Сью Графтон

«В» — ЗНАЧИТ ВТОРЖЕНИЕ

Пролог

Мне не хочется думать о хищниках в этом мире. Я знаю, что они существуют, но предпочитаю сосредоточиться на лучшем в человеческой натуре: сострадании, щедрости, готовности прийти на помощь нуждающимся. Такая сентиментальность может показаться смешной, учитывая наши ежедневные новости, включающие воровство, нападения, изнасилования, убийства и прочие гадости. Для циников я должна выглядеть идиоткой, но я действительно придерживаюсь добра, делая все возможное, чтобы изолировать злодеев от того, что приносит им выгоду.

Я знаю, что всегда найдется кто-нибудь, кто захочет использовать в своих интересах слабых и уязвимых: очень молодых, очень старых и невинных любого возраста.

Солана Рохас была одной из них…

1

Солана

Конечно, у нее было настоящее имя, то, которое было дано ей при рождении и которым она пользовалась большую часть жизни, но теперь у нее появилось новое. Она была Соланой Рохас, чью личность она узурпировала. Ее прежняя личность исчезла, была уничтожена с появлением новой. Это было для нее простым, как дыхание.

Она была младшей из девяти детей. Ее мать, Мария Тереза, родила первого ребенка, сына, в семнадцать лет, и второго сына в девятнадцать. Оба были продуктом отношений, не освященных узами брака, и хотя мальчики носили фамилию отца, они никогда его не видели.

Его посадили в тюрьму за распространение наркотиков, и там он окончил свои дни, убитый другим заключенным из-за пачки сигарет.

В двадцать один год Мария Тереза вышла замуж за мужчину по имени Панос Агиллар.

Она родила ему шестерых детей за восемь лет, до того, как он оставил ее, сбежав с кем-то другим. В тридцать лет она осталась одна и без денег, с восьмью детьми в возрасте от тринадцати лет до трех месяцев.

Она снова вышла замуж, на этот раз за работящего, ответственного пятидесятилетнего мужчину. Он стал отцом Соланы — его первого ребенка, последнего ребенка ее матери и их единственного совместного.

За годы, пока Солана росла, ее братья и сестры распределили между собой все очевидные роли: спортсмен, солдат, клоун, трудяга, истеричка, игрок, святой и мастер на все руки.

Для нее осталась только роль неудачницы.

Как и ее мать, она забеременела вне брака и родила сына, когда ей едва исполнилось восемнадцать. С этого времени в ее жизни не наблюдалось особого прогресса. Все шло не так. Она жила от зарплаты до зарплаты, без всякой надежды впереди. Или так думали ее братья и сестры.

Сестры утешали ее и давали советы, читали лекции и льстили, но, в конце концов, опустили руки, поняв, что она никогда не изменится.

Ее братья сердились, но обычно помогали деньгами в трудных ситуациях.

Никто из них не понимал, какой хитрой она была.

Она была хамелеоном. Изображать из себя лузера было ее маскировкой. Она была не такой, как они, не такой, как кто-либо, но ей потребовались годы, чтобы оценить разницу.

Сначала она думала, что ее странность была связана с процессами внутри семьи, но уже в начальной школе правда снизошла на нее. Эмоциональные связи, которые привязывали остальных друг к другу, у нее отсутствовали. Она действовала как обособленное существо, без всякого сопереживания. Она притворялась такой же, как другие девочки и мальчики в ее классе, с их ссорами и слезами, с их болтовней, хихиканьем и попытками выделиться.

Она наблюдала за их поведением и имитировала его, смешивалась с ними, пока не казалась почти такой же. Она вступала в разговоры, но только для того, чтобы притвориться, что ей понравилась шутка, или повторить уже сказанное. Она никогда не спорила. Никогда не высказывала своего мнения, потому что его не имела. Не говорила о своих желаниях.

Она была практически невидима, мираж или призрак, в поисках путей, как использовать их всех. В то время как ее одноклассники были поглощены собой и ни на что не обращали внимания, она обращала внимание на все.

Она все видела, и ей все были безразличны. К десяти годам она знала, что это только вопрос времени, когда она найдет применение своему таланту к камуфляжу.

К двадцати годам она научилась исчезать так быстро и автоматически, что часто сама не понимала, что уже покинула помещение. В одну секунду она была там, в следующую ее уже не было.

Она была идеальным компаньоном, потому что отражала человека, с которым находилась, становилась тем, кем они хотели. Она была подражателем и имитатором. Обычно она нравилась людям и ей доверяли. Еще она была идеальным работником — ответственная, неутомимая, никогда не жаловалась и делала все, что просили. Она приходила на работу рано и задерживалась допоздна. Из-за этого она казалась альтруисткой, хотя, на самом деле, ей просто было глубоко плевать на все, кроме того, что имело значение для достижения ее собственных целей.

Иногда ей приходилось прибегать к уловкам. Большинство ее братьев и сестер смогли получить образование, и на данном этапе жизни они выглядели более преуспевающими, чем она. Они могли себе позволить помогать младшей сестренке, чьи перспективы в жизни были жалкими по сравнению с их собственными. В то время как она была рада пользоваться их щедростью, ей не нравилось от них зависеть.

Она нашла возможность с ними сравняться, заполучив довольно большую сумму денег, которые хранила на тайном банковском вкладе. Лучше им было не знать, насколько улучшилась ее жизненная доля.

Младший из ее братьев, с дипломом юриста, был единственным из родственников, к которому она испытывала хоть какие-то родственные чувства. Он не любил особенно напрягаться на работе, и был не против обойти правила, если оплата того стоила.

Прежде она уже дважды заимствовала чужие имена. Она с нежностью относилась к своим другим личностям, как к старым друзьям, которые переехали в другой город. Теперь у нее была новая роль. Теперь она была Соланой Рохас и на этом сосредоточилась.

Она завернулась в свою новую индивидуальность, как в плащ, и чувствовала себя в безопасности внутри личности, которой стала.

Оригинальная Солана, та, жизнь которой она одолжила, была женщиной, с которой они вместе работали многие месяцы в доме престарелых. Настоящая Солана, которую она мысленно называла «Другая», была дипломированной медсестрой.

Она тоже училась, чтобы стать дипломированной медсестрой. Единственная разница между ними была в том, что Другая получила диплом, а ей пришлось бросить учебу. В этом был виноват ее отец. Он умер, и никто другой не вызвался платить за ее образование. После похорон мать попросила ее оставить учебу и найти работу, что она и сделала.

Сначала она убирала дома, а потом стала помощницей медсестры, притворяясь про себя, что она и есть настоящая медсестра, которой бы она стала, если бы закончила курс в городском колледже. Она знала, как делать все, что делала Другая, но ей платили гораздо меньше, потому что у нее не было подходящих документов. Разве это честно?

Она выбрала Солану Рохас таким же способом, как выбирала других. Между ними была разница в возрасте в двенадцать лет, Другой было шестьдесят четыре, а ей — пятьдесят два.

Их черты не были слишком похожи, но достаточно подобны для среднего наблюдателя.

Они с Другой были примерно одного роста и веса, хотя она знала, что вес не особенно важен.

Женщины все время прибавляют и теряют в весе, так что, если кто-то заметит разницу, это легко объяснимо. Цвет волос, это еще один незначительный штрих. Он может быть любого оттенка, который найдется на полке аптеки. Ей приходилось быть и блондинкой и брюнеткой и рыжей, все в полном контрасте с натуральной сединой, которая появилсь у нее в тридцать лет.

В течение последнего года она постепенно делала волосы все темнее, пока не достигла такого же цвета, как у Другой. Однажды новый служащий принял их за сестер, что ее бесконечно обрадовало.

Другая была латиноамериканского происхождения, в отличие от нее. Ее предки были со Средиземного моря, итальянцы и греки, с небольшой турецкой добавкой — с оливковой кожей, темноволосые, с большими темными глазами.

В англоязычной компании, если она молчала и занималась своим делом, многие думали, что она плохо знает английский. Это значит, что многие разговоры велись в ее присутствии, как будто она не понимает ни слова. На самом деле, это был испанский, которого она не знала.

Ее приготовления к краже индивидуальности Другой неожиданно пришлось ускорить во вторник на предыдущей неделе. В понедельник Другая подала двухнедельное предупреждение об увольнении. Скоро начинались ее занятия, и ей нужен был отпуск перед тем, как она полностью посвятит себя учебе. Это было сигналом к началу операции.

Ей нужно было стащить бумажник Другой, потому что водительские права были необходимы для ее авантюры. Почти сразу появилась возможность. Такой уж была ее жизнь, одна возможность за другой представлялась для ее движения к успеху.

Ей не было дано особых преимуществ в жизни, и все, что у нее были, она должна была создавать сама.

Она была в комнате для персонала, когда Другая вернулась от вреча. Она была серьезно больна некоторое время назад, и теперь, когда у нее была ремиссия, она должна была часто проходить осмотры. Она говорила всем, что рак стал для нее благословением. Она стала больше ценить жизнь. Болезнь мотивировла ее изменить приоритеты. Она поступила в университет, где будет учиться на администратора в медицинском бизнесе.

Другая повесила сумку в свой шкафчик и набросила на нее свою кофту. Там был только один крючок, из другого выпал винтик и он бесполезно болтался. Другая закрыла шкафчик и защелкнула замок, не набирая комбинацию цифр. Она сделала это, чтобы быстрее его открыть в конце дня.

Она подождала, пока Другая уйдет, надела резиновые перчатки и дернула замок. Это почти не заняло времени, чтобы открыть шкафчик, забраться в сумку и вытащить бумажник. Она вытащила водительское удостоверение из отделения с окошечком и положила бумажник на место. Сняла перчатки и убрала в карман. Водительское удостоверение она положила под стельку своей правой туфли. Не то чтобы кто-то стал ее подозревать. Когда Другая заметит пропажу, она подумает, что где-то оставила удостоверение. Это всегда было так.

Люди сами винят себя в неосторожности и рассеянности. Им редко приходит в голову обвинить кого-то другого. В этом случае никто не подумает указать на нее пальцем, потому что она всегда демонстрировала свою добросовестность и честность.

Чтобы выполнить остаток плана, она подождала, пока закончится смена Другой и администрация закончит работу. Все офисы опустели. Как обычно, по вечерам во вторник, двери оставили незапертыми, чтобы могли войти уборщики. Пока они занимались своей работой, было легко войти и найти ключи от шкафов с документами. Ключи лежали в столе у секретаря, и нужно было только забрать их и пустить в дело.

Никто не удивлялся ее присутствию, и она сомневалась, что потом кто-нибудь вспомнит, что она приходила и уходила. Уборочную команду нанимали со стороны. Их работой было пропылесосить, вытереть пыль и выбросить мусор. Что они знали о работниках дома престарелых? Насколько это могло их интересовать, согласно ее униформе, она была медсестрой, уважаемой персоной, которая могла делать, что захочет.

Она достала анкету, которую заполняла Другая при приеме на работу. Эти две странички содержали данные, которые ей понадобятся для новой жизни: дата рождения, место рождения, которое было Санта-Терезой, номер социального страхования, образование, номер диплома и предыдущие места работы.

Она сделала фотокопию документа, вместе с двумя рекомендательными письмами, которые были в папке. Она сделала копии документа о продвижении Другой по службе и о ее зарплате, что вызвало приступ ярости, когда она увидела унизительный разрыв между тем, как оплачивалась работа их двоих. Сейчас злиться не было смысла. Она сложила бумаги в папку и вернула папку в ящик, который заперла. Положила ключи обратно в секретарский стол и покинула офис.

2

Декабрь 1987

Меня зовут Кинси Миллоун. Я — частный детектив из маленького города в южной Калифорнии, под названием Санта-Тереза, в ста пятидесяти километрах к северу от Лос-Анджелеса.

Мы приближались к концу 1987 года, в котором, согласно криминальному аналитику из полицейского департамента Санта-Терезы, произошло пять убийств, десять ограблений банков, 98 ограблений домов, 309 арестов за кражу машин и 514 — за кражу в магазинах.

Все это в городе с населением 85102 человека, не включая Колгейт на севере и Монтебелло на юге.

В Калифорнии была зима, что означало темноту в пять часов вечера. К этому времени во всем городе зажигались огни. Включались газовые камины, и голубое пламя завивалось вокруг фальшивых поленьев. Кое-где в городе можно было учуять слабый запах настоящего горящего дерева. В Санта-Терезе мало лиственных деревьев, поэтому нам не досаждает унылый вид голых ветвей на фоне серого декабрьского неба. Газоны, листья и кусты все еще зеленые.

Дни были мрачные, но там и сям в ландшафте появлялись всплески цвета — оранжевая и красная бугенвиллия, которая цвела с декабря по февраль.

Тихий океан был холодным — темный, беспокойный, серый — и пляжи были пустынны.

Дневная температура опускалась до +10–15 градусов. Мы все носили толстые свитера и жаловались на холод.

Мой бизнес не особенно процветал, несмотря на количество преступлений. Казалось, в это время года что-то расхолаживало приличных преступников. Растратчики, наверное, были заняты рождественскими покупками на деньги, которые они выудили из касс своих компаний. Количество мошенников с банковскими счетами и ипотекой снизилось, а телефонные жулики потеряли свои списки и интерес. Даже разводящиеся супруги, казалось, утратили боевой дух, возможно чувствуя, что вражду, с таким же успехом, можно отложить до весны.

Я продолжала делать кое-какие бумажные расследования, но больше ни к чему меня не призывали.

Однако, поскольку судебные тяжбы всегда были популярным видом спорта, я работала по обслуживанию процессов, для чего была официально зарегистрирована в округе Санта-Тереза. Работа добавляла солидный километраж моей машине, но зато не облагалась налогами и приносила достаточно денег, чтобы оплачивать счета.

Покой не должен был продолжаться долго, но я не могла предугадать, что наступает.

В 8.30 утра, в понедельник, 7 декабря, я взяла сумку, блейзер, ключи, и вышла из дверей, направляясь на работу. Я пропустила свою обычную пятикилометровую пробежку, не желая заниматься спортом в предрассветной тьме. Учитывая уют моей кровати, я даже не чувствовала себя виноватой. Когда я проходила через калитку, привычный скрип ее петель был прерван коротким воплем. Что это было — кошка, собака, младенец, телевизор? Ничего не подходило. Я остановилась, прислушалась, но слышала только обычный шум машин.

Двинулась вперед и, дойдя до машины, услышала звук снова. Я развернулась, прошла через калитку и направилась на задний двор. Когда я повернула за угол, появился мой домохозяин.

Генри восемьдесят семь лет и он владеет домом, к которому присоединяется моя квартира.

— Что это было?

— Самой интересно. Я услышала это только что, когда выходила из калитки.

Мы стояли, прислушиваясь к обычным утренним звукам. Целую минуту ничего не было, а потом началось снова. Я наклонила голову, как собака, насторожив уши и пытаясь понять, откуда исходит звук.

— Гас? — спросила я.

— Возможно. Подожди секунду, у меня есть ключ от его дома.

Пока Генри вернулся на кухню за ключом, я прошла несколько шагов между его участком и соседним домом, где жил Гас Вронский.

Как и Генри, Гасу было под девяносто, но в то время как Генри поражал ясностью ума, Гас доводил всех до белого каления. Он наслаждался заслуженной репутацией местного склочника. Такой человек звонит в полицию, если считает, что ваш телевизор слишком громкий, или ваша трава слишком длинная. Он звонил в службу контроля за животными, чтобы пожаловаться на лающих собак, бродячих собак и собак, которые справляли свои дела у него во дворе. Он звонил в городские службы, чтобы убедиться, что были выданы разрешения на мелкие строительные работы: ограды, веранды, замену окон или ремонт крыш. Он подозревал, что большинство ваших поступков являлись противозаконными и был всегда готов вас разоблачить.

Я думаю, что он не настолько заботился о соблюдении правил и законов, сколько любил поднимать шум. И если в процессе ему удавалось рассорить вас с соседом, было еще лучше.

Его энтузиазм нагадить ближнему, возможно, сохранял ему жизнь так долго.

Я никогда не сталкивалась с ним лично, но слышала много.

Генри был к нему терпелив, хотя ему не раз приходилось отвечать на надоедливые звонки.

В течение семи лет живя по соседству с Гасом, я наблюдала, как сгибали его годы. Когда-то он был высоким, но сейчас у него были закруглившиеся плечи и провалившаяся грудь, его спина формировала букву С, как будто невидимая цепь приковала его шею к невидимой гире, которую он таскал между ногами.

Все это я думала, пока Генри не вернулся со связкой ключей. Вместе мы пересекли газон Гаса и поднялись на крыльцо. Генри постучал.

— Гас? С тобой все в порядке?

Сейчас стоны были отчетливо слышны. Генри отпер дверь, и мы вошли в дом.

Последний раз я видела Гаса недели три назад, он стоял у себя во дворе и бранил двух девятилетних мальчишек, которые катались по улице на скейтбордах. Да, они шумели, но я думала, что их терпение и ловкость были удивительными. Я еще подумала, что пусть они лучше так расходуют свою энергию, чем бьют окна или гоняют консервные банки, чем развлекались мальчишки в мое время.

Я заметила Гаса на полсекунды позже, чем это сделал Генри. Старик упал. Он лежал на правом боку, с побелевшим лицом. Его плечо выскочило из сустава. Под майкой его ключица торчала, как недоразвитое крыло. Руки Гаса были длинные и тонкие, а кожа — почти прозрачная, так что я могла видеть разветвляющиеся вены на его плече. Темные синяки говорили о разрыве связок или сухожилий, лечение чего, несомненно, займет много времени.

Я почувствовала прилив боли, как будто сама расшиблась. Трижды мне пришлось застрелить человека, но это была чистая самозащита, которая не имела ничего общего с моей чувствительностью по поводу торчащих обломков костей и прочих видимых форм страдания.

Генри опустился на колени возле Гаса и попытался помочь ему встать, но его крик был таким резким, что он оставил эту идею. Я заметила, что слуховой аппарат Гаса выпал и лежал на полу, вне пределов его досягаемости.

Я увидела старомодный черный телефон с вращающимся диском на столике у дивана и набрала 911. Потом уселась, в надежде, что звон в моих ушах утихнет. Когда диспетчер ответила, я описала ситуацию и поросила прислать скорую помощь. Дала ей адрес, и положив трубку, подошла к Генри.

— Она сказала, от семи до десяти минут. Мы можем пока что-нибудь для него сделать?

— Попробуй найти одеяло, мы его укроем.

Генри всмотрелся в мое лицо.

— Что с тобой? Ты сама выглядишь не очень хорошо.

— Все нормально. Не волнуйся. Сейчас приду.

Планировка дома Гаса была такой же, как у Генри, так что мне не составило труда найти спальню. В комнате был беспорядок — кровать не застелена, одежда валялась повсюду.

Старинный комод и шкафчик были загромождены всякой дрянью. Пахло плесенью и набитыми мусорными мешками. Я вытащила одеяло из комка простыней и вернулась в гостиную.

Генри заботливо укрыл Гаса, стараясь не причинить ему боль.

— Когда ты упал?

Гас послал Генри полный боли взгляд. Его глаза были голубыми, нижние веки отвисали, как у бладхаунда.

— Ночью. Я заснул на диване. В полночь проснулся, встал, чтобы выключить телевизор, и споткнулся. Не помню, как упал. Одну секунду я стоял, следующую — уже лежал.

Его голос был дребезжащим и слабым. Пока Генри разговаривал с ним, я пошла на кухню и налила стакан воды из-под крана. Я специально старалась не всматриваться в детали помещения, хуже которого никогда не видела. Как кто-то мог жить в такой грязи?

Я быстро осмотрела ящики, но нигде не нашлось ни чистого полотенца, ни тряпки. Перед тем, как вернуться в гостиную, я открыла заднюю дверь и оставила ее распахнутой, надеясь, что свежий воздух разгонит кислый запах, который висел повсюду.

Я передала стакан с водой Генри и смотрела, как он достал из кармана чистый носовой платок, пропитал водой и приложил к сухим губам Гаса.

Через три минуты я услышала завывание сирены скорой помощи, свернувшей на нашу улицу. Подошла к двери и наблюдала, как водитель остановил машину и вышел, вместе с двумя парамедиками, которые ехали сзади. Рядом остановилась ярко-красная пожарная машина и тоже выпустила специалистов по оказанию скорой помощи. Красные огни мигали не в лад. Я придержала дверь, впустив трех молодых людей и двух женщин в голубых рубашках, с эмблемами на рукавах.

Первый парень тащил их аппаратуру, включая монитор для ЭКГ, дефибриллятор и измеритель пульса. Одна из женщин несла аптечку, в которой, как я знала, были лекарства и набор для интубации.

Я улучила момент, чтобы закрыть и запереть заднюю дверь, а потом ждала на крыльце, пока парамедики делали свое дело. Это была работа, большую часть которой они делают, стоя на коленях. Через открытую дверь было слышно успокаивающее бормотанье вопросов и дрожащие ответы Гаса. Я не хотела присутствовать, когда его будут выносить. Еще один его вскрик, и им придется откачивать меня.

Генри присоединился ко мне, и мы вышли на улицу. Соседи стояли вдоль тротуара, привлеченные непонятным происшествием. Генри заговорил с Мозой Ловенштейн, которая жила через два дома. Поскольку травмы Гаса не угрожали жизни, мы могли спокойно разговаривать, не боясь проявить неуважение. Прошло еще пятнадцать минут, пока его погрузили в машину скорой помощи. К этому времени ему поставили капельницу.

Генри поговорил с шофером, крупным темноволосым мужчиной, который сказал, что Гаса везут в больницу Санта-Терезы. Генри сказал, что последует за ними в своей машине.

— Ты едешь?

— Я не могу. Мне нужно на работу. Позвонишь мне позже?

— Конечно. Позвоню, как только узнаю, что происходит.

Я подождала, пока отъедет скорая, и Генри последует за ней, прежде, чем сесть в свою машину.



По дороге в город я остановилась в офисе адвоката и забрала документы, извещающие

отца и бывшего мужа, что заявление об изменении суммы алиментов будет рассмотрено.

Бывшим мужем был Роберт Вест, которого я мысленно ласково называла «Боб». Наш Боб был фрилансером, налоговым консультантом, который работал у себя дома в Колгейте.

Я помотрела на часы и, поскольку было еще несколько минут одиннадцатого, отправилась к нему, надеясь застать его за рабочим столом.

Я нашла дом Боба, медленно проехала мимо, потом развернулась и припарковалась на противоположной стороне улицы. Машины возле дома не было. Я положила бумаги в сумку, перешла через дорогу и поднялась на крыльцо. Утренняя газета лежала на коврике, что говорило о том, что Боб еще не вставал. Может быть, поздно лег. Я постучала и подождала.

Прошло две минуты. Я постучала снова, более настойчиво. Ответа так и не было.

Я сдвинулась вправо и заглянула в окно. Увидела стол в столовой и темную кухню позади.

Создавалось ощущение, что в доме пусто. Я вернулась к машине, записав дату и время своей попытки, и отправилась в офис.

3

Солана

Через шесть недель после того, как Другая уволилась, она подала заявление сама. Это был, своего рода, день выпуска. Это было время распрощаться с унизительной работой помощницы и начать новую карьеру в качестве свежеиспеченной дипломированной медсестры. Хотя больше никто не знал об этом, теперь в мире существовала новая Солана Рохас, живущая параллельной жизнью в том же самом городе.

Некоторые считали Санта-Терезу маленьким городком, но Солана знала, что может заниматься своими делами без риска столкнуться со своим двойником. Она делала это раньше с удивительной легкостью.

Она обзавелась двумя новыми кредитными карточками, указав собственный адрес. По ее мнению, использование документов и кредита Другой не было преступлением. Она и не думала приобретать товары, за которые не собиралась платить. Вовсе нет. Она оплачивала счета в ту же минуту, как они поступали. Она могла не покрывать баланс полностью, но быстро заполняла свежеотпечатанные чеки и отсылала их. Она не могла себе позволить иметь задолженность, потому что знала, что если ее счет попадет в коллекторское агенство, ее двойственность может выйти на свет. Этого никогда не должно было случиться. Никаких черных отметок не должно появиться против имени Другой.

Она видела только одну загвоздку — почерк Другой был своеобразным, и ее подпись невозможно было подделать. Солана пыталась, но ей не удавалось ее воспроизвести в небрежной манере. Она боялась, что какой-нибудь чересчур дотошный работник магазина попытается сравнить ее подпись с миниатюрной подписью на водительском удостоверении.

Чтобы избежать лишних вопросов, она носила в сумке лангету и надевала ее на правое запястье, когда шла по магазинам. Это позволяло ей говорить, что у нее синдром запястного канала, что вызывало сочувствие, вместо подозрения по поводу ее неуклюжего воспроизведения подписи Другой.

Даже тогда она однажды чуть не попалась в магазине в центре города. Она решила сделать себе подарок — новые простыни, новое одеяло и две подушки, которые она принесла на кассу в отделе постельного белья. Кассирша пробила покупки, потом взглянула на имя на кредитной карточке и с удивлением посмотрела на нее.

— Не могу поверить. Я только что обслужила Солану Рохас, меньше десяти минут назад.

Солана улыбнулась и махнула рукой.

— Такое все время случается. Нас три в этом городе, с одинаковым именем и фамилией. Все нас путают.

— Могу себе представить, — сказала кассирша. — Это должно быть, неприятно.

— На самом деле ничего страшного, хотя выходит смешно иногда.

Кассирша посмотрела на кредитную карточку и спросила приятным голосом:

— Могу я взглянуть на ваши документы?

— Конечно.

Солана открыла сумку и притворилась, что роется в ней. Она сразу поняла, что не осмелится показать женщине украденное водительское удостоверение, когда Другая только что была здесь. Сейчас у Другой, наверное, был дубликат удостоверения. Если она его предъявляла, кассирша увидит тот же документ дважды.

Она перестала рыться в сумке и растерянно сказала:

— О, господи. Моего кошелька нет. Даже не знаю, где я могла его оставить.

— Вы были где-нибудь еще, до того, как пришли сюда?

— Знаете что? Была. Теперь я вспомнила, что вытащила кошелек и положила у кассы, когда покупала туфли. Я была уверена, что забрала его, потому что доставала кредитную карточку, но, наверное, оставила его там.

Кассирша потянулась к телефону.

— Буду рада спросить в обувном отделе. Наверное, они его нашли.

— Ой, это было не там. Это было в магазине через дорогу. Ладно, не важно. Вы можете отложить эти вещи, и я вернусь за ними, как только найду кошелек.

— Нет проблем. Я все положу вот сюда.

— Большое спасибо.

Она покинула магазин, бросив постельные принадлежности, которые она в конце концов купила в торговом центре на окраине города. Событие напугало ее больше, чем она согласилась бы признать. Она обдумывала проблему последующие дни и в результате решила, что на карту поставлено слишком многое, чтобы рисковать.

Она сходила в архив и получила копию свидетельства о рождении Другой. Потом пошла в Управление автотранспорта и подала заявку на получение водительских прав под именем Соланы Рохас, используя свой собственный адрес в Колгейте.

Она решила, что в мире точно существует больше одной Соланы Рохас, точно так же, как больше одного Джона Смита. Она сказала клерку, что ее муж умер и она только что научилась водить машину. Ей нужно было сдать письменный экзамен и пройти тест на вождение, с сидящим рядом с ней экзаменатором, но она с легкостью справилась с обоими.

Она расписалась в формах, ее сфотографировали и выдали временное удостоверение, до того, как постоянное будет сделано в Сакраменто и выслано ей по почте.

После этого ей нужно было заняться другим, возможно, более практическим делом.

У нее были деньги, но она не хотела тратить их на текущие расходы. У нее была тайная заначка, на случай, если она захочет исчезнуть — что она и сделает в какой-то момент — но ей нужен был постоянный доход. После всего, у нее был сын, Крошка, которого нужно было содержать. Работа была необходима. Поэтому она просматривала объявления, день за днем, без всякого успеха. Было больше предложений для машинистов, домашних уборщиц и рабочих, чем для медицинских профессионалов, что вызывало у нее справедливое возмущение. Ей стоило такого труда, чтобы оказаться там, где она была, и теперь выходит, что ее услуги никому не нужны.

Две семьи искали няню с проживанием. Одни подчеркивали, что нужен опыт обращения с совсем маленькими детьми, другие упоминали о ребенке околошкольного возраста. В обоих случаях говорилось, что мама работает за пределами дома. Каким нужно быть человеком, чтобы распахнуть свою дверь перед любым, кто умеет читать? Женщины в наши дни ничего не соображают. Они ведут себя так, будто материнство ниже их достоинства, тупая работа, которая может быть доверена любому незнакомцу, зашедшему с улицы. Как им не придет в голову, что педофил может утром заглянуть в газету и заполучить свою жертву к концу дня?

Все рекомендации и проверки прошлого ничего не стоят. Эти женщины находятся в отчаянном положении и ухватятся за любого, кто вежлив и выглядит хоть наполовину презентабельно. Если бы Солана желала согласиться на долгие рабочие дни и плохую оплату, то подала бы заявку сама. Но она ждала чего-нибудь получше.

Ей нужно было подумать о Крошке. Они жили вдвоем в скромной квартирке уже около десяти лет. Он являлся предметом дискуссий между ее родственниками, которые считали его избалованным, безответственным манипулятором.

Мальчика назвали Томассо. После его появления на свет с весом в шесть килограммов, она страдала от инфекции женских органов, что излечило ее как от желания иметь других детей, так и от возможности сделать это. Он был красивым младенцем, но педиатр, который осматривал его после рождения, сказал, что он дефективный. Солана не могла вспомнить теперь название этого дефекта, но тогда она проигнорировала мрачные докторские слова.

Несмотря на размеры сына, его плач был слабым и мяукающим. Он был вялым, с плохими рефлексами и слабым мышечным тонусом. Он с трудом сосал и глотал, что создало проблемы с кормлением. Доктор сказал ей, что мальчику будет лучше в специальном учреждении, где за ним будут ухаживать люди, привычные к таким детям, как он. Солана воспротивилась. Ребенок нуждается в ней. Он был светом и радостью в ее жизни, а если у него были проблемы, она с ними разберется.

Когда мальчику была всего неделя от роду, один из ее братьев прозвал его «Крошка», и с тех пор его так и называли. Она мысленно с любовью называла его Тонто, что ей казалось подходящим. Как индеец Тонто в старых вестернах, он был ее спутником, верным и преданным товарищем.

Теперь он был тридцатипятилетним, с плоским носом, глубоко посаженными глазами и гладким младенческим лицом. Он носил свои темные волосы собранными на затылке в хвост, открывавшим низко поставленные уши. Он не был легким ребенком, но она посвятила ему свою жизнь.

Когда Крошка учился в шестом классе, он весил больше 80 килограммов и имел освобождение от занятий физкультурой. Он был гиперактивным и агрессивным, склонным к вспышкам гнева и разрушения, когда ему перечили. Он плохо успевал в начальной школе и в средних классах, потому что страдал расстройством, которое делало для него затруднительным чтение и обучение. Больше чем один школьный психолог приходил к выводу, что Крошка слегка отстает в развитии, но Солана только фыркала.

Если ребенку трудно сконцентрироваться в классе, зачем винить его? Это была вина учительницы, которая плохо делала свою работу. Было правдой, что у него имелись проблемы с речью, но она понимала его без труда. Он дважды оставался на второй год — в четвертом классе и в восьмом- и наконец бросил школу в десятом классе, в день, когда ему исполнилось восемнадцать.

Его интересы были ограничены, и это, в придачу к его размерам, мешало ему удержаться на нормальной работе, или на любой работе вообще. Он был сильным и старательным, но не был приспособлен к какому-либо виду работ. Она являлась его единственной поддержкой, и это устраивало их обоих.

Солана перевернула страницу и проверила объявления о работе. Она пропустила объявление с первого взгляда, но что-то заставило ее перечитать страницу. Вот оно, почти сверху, объявление в десять строчек о сиделке для пожилой женщины, больной деменцией и нуждающейся в квалифицированном уходе.

«Надежная, ответственная, с собственным транспортом», гласило объявление. Ни слова о честности. Был указан адрес и телефон. Она посмотрит, какую информацию сможет собрать, прежде чем идти на собеседование. Ей нравилось иметь возможность оценить ситуацию заранее, так что она могла решить, стоит ли это усилий.

Солана сняла трубку и набрала номер.

4

В 10.45 у меня была назначена встреча, чтобы обсудить дело, которое меня главным образом заботило. За неделю до этого мне позвонил адвокат по имени Ловелл Эффинджер, который представлял обвиняемую в деле о нанесении физического ущерба в результате столкновения двух машин семь месяцев назад.

Прошлым маем, в четверг перед выходными на День памяти, его клиентка, Лиза Рэй,

ехала в своем белом «додже» 1973 года. Она делала левый поворот с одной из стоянок городского колледжа, когда в нее врезалась проходящая машина. Машина Лизы была сильно разбита. Приехали полиция и парамедики. У Лизы была шишка на голове. Парамедики осмотрели ее и посоветовали обратиться в травматологическое отделение больницы Санта-Терезы. Хотя Лизу трясло, и она была расстроена, она отказалась от медицинской помощи.

Видимо, она не могла вынести мысли о многочасовом ожидании, только для того, чтобы ее отправили домой с призывом быть осторожной и рецептом слабого болеутоляющего.

Ей рассказали, за какими признаками следить на случай сотрясения мозга и посоветовали обратиться к своему лечащему врачу, если будет нужно.

Водитель другой машины, Миллард Фредриксон, был потрясен, но невредим. Его жена, Глэдис, получила целую кучу повреждений и настояла, чтобы ее отвезли в больницу, где врач обнаружил у нее перелом, сильную контузию и повреждение мягких тканей на шее и в нижней части спины. МРТ показала разрыв связок на правой ноге, а рентген — трещину тазовой кости и двух ребер. Она получила лечение и была направлена к ортопеду для продолжения.

В тот же день Лиза уведомила своего страхового агента, который передал информацию в страховую компанию Калифорния Фиделити, с которой я когда-то делила офисное пространство. В пятницу, на следующий день после аварии, представительница страховой компании Мэри Беллфлауэр позвонила Лизе и записала ее показания.

Согласно докладу полиции, Лиза была виновата, потому что должна была убедиться в безопасности поворота. Мэри отправилась на место аварии и сделала фотографии. Она еще сфотографировала ущерб, нанесенный обеим машинам, а потом велела Лизе сделать оценку ремонта. Она думала, что машине уже ничего не поможет, но ей нужны были цифры для отчета.

Через четыре месяца Фредриксоны подали в суд. Я видела копию заявления, которое содержало достаточное количество «принимая во внимание» и «по причине», чтобы напугать до заикания среднего гражданина. Там говорилось, что «ущерб был нанесен здоровью истицы, ее силе и активности, причинен серьезный и долговременный вред ее телу, шок и эмоциональный ущерб ее личности, что принесло и продолжает приносить огромное эмоциональное страдание и физическую боль, что впоследствии может привести к потере социальных связей… (и так далее, и тому подобное). Истица требует возмещения ущерба, включая прошлые и будущие медицинские расходы, потерянную зарплату и любые и все расходы и компенсации, разрешенные законом.»

Адвокат истицы, Хетти Баквальд, кажется, рассчитывала на миллион долларов, с этим уютным рядом нулей, которых было бы достаточно, чтобы утолить и смягчить многочисленные страдания ее клиентки. Я видела Хетти пару раз в суде, когда бывала там по другим делам, и уходила с надеждой, что мне никогда не придется столкнуться с ней лицом к лицу. Она была маленькая и коренастая женщина в возрасте под шестьдесят, с агрессивными манерами и без чувства юмора. Я не могу вообразить, что сделало ее такой злюкой. Она относилась к адвокатам противоположной стороны, как к грязи, а к бедным обвиняемым — как будто они едят на завтрак младенцев.

Обычно Калифорния Фиделити в таких делах предоставляет своего адвоката, но Лиза Рэй была убеждена, что ей будет лучше с собственным адвокатом. Она упорно не хотела заключать никаких сделок и попросила Ловелла Эффинджера представлять ее, подозревая, что Калифорния Фиделити может перевернуться на спину и притвориться мертвой.

В противовес полицейскому рапорту, Лиза Рэй клялась, что была не виновата. Она утверждала, что Миллард Фредриксон превысил скорость, а Глэдис не была пристегнута, что само по себе было нарушением правил дорожного движения Калифорнии.

Папка, которую я забрала у Ловелла Эффинджера, содержала копии многих документов: запрос ответчицы о производстве документов, дополнительный запрос о производстве документов, медицинские документы из больницы и отчеты различных медицинских работников, лечивших Глэдис Фредриксон.

Там еще были копии показаний, взятых у Глэдис, ее мужа Милларда и ответчицы, Лизы Рэй. Я быстро просмотрела доклад полиции и пролистала протоколы допросов. Изучила фотографии и схему местности, где было показано положение машин, перед и после столкновения. Важным, с моей точки зрения, было показание свидетеля на месте, который поддерживал позицию Лизы Рэй. Я сказала Эффинджеру, что займусь этим, а потом назначила встречу с Мэри Беллфлауэр.

Прежде чем пройти через офисы Калифорния Фиделити, я задернула свои рациональные и эмоциональные шторы. Когда-то я работала здесь, и мои отношения с компанией закончились не очень хорошо. По нашему соглашению мне предоставлялась площадь для офиса в обмен на расследования заявлений о поджогах и смертях из-за халатности медиков.

Мэри Беллфлауэр в те дни только начала работать, недавно вышедшая замуж двадцатичетырехлетняя девушка, с хорошеньким свежим личиком и острым умом.

Теперь у нее был за плечами четырехлетний опыт, и мне было приятно иметь с ней дело.

Усевшись, я оглядела ее стол, в поисках фотографий ее мужа, Питера, и каких-нибудь малявок, которых она могла нарожать за отчетный период. Ничего подобного не присутствовало, и я задумалась, что было не так с ее планированием семьи. Решила, что лучше не спрашивать, и перешла к бизнесу.

— Так что с этим делом? Эта Глэдис Фредриксон, она серьезно?

— Похоже на то. Кроме очевидного — трещин ребер и тазовой кости и разрыва связок, есть еще повреждения мягких тканей, которые трудно доказать.

— И все это от небольшого столкновения?

— Боюсь, что так. Несильные столкновения могут быть серьезней, чем ты думаешь. Правое переднее крыло автомобиля Фредриксонов ударило левую часть машины Лизы Рэй с достаточной силой, которая заставила обе машины закрутиться. Произошло еще одно столкновение, когда правое заднее крыло машины Лизы пришло в контакт с левым задним крылом второй машины.

— В общем, поняла.

— Хорошо. С этими врачами мы имели дело раньше, и нет никакого намека на фальшивые диагнозы или подделанные счета. Если бы полиция не вызвала Лизу в суд, мы могли бы сильнее настаивать на своем. Я не говорю, что мы не должны бороться, но все явно против нее. Я послала запрос наверх, так что Институт по предотвращению страховых преступлений сможет взглянуть на это дело. Если истица часто подает заявки, ее имя должно быть в их базе данных. Кстати — не будем думать, что это имеет отношение к данной ситуации — Миллард Фредриксон получил инвалидность после аварии несколько лет назад. Насколько невезучими бывают люди.

Мэри продолжала, сказав, что Глэдис, в конце концов, согласится на сто тысяч, не включая медицинские расходы, выгодное соглашение, с точки зрения компании, когда им удастся отвертеться от судебного процесса с присяжными.

— Миллион баксов сократить до ста тысяч? Солидная скидка.

— Такое все время происходит. Адвокаты требуют огромные суммы, так что соглашение кажется нам удачным.

— Зачем вообще соглашаться? Может быть, если вы будете стоять на своем, женщина откажется от своих требований. Откуда ты знаешь, что она не преувеличивает?

— Возможно, но не похоже. Ей шестьдесят три года и у нее избыточный вес, что является добавочным фактором. С визитами в офис, физиотерапией, посещениями хиропрактика и всеми лекарствами, которые она принимает, она не может работать. Доктор говорит, что инвалидность может быть постоянной, что добавляет еще одну головную боль.

— Кем она работает? Я не заметила, чтобы это упоминалось.

— Где-то должно быть. Она занимается бухгалтерией для нескольких небольших организаций.

— Звучит не очень прибыльно. Сколько она зарабатывает?

— Если ей верить, двадцать пять тысяч в год. Ее налоговые декларации закрыты, но ее адвокат говорит, что она может предоставить счета и чеки, чтобы подтвердить свое заявление.

— А что говорит Лиза Рэй?

— Она видела приближающуюся машину, но ей казалось, что у нее достаточно времени, чтобы сделать поворот, особенно потому, что Миллард Фредриксон включил правый поворотник и притормозил. Лиза начала поворачивать, и следующее, что она увидела — мчавшуюся на нее машину. Фредриксон сказал, что ехал со скоростью меньше двадцати километров в час, но когда в тебя врезается махина весом полторы тонны, тут не разберешь.

Лиза видела, что происходит, но не успела убраться с дороги. Миллард клянется, что все было по-другому. Он говорит, что притормозил, но Лиза вылетела так неожиданно, что он не смог избежать столкновения.

— Как насчет свидетеля? Ты с ним говорила?

— Нет. Так уж вышло. Он не объявлялся, а у Лизы очень мало информации. «Старик с белыми волосами в коричневой кожаной куртке» — это все, что она помнит.

— Полицейские не записали его имя и адрес?

— Нет, и никто другой. Он исчез до приезда полиции. Мы развесили объявления в том районе и дали объявление в газету. Пока ответов не было.

— Я сама встречусь с Лизой, а потом свяжусь с тобой. Может быть, она вспомнит что-нибудь, что поможет найти этого дядьку.

— Будем надеяться. Процесс с присяжными, это кошмар. Мы окажемся в зале суда, и могу гарантировать, что Глэдис явится в инвалидном кресле, с воротником на шее и с гипсом на ноге. Все, что ей будет нужно, это пускать слюни, и миллион баксов ей обеспечен.

— Все ясно.

Я вернулась в офис и погрузилась в бумаги.

Есть две вещи, которые я, видимо, должна упомянуть в этом месте.

1. Вместо своего «фольксвагена» 1974 года, я теперь вожу «форд — мустанг» 1970 года, с ручной трансмиссией, что я предпочитаю. Это двухдверное купе, с передним аэродинамическим щитком, широкими шинами и самым большим воздухозаборником в капоте двигателя, который только ставят на «мустанги».

Мой любимый голубой «жук» сковырнулся носом в глубокую яму во время последнего дела, над которым я работала. Пришлось вызвать бульдозер и похоронить его прямо там, но страховая компания настояла на том, чтобы его выкопали, и они смогли заявить мне, что с ним покончено. Ничего удивительного, если капот впечатался в разбитое ветровое стекло, которое находилось где-то в районе заднего сиденья.

Я увидела «мустанг» на площадке, где продавали подержанные машины и купила его в тот же день, представляя себе идеальный транспорт для наблюдения за кем-нибудь.

О чем я только думала? Даже при кричащей ярко-голубой окраске я почему-то надеялась, что стареющая машина растворится в ландшафте. Ну и дура. Первые два месяца каждый третий встречный мужик останавливал меня на улице, чтобы поговорить о двигателе V-8, который разработали для гонок NASCAR. К тому времени, когда до меня дошло, какой заметной была машина, я уже влюбилась в нее и ни на что бы не променяла.

2. Позже, когда вы увидите, как начнут накапливаться мои неприятности, вам будет интересно, почему я не обратилась к Чини Филлипсу, к моему былому бойфренду, который работает в департаменте полиции Санта-Терезы. «Былой» значит «бывший», но я вернусь к этому позже. В конце концов я ему позвонила, но к тому времени я уже вляпалась.

5

Мой офис находится в маленьком двухкомнатном бунгало, с ванной и кухонькой, расположенном на маленькой боковой улочке в центральной части Санта-Терезы. Оттуда можно пешком дойти до здания суда, и что более важно — это дешево. Мое бунгало стоит посередине между двумя такими же, как домики трех поросят.

Домик выставлен на продажу уже целую вечность, что значит, меня могут выселить, если вдруг найдется покупатель.

После разрыва с Чини, не могу сказать, что у меня была депрессия, но мне совершенно не хотелось напрягаться. Я не бегала неделями. Может, «бег» слишком хорошее слово, поскольку беганье обычно подразумевает скорость девять километров в час. То, что делаю я, можно назвать медленной трусцой, что лучше, чем быстрая ходьба, но не слишком.

Мне тридцать семь лет, и многие известные мне женщины жалуются на прибавку в весе, как побочный возрастной эффект, явление, которого я надеюсь избежать.

Должна признать, что мои привычки в еде не являются такими, какими им следует быть.

Я поглощаю много вредной еды, особенно гамбургеров с сыром из «Макдональдса», при этом употребляя меньше девяти порций свежих овощей и фруктов в день (воообще-то, меньше одной, если не считать жареной картошки). После расставания с Чини я подъезжала к окошку, где продают еду на вынос, чаще, чем это было полезно для меня.

Теперь пришло время встряхнуться и взять себя в руки. Я поклялась, как делала почти каждое утро, что начну снова бегать с завтрашнего дня.

Между телефонными звонками и бумажной работой я дотянула до полудня. На обед я съела

коробочку обезжиренного творога с капелькой салсы, такой забористой, что у меня выступили слезы. С момента, когда я сняла крышку, до того, как выбросила в корзину пустой контейнер, прошло две минуты. Вдвое больше, чем мне нужно, чтобы слопать гамбургер с сыром.

В 1.00 я села в свой «мустанг» и отправилась в юридическую фирму Кингмана и Ивса. Лонни Кингман — мой адвокат, который еще предоставил мне место для офиса, когда меня

уволили из страховой компании Калифорния Фиделити, где я проработала семь лет. Не буду вдаваться в унизительные детали моего увольнения. Когда я оказалась на улице, Лонни предложил мне пользоваться пустым конференц-залом, временный рай, где я могла зализать раны и перегруппироваться. Через тридцать восемь месяцев я открыла собственный офис.

Лонни нанял меня, чтобы доставить судебное запретительное распоряжение человеку из Пердидо, по имени Винни Мор, чья жена обвинила его в преследовании, угрозах и физическом насилии.

Лонни подумал, что его враждебность уменьшится, если постановление доставлю я, а не полицейский в форме.

— Насколько опасен этот парень?

— Не очень, если не выпил. Тогда его может вывести из себя что угодно. Сделай, что сможешь, но если тебе что-то не понравится, мы попробуем что-нибудь другое. В своем роде, он даже благороден… или, во всяком случае, неравнодушен к хорошеньким девочкам.

— Я не хорошенькая и не девочка, но оценила твою мысль.

Я проверила документы и убедилась, что у меня есть правильный адрес. Снова в машине, я сверилась с путеводителем Томаса по Санта-Терезе и Сан Луис Обиспо, листая страницы, пока не нашла свою цель. Доехала кратчайшим путем до шоссе 101 и двинулась на юг.

Машин было немного, и дорога до Пердидо заняла девятнадцать минут, вместо обычных двадцати шести.

Мне в голову не приходит ни одной хорошей причины, по которой человека тащат в суд, но по закону обвиняемому в уголовном или гражданском деле должно быть представлено подобающее уведомление. Я доставляла повестки, вызовы в суд, постановления о наложении ареста на имущество и другие судебные распоряжения, предпочтительнее из рук в руки, хотя были и другие способы.

Адрес, который я искала, был на Калькутта стрит, в центре Пердидо. Угрюмо выглядевший дом был покрыт зеленой штукатуркой, окно впереди заколочено листом фанеры. Впридачу к разбитому окну кто-то (несомненно, Винни) пробил в двери дыру на уровне колена, а затем сорвал ее с петель. Несколько стратегически расположенных кусочков дерева были прибиты к дверной раме, делая невозможным использовать дверь по назначению.

Я постучала, а потом нагнулась и заглянула в дыру, что позволило мне увидеть мужчину, приближавшегося с другой стороны. На нем были джинсы, и у него были худые коленки.

Когда он наклонился к дыре со своей стороны, все, что я смогла увидеть — это покрытый щетиной раздвоенный подбородок и рот с рядом кривых нижних зубов.

— Да?

— Вы — Винни Мор?

Он отодвинулся. Последовало короткое молчание, затем приглушенный ответ.

— Смотря кто спрашивает.

— Меня зовут Кинси Миллоун. У меня есть бумаги для вас.

— Что за бумаги?

Его тон был мрачным, но не враждебным. Запахи уже веяли через дыру: бурбон, сигареты и жвачка «Джуси фрут».

— Это запретительное постановление. Вы не должны оскорблять, приставать, угрожать, преследовать или раздражать вашу жену никаким образом.

— Чего-чего?

— Вы должны держаться от нее подальше. Вы не можете контактировать с ней по телефону или по почте. В следующую пятницу будет судебное слушание, и вы обязаны присутствовать.

— Ох.

— Вы можете показать мне ваши документы?

— Какие?

— Водительское удостоверение подойдет.

— Мое просрочено.

— Достаточно будет, если на нем присутствуют ваше имя, адрес и изображение.

— Ладно.

Последовала пауза, а потом он прислонил свое удостоверение к дыре. Я опознала раздвоенный подбородок, но остаток лица стал сюрпризом. Парень вовсе не был уродом, правда, глаза слегка косили, но не мне судить, поскольку на своем фото на водительском удостоверении я могла возглавить список «Их разыскивает ФБР».

— Вы хотите открыть дверь, или мне просунуть документы в дырку?

— Думаю, в дырку. Блин, не знаю, что она сказала, но эта стерва врет. В любом случае, это она меня довела, так что это я должен заполнять бумаги на нее.

— Вы сможете все рассказать судье во время слушания. Может быть, он с вами согласится.

Я свернула бумаги в рулон и просунула в дыру. С другой стороны послышалось шуршание разворачиваемых документов.

— Эй, погодите! Черт. Я никогда не делал того, что здесь написано. Откуда она это взяла?

Это она меня ударила, а не наоборот.

Винни примерял роль жертвы, освященная временем позиция для тех, кто хочет добиться преимущества.

— Извините, что не могу помочь вам, мистер Мор, но всего вам хорошего.

— Да. Вам тоже. Кажется, вы миленькая.

— Я очаровательная. Спасибо за содействие.

Вернувшись в машину, я записала потраченное время и пробег машины.

Я вернулась в центр Санта-Терезы и остановилась у нотариальной конторы. Потребовалось несколько минут, чтобы заполнить форму о выполненном поручении, потом я отправилась в контору, где ее заверили. Я воспользовалась местным факсом и сделала две копии, затем пошла в здание суда. Там на документы поставили печать и я оставила оригинал у клерка.