Весь дрожа, он открыл папку с сообщениями, но ничего подозрительного не обнаружил. Может быть, здесь она приняла больше предосторожностей, чем с фотографиями, и стерла все компрометирующие письма.

И, подарив эти отличные вещи, коммерции советник не стал брюзжать, как обычно, а растроганно сказал:

— Ну, смотри, Ионни, не пропей это.

Стефан встал и огляделся. Поискал в бумагах на столе, потом взгляд его упал на ящик стола. Он попытался его открыть, но ничего не получилось: ящик был заперт на ключ. Тогда он резко рванул ручку, и замок выломался.

Тронутый таким непривычным подарком, Ионни обещал не пропивать полученное. Умиленный щедростью старика, он забормотал несвязно:

В одном из отделений он обнаружил крошечное записывающее устройство. Порывшись еще, он нашел под аудиорегистратором результаты радиографии, относящиеся еще ко времени происшествия с Гаэль Монтьё: собственный мозг в разрезе на МРТ после черепно-мозговой травмы. Затем еще кучу всяких документов: фотокопии психиатрических обследований за много лет; справки с подписью лечащего врача; назначения антидепрессантов, анксиолитиков и успокоительных; видеозапись ДТП; множество бумаг из больниц и от различных врачей, у которых он наблюдался.

— Ох, этот коммерции советник… Да… Это настоящий человек.

Стефану пришлось опереться на стол: он был близок к обмороку.

Старик еще более расчувствовался и стал рыться в своих карманах, чтоб дать Ионни какую-нибудь монету, не свыше марки, деньгами. Но потом он раздумал это сделать, отчасти побоявшись, что Ионни пропьет его марку.

Жена собирала документы, чтобы доказать его психическую неполноценность. Она хотела, чтобы его признали сумасшедшим.

Однако, роясь в своих карманах, старик нашел там два лотерейных билета, которые вчера чуть ли не насильно навязал ему агент. И вот один из этих билетов коммерции советник подарил Ионни. Такой билет сразу нельзя продать, и, стало быть, нельзя снова попасть в какую-нибудь пьяную переделку.

Он закрыл глаза. В мозгу снова ожили образы из снов. «Следить за Сильвией». Послание Стефана-из-будущего наконец обрело смысл.

Подарив этот билет, старик торжественно сказал Ионни:

Сильвия пыталась поместить его в психиатрическую клинику.

— Это такой билет, на который можно выиграть до двадцати тысяч!

Ему сразу вспомнились следы от уколов на руке, которые он видел во сне.

Стефан попятился назад, натолкнулся на кровать и рухнул на постель. Он угодил в ловушку. Теперь он один в целом мире, и довериться ему некому.

Этим лотерейным билетом старик Лундберг думал предохранить Ионни от пьяных соблазнов, но, увы, именно этот лотерейный билет и оказался роковым в жизни Ионни Лумпери. Именно этот билет вверг его вместе с коммерции советником в неслыханную путаницу и даже, прямо скажем, в загробные приключения, какие обычно не происходят с людьми, у которых имеются наличные деньги, а не лотерейные бумажки.

Если он не убежит, как советовал ему Стефан-из-будущего, то очень скоро окажется запертым в одиночной палате. Но куда бежать? К приемным родителям? Нет. Если он скроется в Вогезах, ему снова придется напялить эту ужасную рыбацкую робу, которую он считал потерянной, и так или иначе опять оказаться в подвале, с руками в крови.

Но как бы там ни было, этот день для Ионни был днем истинной радости и веселья. Нет, не из-за лотерейного билета он пришел в восторг, — он радовался, взирая на великолепное одеяние — на этот черный фрак, жилет и цилиндр. Еще вчера ему и не снилось ничего подобного. И вот теперь он ликовал, как малый ребенок.

Нет, никуда он не побежит. Его хотят запереть в психушку? Пусть запирают!

Поэтому неудивительно, что, радуясь, Ионни устроил себе пирушку. Он напялил на себя жилет и роскошный фрак и по этому торжественному случаю выпил. И хотя до субботы было далеко, но он так расчувствовался и так увлекся своими переживаниями, что напился до последних пределов возможного.

– Валяйте! – заорал он. – Валяйте, ищите меня! Запирайте на два оборота, банда сумасшедших! И все, что должно случиться, не случится! Я совершенно спятил, видите? Ну так засадите меня в психушку, я лучшего и не прошу!

В таком состоянии, одетый во фрак с цилиндром на затылке, он принялся маршировать по улицам. Он забыл все на свете и не обращал внимания на прохожих.

Он скорчился на кровати и заплакал. Сильвия, его собственная жена… Но уж не ему было на нее сердиться. Разве она много раз не подавала сигналы тревоги? Но он ничего не замечал в своей одержимости… Эгоист! Она нуждалась в любви, а он докучал ей своим непониманием и нравственными терзаниями.

На полицейском посту, как обычно, стоял Нуутинен. Именно сегодня Нуутинен дождался, наконец, приезда пристава из Тампере. Пристав приказал ему явиться в полицию тотчас после дежурства. Поэтому Нуутинен стоял на своем посту в новенькой парадной форме.

В дверь постучали. Очень громко. Все чувства Стефана обострились. Полицейский… А может, уже явились санитары?

Пьяный Ионни еще издали увидел его. Правда, он не полностью осознал то, что видит, однако, по старой привычке, разобрался все же в знакомых очертаниях Нуутинена.

Он пролетел вниз по лестнице, перепрыгивая через четыре ступеньки, и распахнул дверь, размахивая молотком. Он был готов защищаться.

— Эй, Нуутинен! — заорал он. — Нуутинен!

– Эй, ты бредишь, детка?

Нуутинен стал сердиться. С досадой он подумал: «Вот сегодня, когда я в новом мундире, мне как раз не хватает тащить на себе эту перепачканную тушу».

Перед ним, вытаращив глаза, стоял Эверар, в своей мешковатой замшевой хламиде.

Однако странный наряд Ионни удивил полицейского. Он даже заподозрил со стороны Ионни какую-то неясную насмешку над полицией. И по этим двум причинам Нуутинен решил не обращать внимания на пьяного.

– Ты что, напялил маску или у тебя рожа такая?

Но Ионни настойчиво шел прямо на него. Вот он уже совсем приблизился и завел было какой-то разговор. Но Нуутинен уклонился от этой конфузной беседы. Он попросту повернулся к Ионни спиной, как будто того и не было рядом с ним.

Несколько секунд Стефан никак не реагировал.

– Прости, я… я болен.

Покачиваясь из стороны в сторону, Ионни капризным тоном сказал:

Продюсер «ZFX Méliés Films» застыл в дверном проеме.

— Эй, Нуутинен, ну что же ты сегодня не обращаешь на меня внимания?

— Пошел ты к черту! — сердито, но с чувством собственного достоинства рявкнул полицейский.

– Оно и видно. Бюст Мартинес готов? Он мне нужен. Немедленно. Съемка завтра в десять.

Густой туман застилал глаза Ионни, тем не менее он упрямо продолжал бормотать:

– Послушай, мне очень жаль, но совсем не было времени…

— Эй, не гордись, Нуутинен… Не гордись передо мной…

Эверар напрягся:

Но тут туман совсем сгустился, померк свет в глазах, и Ионни так сильно потянуло ко сну, что он опустился на мостовую и в одно мгновенье заснул рядом со своим цилиндром.

– Стеф, Стеф! Эй, Стеф! Не говори того, чего мои уши не желают слышать, ладно? Ты сейчас пойдешь, найдешь бюст, отдашь его мне, и я сразу же уйду. Мать твою, я вовсе не обязан тратить время и приходить сюда. Ты себе даже не представляешь, сколько у меня дел.

На следующее утро Ионни проснулся в камере. Он проснулся оттого, что Нуутинен, разъяренный порчей своего мундира, с бранью пинал его, как бревно.

– Поверь мне, у меня их не меньше.

Чуть приоткрыв глаза, Ионни спокойно спросил:

– Да ну? И чем же ты так занят? Твой гребаный муляж ждут больше пятидесяти человек, а потому я тебе гарантирую, что ты мне его отдашь!

— А, это ты, Нуутинен? Что тебе?

Стефан попытался его утихомирить:

Нуутинен стал беспощадно бранить его. Правда, Нуутинен получил долгожданное место в Тампере. Но, к сожалению, только лишь завтра он мог, согласно приказу, освободиться от здешней должности. Раздраженный вчерашним происшествием, он с гневом обрушился на Ионни:

– Сейчас принесу, идет?

— Ну, чертова перечница, теперь ты больше не поездишь на мне!

Эверар похлопал его по плечу:

Да, этот пьяница был для него настоящим злом. И теперь Нуутинен дождался, наконец, желанного покоя.

– Ну шутник! Нет, ты никогда не изменишься!

Нуутинен вместе с полицейским приставом приступил к обычным процедурам — к взвешиванию, измерению и так далее.

Когда Стефан поднялся из подвала, в одной руке он держал незаконченный бюст, а в другой стеклянные глаза.

– На, разбирайся с ним сам. А теперь уходи.

Оба полицейских были сильно не в духе. Стоя на весах, Ионни и на этот раз поинтересовался:

Эверар просто онемел. Потом кончиками пальцев взял отколовшийся кусочек латекса и сказал:

— Сколько теперь, а?

– Нет, но… Ты что, издеваешься?

Но те из презрения не ответили на этот вопрос. Только Нуутинен коротко буркнул приставу, чтоб тот записал в книгу:

– А что, похоже? У меня заразная болезнь. Я бы на твоем месте держался подальше.

— Как обычно.

Эверар побагровел от злости:

Эту короткую фразу Нуутинен произнес высокомерно и в своем гневе даже не взглянул на Ионни.

– Наркоман паршивый! Он еще осмеливается надо мной издеваться!

– У меня нет выбора. Клянусь, у меня нет выбора.

Но вот в комнату вошел полицмейстер. Он только сегодня вступил в эту должность и решил испробовать новейший способ, по которому нетрудно будет и впредь узнавать задержанных преступников. Взглянув на странно одетого Ионни, полицмейстер приказал сделать на бумаге отпечатки его пальцев.

– Ну, парень, готовься заполучить кучу адвокатов в кильватер!

Ионни почему-то заробел от этого дела и даже спрятал руки за спину. Уж слишком необычайна была процедура. Он впервые столкнулся с ней и поэтому проявил нерешительность.

– Это меня заботит меньше всего. Дня через три за мою голову назначат цену, а сам я, может быть, окажусь в психушке. А еще я думаю, что скоро сдохну. Так что валяй, присылай своих адвокатов. Пусть они меня посадят в тюрьму. Ты даже не представляешь, насколько это меня устроит. А теперь… – Он вытолкал продюсера на улицу. – Вали отсюда!

— Руки давай сюда! — гаркнул обозленный Нуутинен.

Эверар минуты две простоял перед закрытой дверью, ругаясь на чем свет стоит, а потом ушел.

Но Ионни с недоверчивостью быка уставился на бумагу.

Все еще в шоке от своих находок, Стефан налил себе большой стакан виски и уселся в кресло в гостиной. Потом взял мобильник с разбитым экраном и набрал номер родителей Мелинды. Трубку взяла мать. Он представился директором школы и разыграл маленькую сценку. Исключительно с одной целью: удостовериться, что девочка пока жива.

— А это какая же бумага? — смущенно спросил он. Нуутинен надменно и презрительно ответил:

Слава богу, жива. Пока.

— Да не сожрет она твоих пальцев!

Наполовину успокоившись, он глубоко вздохнул. Оставалась еще проблема: пройдет несколько часов и жена сыщика, прелестная вьетнамка, возможно, переживет худшую драму в своей жизни.

Выхода не было. Полицейский угрожал. Ионни с сомнением почесывал свой затылок и, все еще боясь бумаги, подозрительно поглядывал на нее. Но тут Нуутинен с силой схватил его руку и прижал концы пальцев к бумаге. Потом сухо и коротко буркнул:

Он это знал, но сделать ничего не мог.

— Теперь можешь убираться к дьяволу!

Ионни ушел.

48

2

Понедельник, 7 мая, 10:30

Кроме коммерции советника Лундберга и младшего полицейского Нуутинена, у Ионни за пределами артели имелась еще одна знакомая. Грузчики называли ее колбасницей Лизой. Она была базарная торговка. Продавала колбасу.



Все грузчики покупали колбасу именно у нее. Это была толстая, дородная женщина, похожая скорей на барыню, чем на торговку.

– Поехали, Маршаль! У меня идея, просто обалденная идея, и мне нужен автомобиль!

Между нею и Ионни шел постоянный спор, который не позволял установить, что это — любовь или ненависть.

Вик поднял глаза от судебно-медицинского отчета по поводу Либерман и посмотрел на Вана:

Ионни вечно отпускал какую-нибудь шуточку по ее адресу. Это сердило ее. И тогда она в свою очередь принималась ругаться. Так поддерживались их своеобразные отношения уже много лет. Иной раз грузчики для потехи намекали Лизе, что Ионни метит в ее женихи. Эти намеки совершенно выводили ее из себя.

– Слушай, мне уже осточертело быть при вас шофером. И потом, я жду очень важного звонка от жены: она сегодня проходит обследование. Я никуда не поеду.

Но Ионни, как известно, был легкий человек, и он не утруждал свою память излишними воспоминаниями о полученных обидах. Вот и сейчас, выпущенный из полицейского участка, он, облаченный во фрак, приплелся к столу Лизы покупать колбасу.

– Тебя не для того взяли в бригаду, чтобы ты бездельничал. А твоя жена никого не интересует. Шевелись!

Лиза еще не видывала его в подобном одеянии и поэтому, сразу же вспылив, начала кричать на него в присутствии других грузчиков:

Ван выдернул мобильник из зарядки, схватил Вика за руку, вытащил из кабинета, где их временно разместили, и указал на одного из сантехников.

— Это какого же черта ты еще задумал?

– Посмотри на этого парня, вглядись хорошенько, – говорил он, быстрым шагом подходя к лестнице и держа в руке какой-то пузырек. – Он потеет. Он потеет, потому что ему жарко. Газовая горелка сильно нагревается. Вот и наши жертвы тоже потели, до самой смерти.

Но Ионни не обиделся за такую встречу и даже сделал ей комплимент по поводу ее полноты:

– Я знаю. Знаю, что они долго мучились и им было очень больно. Ты меня слушаешь?

— Нет, Лиза, про тебя нельзя сказать, что ты барыня. Ты прямо настоящая попадья.

Но Ван уже сбегал через две ступеньки по лестнице, и Вик со вздохом пошел за ним на первый этаж.

* * *

Он сказал это в шутку и даже с оттенком некоторой лести, но Лиза буквально разъярилась от этих слов. Она с бранью сказала:

Дом Кассандры Либерман теперь представлял собой жуткий кирпичный саркофаг. Это место в сознании еще многих поколений останется чудовищным жертвенным алтарем. В нем никто не захочет жить, его никто не захочет купить.

— А ты сам-то как выглядишь перед господом богом?!

Ван сорвал с двери оградительную ленту, вставил ключ в замочную скважину и первым вошел внутрь. Когда порывом ветра за ними захлопнулась дверь, Вик вздрогнул. Из огромного помещения все еще не выветрился тяжелый запах падали.

Эта библейская фраза, сказанная ею в запальчивости, взволновала ее собственное сердце, и она с ожесточением крикнула:

– Ладно, – шепотом сказал Вик. – Ты наконец что-нибудь скажешь или тебе действительно был просто нужен шофер?

— Босяк ты, а не человек!

Мо направился в гостиную.

И, сердито перебирая товары на своем прилавке, надменно добавила:

– Ты помнишь, что написано в судебно-медицинском отчете про температуру в комнатах? И у Либерман, и у Леруа?

— Даже в день страшного суда ты не воскреснешь, потому что у босяков и души-то нет.

– Не особенно. Я знаю, что температуру измеряют, чтобы определить время смерти.

В общем на этот раз Лиза так крепко облаяла Ионни, что он не выдержал. Потирая свой лоб, он начал возражать:

– В обоих случаях температура в помещениях была 18 градусов. В точности и там и там одинаковая.

— Что за чертовские шутки у тебя, Лиза! Как это можно отрицать во мне наличие человеческой души?

Вик пожал плечами:

– Ну и что?

Это возражение еще больше ожесточило Лизу, и она с яростью заорала:

– Если у тебя в спальне 18 градусов, ты не станешь заворачиваться в пуховое одеяло, чтобы заснуть. В такое, как в спальне Либерман.

— Ты — бык Самсон! Вот кто ты! Бык!

– Гм… И это все?

В своем гневе она уколола его даже этим прозвищем.

Мо Ван подошел к термостату, засунув руки в карманы.

После этого они расстались врагами, совсем не подозревая, что вскоре судьба завлечет их в любовные сети.

– Демектен в отчетах все время пишет о следах кукурузного крахмала на жертвах.

– Знаю. Наш убийца снимал латексные перчатки, чтобы прикасаться к жертве, а потом снова их надевал.

На следующее утро Ионни, не слишком-то любящий думать, все-таки не без удивления вспомнил о своей ссоре с Лизой. Он сидел на берегу и хлебными крошками кормил голубей. В это время к нему подошел грузчик Ханкку и спросил:

Ван вынул из кармана новую перчатку:

— Ты что, Ионни, голубей как будто бы кормишь? Подтвердив это, Ионни задумчиво сказал:

— Кормлю и думаю, с чего бы это колбасница Лиза взъелась на меня вчера? Ведь она отвергла даже присутствие во мне души и сказала, что я не воскресну в день страшного суда.

– На, надень, потом сними и снова надень.

* * *

Вик проделал все манипуляции, он был явно заинтригован. Ван показал ему кончики перчаточных пальцев:

Грузчик Ханкку был наилучшим другом Ионни. Он дважды спасал Ионни от верной гибели, когда тот, в пьяном виде падал с пристани в воду. Рискуя своей жизнью, Ханкку оба раза благополучно вытащил его из воды на сушу. Из чувства признательности Ионни по-детски привязался к нему. Их дружба была самой искренней. И если Ионни перепадала выпивка, то он не забывал о своем друге, всегда угощал его, приговаривая на своем красочном диалекте портового грузчика: «Да, Ханкку, ты два раза таки вытягивал меня „на сухую верфь“.

– Что ты видишь?

– Порошок.

Стоял жаркий летний день. Вокруг Ионни и Ханкку стали собираться портовые грузчики. Еще вчера Ионни всем раззвонил о своем лотерейном билете, полученном в подарок от старика Лундберга. И вот сегодня грузчики, усевшись на тюки и ящики, стали толковать о будущем богатстве Ионни.

– Правильно. Когда ты снимаешь перчатку, у тебя все руки в крахмале. Значит, когда ты ее снова надеваешь и помогаешь себе другой рукой, следы невольно остаются на внешней стороне перчатки.

Сам Ионни не очень-то верил в свое счастье, но разговор о богатстве захватил его, и он с апломбом сказал:

– Ну и?..

— Шикарная жизнь у этих богатых миллионеров!

– И потому перчатка оставляет след на всем, что ты трогаешь.

Все согласились с этим. И некоторые стали даже завидовать богачу Ионни, который в будущем выиграет двадцать тысяч. Кто-то со знанием дела сказал:

Ван вынул из кармана пузырек и налил немного жидкости на кнопку термостата. Кнопка окрасилась в лиловый цвет.

— Например миллионер Хяркманн первый свой миллион выиграл именно в лотерею.

– Бинго! Крахмал реагирует с йодом и окрашивается.

Это сообщение воодушевило Ионни.

Вик потер подбородок.

— И с одним миллионом я бы грандиозно зажил! — хвастливо воскликнул он.

– Следовательно, он поднял температуру в помещении, а потом, уже после убийства, снова выставил ее на 18 градусов?

Вечером, когда Ионни от выпивки пришел в совсем хорошее настроение, он сказал Ханкку, как только речь зашла об его спасении:

Ван кивнул и достал сигарету, но закуривать не стал.

— Ну, если только повезет мне в лотерее, то ты, дружище Ханкку, перестанешь маяться и не будешь сидеть не жравши и не пивши целые сутки.

– Совершенно верно. Но это еще не все. Погоди, держись за что-нибудь, сейчас оборжешься.

– Что-то мне не до смеха.

Ханкку поверил этому. Казалось, что обещанное уже почти в руках. Однако для виду Ханкку стал отказываться:

– Помнишь, некоторые волосы на голове Леруа обгорели?

— С какой же стати ты будешь меня поить и кормить? Лучше уж отнеси свои деньги в банк, и пусть тебе набегают проценты.

– Помню. Но про волосы Либерман такого в отчете не сказано.

— Нет! — воскликнул Ионни. — Все, что даст мне лотерея, — пусть это сгниет ко всем чертям!

– Этот вопрос вертелся у меня в голове, но я ничего не понимал. Почему у Леруа волосы обгорели, а у Либерман нет?

Ханкку был польщен таким обещанием, и ему даже показалось, что Ионни поклялся разделить свое богатство поровну.

– Ну?

– Потому что у Либерман были короткие волосы, а у Леруа длинные.

От этого еще больше возвысилась и окрепла их дружба.

– Что-то я не въезжаю.

* * *

– И знаешь, как можно объяснить обгоревшие волоски? Электронагреватели. Убийца притащил с собой электронагреватели.

– Что?

– А ты помнишь Рере, того бомжа с монументальным носом? Так вот, он говорил, что видел, как убийца входил в дом со своими «жарилками». Это определенно были нагреватели. Наш убийца пододвинул их к жертве, а потом включил. И те волоски, что оказались вблизи от спирали, обгорели. Ему надо было устроить сильную жару, чтобы сбить с толку следствие насчет времени преступления.

Вик разинул рот:

Но вот случилось необыкновенное.

– Вот черт! Точно подметил, это же очевидно!

Подаренный стариком Лундбергом лотерейный билет и в самом деле выиграл две тысячи марок.

– По поводу вывернутых и украденных предохранителей есть две версии. Версия первая. Он просто плюет на нас, потому и спер предохранители в качестве некоего символа, как бы говоря: «Вот и ломайте над этим голову, банда кретинов, а уж я повеселюсь от души». Версия вторая, более логичная. Он все увеличивал и увеличивал нагрев, пока пломбы не оплавились. А уходя, забрал с собой не один предохранитель, а все сразу, чтобы запутать следы.

Мо принялся быстро расхаживать взад и вперед.

Женка грузчика Пессе проверила по газете номер лотерейного билета Ионни и сообщила ему об этом. Однако Ионни стал сомневаться во всей этой истории. Он никак не мог представить себе, что он вдруг стал обладателем двух тысяч марок. Он заподозрил старика Лундберга в желании подшутить над ним. И чем больше он обдумывал это происшествие, тем больше возрастало его недоверие. В самом деле, как мог такой скряга, как старик Лундберг, подарить ему ни с того ни с сего такие деньги? Нет, тут что-нибудь не так.

– Чтобы определить время смерти, у судебного медика есть выбор между номограммой Хенссге и измерением количества калия в стекловидном теле глаза. Демектен – сторонница первого способа, который считает более надежным. Она делает выводы, базируясь на номограмме, учитывающей множество факторов: внешние, внутренние, влажность окружающей среды и так далее. При температуре в помещении 18 градусов температура тела умершего почти не изменяется в течение двух часов, а потом быстро падает. Судебный медик учитывает все данные, чтобы определить время смерти. Но если ты сильно разогреешь и воздух в комнате, и тело перед смертью, то все показатели спутаются, потому что для снижения температуры тела понадобится гораздо больше времени. И ты заставишь всех подумать, что совершил убийство, допустим, в полночь, а на самом деле все произошло намного раньше. Утром мы ничего не увидели, потому что температура воздуха в комнате уже успела сравняться с заданной в термостате: 18 градусов. Известен случай, несколько лет назад, когда особенно хитрый убийца завернул тело в одеяло, но одеяло оставляет нитки. А вот электрический разогрев… невидим, разве что жертва обильно потеет.

Наконец сомнения так измучили Ионни, что он не мог больше терпеть и пошел в контору Лундберга распутывать это дело.

Ван почесал ухо своим длинным ногтем.

До этой истории он всегда входил в контору смело, все равно как в свое заведение, но на этот раз он робко остановился на пороге и, покашливая, недоверчиво стал посматривать на конторщиков. Он опасался, что тут его надуют, и поэтому принял меры предосторожности.

– А уж если преступник – хитрец из хитрецов, то вполне может оставить рядом кусочек мела с отпечатком совсем другого человека. Короче, ты улавливаешь, что я хочу сказать?

Вик поднял голову:

Служащие заметили его. И один из конторщиков, возившийся со счетными книгами, сказал:

– Ты думаешь, это все-таки Кисмет?

— Что это наш Ионни сегодня так странно посматривает?

– Его алиби в ресторане летит ко всем чертям, поскольку преступление, несомненно, было совершено раньше, чем определил судебный медик. И если посмотреть с этих позиций, то все становится очень логичным. «Три Парки», уроды, Дюпюитрен, а теперь еще история с выставкой Либерман в Лионе. И в доме у него, когда мы пришли, среди всякого хлама стояли нагреватели.

Наклонившись к этому конторщику, Ионни негромко сказал ему:

– У меня тоже есть целых два.

– Да, но согласись, слишком много всего. Я думаю, этого типа надо допросить как следует.

— Похоже на то, что ваш хозяин облапошил меня. Тут все конторщики стали допытываться, в чем дело.

Вик покачал головой:

И тогда Ионни пояснил свою мысль:

– Нет, нет… С Кисметом это не вяжется. Я по-прежнему убежден, что он тут ни при чем. Он какой-то уж очень… блаженный, что ли, он слишком заметен, где бы ни появлялся. Что в музее, что в «Трех Парках». Наш убийца организован, он ничего не пускает на самотек. А Кисмет по характеру человек безалаберный. – Он подумал и добавил: – К тому же, согласно отчету, вторая жертва была убита между 2:00 и 3:00 ночи. Даже если принять во внимание историю с нагревателями, то это отодвигает время убийства к 22:00, а может, и раньше. А ты знаешь, где был в это время Кисмет? У Эктора Арье, а потом встречался со мной. Хотя Со и не так уж далеко от Шеврез, невозможно за такое короткое время приехать сюда, все расставить по местам и заставить Либерман пережить все ужасы.

— Да вот он дал мне лотерейный билет, а теперь этот билет, оказывается, выиграл две тысячи марок. Нет ли в этом деле какого-нибудь подвоха или шутки со стороны старика?

– Все это только приблизительные рассуждения.

Мобильник Вика зазвонил. Он сжал телефон в ладони. Селина…

Конторщики принялись убеждать его, что подвоха тут нет и что он и в самом деле, по-настоящему, выиграл две тысячи.

– Извини.

Уходя из конторы, Ионни сказал с сомнением:

Он вышел в кухню и ответил на вызов:

– Селина?

— Нет, тут что-нибудь не так.

– Нет.

И, бросив на конторщиков недоверчивый взгляд, добавил:

Это оказалась не жена, а какой-то мужчина.

Это был врач, и говорил он низким, монотонным голосом.

— Все это похоже на шутку, которую разыграл надо мной коммерции советник. Не такой это человек, чтобы отвалить две тысячи простому босяку.

Вик рухнул на колени.

* * *

Прежде чем завыть.

Однако Ионни пришлось поверить. Он получил две тысячи из банка. И тогда он сказал:

49

— Ну, теперь-то каждый поверит.

Понедельник, 7 мая, 12:23

И вот незаметно для себя Ионни почувствовал гордость. Он пошел было в порт, чтобы угостить всю артель. Но время было базарное. Ему вдруг припомнилась недавняя ссора с Лизой-колбасницей. И тогда он пошел не в порт, а на рынок за колбасой.



Селина неподвижно лежала на больничной койке, и лицо ее было бесконечно печально. Неоновые лампы отбрасывали на него резкие блики. Рядом с койкой стоял гинеколог.

Не обращая внимания на высокомерный вид Лизы, он выбрал большой кусок колбасы, бросил его на весы и повелительно спросил:

– Гистеротомия[66] потребовала общего наркоза, – пояснил доктор Сенешаль. – Пройдет немного времени, и она проснется. Мы должны будем ее понаблюдать примерно до четверга… Психолог придет поговорить с вами обоими вечером.

— Сколько с меня?

Со слезами на глазах Вик ласково провел рукой по волосам жены. Потом поднял голову:

Этот кусок стоил марку и десять пенни. Молча взяв колбасу, Ионни небрежным жестом бросил на прилавок ассигнацию в тысячу марок и, как ни в чем не бывало, спокойно стал ожидать сдачи.

– Объясните, пожалуйста, что все-таки произошло.

Сенешаль сказал, что во время исследования случилось непредвиденное осложнение внутри плаценты. Случай редчайший, но осложнение привело к преждевременному разрыву околоплодного пузыря.

Лиза опешила. В первый момент она даже не знала, что и подумать. Но тут она вспомнила разговоры людей о каком-то выигрыше Ионни. И вот теперь она, беспомощная и побежденная, не отрываясь смотрела на эту крупную купюру в тысячу марок.

Совершенно сломленный, Вик погрузился в долгое молчание. В голове звучали слова Стефана Кисмета. Наконец он проговорил:

Но потом, обозленная своим минутным поражением, она сердито сказала Ионни:

– Я хочу, чтобы вы произвели исследование околоплодной жидкости.

— Эка невидаль! Еще нос кверху задрал!

– Но… для чего?

Вик посмотрел врачу прямо в глаза:

Она догадалась, что Ионни из гордости мстит ей за свои прошлые унижения. Но Ионни наслаждался победой со спокойствием философа. Еще больше закипев гневом, Лиза со злобой крикнула ему:

– Я хочу знать, была у моего ребенка трисомия или нет. Я хочу знать, правду мне сказали или нет.

— Да что у тебя других денег нет, что ли?

– Кто сказал? Что за правда?

– Я хочу знать.

Защищенный властью денег, Ионни продолжал сохранять полное спокойствие. Снова достав из кармана другую тысячную купюру, он бросил ее на прилавок, сказав:

Сенешаль окинул его сочувствующим взглядом:

– Назад уже ничего не вернешь. Зачем вам лишние страдания? Эту травму вы с женой должны перенести вместе и как можно скорее о ней забыть. В этом случае часто советуют…

Вик схватил его за руку:

– Пожалуйста, сделайте это! Для меня. Прошу вас…

— В таком случае, может быть, эта будет более подходящая?

Гинеколог помолчал несколько секунд, лицо его посерьезнело, и он ответил:

– Как только получу результаты, я вам позвоню.

Лиза теряла терпение. Негодуя на свое поражение и заносчивость Ионни, она сказала библейским тоном:

Вик поцеловал Селину и задал последний вопрос:

— Не вознесешься на небо из-за своего богатства. Не уедешь далеко на этом.

– Мой… этот ребенок был мальчик или девочка?

И, собираясь идти менять деньги, она высокомерно крикнула, возмущенная спокойствием Ионни:

– Мальчик. Это был мальчик.

— Я и не таких богачей видала, да только они не важничали из-за своих денег. А такие босяки, как ты, и от одной тысчонки становятся хвастунами.

Выйдя из палаты, Вик бросился в туалет и подставил лицо под струю холодной воды. Как же так получилось, почему все произошло так быстро? В каком состоянии проснется Селина? И как теперь она воспримет свою новую жизнь в Париже? А что же делать с приготовленной детской? С коляской, молочными бутылочками, слюнявчиками, пеленками?

Ионни молчал. Ему не хотелось вступать в перебранку из-за такого пустого дела. Деньги возвышали его душу. И он теперь спорил с Лизой окольным путем — своим полным молчанием.

Опустошенный, обессиленный, он вытащил заветный спичечный коробок и посмотрелся в зеркало. К чему держать себя в рамках, соблюдать дисциплину, если любой может вот так взять и умереть где угодно, когда угодно, даже в утробе матери, в самом безопасном и защищенном месте в мире? Зачем лишать себя радостей и мучить воздержанием, если все равно кто-то другой будет решать, жить тебе или умереть? Бывает, что люди курят по три пачки в день и спокойно умирают от старости. А бывает, что молодые, сидя за уроками, погибают от кровоизлияния в мозг. Маленькие дети заживо сгорают во время пожаров. Кто все это решает? И почему?

Лиза побежала менять деньги, но задержалась. А вернувшись, с гневом сказала:

Выйдя в коридор, он достал мобильник и позвонил в Авиньон матери Селины. Та была потрясена.