Франк Тилье

Лука, или Темное бессмертие

Посвящается Клоду Мепледу
Переводчик выражает огромную благодарность Андрею Портнову за высокопрофессиональные консультации по поводу всего, что имеет отношение к IT-технологии, что позволило переводчику не выглядеть тем чайником, коим он на самом деле является.
Помни об этой ночи, она залог бесконечности. Данте Алигьери
Свет, находящийся в нас, стал тьмою. И тьма, в которой мы живем, стала ужасна. Лев Толстой
© Р. К. Генкина, перевод, 2020

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2020

Издательство АЗБУКА®

Пролог

Июль 2016 г.

Встреча была назначена в дешевой гостинице в Мениль-Амло, в паре километров от взлетных полос аэропорта Шарль-де-Голль. Для Элен и Бертрана Лесаж, супружеской четы, чья семейная жизнь до того протекала без особых встрясок, следующие минуты должны были стать решающими. Их машина стояла в глубине паркинга с потушенными фарами. Бертрану уже не сиделось на месте.

– Наташа должна приехать через пятнадцать минут. Я пошлю ей номер комнаты, как только окажусь внутри.

И хотя Элен Лесаж ждала этого дня целую вечность, одного слова мужа было бы достаточно, чтобы она все бросила. Слишком рискованно, слишком ненадежно. И как можно довериться этой Наташе, которую они никогда не видели? Все, что они о ней знали, сводилось к обмену несколькими электронными письмами.

– Мы еще можем развернуться и уехать.

Бертран вертел в руках толстый конверт – пять тысяч евро купюрами по пятьдесят, плод двухлетней экономии.

– Нет. Мы уже давно бьемся. Пожалуйста, Элен, избавь нас от этого. Мы перебрали все возможности, другого способа нет, ты и сама понимаешь.

– Но мы же ничего о ней не знаем! У нас ни малейшей гарантии, ни малейшей уверенности! Все произошло так быстро! Ты отдаешь себе отчет?.. А если она исчезнет? А если… ну, не знаю, если она будет пить или колоться во время…

– Мы уже это обсуждали. Мы готовились несколько недель, отступать больше нельзя. И потом, я сниму видео. По крайней мере, хоть какие-то следы останутся.

– Кошмар какой-то.

Он погладил ее по щеке. В трудные моменты это всегда действовало на нее успокаивающе.

– Я вполне осознаю, какие жертвы нам предстоят. Я все знаю, Элен. Но скажи мне, вот прямо сейчас скажи, что ты не хочешь этого ребенка. Скажи, и мы откажемся от этой затеи.

Элен не нашла в себе сил ответить, тогда Бертран сунул конверт в кожаную сумку и вышел из машины.

Вдалеке виднелись взлетно-посадочные полосы. Раскалившийся за день бетон медленно остывал и теперь играл отблесками уходящих за горизонт белых и красных ограничительных огней.

Бертран прижал сумку к бедру и направился к мрачной гостинице. Автоматический ключ с номером комнаты ждал его в ячейке. Чтобы вступить во владение номером, то есть четырьмя безликими стенами с мебелью и занавесками мышиного цвета, следовало набрать код, выданный машиной. Настоящая нора для транзитных пассажиров. Бертран поставил электронный будильник на тумбочку под телевизором, прямо напротив кровати. Прогресс не остановить: в совершенно невинный на вид предмет была встроена снимающая в высоком разрешении видеокамера с широкоугольным объективом и вставлена рассчитанная на много часов записи карта памяти. Он включил устройство, нажав на кнопку «Будильник», затем набрал на своем мобильнике сообщение и отправил на адрес natacha.nat@gmail.com. Его корреспондентка отличалась болезненной осторожностью и не пожелала дать ему номер своего телефона.

Я на месте. Комната номер 22.


Бертран принялся расхаживать взад-вперед. Через пять минут он всерьез задумался о том, чтобы все бросить и свалить вместе с женой. Не подавать больше признаков жизни, не отвечать на мейлы, которые Наташа будет слать, не найдя никого в назначенном месте.

Спустя двадцать минут в дверь постучали. Наташа соответствовала своему описанию: темноволосая, среднего роста, маленькие, глубоко посаженные голубые глаза расположены слишком близко к вздернутому носику. «24 года», – указала она, на шестнадцать лет младше его. Девица не из тех, на кого он оглянулся бы на улице, но и не противная с виду. На ней были хлопчатобумажные брюки свободного покроя и бежевый свитер с длинными рукавами.

Она протянула правую руку, прижимая другую к телу. Они поздоровались. В смущении Бертран не знал, что сказать, и она взяла инициативу на себя:

– Все будет хорошо, договорились? Я уже два раза это делала. И теперь люди, которые мне доверились, самые счастливые родители на свете. У вас результаты анализа с собой?

– Анализ… а, да.

Бертран передал ей документ, свидетельствующий, что заражения ВИЧ-инфекцией не обнаружено. Она села на кровать, лицом к камере, и углубилась в чтение. Он разглядывал ее. Длинные темные волосы, немного непропорциональное лицо – левая скула чуть ниже правой. Дырочки у основания ноздрей и на мочках ушей наверняка остались от пирсинга, который она, конечно же, сняла, чтобы выглядеть более презентабельно. Кто она такая? Откуда? Почему сдает напрокат свой живот? Только ли ради денег?

Элен права: оказаться здесь, с этой незнакомкой, которая станет ни больше ни меньше как биологической матерью их будущего ребенка, полное безумие. Но разве французские законы с их бесчисленными противоречиями оставляют им право выбора?

Взамен она протянула ему результаты анализа крови месячной давности. Свою фамилию и адрес, а также название лаборатории она замазала черным фломастером. Бертран отметил, что все показатели близки к указанным нормам, что подразумевает общее хорошее состояние здоровья. Но он ведь не врач и, в сущности, ничего в этом не понимает.

– А как я могу быть уверен, что это ваши результаты?

– Вопрос доверия. Ведь нас привело сюда именно доверие, верно?

Все началось двумя неделями раньше, на форуме медицинского сайта, зарегистрированного в Бельгии. В результате долгих поисков Бертран и Элен нашли там объявления, размещенные женщинами из Франции.

Я Наташа, молодая незамужняя женщина 24 лет, великодушная и с широкими взглядами. Хотела бы помочь супружеской паре обрести счастье стать родителями, предложив выносить их ребенка. Веду спокойный, размеренный образ жизни. Я предоставлю свою яйцеклетку, но хочу, чтобы вы знали: это будет ваш ребенок, а не мой. Я рожу во французском роддоме, таким образом вы сможете избежать всех административных проблем, а я в точности опишу порядок действий, который обеспечит получение вами ребенка.
Если мое предложение вас заинтересовало, напишите на мой электронный адрес: natacha.nat@gmail.com.


За этим последовал обмен письмами по электронной почте, который и привел к встрече: у Наташи начался период овуляции, что давало благоприятный промежуток для действий.

Пара решилась довериться телу незнакомки просто потому, что они не смогли найти другой выход. В двадцать пять лет Элен перенесла операцию по удалению матки. После четырех лет бюрократической волокиты на заявление об усыновлении пришел отказ. Они обегали все учреждения, выясняя, что законодательства различных стран говорят относительно вынашивания третьим лицом, и все безрезультатно. Сколько супружеских пар пытались связаться с иностранными агентствами – как, например, с теми, кто использовал в качестве суррогатных матерей украинок, – и в результате были задержаны на границе с запретом на ввоз ребенка на территорию? Сколько детей рождались у американских женщин, а потом им отказывали во французском гражданстве? Ни документов, ни школы, ни социальной защиты… В последние годы государство усилило контроль и больше не шло на уступки. Бертран знал это: мошенникам и контрабандистам пришлось столкнуться с последствиями.

Потом они услышали о возможности прибегнуть к услугам французской суррогатной матери: достаточно было порыться на франкоязычных форумах. Админы сайтов, зарегистрированных во Франции, – doctissimo.com, aufeminin.com – отслеживали и удаляли нелегальные объявления, но их коллеги в соседних странах были более снисходительны.

Установив прямую связь с суррогатной матерью, они перешли к обсуждению денежных вопросов. За все надо платить: и за живот, и за «предоставленную» яйцеклетку. Суррогатное материнство запрещено на территории Франции, но закон можно обойти, если у тебя есть необходимые деньги, чтобы оплатить матку, а главное, крепкие нервы. Вот уж чего Бертрану жестоко не хватало.

Наташа почувствовала это и попыталась его успокоить:

– Расслабьтесь, а то ничего не получится. Деньги в купюрах по пятьдесят у вас с собой?

Он кивнул, по-прежнему застыв на месте. У него еще оставались вопросы, но теперь, стоя перед ней, он чувствовал себя сбитым с толку и неспособным вспомнить, что следует делать дальше. Она порылась в сумочке, протянула ему пипетку в упаковке и пару латексных перчаток.

Через двадцать минут Бертран по-прежнему оставался в ванной. Она потеряла терпение:

– Ну что там?

– У меня не получается!

– Только не говорите, что вы никогда не дрочили. Не будем же мы торчать здесь всю ночь…

Наконец он появился, с мокрым лбом и наполненной спермой пипеткой, зажатой в правой руке между большим и указательным пальцем. Наташа тоже натянула перчатки. Она сидела на краю постели, спустив трусики до щиколоток. Влажность в комнате, неловкость ситуации, исподтишка снимающая камера… На Бертрана нахлынуло смешанное чувство грусти и стыда, особенно когда женщина сунула пипетку между ног, погрузила ее во влагалище и впрыснула содержимое. Он заметил рубцы на ее ляжках. Старые порезы? Разрывы?

Ну все, дело сделано… Заметив, как внимательно он разглядывает ее рубцы, она быстро натянула трусики и брюки.

– Аванс…

Бертран вручил ей содержимое кожаной сумки. Она взвесила пачку и не стала пересчитывать.

– Отлично. Я свяжусь с вами позже по мейлу. Если прилипло, я пошлю вам УЗИ с датой наступления беременности, но только одно. Если же нет, встретимся снова и начнем сначала.

– А почему только одно УЗИ? Мы же…

– Я вам уже объясняла: матери, собирающиеся отказаться от ребенка, получают медицинское обслуживание, только удостоверив свою личность. И не забудьте: никогда никому об этом не рассказывайте.

Она разломала пипетку на мелкие кусочки, бросила остатки в унитаз и спустила воду.

– Официально вы изменили жене и у нас был незащищенный секс. Это же не запрещено, верно?

– Верно.

Она в последний раз взглянула на него и пошла к двери. Бертран протянул руку, словно хотел удержать исчезающий призрак.

– В своих мейлах вы пишете то «Наташа», то «Натали». Это не ваше настоящее имя… Я даже не знаю, как вас зовут.

– Зовите меня и пишите мое имя, как вам вздумается. Так будет лучше.

И, не сказав больше ни слова, она испарилась.



Следующие недели были для их семьи окутаны черными тучами тревоги и страха. Сначала они решили, что их элементарно облапошили, потому что Наташа не давала о себе знать. В вечер оплодотворения она пришла в гостиницу пешком и ушла так же. У них не было ни малейшей возможности отыскать девушку. Ее объявление исчезло с форума уже вечером, сразу после их встречи. Мейлы, которые пытался отправить ей Бертран, возвращались обратно с пометкой об ошибке: «Адресат неизвестен». Единственное, чем они располагали, было видео, а значит, лицо Наташи. Ну и что с этим делать? Обращение в полицию исключено, они попались, и Наташа это знает. Ссоры стали многочисленными и бесконечными и едва не положили конец восьми годам их супружества. Конечно, они потеряли деньги, но куда тяжелее было то, что они потеряли надежду вырастить ребенка.

К концу третьего месяца пришло спасительное сообщение с электронного адреса, почти полностью идентичного первому: natalia.nat@gmail.com. Так они узнали, что их ждет ребенок, темная, едва различимая фасолинка на единственном снимке УЗИ. Это хрупкое существо, желанное вопреки всякому здравому смыслу, существовало.

И тут наступило время, когда супруги принялись непрестанно убеждать себя и друг друга в правильности своего выбора. Нет, это не торговля человеческим существом или какая-то иная форма эксплуатации, а совершенно законное желание, как у всякого другого, иметь и любить ребенка. Почему женщине, у которой из-за рака вырезали матку, отказано в праве быть матерью? Элен не представляла себе ни жизни, ни смерти без любви к дочери или сыну. То, в чем им отказали природа и Франция, они взяли сами.

Обретение ребенка требовало жертв. Покинуть Париж и круг друзей, чтобы избежать многочисленных вопросов, которые, без всякого сомнения, возникнут при появлении новорожденного. Выдержать трудные объяснения с родителями и описать ситуацию, поставив их перед свершившимся фактом. Бертран начал искать новое место коммерческого представителя где-нибудь в провинции и нашел такое километрах в ста к югу от Парижа. Они оставили свою квартиру в Двадцатом округе и сняли дом в Саране, недалеко от Орлеана. Элен не вернулась к своей работе помощника управляющего: будущий младенец обеспечит ей стопроцентную занятость.

Они взяли потребительский кредит в двадцать тысяч евро. По своим кредиткам они снимали каждую неделю по четыреста евро и прятали наличные в коробку из-под обуви, засунутую в укромный уголок на чердаке. У Элен начались приступы паранойи, она убеждала себя, что весь мир в курсе их тайны. Она твердила, что в один прекрасный день явится полиция, чтобы отобрать у них ребенка, а их самих бросить в тюрьму. Бертран успокаивал ее, в надежде, что присутствие младенца положит конец его мучениям.

По прошествии шести месяцев они начали обставлять детскую для будущего младенца. Дочки или сыночка? Этого они не знали. Они выбрали зеленые обои и купили коляску-трансформер, которую и поставили в центре комнаты. Элен не носила ребенка, но в глубине сердца переживала всю гамму чувств будущей мамы. Ей случалось спать, прижимая к животу подушку, словно она хотела уже сейчас защитить малыша и передать ему материнскую любовь. Ни одной ночи не проходило без мыслей о ребенке.

Последний мейл пришел в первый день весны 2017 года, истинный знак судьбы. Наташа родила на прошлой неделе, на две недели раньше срока, она заранее написала отказ от ребенка. Мальчишку, сына, предел их мечтаний. По ее словам, все прошло хорошо, без малейших осложнений. Как по маслу, написала она. Ребеночек получился вполне упитанный и среднего роста.

Наташа назначила Бертрану встречу в Люксембургском саду в Париже в половине восьмого вечера, на следующий день после получения послания.

Кроме нескольких бегунов, в холодном парке никого не было, и она ждала одна недалеко от теннисных кортов, зябко потирая руки в тонких кожаных перчатках. Беременность, а потом роды обвели ее глаза темными кругами. Коротко остриженные и теперь обесцвеченные волосы обрамляли округлившееся лицо с мертвенно-бледными щеками. В крыльях носа и на мочках ушей теперь сверкал пирсинг. Бертран едва узнал Наташу, но ему неудержимо захотелось сжать ее в объятиях – несмотря на стресс и бессонные ночи, причиной которых она была, ведь она приютила и сберегла в своем лоне сына. Их сына: Элен и его.

– Спасибо…

Она не смогла его оттолкнуть, потом протянула ему фотографию:

– Мне удалось тайком его снять.

Взглянув на нечеткую фотографию, Бертран почувствовал, как к глазам подступают слезы. Младенец с плотно закрытыми глазами лежал в кувезе, раскинув в стороны крошечные ручки. Он был ангельски красив. Бертран подумал, что мальчик похож на него. Ему бы так хотелось прижать ребенка к себе, услышать, как он плачет, почувствовать его тепло. Он спросил, можно ли оставить фотографию себе, но она вырвала снимок у него из рук:

– Это будет моим единственным воспоминанием о нем. Я оставлю ее себе.

Она внимательно осмотрелась и направилась в сторону рощицы.

– Еще раз объясняю, что надо делать дальше. Вы должны неукоснительно следовать моим указаниям, если не хотите накликать на себя проблемы. Понятно?

– Понятно.

– Я назову вам три имени ребенка, координаты больницы и дату рождения в обмен на двадцать тысяч евро, которые вы мне должны. Они у вас?

– Они здесь. В купюрах по пятьдесят, как вы хотели.

– Отлично. С этой информацией вы сначала отправитесь в любую мэрию, чтобы составить заявление о признании отцовства. Чиновник в бюро регистрации актов гражданского состояния не сможет вам отказать, потому что вы делаете свое заявление без принуждения, по доброй воле. Ясно?

– Ясно.

– Но тот же чиновник может начать расследование, если почует неладное. Вы должны оставаться спокойным, вести себя естественно. Вы запомнили историю, которую я вам написала в мейлах? Легенду, которую вам придется повторять всем, кто будет задавать вопросы?

– Да… Я познакомился с вами в командировке, около восьми с половиной месяцев назад.

– В начале июля. Будьте точны.

– В начале июля, да. Мы немного перебрали с выпивкой, в гостинице у нас случился незащищенный секс. Я знал только ваше имя, Наташа, но оставил вам свой номер телефона. Я не получал от вас никаких известий, кроме одного, три месяца назад, когда вы сообщили, что беременны и я отец…

– Продолжайте.

– Вы не смогли сделать аборт, потому что заметили слишком поздно. Вы сообщили мне, что собираетесь подписать отказ, потому что не желаете иметь никакого отношения к этому ребенку. Но вы не хотели лишать меня возможности стать отцом и сочли своим долгом проинформировать меня о рождении ребенка.

Наташа кивнула и остановилась. Втянув голову в плечи, она внимательно следила за всем, что происходит вокруг. Бертран ощущал ее страх. Вызван ли он темнотой и скользящими среди деревьев тенями? Или она боялась идти одна с такой крупной суммой денег?

– Отлично, именно так и говорите. А теперь давайте покончим с этим.

Бертран передал ей сумку, набитую купюрами по пятьдесят евро. Она бросила в нее беглый взгляд, осторожно пощупала несколько банкнот, потом запихнула сумку под куртку.

– Три имени, которые я ему дала, – это Лука, Антуан и Виктор. Он родился в роддоме больничного центра в Осере, 17 марта в 9 часов 10 минут. На данный момент его, возможно, уже передали в социальную службу защиты детей, и, по всей логике, в ожидании усыновления он должен находиться в яслях Эрмитажа, недалеко от больницы. А если не в них, то пойдите в больницу и спросите, но других яслей в Осере все равно нет. Отправляйтесь в ясли сразу же, как только получите свидетельство об отцовстве. У вас есть два месяца, считая от даты рождения, чтобы предъявить свои права. На счет «раз» они не отдадут вам ребенка, а проведут социальное расследование, это нормально. Сначала выяснят у вашей жены, какие соображения толкают ее на то, чтобы принять в семью ребенка, рожденного в результате супружеской измены. Спросят, насколько серьезно ваше собственное намерение оставить младенца себе. Найдите убедительные аргументы.

Бертран молча кивнул. Он сумеет выстоять и защититься. Он знает, как тяжело ребенку расти без отца. Своего он никогда не знал.

– Ничего не говорите ни о вашей просьбе об усыновлении, ни о неспособности жены зачать ребенка, иначе ситуация покажется подозрительной, и они начнут разнюхивать, понятно?

– Понятно.

– Потом ребенок будет ваш. Получит новое свидетельство о рождении, где вы будете фигурировать как отец. У него будет ваша фамилия.

Она подняла воротник, засунула руки глубоко в карманы:

– Я дам вам один совет: старайтесь быть как можно незаметнее с этим ребенком. Спокойно живите своей жизнью, старайтесь растить его как можно лучше, а главное – не привлекайте к себе внимание. Никогда. Поменьше света. Вы понимаете? Свет может привлечь тени…

От ее последних слов Бертран похолодел. Воздух вдруг показался ему слишком свежим.

– Тени? Какие тени?

Еще раз оглядевшись вокруг, она заколебалась и добавила:

– Он особенный, этот ребенок. Ваша безвестность будет ему лучшей защитой.

И совершенно так же, как почти девять месяцев назад, она, даже не обернувшись, ушла, в день, последовавший за наступлением весны. Бертран смотрел ей вслед, и внезапно его потрясло ощущение глубокой уверенности: эта женщина умирает от страха.

Часть первая

Ангел

1

Ноябрь 2017 г.

Беспокойное черно-пепельное небо нависало над Парижем уже дней десять, поливая его одним из тех бесконечных дождей, капли которых падают, как кинжалы. Как раз то, что требуется, чтобы вас прикончить, если вы умудрились сохранить немного тепла в глубине сердца. И все потому, что именно это время года обозначало переход от жизни к смерти, от света к тьме, и зашкаливало по количеству самоубийств, гастроэнтеритов и мучительных болей в коленях.

Франк Шарко ненавидел осень. Подняв воротник непромокаемой парки до самых ушей, в башмаках, тонущих в пропитанном водой перегное, он в одиночестве брел по лесу Бонди, в пятнадцати километрах к востоку от Парижа, в департаменте Сена-Сен-Дени. Он свернул в сторону от дорожек, проложенных для прогулок, и теперь пробирался через более густую растительность, болото бурых папоротников в непролазной грязи, двигаясь в направлении прудов. Его жена Люси и лейтенант Паскаль Робийяр возились здесь уже пару часов: вдали, между голыми стволами дубов и буков, среди других, Франк различал две их промокшие фигуры.

Около восьми утра один из любителей утренних прогулок поднял тревогу: его бельгийская овчарка вдруг кинулась в чащу, застыла и принялась безостановочно лаять. Увидев, что она нашла, мужчина немедленно набрал телефон жандармерии. Вызов сначала поступил в местный комиссариат Олнэ-су-Буа, затем, ввиду особой гнусности и географической зоны преступления, – в парижскую бригаду уголовного розыска. Поскольку Шарко был на совещании у руководства судебной полиции, Паскаль Робийяр, их процессуалист[1], по распоряжению прокурора Республики дал делу ход. На место прибыла служба криминалистического учета, чтобы обеспечить неприкосновенность зоны и установить оборудование для первых исследований научной полиции. День обещал быть долгим и мокрым.

Шарко поприветствовал весь честной народ, в том числе копов из Олнэ и любителя прогулок с его собакой. Серые и замкнутые лица под дождем. Люси дрожала в своей черной куртке с капюшоном, который не помешал светлым прядям ее насквозь промокших волос прилипнуть к щекам, порозовевшим от холода. Франк помахал ей рукой:

– Почему копы никогда не берут с собой зонтов? Нет ничего постыдного в том, чтобы раскрыть зонтик, когда идет дождь. Это что? Вопрос мужественности?

– Скорее, сострадания жертвам. Им холодно, ну и нам тоже. – Люси кивнула на яму в пяти метрах от них: – Не лучшее зрелище.

На месте преступления техники вбивали колышки, устанавливая навесы – белые палатки с заостренными крышами, чтобы надежнее защитить и зону, и тело. Под проливным дождем их задача, непростая даже в идеальных условиях, превращалась в преодоление полосы препятствий.

Шарко попросил у капитана из службы идентификации разрешения пройти за оградительную ленту, натянутую вокруг ямы, и приблизился к ней, пробравшись по размеченной вешками тропинке через папоротник орляк и ломонос. Прежде чем нырнуть в бездну, он закрыл глаза. Таков был его ритуал. Даже после двадцати девяти лет оперативной работы первый взгляд на место преступления представлял собой напряженный момент в жизни копа. Он был обещанием новой охоты, мощной дозой героина, про который заранее известно, что со временем он тебя разрушит. Шарко любил такие моменты не меньше, чем ненавидел, а этим утром был уверен, что возненавидит. Потому что на него лились потоки воды, и он со своими людьми барахтался где-то в чаще леса, а подобные преступления, совершенные не пойми где, оказывались самыми неподатливыми для расследования.

Труп обнаженного мужчины лежал в грязной жиже на дне прямоугольной ямы площадью метр на два и около полутора метров глубиной. В тусклом свете ноябрьского утра можно было различить, что это тело, белое, точно едва распустившаяся лилия, покрывали рваные фиолетовые раны и глубокие разрезы, особенно на руках и груди, под дождем ставшие черными и блестящими. В животе на уровне печени зияла дыра, и наполовину вывалившийся из нее орган выглядел как дьявольский язык.

Человек был неузнаваем. Лицо словно расплавилось, не давая Шарко определить возраст. Пустые глазницы казались бездонными, как пропасть. Несмотря на свое состояние, полувсплывшее тело наверняка было довольно свежим – максимум двенадцать часов. Первые признаки разложения еще не проявились, и, хотя печень торчала наружу, обычно падкие на такое угощение черви пока отсутствовали.

Шарко оглядел набрякшие от воды стены ямы, подпертые шестью деревянными щитами, которые не давали им обрушиться. Работа минера, четкая и точная. Франк прищурился и переместился на метр влево. Заметил застрявший в дереве крошечный кусочек чего-то, в виде серпа. Ноготь? Во всяком случае, похоже. Он вернулся к рукам жертвы, слишком черным от грязи, чтобы различить детали.

Коп постарался не ступать за пределы ограничительных вешек и подошел к жене. Заметил широкую фанерную доску чуть подальше.

– А это что?

– Крышка могилы.

Шарко вытер дождевые струи, заливающие лицо. Он уже мечтал о доброй чашке горячего кофе. Пикник они здесь, в лесу, устраивать не будут, но проваландаются еще четыре-пять часов как минимум. Впрыскивания кофеина просто необходимы, для того и предназначались прислоненные к дереву термосы.

– Эй, иди глянь.

Люси подвела его к доске. Указала на кучу мертвых листьев и вырванной жимолости. Пахло влажным деревом, гнилью, вывороченной землей, словно лес хоронил сам себя.

– Вырванные растения и листья понадобились, чтобы скрыть доску, которую положили поверх углубления. К счастью, у собаки оказался хороший нюх, иначе тело гнило бы здесь много дней, пока его не нашли. Эта яма не вчера тут появилась, и сделана она не наспех. Ее следовало выкопать, укрепить щитами. Эти штуки тяжелые, их сложно переносить, за пару часов не управишься. Мы в глухом углу, вдали от тропок. Создатель ямы хотел быть уверен, что его тайник не найдут.

От их курток разлетались фонтаны ледяных брызг. Лес, где в погожие дни любили прогуливаться семьями, поздней осенью приобретал зловещий вид со своими голыми деревьями и образовавшейся межзвездной пустотой. Шарко до упора застегнул молнию на куртке жены:

– Ты продрогла. Возвращайся в контору.

Ему не удавалось произнести «Бастион», обозначение, которое приклеилось к их новому зданию, расположенному на одноименной улице.

– Бывало и похуже.

Майор полиции засунул руки поглубже в карманы. Издалека его массивный силуэт выглядел как еще один дуб.

– Там какая-то штука, которая очень уж похожа на ноготь, застрявший в дереве щита, видела?

– Я в основном сосредоточилась на теле.

– Если и правда ноготь, значит наш мужик был еще жив. Убийца заставил его раздеться догола и сбросил туда. Яма не такая глубокая, тогда почему же он не вылез?

– Может, он был смертельно ранен, в агонии и не способен подняться. Ты видел, в каком состоянии его живот?

– И перед смертью он, как мог, старался уцепиться, но впустую… Потом убийца преспокойно вспорол ему брюхо и раскроил физиономию, чтобы не дать нам слишком быстро его опознать.

– Рано делать выводы. Во всяком случае, мы имеем дело с редкой мразью и полным отморозком.

Шарко огляделся вокруг, потом посмотрел на коллег, пытающихся установить палатку над ямой. Паскаль Робийяр помогал им.

– Пошли подсобим.

Двадцать минут спустя три палатки выстроились в ряд и обеспечили сухой коридор длиной около девяти метров. Техники забегали еще шустрее к своему фургону, перетаскивая оборудование. Ноги увязали в грязи, подошвы ботинок, которые приходилось извлекать с отвратительным чавкающим звуком, пропитывались влагой.

Теперь световые шары Sirocco подсвечивали место преступления снизу и, расположенные таким образом, охватывали даже зоны тени. Один из техников, в сапогах и перчатках, спускал их в яму при помощи небольшой стремянки. Он подтвердил наличие ногтя, вырванного с левой руки жертвы.

Паскаль Робийяр следил за изъятием проб и с максимальной точностью записывал все на диктофон: обстоятельства изъятия, описание места, жертвы, метеоусловий… После того как лейтенант Жак Леваллуа перевелся в АТО – антитеррористический отдел, – Робийяр унаследовал его роль процессуалиста в группе Шарко. В итоге в команде образовалось одно вакантное место, и все с нетерпением ожидали нового старшего капрала, который должен был прибыть завтра.

Укрывшись от дождя, Люси грела руки, обхватив стаканчик с обжигающим кофе. От влажности у нее разболелись колени. У ног образовалась лужа.

– Забавный денек для празднования второй годовщины свадьбы.

– Бывает. Убийцы являются на банкет без приглашения. Сходим в ресторан в другой раз.

Шарко не стал задерживаться на этой теме и продолжил звонить, в том числе заместителю прокурора, чтобы отправить запрос на подъем тела и аутопсию в самые сжатые сроки. Люси знала, до какой степени воспоминание об их свадьбе, о которой он говорил как об одном из прекраснейших моментов в его жизни, было для него болезненным: во время терактов 13 ноября 2015 года[2] они находились в Венеции. Шарко не смог быть рядом со своими товарищами, с парнями с набережной Орфевр, 36, которые вошли в концертный зал «Батаклан» через три часа после трагедии. И которые смогли потом во всех подробностях описать лик ужаса. Работая копом, ты отравляешь себе существование именно ради таких моментов, а когда ты их пропускаешь, образуется пустота, которая втягивает тебя, создавая ощущение, что ты спрятался в кусты, когда был больше всего нужен.

Под полотнищем палатки трещали вспышки фотоаппаратов. Работала подключенная к передвижному генератору помпа, выкачивая жидкость – воду, кровь, грязь, – в которой плавало тело. Следовало снять отпечатки пальцев во влажной среде, взять образцы ДНК, а еще попытаться найти насекомых in situ[3], для уточнения датировки. По-настоящему кропотливая работа, но ни одной мелочью нельзя пренебречь, поскольку, как хорошо было известно Шарко, дьявол всегда кроется в деталях.

Чуть подальше Робийяр и двое техников склонились над папоротниками у края ямы. Укрывшись под сводом палатки, один из них задействовал электросушилку, возможно, чтобы выделить отпечатки ног, прежде чем делать гипсовые слепки. Люси смяла стаканчик и пристально посмотрела на своего спутника:

– Николя вряд ли понравится, что ты его не предупредил. Он опять решит, что его держат на скамье запасных.

– Его плановое занятие с врачом начинается сразу после обеда, а я хочу, чтобы он прошел все, от А до Я. Это важно и для него самого, и для его будущего пребывания в бригаде.

– Пошли ему хотя бы сообщение, скажи, чтобы ехал из госпиталя прямиком в Бастион, пусть чувствует себя в деле. Если можно избежать трений…

– Сделаю.

Сказав это, Шарко так и остался стоять, уставившись в пустоту. Его мысли часто где-то витали после переезда Управления с набережной Орфевр в район Батиньоль. Люси спрашивала себя, не стал ли он подвержен приступам меланхолии из-за необходимости обживать новое место и из-за новой ответственности, связанной с его теперешним положением в убойном отделе.

Другими словами, дуб пересадили на новое место, и вполне вероятно, что дуб чахнет.

2

Вновь и вновь переживать кромешный ад этого зрелища, ad vitam æternam[4]. Переходя улицу. В булочной. Ночью. Во сне. Зрелище, которое предстает с еще большей дьявольской точностью, стоит сомкнуть веки, чтобы избавиться от него.

У ада было название: посттравматическое стрессовое расстройство, ПТСР. В него можно вляпаться с размаху даже через четыре года после трагедии, даже если речь идет о закаленном копе, привычном к самым отвратительным преступлениям.

– Маленькое отступление: я видел в вашей медицинской карте, что два года назад вы прошли курс лечения доксициклином от разновидности прионовой болезни, о которой я никогда прежде не слышал. Некая… «короба»…[5] Какие-либо ее осложнения дают о себе знать?

Николя Белланже сидел напротив доктора Тьерри Эбера в психиатрическом отделении для взрослых клиники «Питье-Сальпетриер» в Тринадцатом округе. Он сжимал обеими руками колени. Дело о короба было, безусловно, одним из самых мрачных и тяжелых в его карьере.

– Никаких. Болезнь захватили вовремя, она не успела развиться.

– Отлично. Ладно, вернемся к нашей программе. Я вам еще раз объясню, как действует воспоминание.

Николя принимал участие в исследовании, называемом «Франция Живая Память», предназначенном прежде всего для помощи страдающим ПТСР жертвам терактов в Париже и Ницце, а также для всех добровольцев. Разумеется, случай его травматизма совершенно особый, он восходит еще к 2013 году и никак не связан с атаками исламистов, но то восхождение на голгофу страдания, которое непрестанно прокручивалось у него в голове, как и безуспешные попытки как-то этому противостоять – гипноз, транквилизаторы, кокаин, – вполне оправдывало включение его в программу.

– Воспоминание не является чем-то застывшим в нашем мозгу. Всякий раз, когда сознание его воспроизводит, оно меняется. Например, некая ситуация вызывает у вас воспоминание из детства, когда вы бегали мальчиком по пляжу. В этом воспоминании вы одеты в зеленые плавки, хотя на самом деле плавки были синими. Мозг не выносит пустоты и постоянно ее заполняет, чтобы воспоминание могло считываться логическим образом. И новая версия, та, где вы в зеленых плавках, будет заново записана в долгосрочной памяти до следующего раза. В противоположность расхожему мнению, чем чаще мы возвращаемся к воспоминанию, тем сильнее оно меняется, все больше удаляясь от истины.

Николя не отрывал взгляда от лежащего перед ним письма, составленного в соседнем помещении и описывающего ту неоперабельную болезнь, которой он страдал, – худшее воспоминание в жизни. Каждая фраза, перенесенная на бумагу, была кровоточащей раной. Его персональный бука ждал его там, на белом листке бумаги.

– Воспоминание состоит из сенсорной части – звуки, образы, запахи – и из эмоциональной. Именно вторая часть порождает стрессы и кошмары. Препарат, который вы приняли около часа назад, дюмеронол, помешает эмоциональной нагрузке усилиться при воспроизведении и провести таким образом перезапись травмирующего воспоминания. Дюмеронол, вообще-то, является бета-блокатором, предназначенным для гипертоников и страдающих сильными мигренями. Возможно, у вас проявятся довольно серьезные побочные эффекты: бессонница, учащенное сердцебиение, дрожь, а также эпизодические и довольно короткие тревожные состояния. Также желательно, чтобы вы избегали мест, связанных с травмой: в вашем случае темных пространств, подвалов и подземелий… Все понятно?

– Не совсем. Я не хочу все забыть. Вам это может показаться парадоксальным, но я хочу помнить, что произошло, я хочу сохранить это в себе. Я не хочу забывать обстоятельства смерти Камиль.

– А вы и не забудете. Как я уже сказал, вы сохраните образы, звуки, запахи, но по мере наших еженедельных сеансов вы отдалитесь от тех эмоций, которые с ними связаны. Как если бы вы нажимали на больной зуб, из которого удален нерв. Камиль больше не будет то и дело вторгаться в вашу жизнь. Угнетающее вас ощущение, что она, точно призрак, постоянно присутствует, мало-помалу исчезнет. Как только будете готовы, прочтите мне ваше письмо.

Такова цена выздоровления: согласиться, чтобы его памятью манипулировали, чтобы с его воспоминаниями играли. Открыть сундук с самыми интимными чувствами и вручить их постороннему. Николя считал такое вмешательство в его разум ужасающим, но разве у него есть выбор?

Он взял листок. Писать следовало в настоящем времени и от первого лица. Снова пережить и со всей силой, тщательно подобранными словами воссоздать весь кошмар последних дней ноября 2013 года.



– Этой ночью я иду первым. Спускаюсь по ступеням, которые ведут под землю, в темноту, потом пробираюсь по карьерам. Там есть статуи, вырубленные из камня, надписи, возможно оставленные немецкими солдатами во время Второй мировой. Все это мрачно до жути, но я все дальше ухожу в темноту, все глубже, с единственным фонариком в руке. Потом коридоры становятся у´же, путь преграждают осыпи, мне приходится ползти на коленях, пока я не оказываюсь в большом черном зале, где замечаю вдали слабый свет свечей. Я слышу звук сыплющихся камней позади. Это Франк Шарко, мой коллега, который присоединяется ко мне. У него замкнутое, мрачное лицо, и сейчас, когда я пишу это письмо, я отчетливо вижу каждую его черточку, будто он здесь, прямо напротив. Вот это мне труднее всего переносить из всего, что происходит у меня в голове: реализм. Шарко приказывает мне оставаться на месте и обходит меня. Я иду за ним, он не хочет, чтобы я заходил в зал, но я отодвигаю его с дороги… Я…



Николя поднимает затуманенные слезами глаза на психиатра. Голос его уже не раз срывался.

– Простите, вообще-то, я не из слезливых.

– Это нормально, что вы расстроены, иначе вас бы здесь не было. Однако крайне важно, чтобы вы прочли свое письмо до конца.

Коп глубоко вздыхает. Тьерри Эбер говорил успокаивающим тоном, а Николя прежде и представить себе не мог, что окажется лицом к лицу с психиатром, но обратной дороги нет. Он больше не желает возвращаться в ад алкоголя и наркотиков. Блевать ночами, рвать на себе волосы, дрожать, скорчившись на полу. Эта программа его последний шанс.



– …Я различаю большую белую простыню, подвешенную и подсвеченную с другой стороны. Похоже на крыло гигантской птицы. Вижу на ней тень распятого тела с распростертыми руками, парящего в метре от земли. Я знаю, что это она, знаю, что это Камиль, и мир рушится. Я захожу за простыню. Камиль смотрит на меня широко открытыми глазами. Ее грудь распорота, ей причинили боль. Эта картина возвращается без конца. Взгляд, который она мне посылает, черная рана, похожая на втягивающую меня бездну, втягивающую до сегодняшнего дня.



Николя бросает письмо на стол, бумага обжигает ему руки. Четыре года, а у него по-прежнему ничего не получается. Как одно лишь упоминание о пережитом может разрушать вас, вызывать пот и дрожь? Это письмо ему придется перечитывать на каждом сеансе в течение восьми недель, после приема дюмеронола. Долгий крестный путь.

Психиатр делает какие-то записи, просит приносить письмо на все последующие встречи.

– Держите его под рукой, в ящике стола например. Хорошо, если вы будете о нем думать, осознавать его присутствие рядом, но не перечитывайте его вне этих стен, так будет лучше. Увидимся через неделю.

Беседа закончена. По его словам, потребуется два или три сеанса, чтобы появились первые благотворные результаты этой терапии.



Николя вышел с тяжелой головой, как же она болит… Его взгляд упал на лицо молодой женщины лет тридцати, сидящей в приемной. Сумочка на коленях, спина прямая, но глаза ее расширяются, когда она его видит. Николя хотел было остановиться, но доктор Эбер уже за спиной. Женщина встает и, проходя мимо него, успевает бросить:

– Пожалуйста, не говорите никому. Это очень личное, и никто не в курсе.

Она торопливым шагом заходит в комнату, из которой он только что вышел. Николя не может опомниться. Взволнованный и задумчивый, он раскрывает зонтик и пешком спускается по бульвару Опиталь. Идет быстро, чтобы снять напряжение, забыть про сеанс и свой панцирь, который специалист взломал в два счета.

Взгляд на часы: ровно четыре. Шарко просил заехать на работу, не уточнив, в чем дело. Он сядет в метро на Аустерлицком вокзале. С этими бесконечными дождями Париж стал таким же серым, как небо над ним.

Он направился на север до ворот Клиши, в сторону Батиньоля. В этом квартале, в пяти минутах хода от метро, расположилась новая вотчина парижской судебной полиции. Тысячи копов, которые с восходом солнца выплескивались на разбитые на квадраты улочки с их многоэтническим простым населением. Прощай, легендарная набережная Орфевр, 36, с ее тесными и такими неудобными кабинетами. Николя никому не признавался, но ему больше нравились эти новые здания. Лифты позволяли не корячиться каждое утро и каждый вечер по ста восьмидесяти восьми ступенькам. А пространство, как и организация служб, было куда функциональнее.

Но не так-то легко выкорчевать копов с набережной Орфевр, особенно самых старых, того же разлива, что Шарко. Поэтому, чтобы сохранить легенду, Бастион, сверхсовременный и суперохраняемый, с его мнимым видом больничного центра, тоже числился под номером 36.

36, улица Бастиона.

И все же Николя скучал по виду на Новый мост и Сену, по Ле-Аль[6] неподалеку и по всему лучшему, что мог предложить Париж в плане баров, ресторанов и прочих заведений. Вместо этого – подъемные краны, строящиеся здания, меняющийся район и будущий Дворец правосудия, второе самое высокое здание Парижа после башни Монпарнас, колосс из стекла и стали, который будет связан с Бастионом подземными переходами.

Вход для копов находился в правой части здания – через специально оборудованный системой безопасности турникет, который проворачивался только после прикладывания карточки-триколора с чипом. Николя за сотню метров заметил человека, который нервно расхаживал под дождем, уткнувшись носом в наручные часы. Дважды этот тип, промокший насквозь мужчина лет пятидесяти, направлялся к центральному входу, но оба раза передумывал, разворачивался и возвращался на исходную точку, на тротуар напротив, рядом с большой безлюдной стройкой. Николя подошел к нему:

– Вы что-то ищете?

Сперва мужчина, не отвечая, проследовал дальше, потом остановился и вернулся:

– Вы полицейский?

– Капитан уголовной полиции.

Снова взгляд на часы.

– Одну минуту. Всего одну минуточку. Он сказал в 17:02, не раньше.

– Вы стоите перед зданием национальной полиции. Или объясните причину вашего присутствия здесь, или уходите.

Мужчина озирался по сторонам. Кого-то ждет? Он проявлял подозрительную нервозность. Когда он внезапно расстегнул молнию на куртке и сунул руку за пазуху, коп схватил его за запястье и притиснул к решетке.

– Ой! Потише! Это просто…

Человек извлек бежевый запечатанный конверт.

– …письмо. Письмо, которое надо передать в полицию.

– Зачем? Что в нем?

– Я ничего не знаю. Возьмите его и отпустите меня. Прошу вас. Это вопрос жизни и смерти.

Он вроде бы не шутил, его тело было напряжено, а челюсти сжаты так, что казались ввинченными друг в друга. Руки дрожали.

– Помогите мне… Помогите мне, прошу. Я уверен, он здесь… Он следит за мной…

В его вылезших из орбит глазах мерцало безумие. Он прошептал эти слова, будто боялся, что его услышат. Николя не прикоснулся к конверту. Он попросил мужчину развести руки и наскоро досмотрел:

– Пройдемте. Разберемся внутри.

– Нет… Пожалуйста… Возьмите письмо и отпустите меня…

Николя крепко держал его за плечо. Превратившись в настоящий комок нервов, мужчина выгибался дугой и дергался так, что Николя пришлось усилить хватку. Тот закричал.

Внезапно плечо выскользнуло из рук Николя. Мужчина рухнул на мокрый асфальт и скорчился с искаженным лицом, широко распахнув рот в попытке вдохнуть. На шее и лбу набухли вены, из горла больше не вырывалось ни звука. Глаза налились кровью, и Николя показалось, что они сейчас выскочат из орбит. Конверт упал в лужу. Полицейский закричал, подзывая службу безопасности. Подбежали два копа, а также персонал, который наблюдал за сценой изнутри здания.

– Вызовите «скорую», быстрее!

Полицейский встал на колени и постарался перевернуть мужчину на спину, но безуспешно: тот был сгустком страдания, его скрюченные пальцы пытались вцепиться в склонившиеся над ним лица. Кровь разливалась по его глазным яблокам.

– Черт! Кто-нибудь знает, что надо делать? – закричал Николя.

В панике мужчину попытались повернуть на бок, чтобы он смог вдохнуть. Его горло выдавило странное бульканье, и он перестал дышать. Тело обмякло.

Несколько минут спустя, несмотря на разряды дефибриллятора и попытки реанимации, человек был мертв.

3

Шарко положил джинсы и куртку сушиться на радиатор, надел темно-серый костюм, галстук и черные туфли, рукой взъерошил седой ежик, без сил рухнул в кресло и уставился на несметное количество фотографий, прикрепленных к стене прямо у него перед носом.

Став начальником группы, Франк получил право на собственный кабинет на седьмом этаже Бастиона, отведенном под уголовное право и антитеррористический отдел. Раньше, на набережной Орфевр, все ходили вверх-вниз по лестницам, перемещаясь с места на место и перемешиваясь в непринужденном бардаке. Отныне – строгость, организованность, эффективность, каждый на своем этаже, в своем подразделении, причем доступ в некоторые осуществлялся только по отпечатку пальца.

Нет худа без добра, конечно, но Шарко не знал ничего, кроме изначального управления полиции на Орфевр, 36. То здание, считавшееся устаревшим и неприспособленным, было всей его жизнью, оно задавало ритм радостям, горестям и взрывам гнева. Его ремесло менялось, подчиняясь прогрессу, и именно это стремительное течение, устремленное в будущее, больше всего ужасало копа, привыкшего к традиционным методам. Все эти компьютеры, технологии, дела, все чаще раскрываемые благодаря электронным устройствам и файлам… Он слабо в этом разбирался. И впадал в тоску. Глядя на молодежь вокруг, на мальчишек едва ли не вдвое его младше, он и себя чувствовал устаревшим, похожим на старый Минитель[7], задвинутый в глубину шкафа. И в то же время он сочувствовал этой юной поросли, которой не доведется испробовать вкус настоящей охоты, как ему в молодые годы. Модернизированные копы. Копы 2.0[8].

Франк погрузился в туман ностальгии. Ошметки его бывшей жизни, которые ему удалось собрать, громоздились на письменном столе: табличка с названием улицы, с точностью до мельчайших деталей повторяющая настоящую с адресом «Набережная Орфевр, 36», кружка с Орфевр, 36, медали из 36, фото группы во дворе 36 и даже кусочек противосуицидной сетки, перекрывавшей лестничный проем, которую поделили перед переездом. В тот день Франк подождал, пока останется один, чтобы пустить слезу, выцарапывая «Здесь был ФШ» на старом полу под своим бывшим креслом. Закончилась эпоха, и это здорово подорвало его боевой дух.

Николя постучал и вошел. Он выглядел так же, как комиссар несколькими часами раньше: вымокший с головы до пят. Франк Шарко вскочил и постарался напустить на себя вид повеселее. Бросил коллеге махровое полотенце, извлеченное из шкафа.

– Ну как? Что твоя программа?

– Классная развлекуха. Глотаешь пилюлю, читаешь травмирующее письмо, которое сам же и написал, отвечаешь на несколько вопросов – и прости-прощай до следующей недели, а там все по новой.

– Как, и все?

Белланже предпочитал не слишком распространяться, особенно о том, что касалось побочных эффектов. Пара седых волос появилась в его темной шевелюре, лоб глубоко прорезала «львиная морщина», но это было скорее результатом излишеств, чем возраста: ему еще не было и сорока. И, несмотря ни на что, выглядел он как тридцатилетний. Кожаная куртка на плечах, красивая морда, весь мускулистый – просто идеальный герой мюзикла.

– А что ты думал? Что они вскроют мне череп, чтобы извлечь пинцетом дурные воспоминания?

– Ну, что-то вроде того. Значит, можешь продолжать работу?

– Без проблем.

Шарко внимательно вглядывался в него несколько секунд, потом забрал полотенце.

– Я только что видел под окном «скорую» и все такое. Похоже, какой-то тип умер прямо перед Управлением?

– Он перекинулся прямо у меня на руках, можно сказать. Лет пятидесяти, при себе ни бумаг, ни телефона. Нервный, испуганный, из тех, которые, кажется, вот-вот взорвутся у тебя под носом. Он хотел во что бы то ни стало передать в полицию письмо. Оно намокло, но прочесть можно. Я поместил его в сушильню[9], а до того сфотографировал. Хорошо бы ты глянул. Сейчас перешлю файл.

Николя поколдовал над своим мобильником, и послание появилось на одном из двух расположенных перед Шарко экранов.

– От чего умер?

– Похоже на сердечный приступ, но ты бы видел его глаза… кроваво-красные. Не думаю, что инфаркт может вызвать нечто подобное. Короче, спасти его не удалось. В пять минут его не стало. Пока что «скорая» увезла его в больницу Биша; я попросил не прикасаться к тому и держать на холоде. Надо отправить запрос, чтобы его перевезли на набережную Рапе[10] для вскрытия по всей форме.

– Вскрытие по всей форме? Зачем?

– Открой мейл. И глянь на рисунок слева вверху.

Франк послушался. Посмотрел на символ, нарисованный коричневым фломастером. Он слегка растекся от воды, но Шарко узнал наспех нарисованную голову шимпанзе со злобным выражением, глазами с белой радужкой и непокорным вихром на голове.

– Это мне что-то напоминает.

– Короткая же у тебя память. Этот значок около двух лет назад обнаружили на веб-странице сайта Елисейского дворца. Хакеру удалось взломать пароль админа и опубликовать генетический профиль президента. К профилю прилагалась угроза, если ты помнишь. «Если Франция выберет путь развития искусственного интеллекта и индустриализации человеческой мысли, то готовьтесь к худшему. Ангел будущего».

Теперь Шарко вспомнил. История обошла всю прессу и поставила на уши службы безопасности. Взломанная страница гласила, среди прочего, что президент происходит из народа викингов и с вероятностью в 73 процента рискует заполучить болезнь Альцгеймера. Страница была убрана с сайта Елисейского дворца в течение четверти часа после ее появления, а сама информация тут же объявлена дурной шуткой. Но социальные сети успели ее заполучить. Вдобавок к профилю и угрозе на странице журналистам предлагалось убедиться, что образец отпечатка пальца, содержащийся на двусторонней пленке, отправлен в лабораторию «WorlDna», находящуюся на Гибралтаре. Это учреждение было ведущим на рынке расшифровки генома и анализа ДНК. За какую-то сотню евро оно смогло извлечь ДНК из нескольких клеток, оставшихся на отпечатке пальца президента, и определить его генетический профиль.

– Ты должен прочесть письмо…

Шарко вернулся к экрану. Письмо было написано от руки, черными чернилами. Почерк хоть и нервный, но разборчивый.



Я мог бы рассказать вам, что происходит в Осло, но вполне вероятно, что на данной, слишком ранней стадии вам на это плевать. Точно так же, как если я вам скажу, что на Кубе скоро начнется эпидемия холеры, что Аустерлицкий вокзал скоро поплывет или что в Судане через несколько дней вспыхнут военные столкновения, вы, безусловно, примете меня за сумасшедшего. А если я вам скажу, что в 17:02 сегодня, в среду, 7 ноября 2017 г., человек, у которого будет это письмо, умрет прямо перед вами? А… Вот это уже интересно. Кажется, теперь я привлек ваше внимание, шимпанзе…



Шарко бросил взгляд на часы, потом перевел глаза на Белланже:

– Тот человек умер во сколько?

– Ровно в 17:02.

Коп на мгновение задумался. Почему 17:02? Почему не круглая цифра, например – просто семнадцать?

– Я не ошибаюсь, он назвал нас шимпанзе?

– Тебя это тоже раздражает?

Шарко вернулся к письму.



Поначалу как предвестники они забавляли. Затем как завоеватели – удивляли. Сегодня, превратившись в монстров, они ужасают. А завтра? Никогда еще до настоящего времени кучка людей и компаний – Google, Apple, Facebook, Amazon… то есть GAFA – не формировала до такой степени мышление миллиарда шимпанзе и не направляла их выбор. Вас захватили роботы и алгоритмы. Мобильник стал продолжением вашего мозга, который вы бесконтрольно предоставляете базам данных. Я жалею вас даже больше, чем ненавижу, бедные шимпанзе, отныне ваша жизнь принадлежит Google и Facebook! Ваше существование основано на лайках, а без них вам кажется, что вы никто.

Но вы не правы, кое-что вы собой представляете: вы сырье. Материал для страховых компаний, банков, рекламщиков, продавцов машин и политических партий. Вы думаете, что пользуетесь кучей бесплатных услуг, но эта дармовщина имеет цену: ваша личность. Ваша свобода.

Параллельно ученые, направляемые этими не слишком щепетильными силами, убивают смерть и манипулируют вашими генами, чтобы сделать вас более совершенными, улучшить, заставить стареть не так быстро. Родилась новая евгеника – евгеника, которая не уничтожает, а улучшает. Для меня это одно и то же, потому что те, кто не был улучшен, у кого не хватило средств, становятся слабым звеном, париями, которых рано или поздно общество так или иначе уничтожит само. От чипа до гигантского монстра Гидры расстояние всего в один шаг. Господи, да ведь вы завтрашние лабораторные животные, и никто ничего не говорит! Все попустительствуют. И подбадривают.

Несмотря на мое предупреждение, президент подписал подтверждение курса на развитие искусственного интеллекта. Он позволяет непрозрачным инвестиционным фондам финансировать предприятия как у нас, так и по всей Европе. Чем они занимаются в своих лабораториях? За своими компьютерами? Вы хоть это знаете? А я знаю.

Мы живем, а не функционируем. Нас родили, а не произвели. В какой мир мы попали, если жизнь творится в пробирках? Если женщины сдают внаем свои животы в обмен на пачку банкнот? Если люди используют роботов, чтобы было проще открыть дверь собственного дома?

Шимпанзе, вручающие свою жизнь машинам, которые их кормят, нарушая законы природы, должны заплатить. Вскоре миллионы глаз, устремленные на экраны, обнаружат мой манифест и все ужасы, порожденные этим миром. И когда вы поймете, до какой степени уже слишком поздно (я покажу вам, на что способны эти монстры, прячущиеся во Франции, со своими сбирами вроде Карателя), вы зааплодируете моим поступкам.

Встречаемся здесь: http://www.manifeste‐angedufutur.com. Игра начинается.

Если вы перекроете доступ к этому сайту, я убью их и загружу видео в Интернет. И маленький совет: отнеситесь к этому сообщению ОЧЕНЬ серьезно.



Шарко переварил прочитанное и оперся подбородком на сложенные ладони:

– Что ты об этом думаешь?

– Скверно пахнет.

Майор перешел ко второму экрану и набрал на клавиатуре указанный веб-адрес. Высветилась черная страница. Наверху большими белыми буквами было написано: «Там, где прячется маска, находится обезьяна». И внизу справа: «Одновременное подключение: 3». Больше ничего.