Майоресса молча переварила информацию.

Он ощупал нагрудные карманы, вытащил очки, проверил, целы ли стёкла, успокоился и снова спрятал свою хрупкую драгоценность.

— Кто там еще с вами был? — спросила она через некоторое время. — Или вы были одни?

— Это был ангел. Ангел похмелья, — Слепой с трудом поднялся, протопал к столу и жадно припал к бутылке. — Хороший мужик Рожнов, обо всём подумал.

— Еще несколько человек, — ответил он. — Ты их не знаешь.

— Эй, эй, оставь попить! — потребовал Очкарик.

Она поджала губы, но он не увидел этого, поскольку сосредоточенно изучал этикетку на банке с мармеладом.

— На, держи. Знаешь такой анекдот? Шагает сталкер Петров по пляжу, навстречу ему из воды выходит роскошная блондинка, отряхивает воду с загорелого тела, отбрасывает за спину белокурые кудри и тянется к застёжке бикини… — Слепой сделал паузу. Очкарик на миг отлип от минералки и спросил:

— Сегодня тоже поздно вернусь, — сообщил он. — Мне надо кое-что сделать.

— А дальше что?

И мельком взглянул на мать. Брови у нее угрожающе поднялись, он быстро отвел глаза и, прежде чем она успела что-нибудь сказать, вскочил на ноги, схватив гренку.

— Ага, реагируешь! — обрадовался Слепой. — Значит, уже приходишь в норму. Дальше Петров очнулся, видит: рядом дрыхнет контролёр. Петров — раз ему бутылку в зубы: «Пей, браток, пей и дальше давай кино крути».

— Уже опаздываю, — бросил он. — Мама, сегодня меня не надо подвозить. Я хочу немного размяться. Пройдусь пешком.

— О-ох… — Шура покачал головой и тут же скривился. — Башка трещит. Какая гадость эта водка, а ты ещё анекдоты про неё травишь.

Она широко открывала рот, подбирая подходящие слова.

— Пить нужно в меру, — наставительно заметил Слепой, — как я. А вот ты позавчера так же перебрал, тебе в рюкзак чужой хабар и подсунули. Меру соблюдать нужно! Тогда и не придётся водку гадостью обзывать. А что касается Петрова, он очень выпить любит. Говорит: «Главное, чтобы компания была хорошая. Я только с кровососами пить не люблю, они чуть что целоваться лезут».

— Но… Если ты опаздываешь, тогда надо… Ты… Я всегда беру…

— Ладно, пошли.

Однако Джордж уже вышел из комнаты, и она осталась одна с Сесилом. Пес не сводил с нее своих водянистых невыразительных глаз.

— Куда это?

— Пошел вон! — внезапно крикнула она. — Пошел вон, вонючая тварь! Вон!

— Лечиться.



Сталкеры отправились в «100 рентген». Бармен, едва завидев ранних посетителей, не говоря ни слова поставил на стойку два стакана и объявил:

Он заехал за Мерил, которая жила в отдельной квартире, и они отправились в центр города.

— Вам сегодня по первой — бесплатно. За счёт заведения.

Он без проблем припарковался около кинотеатра, благо свободных мест было достаточно. На входе у стойки с напитками они купили большой кулек попкорна и вошли в уютный кокон кинозала с кондиционированным воздухом.

— Ого! — Слепой ухмыльнулся. — Вот так Бармен заманивает в свои сети простодушных клиентов. Первая бесплатно, а потом…

Перед сеансом показывали рекламу и лучшие отрывки из новых фильмов.

— Да брось. Вы мне вчера двойную выручку сделали, получайте премию. Слепой, приходи сегодня под вечер свои дурацкие анекдоты травить, завтра снова первый стопарь бесплатно выкачу.

— Надо будет посмотреть этот фильм, — сказал он легко, не раздумывая, и она согласилась.

— Очкарик, ты понял? Вот так он меня и раскручивает, соблазняет завтрашним бесплатным стопариком. Ну, за удачу? 

— Хорошая идея.

Выпили. Потом Слепой спросил:

Он почувствовал теплый прилив от удовлетворения происходящим. Они пришли вместе! Она приняла его второе приглашение! Оно может стать их первым свиданием, а там, глядишь, дело продвинется дальше! Он сделает ей предложение через несколько месяцев — возможно, даже немного раньше, — и, разумеется, она ответит «да». Они могли бы вместе вести дела в магазине. Потом приобрели бы дом в новом жилом районе — Экзекьютив-Хиллз — ах, какое это будет блаженство! И конечно же они заберут Сесила, не оставят его ей! Ха-ха!

— А я, значит, вчера анекдоты рассказывал?

Фильм уже вот-вот должен был начаться, как вдруг чья-то крупная фигура расположилась в кресле впереди них.

— Угу. — Очкарик обернулся к Бармену и стал заказывать: — Так, нам «половинку», консервов… Кстати, мне какой-то анекдот, помню, понравился… Эх, кровосос его дави, забыл о чём. Ворона какая-то, что ли… А ведь смешно было!

— Обычное явление, — прошептала Мерил. — Припрется какая-нибудь старая утка и усядется прямо перед тобой именно в тот момент, когда начинается фильм.

— Ничего не помню, — с сожалением покачал головой Слепой. — Надо было записывать. Потом они переместились за стол и Очкарик, немногословный, как и прежде, налил водку в стаканы.

Джордж остолбенел. Это было невозможно. Этого не могло быть! Ночной кошмар. Майоресса оглянулась, как бы невзначай.

— Ну, Слепой, ты мне, можно сказать… — неуверенно начал он.

— Ну-ну! — сказала она. — Не предполагала увидеть тебя здесь! Я думала, ты на работе. — И повернулась вполоборота, чтобы посмотреть на Мерил. — Может, ты представишь меня, Джордж?

— Ай, брось. Скажи лучше, как это ты вчера двух мужиков положил? — вспомнил Слепой. — Я думал, Очкарик и Очкарик, выручать надо. А ты, оказывается…

Джордж молчал, будто проглотил язык, но Мерил пристально посмотрела на него, и он вынужден был заговорить.

Шура замялся, отвёл глаза…

— Это моя… моя… моя…

— Чего? Что-то не так?

— Мать, — помогла Майоресса. — Рада с вами познакомиться. А вас…?

— Да я, понимаешь… — Шура понизил голос. — Ну, я в самом деле плохо вижу. Ну, то есть сейчас, после контузии. А раньше стрелял, призы брал.

— А почему шёпотом? — Слепой тоже заговорил тихо.

— Ты никому не скажешь?

— Хм.

— Ну ладно, ладно, это я так, по привычке спросил. Не говори нашим, ладно? Я в спецчасти служил. В какой, не спрашивай, мне говорить нельзя, подписку давал. Ну, за чистое небо? Давай.

После второй Очкарик раскраснелся и стал доверительно рассказывать, что служил во внутренних войсках и участвовал в операциях. Слепой кивал — в самом деле, таких многие не любят.

— И вот как-то выпало… и вроде операция совсем плёвая… — Шура наполнил стаканы и взял свой. — Плёвая операция: проверить человека, поступил сигнал, понимаешь… Ну, такие сигналы время от времени поступают, и проверять их нужно, если уж бумага оформлена. Знаешь, как бывает — повздорит человек с соседом и пишет на него… ну, донос, в общем. Мол, у такого-то собираются террористы. А нам — проверяй всякую ерунду. Ну, давай?

— За тех, кто в Зоне.

— Точно.

— В общем, достали нас этими сигналами от населения, их и всерьёз воспринимать перестали. Так что и мне тоже как-то поручили. Слепой кивнул — он понял, что человеку нужно выговориться. Шура никому о прошлом не рассказывал, носил в себе.

— Обычно я в таких выездах не участвовал, не мой профиль. Я же снайпер.

— Да ну?

— Был снайпером, да. Так что на подобные проверки меня не назначали. Но как-то раз… в общем, поехали. Милиционер участковый постучал, а мы рядом сидим, страхуем, значит. Трое нас. Не знаю, как оно вышло, я дальше других оказался, поэтому и живой. Получилось, там настоящий боевик. Он сперва участкового застрелил, а потом… Нет, не смогу я описать. Давай-ка… — Шура вылил остатки водки в стаканы. Выпили. Он покачал головой. — Я взрыва не слышал. Всё стало белым. Верней, не всё. Земля исчезла, и небо исчезло, осталась только эта халупа, белый верх, белый низ, посредине участковый на спину валится, а стена халупы отрывается от белого низа и летит к белому верху. И так всё отчётливо видно, и так медленно — летит дом в белое. Давай, я ещё к Бармену за половинкой схожу? Давай, а?

— Сиди, теперь моя очередь.

— Мерил.

— Послушайте, я сейчас пересяду к вам, Мерил. Иначе у меня будет растяжение мышц на шее.

Майоресса протиснулась мимо Джорджа, чтобы сесть возле Мерил с другой стороны.

— Надеюсь, это хороший фильм, — произнесла она слащавым голосом. — Вам нравится кино, Мерил?

Свет погас.

— Лучше будет, если мы продолжим беседу во время перерыва, — предложила Майоресса. — Фильм уже начинается.



Во время перерыва Джордж не проронил ни слова. Он размышлял, пытаясь уловить суть разговора его матери с Мерил. Мерил старалась справиться с вопросами Майорессы, которые сыпались без остановки, причем быстро, и это явно уже утомило ее. Время от времени она поглядывала на Джорджа с немым призывом о помощи, но он был бессилен.

По окончании фильма Майоресса встала и предложила вместе отправиться домой на чашечку горячего шоколада.

— В субботу Джордж любит ложиться спать рано, — заметила она. — Мы никогда не пропускаем воскресную утреннюю службу в церкви, правда, Джордж? Если рано лечь спать, тогда легче проснуться. Так всегда говорил папа Джорджа.

На выходе из кинотеатра, стоя у двери, Майоресса сказала:

— Вы поезжайте вперед. Увидимся дома через несколько минут.

Они сели в автомобиль. Джордж подался вперед, и машина тронулась с места. Потом он шумно выехал со стоянки, резко крутанул руль и поехал вниз по дороге.

— Извини, — покачал он головой. — Я сожалею, что так все получилось. Не могу ничего… из-за м… ма… матери. Не могу…

— Не волнуйся, — откликнулась Мерил. — Мне она показалась очень хорошей.

— Нет, далеко не так, — возразил Джордж. — Я ее ненавижу.

Мерил прикусила губу. На его лице появилась гримаса боли, которую тут же сменила решительность. Перехватив его взгляд, Мерил заметила в зеркале заднего вида фары мчащейся за ними машины. Джордж прибавил скорость, и автомобиль рванул вперед. Через несколько секунд фары исчезли из поля зрения. На углу Джордж резко затормозил и под визг покрышек свернул с главной дороги.

Оторваться не удалось. Сзади опять замаячили фары автомобиля, который, сделав тот же маневр, по-прежнему держался рядом. Джордж посмотрел назад и вновь нажал на газ. Проехали следующий поворот, но преследователь не отставал.

— Кто это? — спросила Мерил. — Кто за нами гонится?

— А ты как думаешь? — пробормотал Джордж.

Она не ответила. Они вильнули в сторону и, слегка задев что-то бампером, взобрались на травянистую обочину, спрятавшись в тени деревьев чуть выше. Джордж выключил двигатель и фары, не отрывая глаз от зеркала.

Теперь преследовавший их автомобиль еле полз. Притормозив, он сделал круг и осветил фарами лужайки домов, расположенных по обе стороны дороги. После чего стал медленно возвращаться тем же маршрутом, которым приехал.

— Ну, наконец избавились от нее, — выдохнул Джордж. — Какое облегчение.

Мерил придвинулась к нему.

— Да, хорошо побыть наедине, — согласилась она. — Так гораздо лучше.

— Таким и должно быть свидание, — сказал Джордж, гладя ее волосы. — Только двое. И никакой матери.



На следующее утро Джордж спустился к завтраку рано. К тому моменту, когда появилась Майоресса, он уже доедал гренку и пил вторую чашку кофе.

— Что это такое? — спросила Майоресса, указывая на чемодан, стоявший посреди комнаты.

— Мой чемодан, мама, — ответил он, подливая молоко в чашку. — Вот что это такое.

Очкарик попытался спорить, но Слепой опередил — не слушая протестов, пошёл к стойке, вернулся с бутылкой. Несколько человек, расположившихся в баре, проводили его взглядами. Сегодня за их с Очкариком стол никто не пытался подсесть. Сталкеры все понимают в такой ситуации — если сидят люди тихо, шепчутся вполголоса, значит, не нужно их тревожить. Другое дело, если бы шум да веселье. Слепой распечатал бутылку.

— Куда ты собрался? — поинтересовалась она. — Сегодня воскресенье, ты же знаешь.

— Ты говори, Шура, говори.

— Разумеется, знаю, мама, — сказал он. — Я переезжаю. Поживу несколько дней у моего друга Эда, пока не найду для себя жилье.

— А чего говорить, я уже всё рассказал. Знаешь, что странно? Мне тогда казалось, что я сознания не терял и даже глаз не сомкнул ни на секунду. Я всё время это белое видел. Дом улетел, а вокруг всё белое. И тишина.

Майоресса посмотрела вокруг в поисках стула и тяжело опустилась на него.

— Да, бывает.

— Не будь смешным, Джордж. — Она изо всех сил пыталась говорить ровным голосом. — Тебе незачем переезжать. По какой-то совершенно непонятной причине ты повел себя вчера вечером подло, разве не так? Чем я тебя рассердила?

— И голоса. Я с ребятами разговаривал, точно помню. Их не видно было, потому что всё белое… Ну, слышать стал через месяц, нормально, можно сказать, слышу. А зрение так и не восстановилось. Ну и куда мне? Разве что в Зону. А раньше был снайпером.

Джордж не рискнул встретиться с ее пристальным взглядом. Лучше не смотреть в глаза Медузы.

Он поднялся на ноги.

— Может, зря я тебя отмазывал, а? Если ты так стреляешь…

— Решение уже принято, мама. Я ухожу. До свидания.

Майоресса встала.

— Да нет, Слепой, против Расписного на Арене у меня шансов не было. Так что тут всё верно, спас ты меня. И ещё знаешь что? Обидно было бы подохнуть вором, вот что. Жизнь-то моя всё равно в Зоне, никто её не замечает, и смерть никто бы не заметил. Мы тут как в…

— Джордж, — сказала она властно. — Послушай меня! Я тебе это запрещаю! Представь себе, что… Представь, что подумает папа! Только вообрази, что в эту минуту папа говорит на Небесах!

— В слепом пятне?

Не реагируя на ее слова, Джордж подозвал к себе Сесила и стал надевать на него поводок. Майоресса сделала несколько шагов к нему, но он отодвинулся и повысил голос:

— Не приближайся ко мне, мама. Просто дай уйти..

— Во-во. Но если бы вором и сволочью напоследок посчитали и если бы как сволочь закопали… это было бы паршиво. Поэтому… — голос Очкарика стал твёрже, хотя стакан в кулаке подрагивал по-прежнему. — Поэтому ты меня не отговаривай, не пытайся даже! Я тебе крепко задолжал, водка — это само собой… водка не в счёт, это просто чтоб поговорить. Но если тебе чего требуется, только скажи. Лады?

— Джордж!

Слепой улыбнулся.

Она продвинулась ближе на шаг или два, но он дернул Сесила, направляя его в сторону матери, и приказал:

— Ты не скалься, я серьёзно!

— Гони ее, Сесил! Гони!

— Ладно. Сочтёмся.

Сесил взглянул на хозяина, словно ожидая подтверждения столь странного приказа.

— Ну, давай… — Очкарик звякнул бутылкой. — А ещё я память тогда потерял. Ну, не совсем, а как-то кусками. Меня комиссовали, я домой вернулся. Половину знакомых не узнаю…

— Гони ее, Сесил! Гони!

— Как это?

Эльзасец зарычал, но Майоресса все еще сохраняла спокойствие.

— Джордж! Как ты смеешь! Как ты смеешь! Вели этому смехотворному псу сидеть.

— Ну, подходит ко мне человек: так, мол, и так, мы с тобой вместе то и сё, стрелковый клуб, там, чемпионат областной, ну мало ли… вспоминай, какие мы с тобой друзья! Выпьем, говорит, за встречу, как же ты можешь не помнить? И хуже всего стало, когда один такой дело предложил. Ты, говорит, всё равно контуженый, тебе пофиг, в кого стрелять. Вот есть такой человек, он хорошим людям мешает… Ну бабки предлагал, конечно. Говорит, мы ж друзья! А я его совсем не помню.

— Тебя бы сдали, — заметил Слепой. — На тебя бы убийство повесили.

Сесил, пригнувшись, двигался к Майорессе, шерсть на его загривке вздыбилась, из пасти вырвалось грозное рычание. Она медленно попятилась, и пес почувствовал свое преимущество. Тогда его рычание стало громче, и он оскалил зубы, старые, желтые гнилые зубы, но по-прежнему с острыми клыками.

— Ну вот я и говорю, подался сюда. Здесь, думал, можно и без памяти прожить. Здесь всё другое, жизнь заново…

Когда Майоресса была уже близко к двери, ведущей в холл, она резко повернулась и, пошатываясь, вышла, хлопнув за собой дверью.

— Так поэтому ты и помалкивал, когда Грибник на тебя наехал?

— Хороший мальчик, Сесил, — сказал Джордж. — Теперь ты пойдешь со мной. Мы идем к Эду. Помнишь Эда, Сесил? Он не будет ругать тебя за дурной запах из пасти. Он любит таких собак, как ты.

— Угу. — Шура скорбно покачал головой. — Меня как по темечку шарахнуло: вот, опять начинается! И здесь меня подставят! Я ж сюда от такого же сбежал!

Они вышли из кухни, в одной руке Джордж нес чемодан, в другой держал поводок Сесила. Было замечательное утро — свежее и бодрящее. Эд его уже поджидал, а потом Джордж отправился к Мерил на завтрак. Она сказала, что кто-то сдает квартиру, достаточно просторную, как она думает, для двоих и собаки. Впереди их ждет великолепное будущее. Потрясающее.

— Растерялся, значит? Потому и молчал?

Сесил залаял.

— Ну, как бы…

— Давай, Сесил, — оживился Джордж. — Лай громче, лай. Вот молодец!

В зал спустился Рожнов, огляделся, отыскал в углу Слепого с Очкариком, потопал к ним.

— Ну как вы, герои? Оклемались после вчерашнего? — Потом оглядел стол и собутыльников. — Ага, вижу, вы и сегодня уже на взводе… Очкарик, хорош Слепого спаивать!

— Ты чего, это я его спаиваю! — запротестовал Слепой. — Кстати, ты слышал, учёные предложили новый проект по спаиванию кровососов, чтобы они на водку подсели и свои старые привычки бросили?

— Тебе всё шуточки. Кстати, если тебе интересно, Пузырь на рассвете ушёл. Так что завязывайте с водкой, эта история уже закончена, мужики делом занялись, даже Пузырь.

— Да вот я и говорю, мы как раз насчёт новой экспедиции сговариваемся. Очкарик берётся меня охранять. Видел вчера, как он стреляет?

— Я был снайпером, — настойчиво повторил Шура. Он снова успел захмелеть. На Слепого выпитое тоже подействовало, но иным образом — ему стало весело.

БОЖЕСТВЕННОЕ СВИДАНИЕ

— Слушай, капитан, а есть у «Долга» здесь стрельбище? — обратился он к Рожнову. — Проверим, как Шура стреляет, а?

Завтракали на террасе, как обычно. Она отрезала несколько кусков белого хлеба — пышного, с корочкой, который испекла синьора Сабатино, — и положила на тарелку вместе с ветчиной, маслинами и моццареллой. Это был его любимый завтрак — такой, как он не раз говорил, можно отведать только в Италии. Они сидели в тени беседки, отец и дочь, и смотрели вниз на долину, что раскинулась до самого подножья высоких холмов. Она любила бросать через парапет оливковые косточки в надежде, что они пустят корни и однажды на этом месте вырастет оливковая роща; здесь уже имелись молодые деревья, появившиеся в предыдущие годы. Он увлеченно наблюдал за ней, потягивая из бокала вино, которое всегда подавали к завтраку, она же пила минеральную воду из больших бутылок, украшенных заключениями ученых: «Профессор гидробиологического факультета Пармского университета Эдуарде Миличелло подтверждает содержимое этой бутылки: кальций…»

— А что, давайте! — Очкарика эта идея неожиданно захватила.

Ей нравились звучные имена. Нравились подписи и замысловатый, цветистый язык. Любопытно, чем занимаются профессора гидробиологии? Она мысленно нарисовала картину кипящего, дьявольского царства в прохладных глубинах старинного университетского здания.

Капитан с сомнением оглядел собутыльников:

— Когда я приезжаю сюда, мне все время хочется спать, — сказал он, потянувшись за кусочком хлеба. — Вот так Италия влияет на меня.

— Вы шутите, что ли?

Она улыбнулась.

— Кто как, а я серьёзно! Я серьёзен, как сталкер Петров. Однажды сталкеру Петрову рассказали анекдот про сталкера Петрова. Анекдот такой: поспорил сталкер Петров с псевдогигантом, кто сильней землю раскачает. Ну, мутант свои обычные штучки показал с горизонтальной гравитацией. А Петров ка-ак даст псевдогиганту между глаз кулаком! Тот — бац, упал и лежит. Потом открывает один глаз и говорит: «Мужик, верни землю на место, а то моя горизонтальная гравитация неправильно на меня действует». Ну вот рассказали Петрову этот анекдот, а он и говорит: «Врёте вы всё, не так было. Псевдогиганты не разговаривают, тем более дохлые».

— В этом нет ничего плохого.

— Мне и впрямь нужно отдохнуть, — согласился он. — Это место подходит тем, кто живет здесь постоянно. Но не тем, кто бывает лишь наездами, по нескольку месяцев в году.

— А я тоже серьёзно, — буркнул Очкарик. — Я вам не анекдот. Есть у вас стрельбище?

Он поставил бокал и прилег в шезлонге.

— Ну есть.

— Какие у тебя планы? Ты правда хочешь остаться здесь до начала занятий в университете? Ты в этом уверена? — спросил он безучастным голосом, за которым скрывались заинтересованность и беспокойство.

Она кивнула.

— Пустишь нас, капитан? — Очкарик попытался встать со стула, но запнулся ногой и снова сел. Рожнов смерил пьяного сталкера скептическим взглядом и сказал:

— Мне здесь хорошо. Как всегда. И ты только что сам сказал, что этому месту нужно уделять больше внимания.

Он, похоже, не разделял ее оптимизма.

— Ладно. Если сумеешь на своих двоих дойти до стрельбища, я договорюсь, чтобы тебе винтовку дали. Четыреста метров устроит?

— Но ты не думала о том, что стоило бы предпринять что-либо еще? Поехать куда-нибудь, например, в Австралию, Канаду. У меня там много знакомых. Знаешь, ты могла бы интересно провести время. — Он замолчал ненадолго и с грустью в голосе добавил: — Позднее жизнь скудеет. Поверь.

— Ик, — кивнул Очкарик, вставая. Со второй попытки у него вышло, он сумел подняться на ноги. По дороге к стрельбищу Очкарик старательно шагал ровно, дышал глубоко, помалкивал и всячески демонстрировал, что на самом деле он вовсе не пьян. Слепой даже не пытался притвориться трезвым. Ему в самом деле было весело, и он пытался рассказывать Рожнову сочинённые на ходу анекдоты.

— Но мне не хочется никуда ехать, — откликнулась она. — У меня больше не будет такой возможности побыть здесь достаточно долго. А в те, другие места я могу съездить и позже.

— Задумал сталкер Петров вступить в «Долг». В лесу стосковался, думает, хотя бы среди людей буду, ну и паёк опять же каждый день выдают… Приходит сюда, на «Росток», смотрит, как долговский капитан Рожнов команды раздаёт. И что он ни скажет, бойцы ему в ответ: «Есть! Есть. Есть!» Говорит Рожнов, чтобы оружие вычистили, они в ответ: «Есть!» Говорит, чтобы в караул заступали, те снова «Есть!» Не понравилось Петрову это дело. «Вот, — говорит, — какие тут люди. Что им ни поручишь, а они знай жрать требуют. Или, может, не кормят их здесь? Нет, не хочу в «Долг» вступать».

— Что же ты будешь делать целый день? Здесь особенно нечем заняться. Сойдешь с ума от скуки.

Капитан провёл их через КПП, отделявший территорию обшей базы от расположения «Долга», куда посторонних не допускают. Там было не так людно. Слепому надоело трепаться, и остаток пути проделали в молчании. Судя по грудам ржавого проката в сторонке и по козловому крану, который, вероятно прежде был снабжён магнитом, на этом месте когда-то складировался металлолом. Сейчас длинная площадка пустовала, а на входе расположился ещё один пост «Долга». Встретил их снайпер — тот самый, что вчера застрелил Расписного.

— Ничего подобного. Я буду читать. Поеду автобусом в Сиену. Поступлю на курсы музыки. Выучу азы.

— А, старые знакомые…

— Ну, если ты уверена… — В его голосе слышалось сомнение. Он не хотел ограничивать ее свободу, но она была его единственным ребенком, всем, что у него осталось.

— Черныш, дай этому парню свой «Вал» и патронов с десяток.

— Да, уверена.



— Этому? — Снайпер окинул взглядом тщедушного Очкарика. Тот уже успел маленько оклематься, на ногах держался более или менее твёрдо, однако щурился и тёр переносицу, в общем, выглядел несерьёзно. «Долговец» ухмыльнулся. — А куда стрелять будем?

Этот дом был построен в семнадцатом столетии — по крайней мере, его основание точно относится к той эпохе. За минувшие с того времени годы появилось много пристроек, которые слились почти неощутимо со старым зданием, но в результате привели к появлению привлекательной архитектурной эксцентричности. Дом таил массу неожиданностей: углы просторных комнат закруглены; коридоры нередко никуда не ведут; обычные на вид шкафы вдруг оказываются винными погребами. Даже купив этот дом после бесконечных юридических споров, он все равно чувствовал, что так и не стал его владельцем; казалось, дом не принадлежит никому или, точнее, никому из ныне в нем живущих.

— Четыреста метров, как обычно, — буркнул капитан. Его эта ситуация здорово смущала.

— Давай… — Очкарик вытащил из кармана очки, аккуратно водрузил на нос и протянул Чернышу дрожащую руку. — Это… ик… винтовку.

Они делили этот дом вместе с животными. Очень живописно смотрелась небольшая колония летучих мышей, которые цеплялись за кирпичную кладку внешней стены, визжали и в сумраке прочерчивали в небе круги. Обосновались здесь и несколько потомков полудиких котов, перекормленных синьорой Сабатино, смотрительницей дома, — он обнаружил их еще при первом осмотре помещений. Под старым навесом у стены склада обитало лисье семейство; и конечно же тут были мыши — их, правда, никто никогда не видел, но беготня и шебуршение где-то под потолком и за плинтусами не позволяли усомниться в этом.

— Ну, парни, вы даёте… — долговский снайпер отдал оружие и покачал головой: — Если он хотя бы в «молоко» попадёт, я ему свой «Вал» подарю, так и знайте. Только следите, чтобы он никого из нас не подстрелил. — Черныш отошёл в сторону и поднял к глазам бинокль: — Давайте! Эй, парень, как тебя, ты мишень-то видишь?

Дом он купил, чтобы порадовать жену, которая любила Тоскану. Это станет новым поворотом в их жизни, думал он, и поначалу так оно и было. Как при рождении ребенка, когда оба несут ответственность за выпавшее им счастье — однако счастье продлилось недолго. Он знал, что наскучил ей, да она и не пыталась уже скрывать свое раздражение. Именно здесь они провели последнюю неделю вместе, и особенно тяжелыми были дни перед отъездом — жуткая пустота и притворная вежливость. Они никогда больше не вернутся сюда, понял он, их браку пришел конец; она уедет обратно в Америку, чтобы начать там жизнь снова. В Америке о ней есть кому позаботиться. Ему трудно было находить с ними общий язык, и наконец до него дошло, что они просто в этом не нуждались. Чужаки, не разделявшие их взглядов на жизнь, не способные понять их главное достояние — индивидуальную культуру, их своеобразную озабоченность, не удостаивались внимания американцев. Похоже, их вообще удивляло, что за пределами Америки могут существовать другие люди.

Очкарик, не отвечая, отложил рюкзак, прилёг, пристроился… С оружием он обращался уверенно, это Слепого не удивило. Оставалось дождаться стрельбы. — Ну чего ты тянешь? — Черныш ждал выстрелов.

Зато Эмма осталась с ним. Правда, она никогда не была близка с матерью, чувствуя, что нагоняет на нее скуку, и поэтому, выразив сожаление при расставании, не очень опечалилась. Теперь они жили вдвоем, причем вполне счастливо — мужчина пятидесяти лет, биржевой маклер на теневом рынке, содержащий в деловой части Лондона офис и штат агентов, отец-одиночка, чье будущее не предвещало ничего особенного, и девятнадцатилетняя девушка, великолепно образованная, возможно, больше по части размышлений, но с надеждой на то, что с ней непременно случится что-нибудь незабываемое и очень скоро начнется настоящая жизнь, сценарий которой она напишет сама.

— Сейчас… — Очкарик аккуратно прицелился. Хлопнул выстрел.



— Шесть… — растерянно протянул Черныш. — Новичкам везёт. Очкарик шумно вздохнул… ещё выстрел, ещё.

Он надеялся, что через неделю Эмма передумает и согласится вернуться вместе с ним, но этого не произошло. Он поговорил с синьорой Сабатино, которая жила в маленьком домике на краю его владений. Она любила Эмму и будет защищать ее с тем же пылом, с каким защищает дом против злоумышленников, и от этой мысли ему становилось легче. Он не позволил бы — пусть даже ценой скандала, чтобы его дочь осталась там одна.

— Шесть… восемь… — без энтузиазма комментировал «долговец». — Восемь, семь. Девять.

Как он и ожидал, синьора Сабатино обрадовалась, что у нее будет компания. Он с трудом понимал, что она говорила, так как, в отличие от Эммы, плохо знал итальянский, но ее радость была очевидна.

Очкарик буркнул:

— Стрельбу закончил.

— Я прослежу, чтобы она регулярно вам писала, — заверила синьора Сабатино. — Каждую неделю, хорошо? Она напишет вам письмо. Вот увидите!

Он улыбнулся.

Поставил винтовку на предохранитель. Потом тяжело завозился, с трудом принимая вертикальное положение. Подошёл к Чернышу и возвратил оружие. Руки его дрожали точно так же, как и до стрельбы.

— Ну, парень… — проговорил «долговец». — Тебя же качает, как накуренного бюрера! Как ты вообще ствол удерживал-то?

— Хорошо, — сказал он, отметив про себя, что надо бы ей хоть немного платить. В обмен на выполнение своих обязанностей она была освобождена от ренты, но все равно едва сводила концы с концами. Нетрудно было об этом догадаться. Однако, все понимая, он никогда не пытался что-то предпринять, а потому испытывал неловкость, что делает это только сейчас, когда нужна ее помощь. За день до его отъезда они отправились в церковь Сан Козимо. Это было их любимое место — крошечная церковь, все еще в хорошем состоянии, несмотря на то, что долгое время она пребывала в забвении, пока конгрегация не вернула ей благосклонность и здесь вновь не появился священник. Она прилепилась на склоне холма, куда тянулась белая пыльная тропинка, идущая дальше вверх, к разрозненным виноградникам. На боковой двери, всегда запертой, находилась облицованная камнем щель, а над ней надпись — «ДЛЯ ПОЖЕРТВОВАНИЙ» — с потертым от непогоды тиснением. Они всегда опускали монету в эту щель, сначала в шутку, которая потом стала ритуалом, хотя и не могли понять, куда падает монета. Не было слышно ни звука, ни звона металла, когда подношение исчезало в утробе церкви.

— Он в резонанс попадал, — буркнул Рожнов. Очкарик пожал плечами и ещё раз икнул.

Как-то раз он прочел, что в Италии уничтожать или выбрасывать деньги считается уголовным преступлением. Несколько лет назад в период резкой нехватки монет вдруг выяснилось, что японцы экспортируют из Италии мелочь, используя монеты на изготовление кнопок. Была задета национальная гордость, и поэтому на помощь призвали закон. Мысль о том, что его тайное подаяние преступно, доставляла ему удовольствие, чем-то напоминая времена гонений на религию, как будто он нашел тайное прибежище опального священника.

— Однажды сталкера Петрова заказали киллеру, — сообщил Слепой. — Петров об этом узнал и сказал: «Примем меры!» Всосал три бутылки водяры и пошёл себе. Киллер стрелял, стрелял, три цинка патронов извёл, ни разу не попал, так Петрова качало. Черныш, ты обещал Очкарику ствол подарить.

В тот день несколько минут они посидели возле церкви и пошли дальше по тропинке, к виноградникам. Иногда они видели здесь работающих людей, которые подрезали виноградную лозу или расчищали землю около искривленных стеблей, но сегодня никого не было. Впрочем, они нашли телегу, старинное транспортное средство с шинами из твердого каучука и красными пятнами от вина на скамье. Эмма села в телегу, а затем легла, глядя в небо.

— Так я ж не думал, что он… — долговскому снайперу стало неловко, он оглянулся посмотреть, какое выражение лица у начальства. Рожнов нахмурился.

— Как жаль, что тебе надо уезжать, — сказала она. — Мы могли бы жить здесь всегда. Я бы, как одна из героинь Джейн Остин, осталась бы подле отца, чтобы заботиться о нем.

— Мужики, ствол-то казённый, — Черныш покраснел. — Может, я водкой отдам, а? Я гляжу, вы принимаете…

— Ах, как это было бы приятно, — откликнулся он. — Но потом тебе все наскучит, и ты сбежишь с каким-нибудь романтичным неаполитанцем.

— Проставишься, это само собой. Чтоб не смеялся над незнакомым стрелком, — кивнул капитан. — Только не сей час, они со Слепым сегодня и так в норме. А ствол…

— Ну, тогда ты женишься на синьоре Сабатино, — рассмеялась Эмма. — Я уверена, что она примет тебя. Ты будешь помогать ей ухаживать за цыплятами.

— Вспомнил! — лицо Черныша просветлело. — Вспомнил! У нас на складе винтовочка имеется, старенькая, но вполне на ходу. Приклад треснул, я договорюсь, чтобы её передали для учебки, а там… А, капитан?

Он тоже не удержался от смеха и на мгновение представил себя на просторном letto matrimoniale,[3] которое заметил в доме синьоры Сабатино, — такая кровать была главным и наиболее желанным предметом роскоши в домашнем хозяйстве крестьянина. Но тут появилась резкая боль от надвигающегося расставания. Он знал, что это неизбежно: Эмма повзрослела, и наступило время стать посетителем в ее жизни, которая теперь будет вращаться вокруг других. Конечно же, намного легче отпускать от себя близкого человека, думал он, когда в запасе есть еще что-то.

— А там и спишешь? — Рожнов наконец улыбнулся. — Ладно, я ничего не слышал.



Первые несколько дней после его отъезда было непривычно находиться здесь одной, совершенно одной. Напуганная дневной тишиной дома и ночным шумом, она плохо спала. Когда спадала дневная жара, крыша скрипела, словно шевелилась, пытаясь найти покой, и поначалу эти шумы походили на звук открывающейся двери или силой выдавливаемого окна. Но потом она привыкла и вновь обрела спокойный сон, рано укладываясь в постель и поздно вставая.

— Винтовка всё равно под списание, — торопливо забормотал Черныш, — так лучше её в хорошие руки, чем…

Свобода Эмму взволновала. В школе ее жизнь была жестко регламентированной, там допускались только крошечные островки возможности для независимого выбора. И было шумно, повсюду — звонки, топот ног в коридорах, гул голосов, споры. Теперь она могла сама принимать решения; вставать, когда хочется; спускаться в деревню за продуктами, не спрашивая позволения; пойти на прогулку или остаться дома, читать или просто бездельничать. Свобода стала почти осязаемой, словно ткань, которую можно раскроить, как пожелаешь, по любому из выбранных образцов.

— Сказал же: ладно, — улыбка Рожнова стала шире. — Идём на склад, я дам команду. А вы, мужики, больше не пейте. Ну хотя бы до вечера, что ли?

На четвертый день она решила съездить в Сиену. Из деревни туда шел автобус, и дорога заняла только час. Было необычно снова вернуться в город, хотя она хорошо знала Сиену и всегда чувствовала себя там комфортно. Она долго сидела за столиком, успев выпить несколько чашечек крепкого кофе и наблюдая за людьми на площади. Там бегали дети с ярко раскрашенными в цвета contrade[4] флажками, шла оживленная беседа между женщинами, голуби хлопали крыльями в фонтане или слетали с башни, когда звонили колокола.

* * *

Она направилась в канцелярию университета, где проводили набор на курсы. Ей пришлось ждать в приемной почти двадцать минут, она успела в деталях изучить висевший на стене портрет мужчины, играющего на лютне, прежде чем ее вызвали в кабинет.

Тварь, пошатываясь, двинулась к болотцу, где возилась грузная туша. Паучьи лапы с трудом удерживали усталое тело, Тварь то и дело припадала на брюхо, опиралась на короткие собачьи ноги, чтобы восстановить разладившиеся функции равновесия и передвижения. Встреча с крупным и наверняка опасным существом требовала большей осторожности, но сейчас Тварь не вполне контролировала свои действия, ей было плохо и неспокойно.

За столом сидел мужчина с болезненным цветом лица, одетый в элегантный легкий костюм, какой обычно носят итальянские бюрократы в летний период. Он приподнялся, показывая рукой на стул возле стола.

Старая кабаниха, которую на болото привлёк запах пищи, почуяла приближающуюся Тварь далеко не сразу — слишком увлеклась вылавливанием из мутной жижи кусков мяса растерзанных псевдоплотей. Но когда обнаружила пришельца — не раздумывая бросилась в атаку. Появление незваного гостя свинья восприняла как покушение на собственную добычу — в таких случаях она без колебаний нападала.

— Вас интересует один из наших курсов? — спросил он так тихо, что она не разобрала его вопрос. — Предпочитаете говорить по-английски? — быстро осведомился он.

— Нет, ни к чему.

Здоровенная скотина заворочалась в воде, поднимая мутные тяжёлые волны, развернулась рылом к Твари и побрела на твёрдую почву. В болотце она не могла взять разгон, но изо всех сил рвалась в бой. Тварь, путаясь в восьми длинных лапах, брела навстречу. Вот старуха выбралась на берег, злобно фыркнула и ринулась в атаку. Тварь сконцентрировалась в самый последний момент — и прыгнула. Массой она уступала кабанихе, так что встретить её напор в лоб и не пыталась. Когда две туши столкнулись в воздухе, тонкие конечности Твари не касались земли, она взлетела на спину старой самке, короткие лапы чернобыльца распороли шкуру на спине, а собачья пасть впилась в мохнатый круп. Кабаниха заметалась, силясь стряхнуть обузу, которая причиняет такую боль. Сцепившиеся звери заметались по берегу, сшибая молоденькие деревца и топча в кашу кустарник… Тварь держалась крепко, она методично подтягивала голенастые конечности псевдоплоти и вонзала длинные когти в бока противницы. Особого вреда Тварь таким образом причинить не могла — раны, которые она наносила, были не слишком опасны для огромного мутанта, но обезумевшая от боли и ярости кабаниха ранила сама себя куда сильнее, когда ломилась через лес. Она разбила рыло, исцарапала морду так, что кровь заливала горящие ненавистью глазки… Ничего не видя перед собой, громадная свинья неслась между толстыми дубовыми стволами, ударялась мордой, разворачивалась от этих ударов на бегу — и снова налетала на деревья… Безумный бег завершился, когда молодой клён не выдержал натиска разогнавшейся туши и хрустнул. Кабаниха рухнула на колени, пролетела по инерции несколько метров, распоров брюхо об острый обломок древесного ствола, ткнулась рылом в грязь. Тут наконец Тварь не удержалась на спине, кувыркнулась, перелетела через изувеченную морду кабанихи… Собачья пасть впилась в растерзанное ударами рыло, кабаниха попыталась вскочить, но ноги не держали её больше — она умирала, кровь хлестала из разорванного живота и многочисленных ран на боках. Тварь тоже получила немало повреждений, были сломаны три ноги, несколько рёбер… Она подползла к кабаньей туше, стала жадно вырывать большие куски окровавленного мяса и торопливо поглощать. Ей требовалось много пищи, чтобы восстановить повреждённые кости и ткани. К тому же она собиралась набрать вес — яростная атака кабанихи произвела на неё впечатление, если так можно выразиться применительно к примитивным ощущениям ткани, которая заменяла Твари центральную нервную систему. Для того чтобы испытать настоящие эмоции, Твари требовался мозг Homo sapiens.

Он рассказал о том, что они могут предложить, и дал ей несколько брошюр. Один из курсов, рассчитанный на три месяца, идеально подходил — история итальянской музыки от четырнадцатого до девятнадцатого столетия.

— Да, — сказал он. — Прекрасный выбор. Очень хороший учебный курс.

На какой-то миг повисло молчание, он бесцеремонно уставился на нее, смущая своим пристальным взглядом; его карие глаза будто застыли, найдя единственный достойный объект. Потом он снова заговорил:

Глава 23

— Как жарко! Жаль, что я не могу уехать. На побережье. Куда угодно. Подальше отсюда. А вам разве не хочется на море?

Она молча заполняла анкету. Потом протянула ему, и он вздохнул.

Между холмами петляли до вечера. Серж шагал за Животным хмурый и злой. Ему не нравилось всё — и туповатые исполнители, и сердитые напоминания шефа, который требовал результатов и торопил, торопил… В последние день-два ситуация изменилась коренным образом, теперь шефу приходилось осторожничать и он уже не мог дать команду вскрыть почтовые сообщения в электронных почтовых ящиках сталкеров. Прежде Серж казался себе полубогом, он мог прочесть переписку этих ничтожных людишек, мог отправить их на смерть, натравить грязных бандитов на грязных сталкеров, которые, в сущности, такие же бандиты. Сержу не нравился плащ покойного Торца, не нравилась угрюмая настороженность Толика, угодливость Сани, мрачная отрешённость Мистера, а больше всего не нравился Будда. Хотя пацан разыгрывал из себя этакого клоуна, завёрнутого на эзотерике, Серж чувствовал, что Будда не глупее его самого, и вот это обстоятельство было самым паршивым. Серж привык быть лучшим. Ох, скорей бы закончить здесь, выполнить работу и возвратиться в нормальный мир… Он размечтался о том, чем станет заниматься по возвращении — первым делом ванна… То есть сперва к шефу! Очень правильно будет явиться пред светлые очи вот прямо в таком виде, как есть, — в грязном плаще с чужого плеча, небритым, пройти по красным коврам, оставляя жирные чёрные следы. Приятно будет смотреть на вытягивающиеся морды адъютантов, всех этих выбритых и выглаженных майоров да подполковников. Ни с чем не сравнимое удовольствие — видеть, как в душе они негодуют, однако не решаются сказать ни слова поперёк, с каким душевным напряжением они сохраняют хладнокровие, распахивая перед ним, Сержем, двери… Ну и, конечно, генерал — Серж вручит ему груз, генерал мельком глянет, бросит что-то вроде: «Молодцом, Серж! Я всегда знал, что на тебя можно положиться… Ну ступай, отдыхай, завтра с тобой свяжутся!» И вот после этого — такси, ванна, звонок Леночке. Или Люсе. Или обеим? А что, в этот раз можно пригласить их обеих, он нынче такой радиоактивный!..

— Все в порядке, — отметил он, проверив правильность заполнения. — Вы получите письмо, в котором вам сообщат решение. Уверен, они скажут «да». Они всегда так говорят.

Серж до того размечтался, что едва не прозевал «воронку». Саня осторожно обогнул аномалию и ушёл вперёд, а он чуть было не нарвался. Успел отскочить в последний момент, когда аномалия уже начала просыпаться. Но Серж отпрянул, и проклятая ловушка не сработала, поворчала и снова успокоилась в шатком равновесии, обрывки жухлой листвы поплыли по кругу в прежнем темпе…

Он усмехнулся, словно пытался показать, что ему, бюрократу, понятны прогрессивные методы учебных курсов. Как только она поднялась, он быстро вскочил и открыл для нее дверь, стоя слишком близко, пока она проходила. Скользнув взглядом по его руке, кольцу и густой сети мелких морщин вокруг глаз, она подумала: ну почему они такие навязчивые, эти итальянские мужчины? Что они о себе возомнили?

Да, придётся ещё несколько дней проторчать здесь, среди грязи и мрази. Ничего, результат того стоит, главное, что всё получится. У него всегда получается, иначе и быть не может, он всегда победитель, он сверху, так будет и в этот раз…

В следующем месяце, который ее устраивал, курсы так и не начались. Надо что-нибудь почитать, решила она, — благо купила в Сиене кое-какие книги — и самой приступить к изучению истории музыки, прежде чем начнутся занятия. Она могла подолгу бесцельно гулять, училась у синьоры Сабатино выпекать хлеб, иногда писала письма. И была уверена, что ей это не наскучит.

Серж остановился и подождал, пока сталкер Моня поравняется с ним. За пленником следом брели Мистер и Скрипач, а пыхтящий Будда, как всегда, отстал.

То, что ее присутствие в доме преобразило будни синьоры Сабатино, было очевидно. Каждое утро смотрительница дома приносила хозяйке корзину фруктов и овощей, а раз в два или три дня — свежие яйца, только что из-под куриц, с темно-желтыми желтками и привкусом засушливой сельской местности.

— Слушай, мужик, — Серж старался говорить спокойным, деловым тоном, — скоро мы выйдем к схрону. Оттуда ты пошлёшь мейл Слепому. Нормальный мейл, без гнили, без штучек.

Они часами болтали обо всем на свете, и по прошествии дней, когда лучше узнали друг друга, синьора Сабатино поведала ей историю своей жизни. Начала она с брата, который стал священником, но, к всеобщему стыду, впал в немилость и был отослан в Эфиопию, в миссию. Потом пришла очередь дяди-коммуниста, расстрелянного в дни фашизма, и ее короткого семейного счастья, оборванного ужасной аварией, из-за которой она лишилась мужа. Напоследок она рассказала о дальней кузине, зарабатывавшей проституцией в Риме, и о том, как пыталась вытащить ее из публичного дома, несмотря на визг и угрозы хозяйки заведения.

— Я понял, — грустно кивнул Моня.

К своему удивлению, Эмма поняла, что в ее жизни практически ничего не случалось, никогда; то, что она считала происшествиями — как ей прежде казалось, — в свете событий, выпавших на долю синьоры Сабатино, было, по сути, детским лепетом. Но теперь, когда она вырвалась из кокона детства, должна начаться настоящая жизнь.

— Пригласишь его к нам, то есть к себе. Скажешь, есть хабар, приходи, вместе возьмём… Ну, как мы тебя дёрнули так и ты Слепого. Лады?

Им обеим нравилось размеренное течение буден. По вечерам Эмма приходила в домик синьоры Сабатино и сидела на кухне, пока та готовила ужин. Электричества здесь не было, но мягкий свет масляных ламп лишь добавлял колорита трапезе, когда они ели макароны, приготовленные на дровяной печи. Потом они мыли посуду, и Эмма шла обратно в большой дом, освещая себе дорогу факелом. Она ложилась в постель и еще какое-то время читала перед сном.

— Лады.

— Не нравится мне, мужик, как ты отвечаешь. Чего грустный-то такой? — Серж растянул губы в ухмылке. — Скоро всё закончится, уйдёшь к своей дочке. Я слова никогда не нарушаю. Обещал же, уйдёшь.

«Все очень хорошо, — писала она отцу. — Дни летят так быстро, и я понимаю, как мало успела сделать, но это не важно, правда? Каждый вечер синьора Сабатино готовит ужин, а я учусь у нее, надеюсь, из меня получится хорошая хозяйка. Сам оценишь, когда приедешь сюда. Скоро в Сиене начнутся занятия по истории музыки, на которые я записалась. Боюсь, что это очень дорого, но ведь ты не будешь возражать? Папа, я счастлива, по-настоящему. Только не волнуйся, рано или поздно я все равно вернусь…»

— Я всё сделаю.



Серж подумал, не хлопнуть ли мужика по плечу, чтобы ободрить. Решил: не надо, это уже лишнее, поэтому ограничился кивком.

Она ходила на прогулку к заброшенной церкви и неизменно опускала монету в щель для пожертвований. Потом поднималась к виноградникам, перед тем как повернуть домой. Теперь там работали люди, они узнавали ее, приветственно вскидывая руки, а один или два раза ей довелось с ними поговорить.

Толик шагал сзади и слышал каждое слово. Он отчётливо понимал: Моня не верит Сержу. Не верит и правильно делает, конечно. Серж гниль, такому соврать — раз плюнуть.

Однажды утром во время прогулки, когда оставалось совсем чуть-чуть пройти до церкви, сбоку что-то мелькнуло. Она оглянулась, думая, что это один из волов, пасущихся на склоне холма, но это был юноша, он сидел под деревом на каменном выступе, словно кого-то ожидая. Она приблизилась, и он посмотрел на нее как-то по особенному.

Бригада выбралась из холмов, теперь шли по лесу. Небо стало наливаться синевой, близился вечер. Толик притормозил, подождал Будду. Они вдвоём слегка отстали от всех.

На мгновение она застыла на месте, скорее удивленная, чем испуганная, недоумевая, что он здесь делает. Неподалеку располагалась ферма, уютная, но довольно грязная на вид, и она решила, что он там живет. Юноша поднялся на ноги и направился к ней, помахав рукой и что-то крикнув. Она с трудом разобрала его слова: «Куда вы идете?»

— Слушай, Будда, что думаешь о нашей ситуации?

Теперь, когда он оказался близко, она не сводила с юноши глаз, пораженная его необыкновенной внешностью. Высокий, но слегка неуклюжий. Светящиеся ясные глаза и точеное красивое лицо, которое под лучами солнца приобрело оливковый оттенок. Он словно сошел с одной из картин Чинквеченто[5] из музея в Сиене — ей запомнилось это полотно: там юный воин готовится к сражению, его тело, только налившееся силой, как бы объединило в себе детство и зрелость.

— Иду на прогулку, — ответила она. — Я каждый день хожу к Сан Козимо.

Толик не смог даже вопрос сформулировать получше. Вся эта история со сталкером, с дочкой его больной — всё было как-то неправильно, не так. Толику было необходимо хотя бы поговорить, потому что непокой поселился в душе, распирал и давил изнутри. Никогда раньше такого с ним не случалось.

Она показала на церковь, и он улыбнулся.

— По-моему, я вас уже видел, — заметил он. — Вы живете там, внизу, угадал?

— О какой ситуации? — Будда дышал с присвистом, он устал и, пройдя десяток шагов, всякий раз харкал и сплёвывал.

Она кивнула.

— Да, сейчас живу там.

— Ну вот с Моней этим, с корешем его. Я вот думаю, Моня дочке через Кордон артефакты носит, закон нарушает, значит, он наш, блатной? Ну хоть немного?

Какое-то время они молча смотрели друг на друга, и она ощутила, как сильно забилось ее сердце. Казалось, будто все чувства пронзил электрический заряд, довольно необычный; и ничего на свете ей так не хотелось, как чтобы это мгновение длилось вечно.

— Ищешь оправдания, — догадался толстяк. — Тебе его жалко, и ты ищешь для себя дополнительный повод, чтобы помочь мужику. Ну и зря. Зачем тебе ещё причины выдумывать, если ты для себя уже решил?

— А где вы живете? — спросила она. — Вы пришли с фермы?