Вульф Дорн

Шепот волка

Оригинальное название: Die Nacht gehört den Wölfen

Text copyright © 2015 by Wulf Dorn (www.wulfdorn.net), represented by AVA international GmbH, Germany (www.ava-international.de)

Originally published 2015 by cbt Verlag, Munich, Germany

Cover design by semper smile Werbeagentur



© ООО «Клевер-Медиа-Групп», 2019

* * *

Памяти Рода Серлинга Надеюсь, что мы встретимся когда-нибудь в Сумеречной зоне
И для Аниты – всегда для тебя!
Волк – это не всегда волк. Итальянская поговорка
Однажды, в солнечный июньский день, девочка и мальчик, оба лет

пяти, стояли у садовой ограды и наблюдали за соседской кошкой, поймавшей птичку. Кошка прижала добычу к земле и некоторое время играла с ней. Наконец откусила птице голову. Девочка с отвращением отвернулась и схватила мальчика за руку.

– Знаешь что, – сказала она, – они нам соврали.

Мальчик вопросительно взглянул на нее:

– Соврали? Кто?

– Взрослые. Они нам врут. Рассказывают нам сказки, где все неправда.

Она указала на кошку, в два счета проглотившую добычу и теперь удалявшуюся с довольным видом. Только оторванное крыло да горстка окровавленных перьев остались на траве.

– Если поймать кошку и разрезать ей живот, птичка оттуда явно не вылетит. Потому что она умерла.

Мальчик задумался о сказке, которую мать читала ему накануне вечером.

– Точно. Так случилось бы и с Красной Шапочкой и с ее бабушкой, если бы волк действительно их съел.

Девочка согласно кивнула:

– Да. У волка зубы еще острее, чем у кошки. Выходит, сказка – это ложь, и твоя мама нас обманула.

– Или она имела в виду что-то другое, – возразил мальчик. – Сказки рассказывают, когда хотят чему-то научить.

– Ты думаешь?

– Да, так сказал мой папа.

Девочка задумалась, не отрывая взгляда от печальной кучки перьев.

– Тогда волк, возможно, на самом деле вовсе не волк, – сказала она наконец. – Может, он означает что-то совсем другое?

Мальчик пожал плечами:

– Может, и так. Но что?

– Волк злой, – предположила девочка. – Может, это означает, что и Красная Шапочка сделала что-то злое. И за то, что она была злой, ее наказали – съели, как птичку.

С этим мальчик не мог согласиться.

– Но бабушка-то ничего плохого не делала! Почему же тогда ее тоже наказали и съели?

– Так получилось, – сказала девочка. – Красная Шапочка поверила волку и сделала что-то плохое, поэтому бабушка тоже пострадала.

– Что-то плохое, – машинально повторил мальчик.

– Зло повсюду, – сказала девочка. – Мой папа всегда так говорит. Об этом надо помнить.

Мальчик наморщил лоб:

– Но как быть с охотником? Если волк – зло, кто тогда охотник?

– Не знаю. – Девочка потянула мальчика за руку. – Пойдем, мне скучно. Давай еще поиграем!

Дети убежали обратно на террасу, и вскоре и кошка, и птица, и сказка были забыты. Потом ветер унес остатки перьев. Только сильно приглядевшись, можно было различить следы крови на траве.

Часть первая

Жуткие видения

Здесь, в темноте, оно приходит. Здесь, в темноте, оно приходит за мной. Здесь, в темноте, я пропал. Гэри Ньюман
1

Ничто в мире не вечно, уверенность – иллюзия. Такое открытие сделал Симон Штроде однажды в мартовскую субботу. Это длилось всего мгновение, но с тех пор жизнь его изменилась навсегда.

В одну секунду все, что было для него любимо и дорого, у него отняли, причем без предупреждения.

Между тем та роковая суббота начиналась как всякая другая. После завтрака он немного позанимался, готовясь к сочинению по английскому, назначенному на понедельник, полазил в чате новой компьютерной игры и стал слушать музыку, пока мама не кликнула его к обеду. Все шло как всегда, но вечер этого дня превратил его в худший день в жизни Симона.

Теперь, лежа в городской клинике Фаленберга и разглядывая тени на потолке палаты, он пришел к еще одному выводу. Эта мысль вертелась у него в голове, словно черная птица, никак не желавшая улетать. «Почему я выжил?»

2

Около половины второго они наконец-то выехали. Отец Симона перед тем должен был захватить подарочную корзину для тети Тилии и, как всегда, недооценил транспортный поток в центре города. Обычно Ларс Штроде пользовался общественным транспортом, что экономило массу времени, но корзина была слишком громоздкая и тяжелая, чтобы тащить ее через весь город.

Когда они с большим опозданием выехали к тете Тилии на празднование ее дня рождения, перевязанная красным бантом корзина торчала в багажнике «Форда-Комби» неуклюжим монстром. Сквозь шуршащий целлофан Симон мог разглядеть винные бутылки, коробка шоколадных конфет, деликатесы из итальянского магазина, постоянным клиентом которого был его отец, и болтающуюся сбоку бляху с надписью «50».

«Тилии неделю можно не ходить в магазин за продуктами», – подумал Симон. Однако он сомневался, что тетю обрадует такой подарок на пятидесятилетие. Такое дарят только действительно пожилым людям и лишь тогда, когда ничего другого не приходит в голову. Никогда еще его отец не был так бездарен по части выбора подарка. Мама высказалась по этому поводу: все-таки Тилия приходилась ей сестрой.

Обычно Симон уклонялся от семейных торжеств как только мог, но для Тилии он делал исключение. Во-первых, потому что действительно ее любил, а во-вторых, потому что тетя пекла замечательные пироги. За это он готов был стерпеть настырные попытки общения вроде «Как ты сильно вырос!», «Как у тебя дела в школе?» или «У тебя уже появилась подружка?», пропуская их мимо ушей. К тому же они встретятся с братом Майком. Симон заранее радовался этой встрече.

Два года назад Майк переехал в Фаленберг, и Симон скучал по нему. Иметь взрослого брата, старше тебя на шесть лет, – это по-настоящему прикольно! Майк ходил с Симоном на футбол и брал его с собой в кино – Симону иногда удавалось даже проскользнуть с ним за компанию на «фильмы для взрослых». Главное, наличие брата вынуждало школьных товарищей Симона относиться к нему с уважением. Ведь он был… не таким, как они.

Стоило Майку уехать, как проблемы с одноклассниками возобновились. То, что они обзывали Симона «хиляком», «недоделком» и «жертвой», было еще самое безобидное. Хуже всего были стычки с Ронни, грубым амбалом из класса Симона; будучи второгодником, Ронни был на год старше одноклассников. От него Симон старался держаться подальше. Казалось, для Ронни нет на свете ничего приятнее, чем унижать его.

Симон прекрасно успевал, был одним из первых учеников в классе, однако на физкультуре из-за субтильного телосложения оставался «лузером». Для типов вроде Ронни он представлял идеальную жертву.

Однажды Ронни и двое его корешей набросились на Симона в школьном туалете. Они сорвали с его плеч рюкзак, прижали Симона к полу и вытряхнули содержимое рюкзака ему на спину. Затем Ронни схватил завтрак Симона, обмакнул бутерброд в писсуар и заставил мальчика его съесть. Разумеется, Симон сопротивлялся, но здоровяк Ронни оседлал его сверху и стащил с него брюки до лодыжек. Симон закричал, но никто не пришел ему на помощь. Хулиганы отстали только тогда, когда Симона вырвало, – на кафель пола вывалился мокрый кусок проглоченного хлеба. Гогоча, мальчишки убежали, а он так и остался лежать на полу – со спущенными брюками, посреди разбросанных книжек и тетрадей.

Симон не решился рассказать об инциденте ни родителям, ни учителям. Так было бы еще хуже – в этом он не сомневался. Он просто замкнулся в мире книг и компьютерных игр, а своих мучителей избегал, едва завидев их. Даже Майку он ничего не рассказал. Симону не хотелось, чтобы брат думал, будто он не может обойтись без него. Симон мечтал, чтобы старший брат им гордился. Кроме прочего, в тот день не приходилось рассчитывать на встречу с Майком.

Он нетерпеливо ерзал в кресле, играя в «Crissy Road» раунд за раундом. Это стоило ему кучу нервов. С большим трудом ему удалось провести курицу через довольно длинный участок улицы. Эта тупица была слишком медлительна и скоро снова угодила под колеса. Игра казалась ему глуповатой, однако отвлекала во время долгой поездки.

Чем дольше они ехали, тем чаще Симон бросал взгляд на часы своего мобильника. Ему казалось, что в дороге они уже целую вечность. На автобане они попадали в одну пробку за другой, а когда свернули на Фаленберг, по радио сообщили об аварии с грузовиком. Диктор советовал водителям объезжать автобан, где скопилась пробка в 15 километров длиной.

Ларс Штроде предложил свернуть на проселочную дорогу, и Симон подумал: «Только этих чертовых грузовиков нам не хватало! Так мы никогда не доберемся». Сейчас, когда воспоминание об этой минуте преследовало его во сне снова и снова, он мечтал о том, как хорошо было бы не сворачивать со скоростной трассы. Останься они стоять в той гигантской пробке, сколько бы это ни продолжалось, – они все равно бы доехали.

Разумеется, от таких мыслей не было никакого проку, Симон это понимал. Прошлое не исправишь. Но все же… Иногда мечты – единственное, что нам остается.

3

Вскоре они оказались в тех местах, где Симону раньше бывать не приходилось. Время от времени он бросал взгляд в окно, за которым чередовались поля зерновых и участки леса. Тут и там попадались небольшие поселки – всего лишь пара домов, маленькая гостиница и церковь. Изредка мелькали супермаркет или автозаправка.

Аккумулятор телефона почти сел. Мальчик вздохнул. Устаревшую модель давно следовало заменить. Он дождаться не мог, когда ему на шестнадцатилетие подарят новый смартфон.

Поскольку им оставался еще довольно большой отрезок пути, Симон надеялся, что аккумулятор продержится еще какое-то время. Ситуация вдруг выправилась, курица выдержала испытание, и Симон заработал почти 400 очков. Возможно, он сумеет побить собственный рекорд и заработать 500 очков!

В этот самый момент родители, Ларс и Мария Шредер, неожиданно вскрикнули в один голос, будто увидев нечто ужасное. Нечто, что Симон не мог видеть, поскольку все случилось в мгновение ока. Взвизгнули тормоза. Машину развернуло. Все вокруг завертелось. На какие-то доли секунды Симон увидел обрыв рядом с проселочной дорогой. Машина, скатившись по склону, перевернулась, потом еще раз, еще и еще. Низ стал верхом, верх – низом, затем все наоборот… К этому прибавился оглушительный грохот и скрежет, будто великан колотил по автомобилю кулаком.

Симона вертело в салоне, словно белье в барабане стиральной машины. В панике он вцепился в спинку переднего сиденья, но тут же снова выпустил ее, а вокруг скрежетал металл и с хрустом разлеталось битое стекло. Хотя все это продлилось лишь секунды, ему показалось, что падению не будет конца. Ремень безопасности болезненно прижал его к сиденью.

Вокруг летали предметы. Подарочная корзина, винные бутылки, коробка шоколадных конфет, консервы, палка салями, жакет, шариковая ручка, солнечные очки… Что-то ударило Симона в щеку, маленькое и твердое, и в этот безумный момент он подумал о своем телефоне. Затем последовал удар, внезапный и сильный, и мальчик потерял сознание.

4

Он понятия не имел, сколько пробыл без чувств. Несколько секунд, или несколько минут, или дольше. Когда мальчик очнулся, голова раскалывалась от дикой боли. Хотя он полностью пришел в себя, соображал с трудом. Симон не мог открыть глаза из-за опухших век. Вообще, все его тело раздулось, как воздушный шар. Кроме того, страшно давило в ушах. Казалось, будто он слышит бесконечный вой сирены сквозь толстый слой воды.

Не хватало воздуха, ремень безопасности врезался в грудь, как проволока, болезненно придавив правую сторону шеи, не позволяя и шевельнуться. Голова все еще кружилась, так как кровь застоялась в мозгу. Когда он, сглотнув, заставил себя сконцентрироваться на одной точке, чтобы побороть головокружение, глаза зафиксировали нечто странное: его руки свисали вперед и касались потолка салона. Между руками лежала пачка карамелек, которые мама передала ему во время поездки.

Вроде он должен лежать на коврике для ног, недоумевал Симон. Прошло какое-то время, прежде чем он осознал, что висит вниз головой. Пахло бензином. Симона охватила паника.

«Выбраться! Срочно выбраться наружу!»

5

«Потом я снова потерял сознание. Не знаю, надолго ли». Как всегда во время рассказа о несчастном случае, Симон чувствовал стеснение в груди. Будто он все еще висел вниз головой в салоне перевернутого автомобиля и ему не хватало воздуха. «Следующее, что помню, – я лежу на лесной дороге. Сирена все еще воет. Вой не прекращается. Не помню, как выбрался из машины. Я полз на четвереньках по асфальту, и все тело горело от боли. Позади трещало пламя. Я не мог повернуться, у меня бы это просто не получилось. Мои мама и папа… они… они… думаю, они остались в машине!»

Он сглотнул, не в силах продолжать. Каждый раз происходило одно и то же. Он каждую ночь видел это во сне, и эти сны не прекращались. Но хуже всего было, когда приходилось рассказывать о катастрофе. При каждой беседе в этом месте доктор Форстнер делал паузу. За это Симон был ему благодарен. Он попытался успокоиться и взять себя в руки, взглянул в окно и инстинктивно почесал шрамы на правом запястье. Они почти зажили и давно перестали зудеть, но это вошло у него в привычку. Осознав, что чешет их, мальчик усилием воли убрал руку.

Приемный кабинет находился на третьем этаже стационара детской и юношеской психиатрической клиники. В этот жаркий и душный августовский день Симон бросил взгляд на больничный парк. Между корпусами виднелись деревья, клумбы с цветами, кустарник – все как в обычном городском парке. Только этот парк был больничный. В последние пять месяцев Симон часто в нем гулял. Недалеко отсюда проходила трасса на Фаленберг – место, которому суждено было изменить жизнь Симона навсегда.

Некоторое время он бездумно созерцал вертолет, паривший над лесом, как гигантская стрекоза, – будто пилот пытался что-то разглядеть внизу. Солнце отражалось в стеклах кабины. И в какой-то миг Симону показалось, что он прочитал на зеленой лаковой поверхности надпись «ПОЛИЦИЯ». Он спросил себя, а прилетал ли на место аварии спасательный вертолет, но так и не смог вспомнить. Он вообще многого не помнил. Например, как выбрался из машины.

– Эти провалы в памяти, – он взглянул на доктора Форстнера, – вы говорили, они из-за пережитого шока, правда?

Доктор Форстнер кивнул. Это был стройный темноволосый мужчина с добрыми, внимательными глазами, пристально наблюдавшими за Симоном. Симону он нравился прежде всего потому, что ничем не походил на психиатра. В фильмах в роли психиатра обычно выступал пожилой мужчина в белом халате, в очках с толстыми стеклами и с взлохмаченной, как у Эйнштейна, головой. Но доктор Форстнер был не таким: он представлялся мальчику другом, готовым к пониманию и сочувствию. Он выглядел моложе своих лет и чем-то напоминал Симону Майка. «Только вот Майку ни за что не усидеть долго в кресле», – подумал он. Да и по характеру психиатр и старший брат Симона в корне отличались друг от друга.

– Да, дело в шоке, – подтвердил доктор Форстнер, – и в сотрясении мозга, которое ты получил. Эти провалы в памяти объясняются ретроградной амнезией. Не беспокойся на этот счет. Ты хорошенько отдохнешь и выздоровеешь.

– Наверное. – Симон вздохнул. – Но что делать с моими кошмарами? Кончатся они когда-нибудь?

– Разумеется. Не сразу и не навсегда, но они будут случаться реже. Кроме того, не забывай, о чем я тебе говорил: кошмары имеют и свою положительную сторону, у них есть цель. Они «чистильщики» в твоей голове – они, можно сказать, занимаются гигиеной души, и тебе это помогает преодолеть то, что ты пережил. Запасись терпением, хотя иногда тебе будет непросто.

Симон снова посмотрел в окно. Вертолет уменьшился в размерах и завис над лесом уже в другой точке.

– А что с этой дверью? – спросил он о самой бессмысленной части своих кошмаров.

Доктор Форстнер наклонился к нему:

– Ты все еще видишь ее во сне?

– Да, она всегда появляется под конец сна. Она стоит посреди дороги в лесу и никак не хочет открываться. Это признак безумия или как?

– Нет, вовсе нет, – с улыбкой успокоил его доктор Форстнер. – Не все, что мы видим во сне, подлежит толкованию. Даже если снятся реальные события, как в твоем случае. Конечно, твоя дверь может быть символом утраченных воспоминаний, но, возможно, это всего-навсего дверь, стоящая на лесной дороге.

– Вы вправду так думаете?

Доктор Форстнер кивнул ему и указал на иллюстрированный календарь, висевший на другом конце комнаты над его письменным столом. В этом месяце там были изображены два остроухих слона на длинных, как у аистов, ногах и с диковинными башенками на спинах.

– Вероятно, Сальвадору Дали снились такие слоны, – сказал психиатр, с улыбкой потирая руки. – А также пылающие жирафы, выдвижные ящики в человеческом теле или расплавленные циферблаты часов. Эти сны сделали его знаменитым. Но никому в голову не приходит объявить его сумасшедшим, разве что вызывающе эксцентричным. Кто запрещает тебе видеть во сне дверь в лесу и почему это непременно должно быть признаком ненормальности?

Когда кто-то сравнивал Симона с этим сумасбродным художником, мальчик пытался выдавить из себя улыбку. Прежде он знал только одну картину Дали – с расплывшимися часами. О ней говорили на занятиях по изобразительному искусству. Даже узнав, что это полотно – яркий пример стиля сюрреализм, Симон считал, что надо быть все же чуточку спятившим, чтобы создавать произведения подобного рода. Но мальчик, понимая, что доктор Форстнер действует из самых лучших побуждений, решил оставить комментарий при себе.

– Может, ты сам когда-нибудь попробуешь заниматься живописью? – предположил доктор Форстнер.

В ответ Симон лишь усмехнулся:

– Лучше не надо. – Он вспомнил своего арт-терапевта, всегда с интересом рассматривавшего его рисунки, но не умевшего скрывать досаду по поводу отсутствия у автора таланта. – Тогда у доктора Грюнберга появится еще больше седых волос.

Доктор Форстнер засмеялся.

– Юмор к тебе возвращается, это хорошо! – Доктор взглянул на часы. – Смотри-ка, наша встреча подходит к концу, не стоит томить ожиданием твою тетю, потому нам остается только пожелать друг другу всего хорошего на будущее.

Они коротко, но крепко обнялись. Симон никогда не думал, что ему будет так нелегко выписываться из больницы. Будто прочитав его мысли, доктор Форстнер напомнил, что в случае необходимости Симон всегда может прийти на амбулаторный прием. Сам доктор Форстнер три ближайших недели будет в отпуске, но доктор Грюнберг всегда к услугам Симона, если потребуется помощь или ему просто захочется с кем-то поговорить.

Нет уж, решил Симон, лучше дождаться возвращения доктора Форстнера. С доктором Грюнбергом общение было куда менее приятным. Психотерапевт всегда смотрел на него так, будто не доверял ему. Отчего Симон в глубине души чувствовал себя психически ненормальным.

– А что касается самых жутких кошмаров, – добавил доктор Форстнер, когда они выходили из кабинета, – чем меньше ты будешь придавать им значения, тем скорее они прекратятся. Позволь бригаде уборщиков навести порядок в твоей голове. Дай им немного времени, и все твои кошмары исчезнут.

Симону очень хотелось в это верить.

6

Ему потребовалось не больше пяти минут, чтобы собрать больничные пожитки. С момента катастрофы у Симона было при себе только самое необходимое: зубная щетка и паста, гель для душа, пара джинсов, пара футболок, нижнее белье – и все. Он сложил вещи в спортивную сумку, которую принесла ему Тилия, сунул туда же книгу под названием «Не переживай об этом, любимая» – также подарок тетушки – и застегнул молнию.

Прежде чем покинуть комнату, пять месяцев служившую ему домом, Симон еще раз взглянул на Леннарда. Как обычно, его сосед по палате сидел на своей кровати, смотрел в пустоту, очень громко слушая музыку через огромные наушники. Вероятно, чтобы заглушить голоса в голове.

Леннарду было восемнадцать, но со своими длинными дредами и подстриженной бородкой он выглядел лет на двадцать с лишним. Около двух лет назад он бросил учиться на пекаря, чтобы присоединиться к группе бродячих рок-музыкантов и играть на ударных. Однако стать музыкантом ему так и не довелось. Вместо музыки Леннард начал эксперименты с наркотиками, что обернулось легкой формой шизофрении. Так он стал членом «Почетного клуба чокнутых», по его собственному выражению. Он видел то, чего в реальности не было, и слышал хор голосов, которые, кроме него, не слышал никто.

«Это не какие-то чужие голоса, а голоса моих умерших родственников», – утверждал он. Его дядя, бабушка и дедушка, его отец, погибший от несчастного случая на стройке, – все они постоянно говорили с ним. Леннард создал теорию, что после смерти человек не попадает на небо или куда-то там еще, а продолжает жить в головах людей, которым был особенно дорог. В каком-то роде Симон был с ним согласен, хотя его временами и раздражало, когда посреди ночи сосед начинал дискутировать с мертвыми.

Симон провел ладонью перед лицом Леннарда, чтобы заставить его обратить на себя внимание. Прошло несколько секунд, прежде чем тот его заметил.

– Значит, сваливаешь? – сказал Леннард громко и снял наушники. – Они тебя наконец выписывают?

– Да, теперь палата принадлежит тебе одному.

– Не говори глупостей, дружище, – сказал Леннард, с улыбкой заговорщика потирая виски. – Я никогда не бываю один, ты же знаешь. Иногда их болтовня раздражает, но в целом это приятное чувство. Там, внутри, всегда есть кто-нибудь, хотя на самом деле никого нет. Быть фриком – это что-то.

– Да, в этом что-то есть, – согласился Симон, размышляя обо всех странных вещах, с которыми столкнулся в больнице.

Хотя у него остались Майк и Тилия, его не отпускало чувство внутренней пустоты и одиночества. Он не мог осознать, что у него больше нет ни дома, ни родителей, и, в отличие от Леннарда, он не слышал ничьих голосов. Где бы сейчас ни находились мама с папой, они были не с ним.

– Ну, не смотри так печально. – Леннард дружески ткнул его кулаком в плечо. – Думай о себе всегда, что ты особенный. У тебя есть почетное членство в нашем клубе. – Его улыбка стала шире, и он протянул Симону руку. – Что ж, старик, дай пять!

Симон ответил на улыбку Леннарда, и они обнялись. Леннард пожелал ему всего хорошего – от лица всех обитателей его головы. Затем снова надел наушники и погрузился в вымышленный мир, которому Симон завидовал.

Симон, взяв сумку, вышел из палаты. В конце коридора он заметил Тилию. Она стояла у входа и беседовала с сестрой Марион. Эта сестра была одной из самых полных женщин, каких Симон когда-либо видел. Рядом с ней тетя казалась былинкой. Такая же худощавая и высокая, как и отец Симона, с такими же угловатыми чертами лица. Увидев племянника, она приветливо улыбнулась и окликнула его по имени.

Пути назад не было. В этот момент Симон полностью осознал, что теперь его ждет совершенно новая жизнь. Ему хотелось вернуться назад, к Леннарду, и побеседовать с ним о рок-музыке или о последних новостях из мира мертвецов. Мысль о том, что ему предстоит, выйдя из-под защиты клиники, шагнуть в неизвестное будущее, тревожила его. Нет, не совсем так. Не тревожила. Она вызывала у него смертельный, заячий страх.

7

– Тебе обязательно надо больше кушать, – заметила Тилия, когда они покидали клинику. – А не то останутся кожа да кости. Неужели в больнице так отвратительно кормили?

Разумеется, кормили не очень вкусно. Но не успел Симон ответить, как Тилия уже продолжила свой монолог. Как она рада, что с ним снова все в порядке. Что она приготовила для него гостевую комнату. Что его брат вечером придет к ужину и т. д.

Из нее извергался поток слов, и Симон заметил: она тоже пытается скрыть, что ей неловко. Как и все эти пять месяцев. При каждом посещении Тилия, казалось, боялась сделать или сказать не то. Сегодня, в день его выписки, она чувствовала себя совсем не в своей тарелке. Женщина вела себя так, как обычно ведут себя люди, забирающие домой близкого человека из психиатрической клиники. Во время групповой терапии с доктором Форстнером Симон часто слышал об этом от других пациентов – от тех, кто дольше его состоял в «Почетном клубе чокнутых».

Перелом руки или аппендицит всегда найдут понимание и сочувствие, поскольку такое каждый может себе представить. Но если кто-то решился на суицид, тут дело обстоит иначе. Трудно или даже невозможно объяснить другому, насколько невыносимы могут быть депрессия или кошмары. Как будто рассказываешь о головной боли тому, кто ни разу ее не испытывал.

Тилия вела себя в точности так же, как родственники практически всех подростков, с которыми Симон лежал в клинике. Она старательно делала вид, будто ничего не произошло, будто речь идет о чем-то совершенно незначительном, – так пытаются прикрыть пятно на скатерти, ставя на него вазу с цветами. Можно утверждать, что скатерть снова чистая, однако каждый знает, что пятно никуда не делось, что оно под вазой.

– Дома я приготовлю тебе что-нибудь из настоящей еды, – пообещала она, широко улыбнувшись Симону, когда они покидали больницу. – Ты любишь лимонный пирог?

– Еще как! – улыбнулся Симон в ответ на улыбку тети, хотя не испытывал особого желания скалить зубы.

Мальчик оглянулся на здание больницы. Оно уже почти скрылось за ветвями разросшихся каштанов. Симон услышал, как звякнули ключи Тилии. От этого звука, несмотря на летнюю жару, он вдруг покрылся гусиной кожей.

Когда они дошли до «Фиесты» Тилии, сердце мальчика забилось сильнее. Колени сделались ватными, и он вынужден был опереться о машину. Тилия, казалось, ничего не заметила. Она, положив сумку в багажник, устроилась на сиденье водителя.

Симон опасливо открыл дверцу. Во рту у него пересохло. На лбу выступил холодный пот.

– Что-то не так? – обеспокоенно спросила Тилия. Симон отрицательно покачал головой.

– Нет, я только подумал, не забыли ли мы чего, – солгал он и сел в машину.

Впервые после катастрофы он сидел в машине. И это было ужасно. Ему стоило больших усилий заставить себя захлопнуть дверцу. Салон автомобиля перегрелся от жары, и в нос ударил неприятный запах, от которого у Симона перехватило дыхание, особенно когда он пристегнулся ремнем безопасности. Снова это ощущение стальной ленты на теле, которое он переживал в своих снах, а теперь – в реальности.

Они тронулись, Тилия включила кондиционер. Прохладный воздух приятно охлаждал кожу, однако распространял типичный автомобильный запах. Точно так же пахло в машине родителей в тот день. Желудок Симона болезненно сжался. Пока они ехали к выходу мимо больничных корпусов, Тилия рассказала ему о Майке; она называла брата полным именем – Михаэль, как родители. Но для Симона он всегда останется Майком. Майк – это Майк, брат и сам себя так называл.

С каждой минутой пути Симону становилось все хуже. Он с трудом воспринимал слова Тилии. Она рассказывала что-то связанное с автомобильной фирмой, где работали они с Майком. Симон с трудом улавливал смысл ее рассказа. Он постоянно сглатывал слюну и представлял, что находится сейчас не в душном салоне автомобиля, а где-нибудь на улице. Снаружи. На этой мысли он сконцентрировался изо всех своих сил.

«Снаружи, на свободе. Под чистым синим небом. Свободным. Я на воле и свободен. Я…» Его рука судорожно вцепилась в ручку дверцы, а сердце почти остановилось. Панический страх поднялся в нем, как чудовище из бездонного, темного моря. «Наружу, наружу, – думал он снова. – Я на воле и свободен, на воле и свободен, на воле и свободен!» Но чудовище это не укротило. Оно вплотную приблизилось к поверхности воды.

Тилия снова что-то сказала, но Симон не расслышал тетю. Ее голос доносился откуда-то издалека. Симон оглянулся, хотел переспросить, что она сказала… Но окаменел от ужаса. Это не тетя сидит рядом с ним! На водительском сиденье сидел отец, и он узнал его только по одежде. Лицо было до неузнаваемости изувечено ожогами. Его словно окатили темно-бордовым воском, под которым вздулись отвратительные волдыри. Одни лишь глаза остались прежними. Папины глаза в зеркале заднего вида – последнее, что видел Симон перед аварией. Теперь он узнал, во что превратилось лицо отца после катастрофы.

Это было ужасно. «Я схожу с ума, – подумал он, – я совершенно спятил, я реально спятил!» Симон зажмурился, надеясь, что призрак исчезнет. Но когда снова взглянул на водительское сиденье, жуткое существо по-прежнему оставалось рядом.

– Тебе нехорошо, милый?

Это был не голос отца, а чей-то утробный и низкий голос. Хриплый, звучавший глухо, будто из могилы.

– Ты вспотел, Симон. Мне снова включить кондиционер?

Затем глаза существа изменились. Они росли, расширялись и превратились в две адские глазницы. Они сначала потемнели, а потом сделались совсем черными. Вскоре в них не осталось ничего человеческого. Они блестели, как маслянистые лужицы, и Симон видел в них бесконечную злобу. Это не папа! Как только он мог поверить, что это отец?!

«Я пришел за тобой! – выкрикнуло чудовище с горящими глазами, не раскрывая безгубого рта. Его голос звучал в голове Симона. – Да, мой мальчик, ты тоже скоро умрешь!»

Симон, едва сдерживая крик, на ходу распахнул дверцу. Тормоза взвизгнули на асфальте, машина резко остановилась. Когда от сильного толчка его дернуло с сиденья, Симон ощутил ненавистно-надежное давление ремня безопасности, отшвырнувшее его назад. И снова голос, на сей раз вполне реальный. К нему обращалась Тилия. Чудовище пропало.

– Симон, ради всего святого, что с тобой?

У мальчика перехватило дыхание. Сердце стучало, готовое вот-вот выскочить из груди. Что-то внутри рычало, как насмерть перепуганный зверь.

«Наружу! Наружу! Наружу! Выйти!»

– Я… я должен выйти!

Симон отчаянно пытался отстегнуть ремень безопасности, но не мог. Трясущиеся руки не повиновались.

– Прошу тебя! – кричал он. – Высади меня!

Наконец замок ремня безопасности щелкнул, высвободив Симона. Он выскочил из машины на полоску зелени между проезжей частью и дорожкой для велосипедистов. И тут же, упав на колени, устремил взор в безоблачное небо и стал глубоко дышать. «Небо, – подумал он, – такое синее и бескрайнее».

Тилия тоже вышла из машины и подбежала к нему. Присев, она обняла мальчика.

– Я… это все я… – всхлипнула она. – Но ведь я не знала…

Симон, взглянув на нее, покачал головой:

– Ты ни в чем не виновата. Это все страх… панический страх… Он всегда находит на меня, когда не ждешь. Я тоже не знал.

Какое-то время оба молча сидели на узкой полоске травы. Симон отрешенно уставился на «Фиесту» Тилии, перегородившую проезжую часть. Аварийка продолжала мигать. Скопившиеся сзади автомобили сигналили. Выходной день, плотное движение. Кто-то из сидевших за рулем стал выговаривать Тилии, другой показал ей неприличный жест.

Симона охватила досада, что все злятся на тетю из-за него, но о том, чтобы вернуться в машину, и речи быть не могло. Ни за что на свете.

8

Отрезок пути от Фаленберга до Кессингена был довольно длинным, пешком не одолеешь, да еще в такой жаркий и душный полдень. Они решили воспользоваться рейсовым автобусом, после того как Тилия вернулась и оставила машину на стоянке возле клиники.

Остановка находилась недалеко, но, едва они к ней подошли, чувство тревоги снова охватило мальчика. Он вспомнил, что доктор Форстнер рассказывал ему о страхе перед страхом. Это единственный враг, которого ему предстоит одолеть. Симон собрал все свое мужество и вошел в автобус. Сработало. Никакой панической атаки. Салон автобуса был гораздо просторнее тесного автомобиля.

Симон так и простоял около задней двери всю поездку, вцепившись в поручень, в любую секунду готовый нажать на красную кнопку сигнала водителю. Он сосредоточил внимание на маркировке «стоп» на кнопке. Эти четыре крупные буквы успокаивали его. Если станет невмоготу, он в любой момент нажмет на кнопку, и водитель выпустит его наружу. Он повторял это про себя, хотя понимал, что водитель откроет двери лишь на ближайшей остановке. Сила аутогенной тренировки, как называл это доктор Форстнер. Если что-то себе постоянно повторяешь, в конце концов поверишь в это.

Симон сказал себе, что эта сила обезопасит его от преследовавших его чудовищ.

9

Дом Тилии стоял в восточной части городка Кессинген недалеко от берега реки Фале. Бывший крестьянский дом с острой крышей был вполне симпатичным строением в форме буквы «L», в задней его части располагалась маленькая однокомнатная квартирка. Сюда два года назад перебрался Майк. Прежде дом принадлежал дедушке и бабушке Симона. Тетя Тилия и его отец выросли здесь. В некотором смысле он вернулся сейчас к своим корням, подумал Симон.

Между тем он чувствовал себя здесь чужим. Гостевая комната, приготовленная для него тетей, была маленькой и загроможденной мебелью. Расписанный в крестьянском стиле шкаф относился, вероятно, к прошлому столетию, а за стоящим у окна столом отец Симона, скорее всего, делал когда-то уроки. Тилия все почистила и вытерла пыль, но отдававший лимоном запах моющего средства так и не смог перебить дух комнаты – смесь запахов лаванды и нафталина, связанных в памяти Симона с образом бабушки.

Он заскучал по своей уютной комнате в их квартире в Штутгарте, а еще больше – по родителям. Он постоянно думал о том, что его прежняя жизнь безвозвратно утрачена. Это причиняло ему почти физическую боль. Теперь он хорошо понимал, что подразумевают люди под словами «у него разрывалось сердце».

– Нравится тебе здесь? – спросила Тилия, ставя сумку Симона на кровать.

– Здесь мило, – ответил Симон, подумав о том, что «мило» – эвфемизм для слова «дерьмово». Но, боясь показаться неблагодарным, добавил: – Большое спасибо, что взяли меня к себе жить.

Тетя серьезно кивнула:

– Это само собой разумеется. Надеюсь, тебе здесь будет уютно.

Симон снова огляделся. Он был чужим в чужом окружении.

– А что стало с нашей квартирой? – спросил он.

– Ну… – Тилия быстро взглянула на него и отвела глаза в сторону. – Мы, то есть Михаэль и я, решили, что лучше всего ее продать. Полученные деньги положили на общий счет для вас с Михаэлем. Если ты когда-нибудь захочешь получить высшее образование или будешь нуждаться в поддержке…

– Что?! – Симон не поверил своим ушам. – Вы продали квартиру?! Не спросив меня?

Тилия снова отвела взгляд:

– Мы… мы подумали, что тебя этим лучше не загружать. Ты плохо себя чувствовал. Мы боялись, что новость сильно тебя взволнует.

Какой вежливый намек, что мнение члена «Почетного клуба чокнутых» в расчет не принимается! Симон чувствовал, как дрожит от охватившей его ярости.

– А что стало с нашими вещами? С мебелью, папиными книгами…

– Михаэль отвез все в общину, которую отец поддерживал. Я уверена, что Ларс одобрил бы его действия.

– И вы отдали все, что там…

Симон умолк, сжал кулаки и сделал глубокий вдох. Он должен успокоиться. Если он сейчас сорвется, начнутся новые проблемы, а их у него и так хватает. Однако ему было немыслимо больно от того, что его мнения никто не спросил и теперь от его прежнего дома ничего не осталось. Исчезли все вещи, привязывающие его к жизни, потому что только вещи надежны, они порядочнее и вернее людей. CD-диск навсегда останется CD-диском, а книга – книгой, они не меняются. А вот люди меняются часто, с этим он уже сталкивался. Именно поэтому ему важно было видеть вокруг привычные вещи. Он никогда бы не согласился с ними разлучиться. С некоторыми уж точно нет.

Только в одном он был солидарен с тетушкой: папа не возражал бы, чтобы его вещи передали на благотворительность. Он несколько лет помогал организации, которая поддерживала больных раком. И самого Симона что-то связывало с этой организацией, но он не мог вспомнить, что именно, как ни пытался. Снова один из этих проклятых провалов в памяти. Создавалось ощущение, будто его мозг весь продырявлен, как кусок швейцарского сыра. Но отчего это происходило? Действительно ли шок был тому причиной?

Он поймал себя на мысли, что снова потирает свои шрамы, и поспешно сунул руки в карманы.

– Твои вещи мы, разумеется, оставили, – поспешила заверить его Тилия. – Михаэль упаковал все в картонные коробки. Они стоят в подвале. Гостевая комната, к сожалению, слишком мала.

И, словно по волшебству, тотчас снизу донесся голос:

– Эй, вы, где вы там прячетесь?

И тут же на лестнице послышались быстрые шаги. В синей рабочей спецовке в комнату вошел Майк. Он только что вернулся с работы. С их последней встречи на Новый год у Тилии Майк мало изменился. Загорелое лицо, темные, коротко подстриженные волосы. Но с бритвой брат по-прежнему конфликтовал.

Увидев Симона, Майк улыбнулся во весь рот:

– Хелло, малыш!

От радости сердце Симона запрыгало.

– Майк! – прошептал он. – Бог ты мой, Майк!

– Рад снова видеть тебя, братишка. Честно признаться, я боялся, что ты сердишься на меня.

– Сержусь? За что?

– За то, что я не навещал тебя в больнице.

– Ерунда, – возразил Симон. – Может быть, скучал по тебе, но не сердился. Я всегда знал, что ты не выносишь больниц. Но ты мог бы хоть раз послать эсэмэс.

Майк, высвободившись из объятий брата, посмотрел на Симона.

– Да, нужно было послать. Но я не знал, что тебе… что мы тебе… Даже не знаю, как это объяснить… – Он беспомощно пожал плечами.

– Я понимаю, – ответил Симон. По крайней мере, его брат был честен и не искал отговорок. – Главное, ты хотя бы не считаешь меня треплом.

– Хоть ты и мог приврать, – улыбнулся Майк.

– Так же, как и ты. – Симон улыбнулся в ответ, а затем снова посерьезнел. – Майк, пообещай, что мы никогда не расстанемся.

– Я всегда рядом, малыш. Честное слово! Не забывай об этом никогда.

Во взгляде Майка что-то проскользнуло. Но Симону теперь это было безразлично. Они снова были вместе, все остальное не в счет. Если Майк будет рядом, кошмары точно исчезнут. Именно на это он надеялся.

10

Чуть позже он, усевшись за кухонным столом, слушал брата. Он заметил, что Майк старается избегать всех серьезных тем, а также не затрагивает ничего, что произошло уже после смерти родителей.

Даже в этом смысле Майк ничуть не изменился. Все, что творилось в его душе, он предпочитал не выставлять напоказ, а разбирался со всеми своими проблемами сам. Казалось, он стеснялся показывать чувства, потому что это могло быть воспринято другими как проявление слабости. Майк всегда хотел быть таким, как его идолы на постерах: Брюс Уиллис, Вин Дизель, Шварценеггер и Дуэйн «Рок» Джонсон – прикольные типы, лишенные недостатков. Поэтому братья уклонялись от серьезных тем, а обсуждали с воодушевлением, к примеру, красный «Форд-Мустанг» с двигателем 1969 года выпуска, который Майк реставрировал для одного из заказчиков.

– Настоящее сокровище! Скоро снова будет как с конвейера. Завтра получит новую лакировку. Два компонента в одном – унилак! Только для элитных авто.

Майк всегда был помешан на автомобилях. Симон же не умел долго поддерживать беседу на автомобильную тему – в особенности теперь, когда у него развилась настоящая фобия, не позволяющая ему находиться внутри машины, – но он любил выражение глаз Майка, когда тот говорил о любимом предмете. Майк мог быть таким страстным и темпераментным – в этом Симон ему завидовал, несмотря на искреннее восхищение. Старший брат был его полной противоположностью.

Тилия, стоя у плиты, помешивала мясо в большой кастрюле. Знакомый аромат жаркого с приправами и паприкой наполнял кухню. Этот запах напомнил Симону об отце. Говяжий гуляш с домашними клецками и овощами в масле по бабушкиному рецепту был любимым папиным блюдом. «Вкус родного дома», – сказал он однажды Симону.

При этой мысли мальчик слегка поежился, хотя в доме было жарко. Симон в который раз вспомнил взиравшее на него с водительского сиденья Тилии чудище. О галлюцинации, притворявшейся папой, пока лицо не расплылось в монструозную харю. С нечеловеческими глазами. С полным ненависти взглядом. Произносящего злобные, полные ненависти слова: «Ты тоже должен был умереть!»

Симону снова захотелось почесать шрамы, но он сумел побороть себя. Между тем он был благодарен Тилии за то, что она промолчала об инциденте в машине. Это было бы ему крайне неприятно. Но больше всего Симона занимал вопрос, почему он вообще увидел это чудовище. Удалось ли ему хоть чуть-чуть заглянуть за таинственную дверь из своих снов? Видел ли он что-то реальное, о чем сейчас не мог вспомнить? Он надеялся, что однажды сумеет вспомнить.

Тилия поставила на стол кастрюлю с дымящимися клецками.

– Михаэль, ты уже рассказал Симону главную новость?

– Новость? – переспросил Симон.

Майк вздохнул и посмотрел на скатерть.

– В общем… так сказать… у меня теперь кое-кто есть! – улыбнулся он Симону.

– У тебя новая подружка?

– Ее зовут Мелина.

– Ага, – произнес Симон, спрашивая себя, в чем же заключается главная новость. У Майка всегда была какая-нибудь подруга.

– Малыш, теперь у меня все по-серьезному. Мы уже почти полгода вместе.

В глазах Майка снова искрилось восхищение. Как и тогда, когда он рассказывал о двигателе. Может, даже немножко сильнее. Наверняка на сей раз это было что-то по-настоящему серьезное.

– Пора бы уже. – Тилия, взяв тарелку Майка, стала накладывать ему еду. – Я имею в виду, что ты, Михаэль, наконец-то стал серьезнее. У прошлых твоих девочек я еле успевала запоминать имена – так быстро они менялись.

– Ты преувеличиваешь, – возразил Майк и снова повернулся к брату. – Мелина тебе точно понравится, малыш. Это настоящая женщина-мечта!

Симон не вполне понимал, что брат под этим подразумевает. У него никогда не было настоящей подружки, а если он останется таким же робким, как сейчас, то и не будет. Он ответил улыбкой на улыбку – как обычно поступал в подобных ситуациях. Улыбка скрывает неуверенность, а это он усвоил рано.

Тут Тилия поставила большую тарелку и перед ним:

– Кушайте, мальчики. Захотите добавки, полýчите. Симон смотрел на гуляш, на соус, на клецки, на горох, картофель, соцветия цветной капусты… Все перемешано. Тилия готовила превосходно, он был голоден, однако сейчас не смог бы проглотить ни кусочка такой еды. Тилия заметила его взгляд и обеспокоенно спросила:

– Что-то не в порядке? Я что-то не так сделала? Или ты не любишь гуляш?

Симон уткнулся в тарелку:

– Все хорошо, только…

Мешанина на тарелке его раздражала. И выглядела неаппетитно. Мама раньше пыталась ему объяснить, что в желудке все равно все перемешается, однако на тарелке он предпочитал порядок. Все должно быть на своем месте – иначе он не мог есть.

– О, – выдохнул Майк, – извини, я совсем забыл! – Он встал и обратился к Тилии: – Не беспокойся, мы сейчас сами все сделаем.

Майк подошел к буфету, достал из него три маленьких тарелки и поставил перед Симоном. Затем аккуратно все разложил: на одну тарелку гуляш, на вторую – клецки, на третью – овощи.

– Спасибо, Майк, – с улыбкой поблагодарил Симон. Он не знал, что сказать Тилии, поэтому подвинул к себе тарелку с овощами и смущенно пожал плечами. Майк улыбнулся:

– Мой упрямый младший братишка! С ним всегда так было. Не бери в голову, тетушка. Симон нуждается в своем, особом порядке: все должно быть как всегда. Это радует его. Не правда ли, малыш?

Симон почувствовал, как у него кровь прилила к щекам. Наверняка он сейчас был таким же красным, как кусок перца на тарелке. Тилия, присев, вздохнула с облегчением:

– Вижу, что мне еще предстоит изучить твои привычки, Симон. Но я сделаю все, чтобы тебе помочь. Вдвоем мы приведем твою новую жизнь в порядок!

– Да ведь это уже получается! – Майк похлопал Симона по плечу. – Симон – славный мальчишка! Когда-нибудь он составит конкуренцию самому Эйнштейну, могу поспорить. И он сам должен понять, что перемен бояться не стоит.

«Легко тебе говорить, – подумал Симон. – Если бы жизнь была похожа на математику! Тогда можно было бы все заранее рассчитать и всюду царил бы полный порядок». Но прежде чем он успел что-либо произнести, запищал мобильник брата.

– Ах, уже поздно! Прости, Тилия, мне нужно бежать! Спасибо за великолепную еду! Ты была на высоте, как всегда. – Он взъерошил Симону волосы и подмигнул ему: – Здорово, что ты снова с нами, малыш! Спи хорошо и не забывай: то, что видишь во сне в первую ночь на новом месте, обязательно сбывается. Пусть тебе приснится что-нибудь чудесное, хорошо?

– О,кей, я постараюсь!

– А если тебе ничего не приходит в голову, увидь во сне, что твой старший брат выиграл в лотерею.

– Тогда пусть это буду я сам! Куплю тебе масляный двигатель!

– Мечта! – ответил Майк, рассмеявшись.

В дверях он остановился и обернулся:

– Эй, малыш, а это ты помнишь? – Он начал вращать глазами, поднес к лицу руку, слегка согнутую в локте, и сымитировал пуканье.

Симон и Тилия расхохотались. Майк поклонился, как актер перед публикой. Затем сделал пируэт а-ля цирковой слон и, помахав рукой на прощание, скрылся за дверью.

Симон посмотрел брату вслед. Как ему хотелось быть таким, как Майк! Привлекательным, остроумным и всегда имевшим в запасе что-то интересное. Но он был пленником своей черепной коробки, запертым в ней вместе со своими страхами и навязчивыми состояниями, под охраной главного надзирателя, которого врачи называли легким аутическим расстройством. Тогда он был еще маленьким, но хорошо понял, что чем-то отличается от других. И, каким бы легким ни было это расстройство, оно основательно осложняло ему жизнь, ежедневно напоминая о себе.

Эта непохожесть на остальных каменной стеной стояла между ним и нормальной жизнью. Она превращала его в жертву Ронни и ему подобных, и сейчас именно она не позволяла Симону вернуться к нормальной жизни. Он готов был отдать все что угодно, чтобы стать таким, как все. Насколько легче стала бы его жизнь!

11

Когда Симон вошел в комнату Тилии, по местному телевидению передавали новости. Тетя уютно устроилась перед телевизором на кушетке со стаканом чая со льдом. Она обмахивалась тележурналом, пытаясь прогнать духоту. День был жаркий и безветренный, даже к вечеру термометр не опустился ниже 26 градусов.

– Возьми себе тоже стакан на кухне, – сказала она, указав журналом на графин с чаем, в котором плавились кубики льда.

В это время закончился репортаж о демонстрации в Берлине, и на экране появилась фотография светловолосой девушки. Она была красивая, у нее были лучистые голубые глаза. На снимке она улыбалась фотографу. Однако подпись под фото вмиг разрушила радостное настроение: «РАЗЫСКИВАЕТСЯ».

– О боже, это же Леони! – Тилия вдруг отбросила в сторону журнал и усилила громкость телевизора.

«Полицейская инспекция Фаленберга просит вашей помощи, – произнес диктор. – Вчера в Фаленберге пропала шестнадцатилетняя Леони Вильке. Около 19:00 отец подвез ее к кинотеатру, где она должна была встретиться с друзьями. Но на встречу она не пришла. Свидетели видели, как Леони выходила из машины отца. Дальше ее след теряется». Картинка сменилась: теперь на экране было множество полицейских машин. Показали также и вертолет.

Симон невольно вспомнил вертолет, который наблюдал из окна кабинета доктора Форстнера. Только тогда он не знал, кого ищут в лесу.

«Несмотря на продолжительные активные поиски, Леони до сих пор не найдена, – продолжал диктор. – Попытки найти Леони по ее мобильному телефону тоже пока безуспешны. “О причинах ее исчезновения ничего не известно, – сообщил инспектор полиции. – Но в восточной части Фаленбергского леса нашли ее пустую сумочку, из чего можно сделать вывод, что Леони могла стать жертвой преступления”». Фото Леони снова появилось на экране, на этот раз под ним вспыхнул телефонный номер.

«Леони Вильке ростом 1 м 62 см, стройная, волосы светлые, гладкие, длиной до плеч. Одета была в черные джинсы, черную футболку, красную кожаную куртку и красные спортивные туфли. Кто может что-либо сообщить о пропавшей девушке, просим обращаться в полицию». На этом сообщение завершилось. Выпуск новостей закончился прогнозом погоды. Она по-прежнему обещала быть солнечной и жаркой.

– Надеюсь, с ней не произошло ничего из того, о чем говорят… – произнесла Тилия, не отрывая взгляда от экрана.

Она не рискнула произнести вслух слово, вертевшееся у нее на языке. Отвратительное слово, означавшее много страданий. Джессика тоже никогда не могла его произнести вслух. Это была девочка, с которой Симон познакомился в клинике. Она столкнулась именно с тем, что тетя Тилия предполагала в случае с Леони. Для Джессики произошедшее тоже было непроизносимым, прежде всего потому, что неизвестный преступник так и не был пойман. Он напал на нее на лестнице, когда она возвращалась домой из художественной школы. Никто не мог ничего сообщить, а неизвестный преступник будто испарился.

С этого момента Джессика перестала доверять мужчинам. Когда Симон впервые с ней заговорил, она грубо бросила, чтобы он оставил ее в покое. «Ты тоже волк в овечьей шкуре, ты один из них!» – сказала она. Таково было ее обычное представление о мужчинах. На занятиях по групповой терапии она часто употребляла это выражение, и наверняка не только на занятиях.

– Ты знаешь эту Леони? – спросил Симон тетю.

Тилия выключила телевизор.

– Нет, близко не знаю. Однажды она проходила производственную практику в нашей фирме. Это было пару лет назад. Она милая девочка. Надеюсь, с ней ничего плохого не случилось.

Симон бросил взгляд из окна, где заходящее солнце окрасило верхушки крон в красный цвет. Где-то там находилась девочка примерно его возраста. Одна. Перепуганная. Возможно, даже мертвая.

12

Симон вертелся в кровати без сна. В тесной гостевой комнате было слишком жарко и душно. Он вспотел, хотя на нем были всего лишь легкие шорты. Несмотря на то что было уже за полночь и окно было открыто, воздух в комнате почти не охладился. Снаружи было не намного прохладнее, но там хотя бы не воняло средством от моли. Там все дышало влажностью ночи и лесной хвоей.

Во дворе было темно, и Симон с трудом различил красный мотороллер у входа в квартиру Майка. Подняв голову, Симон увидел над собой усеянное крупными звездами небо. Иногда, когда он проводил летние каникулы у бабушки с дедушкой, папа показывал ему звезды. «Здесь, в деревне, они видны куда лучше, чем в городе, – объяснил он Симону. – Здесь гораздо меньше источников света. Понимаешь, о чем я?» – «Об уличном освещении и автомобильных фарах», – прошептал мальчик в темноту ночи и улыбнулся. Сейчас было все как тогда. Только отца рядом больше не было.

Он окинул взглядом небосвод, пытаясь вспомнить форму и название созвездий, которые показывал ему отец. На востоке он различил Лебедя. Самая яркая его звезда называется Денеб, вспомнил Симон. Этот рисунок обозначают еще как Северный крест. Справа виднелась Лира. Она имела форму параллелограмма, ярче всех в котором светила Вега. Под ней располагалось созвездие Орла. Здесь тоже находится одна из самых ярких звезд – Альтаир. «А теперь проведи мысленно линию между Альтаиром, Денебом и Вегой, – услышал он в памяти голос отца. – Что ты видишь?» – «Треугольник».

Симон грустно опустил глаза. Почему эти воспоминания так болезненны? Совсем как свет звезд: ты его видишь спустя тысячелетия, хотя звезда, может, уже давно погасла. Он был так погружен в свои мысли, что не сразу заметил старый «Мерседес», пересекший двор. Лишь когда Симона ослепили фары, он отступил от окна на шаг. Мотор смолк, и Симон услышал, как обе дверцы тихо открылись, а потом захлопнулись. Симон осторожно выглянул во двор. Ему было любопытно, как выглядит «женщина мечты» его брата.

В темноте он мало что смог различить, но Мелина показалось Симону красавицей. Во всяком случае, она была высокой стройной блондинкой – такие девушки всегда нравились Майку. Ее каблучки процокали по плитам двора, когда она побежала к мотороллеру.

– Ты его уже починил? – спросила она вполголоса.

– Ясное дело! Проблема была в подаче бензина. – Майк подошел к девушке и обнял ее.

– Ты просто сокровище!