– Что это? Какие-то юридические документы?
– Нет, это личные дневники и рисунки. Семейные реликвии, передававшиеся по наследству.
Стиг разворачивает листок, не обратив внимания на тетради, и у меня вырывается досадливый вздох. Именно на этом листке нарисовано дерево, на нем головой вниз висит человек. Под его головой находится озерцо, на котором начертано множество неизвестных мне символов.
– Хм-м. Похоже, это Один, – говорит Стиг.
– Кто?
– Верховное божество, самый главный бог из тех, в кого верили викинги. Они поклонялись Одину, Тору, Локи и другим богам. В одном из древнескандинавских мифов Один в поисках знаний вешает сам себя на Мировом дереве, и на поверхности колодца появляются руны.
Я склоняюсь над рисунком:
– А тебе известно, что означают эти символы?
Стиг поворачивается ко мне, на лице его написано удивление:
– Разве ты сама этого не знаешь? Ты же носишь один из них на шее.
Я хватаюсь за висящий на шее серебряный амулет, и у меня перехватывает дыхание. Я не знаю, почему изготовила его в виде трех переплетенных треугольников. Этот узор просто пришел мне в голову, и все.
– Это валькнут, символ Одина, – говорит Стиг. Мои пальцы снова стискивают амулет, а Стиг между тем показывает на остальные символы на рисунке: – Это руны. Ими пользуются, чтобы предсказывать судьбу и колдовать.
Наклонившись над ним, я хватаю еще один свиток и разворачиваю его.
– А как насчет этого? – На рисунке изображена гигантская фигура в мантии с капюшоном, восседающая на троне.
– Наверное, это Хель – властительница подземного мира, царства мертвых. – Стиг видит растерянность и непонимание на моем лице и поясняет: – Христиане украли ее имя и назвали так свою преисподнюю – hell
[5]. Древние скандинавы не верили в дьявола, в их загробном мире не было ни огня, ни горящих в нем людей.
Он хмурит брови, потом добавляет:
– Это темная богиня-мать, в чьи холодные объятия должны прийти мы все. Считается, что после твоей смерти Хель заставляет тебя взглянуть на себя со стороны.
– Что ты имеешь в виду?
– Она заставляет тебя увидеть в себе и хорошее, и дурное. Думаю, для того, чтобы человек смог поучиться на своих собственных ошибках. – Стиг просматривает и другие рисунки, и он явно озадачен. – Это нарисовала твоя бабушка?
Оставив этот вопрос без ответа, я сажусь напротив него и начинаю рыться в листах бумаги.
– А как насчет вот этого? – спрашиваю я, вынимая рисунок того самого дерева и сидящих у его подножия трех женщин. Как и на резном изображении на крышке сундука, они держат в руках шнур, передавая его друг другу, и одна из них зажимает в руке большие ножницы. Я нервно тереблю свой амулет, дергая его, пока Стиг рассматривает рисунок.
– Это Норны, – говорит он.
У меня екает сердце:
– Ты уверен? – Цепочка амулета лопается в моей руке. – Вот черт!
– Ничего страшного. Мы можем его починить. – Прежде чем я успеваю ему помешать, Стиг берет кулон из моей руки. – Нам надо просто…
Я в досаде выхватываю у него амулет.
– Я знаю, что мне надо делать. Ведь я сама изготовила эту штуку!
Стиг откидывается на спинку своего стула. И смотрит на меня с таким видом, словно он привел в дом дворовую кошку и вдруг обнаружил, что у нее блохи. Я поддеваю цепочку кулона ногтем.
– Все дело в этом вот звене… – начинает было он.
– Я не слепая! – огрызаюсь я, потом, чувствуя себя виноватой, бормочу: – Неплохо бы найти какие-то инструменты.
Стиг наклоняется, выдвигает один из ящиков буфета и дает мне извлеченные оттуда инструменты. На сей раз то, что он знает, где что лежит в доме Мормор, вызывает у меня не досаду, а улыбку.
– Спасибо. Прости за резкость. Просто… все это как-то странно.
Стиг пожимает плечами – мол, ничего, бывает – и смотрит, как я вожусь с цепочкой. У меня всегда была твердая рука, но сегодня я явно не в ударе.
– Можно? – Он делает мне знак отдать ему щипчики и кулон.
Я неохотно отдаю их ему и смотрю на его руки, когда он осторожно расстегивает застежку.
– Значит, эти Норны – тоже божества? – спрашиваю я.
Стиг заправляет за ухо упавшую ему на лицо черную прядь и ловко соединяет цепочку, починив серебряное звено.
– Нет. Они старше богов. Это женщины, сплетающие судьбу – они решают, какая у каждого из нас будет жизнь и когда мы умрем.
Так вот что имела в виду Мормор, когда написала, что дар получать сведения, прикасаясь к одежде, находится в скрытом состоянии, пока тебе не являются Норны. Она выразилась фигурально, имея в виду судьбу. У меня вырывается тихий смешок. Как я вообще могла подумать иначе?
– Стало быть, Норны – это выдумка?
Он устремляет на меня вопросительный взгляд.
– Как сказать. Некоторые люди считают, что и Норны, и старые боги вполне себе реальны. У их религии есть название, но сейчас я не могу его вспомнить. – Он роняет цепочку с кулоном на стол и достает из кармана телефон. – Вечно я забываю, что здесь нет Интернета. Если бы доступ был, я мог бы посмотреть ее название, чтобы сказать тебе.
Я пытаюсь надеть кулон обратно на шею, но не могу расцепить застежку.
– Позволь тебе помочь.
Стиг встает и обходит стол. Я поднимаю волосы, чувствуя себя неловко, и он осторожно надевает цепочку мне на шею. Его пальцы легко касаются моей кожи, и по моему телу проходит тепло. Он застегивает кулон, но не двигается с места.
– Значит, все это досталось тебе в наследство? – спрашивает он.
– И не только это, – вздыхаю я.
Стиг снова садится напротив меня и ждет объяснений.
– Мормор каждое утро ухаживала за тем деревом, и она хочет, чтобы то же самое делала и я.
– Ухаживала?
– Это значит «заботилась».
– Я знаю это слово. Но как можно заботиться о дереве? Разве оно не заботится о себе само?
Я беру в руки дневник Карины и листаю его, пока не дохожу до рисунка, на котором изображена женщина, стоящая на коленях в полости ствола дерева. Рядом с ней на земле стоит деревянное ведро.
– Я должна каждое утро брать воду из колодца и поливать ею корни этого дерева внутри самой большой из его полостей.
Стиг берет у меня дневник и пробегает глазами исписанную страницу.
– Но не могла же твоя бабушка действительно верить тому, что говорится здесь, верно?
Я фыркаю, не в силах скрыть своего раздражения:
– Я же не знаю, что здесь говорится!
– Конечно, извини. – Он роняет дневник на стол, как будто с его страниц только что выползло что-то гадкое, бросает взгляд на меня, потом на окно, потом опять на меня. – По мнению того, кто это написал, то дерево, что растет вон там, и есть Иггдрасиль – Мировое дерево.
– То самое, на котором, по твоим словам, висел Один?
Стиг стягивает со своих волос резинку, и его густая черная грива падает ему на плечи.
– Да, дерево, находящееся в центре мироздания. Оно соединяет миры: на его ветвях покоится царство богов, а под корнями лежит подземный мир, царство мертвых. В этом дереве и живут Норны.
У меня начинает раскалываться голова. Верить в судьбу – это одно, но не могла же Мормор действительно считать, что существуют женщины, которые сплетают судьбы и живут в том старом дереве? Стиг листает страницы дневника и читает:
– «Каждый день вороны Одина Хугин и Мунин облетают все девять миров, а затем садятся на его плечи и шепотом рассказывают ему то, что они узнали. Так велика была его жажда знаний, что Один пожертвовал своим глазом, вырвав тот, дабы получить позволение испить из колодца мудрости».
Я чувствую холодок под ложечкой.
– Выходит, у Одина был только один глаз?
Стиг кивает и продолжает читать:
– «Когда Норны не пожелали открыть ему тайны судьбы, он повесился на Мировом дереве. В конце концов он узрел в колодце руны и нашел в них ответы, которые искал». – Я киваю, давая ему понять, чтобы он продолжал. – «А теперь послушайте… В сагах сказана правда – Один воистину висел девять дней и девять ночей. Правда и то, что все это время он не вкушал еды и не пил воды. Но о чем саги умалчивают, так это о том, что тогда его охраняла молодая женщина, искусная в ткачестве. Когда он разрезал веревку, на которой висел, и с криком упал, она отвела его в свою избу, угостила медовым вином и ублажила в своей постели. От этой женщины, Аслауг, и пошла линия земных дочерей…»
– Погоди. Мормор написала мне, что я должна поливать дерево, поскольку какая-то женщина по имени Аслауг дала священную клятву более тысячи лет назад.
Стиг вопросительно смотрит на меня, затем снова устремляет взгляд на дневник:
– Здесь говорится, что из-за того, что на Мировом дереве висел Один, оно начало быстрее гнить, и потому он поручил Аслауг и ее потомкам поливать его водой из колодца, дабы поддерживать в нем жизнь.
Я встаю и подхожу к окну. Под ветром ветви дерева неистово качаются, сейчас оно кажется еще более живым, чем прежде. Конечно же, все это вздор, пустое измышление. Не могу же я в самом деле быть потомком скандинавского бога.
Я пристально смотрю на дерево, пытаясь распутать узел своих мыслей. Прямо на меня летит что-то черное. Я отскакиваю назад, и серный комок врезается в оконное стекло, затем исчезает из виду, оставив на стекле пятно. Я обеими руками вцепляюсь в край кухонного стола, и костяшки моих пальцев белеют.
– Fy faen!
Стиг хватает свое пальто. На мгновение мои ноги прирастают к полу. Затем я поспешно надеваю сапоги и бегу вслед за ним, скользя на ступеньках крыльца.
Тяжело дыша, я пробираюсь в сад Мормор и вижу на снегу черную птицу. Во́рона.
– Это?..
Стиг пожимает плечами:
– Не знаю.
Это тот самый ворон, которого я уже видела прежде, я в этом уверена. Его черные, похожие на бусинки глаза моргают и неотрывно смотрят на меня, закрываются и моргают опять. Опустившись на корточки рядом с ним, я протягиваю к нему руку. Я не знаю, что делать, но я точно должна что-то предпринять.
Он встает на лапы, хлопая крыльями, неуклюже пролетает короткое расстояние, затем снова садится на снег. Быть может, он ранен? Я спешу к нему, но он взлетает, затем садится опять и повторяет все то же самое еще раз. А в конце концов садится на низкую ветку корявого дерева. Он каркает, каркает, его горящие глаза так и буравят меня – и на сей раз я понимаю, что должна делать.
Время на исходе
– Что ты собираешься этим сказать? В каком смысле он хочет, чтобы ты следовала за ним? Ты неважно выглядишь, Марта. Прошу тебя, просто сядь и немного посиди.
Стиг стоит у двери и смотрит, как я копаюсь в шкафчике под мойкой. Я отодвигаю в сторону бутыль с керосином и выгребаю на пол несколько губок. И наконец нахожу необходимое – большое деревянное ведро.
Увидев его, Стиг резко втягивает в себя воздух.
– То, что там сказано про дерево, – это просто сказка. Выдумка.
Не обращая на него внимания, я спускаюсь по ступенькам крыльца и огибаю дом.
Он идет за мной по пятам.
– А тебе не кажется, что ты…
– Что? – огрызаюсь я.
Длинное черное пальто путается вокруг лодыжек, словно ворон, вдруг разучившийся летать. На лице Стига написано недоумение.
– Ну, что ты принимаешь все это чересчур всерьез?
Я продолжаю идти, и ведро бьет меня по ноге.
– А ворон?
Стиг спешит за мной, тяжело дыша.
– С птицами такое случается. Их, бывает, подхватывает порыв ветра, или они сбиваются с пути. То, что этот ворон ударился в окно, вовсе не означает, что его послал Один. И не означает, что ты потомок богов!
Я резко разворачиваюсь, чувствуя внезапно накатившую злость:
– Ты ничего не знаешь ни обо мне, ни о моей семье!
– Я знаю, что ты горюешь по своей бабушке. И знаю, что горе может сводить людей с ума, однако…
– Так я, по-твоему, сумасшедшая? Ты это хочешь сказать? – Я бросаю эти слова, потом поворачиваюсь и иду прочь.
– Nei, vent! Пожалуйста, остановись!
Я решительно иду к дереву. Возможно, все это существует только в моем воображении, но я уверена – ворон хотел мне что-то сказать. Он хотел, чтобы я пошла к дереву. Мне не следовало медлить; надо было сразу же сделать так, как просила Мормор, и полить его.
Стиг кричит:
– Давай пойдем в дом! Здесь же чистый колотун. Ты можешь сделать это и завтра.
Я останавливаюсь и с тяжелым вздохом поворачиваюсь к нему:
– Я точно знаю, что должна сделать это сейчас.
Какое-то время мы стоим, уставившись друг на друга. На его лице я вижу бурю эмоций, так очертания ландшафта изменяют свой вид под влиянием света и тени, когда солнце ненадолго заволакивает туча. Его глаза горят, они опасны. Похожие на бурное море, они могут утащить меня в пучину, если я им это позволю.
Я хмурюсь, желая, чтобы он сказал что-нибудь такое, что даст мне возможность объяснить, но, с другой стороны, как я могу объяснить то, чего не понимаю сама? Наше дыхание белыми облачками висит там, где должны были бы быть слова.
В конце концов он отворачивается от меня, бормоча что-то по-норвежски. Я смотрю, как он, пробираясь сквозь снег, медленно идет к дому. Его плечи сгорблены, как у тех фигур на рисунке. Он исчезает в доме, и одиночество окутывает меня, словно изорванный плащ.
Я гляжу на равнодушное, холодное небо и вздыхаю. Я не стала рассказывать Стигу ни о дневниках из сундука, которые перемещались сами собой, ни о дергающейся кукле, потому что, скорее всего, он бы мне не поверил. Я знаю – он никогда в меня не влюбится, но все равно не хочу, чтобы он думал, будто я схожу с ума.
Судорожно вздохнув, я поворачиваюсь к дереву. Воздух наполняется жужжанием, которое становится громче с каждым моим шагом. Я закрываю рукавом нос, но от этого отвратительный запах не становится слабее. Мормор умерла более недели назад, и с тех пор за деревом никто не ухаживал. Она не упомянула, что будет, если его не поливать, но это наверняка что-то нехорошее.
Я обхожу дерево, спотыкаясь о его выступающие узловатые корни. Колодец невелик, его могли бы, взявшись за руки, окружить всего три человека, но что-то говорит мне, что его глубины бездонны. Я погружаю в воду ведро, с ветки взлетает ворон; его черные крылья хлопают, словно аплодируя. Я смотрю, как он улетает прочь, и в моем мозгу роятся бесчисленные вопросы. Мормор каждый день кормила на своем крыльце ворона и клялась, что к ней прилетает одна и та же птица. Возможно, он наблюдал и за мной.
Ветви дерева сотрясает порыв ветра, и за воротник моей куртки мне на шею стекает талая вода, вызывая дрожь. Я не могу отделаться от мысли о волке. А что, если Олаф все-таки не застрелил его? Я оглядываюсь по сторонам, чувствуя себя легкой добычей.
Жужжание стало громче. Я чувствую – должно случиться что-то дурное. Согнувшись почти вдвое, я вхожу в самую большую полость в дереве. Яма сделалась еще больше. Слишком черная и слишком глубокая, она похожа на глумливо ощерившийся рот. Древесина вокруг нее покрыта глубокими царапинами, как будто в нее пытался забраться какой-то зверь, или же из нее вылезло нечто когтистое. Инстинкт говорит мне, что надо выплеснуть воду в сторону ямы. Закрыв глаза, я представляю себе Мормор – ее длинные светлые волосы, ее озорную улыбку. Это придает сил, которые мне ох как нужны. Жужжание превратилось в рев, такой громкий, что он вызывает боль. Я закрываю уши руками, и ведро с глухим стуком падает на землю. У меня такое чувство, будто яма не хочет, чтобы я подошла ближе.
Стиснув зубы, я хватаю ведро с земли и выплескиваю воду на корни дерева. Раздается шипение, словно я потушила огонь, а затем слышится ужасный звук, будто тысячи душ сделали долгий предсмертный вдох. Что бы могло издать такой звук?
Я бросаюсь вон и, споткнувшись о корень, ничком растягиваюсь в снегу. Вокруг дерева змеится туман и окутывает мое тело. Я с трудом поднимаюсь на ноги, и с ветки резко взлетают два ворона, заставив мое сердце екнуть. Я ищу глазами домик Мормор, но окружающий мир вдруг словно исчезает.
Охваченная смятением, я приваливаюсь к поросшему мхом стволу. Что говорила мне Мормор? Слушай с открытым сердцем. Судорожно сглотнув, я прижимаю ухо к стволу дерева. Время замедляется, и изнутри него до меня доносится нечто, похожее на мерный барабанный бой. Дерево скрипит и стонет, словно внутри него что-то движется. Я затаиваю дыхание и прислушиваюсь. Я уже слышала прежде этот звук…
Кора дерева вдруг лопается, и в мои ноздри ударяют свежие, растительные запахи. Я смотрю, не веря своим глазам, и вижу – из дерева появляется человеческий лоб, затем женское лицо с изящными скулами и острым подбородком. С моргающих, словно просыпающихся к жизни век женщины сыплются мох и земля.
Ее голова с тошнотворным хрустом резко поворачивается ко мне. Не в силах пошевелиться, я вижу, как узловатая шишка на дереве превращается в идеально круглую дыру, внутри которой свернулся бледный червь. Голос женщины звучит, как шелест ветра в оставшихся на дереве мертвых листьях: – Время на исходе, Марта.
Просто уходи – уходи сейчас
Стиг кладет в печь полено на растопку, когда в кухню, шатаясь, вваливаюсь я. Он с удивлением поднимает глаза, когда я бросаюсь к нему. У меня так дрожат ноги, что я едва могу идти.
– Helvete! Что с тобой стряслось?
Мое дыхание стало частым и поверхностным.
– Мормор, – хриплю я. – Позови Мормор. – А потом вспоминаю. И чувствую себя такой безутешной и усталой, что могла бы разрыдаться. Я бессильно падаю на диван и закрываю глаза.
Стиг стоит рядом.
– Что случилось? Ты видела волка?
Я качаю головой:
– Нет. Там была женщина – в дереве. Она сказала…
– У тебя шок, Марта. Тебе надо согреться.
Стиг трясет меня за плечи и настойчиво говорит:
– Давай, тебе надо снять эту мокрую одежду.
Я со стоном пытаюсь расстегнуть молнию моей куртки, но пальцы у меня онемели и стали непослушными Я открываю глаза и вижу, что он склонился надо мной. Его лицо сейчас выглядит каким-то другим, а может быть, я просто впервые разглядела парня как следует. Нижнюю половину его лица покрывает щетина, а верхняя губа стала еще красивее, морщинка на ней углубилась и больше манит к поцелуям. Мои глаза снова закрываются, и я представляю, как его губы прижимаются к моим.
– Марта, очнись!
Стиг дергает мою куртку, расстегивая ее, и вырывает меня из моей сладкой фантазии. Я отворачиваюсь, сгорая со стыда. Конечно же, Стигу вовсе не хочется… Никакому парню не захочется меня поцеловать. Стиг вытягивает мою руку из рукава куртки и пытается меня приподнять. Он так близко, что я чувствую жар от его тела. Если он окажется еще ближе, меня коснется его джемпер. А мне было бы невыносимо узнать, что он сейчас думает обо мне.
– Я не могу этого сделать. Нет, перестань! – кричу я. – Дай мне снять ее самой. Твоя одежда не должна меня касаться!
Стиг вскидывает руки, на лице его написано недоумение.
– Хорошо, хорошо!
Я неуклюже стаскиваю с себя куртку, и она, мокрая, тяжелая, шлепается на пол. Мои шея и грудь странно влажны и холодны, как будто к ним прилипло и нечто худшее, чем просто мокрая ткань. Эта женщина в дереве – Мормор написала, что способность считывать сведения с одежды находится в нас в скрытом состоянии, пока нас не разбудят Норны и не заставят осознать свой дар. Но я же не видела…
Внезапно я вспоминаю. Так вот почему я упала! Я была в саду и услышала, как ссорятся мама и Мормор. Я залезла на корявое дерево, потому что хотела подслушать их спор, и тут из коры показалось лицо. То же самое, которое я видела сейчас. Поэтому-то у меня и разжались руки, и я упала на землю. Это было лицо одной из них? Неужели Норны реальны?
Стиг встает на колени возле моих ног и осторожно стаскивает с меня сапоги, глаза его полны участия и тревоги. Комната ходит ходуном, и у меня начинает кружиться голова.
– Я принесу тебе одеяло. Пока меня не будет, сними брюки.
Я пытаюсь стащить с себя свои мокрые джинсы, но они словно приклеились к ногам. Задыхаясь от усилий, я в конце концов все же ухитряюсь кое-как освободиться от мокрой ткани. Стиг возвращается, неся яркое, пестрое, связанное крючком одеяло и ворох моей одежды, смотрит на мои голые ноги, сглатывает, и лицо его принимает страдальческий вид. Он кладет на диван толстовку и другие джинсы.
– Вот, надень это. А я пока приготовлю тебе горячий кофе.
Я смотрю на свои немускулистые бледные бедра, ненавидя их белизну. Стиг протягивает мне одеяло, и я прикрываюсь им. Бедняга в нерешительности мнется, как будто ему не хочется уходить, но он не знает, что сказать. Наконец он отрывает от меня взгляд и уходит на кухню.
Как только он поворачивается ко мне спиной, я стаскиваю с себя мокрый свитер. От мысли о том, что он может увидеть меня в нижнем белье, я вздрагиваю. Часть меня хочет, чтобы он увидел меня такой, обратил внимание на мое тело. Но тут я опускаю взгляд на свой поношенный бюстгальтер. Все во мне – одно сплошное уродство.
Я надеваю сухую одежду, заворачиваюсь в одеяло и протягиваю руки к огню. Его жар постепенно размораживает мое тело, в пальцах начинает пульсировать боль, а в голове крутятся мысли. Столько ночей я лежала без сна, пытаясь понять, почему одежда говорит со мной, и думала, что, если бы я смогла поговорить с Мормор, я бы это поняла. Но теперь, когда я знаю правду, я чувствую себя загнанной в угол. Я хочу выполнить просьбу Мормор, но мне страшно не хочется опять приближаться к дереву – и тому странному и пугающему существу, которое живет внутри него.
Гэндальф кладет голову мне на колени и смотрит на меня своими грустными все понимающими глазами.
– Ты же знал, что это была плохая идея, ведь верно? – шепчу я. У него дергается глаз. Этот чертов сундук. Мне следовало забить его гвоздями и сесть на первый же рейс в Лондон. Я об этом не просила – не просила ни о чем из того, что на меня свалилось. Время на исходе – что, черт побери, это может значить?
Возвращается Стиг и вкладывает в мои руки чашку дымящегося кофе. Я отхлебываю его, и мое горло обжигает бренди, заставляя меня кашлять. Парень поправляет одеяло на моих плечах.
– Ну как, теперь тебе лучше?
Я киваю, затем дую на свой кофе, чувствуя смущение и растерянность из-за обуревающих меня эмоций. Мне очень нравится чувствовать заботу Стига, но, быть может, это просто проявление дружеских чувств, или же он всего лишь благодарен мне за то, что находится здесь, за то, что у него есть приют. Я украдкой смотрю на его лицо и вижу, что что он глядит на меня изучающим взглядом. При этом на лице его написано точно такое же недоумение, как то, которое испытываю я.
– Ты что, упала в снег? – спрашивает он.
Я допиваю свой кофе и бормочу:
– Да. Нет. Не знаю.
Он берет из моей руки чашку.
– Но что-то ведь случилось. Давай, рассказывай.
Мне хочется рассказать ему все, но с чего начать?
– Ты мне не поверишь, – говорю я.
Он садится рядом со мной и ставит чашку на пол, затем поворачивается ко мне лицом и пристально смотрит в мой зрячий глаз.
– А ты испытай меня.
Я вспоминаю лицо женщины в стволе дерева, и у меня начинают стучать зубы.
– Ты все еще не согрелась. Достаточно на тебя посмотреть. – Стиг растирает мои руки по всей длине, потом пытается прижать меня к себе.
Я отшатываюсь, а потом с тоской уставляюсь на его грудь. Мне так хочется, чтобы он меня обнял, но его джемпер… Я бы не вынесла, если бы почувствовала, что он мне не верит.
Стиг опускает руку, на лице его, если приглядеться, можно увидеть обиду. Я начинаю грызть ноготь, досадуя на саму себя.
– Прости, Стиг, это просто из-за того, что…
Он смотрит на меня с надеждой, но я не знаю, как закончить это предложение. И закрываю рот, боясь заговорить снова, потому что вполне могу не удержаться и заплакать.
Стиг смотрит мне прямо в лицо. Большинство людей, видя мой уродливый глаз, либо пялятся на него, либо отводят взгляд, он же смотрит мне прямо в глаза, даже не моргая. Потом улыбается, и я чувствую трепет в сердце.
– Ты что-то говорила о том, что моя одежда не должна касаться тебя. – Стиг хватает низ своего черного джемпера и подтягивает его к носу. У надетой на нем под джемпером серой толстовки истрепаны края. Он нюхает свое плечо. – От меня что, несет потом? Я уже давненько не стирал ничего из своих вещей.
Я не знаю, плакать мне или смеяться.
– Нет, дело не в этом.
Стиг снова улыбается, демонстрируя прелестные ямочки на щеках. Потом выражение его лица вдруг становится серьезным. Он понижает голос:
– Обещаю тебе, что не буду пытаться брать на себя роль судьи. Так что, что бы это ни было, можешь рассказывать мне смело.
Колупая ногти, я выдавливаю из себя слова:
– Со мной столько всего случилось. И я умею делать кое-какие вещи, странные вещи. И я вижу вещи, не видимые для других.
Стиг отвечает не сразу:
– Ну-у, что ж, понятно. А какие странные вещи?
– Такие странные, что страннее не бывает.
– Страннее странного?
Я чуть заметно киваю, и он заправляет свои длинные волосы себе за уши.
– Это как-то связано с Норнами? Ты говорила что-то такое о женщине в дереве.
По моему лицу скатывается слеза. Стиг обнимает меня, прижимает к себе, и я падаю ему на грудь. Как только моей щеки касается шерсть его джемпера, мое сознание захлестывает поток чувств и воспоминаний. Этот джемпер пропитан угрызениями совести. Стиг винит себя в смерти своего отца. Он позвонил отцу в два часа ночи, заявив, что не может доехать домой после вечеринки, хотя на самом деле ему было кого попросить подвезти его. Просто мать препятствовала их встречам, и Стигу хотелось поговорить с отцом. Когда его отец так и не появился, Стиг пошел домой пешком под дождем, ненавидя всех вокруг. На следующий день к ним в дверь постучалась полиция. Машину его отца нашли на дороге – она всмятку разбилась о фонарный столб.
Стиг строит из себя беззаботного весельчака, но в душе у него столько гнева, печали и ненависти к самому себе. Он шутит, чтобы замаскировать свою боль. Как же я не заметила этого раньше? Он нежно гладит мои волосы, и мне так хочется избавить его от душевных мук. Я заставляю себя отвлечься от эмоций, которые содержит в себе его джемпер, и вдыхаю его аромат: смесь шампуня, древесного дыма и едва различимого запаха пота. Его тело такое теплое, такое надежное, что мне хочется сидеть так вечно.
Тихим шепотом он говорит:
– Расскажи мне все. Я уже достаточно большой и достаточно страшный мальчик, чтобы понять все. Ведь так, кажется, говорят англичане?
– Тебя никак нельзя назвать страшным. – Мое сердце начинает учащенно биться от одного взгляда на него. Келли, бывало, просматривала глянцевые журналы, вырывая из них фотографии парней, а потом делала из них коллаж, чтобы таким образом создать свой идеал мужчины. Я смеялась над этой ее причудой и говорила, что это сродни тому, что делал Франкенштейн, создавший из частей трупов жуткое существо и ожививший его. По правде говоря, мне никогда не нравились опрятные и респектабельные молодые американцы, которых предпочитала она – и я по-прежнему не знаю, нравятся ли мне музыка «хеви метал» и одежда черного цвета; мне просто нравится Стиг. Возможно, если бы он отдавал предпочтение юным танцовщицам из групп поддержки спортивных команд или королевам школьных выпускных балов, я бы смотрела на него по-другому, но ему по душе девушки с пирсингом, в чудной одежде и с татуировками, девушки, не похожие на остальных.
Я прижимаю голову к его груди, желая поделиться с ним всем, что со мной случилось, хотя это и страшит меня.
– Я упала с того корявого дерева за домом несколько месяцев назад. Так я повредила глаз.
Стиг прижимает руку к моей голове, но ничего не говорит. Я продолжаю говорить, боясь, что, если не скажу этого сейчас, то не смогу произнести этих слов никогда:
– Это началось в больнице. Я могу многое узнавать о людях, просто прикасаясь к их одежде, как будто в материал, из которого она была сделана, впечатались их воспоминания и эмоции. – Я сглатываю и добавляю: – Я думала, что Мормор сможет мне это объяснить. Поэтому я и приехала сюда.
Внезапно от джемпера Стига мне передаются и другие чувства – страх и недоверие. Так я и знала!
Он пытается говорить спокойным, ровным тоном:
– Стало быть, ты полагаешь, что написанное в тех дневниках – правда?
Я уже не могу остановиться. Раз он и так считает, что я не в своем уме, то что мне терять? К тому же если я кому-то этого не расскажу, то просто лопну.
– Я только что видела в стволе дерева женское лицо. Думаю, это была одна из Норн. – Я опускаю взгляд на руки, чувствуя себя паршиво из-за своих безумных слов.
Стиг отвечает осторожно: – Возможно, этому есть и другое объяснение. Люди, страдающие от гипотермии, иногда видят то, чего нет. Если ты упала в снег, быть может, это холод вызвал у тебя…
Я вырываю руку из его руки. Стиг тянется, чтобы схватить ее снова, и рукав его джемпера скользит по моему предплечью. И тут же меня накрывает новая волна острого чувства вины. Стиг разозлился на своего отца, а потом, когда оказалось, что тот погиб, испытытал чувство вины из-за того, что был на него зол. Он бы все отдал, только бы поговорить с отцом еще раз.
Я, не раздумывая, говорю:
– Знаешь, не казни себя за то, что той ночью позвонил отцу. Твоя мать всячески мешала вам видеться, и тебе просто хотелось провести с ним какое-то время. Ты не мог знать, что он врежется в фонарный столб.
Стиг вскакивает на ноги, глаза у него круглые от изумления:
– Откуда ты… Я же никогда тебе этого не говорил!
Я снимаю с рукава приставшую нитку. Мне было необходимо сделать так, чтобы он поверил, но что, если тем самым я сделала только хуже?
– Марта?
Я молча показываю на его джемпер.
– Ты узнала все это, просто касаясь моей одежды?
– Я не собиралась этого делать, но когда ты притянул меня к себе…
Стиг прижимает руку к голове.
– Когда ты сказала… Я не знал. Я хочу сказать, что это же потрясающе! – Он садится на подлокотник дивана. – А что еще тебе известно?
– Только то, как ты себя казнишь. Вероятно, я уловила бы и другие твои эмоции, если бы просидела, касаясь твоего джемпера, дольше. Он на семьдесят процентов состоит из шерсти, а на тридцать – из кашемира. Чтобы узнать больше фактов, мне надо было бы коснуться хлопка.
Стиг опускает взгляд на свои джинсы.
– Погоди, ты хочешь сказать, что получаешь информацию от разных видов материала? И мои джинсы могли бы сказать тебе что-то, отличающеся от того, что рассказал джемпер?
Я киваю.
Он качает головой и начинает расстегивать пуговицы на джинсах, так что становится виден верх черных матерчатых трусов. Я ошарашенно моргаю.
– Тогда, если мне захочется утаить от тебя какой-то секрет, лучше будет раздеться догола! – Он смеется, потом застегивает свои джинсы обратно. – Нет, серьезно, это же потрясающе. Это просто отпад.
Он снимает один из своих черных носков и потряхивает им в воздухе передо мной:
– Вот, попробуй вот это!
Я отталкиваю его руку:
– Нет уж, спасибо!
Он нюхает носок и морщит нос:
– Я бы не удивился, если бы он и впрямь заговорил!
Я никогда не думала, что буду над этим смеяться, но внезапно мне становится так смешно. Балансируя на подлокотнике дивана, Стиг пытается надеть носок обратно на свою ногу. Он так хохочет, что чуть не сваливается на пол.
Потом замолкает, смотрит на меня большими глазами, и его голос становится серьезным:
– Если в дневниках написана правда и ты – потомок Одина, то вот это да! Ведь Один самый могущественный из богов, он верховный бог! Кто знает, что еще ты можешь делать?
В моей душе загорается маленькая искорка воодушевления. Наверное, если бы я обладала частью его силы, это и впрямь было бы потрясающе.
Стиг ухмыляется:
– Ты должна рассказать мне все! Речь идет только об одежде, или ты в состоянии считать информацию с обивки этого дивана, поскольку я на ней сидел?
– Нет, сведения мне дает только одежда. Я не знаю почему. Возможно, это как-то связано с предназначением, поскольку ее изготавливают так, чтобы она нам подходила, а может быть, причина в другом.
– Ты хочешь сказать, что одежда выражает нашу внутреннюю суть?
Не успеваю я ответить, как он начинает задавать новые вопросы: – Мне нужно знать – мои джинсы злятся на меня, поскольку я недостаточно часто их стираю? А моя рубашка – она сердится из-за того, что я не всегда ее глажу?
Я качаю головой и хихикаю:
– Это работает вовсе не так!
Стиг делает вид, будто хочет стукнуть меня.
– А должно бы!
В кармане моих джинсов начинает вибрировать телефон. Проводя пальцем по экрану, я все еще смеюсь. Двадцать пропущенных звонков и восемь эсэмэс. Мое сердце начинает колотиться как бешеное. Большинство звонков и эсэмэс от мамы, некоторые от Келли и от папы.
Стиг смотрит на меня:
– Что-то не так?
– Еще не знаю.
Я читаю самые последние сообщения.
Папа: Дорогая, позвони мне, это важно.
Мама: Где ты? Я знаю, что ты не у папы. Перезвони мне как можно скорее.
Келли: Прости!!!!! Твоя мама так за тебя испугалась, что ей стало плохо. Что-то вроде панической атаки. Мне пришлось ей все рассказать. Пожалуйста, не сердись!!
Я чувствую стеснение в груди. Мама знает, что я тут. И знает, что я ей солгала. Я закусываю губу, беспокоясь о том, что она может мне теперь сказать. Я читаю самое последнее сообщение, и у меня падает сердце.
Мама: Я не хочу тебя пугать, но ты должна покинуть дом Мормор. Я вылетаю первым же рейсом, на который смогу купить билет. Иди в дом Олафа. Или куда-то еще – хоть куда-нибудь. Просто уходи – уходи СЕЙЧАС.
Темная фигура на земле
– Это мама. Она знает, что я здесь. Она говорит, что надо срочно уходить из дома. – Я показываю Стигу свой телефон.
– Что? Почему? – Он прокручивает полученные мною эсэмэс. – Она отправила это сообщение пару часов назад. Даже если она сядет на первый же рейс…
У меня перехватывает горло.
– Последний паром на Шебну уходит в пять пятнадцать.
Я еще раз перечитываю эсэмэс и чувствую гнев, но к нему примешивается что-то еще – бессильная тупая боль. Мне ее недостает. Когда я была маленькой, достаточно было просто поцарапать коленку – и тут же прибегала мама. Несмотря ни на что, я знаю: она меня любит и готова на все, чтобы защитить, – я почувствовала это, когда дотронулась в больнице до ее пиджака. Жаль, что ее нет сейчас со мной. Хорошо бы, чтобы она была здесь, охраняла меня от напастей.
Стиг подходит к окну и смотрит в него.
– Почему она хочет, чтобы мы покинули дом? Ты говорила ей, что видела лицо в стволе дерева?
– Нет. Но может быть, она что-то знает?
Лицо Стига бледно.
– А дом Олафа далеко?
– В двух или трех милях отсюда. Через лес туда идет тропинка, так что, если мы выйдем, пока еще светло, я смогу найти дорогу к их дому без труда.
– А ближе никакого жилья нет?
Я качаю головой и сглатываю, чувствуя, что у меня вдруг пересохло во рту. С тех пор как вчера вечером раздался ружейный выстрел, мы больше не слышали воя, но что, если Олаф все-таки не сумел застрелить того волка?
Стиг натягивает ботинки.
– По-моему, я видел в сарае снегоступы.
Потолочный светильник на кухне гудит, потом начинает мерцать и гаснет. Стиг смотрит на него, потом переводит взгляд на меня. В его голосе звучит страх:
– Думаю, нам и правда нужно уходить, Марта.
Я оглядываю комнату, и от смутного ужаса меня мороз продирает по коже. С тех пор как я, стоя на крыльце, увидела влетающие в дом тени, меня не покидает чувство, что в доме кроме нас есть что-то еще. Когда колесо прялки вдруг завертелось само собой, Стиг здорово испугался. Возможно, он тоже испытывает это чувство – чувство, что за нами кто-то следит.
Я закусываю губу. Мне хочется убраться из этого места, но, с другой стороны, я не знаю, стоит ли нам рисковать, отходя от дома. Электричество здесь часто сбоит – и это вовсе не обязательно что-то значит, к тому же светильник в гостиной как горел, так и горит.
Я беру телефон.
– Давай я сначала позвоню маме, ладно?
Стиг кивает и берет в руки свое пальто, пока я набираю ее номер. Затаив дыхание, я жду. Она начинает говорить, но я рано радуюсь – это просто запись, в которой она просит оставить сообщение.
– Мама, это я. Я в домике Мормор. Она умерла, но ведь ты уже и так это знаешь. Почему ты мне не сказала? – Мой голос дрожит. – Тебе надо приехать как можно скорее – что-то случилось с деревом. Я теперь могу видеть кое-что необычное и… Мама, почему нам надо уйти? – Я слышу, как Стиг раз за разом щелкает выключателем, пытаясь включить свет в кухне, и бросаю взгляд на него. – Я здесь не одна. Мы сейчас пойдем к Олафу и Ише, пока еще не стемнело. Мама, пожалуйста, поторопись. Мне страшно!
Телефон издает короткий писк, и электронный голос спрашивает, не хочу ли я записать свое сообщение еще раз. Я отключаюсь и, вздохнув, кладу телефон обратно в карман.
– Стиг, возможно, нам лучше бы было остаться. Мы не знаем, почему она отправила это эсэмэс. Если бы она знала про волка, наверное, не захотела бы, чтобы мы выходили из дома.
Он хмурится:
– Вчера вечером мы слышали только один выстрел. Значит, Олаф, видимо, попал в него сразу, иначе он бы выстрелил еще раз. – Стиг замолкает, потом добавляет: – Волк нападает на людей, только если он голоден, а в здешней округе полно овец, которых он может задрать и съесть.