Он посмотрела на Мартина:

– Ты прекрасно знаешь, Март…

– Протокол, – уронил Великий Инквизитор.

Элеонора закатила глаза:

– Вы прекрасно знаете, куратор, что действующие ведьмы не живут в неволе! Ну помучается она в камере пару месяцев или пару лет и все равно умрет! Нет, я понимаю, лично вы не хотите быть палачом. Просто признайтесь себе, что ваш мотив – забота о собственных белых перчатках. А вовсе не приверженность гуманизму.

– Я всем напомню, для чего этот мораторий принимался. – Мартин снова поднялся. – Это был сигнал от Инквизиции к обществу, что мы считаем ведьм людьми! Мораторий был принят в одном пакете с первым гражданским кодексом, где за ведьмами признавались хоть какие-то права… впервые в истории! Отмена моратория – падающая костяшка домино. Сегодня вы казните действующую ведьму за убийство инквизитора… А завтра другую, за насос-знак без смертельного исхода. А послезавтра вы начнете казнить всех подряд действующих, потому что так проще. А неинициированные ведьмы, «глухие», тут же снова станут изгоями. Начнутся преследования, как это уже было… А потом их начнут жечь на площадях, неинициированных, без вины! Так тоже было!

– Их и так жгут, – сказал Оскар из Рянки. – «Новая Инквизиция»…

– Единичный случай! – Мартина будто дернуло током.

– Это пока единичный. – Оскар не унимался. – За продолжателями дело не станет!

– «Инквизиция умерла, – процитировал Руфус из Ридны. – Великая традиция борьбы, охоты, наказания – все в прошлом…»

– Я попрошу не отклоняться от темы, – негромко сказал Великий Инквизитор. Мартин сел в полной тишине, прекрасно понимая, что лицо у него кроме того, что не бесстрастное, так еще и багровое, как после бега.

Руфус из Ридны невозмутимо щелкал шариковой ручкой:

– Мы должны подать обществу сигнал. Надо показать им, что нет – великая традиция не в прошлом!

– Диалог с ублюдками, – сказал Мартин, – не имеет к «великим традициям» никакого отношения. Но если мы хотим доказать насильникам, что отлично умеем насиловать сами…

Клавдий Старж снова на него посмотрел, и Мартин заткнулся на половине фразы.

– Предлагаю голосовать. – Великий Инквизитор прикрыл глаза, будто в неудержимом приступе сонливости. – Все сказали, что хотели. Кто за отмену моратория?

Виктор, Руфус, Оскар из Рянки, Элеонора из Эгре подняли руки. Четверо. Половина.

Элеонора покосилась на Соню:

– Вы не голосуете?

Соня демонстративно сложила руки на пышной груди. Елизар из Корды положил единственную руку, левую, на стол ладонью вниз. Мартин, секунду назад готовый впасть в отчаяние, выпрямил спину: решение не принято. Не хватает голосов.

– Ясно, – сказал Клавдий Старж. – Решение принято.

И поднял руку.

* * *

Провокационную норму, по которой куратор обязан быть в своем округе еще и главным палачом, Клавдий на голосование не поставил. Зато подтолкнул их к другому решению: обязательный допрос с пристрастием любой задержанной действующей ведьмы. Возвращение к старым традициям, отмены которых Клавдий с таким трудом когда-то добился. Со стороны казалось, что Великий Инквизитор разрушает дело рук своих, как ребенок в песочнице разрушает замок: годами возводил, за несколько минут раскатал в лепешку.

Мартин перестал спорить и теперь сидел с таким видом, будто вокруг говорили на неизвестном ему языке и он из вежливости притворялся, будто что-то понимает.

– …Я разделяю ваше недовольство, потому что каждый допрос – не только нервы, но и время, которое вам придется отнимать от чего-то другого. Поэтому всех задержанных ведьм с колодцем выше тридцати я буду допрашивать в Вижне…

Ради такого решения он подыграл сторонникам казней, чтобы получить сейчас их голоса:

– …Это высвободит вам ресурсы для других дел, прежде всего для профилактики.

Виктор презрительно ухмыльнулся. При всем своем цинизме он поддавался на манипуляции Клавдия, как ребенок. Руфус скривил лицо: он тоже подумал, что Клавдий заботится о «белых перчатках» Мартина. Но и Мартин так подумал и заиграл желваками.

– Это выглядит как недоверие, патрон, – сказал Руфус. – Демонстративное недоверие Вижны к провинциям.

– А еще транспортировка, – заметила Элеонора. – У нас недостаточно специального транспорта, патрон, нет людей для конвоирования действующих ведьм, это просто опасно!

Клавдий для вида поспорил с ней, потом с Руфусом, а потом, изобразив раздражение, отступил:

– Хорошо, вы меня убедили! Не надо их конвоировать, проще мне прилететь в провинцию! Довольны?

Они должны были чувствовать себя победителями, но Руфус из вредности проголосовал против. Мартин воздержался.

– Решение принято, – сказал Клавдий. – Напоследок прошу обратить внимание: мы приняли пакет суровых законов, который касается только – и исключительно – действующих ведьм. Я хочу, чтобы до широкой публики было донесено: те, кто не прошел инициацию, «глухие», неинициированные ведьмы, – не подлежат преследованию. Наш путь – профилактика, ясно?

Он прекрасно знал, что это пустые слова. Мартин был прав: свежие законы означали новую эпоху – мрачную для ведьм и всех их близких. Но если это цена, которую надо заплатить за безопасность Ивги… ведьмы ее заплатят.

* * *

– Если бы самолет не опоздал, я бы тебе рассказал заранее, как буду голосовать и зачем. Ну используй ты, наконец, служебные рейсы. Не стесняйся.

– Я не понимаю, – сказал Мартин.

Он сидел в кабинете Клавдия во Дворце Инквизиции в Вижне и казался подавленным и усталым.

– Это маневр. – Клавдий старался говорить как можно мягче. – Уступка. Нельзя достигнуть цели, если все время переть напролом, как бык. Я меньше всего хочу подыгрывать «Новой Инквизиции», но социальная база у нее таки есть, ты же не можешь не видеть. Сейчас надо кинуть кость этим людям.

– Тем, кто мастурбирует на ролик «Новой Инквизиции»?!

Терпение, напомнил себе Клавдий.

– Обывателям, которым показали по телику инквизиторский труп в луже крови. Страсти остынут, отыграем назад… По поводу допросов: этого требует оперативная обстановка. Убийство инквизитора – нерядовое событие, и моя интуиция говорит, что ближайшие месяцы спокойными не будут. По поводу моего визита в Одницу… извини, я был немного взвинчен, мне очень жаль Эдгара, но тебя мне было бы жальче.

– Я… – начал Мартин, Клавдий жестом его остановил:

– Теперь – почему я допрашивал твоих ведьм. Убийство Эдгара имело все признаки ритуального, мне надо было выяснить, это так или не так. Я допросил их и получил ответ: нет, не ритуал. Ты удовлетворен моим объяснением?

Он перевел дыхание: удалось сказать полуправду и почти не солгать. Мартин опустил голову:

– Я действительно похож на человека в белых перчатках?

– Ты похож на человека, задержавшего опасную ведьму. – Клавдий посмотрел на часы: – Прости. Ни секунды больше нет. Потом продолжим, ладно? Только не вечером, естественно, не с мамой. Договорились?

* * *

В милом ресторане, за великолепным столиком на веранде они сидели вдвоем, хотя стол был накрыт на троих. Официант принес горячее блюдо; Ивга видела, что Клавдий нервничает и ждет. Видя людей насквозь, в отношении сына он мог быть удивительно наивным.

Клавдий в который раз посмотрел на часы:

– Мог хотя бы позвонить.

Будто отвечая на его слова, пискнул телефон. Мартин прислал текстовое сообщение: он вынужден срочно вернуться в Одницу. Просит прощения. Не сможет сегодня поужинать.

– Позвонил бы, – повторил Клавдий с горечью. – И сказал бы то же самое вслух.

– Иногда не хочется разговаривать. – Ивга пригубила свое вино. – И он в самом деле очень занят.

– Мог бы и выделить час драгоценного времени, – Клавдий опустил плечи. – Хотя бы ради тебя.

– Я не хочу его видеть. – Ивга смотрела на закатное небо, цветными лоскутами пробивавшееся сквозь листву. – Мне надо знать, что он здоров, что у него все в порядке… Что он в безопасности. А видеть его… Слушай, а вот ужасная привычка называть вещи вслух своими именами – это ты меня научил? Или я и раньше была такая?

Она улыбнулась, пытаясь смягчить эффект своих слов, но Клавдий огорчился еще больше:

– Почему ты не прощаешь ему того, что давно простила мне?

– Клав, – сказала Ивга. – Я не могу его прощать или не прощать, он меня ничем не обидел.

– Я знаю, что ты его любишь…

– Конечно, люблю. – Ивга прислушалась к себе, пытаясь понять, что за смысл она вкладывает в это слово.

Она помнила день и час, когда впервые почуяла в сыне инквизитора. А Мартин, разумеется, в тот же момент увидел в ней ведьму; ему было восемнадцать лет, он приехал на каникулы, вошел, болтая, рассказывая, что прямо на краю поселка они с отцом только что видели лося. Ивга стояла на лестнице и раньше, чем он переступил порог, почувствовала холод. Прикосновение ледяной иглы, так холодно, что даже больно. Мартин в дверях поднял голову, и она поняла, где источник дискомфорта: перед ней стоял маркированный инквизитор. Они знали свое дело, в этом его колледже.

Мартин, глядя на нее снизу вверх, оборвал свой рассказ. Его лицо застыло, Ивга знала, на что он смотрит: перед ним стояла в этот момент не мать, а ведьма. Она знала, что рано или поздно такая встреча произойдет, и даже думала, что к ней готова. Но оказалось, что к такому невозможно подготовиться.

– Ивга? – Клавдий смотрел встревоженно.

– Ну конечно, я его люблю, – повторила она и прочистила горло.

– Он не палач, ты же знаешь, – тихо сказал Клавдий. – Ни на долю процента. Это совсем другое поколение.

– Он идеалист. – Ивга смотрела, как гаснет закатное небо. – Он станет палачом ровно в тот момент, когда этого потребуют его идеалы.

– Нет, – Клавдий махнул рукой, будто желая развеять дым перед лицом. – Во-первых, он уже не идеалист, он повзрослел… во-вторых, ну что бы мы делали совсем без идеалов?!

В глубине ресторана чуть слышно звучала современная версия старинной любовной песни, чувственная, изломанная и странная.

– Я понимаю тебя, – сказала Ивга. – Когда ты одним росчерком возвращаешь обязательную норму допросов с пристрастием, я переживаю шок, конечно, но я тебя понимаю…

– Информацию, которая мне нужна, можно получить только от ведьм, – сказал он сухо. – Только от действующих ведьм. Значит, я буду допрашивать.

– …А его я не понимаю, нет. И не хочу понимать.

– Не хочешь принимать его выбор.

– Точно. – Она сделала новый глоток из бокала. – Клав, не слишком ли высокую цену ты назначил за жизнь одной-единственной женщины?

– Ты всех спасла. – Он не отвел глаза. – Я, они, все люди вокруг до сих пор живы, потому что ты это сделала. Поэтому, извини, никакая цена не слишком высокая. Ты не поднимешься ни на Зеленый Холм, ни на синий, ни на малиновый, что бы эта метафора ни означала. Если ведьмы начнут все-таки роиться, я узнаю первым.

Удивительно, но Ивга вдруг увидела в нем Мартина. Не инквизитора Мартина, а мальчишку десяти лет, с разбитым носом и яростными глазами, в драке против здоровяка на пару лет старше: «Так что ты сказал про мою маму?!»

Да, она могла рассчитывать на Клавдия Старжа. Да, он пойдет на что угодно, чтобы защитить ее. Но если ведьмы опять соберутся в рой и позовут Заново Рожденную Мать, что сможет сделать Великий Инквизитор?

Часть вторая

– Меня зовут Мартин Старж, я верховный инквизитор округа Одница и пришел к вам сегодня, ребята, чтобы поговорить об очень важных вещах…

Актовый зал был полон, всего человек сто, подростки. Ведьма вошла одной из последних: светловолосая девушка, тонкая, как балерина, бледная и очень, очень напуганная. Лет четырнадцать-пятнадцать. На учете не состоит, хотя по возрасту должна. Смотрит только вниз, села в самом последнем ряду, оцепенела, как перед казнью. Зато компания парней в первых рядах глазеет на Мартина с азартным любопытством.

– Как вы думаете, для чего существует Инквизиция? – Он посмотрел на крупного розовощекого парня у прохода слева. – Ваши варианты?

– Ловить ведьм, – отозвался бойкий мальчишка, сидящий рядом с розовощеким. – Сажать их в колодки – это такая штука, еще средневековая, туда просовывают руки и башку, и ведьме в них так хреново, что она не может пакостить…

Девочка в последнем ряду втянула голову в плечи.

– Ошибаешься. – Мартин приятельски кивнул. – То есть насчет колодок ты прав, но в них сажают инициированных, опасных ведьм, которых по-другому не удержишь. Но Инквизиция существует не для этого, а прежде всего затем, чтобы помогать ведьмам.

Если до этого в зале украдкой поглядывали в телефоны, то теперь все глаза уставились на Мартина: он зацепил их внимание.

– Шутите? – весело спросил болтун. – Ха-ха!

– Не шучу. – Мартин легко перекрыл голосом нарастающий гомон. – Мы помогаем ведьмам оставаться людьми и никогда не превращаться в опасных и отвратительных тварей. Каждая ведьма – каждая! – это чья-то сестра, дочь, мать, подруга. Ведьмы живут среди нас. У них нет других родственников, соседей, товарищей, одноклассников: только мы.

– А мы, может, не хотим, чтобы они тут жили, – сказала красивая черноволосая девочка во втором ряду. – Раньше Инквизиция судила их, сажала в тюрьму…

– А теперь фигня, а не Инквизиция, – сказал розовощекий вполголоса, себе под нос, но Мартин отлично его слышал. – Дождетесь, пока люди сами не начнут их судить.

Мартин встретился с ним глазами, и парень моментально струсил, насупился, опустил взгляд.

– А в этом зале, вот сейчас, ведьмы есть? – Болтун спрашивал не просто так, а с подтекстом. Его приятели с ухмылками переглянулись.

– Может, есть, – невозмутимо отозвался Мартин. – А может, нет. Этого я не скажу.

– Раньше они учились в спецшколах, – процедила брюнетка во втором ряду. – А теперь их пихают везде, нормальному человеку на улицу не выйти…

Светловолосая девочка сидела, не поднимая глаз, скорчившись, будто у нее болел живот. Может, и вправду болел.

– Раньше, – сказал Мартин, – женщин вообще не учили грамоте, вряд ли вы хотите вернуться в те времена. И вряд ли вы хотите вернуться туда, где вашу сестру, которая оказалась ведьмой, немедленно жгут на площади, хотя она не совершила никакого преступления и даже не могла – ведьмы до инициации ничем не отличаются от «нормальных людей»! Да, в этом зале могут быть ведьмы, но они, возможно, еще не подозревают об этом, потому что я знаю случаи, когда ведьмы впервые осознавали себя в шестнадцать лет и даже в восемнадцать…

Брюнетка сделалась такой белой, что Мартин за нее испугался.

– …Поэтому, прежде чем рассуждать про спецшколы, – сказал он тоном ниже, – подумайте о том, что каждый в этом зале мог родиться ведьмой.

– Кто с яйцами – не мог, у ведьм не бывает яиц, – сказал бойкий парень.

– Но мы же думаем не яйцами, верно?

– Смотря кто. – Парень смотрел невинно. В зале нерешительно засмеялись.

– Ну вот для тех, кто думает головой, я скажу еще одно: если напугать ведьму, если загнать ее в угол, она от отчаяния пройдет инициацию. Человек превратится в чудовище. И не пожалеет никого, в том числе бывших знакомых. Возможно, кто-то умрет. Все скажут, что виновата ведьма, но мы-то с вами знаем: виноваты те, кто был рядом. Кто ей в трудную минуту не помог. Кто ее подтолкнул.

В зале было теперь очень тихо. Многим не нравились его слова, но переговариваться никому не хотелось: он сознательно давил на них сейчас. Он жестко манипулировал, понимая, что на уговоры времени нет, их тут сто человек, а впереди у него еще сто школ. И надо что-то решать со светловолосой девочкой: он даст ей пару дней, чтобы самой явиться в офис, но никак не больше.

– Не имеет значения, есть ли в зале ведьмы. – Мартин заговорил мягче. – Они есть в мире вокруг нас, этого достаточно. Сейчас я раздам всем – и юношам, и девушкам, всем! – памятку для ведьмы-подростка. Передавайте по рядам!

Он спустился со сцены и пошел вдоль прохода, вкладывая в протянутые руки памятки в виде комикса. Когда-то он сменил пять художников, добиваясь неформального, ироничного, смешного изображения, и в конце концов преуспел: подростки, взяв листовку из вежливости, через несколько секунд ржали, разглядывая картинки, и всегда дочитывали до конца.

– Это надо знать всем, – говорил на ходу Мартин. – А если памятку прочитает ведьма, – он нарочно не смотрел на последний ряд, – она перестанет бояться и спокойно придет к нам, в один из офисов по городу или области. У нас в отделениях отличный кофе, чай, сувениры и подарки для впервые вставших на учет…

Он не успел дойти до последнего ряда, как светловолосая девочка вскочила и, все так же прижимая руки к животу, выбежала из актового зала.

* * *

Это была пятая школа за три года, которую она меняла. Пятая. С Майей что-то было не так; много раз, стоя перед зеркалом, она пыталась понять, что именно. Из зеркала глядела обыкновенная девочка, но всякий раз, стоило ей появиться в новом классе, начинались вопросы с подначкой:

– У тебя нахальный взгляд, какой-то дикий. Может, ты ведьма?

– У-у, бесстыжая, чего вылупилась?

Она научилась никогда не смотреть в глаза. За это ей снижали оценки при ответе у доски. Чужие взрослые руки брали ее за подбородок и вздергивали лицо кверху:

– Ты куда смотришь, когда я с тобой разговариваю?!

В новую школу надо было ехать час в один конец, на двух автобусах. Майя надеялась, что в этом районе, где ее никто не знает, все сложится по-другому. Она вела себя тише воды ниже травы и все равно услышала в первый же день:

– Ты чего такая… похотливая? Ведьма, что ли?

Девчонки пинали ее исподтишка, прятали вещи, плевали в спину – с виду нормальные, не злые девчонки. Между собой они дружили, а Майю ненавидели, и Майя понимала, что недостойна, и даже не пыталась защитить себя. Но то были девчонки, а мальчишек она до судорог боялась, особенно одну компанию – четверых одноклассников. Те не издевались напрямую, но Майя то и дело ловила на себе их взгляды и, кажется, слышала, как они произносят ее имя среди нехороших, непонятных, тревожащих слов.

Острый слух был у нее всегда. Это, наверное, тоже не вполне нормально, может быть, она так слышит потому, что ведьма… Майя всхлипнула: лучше тяжелая болезнь, лучше попасть под машину, чем быть… такой.

Ведьм рожают плохие люди, гулящие женщины. Ведьмы прокляты. Ведьмы хуже сифилиса. Сегодня утром по дороге в класс она услышала голоса, проходя мимо мужского туалета:

– Не, пацаны, это реально жесть.

– Ты, типа, смотрел, да? В сети уже нету… все выпилили…

– Да ладно, у кого надо – есть! На флешке… Если тебе не ссыкотно…

– Брешешь.

– Там вааще жесть! А прикиньте, если…

Сдавленный смешок.

Они не называли ее имя, не произносили слова «ведьма», но Майя была уверена, что разговор касается ее самым ужасным образом. Она ждала беды и дождалась, но совсем другого рода: в классе объявили, что школу почтил визитом сам верховный инквизитор.

Майя шла в этот зал, как в камеру пыток, ее начало знобить еще на подходе. В зале было очень холодно, инквизитор что-то говорил, она не поняла ни слова, у нее гудело в ушах. Когда он стал раздавать листы бумаги и подошел совсем близко, она не выдержала и сбежала. И все это видели.

В коридоре у самой лестницы ее перехватила директриса:

– Майя? Разве лекция уже закончилась?

Она отвела Майю к себе в кабинет. Посмотрела поверх очков и вздохнула:

– Для всех будет лучше, если ты принесешь в школу справку, что ты не ведьма.

– Как?! – Майя зашаталась.

– Зачем нам слухи, домыслы? Зачем мне звонят родители других детей, спрашивают? Ты не состоишь на учете в Инквизиции. Значит, ты не ведьма. Принеси справку.

* * *

Под конец дня студентам надоело бастовать на университетском дворе, и они перекрыли улицу перед главным корпусом. В городе тут же случился коллапс, центр встал в мертвой пробке, «Скорая», заполошно воя сиреной, прорывалась по тротуарам. Забастовщики вытащили на середину улицы трибуну с микрофоном и громко, во всю мощь динамиков потребовали, чтобы Великий Инквизитор явился к ним для разбирательства, а иначе они вообще никуда не уйдут.

Фанерные плакаты с силуэтом ведьмы на помеле, перечеркнутым жирной красной линией, не были самодельными: их приготовили заранее и централизованно раздали в руки. Клавдий с первого взгляда понял, что организаторов надо искать не на улице, а в административных кабинетах поближе к ректорскому.

Он вышел из служебной машины за два квартала и добрался до места дворами. Он знал и любил центр Вижны с ее бесконечными подворотнями, старыми домами, коваными оградами и облупившимися барельефами; в подворотнях курили студенты, сбежавшие с занятий под предлогом забастовки и улизнувшие потом из толпы. Клавдий проходил мимо, не опасаясь, что его узнают: за темными очками, под капюшоном молодежной куртки ему обычно удавалось спрятать возраст, а ведь все знают, что Великий Инквизитор стар.

Толпа между тем не редела – к студентам присоединились застрявшие в пробке водители. Цепью стояли хмурые полицейские. Девушка-блогер вертелась в толпе, держала перед собой планшет, взахлеб общалась с невидимой аудиторией:

– …Конечно, все возмущены, вы видите, все кипят, с каких пор ведьмы у нас лучше других? Она говорит, ее завалили на экзамене… Да меня тоже в прошлом году завалили, но я не ведьма! И меня никто не стал по суду восстанавливать! Дошло до того, что люди вообще не хотят видеть ведьм в университете. Ни студенты, ни преподы…

– Без ведьм! – начала скандировать группа в толпе, с плакатами. – Без ведьм!

– С дороги уйдите! – рявкнули с другой стороны, и хором заревели машины.

На трибуну взобрался юный очкарик в костюме с галстуком, по виду начинающий функционер:

– Мы не уйдем, пока не будет отменен указ о квотах для ведьм в университете! Не ведьм дискриминируют – это нас дискриминируют! Нам насильно навязывают ведьм в аудиториях!

Его звонкий голос многократно усиливался в динамиках, перекрикивал гомон толпы и автомобильные сигналы:

– Раньше Инквизиция боролась с ведьмами, а теперь она борется с нами! Пусть Великий Инквизитор придет и ответит на наши вопросы!

Сейчас, мрачно подумал Клавдий. Уже бегу.

Ему была знакома эта риторика, он приучил себя не морщиться от затертых аргументов, но в последние месяцы они сильно его задевали: слишком много сходства с другим текстом. «Инквизиция умерла. Великая традиция борьбы, охоты, наказания – все в прошлом…» Ему захотелось подняться на эту трибуну и отобрать у болтуна микрофон, но он понимал, что это бесполезно. Надо встречаться с ректором.

Он повернулся было, чтобы уйти, – но в этот момент его импульсивное желание исполнил кое-кто другой. Девушка чуть постарше студентки, стильная, вызывающе яркая, вскочила на трибуну за спиной очкарика и прежде, чем тот опомнился, вырвала у него микрофон:

– Это вы – студенты?! Это что, столичный университет? Свобода, наука, прогресс, вот это все?! Чушь, бред, предрассудки, косная хрень! Ведьмы вам помешали, мы – вам помешали?! А ну скажите, чем! В глаза посмотрите!

Она была великолепна в своей ярости – бешеной, искренней и совершенно бесстрашной. Раньше ведьмы такими не были, подумал Клавдий с внезапным самодовольством. Они могли злиться, исходить ядом, но благородно гневаться, как эта девочка, – нет.

Настроение на улице неуловимо изменилось. Рядовые забастовщики, раньше плывшие по течению, развлекавшиеся и скучавшие, вдруг почувствовали неудобство. Очкарик-функционер растерялся: вступать в перепалку с этой ведьмой он не был готов.

– Нас столетиями не брали в институты! – чеканя каждое слово, говорила девушка. – Нас выкидывали даже из школ! А теперь вам не нравятся квоты?! Одна ведьма на потоке! Одна – на триста человек! Испугались, да?

Толпа начала растекаться. Клавдий только сейчас понял, что видел девушку раньше. Где?

В оперативных материалах, которые прислал ему Мартин. Несостоявшаяся жертва «Новой Инквизиции»; да, Эгле Север еще отважнее, чем ему показалось с первого взгляда. Совсем немного прошло времени после того чудовищного эпизода. Другая бы сидела дома в шоке и депрессии, боясь выйти на улицу.

– Вы марионетки, вас вывели сюда и поставили! – Эгле почти охрипла, но ее голос силы не потерял. – И написали, что кричать! Ну, давайте, орите! Выслуживайтесь!

Она презрительно сунула микрофон в руки очкарику, потерявшему дар речи, и спрыгнула с трибуны. Клавдию захотелось подойти, но он знал, как плохо бывает незнакомым ведьмам в его присутствии, и не хотел лишний раз ее травмировать. Теперь она шагала прочь, толпа поспешно расступалась перед ней; на тротуаре она оглянулась и безошибочно посмотрела прямо на Клавдия – конечно, ведь она его чуяла на расстоянии.

Клавдий приложил ладони одна к другой, изображая аплодисменты. Она неуверенно пожала плечами, будто не зная, как реагировать, и скрылась в толпе.

* * *

Эгле дала волю своей ярости и, как всегда, теперь раскаивалась. Нужны ей эти студенты? Да пропади они пропадом! Разумно ли кричать в микрофон, что ты ведьма? Не так чтобы Эгле от кого-то что-то скрывала, коллеги давно знали про нее всё. Но в сети до сих пор где-то бегает ролик «Новой Инквизиции», а в Вижне, в центре столицы, молодые идиоты орут «Без ведьм»…

Ее передернуло. Да, было от чего разъяриться, и правильно она натыкала их мордочкой в их же глупость и бессовестность. Забираясь на трибуну, она была так взвинчена, что не сразу почуяла инквизитора в толпе, а это был, между прочим, не кто-нибудь, а Клавдий Старж. Узнав его, Эгле поразилась, а когда он похлопал ее речи, так и вовсе обалдела. Отец Мартина. Как же странно переплетаются человеческие пути.

Из-за пробки она опаздывала: в двух кварталах, в кафе, сидел сейчас ее бывший парень, Макс, и терпеливо ждал. Час назад он позвонил ей и настоял на немедленной встрече. А в чем дело, говорить по телефону отказался.

– Макс? Я уже рядом. Я практически вхожу в кафе… А, вот, я тебя вижу!

Он чуть располнел за последний год. И долго не знал, как начать.

– Ну давай уже, говори, что случилось?

– Эгле, – сказал Макс. – Тут какой-то типчик собирает о тебе инфу и платит информаторам. Он предложил мне бабки, чтобы я припомнил, якобы ты практикуешь БДСМ.

– Что?!

– Садо-мазо, плети, наручники. – Выражение на его лице показалось бы Эгле комичным, если бы не общий контекст ситуации. – Я вообще не понимаю. На фига? Решил сказать на всякий случай…

– Сумасшедший дом. – Она побарабанила пальцами по столу. – Он, случайно, не инквизитор?

– Откуда я знаю? Я же не ведьма, чтобы их чуять. Цивильный такой тип, лет тридцати.

– Дрянь, – сказала Эгле тоскливо. – Что же им неймется-то… Ладно. Спасибо, Макс.

Просветлев, тот намекнул, что можно и продолжить отношения, но Эгле не поддалась на эти разговоры. На душе у нее было мерзко.

* * *

По скрежету в замке Майя умела определять, вернулся ли отец трезвым, и если нет, то сколько успел выпить. Сегодня, услышав поворот ключа, Майя съежилась. Отец был не просто «теплым» – он был «хорош».

– Привет, папа.

– Привет-привет. – Он стянул с плеч форменную безрукавку из черного искусственного меха, напитавшегося запахом пота, сигарет и еще чего-то очень нехорошего. – Что на ужин?

– Рагу. Я сейчас разогрею.

Отец любил, чтобы к его приходу горячий ужин стоял на столе. Майя поспешила на кухню: нельзя терять ни секунды. Она успеет нарезать хлеб и накрыть на стол, пока отец моет руки.

Он не пошел в ванную. Остановился в двери и смотрел, как Майя торопливо расставляет тарелки, чашки, вынимает из холодильника масло на блюдце, чистит луковицу.

– Что глаза прячешь? – спросил отец тихо, но таким голосом, что у Майи похолодела спина.

– Сейчас все будет готово…

– А ну посмотри на меня! – он взял ее за подбородок и заставил поднять голову. Его руки после работы пахли отвратительно.

– Рожу она воротит, понимаешь. – Он разглядывал ее, прищурившись, будто впервые видел. – Презирает родного отца…

– Я не презираю!

– Да я вижу. Все у тебя на лице написано. Папка ей не такой. Деньги, на которые ты жрешь, тоже не такие.

– Папа, нет. – Она изо всех сил старалась не заплакать. Ее слезы всегда бесили его еще больше.

– Да ты знаешь, что я как на войне каждый день! Что у меня за работа, а? Что я делаю, чтобы ты, писюха, могла спокойно ходить в школу, смотреть телик?! А ну пошли…

Он потащил ее в комнату, и тогда она попробовала сопротивляться:

– Папа, еда готова… Давай поужинаем, ну пожалуйста… Ты устал, отдохни…

– Я устал, – бормотал он сквозь зубы. – Я от жизни такой устал! Не понимаешь, чем отцу обязана, так я тебе объясню…

Он сунул флешку в свой старый компьютер, чуть не сломав гнездо. Майя зажмурилась, заранее зная, что сейчас увидит.

– Не сметь отворачиваться! Смотри! – Он хлестанул ее по щеке. Слезы разлетелись веером. Из динамиков компьютера послышался вопль, Майя попыталась заткнуть уши…

– Каждый день! Защищаю людей! Вас защищаю! От нави, от мертвецов этих, которые возвращаются! Весь порядок на мне держится, из-за нас город спокойный! А они рожи воротят!

На экране люди в меховых безрукавках танцевали, встав в круг, в центре корчился на земле человек и с каждой секундой терял человеческий облик: как будто из надувной куклы выпускали воздух. Орущий рот был – черная дыра, один глаз съехал к подбородку, другой уполз на лоб…

Майя вырвалась и бросилась бежать – прочь из комнаты. Прочь из квартиры. Куда глаза глядят.

* * *

Бежала, пока колотье в боку не сделалось нестерпимым. Тогда перешла на шаг – задыхаясь, облизывая пересохшие губы. На автобусной остановке не было ни души, Майя села на скамейку под сенью большого сиреневого куста. Он зацветет в апреле, если не срубят.

Закончить девятый класс, тогда ее возьмут в какое-нибудь училище. Тогда она сможет уехать из Одницы. Надо только закончить девятый класс. Если отец узнает, что она ведьма, – точно убьет. Он много раз говорил, что ведьмы ничем не лучше навок. А навок он убивает, это его работа. Он же чугайстер…

– Деточка, – послышался слабый голос. – Помоги мне, пожалуйста.

Майя подняла голову. Старушка в светлом плаще, в соломенной шляпке стояла в двух шагах, опираясь о тележку со сбитым, сломанным колесом. В тележке лежала продуктовая сумка.

– Ага, – сказала Майя прежде, чем успела подумать. Встала, взялась за ручку тележки – действительно тяжелый груз. Как будто бабушка купила в супермаркете кирпичи.

– Здесь недалеко, – сказала старушка. У нее было приятное, в сетке добрых морщин лицо. Майе стало неудобно: старушка, такая хорошая, не подозревала, что Майя ведьма и связываться с ней приличным людям не стоит. Вышло, будто Майя ее обманывает.

– Спасибо тебе, – говорила старушка. – Ты чем-то расстроена?

– Я ведьма, – прошептала Майя и втянула голову в плечи.

– Я знаю. – Старушка кивнула. – Ты заброшенный, затравленный ребенок. Но ты не всегда будешь такой. Однажды ты станешь свободной и сильной. Никто тебя больше не обидит – никогда. Ты сама накажешь всех, кто посмел когда-то причинить тебе боль.

Старушка шагала рядом, разговаривая вполголоса, с улыбкой, как о чем-то само собой разумеющемся. Майя смотрела и не понимала: может быть, пожилая женщина плохо слышит, она не расслышала страшного слова?!

– Ты ведьма, – старушка кивнула. – Это значит, что в тебе скрыт великий дар. Думаешь, с тобой что-то не так? Это с ними что-то не так, деточка. Они злобная плесень. Мусор, который хочет тебя убить.

Странно, но теперь, слушая ее, Майя не чувствовала ни привычного страха, ни вины. Больше того, ей хотелось слушать дальше и соглашаться с каждым словом. «Злобная плесень»… да, какие точные слова. «Хочет убить»… и снова нету страха, только спокойная уверенность: теперь все будет хорошо.

– Все будет хорошо. – Старушка облекла ее мысли в произнесенные слова. – Твое время скоро придет, а пока подумай. Вот мы и на месте.

Майя увидела решетчатую калитку дома, которого, кажется, раньше не было на этой улице. Старушка улыбнулась, обнажив белоснежные молодые зубы, – Майя, вздрогнув, пришла в себя на скамейке в тени сиреневого куста.

Она задремала, уснула, ей привиделось. Никакой старушки не было, надежды не существует. Из мира грез Майя вернулась в реальность, полную страха, вины и унижений.

* * *

Ни Клавдий, ни Ивга не нуждались особенно в светской жизни, но игнорировать приглашение в третий раз было бы свинством. А кроме того, ректор, как было известно Клавдию, светскую жизнь любил и приемы в герцогском дворце не пропускал. И если в университетских коридорах ректор мог ускользнуть от визитера, спрятаться, подставить вместо себя заместителя, то в зале для приемов деваться ему было некуда. Клавдий с порога отметил, что интересующая его персона здесь, беседует, закусывает и совершенно довольна собой.

– Вы все-таки пришли. – Герцог оставил окружавших его гостей и подошел к Клавдию с Ивгой, и это было нарушением этикета, но Клавдий и ухом не повел, не его забота. Сам он отлично знал эти игры и умел в них играть, особенно у себя во Дворце Инквизиции, – но и отказ от правил в какой-то момент был частью общего действа.

– Добрый вечер, ваше сиятельство.

Клавдий и старый герцог враждовали, иногда воевали, но и ценили друг друга, и под конец жизни правителя их связывала странная, но все-таки дружба. Нынешний герцог был поздним младшим сыном: старший, тщательно подготовленный к роли главы государства, погиб, едва унаследовав трон.

– Я уж думал, вы нас за что-то невзлюбили, господин Старж. – Герцог взял бокал вина с подноса. – И прячете от общества вашу прекрасную супругу.

Неудачные слова, заштампованные и пошлые, выдавали его растерянность и усталость.

– Я не прячусь, – мягко сказала Ивга. – Приходите в городской лекторий, ваше сиятельство, там я обкатываю на публике самые свежие идеи.

Через минуту, небрежно извинившись, она отошла к столику с закусками. Клавдий и герцог остались вдвоем; высокопоставленные гости сновали вокруг, желая присоединиться к беседе. Клавдий улыбался, как если бы разговор шел о погоде, при этом посылая всем вокруг четкий сигнал: назад. Закрыто. Не пересекать линию.

– Ну дались вам эти квоты, – тихо, почти просительно сказал герцог.

– Это не просто квоты, это часть государственной политики, начало которой положил, между прочим, ваш отец. – Клавдий говорил вполголоса, сочетая в голосе почтение и жесткость. – Университет – государственное учебное заведение. Странно, чтобы в его стенах игнорировали закон.

Ректор уже заметил Клавдия и смотрел теперь через зал – чуть ли не в панике.

– Законы можно изменить, – сказал герцог. – Вы же свои меняете, возвращаете смертную казнь, например… для ведьм…

– Для действующих ведьм, – сказал Клавдий. – Приходите во Дворец Инквизиции, ваше сиятельство, я покажу разницу между «глухой» ведьмой и действующей.

– Но наши предки называли их одним и тем же словом. Ведьмы. Те и эти.

– Наши предки были не лучше нас – в чем-то умны, в чем-то наивны.

– Студенческие протесты… – голосом, полным зубной боли, снова начал герцог, и Клавдий счел возможным мягко его прервать:

– Не студенческие. Спущенные сверху. Вон ректор с супругой, он уже не раз пожалел, что сегодня сюда явился. Не хотел со мной встречаться, но сейчас принудительно встретится. Какая досада. – Он улыбнулся с фальшивым сочувствием.

– Клавдий, – с горечью проговорил герцог. – А нельзя было по-человечески прийти, отдохнуть, поговорить о приятном…

Герцог вел свою войну, до которой Клавдию не было дела, – с премьер-министром. С собственной нерешительностью, сомнениями, непригодностью к власти. С призраком старшего брата, который был идеальным правителем, но погиб в сорок лет при крушении вертолета.

– Прошу прощения, ваше сиятельство, – сказал Клавдий честно. – Вопрос к ректору – мелочь, на самом деле, ерунда, я сам все решу. Не стоит беспокоиться. Давайте говорить о приятном.

* * *

Ивга пила шампанское (на самом деле едва макала губы), благосклонно улыбалась, а вокруг плелись кружева замечательных бесед – о театре. О литературе. Слегка, будто ненароком, – о политике. Собеседники и собеседницы были исключительно умны и любезны и общались друг с другом – и с Ивгой – уважительно и ровно.

Она прекрасно помнила: давным-давно, когда Мартину был год, Ивга готовилась поступать в университет, когда ее все еще узнавали на улицах – по фотографиям из таблоидов, – Клавдий впервые намекнул, что неплохо бы сходить вместе на прием к герцогу.

– На меня будут таращиться.

– Разумеется. Но недолго. Потом ты перестанешь быть сенсацией и станешь просто чьей-то приятельницей, чьей-то подругой, кое-кто попробует с тобой флиртовать… Выбирайся из норы, лисица. Ты свободна.

– Не на кого оставить ребенка.

– Может, на проверенную няню?

– Клав, я просто не хочу.

Он тогда не стал настаивать.

Еще через несколько месяцев, когда она впервые вошла в университетскую аудиторию, все лица обернулись к ней, будто на лбу у нее звенел колокольчик. На нее смотрели, как на опасное и смешное недоразумение, как на обезьянку в жилетке, оказавшуюся здесь по чьему-то капризу. Не сразу, не легко, но с превеликим удовольствием она разрушила их картину мира, и через некоторое время те же люди ей растерянно признавались: «Я никогда не думал, что ведьма может… Мы были уверены, что ты просто его протеже… Мы тебя боялись… Я не знала, что ведьмы…»

И только когда Мартину было почти шесть, а Ивга заканчивала университет и думала об аспирантуре, она решилась явиться с мужем на светский прием. И, несмотря на уже отвоеванное право быть собой – не юной ведьмой, захомутавшей Великого Инквизитора, а Ивгой Старж, с профессией, планами на будущее и кругом общения, – все повторилось опять: на нее таращились. Немногим деликатнее, чем студенты-первокурсники. Прежний герцог, уже старый и больной в те дни, смотрел с доброй улыбкой – но с изрядной толикой любопытства.

В первый момент она растерялась, а потом разозлилась и перехватила инициативу. К концу вечера все эти аристократы и высшие чиновники слушали ее развесив уши и смеялись ее шуткам. Прежний герцог, ковыляя, опираясь на палку, принес ей бокал шампанского, парадный фотограф запечатлел этот момент, и фото попало в светскую хронику.

– Ты была великолепна, – сказал Клавдий в машине на обратном пути.

– Мне тоже понравилось, – отозвалась Ивга самодовольно.

– Знаешь, одно такое фото способно где-нибудь в провинции спасти девчонку от травли, например. Ты продвинула новый вариант нормы – красивая ведьма в вечернем платье пьет шампанское с герцогом. И все аплодируют.

– Клав, – сказала тогда Ивга после длинной паузы. – Ты бы мог меня в любой момент вытащить… на прием, да куда угодно. Одной этой фразой, ты бы сказал – я пошла. Почему ты этого не сделал?

– Это же манипуляция. – Он улыбнулся, будто удивленный, отчего она не понимает таких простых вещей. – А я не хотел тобой манипулировать. Для этого у меня есть герцог и все прочие.

Теперь, стоя посреди зала для приемов, Ивга вспоминала тот вечер и прекрасную ночь, которая за ним последовала. Ее собеседники гадали, отчего она так лукаво и рассеянно улыбается, и приписывали ее оживление своему остроумию. Голоса вокруг становились бархатными, взгляды – томными; Ивга слушала вполуха, иногда вставляя уместные пару слов.

Она видела, как Клавдий закончил беседу с герцогом, как прошел через зал к ректору, как тот сделал вялую и неудачную попытку ускользнуть. Клавдий встал, ненавязчиво отрезав ректора от выхода, и заговорил – улыбаясь с едва заметным сожалением. Ивга видела обоих в профиль. Ректор побледнел, покраснел, ощетинился, из последних сил стараясь держать лицо. Ивга наблюдала: она не удивится, если квота на ведьм в университете будет расширена после этого разговора.

Ректор не сказал ни слова. Клавдий попрощался кивком головы, огляделся в поисках Ивги, махнул ей рукой и пошел навстречу; ректор так и остался стоять столбом, его жена держалась поодаль, не решаясь подойти.

– Люблю смотреть, когда ты кого-то жрешь, – сказала Ивга кровожадно.

– Я не жрал, я правильно расставил акценты. – Он улыбнулся. – Ну что же, всех зовут к столу, пойдем ужинать?

* * *

– Патрон, – сказала в трубке Гедда, регистраторша из приемной, – у нас сидит девушка, которой нужна справка, что она не ведьма.

– Объясните, что таких справок не даем.

– Я объяснила. – Голос Гедды странно дрогнул. – Но она тут… если людей пока нет, может, вы посмотрите?

Он вышел из кабинета.

В пустой приемной на диване сидела светловолосая девочка, которую он видел в школьном актовом зале. Лицо покрыто пятнами, глаза в слезах, взгляд в пол.

– Так, – сказал Мартин, торопливо соображая. – Документы у нас есть? Паспорт?

– Ученический билет, – Гедда положила на край стойки пластиковую карточку.

– Сойдет для начала. – сказал Мартин. – Майя…

– Я не ведьма, – прошептала девчонка. – Этого не может быть.

– Давай так. – Он отошел подальше, чтобы она не боялась. – Ты сегодня становишься на учет и будешь ходить ко мне раз в месяц. А я тебе выпишу справку, что ты не ведьма. Ты ее размножишь, возьмешь каждую копию в ламинат и всякому подонку, который тебе что-то скажет, будешь совать жесткую справку в глотку. Хорошо?

* * *

Сперва говорил он, уговаривал, отвлекал, рассказывал анекдоты. Потом она заговорила тоже. У Мартина волосы зашевелились на голове: жизнь этой девчонки с отцом-чугайстером была адом.

– Нет, я не жалуюсь. – Она что-то прочитала по его глазам. – Ему тоже непросто приходится. Мама умерла, когда мне было восемь, он за ней ухаживал до последнего… И у него такая работа. Навки – они приходят из могилы… восставшие мертвецы… и убивают людей. Это очень опасно. А он… уничтожает, кто-то ведь должен. Чугайстеров никто не любит, но без них же нельзя. Кто-то должен. Поэтому он пьет. Я просто не могу ему сказать, что я ведьма, понимаете… Пожалуйста, не говорите ему. Я очень-очень прошу.

– Хорошо. – Таким растерянным он давно себя не чувствовал. – Вовсе не обязательно ему говорить. А других родственников нет?

Она помотала головой:

– И в училище меня возьмут только после девятого класса.