Эндрю Мэйн

Увеличительное стекло

Andrew Mayne

THE LOOKING GLASS



© Andrew Mayne, 2018

© Перевод. А. Попов, 2019

© Издание на русском языке AST Publishers, 2019

Пролог

Дворняга

В переулке Тико пнул сдутый футбольный мяч и засмеялся, глядя, как Мау-Мау, бурый щенок с пожеванным ухом, загоняет его в лужу, разбрызгивая грязную воду. Тико любил Мау-Мау. Не то чтобы это был его щенок, скорее просто деревенская собака, каких много кругом – ищут объедки или гоняются за крысами, когда даже объедков нет. Но Мау-Мау был лучшим другом Тико.

Как и пес, Тико являлся изгоем, мать избавилась от него, когда мальчику исполнилось три года и она поняла, что белая кожа и красноватые глаза никуда не денутся. Она много молилась, даже пригласила знахарку из соседней деревни, чтобы та попыталась изгнать зло. Но и это не сработало.

Когда другие начали винить мать Тико, что та родила ведьменыша, она стала отсылать его подальше и на подольше. Не кормить его мать не могла, но Тико приходилось есть на улице, а потом отправляться с поручениями все дальше, и никому не было дела, вернется ли он назад. В четыре года Тико услышал, как мать объясняет другой женщине, что он вовсе не ее сын, а на самом деле несчастный ребенок подруги, которого она выхаживает. Тико был уверен, что это неправда, но не винил мать. Он знал, что не такой, как все, и поэтому матери нелегко. Снова забеременев, она однажды вышла на порог и громко, чтобы слышали все соседи, объявила, что Тико чужой и делать ему тут нечего, пусть убирается. С того дня в дом Тико больше не пускали. Иногда по ночам, если он плакал от голода у порога, мать могла дать немного еды. Но если с ней был мужчина, она снова прогоняла Тико, притворяясь, что не знает его.

Он научился выживать, не попадаясь людям на глаза и узнав, что есть те, кто помогут, опять-таки при условии, что этого никто не увидит. Одна бездетная старая леди давала ему полпирога или немного рисовой каши, если оставалась лишняя. Был г-н Инару из ремонтной мастерской, двор которой заполняли ржавые детали машин. Он разрешал Тико ночевать там и прятаться от других детей. Мальчишки всегда гонялись за ним, а поймав, били, драли за волосы, называли ведьминым сыном.

Вот он и любил Мау-Мау, собака не ненавидела его и даже не терпела – щенок лизал лицо и сидел рядом с мальчиком, когда шел дождь или было холодно. Тико опустился на колени, погладил Мау-Мау и поднял мяч. Интересно, сможет ли г-н Инару починить его, чтобы мяч держал воздух. Хотя, конечно, другие дети все равно отберут рано или поздно.

Засмотревшись на мяч, Тико не сразу заметил в луже еще одно отражение. Человек, очень высокий мужчина, улыбался ему. Тико посмотрел на доброго человека. Он был в черных брюках и белой рубашке, мужчины в деревне одевались так на работу или важные мероприятия.

– Ты Тико? – спросил мужчина таким властным, но теплым голосом, что Тико ответил бы утвердительно, даже поинтересуйся незнакомец, не жираф ли он. Вместо этого мальчик просто кивнул, слишком нервничая, чтобы говорить. Человек взял его за подбородок и покрутил голову Тико из стороны в сторону. В его взгляде не было привычного отвращения, незнакомец смотрел на Тико, как тот на Мау-Мау.

– Ты очень хороший мальчик. Хочешь прокатиться на грузовике?

Тико никогда не катался на грузовике, но видел, как они проезжают по деревне, когда людям с оружием было нужно куда-то далеко-далеко. Иногда грузовики возвращались, а мужчины в кузове кричали от боли, зажимая кровоточащие раны. Мальчик кивнул. Покататься на грузовике – звучит захватывающе. Особенно с этим человеком. Мужчина взял Тико за руку и повел к зеленой машине, припаркованной в конце переулка.

Когда Тико оглянулся на Мау-Мау, щенок сидел на краю лужи, склонив голову набок, словно пытался понять что-то слишком сложное для своего возраста. Мальчик помахал рукой. На мгновение он мог поклясться, что видел лицо матери, выглянувшей из-за угла. Но когда снова повернулся, она исчезла.

Мужчина открыл дверь машины, и Тико взобрался на сиденье. Он расплылся в улыбке при мысли, как будут завидовать другие дети, когда увидят его в этом грузовике. Но человек не поехал по деревне – он повез Тико прочь, выбрав дорогу, которая вела сразу в перелесок, миновав лишь несколько домов, и даже не заворачивала в другие деревни.

Тико смотрел, как его городок растворяется в пыльном зеркале заднего вида, и вдруг краем глаза заметил, что улыбка пропала с лица симпатичного мужчины. Это был совсем не тот человек, что появился в отражении в луже. Тико никогда бы не сел к нему в грузовик. Это был тот, кем пугали и дразнили Тико другие мальчишки, – человек, который забирал ведьминых детей. Навсегда.

Глава 1

Первый пошел

Я играю в видеоигру, в которой можно убивать по-настоящему. Официально это не игра, а специальная программа – Виртуальная Тактическая Обстановка, но, по сути, именно видеоигра. В реальности это несколько комнат, где на каждую стену проецируют видео, создавая виртуальное пространство – точную копию настоящей квартиры далеко-далеко отсюда.

Сейчас Виртуальная Тактическая Обстановка воспроизводит квартиру в Хойе, пригороде к северу от Парижа. Жилец квартиры, Йосеф Амир, ИТ-сотрудник французского банка, отмечает день рождения сестры на другом конце города. Пока его нет, двое оперативников находятся в его квартире во Франции. Один из них снимает все, что внутри, камерой высокого разрешения, превращая пикселизированное изображение на наших стенах в картинку, по качеству неотличимую от настоящих обоев. Между тем второй – мы зовем его Мутный, потому что камеры ловят только его размытый силуэт, когда он перемещается по квартире, – небольшим устройством, похожим на фонарик, собирает волосы из душа, волокна с мебели, пыль с ботинок и с коврика у двери.

Каждые несколько минут он вытаскивает картридж из своего устройства и передает его третьему человеку, который бегает туда-сюда между квартирой и грузовиком FedEx, стоящим на улице. В нем оборудование стоимостью около 20 миллионов долларов, таким гордилась бы любая университетская лаборатория, в режиме реального времени оно расшифровывает ДНК, ищет совпадения, пытается построить портрет каждого, с кем контактировал Йосеф, и отправляет все это нам. Огромное количество данных. К счастью, у нас есть программы, которые помогают все это обработать и достичь главной цели: узнать, взорвется ли бомба на футбольном стадионе в ближайшие двадцать четыре часа.

Имя Йосефа всплыло в перехваченном телефонном звонке рассекреченного члена ИГИЛ из Йемена своему подельнику во Франции. Еще недавно спецслужбы просто вызвали бы Йосефа на допрос и проверили всех, кого он знает, но в последнее время это проблематично. Террористы работают под именами обычных, ни в чем не повинных граждан, в результате чего на допросы таскают куда больше людей, чем об этом можно писать в новостях, и переворачивают им жизнь, пока настоящие преступники разгуливают на свободе.

– Доктор Крей, доктор Сандерс? – спрашивает Эмили Биркетт.

Она – наш куратор от Разведывательного управления министерства обороны. Сильно за тридцать, каштановые волосы стянуты в хвостик, Биркетт – офицер военно-воздушных сил, которая перешла на работу в самую страшную и таинственную из всех спецслужб.

Керри Сандерс и я – гражданские. Сандерс – антрополог, моя ровесница. Ей тридцать с небольшим, прежде чем приступить к работе в OpenSkyAI несколько лет помогала «Фейсбуку» составлять социальные профили пользователей – кого вы знаете, с кем общаетесь, кто для вас особенно дорог.

На первый взгляд OpenSkyAI ничем не отличается от любой другой высокотехнологичной компании из Остина, штат Техас, офис которой расположен в непримечательном бизнес-центре, населенном в основном производителями видеоигр и медицинского оборудования.

На самом же деле OpenSkyAI – частный подрядчик Разведуправления минобороны, который помогает сортировать данные о тысячах людей, решая, кого схватят и отвезут на тайный допрос, чтобы выяснить, не собираются ли эти люди совершить преступление, создающее непосредственную угрозу национальной безопасности, или, может быть, знают кого-то, кто собирается.

Сандерс изучает лица с фотографий в квартире Йосефа.

– Совпадений нет.

– Тео? – переспрашивает меня Биркетт, на этот раз нетерпеливо. – Йосеф возвращается! Можно отзывать команду?

Я хожу по квартире – ну, по виртуальной копии, – заглядывая в открытые шкафы и комоды, пытаясь увидеть невидимое, в то время как что-то в глубине моего сознания задается вопросом, как, черт возьми, я вообще здесь оказался.

– Я думаю, он чист, – говорит Сандерс.

Мне хочется с ней согласиться. При мысли о том, что все эти проблемы у Йосефа возникли только потому, что какой-то мудак в Йемене нагуглил его имя, меня тошнит. Но еще я знаю, что не имею права остановиться раньше времени лишь из-за того, что меня тошнит.

Я возвращаюсь в кухню. Холодильник Йосефа облеплен фотографиями. На большинстве из них – он сам с девушкой или друзьями, улыбается в камеру, смеется над столом, заставленным стаканами. Ровно то, чего ожидаешь от типичного парижского миллениала.

Мы уже изучили его поведение в Интернете. Каждый пост в «Фейсбуке», каждый лайк, каждый лайкнувший его посты – все прошло через нашу систему.

Никаких красных флагов. Это не значит, что его вообще ничего не связывает с подозрительными типами. На самом деле мы все связаны с чем-то или с кем-то ужасным. У Йосефа – дядя в Катаре, который ходил в ту же мечеть, что и боевик ИГИЛ, но в нынешнем мире, где все так или иначе связаны со всеми, это в лучшем случае незначительное совпадение.

Проблема поиска цифровых следов заключается в том, что террористы стали умнее. Они знают, как отделить одну жизнь от другой. Мы можем следить за Йосефом, но, если у него есть альтер эго и он достаточно умен, чтобы никогда не смешивать жизнь тайную и явную, поймать его почти невозможно. К счастью, большинство в какой-то момент ошибается. К сожалению, те, кто этого не делают, умнее наших систем. Мы построили лабиринт, в котором крысы умнеют.

– Крей, – говорит Биркетт. – Я отзываю команду!

– Нет! – отвечаю я несколько резче, чем планировал.

– Что у тебя? – спрашивает она.

– Погоди…

– Интуиция?

– Я – ученый. Я учился, чтобы знать точно, а не полагаться на интуицию. Дай мне еще несколько минут.

– У нас уже есть все, что нужно, – говорит Сандерс. Можно отзывать команду и спокойно изучать материал тут.

– Нельзя… – Я пытался объяснить это им раз сто.

Виртуальная модель, даже основанная на реальных данных, все равно остается моделью. Я знаю, что на столе стоит банка с арахисовым маслом, но не могу быть уверен, что это действительно арахисовое масло, пока кто-нибудь из оперативников не проверит. Это может быть C-4. Я уверен, что на самом деле – нет, но гипотетически это возможно.

Для поверхностного сбора данных – а у нас тут все поверхностно – это так называемое неинвазивное обследование полезно, но оно не заменит хорошую лабораторию.

– Если что, мы можем взять Йосефа, когда он выйдет из метро. Но вы должны дать мне знать, – говорит Биркетт.

Я опускаюсь на колени, чтобы рассмотреть фотографии на холодильнике. Большинство из них распечатаны на принтере. Сандерс стоит позади меня.

– У нас есть все фотографии. Мы прогнали все лица через базу – никаких совпадений.

Я тянусь за фотографией, забыв, что она виртуальная.

– Вот эта. Попросите Мутного взглянуть поближе.

Йосеф улыбается в камеру рядом с молодой зеленоглазой девушкой восточной внешности. На вид – двадцать с небольшим лет и выглядит сногсшибательно.

– Кто это? – спрашиваю я.

– Ее нет в нашей базе данных. Можем расширить параметры поиска, но по имеющимся фильтрам не проходит.

Мутный переворачивает фотографию. На обороте дата – март – и название фирмы «Лучшие события».

– Берем его, – говорю я Биркетт.

Она что-то командует в гарнитуру.

– Есть перехват.

– Кто это? – повторяет Сандерс мой вопрос.

– Черт ее знает. Фотография с одноразовой камеры. Знаешь, покупают на свадьбу, потом отправляют в проявку и получают фото уже в цифровом виде.

– Но, по нашим данным, Йосеф не был ни на какой свадьбе, – отвечает Сандерс.

Я встаю и поворачиваюсь к ней и Биркетт.

– Вот именно! Обычно они посылают файлы с фотографиями. А Йосеф эту фотографию печатал не из файла, иначе мы бы ее уже видели. Он заморочился с пленкой, чтобы не оставлять электронных следов.

Я обращаюсь к оператору, контролирующему визуализацию:

– Загрузите квартиру Мосина Касира.

Мы мгновенно телепортируемся в квартиру в Йемене, которую полевая команда обыскала четыре дня назад. На стене над столом у Мосина висят десятки фотографий.

– Но ее нет на этих фото, – говорит Сандерс. – Программа отметила бы.

Я указываю на фотографию Мосина с пожилой женщиной, чьи зеленые глаза – постаревшая копия глаз девушки.

– Кто это?

Сандерс сверяется с планшетом.

– Сестра бабушки. Обратная сторона фотографии есть?

Я качаю головой:

– Нет. Но размер распечатки и камера – явно те же. Двоюродный брат Мосина женился в марте. И, по нашим данным, Йосеф в это время был в Бахрейне. Возможно, на самом деле тогда он находился в Йемене.

– Поняла, – отвечает Биркетт. – Хорошая работа, Крей. Йосефа взяли. Скоро узнаем точно. А еще запросим фотографии у продавца камеры. Кто знает, что там еще откроется.

Она сияет. Если Йосеф действительно террорист, это оправдает все расходы на операцию перед начальством.

– С этого момента оперативники будут сканировать все фото с обеих сторон, – говорит Сандерс, делая пометку.

Я хочу объяснить, что дело не в этом, но знаю, что бесполезно. Они все поздравляют друг друга с успехом, хотя все, что у нас есть, – это корреляция.

Я выхожу из кабинета под жаркое техасское солнце, бьющее в раскаленный асфальт стоянки, пытаясь сказать себе, что все хорошо. Но меня продолжает беспокоить, что наши методы и сам процесс могут принести больше вреда, чем пользы. По крайней мере, их должны применять другие люди, которые лучше нас и заняты лучшими делами.

По дороге домой я вновь пытаюсь понять, как, начав с череды трупов, я оказался в лаборатории спецслужб.

Глава 2

Ковбои и индейцы

Год назад я работал в колледже, специальность – вычислительная биология. Пытался строить прогнозирующие модели окружающего мира. Работа интересная и важная – результаты могли объяснять причины распространения инфекций и вымирания неандертальцев. Потом я встретил серийного убийцу по имени Джо Вик, и все изменилось.

Он убил мою бывшую студентку, и на некоторое время я оказался подозреваемым. Погибшая занималась собственными исследованиями в той же местности в Монтане, что и я, и полиции это показалось больше чем совпадением. Все же меня скоро выпустили, решив, что Джунипер Парсонс загрыз медведь – это была не первая жертва, от которой Джо Вик избавился, сымитировав нападение гризли.

Попытавшись понять, что произошло с Джунипер, я нашел больше жертв и еще больше полицейских, не видевших дальше собственного носа. В конце концов, тел и улик скопилось столько, что я смог найти и Джо. Арест взбесившегося убийцы стоил жизней его собственной семье и семи полицейским. Моя жизнь тоже висела на волоске.

Некоторые считают меня героем, ведь я нашел Гризли-Убийцу и помог его прикончить. Полиция в этом сомневается. Что до меня, то каждый вечер, ложась в кровать, я представляю себе тысячи разных сценариев, в которых мог поступить иначе, чем поступил, – и во многих из них погибшие люди остались бы живы.

Лично меня больше всего беспокоит отсутствие чувства вины – только пустоты в душе на месте эмоций.

Джиллиан, женщина, которая спасла жизнь мне и человеку, прикончившему Джо, заходила неделю назад. Мы пытались разобраться, есть ли что-то между нами. Проблема в том, что я отчетливо ощущаю внутри себя место с пометкой «Джиллиан», но не могу сказать, для нее ли оно, и вообще, есть ли в моей душе для кого-то место.

Подобное со мной творилось еще до встречи с Джо, так что его вины в этом нет. Он просто вытащил все это на поверхность. Я даже не знаю, могу ли относиться к Джо как к человеку.

После этой истории, после бесконечных допросов и объяснений моих методов работы скептически настроенным полицейским я секвенировал ДНК Джо в попытках найти ответы на собственные вопросы. И нашел: это был ген, связанный с APOE-e4, так называемым геном риска. У Джо была вариация, не встречавшаяся раньше. Если объяснять грубо – в статье или разговоре с коллегой я себе такого ни в коем случае не позволю, – у Джо одновременно имелись врожденная потребность рисковать и элементы обсессивно-компульсивного поведения, присущего некоторым великим гольфистам или блестящим нейрохирургам. Джо испытывал такие же острые ощущения от экстремального риска, какие гроссмейстер получает от блестящего гамбита. Расчет, за которым следует эйфория.

Но это только половина проблемы. Нас с вами будет мучить совесть за совершенный проступок, даже если наказания не последует. А вот Джо, наоборот, будет испытывать восторг и искать новых возможностей нарушить правила. Он получал кайф не только от злодейств, но и от той замысловатой последовательности действий, которую выстраивал, чтобы избежать ответственности.

Его убийства походили на поведение большой белой акулы. Когда я заглянул в его ДНК, то понял, что эти корреляции неслучайны. Тот же алгоритм, что управляет акулой, может управлять и компьютерным вирусом, захватывающим Сеть, или убийцей в поисках добычи.

Когда Биркетт вербовала меня, то обещала охоту на убийц, таких как Джо. Это оказалось не совсем правдой. В то время как война с террором, безусловно, важна, и я твердо уверен, что людей, направляющих грузовик со взрывчаткой в толпу прохожих или убеждающих подростков с синдромом Дауна надеть пояс шахида, нужно остановить, – в наших методах я уверен далеко не всегда.

Стоило мне произнести одно слово – и Йосеф Амир был схвачен, брошен в фургон и, вероятно, отвезен в какой-то секретный подвал, где французская разведка, американцы и бог знает кто еще выпытают у него всю подноготную. Мне не говорят, что и как они делают. Однако в последнее время подозрительно мало исследований, связанных с психотропными препаратами и речевым аппаратом. Точно так же, как отсутствие работ по квантовым вычислениям свидетельствует, что АНБ, ЦРУ, Управление военно-космической разведки и их частные подрядчики охотятся и нанимают всех, кто имеет хоть какую-то квалификацию для эффективной работы над сверхсовременными алгоритмами расшифровки. Отсутствие исследований здесь подсказывает, что разведывательное сообщество успешно создает так называемые сыворотки правды и другие препараты, делающие людей сговорчивыми.

Таким специалистам, как я, и таким компаниям, как OpenSkyAI с его Виртуальной Тактической Обстановкой, доверяют гораздо больше, чем мы заслуживаем. Да, результаты есть, но я не уверен, что это потому, что наши методы так хороши или просто раньше все было настолько плохо.

Жужжит телефон. Я ставлю пиво на стол рядом с контейнерами из-под еды навынос и проверяю, может, это ответила Джиллиан.

Биркетт: «Ведем на 7 очков».

Это код – Йосеф выдал семь других заговорщиков. Официально я не должен этого знать. Я – гражданский подрядчик с очень скромным допуском, но Биркетт нравится делать мне приятное – или, по крайней мере, то, что она таковым считает.

Следующее сообщение от нее же: «Встреча с боссом в 9».

Наш босс, не глава OpenSkyAI, а Брюс Кавено, куратор из Разведуправления, который заведует нашим бюджетом, меня пугает. На вид это добродушный пятидесятилетний мужчина. Такие вызываются добровольцами кормить бездомных в своей церкви на День благодарения и помогают незнакомцам сменить пробитое колесо.

Меня пугает его влиятельность. Через несколько недель после начала работы в OpenSkyAI, во время моего первого визита к нему я поделился некоторыми сомнениями относительно наших методов профилирования. Когда он спросил, что я предлагаю поменять, я подумал о Джо Вике и рассказал об идее поиска генов риска у потенциальных террористов.

– Девятьсот тысяч долларов хватит? – спросил он.

– На что? – не понял я.

– Чтобы построить установку, которая сможет это сделать. Большие суммы мне нужно согласовывать, а девятьсот тысяч на создание лаборатории могу выделить прямо сейчас. Рабочий прототип мне нужен через пять месяцев.

На основе брошенной вскользь фразы этот человек был готов выделить практически миллион долларов на создание гаджета для поиска ДНК-маркеров, которые теоретически могли быть связаны с поведением потенциальных террористов.

Теоретически – могли. Корреляция и причинно-следственная связь – не одно и то же, хотя зачастую близки. Я пришел в ужас от идеи дать рвущемуся в бой полевому агенту ЦРУ или разведки псевдонаучный прибор, который оправдает арест любого, кто покажется подозрительным. Представил, как ДНК «пострадавших гражданских», случайно убитых в перестрелке с террористами, могут стать поводом объявить их на самом деле законной целью операции. Еще один способ занизить потери среди мирного населения в бесконечной войне с террором.

Кавено ни о чем подобном, ясное дело, не думал. Он просто хотел ловить преступников. Реальная опасность вовсе не в том, как пишут колумнисты «Атлантик» или редакторы «Нью-Йорк Таймс», что хорошие парни становятся плохими. Реальная опасность в том, что хорошие парни делают и будут делать очень плохие вещи, совершенно не думая, что это плохо. Именно поэтому люди, которые готовы снять последнюю рубашку, чтобы помочь бедным и голодным, ополчаются на генетически модифицированные овощи, даже если они могут спасти миллионы детей от слепоты или голода. Именно эти люди хотят демократии на Ближнем Востоке, но строят военные базы вместо школ и больниц.

Реальная опасность приходит тогда, когда такие, как Брюс Кавено, дают таким, как я, неограниченные бюджеты на создание гаджетов и программ, тратя время, деньги и ресурсы, которые могли бы напрямую спасать жизни. А результаты, которые мы выдаем, слишком расплывчаты и непонятны, чтобы из них можно было сделать хороший отчет для сенаторов.

С тех пор я научился не болтать в присутствии Кавено. К сожалению, Биркетт создала у него впечатление, что я – какой-то аналитический гений. В научных кругах после истории с Джо Виком меня сторонились, а вот в военной разведке стали считать эдаким Темным Рыцарем – мстителем от науки.

Джиллиан говорит, что я зря так остро реагирую, но есть вещи, о которых она никогда не узнает: например, что ракетный удар с беспилотников по Йемену, о котором только и говорят в новостях, был нанесен из-за моих слов утром. Или что на фотографии одной из жертв, которую показывают все арабские СМИ, – та самая зеленоглазая девушка, которую я видел на холодильнике Йосефа.

Потери среди гражданских.

Глава 3

Предокс

Брюс Кавено расплывается в широкой улыбке, когда я вхожу в переговорку, которую он объявил своим штабом на время посещения OpenSkyAI. Напротив него сидят Биркетт и Тревор Парк, основатель и директор компании. До работы на правительство Парк занимался играми и системами обработки изображений. По слухам, Виртуальная Тактическая Обстановка – ВТО – была создана, когда чины в разных спецслужбах стали жаловаться на необходимость настоящей работы «в поле» и захотели, чтобы все было, «как у военных с беспилотниками». А там, как мы знаем, и пилот, и руководитель операции сидят в комнате с удобствами и кондиционером где-нибудь в Неваде, а вовсе не в зоне, где вот-вот начнут взрываться сброшенные ими бомбы.

Я-то, конечно, далек от тонкостей разведки, но мой внутренний ученый говорит, что к изучаемому предмету нужно подобраться как можно ближе. Потому что ты никогда не знаешь, какой вопрос задать, чтобы разгадать загадку, пока не столкнешься с ней лицом к лицу. Возможность перевернуть фотографию в квартире Йосефа в буквальном смысле изменила мир к лучшему или худшему. Впрочем, еще недавно никто в Разведуправлении не подпустил бы младшего аналитика, типа меня, к ВТО, только спецов с высоким допуском.

Все поменялось после того, как я принял участие в первых тестовых прогонах системы и указал буквально сорок мест, где оперативник не взял образцы, а фотограф проигнорировал кучу важных деталей, например, даже не проверил, что книги на полке в действительности те, что указаны на корешках. Встроенные алгоритмы ВТО проверяют заголовки книг на полках потенциального террориста и информируют о наличии радикализирующего содержания, а также о совпадении с книгами, имеющимися у других подозреваемых. Но они не могут предупредить, что в одной из книг вместо страниц тайник с телефоном.

Все присутствующие в переговорной выглядят весьма довольными. Я сажусь. Биркетт выжидательно смотрит на Кавено. Перед ним на столе – конверт с надписью «Секретно», который он толкает в мою сторону.

– Это от французской контрразведки. Думаю, вы имеете право знать, что сделали.

Я с опаской вытряхиваю из конверта несколько фотографий, боясь, что на них будут последствия удара. Но на фото оказывается стадион, трибуны которого заполнены людьми. Поверх одной из трибун нарисован круг, в который попадает с сотню человек.

– Примерный радиус поражения бомбы, которую мы нашли в Ницце. Была зашита в подкладку куртки, принадлежавшей товарищу Йосефа Амира. У него имелись билеты на эту игру и эту трибуну. Фотография сделана вчера непосредственно после того, как бомбу нашли у него в квартире.

Я смотрю на лица коллег и внезапно представляю, как в другой жизни читаю новость о трагедии на стадионе, трачу примерно 8 секунд на печальные размышления о ней, а потом переключаюсь на что-нибудь более позитивное… Привычка, которую я осознал, только когда Керри Сандерс указала мне на нее.

Я возвращаю фото.

– А Йемен?

– Не понял? – переспрашивает Кавено.

Парк, видимо, напрягается. Он не любит, когда я лезу в бутылку, но еще он знает, что лишь слово – и мне выделят собственную лабораторию и бюджет.

– В новостях говорили о бомбовом ударе в Йемене. Уничтожено несколько полевых командиров ИГИЛ. С семьями.

– Там уже год гражданская война. И такое случается регулярно. Не пойму, при чем здесь этот удар?

– Это сделали не правительственные войска и не повстанцы, а французские или американские военные.

Кавено поворачивается к Парку.

– Не могли бы вы с Сандерс на пару минут оставить нас с доктором Креем?

Они неуклюже выбираются из-за стола и выходят. Парк злобно оглядывается через плечо, недовольный, что из-за меня его выставляют из собственной переговорки. Кавено ждет, пока за ними закроется дверь.

– Доктор Крей, я даже вообразить себе не могу, как работают ваши мозги. Но проблема с башней из слоновой кости в том, что, сидя в ней, вы не в курсе, как делаются дела на земле.

Я в целом согласен и не хочу его прерывать.

– Был ли этот удар связан с тем, что мы выяснили в ходе вчерашней операции? Я не знаю, честно. Но знаю, что правила нашей игры несколько отличаются от того, к чему привыкли вы. Если они переносят свою войну на нашу землю, мы не можем просто отлавливать несчастных ублюдков, которых отправляют непосредственно на задание, – мы должны достать руководителей и вдохновителей. И не через недели и месяцы после того, как они сделали здесь свое грязное дело. Надо отвечать быстро и жестоко!

– Вы уверены, что мы взорвали тех, кого нужно? Как насчет девушки!

– Какой девушки?

– Про которую трубят все арабские телеканалы. Девушка с фотографии на холодильнике Йосефа.

Кавено кивает.

– Та гражданская? Помолимся за нее. И за всех детей, погибших от наших бомб. Хотел бы я, чтобы этих смертей не было. – Он яростно тыкает пальцем в фотографию людей на стадионе.

– Сотню жизней спасли! Десяток убили. Считай сам.

Господи, да я пытался. И как сравнить известное с неизвестным? Никак! Все равно, в конце концов, все сводится к выбору того варианта статистики, в который тебе больше нравится верить.

– Доктор Крей, я был бы безмерно рад иметь возможность обойтись без смертей. Сделать все иначе. Я предлагал вам бюджет. Я рассказал начальству о вашей идее гена террориста. Лаборатория в Мэриленде уже изучает его.

– Ген террориста?! – вырывается у меня. – О чем вы, черт подери?

– Вы упоминали, что некоторые люди генетически предрасположены к террористической деятельности. Вы не стали развивать мысль, так что мы набрали команду специалистов, которые захотели продолжить работу над этой темой и сделать полевой анализатор.

Усилием воли я сдерживаюсь, чтобы не повышать голос.

– Это бред. Мы даже не можем с уверенностью говорить о наличии корреляции. А если бы и могли, то не знаем, можно ли включать и выключать этот ген. В реальной жизни на радикализацию человека влияют тысячи факторов. Мы не имеем права сажать людей просто из-за наличия одного гена в ДНК.

– Большинство террористических актов совершается адептами религии, которую исповедуют двадцать процентов населения. Это совпадение?

– А убийства в Чикаго составляют половину прироста убийств по всей стране за прошлый год. Это из-за чикагской пиццы с бортиками или потому, что там стало невыносимо жить?

Кавено усмехается.

– Этот ваш мозг! Готов поспорить, такое сравнение справедливо, но никем раньше не упоминалось. Продолжайте в том же духе. Я здесь для того, чтобы поздравить вас со спасением сотни жизней и уверить, что если есть другой способ, давайте его найдем. Помнится, вы говорили, что работаете над новой версией программы, с помощью которой поймали Гризли-Убийцу. Как вы ее назвали? Предокс? Можно уже посмотреть ее в деле?

– Нет. Я столкнулся с техническими проблемами и забросил работу над ней, когда перешел сюда.

– Очень жаль! Если бы ваши технологии поиска серийных убийц можно было применить для поиска террористов, мир стал бы лучше.

Да уж, я бы тоже хотел сделать мир лучше. Но чем дальше, тем больше я оказываюсь в такой тьме, что не просто перестаю различать нравственные ориентиры, а сомневаюсь, остались ли они вообще. Одно дело – поймать террориста, который собирается взорвать бомбу в толпе, и совсем другое – знать, что твой успех в его поимке станет поводом для авиаудара по людям, которые могут быть невиновными. Именно поэтому я опасаюсь действий вот таких хороших парней, как Кавено, если они получат прибор, который точно укажет на потенциальных плохих парней.

– Подумайте об этом, – говорит Кавено. – Ну, или хотя бы о том, чтобы вернуться к преподаванию.

– Колледж?

– Нет. Военным и сотрудникам спецслужб. Может быть, хоть кто-то сможет перенять ваш ум.

– Я подумаю.

Он даже не представляет, как соблазнительно звучит возможность получить собственную лабораторию и снова преподавать. Или представляет? И на что я согласен ради этого? В чем готов солгать самому себе?

Глава 4

Фан-клуб

После поимки одного из самых известных серийных убийц ваша жизнь может измениться неожиданным образом. Для начала полиция, которая еще недавно вообще не верила, что убийства связаны и совершены одним человеком, создает абсолютно новую версию истории, в которой бравые полицейские давно следили за преступником и были чрезвычайно близки к его поимке. Это ладно, пусть рассказывают журналистам, как они трудились в поте лица и почти достигли успеха.

Куда сложнее справиться с тем, что ты из одинокого борца с ветряными мельницами превращаешься в псевдознаменитость, а количество входящих запросов самого разного характера моментально превышает все мыслимые пределы. Моя почта ломится от просьб найти пропавшего родственника, теорий заговора, и как минимум раз в неделю очередной псих пишет, что на самом деле это он Гризли-Убийца и мне конец. Я пересылаю все это в ФБР и регулярно обновляю разрешение на скрытое ношение оружия.

Посреди всего этого шума теряются множество голосов несчастных, которые искренне страдают, потеряв близких. Им некуда больше обратиться, этим матерям пропавших детей, мужьям, чьи жены не вернулись из магазина, и многим-многим другим, оставшимся без родных и близких. Раньше я старался отвечать на все письма, перенаправлял их в организации по поиску пропавших без вести или в полицию. Но однажды я понял, что больше не могу. На это уходили часы и дни, а меня самого становилось все меньше.

Проблема в том, что каждому его собственный случай кажется уникальным. Как охотникам за автографами, сотнями гоняющимся за звездой, – им кажется, что для звезды эта встреча будет так же уникальна, как для них самих. Но это не так. В Соединенных Штатах на любой наперед заданный момент времени числится девяносто тысяч пропавших людей. И это только зарегистрированные случаи. Охотясь за Гризли-Убийцей, мы выяснили, что многие его жертвы не были зарегистрированы как пропавшие, об их исчезновении никто не знал. Это значит, что счет убитых Джо Виком на самом деле шел на сотни, если не больше. В результате каждый, кто обращается ко мне со своим «уникальным» случаем, на самом деле лишь один из девяноста тысяч. Статистическая погрешность, как бы цинично это ни звучало.

И вот когда, возвращаясь домой, я вижу на крыльце человека с конвертом в руке, я заранее знаю его историю. Если бы он нервно расхаживал туда-сюда, поминутно затягиваясь сигаретой, то следовало бы ожидать очередной теории заговора, рассказа о том, что Джо Вика на самом деле тренировали в ЦРУ, а Земля плоская. На это у меня был стандартный ответ: «Существуют ли аргументы, которые смогут вас убедить в обратном?» Для адептов «истинной истины», приверженцев теории «высадка на Луне – фейк» и радикалов любого розлива ответ был всегда один: аргументов не существует!

Ну, а если никакие аргументы не могут убедить человека, что он ошибается, значит, мы вышли за пределы рациональной мысли и находимся в зоне чистой веры. А идея соединить веру и науку меня всегда от души смешила своей утопичностью. Наука основана на том, что факты и логика объясняют реальность, а если факты не подтверждают теорию – теория ошибочна. С верой все наоборот: если факт не подтверждает веру, значит – это плохой факт и от него нужно отказаться.

В следующий раз, когда вас втянут в спор о политике, остановитесь и спросите себя: что сможет убедить вас сменить точку зрения? Если ничего, тогда признайте, что вы на самом деле ведете религиозный диспут, адепт одной религии с адептом другой.

Да, я говорил, что у меня нет страницы на «Фейсбуке»? Я завязал с социальными сетями, когда понял, что в них мои коллеги-ученые, совершенно забыв принципы логики и доказательности, начинают спорить, ругаться и выдвигать аргументы, которые диктуют эмоции и вера, а никак не научный подход. Но если соцсети можно отключить, а психов отправить действовать на нервы кому-нибудь другому, то с теми, кто действительно потерял любимого человека, сложнее всего. Их боль реальна. Их действительность проще и ужаснее моей.

Вылезая из машины, я отчетливо представил, что произойдет дальше. Темнокожий мужчина средних лет в пиджаке поверх голубого свитера достанет из конверта фотографию и начнет показывать ее мне. Это будет фото пропавшей жены, сына или дочери. Полиция ни чем не может помочь, он нашел меня в Сети, я – его последняя надежда. Я снова завожу двигатель и собираюсь сдать задом со своей парковки. Если я не увижу этой фотографии, меня ничего не будет связывать с этим человеком. Я просто дождусь, пока он уйдет. А если он будет ждать, вызову полицию. Имею право, между прочим.

Направляясь к выезду из жилого комплекса, я прикидываю, где можно поужинать, с чистой совестью игнорируя человека на крыльце. Я и так сделал больше, чем можно ожидать от любого. Тео Крея и так почти не осталось. Но, черт подери, кто вообще такой этот Тео? Что от него все-таки осталось? Та часть, которой плевать?

Когда я сидел, скорчившись, в машине скорой помощи в ожидании, что Джо Вик вот-вот доберется до нас с Джиллиан, детектив Гленн был снаружи, чтобы защитить нас. Да, я не струсил. И Джиллиан не струсила, о господи, нет! Но основной удар принял на себя Гленн. Он погиб, мы выжили. Будь Гленн на моем месте сейчас, уехал бы он? Бросил бы мужчину на крыльце?

Ах, чтоб меня!

Я снова разворачиваюсь и еду обратно на парковку. Делаю глубокий вдох и пытаюсь сообразить, как хотя бы выслушать его спокойно, утешить, помочь примириться с тем, что он и так знает: человек на фотографии мертв. Его не вернуть. А если это произошло недели или месяцы назад, то убийцу тоже уже не найти. Откуда я знаю? Очень просто: оставайся хоть какая-то надежда, он не сидел бы на моем крыльце. Ко мне не приходят с простыми случаями. «Убийца – садовник с криминальным прошлым» – это не про меня. Только с теми, где нет ни свидетелей, ни улик, даже тела – только пустота на месте человека. Но я не могу заполнить эту пустоту. Чего уж там, я не могу заполнить пустоту в собственной душе, где, по идее, должны быть близкие мне люди.

– Доктор Крей? – обращается ко мне мужчина.

– Один час. Это все, чем я могу помочь.

Он уже достает фотографию.

Черт! Все, я попал. На фото – зеленоглазый мальчик. Да, с такими же зелеными глазами, как убитая в Йемене. Совпадение! Я видел фотографии тысяч пропавших. Из них множество зеленоглазых. Но надо же было этому попасться именно сегодня! Появляется ощущение, что дело отнимет куда больше часа моего времени.

Глава 5

Бухгалтер

– Доктор Крей, спасибо, что смогли уделить время! Я – большой поклонник ваших работ.

Не уверен, что у народных мстителей должны быть поклонники, но ладно, примем это за комплимент.

– У меня оставалась пара пива, сейчас принесу, и вы расскажете мне о…

– Кристофер, мой сын Кристофер. А я – Вильям, Вильям Бостром.

Ну все, теперь у пропавшего есть лицо и имя. Кристофер стремительно перестает быть просто конвертом с фотографией, который можно проигнорировать.

Мы входим, и я приглашаю Вильяма за стол в кухне. Он кладет конверт и осматривается. Смотреть особо не на что: диван, телевизор – вот, пожалуй, и все.

– Только переехали? – спрашивает Вильям.

– Почти полгода назад.

– И живете один?

– Вы же понимаете, что от незнакомца такой вопрос звучит несколько зловеще?

Вильям усмехается.

– Да, пожалуй. Я вполне похож на одного из психов, с которыми вы наверняка сталкиваетесь регулярно.

– Именно. – Я достаю пиво. – Вот, держите.

– Спасибо. – Вильям делает такой малюсенький глоток, что становится очевидно: либо он вообще не пьет, либо завязавший алкоголик. Я забираю бутылку обратно.

– Есть кока-кола. Будете?

– Да, спасибо. Еще раз скажу: я очень ценю, что вы согласились помочь.

Угу, посмотрим, как он оценит, когда придется сказать ему, что помочь я в реальности не могу и ему пора уходить. Я возвращаюсь с банкой колы и снова сажусь.

– Прежде чем мы вообще начнем говорить, я хочу подчеркнуть одну важную вещь: причина, по которой вы вообще слышали о некоем докторе Крее, заключается в том, что я обратил внимание на переходы растительности в некоторых местах в Монтане, где были зарыты тела.

– Да, я помню. Экотоны, так, кажется, они называются. Области, где меняется растительность и одни виды пытаются вытеснить другие. А еще Джо Вик закапывал тела в ближайшей к месту убийства низине, чтобы эрозия почвы не обнажила останки.

А он, похоже, подготовился к нашей встрече. Лично меня еще передергивало от имени Джо Вика в обычной речи, хотя я понимал, что для других он мало отличался от Чарльза Мэнсона или Джо Банди.[1]

– В общем, теперь у ФБР есть эта технология. Полиция на местах уже применяет ее в дополнение к своим традиционным методам.

– Да, наверняка многие семьи смогут теперь найти своих пропавших.

И свое горе. Многие все еще ждут и надеются, что их близкие когда-нибудь вернутся. И это самое тяжелое в подобных делах. Эти люди расчитывают, что я дам им надежду. Но мне нечего им предложить.

– Крис был славным парнем. Правда. Я знаю, все так говорят. Но он и правда хорошо учился, не лез в неприятности. Знаете, правильный такой. Бывало, пойдем с ним в магазин с игрушками, а он сунет все карманные деньги в ящик для сбора пожертвований. Такой парень.

Вильям, что ты со мной делаешь?! Со сбежавшим наркоманом было бы куда проще. Но нет, на фото вовсе не малолетний преступник. Девятилетний пацан, пухлые щеки, добродушная улыбка. Излучает простоту и искренность.

– Как это произошло? – наконец спрашиваю я.

– Не вернулся из школы.

– Насколько актуальна фотография?

– Сделана примерно за месяц до исчезновения.

– А что полиция?

Вильям пожимает плечами.

– Сделали все, что должны были. Опросили соседей, расклеили объявления. Даже в новостях фотографию показали. Я звонил детективам, ведущим дело, но постепенно они перестали отвечать, объявления заклеили новыми, а в новостях появился другой пропавший. Какая-то белая девочка из Колорадо, кажется.

Вильям останавливается, когда соображает, что сказал. Я киваю. Да, мы относимся по-разному к преступлениям, где жертвы белые и где – чернокожие. На постоянные сводки о погибших в черных трущобах белые не обращают внимания. А вот стоит кому-то устроить перестрелку в церкви и убить десяток прихожан, которые случайно оказываются еще и чернокожими, – тут все возмущены, как положено. Это потому, что жертвы внезапно оказались чем-то нам близки.

– Какие-нибудь зацепки?

Вильям качает головой.

– Ничего. По крайней мере, ничего, что полиция могла бы мне рассказать.

– А где все произошло?

Повисает пауза.

– Уиллоубрук, пригород Лос-Анджелеса.

– Южный?

Вильям кивает.

М-да, знакомое название. Заодно с Южным Централом, прекрасно известным по боевикам. Рядом с Комптоном. Банды, наркотики, если судить по фильмам. Кроме этого, правда, я не знаю о районе вообще ничего. Но теперь понятно, откуда пауза. Статистика убийств в этом округе пугающая.

– Крис был хорошим парнем, – с нажимом произносит Вильям, считая, что я для себя все решил.

– Верю. Значит, его похитили? Просто так?

– Да. Никаких требований выкупа. Ни предупреждений. Просто исчез, и все.

Упоминание о выкупе – уже повод задуматься. Я слышал, что в неблагополучных районах похищения на почве наркоторговли происходят сотнями ежедневно. Людей держат в заложниках, чтобы добиться чего-то от семьи или родственников. И семьи не спешат обращаться в полицию с рассказами, что их сына похитили, потому что его отец задолжал за кокаин.

– Знаете, я боюсь, тут даже мне не за что зацепиться. Я ведь этих мест толком не представляю. Жаль, что не могу помочь. Вы с мамой Криса живете вместе?

– Ее уже нет. И родственники Криса не похищали.

– И вы так считаете потому, что?..

– Потому что Криса нет в живых.

– А в этом вы почему так уверены? – разговор принимает очень странный оборот.

– Потому что Крис пропал девять лет назад. Я знаю, что он уже не вернется.

– Девять лет назад?! – След не то что остыл, а уже и заасфальтирован три раза.

– Я в курсе статистики. Доктор Крей, я – бухгалтер. У меня все хорошо с математикой. Крис не сбежал и не потерялся. Его похитили и убили. И дай бог, если просто убили…

Он сидит, уставившись на бутылку пива, а я пытаюсь сообразить, подвинуть ли ее к нему или вылить в раковину.

– Так, и теперь, практически через десять лет, чего вы хотите от меня?

– Найти убийцу. Я хочу поймать того, кто забрал моего мальчика.

– Он может быть уже где-то далеко-далеко.

– А может, это один из соседей. Может, я сталкиваюсь с ним каждый день, может, он прямо под носом. Как Лонни Франклин.

Лонни Франклин, он же Спящая Смерть, был серийным убийцей как раз из Южного Централа Лос-Анджелеса, убивал тридцать лет подряд. В основном проституток, сидящих на наркотиках, то есть самых незаметных для правопорядка. Дела списывались на разборки наркодилеров, а убийцами назначались уже мертвые бандиты. Десятки женщин, которым и так изрядно досталось от жизни, исчезали бесследно при полном бездействии полиции прямо под носом стражей порядка и соседей Франклина.

– Подозреваемые?

– Никого. Я исходил весь район, постучал в каждую дверь. Увидел много всякого, доктор Крей, но ничего, связанного с пропажей моего мальчика. Мне не в кого ткнуть пальцем со словами: «Это он». Я поговорил с учителями, вообще со всеми взрослыми, с кем Крис мог пересекаться. Ничего.

Я делаю глоток пива и пытаюсь сформулировать ответ.

– Не думаю, что смогу тут помочь, – говорю я и останавливаюсь, чтобы не сказать: «Слишком мало данных». Вместо этого спрашиваю: – А другие дети в этом районе пропадали?

– Да, было несколько случаев. Но полиция утверждает, что сходства слишком мало, чтобы выделить общую схему. Хотя жертвам Франклина тоже говорили, что нет оснований думать, что в городе орудует серийный убийца. – Он поднимает руки, как будто я собираюсь возразить. – Нет-нет, я не утверждаю, что похищение Криса – дело рук серийного убийцы. Но подумайте, кто-то похитил и убил ребенка, разве он остановится на одном? Думаете, это единичный случай?

– Полагаю, подозреваемых в насилии над детьми полиция всех проверила? – вместо ответа переспрашиваю я.

– Да, и я проверял. – Он откидывается на спинку стула и качает головой. – Куча извращенцев. Но среди них нет убийц и похитителей.

– Господин Бостром, у меня нет ни времени, ни возможностей заняться этим делом.

– А в Монтане были? Какие возможности вам нужны были там?

– У меня имелась ДНК. Я – биолог. А еще образцы крови и фрагменты волос. Мне было с чем работать.

– Но вы же еще и теоретик. И аналитик. Вы знаете, как обрабатывать данные, чтобы найти то, чего другие не видят.

– Но я не экстрасенс. Все, что я умею – задавать правильные вопросы.

Бостром встает.

– Большое спасибо, что выслушали меня. Все, о чем я вас прошу: подумайте, какие вопросы можно задать, чтобы что-то узнать.

Я стою с ним на крыльце, пока он ждет такси в аэропорт. Он рассказывает о любимых фильмах Криса. О том, как мальчик приготовил ему в микроволновке пирог на день рождения. О том, как Крис учился и хотел стать астронавтом. Парень хотел стать ученым, изобретать, помогать людям. И глядя, как огни такси растворяются в ночи, я ощущаю холодок от мысли, что человек, погасивший эту маленькую яркую звездочку, все еще на свободе.

Чисто теоретически Крис – не единственный и точно не последний пропавший ребенок. Чисто теоретически у меня больше шансов найти живого Аль Капоне в Чикаго, чем убийцу Криса.

Глава 6

Теория чисел

Керри разглядывает меня, облокотившись на офисную перегородку, разделяющую наши кубиклы. Она знает, что мне нужно некоторое время, чтобы очнуться от мыслей и вернуться в реальность.

– Над чем работаешь?

– Да так, разные вычисления. А что?

– Просто чтобы ты знал: Парк на тебя зол как черт. Орал всю дорогу, что ты неприемлемо ведешь себя с клиентами.

– Клиентами? У нас тут не рекламное агентство. Мы – квазилегальная группа консультантов, получившая неоправданно много власти от людей, которым так и неймется пострелять. Я более чем уверен, что Кавено не пойдет писать о нас дурной отзыв на «Йелп», если Парк этого боится.[2]

Она плюхается на пустое офисное кресло и подъезжает на нем поближе.

– Он просто боится, что ты согласишься на предложение Кавено. Парк в курсе, что Управление знает, что это ты делаешь основную работу.