Звезда рок-н-ролла
Пески Петербурга
Дочь
Выросшие на западной рок-культуре Борис Гребенщиков и Михаил «Майк» Науменко понимали, что нужно начинать делать собственные альбомы - хотя бы для того, чтобы у людей была возможность слушать не случайные концертные записи, а именно те варианты песен, которые авторы считали каноническими. Поскольку пластинки с подпольными рок-записями никто в СССР выпускать не собирался, все логическим образом докатилось до идеи создания магнитофонных альбомов.
Предшественник «Акустики» «Аквариума» и «Сладкой N» Майка, «Все братья - сестры» был первым альбомом, записанным как упорядоченный набор композиций со специально подготовленным оформлением. Он стал дебютом Майка в звукозаписи и последним «любительским» опусом Гребенщикова - в активе БГ уже значились такие работы, как «Искушение Св. Аквариума», «Притчи графа Диффузора» и «С той стороны зеркального стекла», записанные либо в одиночку, либо в сотрудничестве с музыкантами «Аквариума».
...«Все братья - сестры» записывался прямо на открытом воздухе - на берегу Невы, неподалеку от здания факультета прикладной математики и юрфака Ленинградского университета. Это было именно то место, где в мае 78-го года «Аквариум» и Майк провели камерный фестиваль акустического рока, знаменательный, в частности, тем, что Майк чуть ли не впервые публично исполнил несколько собственных песен. До этого многие привыкли воспринимать его как сессионного гитариста «Аквариума», «Союза любителей музыки рок» и всевозможных импровизированных составов типа «Вокально-инструментальной группировки имени Чака Берри».
«Я исполняю обязанности рок-н-ролльной шлюхи, - говорил Майк в одном из интервью того времени. - Играю где придется, с кем придется и что придется». Неудивительно, что когда Майк запел, это, по воспоминаниям современников, стало для многих откровением.
Вскоре после акустического фестиваля Гребенщиков и Майк начали записывать совместный альбом. Большая часть сессии проходила прямо на берегу Невы, поскольку музыкантов не устраивал эффект «закрытой акустики», который возникал при записи инструментов в помещении.
«Мы решили посмотреть, что же будет, если убрать все стены и попросту записываться в поле, - вспоминает Гребенщиков. - Все песни были сделаны без суеты в течение двух недель. Мы не концентрировались вообще и больше всего усилий затрачивали на то, чтобы найти несколько удлинителей и вытащить магнитофон метров на десять во двор».
Происходило все следующим образом. Прямо в центре поляны в гуще одуванчиков стоял табурет, к которому был прикреплен массивный микрофон. От своих стандартных собратьев он отличался лишь тем, что был как бы «двойным» - в него можно было петь с обеих сторон. Ответственный за эту сверхсовременную технику концертный аппаратчик «Аквариума» Марат Айрапетян осуществлял запись напрямую с микрофона на магнитофон «Маяк-202».
Удлинители были протянуты в форточку одной из квартир, в которой жила приятельница музыкантов Ольга Аксенова. В ее крохотной комнатушке записывались почти все композиции Майка - с помощью подыгрывающего на гитаре и гармошке Гребенщикова и Михаила «Фана» Васильева из «Аквариума» (перкуссия, гитара).
По воспоминаниям БГ, звукорежиссура осуществлялась «на уровне здравого смысла», который подсказывал, в какое именно место нужно поставить микрофон, чтобы он наиболее полно снимал звук. Концовки песен при этом оставались необработанными и резко обрывались - без малейшего намека на какое-либо микширование. Состав инструментов был также вызывающе аскетичен: две акустические гитары, гармошка и перкуссия, по-видимому, принесенная Фаном на несколько часов из ближайшего студенческого общежития.
Драматургия альбома не отличалась сложностью и заключалась лишь в том, что исполнители чередовались между собой - одну песню исполнял Борис, вторую Майк и так далее - «чтобы не уставать». Очередность была нарушена на финальной композиции, посвященной рождению у Гребенщикова дочери Алисы. Запись песни «Дочь» состоялась в сопровождении хора пьяных друзей на следующий день после этого знаменательного события и датируется 13-м июня 1978 года.
«Атмосфера записи «Все братья - сестры» неотделима от того лета, когда она была сделана, - вспоминает Михаил Васильев. - Никакого напряжения, просто часть жизни. Очень искренне».
Большинство композиций альбома построено на стандартной рок-н-ролльной структуре с заметным влиянием поэзии Боба Дилана. У Майка это особенно ярко выражено в «Женщине» - фрагментарном переводе финальной композиции из альбома Дилана «Blonde On Blonde» (под названием «Sad Eyed Lady Of The Lowlands»), у Гребенщикова - в «Дороге 21», «Укравшем дождь» и «Почему не падает небо».
«Мы слушали песни Дилана, - вспоминает Гребенщиков, - и думали: «Он описывает в них какие-то вещи, которые нам очень хорошо известны». Затем брался какой-нибудь крючок - например, ключевая строчка и все это перенасыщалось нашей реальностью, радикально противоположной тому, о чем поет Дилан. Он пел про свой Нью-Йорк, про свою жизнь, а мы пели про свой Петербург. Возможно, суть построения песен была такой же, но все остальное - это как прогноз погоды там и здесь».
В аннотации к альбому было написано, что он посвящается «Акустической Дочери и Великому Белому Чуду». «Great White Wonder » - как известно, самый популярный бутлег Боба Дилана, книгу стихов которого Гребенщиков держал в руках на фотографии, венчавшей обратную сторону магнитоальбома.
Несмотря на первые признаки увлечения Гребенщикова китайской философией и встречающиеся в текстах цитаты из древних трактатов, «Все братья - сестры» оказался живым и доходчивым для восприятия альбомом. В отличие от отвлеченно-абсурдистских опусов раннего «Аквариума», это было не надуманное концептуальное творчество, а реальные песни, которые можно было активно исполнять на концертах без всяких студийных ухищрений.
Любопытно, что во время первых квартирных сейшенов Майка всегда поражала малоадекватная реакция слушателей на «Оду ванной комнате». Анонсируя эту композицию, он искренне просил публику «не смеяться».
Борис Гребенщиков и Майк Науменко - джем в Москве, начало 80-х.
Малоизвестная деталь: чуть ли не половина песен, исполненных Майком на этом альбоме, были созданы им в течение одного дня - предположительно, летом 77-го года. Речь идет о композициях «Ода ванной комнате», «Седьмая глава» и «Женщина», рождение которых ознаменовало, по признанию Майка, «окончание гадкой летней депрессии».
...Несмотря на сырость исполнения, и Майку, и БГ удалось не просто сохранить на альбоме дух блюзовых и рок-н-ролльных первоисточников, но и перенести его без особых потерь на российскую почву. В известной степени это был дебют - и он удался. Перефразируя высказывание Гребенщикова, на этих приблизительных композициях за счет правильных интонаций, тембров и настроя был запечатлен такой рок-н-ролл, который в других местах достигается исключительно за счет рубилова.
Для общей завершенности альбому не хватало только оригинального оформления. Снимок для лицевой стороны обложки сделан Андреем «Вилли» Усовым на Каменном острове у дома Фалалеева - единственного частного здания в этом районе. Так получилось, что у сына художника Андрея Фалалеева, эмигрировавшего через год в Калифорнию и образовавшего там одну из крупнейших переводческих фирм, сохранилась статуэтка Будды. Похоже, это была одна из тех статуэток, которые исчезли из буддийского храма на Приморском бульваре после того, как здание было подвергнуто большевистскому поруганию, а «главного» Будду озверевшие атеисты разломали на куски, свалив их в Неву.
По замыслу БГ и Майка, статуэтка Будды должна была символизировать идеал духовного развития и неявным образом обыгрывать название альбома. Конечно, во всем этом присутствовал элемент здорового стеба.
«Съемки производились вечером, на закате, - вспоминает Усов. - Как рождалась идея, видно на пленке: Будда, папиросы «Беломорканал», какие-то окурки под ногами... У Майка лоб уходил куда-то вдаль, в прямой пробор. В результате получалась нефотогеничная горка с большим акцентом на нос. Случайно у меня с собой оказалась кепка, в которой я ездил на рыбалку. Я надел кепку на голову Майку. Его крупный нос был поддержан «клювом» кепки и лицо сразу начало «работать».
После того, как была оформлена вторая сторона альбома (БГ и Майк, стоящие на фоне арки, расположенной на набережной Фонтанки), Усов напечатал полтора десятка обложек и альбом пошел в народ.
По воспоминаниям очевидцев, распространение 150-метровых катушек, записанных на 9-й скорости в монорежиме, происходило, к примеру, следующим образом. Во время концерта «Аквариума» в одном из институтов с танцевальной программой, состоявшей из англоязычных рок-н-роллов, Гребенщиков где-то в середине выступления объявлял в микрофон: «Кстати, недавно мы вместе с Майком записали альбом «Все братья - сестры». Кто хочет приобрести его, может подойти после концерта».
Выглядело это достаточно смело, поскольку слово «приобрести» означало «купить». Желающим приобщиться к духовному наследию Дилана в его петербургском варианте БГ оставлял свой номер телефона, а затем продавал альбом в оригинальном оформлении по цене восемь рублей за катушку. «Помню, за все время я продал три или четыре копии», - вспоминает Гребенщиков. С учетом экземпляров, подаренных друзьям и близким, оригинальный тираж первого художественно оформленного магнитоальбома не превышал нескольких десятков экземпляров.
«Качество записи «Все братья - сестры» было устрашающим, - вспоминал впоследствии Майк. - Но это были хорошие времена».
1979
Воскресение (1979)
сторона A
Мои песни
Так бывает
Друзьям
Случилось что-то в городе моем
Снежная баба
сторона B
Я тоже был...
Я привык бродить один
Кто виноват
Звезды
В жизни, как в темной чаще
Евгений Маргулис и Алексей Романов.
Все участники «Воскресения» сходятся в мысли, что первоначальная идея альбома была откровенно коммерческой - «раскрутить ансамбль перед тем, как он вылезет на сцену». Инициатива исходила от покинувших «Машину времени» Кавагоэ и Маргулиса - записать вместе с бывшим музыкантом «Кузнецкого моста» и «Машины» Алексеем Романовым его песни, растиражировать их и таким образом «заявить о новой дееспособной группе».
Строго говоря, из московских рок-составов за пределами столицы к тому моменту была известна только «Машина времени». Поэтому разговоров и слухов в связи с появлением еще одной «текстовой» команды было предостаточно. Но вопреки опасениям «Воскресение» и близко не напоминало формулу «Романов плюс ритм-секция «Машины». Песни «Воскресения» отличались от песен Макаревича, как отличается реальная мечта от идеальной фантазии. Хотя композиции Романова и выглядели приземленней, конкретней и проще - это было крайне своевременное попадание в цель. И пусть звучали они местами наивно, но зато - очень душевно и стилистически разнообразно.
Действительно, дебютный альбом «Воскресения» вобрал в себя целый калейдоскоп всевозможных направлений: баллады («Я привык бродить один», «Я тоже был»), бит («Друзьям»), рок-н-ролл («Снежная баба»), ретро («Случилось что-то в городе моем»), соул («Звезды»), фанк («В жизни, как в темной чаще»). Местами на альбоме мелькали фрагменты прямых музыкальных цитат - к примеру, инструментальный проигрыш в композиции «Друзьям» без всяких комплексов «один в один» воспроизводил гитарный рифф Кейта Ричардса в «Rocks Off» из «Exile On Main Street».
...В мае-июне 79-го года трио Романов-Маргулис-Кавагоэ приступило к репетициям. Базы и аппаратуры у них не было, поэтому весь процесс происходил на квартирах - с одной акустической гитарой на троих. На листе бумаги в добрых традициях Архитектурного института Романов расчерчивал табличку, в квадратах которой напротив каждой из песен были прописаны припев, куплет, соло, ритмические сбивки, количество тактов. До «товарного» вида песни решено было довести непосредственно в студии, записав всю программу «без разбега».
«Со второго дубля очень сложно писать невыученные песни, - вспоминает Романов. - Начинаешь делать простейшие ошибки, причем чем дальше, тем хуже. В подобной ситуации лучше всего писать с наскока - конечно, возможны исполнительские недочеты, зато настроение и обаяние обязательно останутся».
Договорившись с Александром Кутиковым и одолжив у кабацких музыкантов недостающие звуковые эффекты (ленточный ревербератор, допотопный флэнжер и новомодный эффект Big Muff), группа в конце концов оказалась в той же учебной студии ГИТИСа, где годом раньше записывалась «Машина времени». Здесь же был обнаружен оставленный «Машиной» фирменный синтезатор Crumer, на котором Сергей Кавагоэ, вспомнив былые времена, записал в ряде композиций клавишные партии.
Буквально перед самой записью к группе присоединился Андрей Сапунов (ритм-гитара), а на место соло-гитариста был приглашен Алексей Макаревич, выступавший вместе с Романовым еще в составе «Кузнецкого моста». В середине 70-х эта группа имела некоторую популярность, благодаря наличию в репертуаре трех суперхитов, ставших впоследствии фирменным знаком раннего «Воскресения»: «Кто виноват», «Друзьям» и «Снежная баба».
...Сессии проходили во время июльских вступительных экзаменов, преимущественно ночью. Царившую в стенах студии атмосферу Маргулис охарактеризовал тремя словами: «кофе, девки, портвейн».
Незадолго до начала записи отец Романова вернулся из загранкомандировки на Кубу и привез оттуда целый мешок кофе. Запах бодрящего напитка действовал безотказно - в студию слетались стайки молоденьких абитуриенток ГИТИСа. В расположенном неподалеку ресторане «София» играл Леша «Вайт» Белов, и по ночам музыканты бегали туда за водкой. Иногда Романову с Маргулисом случалось играть в кабаке собственные номера - вырученные деньги немедленно отправлялись в общественную алкогольную копилку.
Подобная обстановка не могла не сказаться на настроении музыкантов. Грустные, зачастую пессимистичные песни о бесконечных житейских невзгодах звучали в миноре легко и свободно, а общая пасмурность органично разбавлялась налетом актуальной - «от Маргулиса» - негритянщины.
«Женька тогда был с усами и напоминал грузинского милиционера, - вспоминает Романов. - Он прочно завис на черной музыке и был убежденным «негром преклонных годов»: фанк, джаз-рок, Earth, Wind & Fire. Позже он смастерил себе безладовый бас и от зари до зари рубил на нем funky music».
Действительно, Маргулис одним из первых начал пропагандировать в Москве фанк. Он закончил элитную школу на «Аэропорте», в которой учились дети высокопоставленных шпионов, и поэтому никогда не испытывал недостатка в музыкальной информации. В дебютный альбом «Воскресения» вошло два его номера: соул с блюзовым оттенком «Звезды» и фанк «В жизни, как в темной чаще».
О том, как записывалась «В жизни, как в темной чаще», существует целая легенда, которая передается московскими музыкантами из поколения в поколение. Перед тем, как спеть эту песню, Маргулис «для настроения» напился водки и уснул. Спал он прямо в студии, прикрыв «Пентхаузом» усталое лицо. Когда через пару часов его разбудили, он со словами «Я видел тревожные сны» направился сонной походкой в сторону микрофона. Обозленный внеплановым пробуждением Евгений начал мочить отвязные вокальные импровизации - с неподражаемыми междометиями в финале. Угадав с настроением, Маргулис записал голос с первого раза, после чего послал всю группу «на х-й» и отправился в соседнюю комнату досыпать. (За год до описываемых событий в этой самой студии Маргулис записывал «Блюз о безусловном вреде пьянства», мелодия к которому была сочинена им же.).
Алексей Макаревич и Сергей Кавагоэ в учебной студии ГИТИСа, 1979 год.
На записи композиции «Звезды» на подмогу Маргулису был брошен обитавший поблизости Петр Подгородецкий. Он только что демобилизовался из армии и теперь проводил в студии круглые сутки, ведя образ жизни показательного московского плейбоя. Подгородецкий бегал по стенам «гостиной», рассказывал анекдоты, бурно радовался жизни и развлекал начинающих артисток и абитуриенток исполнением фокстротов на рояле. Однажды его игру услышал Андрей Макаревич, который впоследствии охарактеризовал ее как «некий музыкальный поток сознания - видимо, богатого, но крайне безалаберного».
«Мы позвали Подгородецкого, потому что хотели добавить в «Звезды» клавишных в духе Стиви Уандера, - вспоминает Романов. - Там изощренные гармонии, а Петя в них легко купался. До этого на нескольких композициях на клавишах играл Кавагоэ - у него нормальная четырехпальцевая система, но гармоническое мышление как у барабанщика: с неожиданными интервалами и прочими причудами...»
Зато в роли барабанщика Кавагоэ был выше всяких похвал. На «Случилось что-то в городе моем» в качестве перкуссии хотели использовать кубинские бонги, но достать их так и не удалось. Тогда Кавагоэ отстучал ритм по перевернутой гитаре, повторив трюк из арсенала барабанщика Элвиса Пресли, отыгравшего аналогичным образом телевизионный unplugged 68-го года.
Любопытно, что на соло-гитаре в «Случилось что-то в городе моем» играл басист Маргулис, придумавший в этой композиции гитарную вставку между куплетами.
«Я беру гитару в руки лишь в редкие жизненные моменты, когда чувствую, что в данный момент мне обязательно надо сыграть. У нас на пленке оставалось недописанное место и мы сделали эту песню в форме босса-новы, - вспоминает Маргулис. - Я позволял себе глумиться над звуком - команда была абсолютно новая, и мы могли делать в студии все, что хотели».
Особую трогательность композициям «Воскресения» добавляли соло-партии Алексея Макаревича, написанные и разученные в коридорах студии в самый последний момент. Романов напевал мелодию, а будущий продюсер группы «Лицей» ее подхватывал, доделывал и таким образом выучивал четыре такта. «Отрепетировав восемь тактов, мы шли в студию писать наложением вокал и гитару, - рассказывает Романов. - С восемью тактами в голове Макаревич играл, стиснув зубы и выпучив глаза - пока ничего не забыл».
В одной из композиций придумать партию соло-гитары не смогли даже Романов с Макаревичем. Всех выручил Кавагоэ, который садился рядом с Макаревичем, в нужный момент выхватывал гитару, играл свое соло и успевал вернуть инструмент Алексею.
С переменным успехом запись продолжалась около двух недель. Сам Романов, вокал которого звучит на семи песнях из десяти, больше всего намучился с композицией «Я тоже был». Раз за разом его голос напоминал «вопль свердловского панка», и в итоге песня была записана дубля с шестнадцатого. Зато на удивление легко и естественно получилась «Снежная баба» - спетый и сыгранный наиболее непосредственно, вживую, рок-н-ролл, поддержанный активной бит-гитарой, ностальгическим «буги-вужным» басом и а-ля битловскими подпевками «шуби-дуба/у-а/у-а».
«Я до сих пор с дрожью думаю о том, как наши музыканты берутся играть на русском языке голимый рок-н-ролл, - говорит Романов. - Какой-то элемент пародии и даже самопародии в настоящем рок-н-ролле заключен, а при буквальном копировании получаются убогие вещи. Поэтому мы разукрасили «Бабу» как только могли - чтобы было понятно, что это не всерьез, а хулиганская песня».
Когда альбом был наконец-то записан, он оказался не только без сквозной идеологии, названия и обложки, но даже без четко зафиксированного количества песен. «Тут серьезного нет вообще ничего - начиная с пения птичек в начале, - вспоминает Маргулис. - Тогда мы как-то своеобразно выпили и нам захотелось лесного тепла... После этой записи я понял, что если у команды нет доли иронии - то это не команда».
Помимо десяти песен, записанных в моно-режиме на 45-минутный формат, Сапунов в последний студийный день напел (в сопровождении Кавагоэ и Маргулиса) еще шесть композиций своего приятеля Константина Никольского, включая «Музыканта» и «Ночную птицу». Запись делалась впопыхах, Никольский ее жутко раскритиковал и распространять не велел. Однако альбом пошел гулять по стране сразу в трех (!) версиях: официальной - состоящей из 10 композиций на 45 минут, в смешанном варианте из 16 песен, а спустя год - как двойной альбом, «добитый» еще пятью композициями, записанными «Воскресением» в студии ВГИКа. Во всех этих разновидностях с трудом разбираются даже сами музыканты. По крайней мере, каждый из них имеет на данный счет собственное мнение.
...Успех записи явился неожиданностью не только для ее участников. Точнее, неожиданным был даже не успех, а та скорость, с которой альбом стал популярным. С момента появления новой, еще никому не известной команды прошло всего несколько месяцев, а ее песни уже прочно оккупировали радиоэфир на Moscow World Service и заняли высокие места в первых официальных хит-парадах. Парадокс заключался еще и в том, что к моменту выхода альбома группа «Воскресение» не успела сыграть ни одного концерта.
«Чтобы команда зазвучала и сыгралась по-настоящему, нужен как минимум год активных выступлений, - говорит Алексей Романов. - Мы, конечно, рассчитывали, что альбом «выстрелит», но не думали, что это произойдет так быстро».
1980
Майк «Сладкая N и другие» (1980)
сторона А
Если ты хочешь
Седьмое небо
Фрагмент
Пригородный блюз
Свет
Утро вдвоем
Если будет дождь
Я возвращаюсь домой
Blues de Moscou (часть 1)
сторона В
Сладкая N
Блюз твоей реки
Дрянь
Все в порядке
Всю ночь
Позвони мне рано утром
Прощай, детка!
Лето 1980 года. Ленинград. Только что закончился второй призыв в Афганистан и вскоре начнется Олимпиада. В Госкино приостанавливается закупка иностранных боевиков, советские кинокомедии становятся грустными, а в Питере исчезают продукты. Прогрессивная молодежь болеет Западом, и те, кто не имеет возможности эмигрировать, создают в душе своеобразные заповедники. Пустые бутылки, немытая посуда и разбитые пластинки - более реальны, чем всеобщая реальность. На смену прозаическому образу жизни - старые дачи, сельские танцы, синема и пригородные электрички - приходит новое сознание. Подрастающее поколение дворников и сторожей бродит вокруг букинистических магазинов, гуляет по лесам в мундирах войск наполеоновской армии или играет рок-н-ролл на развалинах старых замков.
Вскоре после разгона тусовки у лестницы Михайловского замка Майк Науменко получает приглашение записать альбом в студии Большого театра кукол. В то время в ленинградских театрах было принято записывать разных бардов. Поскольку речь шла не о студийной работе с подпольной рок-бандой, а о рок-барде, проработавшем около года в должности техника-радиста, главреж театра отнесся к этой забавной затее с пониманием.
«Сама запись в студии Большого театра кукол состоялась только благодаря главному режиссеру, подлинному мастеру Виктору Борисовичу Сударушкину, рано ушедшему из жизни, - вспоминает старший техник-радист Алла Соловей, выполнявшая часть звукорежиссерской работы во время сессии «Сладкой N». - Сударушкин способен был понять, почувствовать, что в данный момент в стенах его театра происходит некое священнодействие - может быть, не совсем ему близкое и понятное, но необходимое и для музыкантов, и для нас, звукорежиссеров. Каждый раз Сударушкин давал мне письменное разрешение на «экспериментальную» запись»
«Сударушкин был демократом, - вспоминает инициатор записи Игорь Свердлов, осуществлявший вместе с Аллой Соловей звукорежиссуру «Сладкой N». - Как-то во время сессии он вошел в студию. На пульте стояли стаканы с портвейном. Он запросто опрокинул один вместе с нами, как ни в чем не бывало».
...Как только у Майка появилась возможность поработать в полупрофессиональной студии (магнитофоны Studer и STM с высокочастотным разрешением на 38-й скорости), он тут же решил зафиксировать все имеющиеся в наличии песни. В худшем случае это было бы полуакустическое «демо», которое могло пригодиться для раскрутки последующих вариантов.
В восьмидесятом году у Майка Науменко еще не было собственной группы, но по поводу записи можно было кое-что придумать. Майк пригласил на сессию гитариста Вячеслава Зорина из группы «Капитальный ремонт», в составе которой Майк периодически выступал в течение 79-го года. Кое-что у них было отрепетировано заранее, а часть программы было решено записывать «без разбега».
С начала июня работа в студии театра на улице Некрасова закипела. На нескольких композициях гитарному дуэту Майка Науменко и Вячеслава Зорина подыгрывал на гармошке Борис Гребенщиков.
Совершенно очевидно, что, когда Майк получил приглашение записаться, он уже «по уши» сидел в материале, основательно поработав дома с магнитофоном. После первых проб Майка слегка лихорадило от полученных результатов.
«Майк начинал запись немного робко, но затем, увидев реакцию операторов и первых слушателей, успокоился и разошелся вовсю, - рассказывает Зорин. - После первой сессии, когда мы вышли на улицу, он сказал удивительно торжественным голосом: «Сегодняшний день прожит не зря».
Майк Науменко (крайний справа) с музыкантами группы «Капитальный ремонт».
Крайний справа в нижнем ряду - Вячеслав Зорин. Предположительно 1979 г.
Зорин вспоминает, что кроме нескольких композиций, в которых Майк накладывал сверху соло-гитару и (изредка) бас, большинство песен было сыграно живьем, причем на каждую из них уходило не больше трех черновых дублей.
«Майк хотел как лучше и боялся портить варианты, - говорит Зорин. - Он предполагал, что некоторые песни будут переделываться в другой раз».
...От этого альбома веяло вдохновением и шестидесятыми. Медленные рок-н-роллы («Седьмое небо») соседствовали с ритм-энд-блюзами («Утро вдвоем») и магнетизмом «Пригородного блюза», в котором строчка «хочется курить, но не осталось папирос» казалась вытащенной из арсенала декадентской поэзии серебряного века. Исполняемая в бешеном темпе, эта композиция выглядела как открытая заявка на панк-рок. В то время «Пригородный блюз» воспринимался как призыв к вооруженному восстанию - не случайно спустя пару лет при литовке в рок-клубе вместо «я сижу в сортире и читаю Rolling Stone» оказалось «я сижу в квартире». Хорошо хоть, что цензоры с улицы Рубинштейна не тронули красивое, но подозрительное слово «папирос». Мало ли, что там могло быть внутри...
Открывала альбом композиция «Если ты хочешь», фактически «свинченная» на генеральной репетиции открытия первого варианта рок-клуба в 79-м году. Эффектный речитатив и псевдобитловский переход с мажора на минор и обратно на мажор окаймляли сформулированный итог жизненной философии деятеля ленинградской подпольной культуры: «И если хочешь, ты можешь застебать меня!»
Лекарство, изобретенное Майком, оказалось просто наркотиком. Стеб-таблетки «от Майка» ввели в искушение работать «под андеграунд» многих ребят, проживших по большей части в высотных сталинских домах и ни разу в жизни не видавших настоящих очередей и милицейских облав.
...Первую сторону альбома закрывало сразу несколько блюзов. «Если будет дождь» - красивая, немного разорванная по ритму акустическая баллада, «Я возвращаюсь домой» - холостяцкий манифест, сопровождаемый торжественным боем аккордов, и наконец - суперхит «Blues de Moscou», сыгранный при активном участии гитары Зорина и его же репликах («Наливай!»).
Любопытно, что на этом альбоме в композиции «Blues de Moscou» «барышни в столице» пока еще «не любят звезд панк-рока» - а не «музыкантов», как это было в более поздних версиях, когда Майк со страшной силой стал открещиваться от опошлившегося панк-движения. Пока же Майк в гордом одиночестве толкал впереди себя тяжеленную телегу с припанкованным блюзом. «This is the blues» - анонсировал он на этой сессии очередной рок-н-ролл, называя блюзом все подряд, включая типичный рок и просто баллады. Говорят, он не очень любил корневую африканскую музыку, предпочитая слушать и выращивать белый блюз (хотя финал «Старых ран» и заканчивается реггийным гитарным соло из «I Shot The Sheriff»).
Одним из основных хитов альбома стала композиция «Дрянь». Эту песню Майк писал в течение целого года и закончил только в 79-м. Многие утверждали, что ее мелодическая линия один в один снята с T.Rex, басовый ход взят у Моррисона, а текст напоминает вольный перевод Лу Рида и полузабытый боевик «Россиян» под названием «Гадость». В частности, Вячеслав Зорин вспоминает, что, сидя как-то вечером в гостях у Майка, он случайно услышал «Дрянь» на английском. «Вячеслав, ты только ничего не подумай», - заволновался Майк. Чего уж тут думать! Майк и Боб, как самые англоязычные из ленинградских авторов, прекрасно знали западную рок-поэзию. Не обязательно было что-либо переводить полностью, если достаточно изучить поэтическую философию или ментальность западных рок-менестрелей и воспроизвести искомое применительно к советскому городскому фольклору или прерванным традициям серебряного века.
Та же «Дрянь» воспринималась впоследствии как гениальная импровизация и со временем стала классикой в репертуаре Майка и «Зоопарка». К слову, в начале 90-х годов право на исполнение «Дряни» было получено от бывшей жены Майка группой «Крематорий», и почти в то же время «Дрянь» была записана Ольгой Першиной - соавтором «Двух трактористов» и боевой подругой «Аквариума» эпохи «Треугольника».
Майк никогда не маскировал источники своего вдохновения, называя Марка Болана и Лу Рида в числе любимых исполнителей. Не случайно также записанная во время сессии в театре кукол композиция «Страх в твоих глазах» напоминала одну из мелодий T.Rex с пластинки 77-го года «Dandy In The Underworld», а «Я люблю буги-вуги» (с альбома «Белая полоса») в точности копировала «I Love To Boogie» с того же диска Болана - увы, без указания авторства. Для сравнения отметим, что тот же Гребенщиков не постеснялся указать в отношении композиции «Сергей Ильич» из «Треугольника», что это «песня для МБ». Поди догадайся!
...Во время июньской сессии «Сладкой N» Майком было записано еще шестнадцать композиций, не вошедших в альбом и увидевших свет спустя полтора десятка лет на двойном компакте «Сладкая N и другие», выпущенном «Отделением «Выход». Среди этих архивных композиций есть немало любопытных - начиная от нескольких песен «Капитального ремонта» в исполнении Зорина и заканчивая «квартирными» хитами Майка времен «Все братья - сестры»: «Ода ванной комнате», «Женщина» и «Седьмая глава».
Еще одна не вошедшая в альбом композиция посвящалась звукооператору Игорю Свердлову. Присутствовавший на сессии в театре кукол Андрей Тропилло утверждает, что большую часть «Сладкой N» записывал не Свердлов, а Алла Соловей - поскольку Игорь преимущественно занимался портвейным менеджментом и налаживанием алкогольных контактов. В принципе, об этом поет и Майк в своем посвящении Свердлову: «Допей портвейн - иди домой». Что же касается Аллы Соловей, то для нее эти поиски истины сегодня, по-видимому, не столь уж и актуальны. Ее работа в начале 90-х в качестве пресс-атташе генерала Стерлигова не сильно пересекается с событиями далекого 1980 года.
В заключение несколько слов о главной героине альбома - полумифической Сладкой N, которой посвящалось сразу несколько композиций и существование которой Майк упорно отрицал долгое время.
«Сладкая N - потрясающая женщина, которую я безумно люблю, но при этом я не совсем уверен в том, что она существует в природе... Но, может быть, она и похожа на ту - на обложке», - говорил Майк спустя несколько месяцев после записи альбома в интервью ленинградскому подпольному рок-журналу «Рокси». В реальности прообразом Сладкой N послужила ленинградская художница Татьяна Апраксина, с которой Майк познакомился еще в 1974 году. Интересная внешне, с притягательным внутренним миром и шармом сказочной колдуньи в исполнении Марины Влади, Татьяна была тогда основной музой Майка.
«Майк приходил ко мне в гости один или с кем-нибудь из друзей, скромно составляя маленькую свиту «Аквариума», — вспоминает Татьяна, чей артистический псевдоним был связан с тем, что большую часть жизни она прожила в Апраксином переулке. - Худенький, щуплый, с большим носом, с глазами, блестевшими добродушным любопытством, Майк готов был во всем участвовать и со всеми дружить. Ни одной из своих знаменитых песен он к тому времени еще не написал, хотя уже носил с собой аккуратную тетрадку, в которой закладывались основы будущих хитов. Он мог годами вынашивать одну песню, время от времени вписывая в тетрадку то слова, то фразу, прикидывая разные варианты - как бы составляя мозаику - и подвергая текст постепенной редактуре».
Веер ассоциаций, возникших у Майка после четырех лет дружбы с Татьяной и резко вспыхнувшего, но недолгого романа, развернулся как собирательный образ Сладкой N. В глазах многих Сладкая N стала символом времени не в последнюю очередь благодаря удачно выбранному образу - не менее оригинальному, чем Вера Холодная, и не менее романтичному, чем Прекрасная Незнакомка Блока. В одном из своих поздних интервью Майк выдал очень сокровенное и, пожалуй, самое главное: «Все мои песни посвящены ей...»
С момента женитьбы в 80-м году Михаил Науменко был вынужден ретушировать свою музу, хотя впоследствии не раз пробовал вернуться к этой находке. Еще во время сессии в театре кукол Майк записал композиции «Сладкая N» № 2 («Когда я знал тебя совсем другой») и «Сладкая N» № 3 («Горький Ангел»), да и в ряде поздних песен он неоднократно включал в текст этот образ: «Она спросила меня: «А как же Сладкая N?»/Запечатлев на моем плече финальный укус/И я ответил пространно: «Я влюблен в вас обеих/И меня так сейчас достал мой пригородный блюз».
Как большой поэт, Майк старался избегать в подаче образа Сладкой N полного сходства и автобиографичности. И только небеса знают, насколько получившийся «на бумаге» характер абстрактной женщины соответствовал действительности. «С кем и где ты провела эту ночь, моя Сладкая N?» Все это было не очень похоже на Таню Апраксину, которая незадолго до записи сама стала инициатором разрыва отношений с Майком.
«Я настоящая уже не значила для него то, что он вкладывал в новое содержание моего образа, - говорит Татьяна. - Получилось так, что если бы я его не бросила, он бы не стал звездой. Это точно... Существует некая странность, исходящая, по-моему, от издателей журнала «Рокси». Они как бы наложили запрет на все, что имеет отношение к нашему прошлому. Хотя и Майк впоследствии в новых песнях обращался ко мне, минуя меня».
Уже после выхода «LV», «Уездного города N» и «Белой полосы» женская тема по-прежнему занимала воображение Майка. В самом конце 80-х, встретив в кулуарах спортивно-концертного комплекса Ольгу Першину, он сказал ей: «Ты знаешь, я придумал цикл песен, звучащих от женского лица. Было бы весьма неплохо, если бы ты их спела».
Доброе лицо Оли осветилось улыбкой. «Майкуша, ты думаешь, у меня не хватает своих собственных?» Она уже давно проживала в Лондоне, но всегда не без гордости заявляла, что ничего не понимает в местной ленинградской конъюнктуре.
А Майк? Пролепетал что-то, подергивая головой. Глаза его не были видны из-за черных очков.
Сонанс Шагреневая кожа (1980)
Встреча
Честный парень
Дискомания
Маленький сюрприз
Песня о любви (Шагреневая кожа)
Первоначальный костяк «Сонанса» - Игорь Скрипкарь, Иван Савицкий, Александр Пантыкин, 1978 год.
Первые места на различных фестивалях и призы «за оригинальность мышления» лишь в незначительной степени отражали неординарность такого явления, как студия Уральского университета «Сонанс». Во второй половине 70-х годов «Сонанс» ориентировался на интеллектуально-инструментальный арт-рок с нестандартным применением инструментов басовой группы, скрипкой, флейтой, роялем, акустической и электрической гитарами и сложными барабанными партиями. В концертном варианте к этому уральскому гибриду Emerson, Lake & Palmer, Yes, Сергея Прокофьева и европейской классической музыки ХХ века добавлялись пантомима, чтецы, приглашенный хор и проецирование специально подобранных слайдов.
«Идея творчества «Сонанса» состояла в том, чтобы создать мощное и убедительное музыкальное полотно, не похожее ни на одну рок-группу в мире, - с молодежным максимализмом декларировал идеологию проекта один из его создателей, пианист, композитор и аранжировщик {Александр Пантыкин}. - А нашим следующим шагом должно было стать естественное внедрение русского языка в пропагандируемую нами рок-музыку».
За пять лет работы (76-80 гг.) Пантыкин сумел объединить вокруг себя группу музыкантов, которым в процессе каждодневных репетиций удалось создать уникальный «сонансовский» стиль, балансирующий на грани современного инструментального рока и традиций классической музыки. Все самое ценное, по-настоящему притягательное и неповторимое, что рождалось в «Сонансе», возникало как феномен коллективного творчества, в котором, помимо Пантыкина, принимали участие гитарист Михаил Перов, басист Игорь Скрипкарь, барабанщик Иван Савицкий, скрипач и пианист Андрей Балашов.
Самого молодого из музыкантов «Сонанса» Андрея Балашова Пантыкин обнаружил в процессе селекционно-профилактического обхода свердловских музыкальных школ. Одноклассник Пантыкина и Савицкого Игорь Скрипкарь начал играть рок-музыку еще во время проживания на территории гарнизона Западной группы войск, расположенного в Восточной Германии. Михаил Перов интегрировался в рок-н-ролл при аналогичных обстоятельствах в братской Чехословакии. Скажем, пожалуй, спасибо колониальной политике войск Красной Армии в Ближней Европе в семидесятые-восьмидесятые годы.
...Роль самого Пантыкина (помимо композиторских и организаторских функций) заключалась в приведении ярких, но не всегда завершенных идей остальных музыкантов к общему знаменателю.
Пиком «дошагреневского» «Сонанса» стала 45-минутная симфоническая фреска «Пилигримы», написанная по мотивам одноименного стихотворения Бродского. О реальном потенциале «Пилигримов» сейчас можно только догадываться, поскольку запись этой монументальной работы сохранить не удалось.
«Тогда мы не знали себе цены, - вспоминает Андрей Балашов. - «Пилигримы» были крайне необычной задумкой, впоследствии развалившейся на ряд отдельных пьес. Возможно, у нас просто не хватило сил на столь масштабный замысел и мы схватили вес, значительно больший, чем могли тогда поднять».
В самом конце 70-х под влиянием «Машины времени» (концерт в Свердловске) и первых записей отечественных рок-групп «Сонанс» изменяет свой стиль в направлении упрощения аранжировок и поиска более жестких вариантов звучания. В немалой степени этим метаморфозам способствовал прохладный прием арт-роковой программы «Сонанса» на рок-фестивале 78-го года в Черноголовке. После этого выступления все в группе начали ощущать необходимость новых идей и нового подхода к музыке. Наиболее активным инициатором радикальных изменений стал, как ни странно, не Пантыкин, а тогдашний номинальный администратор «Сонанса» и будущий барабанщик «Трека» Евгений Димов. Димов предложил исполнять музыку с текстами, использовать лидирующий вокал, упростить фактуру композиций и уменьшить число инструментов до традиционного рокерского набора.
Михаил Перов. Начало восьмидесятых.
В свою очередь, Андрей Балашов оказался первым, кто реализовал подобные замыслы на практике. В конце 79-го года он написал эпохальную для всего свердловского рока «Песню о Любви», которая для «Сонанса» стала отправной точкой и реальным началом нового музыкального мышления. Эту композицию буквально переполняла грубая мужская сила, и на первый взгляд казалось удивительным, что данная эстетика увлекла именно Балашова - скрипача по образованию, имевшего в музыке дело преимущественно с тонкими материями. К «Песне о Любви» Балашов самостоятельно написал текст, в котором понятие «любовь» трактовалось с точностью до наоборот - как предапокалипсический утробный стон смертельно уставшего от жизни человека.
«Песня о Любви» глобально повлияла на сознание музыкантов «Сонанса». Вдохновленные открывшимися перспективами, они оперативно сочинили еще несколько композиций в подобном ключе. «Честный парень» был написан тандемом Перов-Скрипкарь, а «Встречу», «Дискоманию» и «Маленький сюрприз» создал Пантыкин. Тексты этих песен - несколько прямолинейные рассуждения о выборе своего места в жизни - написал поэт Аркадий Застырец. Поскольку своего текстовика в группе не было, пользовались тем, что имелось под рукой. И хотя новым словом в рок-поэзии назвать это было сложно, тексты Застырца обладали тем достоинством, что сравнительно органично вписывались в сложный ритмический рисунок музыки «Сонанса».
После того, как «скелет» первых пяти рок-композиций был готов, в группе возникло сразу несколько вариантов аранжировок. Пантыкин предлагал многослойность, ажурность и вычурность в духе раннего «Сонанса», а Перов и Скрипкарь настаивали на утрированном примитивизме, напрямую воздействующем на физиологию и подсознание слушателя.
В итоге основу нового звучания «Сонанса» составили зубодробящие гитарные пассажи, изощренная ритм-секция и таперское пианино, напоминавшее своими кривыми аккордами музыкальное сопровождение к немому кино с его наивно-гротесковыми персонажами. За исключением «Маленького сюрприза», местами смахивавшего на «Собачий вальс», в новых композициях не было ни малейшего намека на пародию. В отличие от утонченного и трепетного раннего «Сонанса» нынешний фасад группы напоминал нечто вроде танка. На смену изысканному орнаменту симфонических фресок пришел тяжелый рок.
«Разница между «Пилигримами» и новой программой была колоссальной, - вспоминает Андрей Балашов. - Это получилось сродни тому, как от архитекторов ждут, к примеру, прекрасных статуй в духе французского классицизма, а когда с фигуры срывают покрывало, там стоит танк Т-80».
Еще одним из сонансовских новшеств данного периода оказалось введение женского голоса. В «Песне о Любви» впервые проявила свои вокальные возможности Настя Полева - в ту пору студентка Архитектурного института. До этого функции вокалистов в группе выполняли (в различных сочетаниях) три человека - Пантыкин, Скрипкарь и Перов, причем наиболее типичной комбинацией являлось пение в унисон дуэта Пантыкин-Скрипкарь. Долгое время вокал являлся не самым сильным местом в группе, а во время пробной записи «Песни о Любви» тандем Скрипкарь-Перов и вовсе начинал сбиваться на визг. С другой стороны, внутри «Сонанса» ревностно заботились о цельности собственных музыкальных установок и внедрение в состав женщины, мягко говоря, не приветствовалось.
«Меня отпихивали буквально все - начиная от Димова и заканчивая Перовым, - вспоминает Настя. - На запись альбома, которая началась летом 80-го года, меня попросту не пускали. Но так случилось, что в одну из сессий все вокалисты дружно охрипли и не смогли петь. В конце концов они уступили моим просьбам прослушать женскую версию вокала - тем более что «Песня о Любви» уже была записана с мужскими голосами».
Эффект от прослушивания низкого жутковатого голоса Насти оказался настолько силен, что после внутригруппового тайного голосования было решено оставить версию «Песни о Любви» с заново переписанным женским вокалом. Правда, с бюрократической оговоркой: «как эксперимент».
Александр «Полковник» Гноевых на записи альбома группы «Кабинет», 1986 г.
...Основным действующим лицом в стенах университетской студии на время записи стал звукооператор Александр Гноевых по прозвищу «Полковник». Будучи студентом физико-технического факультета УПИ, Полковник сотрудничал с «Сонансом» с 79-го года. Он начал с фиксации концертных записей группы, затем быстро прогрессировал как звукоинженер и спустя год уже стал настоящим колдуном звука. В студии Полковник воевал за каждый сантиметр звучания, находя при помощи арифметической линейки оптимальные варианты для расположения микрофонов и улучшения достоверности и качества звука. Например, чтобы определить, как лучше записывать фортепиано, Полковник расчертил мелом заднюю крышку рояля на небольшие квадраты, затем ставил микрофон у каждого из квадратов и заставлял Балашова играть гаммы по всей клавиатуре. Сравнивая около двадцати вариантов звучания, Полковник опытным путем выяснял, в каком квадрате лучше писать верхи, в каком - низы, а в каком - сбалансированный звук.
Так же долго Полковник возился с записью барабанов, требуя от Ивана Савицкого играть «до упора» при разном положении микрофонов.
«Вначале мне казалось, что барабаны необходимо чем-то заглушать, - вспоминает Полковник. - Потом я почувствовал, что на фирменных пластинках барабаны звучат по-другому, и понял, что инструмент должен дышать и надо обязательно оставлять вокруг него акустическую атмосферу».
Полковник записывал «Сонанс» в технических условиях каменного века - когда сделанный им фузз назывался в журнале «Радио» не иначе, как «ограничитель звука», а вершиной мечтаний казались четырехканальный пульт «Солист» и ламповый 60-ваттный усилитель. Сама запись осуществлялась одним наложением в режиме «моно»: на одну дорожку магнитофона «Тембр-2М» фиксировалась инструментальная часть, а на вторую - сумма вокала и уже записанной первой дорожки.
Примечательно, что Полковник выполнял на этой записи не только функции «санитара леса», освобождая звук от ненужных помех и искажений, но и со вкусом выставлял необходимый баланс между вокалом и инструментами. Чувствуя, что в композиции «Дискомания» присутствуют потрясающие музыкальные фрагменты («Deep Purple отдыхают», - считает Полковник), а сам текст звучит не особенно убедительно, он вывел на первый план инструменты. В самом начале «Встречи» Полковник создал эффект «патефонного голоса» - пение Пантыкина воспринимается так, словно играет старая заезженная пластинка. В «Песне о Любви» были подчеркнуты ошеломляющий вокал Насти и гениальное ритм-энд-блюзовое соло Перова на гитаре.
К осени вся работа над альбомом была завершена. Этот уникальный и безупречно записанный цикл из пяти композиций при более благоприятных обстоятельствах мог бы совершить настоящий переворот в советской рок-музыке. Замкнутая и ни на что не похожая конструкция со сложной музыкальной фактурой заложила фундамент для развития целого направления в свердловском роке, но осталась практически незамеченной в масштабах страны, вызвав локальные восторги исключительно в среде рок-критиков и серьезных музыкантов. Беда альбома состояла в непродолжительности звучания (менее 30 минут) и в том, что эта работа значительно опередила свое время, продемонстрировав музыкальное мышление, которое выглядит актуальным даже спустя два десятка лет.
...По цензурным соображениям «Песню о Любви» переименовали в «Шагреневую кожу», и альбом уже под новым названием был разослан в другие города, в частности, в Москву и в Лондон (на радиостанцию ВВС). В Свердловске он почти не распространялся, причем сразу по нескольким причинам. Этот процесс музыканты несколько легкомысленно поручили Димову. Уже в то время Димов был странной личностью - охваченный параноидальными симптомами из серии «преследуемый-преследователь», он начал прятать пленку, объясняя, что «иначе всех посадят».
Еще одной причиной «замораживания» «Шагреневой кожи» стало прекращение деятельности самого «Сонанса».
«Разногласия в группе зрели уже давно, - вспоминает Пантыкин. - Каждый из музыкантов стал достаточно опытным автором и имел собственное мнение, в каком направлении должен развиваться «Сонанс».
Неудивительно, что к концу сессии отношения между музыкантами заметно обострились. Причины кризисных разногласий носили не только творческий характер и касались не только аранжировок. В тот момент пресловутый «человеческий фактор» раздулся в группе до необъятных размеров и, по образному выражению Пантыкина, «начал цвести пышным махровым цветом». Все закончилось тем, что осенью 80-го года «Сонанс» прекратил существование, распавшись на две группы. Пантыкин (вместе с Савицким) организовал {«Урфин Джюс»}, а Димов, Балашов, Перов, Скрипкарь и Настя создали группу «Трек», тяготеющую к более жесткой и минималистской музыке. Несложно догадаться, насколько непростыми и напряженными были на первых порах отношения между музыкантами этих команд. Дело порой доходило в буквальном смысле до драк - но это уже совсем другая история.
Пропеллер (1980)
сторона А
Eilе Veel (Еще вчера)
Uks sona (Одно слово)
Veel uks Linda (Еще одна Линда)
Peniluubi blues (Блюз через Луну)
Mona Lisa naeratus (Улыбка Моны Лизы)
Oo, kaunis naine (О, красотка)
сторона В
Vollalaul (Волшебная песня)
Pankrott (Банкрот)
Talvelaul (Зимняя песня)
Kiisulaul (Песня котенка)
Punker (Пункер)
Pankrannic (Припанкованное побережье)
Die Voche (Неделя)
Helinalg (Звуковой голод)
Прийт Куулберг (гитара) и Волконский.
Этот альбом появился вскоре после официальной ликвидации «Пропеллера» - одной из первых советских панк-групп, созданной в Таллине в конце 79-го года. Студийная работа являлась неотъемлемой частью этого проекта - первые записи делались с самого начала существования «Пропеллера», а о завершении творческого процесса известило распоряжение о запрете ансамбля. Таким образом, на всю эту историю ушло шесть месяцев: с весны до начала осени 1980 года.
В Эстонии о концептуальных магнитоальбомах тогда никто не думал. Данная подборка песен была порождена не только уникальным стечением обстоятельств, но и своеобразными условиями эстонского быта и полным отсутствием представления об особенностях советской рок-жизни. Участников «Пропеллера» - музыкантов довольно известных и вполне профессиональных - тогда объединила и вдохновила идея сотворить нечто модное и панк-роковое. В качестве исходного материала был выбран не пропитанный нигилизмом британский панк, а прикольные игры соседних финнов, воспринимавших новое направление как очередную издевательскую форму интеллектуального протеста. Учитывая, что речь идет о панках, слово «интеллектуального» можно поставить в кавычки.
Образцом для опусов «Пропеллера» послужили финские музыканты вроде Эппу Нормали (сатирический панк-рок с псевдополитической окраской) и хельсинкская рок-группа «Победа», которая отражала в песнях темные стороны жизни финского пролетариата.
Пропеллеристы к своей панк-пародии отнеслись максимально серьезно и без тени иронии начали творить музыку. Основной упор делался на тексты, которые добывались музыкантами из сборников официальной поэзии. К примеру, в основу текста композиции «Еще вчера» был положен эстонский канонический вариант перевода битловской песни «Yesterday». Проигрыш на флейте давал подсказку на то, «откуда дует ветер», тогда как сама мелодия представляла собой утяжеленный вариант сырого и не по-прибалтийски диковатого панк-рока.
В остальных песнях использовались либо стихи эстонских поэтов, либо собственные тексты, стилизованные под детскую поэзию. Позднее аналогичные варианты соединения текстов известных поэтов с собственной рок-музыкой практиковались ленинградскими «Странными играми», рижским «Цементом», московскими «Веселыми картинками» и «Николаем Коперником». «Пропеллер» в подобных экспериментах оказался одним из первопроходцев, впрочем, как и во внедрении в некоторые из своих мелодий пародийного обыгрывания западных хитов. Так, композиция «Veel uks Linda» («Еще одна Линда») начиналась и заканчивалась цитатой из шлягера «Quando, Quando, Quando» (популярного в Эстонии в начале 70-х годов в исполнении Тони Рениса), а еще в одном фрагменте воспроизводилась мелодическая линия из «One Way Ticket», известной в России как «Синий иней» в исполнении «Поющих гитар».
Состав «Пропеллера» по эстонским меркам подобрался чрезвычайно сильный: вокал - Урмас Алендер, гитары - Айн Вартс и Рихо Сибул, бас-гитара - Прийт Куулберг, флейта, саксофон, вокал - Пеетер Малков, ударные - Иво Вартс, звук и вокал - Пеетер Мяритс. Все они были в эстонской рок-музыке людьми достаточно известными и ранее себя уже проявившими. Вообще сама идея зарождалась на базе творчества классиков эстонского рока - группы Ruja, в которой большая часть музыкантов до этого и играла. На раннем этапе своего рода эпицентром «Пропеллера» являлся вокалист Ruja Урмас Алендер, и поначалу весь проект строился вокруг него. Но затем каждый из музыкантов начал потихоньку привносить в музыку что-то свое, и, как обычно бывает в таких случаях, автор песни автоматически становился и ее исполнителем.
Пеетер Мяритс, Пеетер Волконский, Прийт Куулберг, Иво Вартс, Рихо Сибул, Пеетер Малков. 22 сентября 1980 г.
Уникальным явлением был вокальный опыт Пеетера Мяритса, который, оставаясь одним из самых известных в Эстонии звукорежиссеров, исполнял в «Пропеллере» значительную часть репертуара. Интересно, что никогда после этого «эстонский Тропилло», в одиночку создавший саунд таллинского рока, в подобные вокальные игры не играл и, работая с другими проектами, никогда в них не пел и на сцене не появлялся.
Особую пикантность ситуации придавало то обстоятельство, что незадолго до описываемых событий Мяритс устроился работать звукооператором на эстонское радио. В его распоряжении оказалась шикарная по тем временам студия с профессиональным микшерным пультом, 8-канальным магнитофоном и неплохим набором необходимого оборудования в виде, например, огромного блока для реверберации. В этой студии записывался весь цвет эстрадного официоза, и более оснащенного места в республике на тот момент не было.
К студийной работе «Пропеллер» приступил через несколько месяцев после своего рождения и в течение всего лета записывал песню за песней. Работали, естественно, ночью, поскольку днем в студию никого бы просто не пустили. На радио существовала общепринятая процедура предварительной регистрации у редактора и заказа смен на полгода вперед - причем явно не для рокового репертуара. Но ночью тайным хозяином всего технического богатства становился Пеетер Мяритс, и под его покровительством музыканты потихоньку просачивались в студию.
Единственной не до конца решенной проблемой оставались ночные вахтеры. С устрашающими пистолетами на боку они, словно призраки, бродили по коридорам официально не работавшего в это время радиоцентра. Поэтому Мяритс выбирал для записи те ночи, когда на дежурстве находились более-менее сговорчивые сторожа. Но и в этом случае приходилось держаться тихо и работать за закрытыми дверьми. За ночь записывали одну-две песни, а сами студийные сессии с неопределенной регулярностью продолжались в течение всех летних месяцев.
Первой в списке стояла песня «Банкрот», саунд которой несколько отличался от остальных в силу определенной неопытности (это была первая самостоятельная запись Мяритса) и отсутствия четкого представления о желаемом результате. Зато потом все выровнялось, и Мяритс считает уровень последующих шедевров вполне приемлемым и более-менее стандартным - в хорошем смысле этого слова. Вообще качество альбома было настолько непривычным для эстонского рока тех лет, что по городу поползли слухи о якобы полученных из Финляндии фонограммах, на которые «Пропеллер» только наложил вокал.
Писали сразу все инструменты, одновременно подключая их к многоканальнику, и только вокал накладывался отдельно. При записи инструментальной фонограммы два микрофона ставились к ударным, один канал отводился для баса, два - для гитар, и даже оставался еще запас. Особых требований к звуку никто не предъявлял - все же это был панк. Поэтому делали, что получится, но, правда, в несколько проб.
...По ходу записи в группе появился новый вокалист - легендарный князь Пеетер Волконский, потомок хорошо известной в России дворянской фамилии, отец которого эмигрировал в свое время во Францию. Волконский-младший был страстным поклонником Led Zeppelin и тут же начал вносить некоторую сложность в непритязательную музыкальную палитру группы. Первоначально он дополнял Алендера, а потом и вовсе заменил его, причем об истинных причинах данной рокировки участники проекта не распространялись даже спустя полтора десятка лет. Напомним, что судьба Алендера сложилась трагично: он погиб на печально знаменитом пароме «Эстония», затонувшем осенью 1994 года на пути из Таллина в Стокгольм (к тому моменту Алендер уже постоянно жил в Швеции).
...На одну из ночных сессий не смог прийти барабанщик Иво Вартс, и на замену ему пригласили Харри Кырвитса, который отыграл партии ударных в композиции «Звуковой голод». Как и большинство музыкантов «Пропеллера», Кырвитс принадлежал к числу мастодонтов эстонского рока, но в данном проекте его роль ограничилась разовой студийной акцией и отдельными концертными междусобойчиками.
Как правило, концерты «Пропеллера» сопровождались значительными дозами алкоголя - неудивительно, что после окончания выступлений буйного по характеру Волконского попросту «доставляли» по месту жительства. Зато к студийной работе музыканты относились совершенно иначе и студийное время действительно ценили. Тем более все помнили о том, что за стенами постоянно маячила тень Абсолютного Вахтера. Правда, на первую запись Пеетер Малков все-таки умудрился прийти невероятно пьяным. Его посадили на стул и предложили сыграть запланированное саксофонное соло - авось что-нибудь получится. На уровне подсознания, без всякой подготовки и связи с окружающей действительностью Пеетер сымпровизировал, чем привел окружающих в неописуемый восторг. Его ликеро-водочный полет на саксофоне вошел в альбом - получился настоящий панк.
Общую обстановку в студии Пеетер Мяритс определяет как «вполне нормальную». Никаких серьезных трений, столкновений или конфликтов никто не помнит. И если на концертах молодой Рихо Сибул (впоследствии - лидер, идеолог и поющий соло-гитарист ритм-энд-блюзовой группы Ultima Thule) еще мог проявлять свою юношескую прыть и капризность, то в студии он был, что называется, тише воды, ниже травы. А остальные всегда относились к проекту с пониманием его значимости (пока были трезвыми, разумеется).
К лету 80-го года группа стала чрезвычайно популярна, и хотя песни «Пропеллера» попадали в официальную фонотеку эстонского радио лишь фрагментарно, находилось немало друзей-редакторов, которые запускали их в эфир в частном порядке. Интересен случай, когда записанная ночью «Зимняя песня» уже в полдень следующего дня прозвучала в эфире. Надо сказать, все это происходило без всяких худсоветов - в Эстонии такое было возможно. Но некоторые из работ умудрились пройти всю процедуру торжественной приемки и на несколько месяцев получили законную прописку в общедоступной и разрешенной к использованию фонотеке.
Веселье закончилось довольно быстро. В сентябре во время футбольного матча между командами радио и телевидения кому-то из чиновников не понравилось поведение болельщиков, и он волевым решением запретил обещанное в конце шоу выступление «Пропеллера». Озверевшая молодежь ринулась переворачивать трамваи и бить стекла милицейских машин. Музыкантов «Пропеллера» тут же обвинили в провоцировании беспорядков, а их записи были срочно изъяты из фонотеки.
Приказом от первого октября 1980 года все треки «Пропеллера», находившиеся в архивах эстонского радио, были уничтожены и стерты. Частично они сохранились лишь в спецфондах под грифом «образец стиля» - как пример творимого безобразия и без права звучания в эфире. Случайно пропущенная в одну из передач песня «Пропеллера» стоила выпускавшему редактору (точнее, редакторше) рабочего места. А Мяритс еще долго ходил по кабинетам, писал объяснительные, но с работы почему-то не вылетел.
Как выяснилось позднее, героическая борьба чиновников велась лишь с копиями. Оригиналы с фонотекой и рядом не лежали, а хранились у Мяритса дома. Активное тиражирование записей началось уже после смерти «Пропеллера», а порядок песен определялся случайной последовательностью на единой студийной пленке-рулоне со скоростью 38 оборотов. И лишь намного позже музыканты собрались вместе и общими усилиями разложили композиции в соответствии с какой-то логикой, а также добавили звучавшие только на концертах стихи в исполнении Волконского.
Некоторые песни группа записать так и не успела, но «в живых» остался концертный вариант их исполнения, сделанный во время рок-фестиваля 80-го года в Тарту. Эти концерты записывались на технике эстонского радио, что позволило музыкантам «Пропеллера» дополнить имевшиеся студийные заготовки концертными версиями двух песен, которые группа не успела зафиксировать во время сессии и с которыми жалко было расставаться. Одной из таких композиций была маршеобразная зарисовка «Die Voche», во время исполнения которой Волконский кричал со сцены понемецки: «Die!», а публика отвечала: «Voche!» Провокация была налицо, хотя текст песни всего лишь содержал перечисление дней недели. Воспаленному однопартийному мозгу функционеров от культуры в этой композиции небезосновательно виделась аллюзия на фашистские военные марши. Можно только представить, что бы произошло в 80-м году на рок-фестивале в Тбилиси, если бы туда вместо «Магнетик бэнд» отправился выступать бескомпромиссный «Пропеллер». Забудьте про тбилисских лауреатов, забудьте про «Аквариум»...
Справедливости ради стоит заметить, что «Пропеллер», в отличие от тех же «Магнетик бэнд», не был активно ориентирован ни на местный, ни, тем более, на русскоязычный рынок. Похоже, что музыканты никогда и не ставили перед собой задачи быть понятыми. Вместе с тем эффект короткой, но шумной истории «Пропеллера» был настолько велик, что в Таллине шутили: в аэропорту со всех самолетов поснимали пропеллеры, чтобы ничто не напоминало о злосчастном коллективе. Но записи то остались...
1981
Мифы Дорога домой (1981)
сторона А
Песнь о дружбе
Земляничные поляны
Одиночество
У камина
Не будь таким ленивым
сторона В
О спорте
Дорога домой
Блюз бродячих собак
Черная суббота
Шок
Что бы ни говорила молодежь, по количеству нереализованных ситуаций «Мифы» способны были дать фору многим рок-группам обеих столиц. Они взяли впечатляющий разгон в 73-75 годах, легко выиграв первые места сразу на трех рок-смотрах в Ленинграде, Москве и Таллине. Первоначально они подавали большие надежды и в течение нескольких лет уверенно входили в ленинградский top-5, однако извлечь из своего звездного статуса какие-то конкретные результаты им так и не удалось. Тем не менее питерские фаны просто молились на них, и когда группа во главе с вокалистами Геннадием Барихновским (бас), Сергеем Даниловым (гитара) и Юрием Ильченко (гитара) была в ударе, равных им на концертах просто не было.
«Мифы» были раскованны и уверены в себе, непринужденно держались на сцене, не брезговали всевозможными кайфами, в результате чего за чрезмерное потребление идеалов хиппизма Данилов в 77-м году оказался в тюрьме.
«Мифы» играли хиппистскую бит-музыку с реверансами в сторону блюза и реггей. Они обладали очарованием новоиспеченных рок-звезд, которые якобы не знают себе цену, но при этом никогда не пытаются дезориентировать собственных слушателей и запудрить им мозги всевозможными псевдоэкспериментами.
В своих мемуарах Андрей Макаревич вспоминает, что после «Мифов» «Машина времени» просто боялась выходить на сцену. Маргулиса тогда выволакивали из-за кулис силой, и в этом была своя сермяжная правда жизни.
Скорее всего, современный слушатель не нашел бы в их звучании ничего выдающегося. Упрощенный хард, местами - с поддержкой духовой секции и традиционными для того времени темами песен: одиночество, бытовые зарисовки и неудовлетворенность положением дел с намеком на социальный протест.
Строчки типа «мы одиноки и труден наш рейс к счастью и свету/душу и счастье залапали здесь, словно монету» однозначно расценивались как стремные, поэтому на концертах группа была вынуждена посвящать композицию «Мы одиноки» декабристам. Для сравнения заметим, что в то же самое время не менее острую песню «Черно-белый цвет» «Машина времени» постоянно исполняла без каких-либо хитроумных предисловий.
Когда всеобщее увлечение «Машиной времени» стало постепенно сходить на нет, а интерес к «Аквариуму» еще не расцвел, группой заинтересовался Андрей Тропилло. Благодаря такому сотрудничеству «Мифы» оказались чуть ли не единственными из питерских рок-динозавров 70-х, которые в отличие, скажем, от «Россиян», «Санкт-Петербурга», «Аргонавтов» и «Большого железного колокола» все-таки сумели на пике своей формы записать полноценный альбом.
С 79-го года Тропилло переключается с организации полулегальных концертов на студийную работу. На третьем этаже здания бывшей женской гимназии, переделанного в Дом юного техника Красногвардейского района, Тропилло оборудовал студию, в которой сразу же попытался записывать питерские рок-группы. Свои первые студийные эксперименты он начал проводить с вокалистом и клавишником «Мифов» того периода Юрием Степановым, а также с Ольгой Першиной, которая через пару лет приняла участие в записи аквариумовского альбома «Треугольник».
В 80-м году Тропилло начинает работать в студии с золотым составом «Мифов». К этому времени группа распрощалась с духовой секцией и эмигрировавшим в Англию Степановым, зато в нее вернулся досрочно вышедший из тюрьмы Данилов. К тому же на данную сессию был приглашен из «Землян» пилигрим Ильченко, успевший за последнюю пару лет переиграть в «Машине времени» и на танцах, собрать и развалить питерскую группу «Воскресенье» (не путать с московской) и в результате «личной аварии» оказаться в бэнде у Владимира Киселева.
...Перед началом сессии Тропилло и «Мифы» находились в одинаково незавидном положении студентов-стажеров. У Тропилло фактически не было опыта студийной работы - в его звукооператорском активе находились лишь записи, сделанные с пульта на концертах «Машины времени» и Владимира Высоцкого. В свою очередь, «Мифы» после триумфа на Таллинском рок-фестивале записали в студии Эстонского телевидения свой основной хит «Мэдисон стрит», который, усиленный примитивным видеорядом, транслировался затем на Прибалтику в виде допотопного видеоклипа. На этом студийные достижения заканчивались. Другими словами, всем в студии Дома юного техника пришлось осваивать азы звукозаписи с нуля. «Тогда перед нами стояла задача не только доказать, что можно записывать рок-н-ролл на русском языке, а показать, что в наших нищенских условиях можно записывать рок-н-ролл вообще», - вспоминает Тропилло.
Сергей Данилов.
«Мифы», начало 80-х.
Музыканты «Мифов» вспоминают, как для того, чтобы найти винты с определенной резьбой для крепления динамиков, им приходилось вывинчивать их прямо из дверей Ленинградского метрополитена, поскольку ни в каком другом месте винты аналогичных параметров найти было нельзя.
Тропилло, заменив местный монопульт и прочее пионерское говно на самодельную аппаратуру, собранную вручную из запчастей к военной технике, принялся записывать «Мифы» на два магнитофона «Тембр-2М», в которых традиционная 19-я скорость была переделана на 38-ю.
«Весь первый год работы в студии я записывал не только музыку, но и каждый свой шаг, - вспоминает Тропилло. - У меня был детский «Дневник пионера», в котором я фиксировал положение ручек эквалайзеров, уровень ревербератора и вообще записывал каждое свое движение. В какой-то момент я хотел получить оптимальный результат и затем к нему вернуться. Позднее я прекратил вести этот дневник, поскольку понял, что лучший результат находится в голове - он более гибкий и во многом основывается на интуиции и личном опыте».
«Мифы» записывались методом наложения, когда поверх «болванки» (бас Барихновского плюс ударные Дмитрия Фогеля) накладывались гитара Данилова, клавишные Дмитрия Калинина и только потом - вокал. Во время записи в наушники вокалистам вкладывались большие куски ваты. Это новшество, неведомое западным студиям, объяснялось тем, что регулятора громкости в наушниках не было и любое включение подзвучки давало такой щелчок, что существовал реальный шанс оглохнуть.
Как и всякий не признающий авторитетов технарь, Тропилло утверждал, что при двух перезаписях особых потерь в качестве быть не должно. Тем не менее после второй накладки немного проваливались барабаны, а после третьей несколько песен вообще ушло в брак.
...Удивительно, что основу студийной премьеры составили не самые сильные композиции группы. Из запасников «Мифы» извлекли все собственные достижения эстрадного характера, заполнив ими почти половину объема. Второй просчет состоял в том, что открывала альбом откровенно слабая «Песнь о дружбе», написанная клавишником Дмитрием Калининым «на стихи каких-то немецких поэтов - чуть ли не Гете». И лишь благодаря рок-классике «Мифов» - такой, как «Земляничные поляны», «Дорога домой», «Шок», «Черная суббота» и «Блюз бродячих собак», эта работа начала приобретать характерные для группы очертания. «Земляничные поляны» («Исчезли в облаке тумана все голубые города/И земляничные поляны остались в детстве навсегда») были сочинены Барихновским за год до этого и как бы отсылали слушателя к творчеству Джона Леннона и Ингмара Бергмана одновременно - идеалистической атмосфере шестидесятых. По ритму эта композиция представляла собой нестрогий реггей, размытый блатной основой (ум-ба, ум-ба), в которой минорные и мажорные аккорды красиво чередовались по мелодии. По воспоминаниям автора, песня была сочинена за четыре часа и, пожалуй, действительно могла быть отнесена к разряду гениальных. В те времена она вполне законно претендовала на титул «гимна поколения» и до сих пор производит сильное впечатление.
На второй стороне альбома после шуточного кантри «О спорте» шли два шикарных блюза: «Дорога домой» и «Блюз бродячих собак» (название последнего всплыло впоследствии в репертуаре группы «Секрет»). «Блюз бродячих собак», точно так же, как первую и последнюю композиции альбома, исполнял ветеран Ильченко. Вокал на остальных семи песнях принадлежал Барихновскому.
«Черная суббота» - пожалуй, самая народная из всех песен мифовского репертуара - начиналась с разговорного дайджеста («Так, мальчики...»), смеха и бодрого многоголосья: «Завтра - черная суббота/Черная суббота, а я тому рад!» По музыке некоторые фрагменты «Черной субботы» навевали воспоминания о Beatles и Creedence, но все в целом (как и в других подозрительных местах) ни на что конкретное не походило.
Оригинальности саунда группы во многом способствовали звуки живого пианино с кнопками на молоточках, а также гитарные партии, которые в исполнении Данилова получались необычайно вкусными. «В каком-то отношении я эстет, - говорил впоследствии Данилов. - Если есть гитара, то ты должен уметь на ней играть. Иначе пиши стихи. В первую очередь должна быть музыка». Будучи максималистом по жизни и считая все питерские рок-группы «полным дерьмом», он обладал фирменным уровнем гитарной техники и пытался при помощи аранжировок обрести в музыкальном материале «Мифов» нечто большее, чем предусматривалось жанром. Пропущенный через дисторшн звук на всех композициях придавал самопальной гитаре Данилова эффект фирменной примочки Gibson Les Paul, а сыгранные им наложением в припеве «Одиночества» три гитарных соло превращали этот тяжелый рок-н-ролл в настоящий тайфун регионального масштаба.
Финальным номером на альбоме шел «Шок», известный за пределами Ленинграда благодаря «Машине времени», часто исполнявшей его на концертах. В музыкантской среде даже велись разговоры о том, что сам Макаревич пытался сочинить нечто подобное, но не сложилось. Это произведение, построенное на синтезе рока и фокстрота, иллюстрировало тягу российских авторов к кабаре. Написанный Барихновским в 74-м году, «Шок» демонстрировал, какие нераскрытые возможности присутствовали в музыкальном багаже «Мифов». Эта композиция на несколько лет предвосхитила цикл аргентинских песен Миронова и глобально предшествовала «Браво». Примечательно, что на ее записи в проигрышах шла партия, пропетая «на губах» в пустую вазу. Подобный трюк - но уже со стаканом - имел место и в «Черной субботе», когда Данилов подавал реплики-подпевки «ха-ха с умницей-женой» в пустую стеклотару.
Осуществляя запись в несколько рывков, «Мифы» в районе 81-го года закончили работу над альбомом, который впоследствии из-за нестандартного метража в 36 минут распространялся либо в урезанном варианте, либо на 150-метровых катушках на девятой скорости. Из-за неопытности и множества нелепых обстоятельств в «Дорогу домой» не попали три самые мощные композиции «Мифов». Хит 73-го года «Чикин-Фликин» не был включен в альбом по соображениям «заигранности», а «Мы одиноки» - из-за якобы стремных текстов. Совсем дурацкая история произошла с «Мэдисон стрит», которая переживала в те времена свой второй триумф. Ее мелодию вместе с аранжировкой включил в свой репертуар известный поп-композитор Мигуля и, заменив слова, сотворил официальный поп-шлягер «Каратэ». Судиться с ним «Мифы» не стали, но факт плагиата этой песни лауреатом комсомольских премий повлиял на решение группы не включать ее в альбом.
Прозрение наступило через пару лет, когда на очередном фестивале ленинградского рок-клуба «Мифы» поделили с «Аквариумом» второе место, пропустив вперед только «Мануфактуру». Вдохновленные этим успехом, музыканты решили записать второй альбом - с учетом допущенных ранее недостатков и идеологических компромиссов. В студии Тропилло были сделаны пробные записи «Мэдисон стрит» и «Мы одиноки» с неудачно переделанными опасными строчками. Но вскоре звукорежиссер начал пропускать назначенные им самим смены, и в итоге этот проект развалился.
Возвращение «Мифов» состоялось лишь в конце 80-х годов, когда группа записала два альбома (один - в студии у Вишни) и сыграла серию концертов на крупных рок-фестивалях. Говорят, что среди всех подзабытых ветеранов они выглядели наиболее эффектно.
Аквариум Треугольник (1981)
сторона жести
Корнелий Шнапс
Поручик Иванов
Марш
Козлодоев
Поэзия
Два тракториста
Мочалкин блюз
Хорал
Крюкообразность
Матрос
сторона бронзы