давай, – губами складывает Моррисон не понять кому: прожекторы слепят, и кандидату его не видно. – Вперед. В атаку.
Кандидат на своем ответе спотыкается – Моррисону будто заехали в живот.
Второй и третий вопросы касаются штата. Кандидат Моррисона вроде компетентен, но скучен, а это сразу смерть. К седьмому и восьмому вопросу она опять отбрасывает его на канаты, и он не отбивается, когда она говорит, что губернатор из него не выйдет – у него нет картины будущего. Моррисон уже раздумывает, может ли кандидат проиграть так безнадежно, что говно забрызгает и его, Моррисона. Впечатление такое, будто все последние месяцы он тут жрал “М&М’s” и чесал в заду.
К продолжительной рекламной паузе терять им больше нечего. Моррисон отводит кандидата в уборную и дает чем попудрить нос. Пробегается по основным тезисам и прибавляет:
– Все идет отлично, сэр, просто отлично, но, знаете… в агрессии ничего плохого нет.
Кандидат отвечает:
– Ну полно, полно, я ж не могу показать, что злюсь.
И тогда Моррисон хватает его, прямо цапает за плечо в этой кабинке и говорит:
– Сэр, вы хотите, чтоб эта женщина вас размазала? Подумайте про отца – чего бы хотел он? Выступайте за то, во что верил он, за Америку, которую хотел построить он. Сэр, подумайте, как поступил бы он.
Отец Дэниэла Дэндона, бизнес-громила и пограничный алкоголик, скончался полтора года назад. Трюк дешевый. Дешевые трюки нередко срабатывают.
Кандидат перекатывает плечами, как боксер, – и наступает второй раунд.
Кандидата словно подменили – Моррисон не знает, в коксе тут дело или в его подзуживаниях, и все равно сам себе говорит: “Да я просто красава”.
Кандидат отбивает вопрос за вопросом. Профсоюзы? Бабах. Права меньшинств? Он вещает, точно прямой потомок отцов-основателей, и выходит, что она обороняется. Хорошо. Очень хорошо.
Но тут и Моррисон, и зрители кое-что замечают. Она сжимает и разжимает руки. Будто старается сдержаться и не… да не может этого быть. Ну никак. Ее же проверяли.
А кандидата несет. Он говорит:
– Субсидии – даже ваши собственные расчеты доказывают, что цифры абсолютно не сходятся.
В зале шум, но кандидат полагает, что это зрители одобряют его мощную атаку. И решает добить:
– Мало того, что ваша стратегия не сходится, – ее вдобавок придумали сорок лет назад.
Она блестяще прошла проверку. Не может этого быть. Но ее руки стискивают края кафедры, и она твердит:
– Ну вот, вот, вот, нельзя же, вот, вот, – словно пальцем тычет в каждое проходящее мгновение, однако все понимают, чего она пытается не допустить. Все, кроме кандидата.
Кандидат наносит сокрушительный удар:
– Разумеется, вам не понять, каково придется обычным трудолюбивым семьям. Вы отдали своих дочерей на воспитание в учебные лагеря “Полярной звезды”. Вы что, совсем не любите своих девочек?
Ну все – и ее рука тянется к нему, и костяшки касаются его ребер, и она бьет.
Так-то совсем легонечко.
Он даже не падает. Отшатывается, распахивает глаза, ахает, на шаг, другой, третий пятится и обеими руками обнимает живот.
Аудитория все поняла – и живая аудитория в студии, и народ по домам; все смотрели, и видели, и поняли, что произошло.
В студии воцаряется гробовая тишина, словно все затаили дыхание, а потом накатывают, бурлят, нарастают диссонансные шепотки, громче и громче.
Кандидат пытается добормотать свой ответ, и в тот же миг модератор объявляет перерыв, и на лице Марго гримасу возмущенной, высокомерной победной агрессии сменяет страх, что сделанного не воротишь, и нарастающий сердитый, и испуганный, и недоуменный бубнеж зрителей выплескивается могучим воем, и в ту же самую секунду мы переходим к рекламе.
Перед окончанием перерыва на рекламу Моррисон осматривает кандидата, и тот возвращается на сцену лощеным, и бесстрастным, и хладнокровным, но не слишком – может, самую чуточку потрясенным и опечаленным.
Кампания у них идет гладко. Марго Клири, похоже, вымоталась. Осторожничает. В последующие дни не раз извиняется, и ее команда подбрасывает ей удачный поворот темы. Я очень ответственно отношусь к актуальной политической повестке, говорит Марго Клири. Мой поступок непростителен, но я сорвалась, лишь когда Дэниэл Дэндон солгал о моих дочерях.
Дэниэл разыгрывает истового государственного мужа. Дескать, он выше этого. Бывают люди, говорит он, которые с трудом сохраняют самообладание в непростых ситуациях, и хотя он признаёт, что его цифры были ошибочны, однако есть верный способ вести себя в таких случаях и есть способ неверный, согласитесь, Кристен? Он смеется – она тоже смеется и ладонью накрывает его руку. Разумеется, говорит она, но сейчас мы должны прерваться на рекламу, а затем посмотрим, сможет ли этот корелла назвать всех президентов, начиная с Трумэна.
Судя по опросам, Клири людей в основном ужасает. Она поступила непростительно и аморально – что ж, это лишь доказывает, что думать она не умеет. Нет, им и в голову не придет за нее голосовать. В день выборов цифры многообещающи, и жена Дэниэла уже углубляется в планы по перестройке дендрария губернаторской резиденции. Только после экзитполов они начинают подозревать неладное, да и то… ну, в смысле, не могут же они просчитаться так крупно.
Ан нет, могут. Выясняется, что избиратели наврали. Проклятый электорат: добропорядочные государственные служащие им, видите ли, вечно лгут, а сами-то – лжец на лжеце и лжецом погоняет. Уверяли, что уважают трудолюбие, преданность делу и силу духа. Что оппонентке кандидата не видать их голоса с той минуты, когда она отказалась дискутировать взвешенно и здраво. Но сотнями, тысячами, десятками тысяч заходя в кабинки для голосования, они думали: “Но вот кстати – зато она сильная. Уж она им покажет”.
– Это ошеломительная победа, – говорит блондинка с телеэкрана, – победа, изумившая и экспертов, и избирателей…
Моррисону неохота слушать дальше, но он не может перестать и выключить телевизор. Снова интервьюируют его кандидата – кандидат опечален тем, что избиратели этого великого штата не захотели снова видеть его на должности губернатора, но покоряется их мудрости. Это хорошо. Не выдавай причин – что бы ни случилось, не выдавай причин. Тебя спросят, почему ты проиграл, – не говори им ни за что, они хотят, чтоб ты ударился в самокритику. Кандидат желает своей оппонентке всяческих успехов в новой должности, будет внимательно следить за каждым ее шагом, и если она хоть на секунду позабудет об избирателях, он ей мигом напомнит.
Моррисон смотрит на экран, где Марго Клири – теперь губернатор этого великого штата – слушает овацию и говорит, что будет упорно и усердно трудиться на благо общества и признательна за представленный ей шанс. Она тоже не понимает, что здесь произошло. По-прежнему думает, будто ей надо извиняться за то, что привело ее к победе. Ошибается.
Тунде
– Объясните, – говорит Тунде, – чего вы добиваетесь.
Один мужчина из числа протестующих помахивает транспарантом. На транспаранте значится: “Справедливость для мужчин”. Остальные во всю глотку и вразнобой гикают и опять достают бутылки пиваса из кулера.
– Чего тут написано, – поясняет один. – Справедливости добиваемся. Правительство все это подстроило – вот пусть правительство и расхлебывает.
День выдался тягучий, воздух как сироп, в тени скоро добьет до 104 по Фаренгейту. Не самый подходящий денек, чтоб двинуть на протестную акцию в Тусоне, штат Аризона. Тунде приехал лишь потому, что получил анонимную наводку: мол, сегодня здесь что-то произойдет. Довольно-таки убедительно излагали, но пока что не происходит ничего.
– С интернетом у вас как, мужики? – спрашивает Тунде. – АдскийТрэш. ком, БейбаПравда, УрбанДокс – в Сети что-нибудь читаете?
Мужики трясут головами.
– Я читал статью в газете, – говорит один человек, который нынче поутру решил, видимо, побрить только левую половину лица. – Там, короче, писали, что в этой новой стране, Бессарабии, всех мужчин химически кастрируют. И с нами так же будет.
– Мне… кажется, это неправда, – говорит Тунде.
– Сам глянь – я себе статью оставил.
Мужик роется в вещмешке. На асфальт высыпаются пачка старых счетов и пустые пакеты из-под чипсов.
– Бл-лин, – говорит мужик и бросается догонять свой мусор. Тунде лениво снимает его на телефон.
Столько сюжетов – мог бы заняться любым. Надо было ехать в Боливию, они там провозгласили своего Папу, только женщину. Прогрессивное правительство Саудовской Аравии, похоже, уступает позиции религиозному экстремизму – можно было вернуться туда, написать продолжение первого репортажа. Даже сплетни поинтереснее, чем то, что творится здесь: дочь только что избранной губернаторки в Новой Англии сфотографировали с мальчиком – мальчиком, у которого, судя по всему, выраженная пасма. О таком Тунде слыхал. Делал материал, разговаривал с врачами о лечении девочек с деформациями и нарушениями работы пасмы. Не у всех девочек она есть, вопреки первоначальным выводам, примерно пять девочек на тысячу рождаются без нее. Некоторые ее не хотят и пытаются вырезать сами; одна резала ножницами, рассказал врач. Одиннадцать лет. Ножницами. Кромсала себя, как бумажную куклу. И бывают мальчики, у которых тоже есть пасма, – потому что хромосомные аномалии. Иногда им нравится, иногда нет. Иные мальчики спрашивают врачей, нельзя ли удалить. И врач вынужден отвечать, что нет, мы не умеем. После удаления пасмы больше половины пациентов умирают. Почему – непонятно, это не жизненно важный орган. Текущая теория такая: пасма подключена к электрическим ритмам сердца и удаление что-то там нарушает. Можно удалить часть волокон, ослабить ее, сделать незаметнее, но если пасма есть – живи теперь с ней.
Тунде прикидывает, каково жить с пасмой. С силой, которую не отдашь, не променяешь. Жаждет ее, брезгливо содрогается. Читает онлайн-форумы, где мужчины говорят, что если бы у всех мужчин была пасма, все бы встало на свои места. Мужчины злятся, им страшно. Это Тунде понимает. После Дели ему тоже страшно. Он под псевдонимом регистрируется на УрбанДоксГоворит. com, постит кое-какие комментарии и вопросы. Натыкается на субтред про собственную работу. Там его называют гендерным предателем, потому что выпустил сюжет про Авади-Атифа, а не сохранил в тайне, и не сообщает о мужском движении, и не рассказывает об их любимых теориях заговора. Ему написали – дескать, в Тусоне что-то зреет, и он подумал… да хрен его знает, что подумал. Подумал, может, что-нибудь здесь нароет. Не просто новости, а хоть какое-то объяснение тому, что с ним нынче творится. Но здесь ничего нет. Тунде поддался страху, вот и все дела; после Дели он бегает от сюжетов, а не за сюжетами. Вечером из гостиницы выйдет в интернет, глянет – может, еще есть о чем рассказать в Сукре; проверит, когда ближайший рейс.
Что-то грохочет – гром, похоже. Тунде оборачивается к горам, ожидает увидеть грозовые тучи. Но это не гроза, и грохотал не гром. Грохочет снова, громче, и громадное облако дыма вырывается из дальнего угла торгового центра, и кричат люди.
– Епта, – говорит один мужик с пивом и транспарантами. – Кажись, бомба.
Тунде бежит на звук, держа камеру очень ровно. Что-то трещит, и слышно, как падают кирпичи. Тунде сворачивает за угол. В киоске фондюшной сети пожар. Рушатся несколько магазинов. Из здания разбегаются люди.
– Там бомба взорвалась! – кричит один прямо в объектив камеры – лицо в кирпичной пыли, сквозь белую рубашку кровоточат мелкие порезы. – Там люди застряли.
Сейчас Тунде себе нравится больше – сейчас он Тунде, который бежит к опасности, а не куда подальше. Всякий раз, когда получается, он думает: “Да, отлично, это по-прежнему я”. Но сама по себе это новая мысль.
Тунде огибает руины. Упали две девчонки. Он помогает им встать, советует одной обнять за плечи другую – легче будет идти, а то лодыжка у первой уже расцветает большущими синяками.
– Кто это сделал? – плачет она прямо в объектив. – Кто это сделал?
Вот в чем вопрос. Подорвали ресторан фондю, два обувных магазина и клинику женского здоровья. Тунде отходит подальше и снимает на широкий угол. Ничего так себе. Справа горит. Слева обвалился весь фасад. Камера следит, как со второго этажа на землю падает доска, к ней прикноплено расписание смен. Наезд. Кайла, 15:30–21:00. Дебра, 07:00.
Кто-то кричит. Неподалеку – в кромешной пыли трудно разглядеть – в развалинах застряла беременная. Лежит на огромном животе – месяцев восемь, пожалуй, – и нога у нее зажата под бетонным столбом. Веет бензином. Тунде кладет камеру – осторожно, чтобы продолжала снимать, – и подползает ближе.
– Все хорошо, – безнадежно говорит он. – “Скорая” уже едет. Все будет хорошо.
Она на него орет. Правая нога расплющена до кровавого мяса. Женщина все пытается уползти от этой ноги прочь, отпихнуться от столба. Тунде инстинктивно тянется к ее ладони. Но всякий раз, пиная столб, женщина шибает мощным разрядом.
Невольно, скорее всего. Гормоны беременных повышают силу – может, побочный эффект, отнюдь не единственная биологическая перемена в этот период, но люди говорят, что это просто-напросто для защиты ребенка. Иногда женщины при родах вырубают акушерок. Боль и страх. То и другое сводит контроль на нет.
Тунде зовет на помощь. Поблизости никого.
– Как тебя зовут? – спрашивает он. – Меня Тунде.
Она морщится и отвечает:
– Джоанна.
– Джоанна. Подыши со мной. Вдох, – и Тунде задерживает дыхание, считает до пяти, – и выдох.
Она старается. Кривится, хмурится, вдыхает и с фырканьем выдыхает.
– Помощь на подходе, – говорит Тунде. – Тебя вытащат. Подыши еще.
Вдох и выдох. Еще раз – вдох и выдох. Ее тело больше не сотрясают спазмы.
Над ними трещит бетон. Джоанна выгибает шею.
– Что там?
– Лампы дневного света. – Тунде видно – они болтаются на паре проводков.
– По-моему, крыша сейчас обвалится.
– Не обвалится.
– Не бросай меня, не бросай меня здесь одну.
– Крыша не обвалится, Джоанна. Это просто лампы.
Лампа болтается на одном-единственном проводочке, раскачивается, проводочек лопается, и лампа падает в обломки. У Джоанны снова судороги и спазмы, хотя Тунде и твердит:
– Все хорошо, все хорошо.
Ее опять затягивает в этот неуправляемый цикл – разряд, боль, разряд, – и она рвется из-под столба. Тунде твердит:
– Пожалуйста, прошу тебя, дыши, – а она твердит:
– Не бросай меня. Сейчас все упадет.
Она бьет разрядом в бетон. И разряд бежит по проводу в бетоне, и по другому, и по третьему. Лампа взрывается искрами. А искра поджигает эту пахнущую бензином жидкость, которая тут капала. И внезапно Джоанна в огне. Она еще кричит, а Тунде убегает, подхватив камеру.
Этот кадр и застывает на экране. Ну да, обещали ведь, что изобразительный ряд может расстроить зрителя. Удивляться не приходится, но какой ужас, да? У Кристен лицо угрюмое. Я думаю, вся наша аудитория согласится: тот, кто это сделал, – последний подонок.
В редакцию телеканала пришло письмо, ответственность за взрыв взяла на себя некая террористическая группа “Мужская сила” – она уничтожила клинику женского здоровья, а заодно и людный торговый центр в Тусоне, штат Аризона. Утверждают, что взрыв – лишь первый в ряду “дней действия”, которые заставят правительство выступить против так называемых врагов мужчин. Представитель администрации президента только что завершил пресс-конференцию, где высказался решительно: правительство Соединенных Штатов не ведет переговоров с террористами, а заявления этой “маргинальной группы конспирологов” – полнейшая чушь.
А против чего они вообще протестуют, Том? Том бычится – микрогримаса, а затем отрепетированная личина, и улыбка гладкая, точно глазурь на кексе. Они хотят равенства, Кристен. Кто-то им в наушники говорит, что рекламная пауза через тридцать секунд, и Кристен пытается закруглить диалог, но с Томом что-то не то – он диалога не закругляет.
Ну, Том, мы ведь не можем вычеркнуть все, что случилось, не можем отмотать время вспять, хотя (улыбочка) в нашем следующем сюжете мы отмотаем вспять историю танца и напомним вам о давней моде под названием свинг.
Нет, говорит Том.
Реклама через десять секунд, говорит продюсер очень ровно и невозмутимо. Бывает, им не привыкать. Дома неладно, стресс, переутомление, со здоровьем нехорошо, денег недостача – в редакции чего только не повидали.
Центр по контролю и профилактике заболеваний многое от нас скрывает, говорит Том, вот против этого они и протестуют. Ты в интернет вообще заходишь? Столько всего держат в тайне, ресурсы тратятся черт знает на что, курсы самозащиты и закупки бронежилетов для мужчин не финансируются, а все эти деньги спускают на женские учебные лагеря “Полярная звезда”, господи ты боже мой, – это как вообще? И пошла ты в жопу, Кристен, мы оба знаем, что у тебя эта штука тоже есть, и ты изменилась, ты ожесточилась, ты больше даже не настоящая женщина. Четыре года назад, Кристен, ты знала, кто ты и что можешь предложить этому каналу, а сейчас ты во что, бля, превратилась?
Том знает, что они давно ушли на рекламу. Вероятно, сразу после того, как он произнес “нет”. Наверняка решили, что лучше несколько секунд тишины в эфире, чем такое. Договорив, Том застывает, глядит прямо перед собой, в объектив третьей камеры. Это всегда была его любимая камера – в ней виден абрис его подбородка, ямочка. В третьей камере он почти что Кёрк Дуглас. Он Спартак
[17]. Он всегда надеялся в конечном итоге пробиться в актеры, начать с мелких ролей – на первых порах, скажем, сыграть диктора новостей, а потом какого-нибудь, допустим, учителя в школьной комедии, который, как выясняется, понимает детей гораздо лучше, чем они думают, потому что он и сам, знаете, некогда был то еще хулиганье. Ну, теперь всему конец. Забудь, Том, выкинь эти мысли из головы.
У тебя все? – спрашивает Кристен.
Ну да.
Его выводят еще до конца рекламной паузы. Он даже не противится, только вот ему не по нраву, что на плече лежит рука, и руку он сбрасывает. Ненавижу, когда меня трогают руками, говорит он, и его не трогают. Он тут работает давно, так что если сейчас уйдет без скандала, может, и пенсию сохранят.
Том, увы, заболел, говорит Кристен, серьезно блестя глазами во вторую камеру. Все будет хорошо, очень скоро он к нам вернется. А теперь коротко о погоде.
больничной койки. Родным и друзьям из Лагоса шлет письма и сообщения в фейсбуке. Его сестра Теми теперь встречается с парнем на пару лет моложе ее. Она интересуется, завел ли Тунде себе девушку в разъездах.
Да времени как-то нет, отвечает Тунде. Была одна белая, коллега, журналистка, познакомились в Сингапуре, вместе добрались аж до Афганистана. Не о чем говорить.
“Приезжай домой, – отвечает Теми. – Приезжай домой на полгода, найдем хорошую девушку. Тебе двадцать семь лет, чувак. Стареешь! Пора остепениться”.
Та белая женщина – звали ее Нина – спросила его:
– Тебе не кажется, что у тебя посттравматическое расстройство?
Это потому что она в постели применила силу, а он шарахнулся. Попросил перестать. Заплакал.
Тунде сказал:
– Я застрял вдали от дома и никак не могу вернуться.
– А кто нет? – ответила она.
С ним не случилось ничего экстраординарного. Причин бояться нет – не больше, чем у любого мужчины. С тех пор как Тунде попал в больницу, Нина шлет СМС, спрашивает, нельзя ли приехать повидаться. Он снова и снова отвечает: нет, пока нет.
И в больнице он получает письмо. Всего пять коротких строк, но адрес отправителя нормальный, его не заспуфили – Тунде проверил.
От: info@urbandoxgovorit.com
Кому: olatundeedo@gmail.com
Смотрели твой репортаж из ТЦ в Аризоне, читали твое эссе о том, что с тобой случилось в Дели. Мы союзники – мы на стороне всех мужчин. Если ты видел, что было на выборах Клири, ты понимаешь, за что мы сражаемся. Приходи поговорить с нами, под запись. Ты нужен нашей команде.
УрбанДокс
Да не вопрос. Тунде еще книгу писать – ту самую книгу, те самые девятьсот страниц хроники и анализа. Книгу он постоянно таскает с собой в ноуте. Встретиться с УрбанДоксом? Ну конечно, он встретится.
Вокруг встречи разводят полнейшую клоунаду. Свои гаджеты брать нельзя. “Мы дадим телефон – запишешь интервью на него”, – говорят ему. Да блин. “Понимаю, – пишет он в ответ. – Вы не хотите подставляться”. Это им по вкусу. Подпитывает их имидж. “Ты единственный, кому мы доверяем, – пишут они. – Ты говоришь правду. Ты не закрываешь глаза на хаос. Тебя позвали на акцию в Аризону, и ты приехал. Ты нам нужен”. Тон у них натурально мессианский. “Да, – отвечает он. – Я и сам давно хотел с вами поговорить”.
Разумеется, встречу они назначают на парковке “У Денни”. Ну а как же. Разумеется, дальше следует поездка в джипе с повязкой на глазах и мужчинами в черном (все сплошь белые) и в балаклавах. Эти люди слишком много смотрят кино. Теперь завелась новая мода на мужские киноклубы, в гостиных и задних комнатах баров. По кругу пересматривают фильмы определенного сорта – чтобы взрывы, и крушения вертолетов, и пушки, и мускулы, и драки. Кино для парней.
Дальше с Тунде снимают повязку – и он в складском контейнере. Пыльно. В углу старые коробки с видеокассетами, помечены “Команда А”. УрбанДокс сидит в кресле, улыбается.
На свои аватарки он не похож. Ему хорошо за пятьдесят. Волосы обесцвечены – очень светлые, почти белые. Глаза бледные, водянисто-голубые. Тунде про этого человека читал: по всем имеющимся сведениям, у УрбанДокса в анамнезе кошмарное детство, насилие, расовая ненависть. Череда обанкротившихся компаний, остался должен по много тысяч долларов десяткам разных людей. В конце концов на вечернем отучился на юриста и заделался блогером. Неплохо сложен для мужчины своих лет, но лицо сероватое. Великие мировые перемены пошли ему на пользу. Он годами изливал в блог свою подлую, полуграмотную, нетерпимую, злобную риторику, но в последнее время все больше народу – мужчины, да, собственно, и кое-какие женщины – стали прислушиваться. Он упорно отрицает, что связан с буйными фракциями, которые бомбят торговые центры и общественные парки уже в полудюжине штатов. Может, и не связан, зато они любят связывать себя с ним. В одной из недавних правдивых угроз взрыва были только место, время и адрес последней диатрибы УрбанДокса про Неминучую Гендерную Войну.
Говорит он негромко. Голос выше, чем Тунде ожидал. Произносит вот что:
– Ты же понимаешь, что они постараются нас убить.
Просто слушай, командует себе Тунде. И отвечает:
– Кто постарается нас убить?
УрбанДокс говорит:
– Женщины.
Тунде говорит:
– Ага-а. Рассказывай.
Лукавая улыбка растекается по сероватому лицу.
– Ты же читал мой блог. Ты знаешь мою позицию.
– Я бы хотел услышать, как ты излагаешь своими словами. Под запись. Я считаю, люди тоже захотят послушать. Ты думаешь, женщины пытаются убить…
– Нет, сынок, я не думаю – я знаю. Это все не случайно. Вот нам рассказывают про “ангела-хранителя”, как он попал в систему водоснабжения и копился в грунтовых водах, да? Говорят, никто не мог предугадать такого исхода. Ха. Херня. Все спланировано. Было решение. После Второй мировой, когда пацифисты и доброхоты одержали победу, они решили запустить эту штуку в воду. Сочли, что мужчины уже получили свой шанс и напортачили – две мировые войны в двух поколениях. Подкаблучники, проклятые беты и пидоры, все как на подбор.
С этой теорией Тунде уже знаком. Куда же добротной теории заговора без заговорщиков? Удивительно только, что УрбанДокс не помянул евреев.
– Сионисты использовали концлагеря для эмоционального шантажа, чтоб этот агент запустили в воду.
А, вот и они.
– Это было объявление войны. Тихое, тайное. Они вооружили своих бойцов еще до того, как раздался первый боевой клич. Они были среди нас – а мы даже не поняли, что нас завоевали. У правительства, как ты понимаешь, есть лекарство, его держат за семью печатями, но не используют – оно для немногих избранных. А развязка… ты и сам знаешь развязку. Они ненавидят нас всех. Желают нам всем смерти.
Тунде вспоминает знакомых женщин. Журналисток в Басре, женщин в непальской осаде. В эти годы женщины иной раз заслоняли его собой от удара, чтоб он смог показать свои репортажи миру.
– Не желают, – говорит он. Блин. Не собирался же.
УрбанДокс смеется:
– Знатно они тебе голову заморочили, сынок. Ты у них под пятой. Что ни наплетут – поверишь. Небось женщина разок-другой тебе помогла? Позаботилась о тебе, приглядела, защитила в беде?
Тунде опасливо кивает.
– Ну епта, еще бы. Это чтобы мы присмирели и запутались. Старая армейская тактика. Если ты враг от и до, человек понимает: как увидел тебя – надо бить. А если ты раздаешь конфетки детям и лекарства слабым, у людей в голове все путается, и они уже не знают, как тебя ненавидеть. Понимаешь, нет?
– Да, я понимаю.
– И уже началось. Видел статистику по домашнему насилию против мужчин? По убийствам мужчин женщинами?
Статистику Тунде видел. Таскает ее с собой, как ледяной леденец, застрявший в горле.
– С этого все и начинается, – продолжает УрбанДокс. – Нас обрабатывают, чтоб мы ослабели и струсили. Им того и надо. Все по плану. Потому что им так велели.
Тунде думает: нет, не поэтому. А потому что могут.
– Вас, – говорит он, – финансирует изгнанный король Саудовской Аравии Авади-Атиф?
УрбанДокс улыбается:
– Будущее, друг мой, беспокоит очень многих мужчин. Есть хлюпики, предатели своего гендера и своего народа. Есть те, кто полагает, будто женщины над ними смилостивятся. Но многие знают правду. Выпрашивать деньги нам не приходится.
– И вы упомянули… развязку.
УрбанДокс пожимает плечами:
– Я же говорю. Они хотят убить нас всех.
– Но… а выживание человечества?
– Женщины, они просто животные, – отвечает УрбанДокс. – Как и мы, они хотят спариваться, размножаться, рожать здоровое потомство. Но одна женщина вынашивает ребенка девять месяцев. За всю жизнь хорошо если вырастит, скажем, пятерых или шестерых.
– И?
УрбанДокс хмурится – мол, это же очевидно:
– Из нас они оставят только самых генетически здоровых. Потому-то Бог и назначил мужчинам господствовать. Как бы плохо мы ни обращались с женщиной… ну, это как с рабом.
У Тунде каменеют плечи. Просто молчи, слушай, запиши, используй и продай. Заработай денег на этом мерзавце, продай его с потрохами, покажи, кто он есть.
– Люди, видишь ли, понимают рабство неверно. Если у тебя есть раб, он твоя собственность, ты не хочешь, чтоб твоя собственность пострадала. Как бы плохо мужчина ни обращался с женщиной, ему нужно сохранить ей здоровье, чтоб она смогла выносить ребенка. А теперь… один генетически идеальный мужчина может зачать тысячу… пять тысяч детей. А остальные мужчины им на что сдались? Нас всех поубивают. Послушай меня. Не выживет даже один из сотни. Может, и один из тысячи не выживет.
– И ваши доказательства?..
– Ой, я видел документы. И более того – я умею думать головой. И ты тоже, сынок. Я за тобой наблюдал – ты умный. – УрбанДокс возлагает влажную холодную ладонь Тунде на плечо. – Приходи к нам. Помоги нам. Мы тебя не оставим, когда уйдут все прочие, сынок, потому что мы на одной стороне.
Тунде кивает.
– Нам сейчас нужны законы для защиты мужчин. Комендантские часы для женщин. И чтобы правительство пустило все свободные ресурсы на поиск лекарства. И чтобы мужчины возвысили голос – пора узнать, кто за нас. Нами правят пидоры-женопоклонники. Их пора убрать.
– И в этом задача ваших терактов?
УрбанДокс снова улыбается:
– Ты прекрасно знаешь, что я никогда не устраивал и не одобрял терактов.
Да, юлит он мастерски.
– Однако, – продолжает УрбанДокс, – если б я был связан с террористами, я бы решил, что они только разминаются. При падении Советского Союза потерялось немало оружия. Серьезное железо. Может, они кое-чем затарились.
– Так, стоп, – говорит Тунде. – Вы угрожаете в своей стране устроить ядерный теракт?
– Я вообще не угрожаю, – отвечает УрбанДокс, и глаза у него бледны и холодны.
Алли
– Матерь Ева, благословите меня.
Мальчик славный. Пушистые светлые волосы, веснушчатое сливочное лицо. Лет шестнадцать, едва ли старше. Английский с приятным акцентом – среднеевропейские, бессарабские интонации. Удачно выбрали.
Алли и самой каких-то двадцать лет, и хотя ее окружает эдакая аура – некоторые знаменитые адепты называют ее “старая душа”, о чем отчиталась “Нью-Йорк таймс”, – все равно есть опасность, что потребной весомости ей недостает.
Молодые, как говорится, ближе к Богу – и особенно молодые женщины. Нашей Богоматери было всего шестнадцать, когда она привела в мир свое будущее жертвоприношение. И все же полезно для начала благословить человека явно моложе Алли.
– Подойди ближе, – говорит она, – и скажи, как тебя зовут.
Камеры утыкаются белокурому мальчику в лицо. Тот уже плачет и дрожит. Толпа в основном безмолвствует, шорох дыхания тридцати тысяч человек лишь изредка прерывается вскриком “Славься, Матерь!” или просто “Славься!”.
Мальчик отвечает тихо-тихо:
– Христиан.
На это весь стадион откликается хоровым вздохом.
– Очень хорошее имя, – говорит Алли. – Не бойся, что имя плохое.
Христиан рыдает в три ручья. Рот открыт, и влажен, и темен.
– Я знаю, тебе тяжело, – говорит Алли, – но я возьму тебя за руку – и умиротворение Нашей Матери осенит тебя, хорошо?
Это как магия – предсказываешь, что случится, будто сама свято веришь. Христиан снова кивает. Алли берет его за руку. Объектив камеры на миг задерживается на их ладонях – смуглая рука сжимает бледную. Христиан замирает. Дышит ровнее. Камера отъезжает – Христиан улыбается, спокойно, хладнокровно даже.
– Итак, Христиан, ты с детства не можешь ходить?
– Да.
– Что с тобой произошло?
Христиан показывает на ноги – ком под одеялом, спеленавшим его от пояса и ниже.
– Упал с качелей, – говорит Христиан, – в три года. Сломал спину.
Улыбается доверчиво. Показывает руками, точно карандаш в пальцах переламывает.
– Ты сломал спину. И врачи сказали, что ты больше никогда не будешь ходить?
Христиан медленно кивает.
– Но я знаю, что буду, – безмятежно говорит он.
– Я тоже знаю, Христиан, потому что мне показала Матерь.
А также люди, которые организуют эти мероприятия и проверяют, не слишком ли повреждены нервные окончания, а то Алли не справится. У Христиана есть друг из той же больницы, милый пацан, верит еще беззаветнее Христиана, но, увы, перелом слишком серьезный, нет гарантий, что Алли его исцелит. И вдобавок не подошел для телетрансляции. Акне.
Алли кладет ладонь Христиану на загривок, на самые верхние позвонки.
Христиан содрогается; толпа ахает и затихает.
В сердце своем Алли спрашивает: А вдруг в этот раз не получится?
Голос отвечает: Да ты каждый раз так говоришь, подруга. Ты звезда.
Матерь Ева вещает устами Алли. Речет она так:
– Матерь Святая, наставь меня, как всегда наставляешь.
– Аминь, – ответствует толпа.
Матерь Ева говорит:
– Да будет не моя воля, Матерь Святая, но Твоя. Если воля Твоя, что дитя сие до́лжно исцелить, да будет так. Если воля Твоя, что дитя сие будет страдать и пожнет плоды в мире грядущем, да будет так.
Это крайне важная оговорка, лучше вставить ее пораньше.
– Аминь, – ответствует толпа.
Матерь Ева говорит:
– Но великие множества просят за этого кроткого и смиренного мальчика, Матерь Святая. Великая толпа с жаром молит Тебя: осени его Своей милостью, дыханием Своим призови его, как призвала Ты Марию к Себе на службу. Матерь Святая, услышь наши молитвы.
Люди в толпе раскачиваются взад-вперед, и рыдают, и бормочут, и синхронные переводчики по краям стадиона стараются поспевать за Алли, из которой слова Матери Евы изливаются все быстрее и быстрее.
Пока губы шевелятся, усики силы ощупывают позвоночник Христиана, нашаривают закупорку здесь и здесь, а вот здесь разряд двинет мускулами. Почти нашла.
Матерь Ева говорит:
– Жизнь всякого из нас благословенна, все мы каждый день в душах своих тщимся услышать голос Твой, все мы почитаем матерей наших и свет святой во всяком сердце человеческом, все мы почитаем Тебя и любим Тебя, пред Тобою благоговеем и преклоняем колена. Прошу тебя, Матерь Святая, услышь полногласную нашу молитву. Прошу тебя, Матерь Святая, через меня яви славу Свою и исцели этого мальчика!
Толпа ревет.
Алли стремительно колет Христиана в позвоночник – трижды, как булавкой, – и нервные клетки вокруг его мышц возвращаются к жизни.
Левая нога задирается, отпихивает одеяло.
Христиан смотрит на нее удивленно, ошалело, слегка испуганно.
Дергается правая нога.
Христиан снова плачет – слезы по лицу градом. Бедный ребенок, с трех лет не ходил, не бегал. Мучился от пролежней и мышечного истощения, на руках таскал себя с кровати в кресло, с кресла на унитаз. Ноги у него уже двигаются от бедра, дрыгаются и брыкаются.
Подергивая ногами, Христиан на руках поднимается с кресла и, держась за поручень, который для того тут и поставлен, делает шаг, другой, третий, одеревенело и неуклюже, а потом останавливается, цепляясь за этот поручень, и рыдает.
Помощники Матери Евы выходят за Христианом, уводят его со сцены, поддерживая с флангов, и, уходя, он твердит:
– Спасибо, спасибо, спасибо.
Иногда это надолго. Некоторые “исцеленные” даже спустя многие месяцы ходят, берут в руки разные предметы или видят. Зародился даже некий научный интерес к тому, что же Алли тут делает.
Иногда совсем ненадолго. Этим выпадает лишь краткое мгновение на сцене. Они чувствуют, каково это – ходить или взять что-нибудь парализованной рукой, и, будем честны, без Алли у них и этого бы не было.
Голос говорит: Кто его знает – может, верь они крепче, продержались бы подольше.
Таким Матерь Ева говорит:
– Бог дала вам вкусить, на что Она способна. Молитесь усерднее.
После исцеления – небольшая пауза. Чтобы Алли выпила холодного за сценой, а толпе немножко сняли лихорадочный жар, напомнили, что все это финансируют такие же, как они, добрые люди, отворившие свои сердца и кошельки. На больших экранах запускают видеохронику богоугодных дел Церкви. Вот Матерь Ева утешает больных. Вот ролик – очень важный, – где она держит за руку женщину, избитую и изнасилованную, но без пасмы. Женщина плачет. Матерь Ева пытается пробудить в ней силу, но, хоть она и молится о помощи, однако сила к бедной женщине так и не приходит. Именно поэтому, говорит Матерь Ева, мы исследуем возможность трансплантации пасмы от скончавшихся женщин. Над этим работают уже несколько команд. Ваши деньги им помогут.
Вот дружественные послания от сестринств в Мичигане и Делавэре с вестями о спасенных душах и из миссий в Найроби и Сукре, где католическая церковь сама себя пожирает заживо. А вот ролики о детских приютах, основанных Матерью Евой. В первое время девочек выгоняли из дому, и они скитались по миру, потерянные, одинокие и дрожащие, как бродячие собаки. Когда выросла сила Матери Евы, сказала она старшим женщинам: “Берите к себе юных. Открывайте приюты – и меня приютили, когда я была слаба и напугана. Все, что вы делаете для них, вы делаете для Матери Святой”. С тех пор лет прошло всего ничего, а приюты для молодежи расплодились по всему миру. Берут и мальчиков, и девочек, дают им кров и перспективы получше, чем в государственных учреждениях. Алли, которая мыкалась по чужим домам всю жизнь, умеет наставлять в таких делах. В ролике Матерь Ева навещает приюты для брошенных детей в Делавэре, и в Миссури, и в Индонезии, и в Украине. И повсюду мальчики и девочки встречают ее как родную мать.
Видео завершается музыкальной трелью, Алли утирает пот с лица и вновь выходит на сцену.
– Я знаю, – обращается Матерь Ева к толпе плачущих, дрожащих, кричащих людей, – знаю, что месяцами вам не дают покоя вопросы, и потому я счастлива прийти сегодня к вам и ответить.
Толпа снова разражается криками и славословьями.
– Великая радость для меня – приехать к вам в Бессарабию, в страну, где Бог явила мудрость Свою и милосердие. Ибо вы знаете, что сказала мне Богоматерь: женщины, объединяйтесь! Творите великие чудеса! Будьте друг другу благословением и утешением! И… – после каждого слова пауза, для пущей весомости, – где еще женщины объединились так, как здесь?
Топот, вопли, восторженное гиканье.
– Мы ведь узрели, как сила молитвы могучей толпы помогла этому юноше Христиану? Мы узрели, что Мать Святая лелеет и мужчин и женщин. Никому Она не откажет в Своей милости. Своей добротою Она осенит не только женщин, но всех, кто верит в Нее. – Алли смягчает, понижает голос: – И я знаю, что некоторые из вас спрашивают себя: “Но как же Богиня, что так драгоценна всем нам? Как же Та, Чей символ – глаз на ладони? Простая вера, что зародилась из самой земли в этом благодатном краю, – как же она?”
Алли ждет, пока толпа совсем не притихнет. Стоит, скрестив руки на груди. В толпе собравшихся рыдают и раскачиваются. Машут флагами. Алли ждет очень долго – вдох, выдох.
В сердце своем вопрошает: Я готова?
Голос отвечает: Ты для этого создана, дитя мое. Проповедуй.
Алли распахивает руки к зрителям. В центре ладоней татуировки – по глазу на каждой, и из глаз расползаются усики.
Толпа взрывается – крики, упоенный галдеж, топот. Мужчины и женщины волной накатывают на сцену, и Алли радуется, что перед сценой ограждения, а в проходах – команды скорой помощи. Люди лезут по спинкам сидений, хотят поближе к ней, сопят, всхлипывают, дышат ее дыханием, так бы ее и съели.
Матерь Ева невозмутимо вещает в этом гвалте. Речет она так:
– Все боги – один Бог. Ваша Богиня – еще одно лицо, которое Единая являет миру. Она пришла к вам, как пришла ко мне, с проповедью сострадания и надежды, с наставлением об отмщении тем, кто причинил нам зло, и о любви к тем, кто дорог нам. Ваша Богиня – наша Богоматерь. Они едины.