Люми по отработанной схеме осматривала пастбище до самой рощицы, в которую вел подземный ход.

– Где-то на земле уже шесть вечера, Брайан!

Мои часы показывали половину шестого. Я спустилась на пляж поплавать, а потом присоединилась к ним, чтобы пропустить по бокальчику пастиса. Майкл по-прежнему где-то пропадал. В семь я отправилась на apéro.

– Я думал о том, что ты сказала утром: что ты все-таки говорила с отцом, что вы вели долгие беседы. Я со своим так и не… Его звали Шра, я говорил? Такие имена водятся только здесь… он никогда не бывал севернее Вааля. Мы были убежденные католики, и… папа, конечно, добра хотел, но для меня это было как тюрьма. Церковь, пост.

– А мама?

Нужный мне дом оказался одним из приземистых темно-коричневых бунгало с покатыми черепичными крышами, что располагались в паре километров от Сен-Люка, в густых зеленых зарослях, создававших эффект уединенности. Он стоял в самом конце дороги – пыльной и усыпанной бурыми сосновыми иглами. Поблизости был припаркован видавший виды красный «рено», на ржавом капоте которого, распластавшись, нежился в лучах вечернего солнца толстый рыжий котище. Я протянула руку и почесала огромное пузо. Из сада слышались раскаты смеха и ритмичное бренчание на гитаре. Котяра лениво приоткрыл желтый, как у рептилии, глаз, шевельнулся было – и снова замер. Я испытала чувство глубокой солидарности с лежебокой.

– Она пару раз приезжала к нам с Патриком в Амстердам, но вряд ли по-настоящему приняла, что он – моя единственная любовь. Даже когда я сказал, что мы собираемся пожениться.

Всего в бунгало собралось пять человек: Жером, Камий, Нико и две девушки, которых представили как Али́с и Элизу. После стольких лет жизни среди парижан они показались мне такими приветливыми и дружелюбными, что на мгновение я даже приняла их радушие и явный интерес за какую-то странную садистскую шутку.

Люми перевела прибор ночного видения на большой тракторный ковш на краю рощи.

– Как хорошо ты говоришь по-французски! – восхитилась Элиза.

– До Лорана у меня были отношения с женатым мужчиной старше меня, с одним галеристом, – призналась она.

С восемнадцати лет меня окружали люди, для которых владение иностранным языком было чем-то естественным и само собой разумеющимся. Когда я только приехала в Лондон, я была совершенно очарована ребятами, без всяких видимых усилий переходившими с одного языка на другой. Помню, как один из них – самопровозглашенный гражданин мира, учившийся в международных школах, – сказал: «Боже, когда англичане хвалят мой английский – это так высокомерно! Они что, думают, мы настолько тупы, что не способны выучить их язык?»

– Я тоже через это прошел. – Ринус поставил мешочек с попкорном на пол. – Не в смысле галериста, в смысле мужчины старше себя…

– Я уже несколько лет живу во Франции, – смущенно ответила я.

– Эдипов комплекс, – улыбнулась Люми.

Все пятеро расположились у пруда, будто позируя для группового портрета. Даже цвета – бирюза воды, как на картинах Дэвида Хокни, насыщенный терракотовый черепичных крыш, сочный фиолетовый цветов бугенвиллеи и светящаяся как лампочка бутылка пастиса на журнальном столике – были подчеркнуто насыщенными. Жером вручил мне рюмочку Ricard.

– Поначалу я им просто бредил, все, что он говорил, меня так впечатляло… но ничего не вышло. Он вечно смеялся надо мной, над моими взглядами на жизнь.

– А ты знаешь, что твой писатель в некотором роде легенда в Сен-Люке? – спросила Алис.

Люми понимающе вздохнула.

– Правда?

– Я порвала с галеристом, когда он захотел выставить меня как произведение искусства в своей съемной квартире… я должна была удовлетворять его как любовница, когда ему это было удобно.

– Ага, хотя тут быть легендой нетрудно, – хмыкнул Камий.

– Лоран определенно симпатичнее, – заметил Ринус.

– Это верно… Ему еще надо поработать над собой, но он хороший.

Все они перебрались отсюда в города покрупнее – Лион, Монпелье, Ним. Знакомые друг с другом с детства, они, вместо того чтобы вспоминать общие курьезные случаи и подшучивать друг над другом, всецело сосредоточились на мне. Обсуждали учебу по обмену в Манчестере и Фолкстоуне (в контексте последнего была упомянута некая семейка «дикарей», которые, судя по всему, питались исключительно сэндвичами с картошкой фри). Расспрашивали меня о Лондоне и с наслаждением жаловались на Париж. Но больше всего их интересовало семейство Янгов.

Ровно в два часа Ринус занял стул, на котором сидела Люми, и переместился к зоне номер пять. Люми отдала ему прибор ночного видения и остановилась у него за спиной с банкой кока-колы в руке.

– А дети их тоже там? – оживленно спросила Элиза.

– Что там в школе, пока тебя нет?

– Пока нет, – ответила я, – но скоро должны приехать.

– Не знаю. Предполагается, что я занимаюсь графическим проектом на тему “дисфункциональное слияние”.

– Когда мы были подростками, они казались такими утонченными и стильными. Приезжали сюда каждое лето с друзьями из Лондона, и первую неделю мы вились вокруг них. Потом один из нас…

– Это что?

– Это всегда был я, – вставил Камий.

– Понятия не имею, – улыбнулась Люми. – Наверное, что-то такое, что как раз надо изучить.

– C’est clair[110] – Камий приглашал их к кому-нибудь в гости, в город, где мы все учились. Ты ведь запал на сестру, а, Нико?

– Я бы в первую очередь подумал про семью… так или иначе, люди часто не подходят друг другу. Но тут я не специалист.

– Это как будто упрощение.

– Моя первая большая любовь, – вздохнул тот. – Но тогда я не мог из себя выдавить ничего, кроме «Мне нравится играть в футбол в парке, а моя любимая группа – The Kooks».

– Тогда любовь… или секс.

– Отлично, Ринус, – улыбнулась Люми.

– А потом однажды летом, когда нам было лет по пятнадцать-шестнадцать, – подхватила Алис, – она – как там ее звали? Клэр?

– Или творческое опьянение, – пошутил Ринус и обмахнулся ладонью.

Люми рассмеялась, посмотрела на часы и объявила, что после тренировки принесет ужин, и зашагала мимо бойниц к гаражу. Она отвела штору, обогнула лестницу, ведущую вниз, открыла дверь и прошла мимо кухни.

– Кларисса, – подсказала я.

У нее в комнате было тепло, и Люми немного прикрутила термостат. Достала чистые трусы и подхватила с пола сумку со спортивным костюмом.

– Точно, Кларисса. Так вот, они с подружкой пошли с нами на вечеринку, и Нико так старался…

Возвращаясь, девушка услышала, как скрипнула половица в коридоре. Может, она что-то уронила? Люми остановилась и обернулась.

Она не увидела ничего, кроме закрытой двери в последнюю спальню и заколоченного запасного выхода с надписью “Stairway to Heaven”.

– К тому времени моих лингвистических навыков вполне хватало для обсуждения запрещенных веществ, кино и сравнительных характеристик возобновляемых источников энергии. Спасибо старшим классам!

Люми вернулась к лестнице и стала спускаться.

Проходя мимо чулана, где хранились еда и оружие, она услышала, как пощелкивает электрощит возле раздевалки.

– Так вот, Нико выкладывался по полной, – продолжала Алис, – и тут появляется этот придурок на год старше нас, только что вернувшийся из Айдахо или из какой-то подобной дыры где-то на краю Америки…

В один из первых дней Люми попыталась протиснуться между висящей там одежды, чтобы проверить, подходящий ли это путь к бегству. Она отодвинула толстый засов, открыла дверь и лицом ощутила прохладный подвальный воздух из подземного хода.

Сейчас, поставив в раздевалке сумку на лавку, она переоделась в спортивный костюм, а штаны-карго, свитер и майку повесила на крюк.

– Ворвался, охмурил ее и увел прямо у меня из-под носа! И все потому, что мог грамотно с ней поболтать. Козел!

Поставила ногу на лавку, завязала шнурки, заметила, что одна перекладина шведской стенки на другом конце зала еле держится, и по привычке подумала, что можно выломать ее, если понадобится оружие.

В спортзале Люми час крутила педали в быстром темпе, потом отжалась и поприседала на холодном полу, после чего вернулась в раздевалку, стащила с себя пропитанную потом одежду и отправилась в ванную.

– После этого мы их больше не видели, – заключила Элиза. – Наверное, теперь у них есть дела поинтереснее, чем торчать с предками в каком-то городишке.

Она заперла и подергала дверь. Коврик под пятками был холодным, и Люми замерзла так, что все тело покрылось гусиной кожей.

– Хотя, конечно, Нико все следующее лето фантазировал, как Кларисса совокупляется с этим чуваком из Айдахо в таких позах, что не хватало даже самого буйного подросткового воображения, – встрял Жером.

Каждый раз, принимая душ, Люми проверяла шкафчик, вынимала пластиковый пакет с пистолетом и убеждалась, что оружие заряжено. Вообще-то у пистолета слишком узкий прицел. Если скорость стрельбы важнее точности попадания, вертикальный зазор между мушкой и прицелом не должен быть таким коротким.

Люми вернула оружие на место, закрыла дверцу с зеркалом и увидела собственное усталое лицо.

– Да пошел ты! – притворно рассердился Нико. – Ради нее я даже предпрошедшее время выучил!

Лампочка на потолке мигнула.

На белом стеклянном плафоне скопился слой пыли. Свет лежал на потолке мутным кругом.

Люми отвела в сторону белую душевую штору, включила воду и тут же отпрыгнула от струй, бьющих из приделанной к стене лейки душа.

Мы посидели у бассейна еще пару часов, ничуть не ограничивая себя в выпивке. Я и забыла, как опасно легко пьется пастис и как его анисовые нотки обволакивают горло, незаметно – до тех пор, пока не решишь встать наконец на ноги и не поймешь, что они превратились в кисель. Хотя эта вечеринка была одной из лучших в своем роде – из тех, когда чувствуешь, что новая, сверкающе-пестрая компания полностью тебя приняла, громко и совершенно свободно с ними болтаешь или захватываешь колонки, чтобы ставить на повтор La Isla Bonita, объявляя ее «лучшей поп-песней всех времен и народов», и, забыв обо всем, радостно под нее отплясываешь. Когда все наконец слегка выдохлись и зазвучали намеки на то, что пора бы уже всем по домам, я присоединилась к Алис, чья мать жила неподалеку от Майкла и Анны.

Только мужчины могут предпочесть такое душу, который можно снять и взять в руки, подумала она.

Первые капли казались серыми кружками на белом полиэстере. Шум воды заполнил ванную. Люми подождала, пока до нее дойдет пар от воды, а зеркало запотеет.

– Знаешь, Жером хороший, – сказала она мне, когда мы отъехали.

Глава 88

– Ça se voit[111], – ответила я, стараясь в равной мере вложить в свой голос нотки отстраненности и дружелюбия, и, чмокнув ее на прощание, исчезла за непроницаемой стеной сосновых стволов.

Люми шагнула под душ, задернула штору и вздрогнула всем телом, когда по коже полилась горячая вода.

Ей вспомнилось, как Лоран, с сигаретой во рту, сидел голый на ее кровати и бренчал на гитаре.

* * *

Струи воды ударяли в лицо, в стены душевой и шторку.

Люми начала согреваться, мускулы расслаблялись после многочасового напряжения.

На следующее утро я определила свой новый распорядок дня. Проснулась рано, наслаждаясь полным отсутствием всяческих социальных обязательств, заварила себе чайничек чаю и устроилась поудобнее в саду, чтобы почитать. Затем отправилась на пляж – поплавать перед завтраком. Пока меня не было, Дженни съездила в деревню и купила целую гору круассанов и хлеба – еще теплого, только что из печи. Я уселась за стол рядом с Томом. С мокрых после купания волос вокруг меня натекла лужица соленой воды – которая тут же высохла в лучах жаркого утреннего солнца. Я налила себе черного кофе из серебряного кофейника. Кофе был терпкий, густой, с горьковатым послевкусием – настоящий средиземноморский напиток. Том, зевая, протянул мне ломтик арбуза.

Сквозь стену донесся скрежет; Люми немного отвела штору и посмотрела на дверную ручку.

Кожей ощутила прохладный воздух.

– Спасибо, – пробормотала я.

Капли конденсата мелким бисером усыпали раковину и унитаз.

– Хорошо спала? – ухмыльнулся он.

После душа она сварит спагетти, откроет банку песто и, может быть, выпьет полбокала вина, а потом ляжет спать.

Люми намылила подмышки, грудь и между ног.

Дженни весело глянула на нас с другой стороны стола. Брайан с головой ушел в свой скетчбук. Анна еще не появилась, а Майкл, должно быть, уже заперся в своем сарае.

Пена стекала по животу и ногам и исчезала в стоке.

От влаги белая занавеска стала полупрозрачной.

Позавтракав, я удалилась в свою аскетичную келью – работать. Ведь, в конце концов, именно благодаря этой работе мне выпал шанс так шикарно провести лето. И хотя с начала августа количество писем сократилось, проверку рукописей никто не отменял: пафосные антироманы, нудные шпионские триллеры и «пробы пера», пропихиваемые литературными агентами как «актуальные» и «обязательные к прочтению». Накануне вечером я закончила раскладывать дневники в хронологическом порядке и уже во вторник начала их читать и перепечатывать. Как и предупреждал Майкл, начинались они с лета 1968 года. Тогда он только перебрался в Лондон, где поступил в магистратуру, но, по правде говоря, не производил впечатления слишком уж увлеченного учебой. У меня даже возникло ощущение, что поступил он просто потому, что был достаточно умен для того, чтобы держаться на плаву, а учеба в магистратуре представлялась ему самым простым способом достичь цели всей своей жизни – переехать в Лондон (хотя тогда он и понятия не имел, для чего родился на свет, – разве что для величия).

Деревянный шкафчик под раковиной казался темной тенью.

Как будто человек присел на корточки.

Легкомысленность его, однако, касалась исключительно академической сферы; что же до ведения дневника, тут уж никто бы не посмел упрекнуть его в небрежности. К концу дня я уже запомнила всех основных действующих лиц, окружавших его на том этапе жизни; все они – кроме Дженни – были описаны с ядовитой точностью сатирика. В этой гремучей смеси фигурировали распутные тусовщики из Сохо, начинающие хиппи из среднего класса и «дряблые», «пресные», а то и «страдающие недержанием» члены университетского преподавательского состава. Записи были полны сарказма, одновременно отталкивали и захватывали.

Люми смотрела на черный блеск под решеткой и думала про отца. Почему он до сих пор не дал о себе знать?

Запрокинув голову, Люми предоставила воде литься по лицу и затекать в уши.

Ей казалось, что сквозь глухой грохот воды до нее доносятся голоса, какие-то мужчины кричат от боли.

С точки зрения содержимого дневники представляли собой почти непрерывное повествование об авантюрных похождениях гедониста-бездельника в Вест-Энде. Периодически он делал некие отсылки к текущим событиям – например, Вьетнамской войне или, как сам он их весьма претенциозно назвал, les événements[112] в Париже. И хотя он откровенно высмеивал свое давнее стремление стать писателем, записи изобиловали обрывками стихов (отвратительных), идеями для рассказов (поучительных) и весьма забавными лимериками (мягко говоря, нестандартными). Но самое главное – и это меня не на шутку встревожило, учитывая, как выразилась Эмма, «извращенную и нездоровую обстановку» самой работы, – юный Майкл постоянно грезил о сексе. Он был типичнейшим интеллектуальным ловеласом шестидесятых. Отчасти это казалось пугающе эротичным; отчасти – отвратительным; порой мне хотелось выколоть себе глаза – лишь бы не читать о «головокружительном аромате ее киски». Но я повторяла про себя: это работа, нечего играть в неженку.

Люми стерла воду с глаз, сплюнула и снова взглянула на дрожащую занавеску, на тень под раковиной.

Это всего лишь шкафчик.

Дженни созывала всех к столу около двух пополудни, так что в половине второго я позволяла себе разочек окунуться в море, чтобы с новыми силами вернуться в реальный мир. Обстановка за обедом зависела от присутствия Майкла. Как правило, он являлся взволнованным и был немногословным – и это, разумеется, отравляло настроение остальным. Мизантропия его обострялась, когда к нам присоединялась Анна, – что, к счастью, случалось довольно редко. С самого моего приезда она вдруг полюбила «гулять сама по себе» и подолгу пропадала вне дома – встречалась с друзьями в Монпелье, Марселе или еще где-нибудь, загадочно называя эти вылазки «своей новой коллаборацией». Напряженность между супругами, к которой я привыкла в Париже, после переезда на юг переросла в открытую враждебность. Том выразил искреннюю радость, когда однажды они оба не явились к обеду, а через неделю даже решился заговорить об этом со мной – по сути, посторонней, – когда мы однажды отправились пешком в городок, пропустить по стаканчику в Le Bastringue.

Люми потянулась за шампунем, и тут свет в ванной снова мигнул.

Замерцал, стал тусклым, а потом и вовсе погас.

– Майкл не всегда был таким, – начал он, когда мы шли по пыльной грунтовой дороге, словно прорезанной в зеленой щетине кустарника. – Ну, то есть, конечно, был брюзгой, но при этом смешным и харизматичным. И никогда не был таким… хм… капризным, что ли. В прошлом году я не приезжал и не видел его, но знаю, что мама давно за него беспокоится. И если ей верить, то еще до переезда в Париж он был сам не свой.

У Люми тяжело забилось сердце.

Она выключила воду, отвела штору и прислушалась.

– Думаешь, между ним и Анной что-то произошло?

Слышно только, как на коврик падают капли.

Он приподнял брови.

В темноте Люми быстро вытерлась, достала из шкафчика пистолет, сняла с предохранителя, нашарила ручку с замком и осторожно открыла дверь в раздевалку.

Дверь отворилась, едва слышно скрипнув петлями.

– Думаю, все гораздо серьезнее. Ты же знаешь, что такое творческий застой? Ну, когда у него просто не встает – если уж проводить аналогии.

В раздевалке тоже было темно.

Я кивнула, не желая лезть с расспросами, но про себя надеясь, что он все-таки расскажет поподробнее.

Люми нашарила свою сумку, торопливо оделась и снова взяла пистолет.

Пригнувшись, она беззвучно пересекла раздевалку, открыла дверь и выглянула.

На всем первом этаже было темно, как в гробу.

Люми прислушалась. Ей показалось, что наверху кто-то ходит.

– Так вот, он ничего не писал аж с начала нового тысячелетия. Да, думаю, тогда это и было в последний раз – я видел по телику, как-то вечером в воскресенье.

Ведя рукой по стене, Люми добралась до щитка, открыла дверцу и провела пальцами по предохранителям и защите от замыкания.

Все рычажки повернуты, как положено.

– По телику?

Вырубить здесь электричество невозможно. Если только пригнать экскаватор и копать наугад, пока не наткнешься на кабель.

Люми обернулась.

– Ну да, – продолжил вспоминать Том. – Это был его первый и единственный сценарий – и приняли его просто зашибись как круто! И в первое время все прямо с ума посходили. Всего-то небольшая полнометражная драма для BBC – но ему вдруг стали звонить из Голливуда, прикинь, даже знаменитости. Просто чума.

Между дверями пробивался серый свет.

– А потом?

Он шел со второго этажа.

На лестнице послышались шаги.

– Ну, он ненадолго съездил в Калифорнию и вернулся. А потом – ничего, – Том пожал плечами.

На пол упала неверная тень.

– Хм-м, – протянула я, останавливаясь, чтобы собрать букетик чистотела. – А о чем был фильм?

Люми быстро прижалась к стене и подняла пистолет: она не успеет вернуться в раздевалку незамеченной.

Кофта на спине промокла там, где натекло с волос, коже стало холодно.

– О, это был самый настоящий хит – все как по учебнику! Лондон, шестидесятые, шикарная молодежь и одна совершенно очаровательная девочка из Ист-Энда, чтобы немного оживить обстановку. Может, конечно, это был и шлак… телевизионная поделка для Средней Англии и чтобы потешить самолюбие и без того не обойденной вниманием либеральной общественности. Мама считала это полной ерундой. Я был тогда ребенком, и мое критическое мышление еще не развернулось в полную меру.

Оказывается, это спускался Ринус – с фонариком в одной руке и пистолетом в другой.

– Я здесь, – сказала она в темноту и направила пистолет в пол.

Когда мы вернулись, сумочка Анны лежала на кухонной столешнице, и на следующее утро она вновь превратилась в радушную и словоохотливую хозяйку, не позволяя мне даже налить самой себе кофе.

– Люми? – В голосе Ринуса слышалась настороженность, но не страх.

– Я проверила пробки. Предохранители не перегорели, все в порядке.

– На этой неделе я буду отсутствовать чаще обычного, – объявила она, когда Дженни неопределенно качнула головой в сторону списка покупок. – Нужно кое-что сделать в Марселе. Да, кстати, в пятницу я никак не смогу быть к ужину – может быть, даже уеду еще до обеда, путь туда неблизкий.

Они снова поднялись по лестнице и вернулись в караульную. Монитор, подключенный к камерам слежения, погас.

– Куда это – туда? – поинтересовался Майкл.

Пока Ринус перемещался между окнами, Люми открыла деревянный ящик и поменяла пистолет на “G-36 Kurz”. Хороший автомат, с которым легко управляться в тесном пространстве. Люми быстро вставила магазин, а еще два рассовала по карманам на штанинах.

– Так. К югу – полное отключение энергии, – констатировал Ринус и отложил бинокль. – Темно и в Мархезе, и в Верте.

– В Марсель, – коротко вздохнула Анна, и с ее лица ненадолго сползла маска жизнерадостности. – Встретить твою дочь – она тем вечером приезжает.

– Честно сказать, я немного испугалась, – призналась Люми. – Я была в душе, и вдруг все стало черным-черно.

– Ах, да, – пробормотал он без видимого интереса. – Очень хорошо.

– Надо на будущее устроить резервную подстанцию.

– Ага. – Люми занялась зоной номер пять.

* * *

В прицел она рассмотрела соседский хутор с автобусом. Все окна были темными. Быстрее обычного она проверила пастбища, канаву и забор, после чего переместилась к другому окну.

Люми направила прибор ночного видения вниз и медленно прошлась по тянувшейся вокруг пастбища грунтовой дороге от сарая до закрытого шлагбаума.

В эти первые дни случилось нечто весьма примечательное. Я шла по тропинке вдоль берега после вечернего купания – как вдруг услышала за спиной шаги. Внизу простиралось бескрайнее сапфировое Средиземное море, лучи закатного солнца озаряли белые паруса вдалеке; чайки кружили над волнами, как брызги морской пены от вздымавшихся и опадавших волн. Я остановилась и обернулась.

Вдруг Люми замерла.

– Salut, – поздоровалась я. Позади стоял Жером.

Она засекла какое-то движение. И среагировала, прежде чем успела осознать, что именно зарегистрировало зрение.

Люми прошлась взглядом по пустой дорожке от конечного до исходного пункта и обратно.

– Прогуляемся?

Метров за двести до шлагбаума она стала рассматривать дорогу еще внимательнее.

Я кивнула и вслед за ним свернула с тропинки.

В канаве что-то есть. Трава шевелится.

Люми выдохнула: из канавы вынырнул черный кот и припустил по дорожке.

– Ты купалась, – сказал он, когда мы карабкались по скалистому склону, и протянул мне руку. – У тебя волосы мокрые.

– Электричество должны скоро включить, – сказал Ринус у нее за спиной.

– Куда идем?

– Будем надеяться.

Тревожная система автоматически переключилась на питание от батарей и продержится двое суток, но из строя вышли камеры слежения, и гидравлическая дверь без электричества не работает.

– В мое любимое место.

Люми снова опустила прибор ночного видения, рассмотрела заброшенный дом, кусты и старую садовую мебель, дверь и забитые досками окна, отставший от стены желоб и бочку с дождевой водой.

– Как ты узнал, что я здесь?

По площадке перед домом несло сухие листья.

Люми уже хотела было проверить дорогу до шоссе, как вдруг увидела, что шлагбаум отведен в сторону.

– Я не знал, – ответил он. – Просто гулял, и судьба вот так широко мне улыбнулась (примерно это он и сказал – хотя я, возможно, слишком вольно и поэтично передаю его слова).

– Ринус! – позвала она.

По хребту прошел мороз.

Мы поднимались все выше и выше – пока наконец не оказались в зарослях, где воздух был густым, мшистым и плотным от запаха соленой воды и выброшенных на берег коряг. Жером почти всю дорогу молчал, так что я лихорадочно говорила сама с собой, совсем как Том, и выложила все о поведении Майкла и его отношениях с Анной.

В прибор ночного видения она увидела, что к дому приближается машина с погашенными фарами.

– Думаешь, он хочет тебя трахнуть?

– Машина, – продолжила она. – Какая-то машина с выключенными фарами проехала шлагбаум.

Люми не могла различить лица водителя. Ринус уже стоял рядом; он забрал прибор и коротко констатировал:

– Что, прости? – переспросила я, переводя дыхание.

– Это Юрек Вальтер.

– По-моему, он хочет тебя трахнуть, – повторил Жером, не глядя на меня. – Уверен в этом.

– Мы еще не знаем.

– Люми, худшее началось. Проверь, где твоя сумка, тебе предстоит бежать, – распорядился Ринус и быстро надел бронежилет.

Мы вышли из-за деревьев, вновь окунувшись в облако невероятного белесого света.

Глава 89

– Ого, – выдохнула я.

Они услышали звук мотора: машина с выключенными фарами приближалась к сараю. Вальтер каким-то образом обнаружил их укрытие и повредил подстанцию возле Верта, чтобы лишить их электричества.

Мы очутились на потаенной смотровой площадке. Из этой части бухты видна была раздвоенная скала, спускавшаяся прямо в лазурные волны. На ее вершине приютилась церковь, чей изящный белый шпиль пронзал бескрайнее синее небо. Синее на синем в обрамлении всех оттенков зелени – от нефритового до оливкового.

Люми зачернила лицо и вытерла руки тряпкой, надела камуфляжную ветровку и переобулась в тяжелые спортивные ботинки из фторопласта. Не спуская с машины глаз, она поставила плечевой упор для автомата и закрепила на планке Пикатинни ночной прицел.

Ринус в приглушенном свете фонарика быстро двигался возле ящиков с боеприпасами. Свет выхватывал край коробки с натовскими патронами, слабо поблескивали медные острия.

– Потрясающе!

Они столько раз отрабатывали самые разные сценарии! Люми знала, что она должна взять рюкзак и спускаться в подземный ход, но Юрек явно хотел, чтобы они видели его приближение. Не факт, что он в машине. Может, он стоит где-нибудь поодаль и при помощи тепловизора наблюдает, как разворачиваются события. Ждет, когда Люми выскочит из убежища, как кролик из норы.

Жером сел и закурил. Я, опустившись подле, обхватила колени.

Ринус достал пластмассовый ящик с магазинами, заряженными разными комбинациями трассирующих, бронебойных и реальных боеприпасов, и унес его с собой к окну.

Лицо его как будто постоянно освещало солнце – он излучал свет. Безупречная кожа оливкового оттенка, упругая, плотно обтягивавшая все углы и изгибы его тела. Он затянулся, и прядь темных волос упала на темные глаза. Потом передал мне сигарету, и я с радостью ее приняла, надеясь, что никотин успокоит сердце, которое по какой-то неведомой причине пустилось вскачь. Он посмотрел мне прямо в глаза и ухмыльнулся – будто бы какой-то только ему понятной шутке. Забрал окурок, затушил его и, взяв обе мои ладони в свои, прижал меня к земле. Прильнув всем своим телом ко мне, он засмеялся, обнажая ряд ровных белых зубов. Лицо его было в каких-то сантиметрах от моего. Я прикусила губу.

Такие магазины прозрачны, чтобы все боеприпасы были на виду, но у Ринуса имелась собственная система маркировки, позволявшая определять патроны в полной темноте кончиками пальцев.

Машина медленно приближалась, причем шла по гравийной площадке так, что Ринусу и Люми, чтобы прицелиться, пришлось бы свеситься из окошка.

– Я ждал этого момента несколько дней, – сказал он и поцеловал меня. Это был один из тех поцелуев, что ощущаешь всем телом и от которых все члены словно каменеют и в то же время плавятся.

– Сколько их может быть? – спросила Люми.

– Думаю, двое.

12

– Но мы говорили, что справимся с восемью.

Ринус отогнул пластиковый чехол и протащил деревянный ящик по полу.

Майкл

– Настоящие проблемы возникнут, только если он вздумает поджечь дом. Но твой отец говорил, что это маловероятно, ведь Юрек хочет захватить тебя живой.

Ринус достал три шашки взрывчатки, вытащил нож, разрезал шашку надвое, прямо в предохранительной бумаге, и вытер нож о штаны.

От свежего разреза слабо потянуло аммиаком.

Проснулся я, мягко говоря, сам не свой: всю ночь меня неотвязно преследовали сны об Астрид – такие живые и яркие, что, казалось, я мог коснуться ее рукой. Совершенно отчетливо я чувствовал запах ее свободной замшевой куртки, купленной в Oxfam на Аппер-стрит и все еще хранившей сигарный дух своего прежнего владельца. Иногда, отработав смену, она помогала Джорджо и Розе на кухне, и тогда кончики ее пальцев пахли чесноком. Запах этот был для меня чем-то новым и непривычным – но в то же время непостижимым образом напоминал о чем-то давно забытом, как будто из детства. (Спустя годы, на Олд-Мур-роуд, по дороге от родителей в церковь, где должна была венчаться моя племянница, он застиг меня врасплох. Дикий чеснок. Была весна, юная и свежая, благоухающая ароматами – и особенно черемшой. Я присел прямо на влажный пень – искрящийся на солнце и бурлящий жизнью – и уставился на свои трясущиеся руки, словно ждал, что они вот-вот превратятся в ее.)

Из коробки поменьше Ринус достал четыре русских взрывателя с мощными детонаторами, бросил обертку на пол.

– Вряд ли он попытается форсировать дверь внизу… в Нидерландах достать взрывчатку или гранаты нелегко.

Во сне мы с ней ехали в 38-м автобусе в сторону Хакни. На вечеринку, сказала она – точно такая, как в юности, словно неподвластная старению. А я то и дело поглядывал в ужасе на свои руки – руки древнего старика, узловатые, с фиолетовыми прожилками вен. Выйдя из автобуса, мы оказались среди букмекерских контор, цветочных магазинов и наркоманов, и я вдруг ощутил прилив социальной тревоги, какой не испытывал уже несколько десятков лет. Она, одетая в точности как Кларисса и ее подружки – ботинки Dr. Marten’s и крошечный кроп-топ с одной из моих старых джинсовок, – буквально приклеилась к своему телефону.

– Думаешь, у него с собой лестница?

– Не знаю, он что-нибудь придумает. – Ринус выключил фонарик. – Я на его месте, чтобы проникнуть сюда, выбрал бы пожарный выход… и исходил бы из того, что он охраняется и заминирован.

– Что ты делаешь? – спросил я.

– Да.

– Спрашиваю у Джулиана адрес, – ответила она без всякого выражения, уставившись в экран.

Ринус решил заминировать не саму дверь, а часть коридора. Пошарив в темноте, он отвел занавеску, торопливо прошагал мимо лестницы и скрипучей двери. Снова включил фонарик, подбежал к спальне Люми и поставил сумку на пол.

Взглянул на заколоченный пожарный выход в конце коридора, прикинул длину лестницы и порядок действий.

Когда мы наконец прибыли в какие-то жуткие трущобы с обманчиво оптимистичными, слащавыми названиями улиц, она почти сразу бросила меня в дверях квартиры совершенно противоестественной планировки, и я бродил в этом сумрачном нереальном пространстве словно в чистилище. Коридоры вытягивались и искривлялись; клетушки-комнатки в считаные секунды заполнялись половозрелыми юношескими телами – и тут же пустели. Лоуренс, прислонившись на кухне к замызганному холодильнику, курил и потягивал из жестяной банки Red Stripe, о чем-то болтая с девушкой, очень похожей на Астрид. Я все пытался с ними заговорить, но оба с нарочитым презрением игнорировали меня.

Прямо за дверью Люми он серебристым скотчем закрепил целый ящик взрывчатки примерно в метре над полом.

Из коридора мину не видно, а мощность у нее такая, что взрыв снесет половину второго этажа.

Наконец я оказался перед запертой дверью, из-за которой доносилась барабанная дробь, волнующий звон струн и голос Григориса Бификоциса, зовущий вперед. «Когда сжимаются кулаки», – пел он по-гречески. Я взялся за ручку, но, как ни старался, как ни силился, не мог ее повернуть. Шум из-за двери тем временем все нарастал, и металлическая ручка больно врезалась мне в ладонь, словно канат в школьном спортзале. И чем больше усилий я прилагал, тем больше дверь сопротивлялась и тем оглушительнее становился рокот за ней.

Ринус вдавил детонатор в серую взрывчатку, снял с противоположной стены картину, изображавшую каких-то святых, закрепил на картине нейлоновую нить и вернул ее на место. Нить он протянул поперек коридора, наискось к мине, и закрепил на головке взрывателя. Потом Ринус снял всю конструкцию с предохранителя и осторожно отодвинулся.

Если стоять неподвижно, направляя свет фонарика под определенным углом, то заметишь блеск прозрачной нити.

Внезапно на моем плече оказалась чья-то ладонь. Это была Лия. Она жестом пригласила меня в комнату и без слов открыла дверь. Та медленно распахнулась, и дневной свет залил темный коридор. Я решительно ступил внутрь. В комнате было тихо и пусто, и из распахнутого настежь окошка открывался вид на августовское Эгейское море. Тут уж все понятно и без диплома психиатра.

Обнаружить растяжку по-другому невозможно.

Пробираться по коридору следовало очень медленно, дециметр за дециметром.

* * *

Когда человек ощутит, как нить натянулась на ноге, будет уже поздно.

Достаточно трех сантиметров, чтобы чека выдернулась и произошел взрыв.

Каждое утро, примерно без четверти восемь, она идет на пляж и возвращается с влажными волосами, закрученными на макушке в узел, который медленно разворачивается, пока она выжимает для Дженни апельсины или утирает с подбородка сверкающие капли дынного сока (ест она всегда неаккуратно – это я заметил). Этим утром я хотел ее перехватить – поговорить, объясниться, – но когда взобрался на гребень дюны, что спускается к бухте, то не нашел в себе силы ее потревожить. Так и стоял, глядя, как она плавает, и думал: до чего же это банально – древний старик наблюдает издалека за юной девушкой. От ее длинных загорелых ног расходились по воде круги, переливающиеся в лучах утреннего солнца.

Такую же ловушку Ринус устроил возле комнаты Йоны: приладил взрывчатку возле огнетушителя на стене, а нитку протянул через коридор, внизу продев ее в рым-болт в плинтусе.

Ринус задом дошел до кухни, где устроил фальшивую ловушку, натянув нить сантиметрах в двадцати над полом и закрепив ее в стоящем у двери мешке с пустыми бутылками.

Вот она выбралась на каменистый выступ, и я к своему потрясению увидел, что она почти совершенно обнажена, не считая тоненьких черных трусиков от бикини. Знаю: в тот момент мне следовало бы отвернуться, но я продолжал сидеть, по-турецки скрестив ноги, будто пригвожденный к дюне, совершенно не замечая песчаных мушек и высохших на солнце колючек и испытывая то же удовольствие, которое, должно быть, чувствовала и она, зажмурившись и подставив лицо ласковым лучам нового солнца.

На обезвреживание фальшивки тоже уйдет какое-то время.

Пятясь дальше, Ринус закрыл скрипучую дверь в коридор, глянул на лестницу, ведущую вниз, быстро закрепил пол-ящика взрывчатки на высоте головы, вдавил детонатор, натянул нить между чекой и дверной ручкой, после чего вытянул предохранитель.

Полуприкрыв глаза, я ощутил высшую степень блаженства – вереница образов пронеслась перед моим мысленным взором и сложилась в восхитительную картину: обнаженная Астрид на балконе в Афинах (уму непостижимо: даже тела у них были одинаковые! я вдруг испытал мимолетное чувство вины от возбуждения при мысли о том, что в точности знал, какова на ощупь грудь Лии), ее золотистая кожа на фоне зелени фиговых деревьев. Воспоминания накладывались на реальность – как афиши в подземных переходах, когда сквозь разорванный лист объявления о выставке Сезанна проступает физиономия комика из «Аполло»: сверкающий белоснежный оскал среди скромных яблок цвета закатного солнца.

Выключив фонарик, Ринус вернулся в караульную. Юрек исключительно опытен, но обезвредить целый комплект растяжек в коридоре – это даже не полчаса.

* * *

– Он объезжает сарай, – вполголоса доложила Люми. Было слышно, как камешки постукивают по днищу автомобиля.

Люми сдвинулась к другому окну, чтобы не потерять машину из виду. Машина замедлила ход и остановилась у дверей гаража, по-прежнему под таким углом, чтобы ее нельзя было обстрелять из окошка.

– Интересно, где Лия? – Дженни глянула на свои старенькие часики и, наверное, в сотый раз, встряхнула салат.

– Остановился, – сказала Люми.

С ее места получалось рассмотреть только небольшую часть заднего бампера и багажник.

– Мам, я уверен: она не утонула. Море сегодня спокойное, как пруд, так что ее жизни ничто не грозит.

– Что он делает?

– Не вижу. Машина просто стоит, не видно, за рулем он или уже нет.

Дженни панически боялась утонуть – так было всегда. Это совершенно не вязалось с ее характером, но единственный раз на моей памяти, когда она по-настоящему разозлилась – в буквальном смысле взорвалась от гнева, – был, когда Джулиан толкнул ее в Чаруэлл[113]. Так что Тома научил плавать я – что, учитывая полное отсутствие у меня терпения, было ярким свидетельством любви к его матери. Мы поехали в Корнуолл – Тому тогда было лет шесть, значит, на дворе был конец восьмидесятых. Да, точно – восемьдесят восьмой, потому что Диана как раз была беременна Лоуренсом. Должно быть, поэтому я увлекся морским делом – пытался пробудить в себе зачатки отцовского инстинкта.

Ринус вставил другой магазин – тот, что был крест-накрест помечен красным скотчем. Каждый десятый патрон в нем был с фосфором и при стрельбе оставлял в темноте светящийся след.

Мотор работал на холостом ходу, машина тихо урчала.

Поскрипывала на ветру гаражная дверь.

Брайан положил ладонь на руку жены. По сравнению с остальными он был молчалив – говорил редко, но, когда все же делал это, слова его были взвешенными и обдуманными. В молодости, когда мы только познакомились, я не мог отделаться от ощущения, что не нравлюсь ему – своим позерством и язвительностью, – тогда как сам он оставался незыблемо спокойным, как скала (за что я прозвал его Монахом). Сколько себя помню, слова всегда служили мне броней и оружием, и его немногословность довольно долго обескураживала меня и ставила в тупик.

Люми еще раз осмотрела окрестности. По площадке каталась пустая бутылка из-под моющего средства. Над оградой с колючей проволокой дрожали голые ветки.

Машину переключили на “нейтралку”.

– Пойдем-ка за стол, мам, – сказал Том. – Вот увидишь: только сядем – она и появится. Это как в ресторане – целую вечность ждешь своего заказа, а только выйдешь в туалет – как его приносят.

Какая-то птица взлетела, хлопая крыльями, и унеслась вдаль.

Облачко выхлопных газов ширилось, ветер относил его к пастбищам.

И тут же, будто услышав его, со стороны пляжа прибежала Лия – сгусток нервной энергии.

Машина сдала задом на метр и остановилась, мотор продолжал работать.

– Простите, – запыхавшись, выдохнула она. – Совершенно потеряла счет времени. Надеюсь, вы начали без меня?

Он хочет, чтобы мы это видели, подумала Люми.

Водитель вдруг переключил передачу и сорвался с места так, что из-под задних колес полетели камешки. Послышался грохот – машина въехала прямо в двери гаража; удар, скрежет – автомобиль врезался в обшитую железом стену и остановился.

Лицо ее раскраснелось, глаза блестели, а волосы уже совершенно высохли.

Мотор стих.

Грохнуло еще раз: дверь гаража слетела с петель, упала на землю и перевернулась.

Люми быстро подбежала к одной из бойниц. В гараже было темно и тихо. Люми ощутила запах металла и бензина.

13

– Отойди, – велел Ринус и подошел к соседней бойнице.

Майкл