Хаос в нашем доме стремительно нарастал: квартира теперь напоминала нечто среднее между продуктовым складом, кулинарным и пошивочным цехом пополам со складом промышленных товаров. Бабушка возвращалась из магазина с гигантскими сумками, сетуя на то, что у нас маленький холодильник. На окне в кухне в банках мариновались помидоры и огурцы, на шкафах грудами лежала цветная бумага и высились башни из уже запакованных подарков. На всех возможных плоскостях, кроме священной швейной машинки, стопками стояла вынутая из серванта посуда.
Труднее всего приходилось Биму. Во‐первых, его нос настолько щекотали самые вкусные на свете запахи, что он, не в силах противостоять искушениям, научился сам открывать дверку холодильника, за что постоянно получал нагоняи от Бабушки. Во‐вторых, ему просто негде было приткнуться: куда бы он ни лег, его отовсюду сгоняли. Почему-то именно это место людям немедленно требовалось, чтобы что-то поставить. И даже его последнее пристанище – в самом углу у двери балкона за шторой, куда он прятался, когда бывал не в настроении, – было занято таинственной железной штуковиной с крышкой и ручкой, к которой мне категорически запрещалось подходить. Как я понимаю теперь, там был с какими-то страшными трудами добытый через знакомых чистый спирт. Его вечерами, со всеми возможными «охами» и «ахами», отмеряли, разводили водой, окрашивали вареньем, «Yupi» или просто белым разливали по красивым бутылкам.
Кроме того, помимо Соседа Из Последнего Подъезда, вернее Моего Будущего Дяди, в доме стали бывать какие-то люди, которых мы с Бимом даже не успевали запоминать. Поэтому Бим на всякий случай лаял на всех приходящих. Они уносили и приносили мебель, скатерти, вилки-ложки, бокалы, продукты. «Недотерьер» нервничал, путался под ногами, об него спотыкались, чертыхались, и он бежал на кухню к Бабушке с немым вопросом в глазах: как же так, чужие люди распоряжались в нашей квартире, как будто это был их собственный дом? Особенно он сердился, когда невесть откуда взявшиеся Тетины подружки в моей комнате рисовали стенгазету и надували шарики. Первый же «передутый» и оттого лопнувший шарик вызвал у него подлинную истерику, он зашелся визгливым лаем и, даже будучи загнанным под мою кровать, долго еще подвывал и фыркал на от души хохочущих над ним Тетиных подружек. А когда Совет из взрослых пополнился папой и братом Соседа Из Последнего Подъезда и потому, за недостатком места в кухне и большой комнате, постепенно перебрался в мою, Бим просто перестал выходить из-под кровати. И только сопровождал бурные споры взрослых глухим рычанием и поскуливанием, словно становился еще одним членом этих «расширенных заседаний».
– Понимаете, – растолковывала я своей ночной собеседнице, – и так было хлопот полон рот, а тут еще мои игрушки – Мишка и Обезьянка – тоже решили пожениться!
И мне враз стало ясно, какая это тяжелая работа – свадьба! Приходилось думать – ну буквально обо всем сразу! И о том, где все это будет происходить: во Дворце бракосочетания (большой комнате) или в загсе (на кухне)? В каком платье будет Обезьянка? Она так же, как Тетя, страшно переживала, оттого что ее платье не белое. Но что делать? Другой ткани для свадебного наряда Тети, кроме как розовой, Бабушка так и не достала, соответственно, других лоскутков, кроме тех, какие я собирала тайком у ее швейной машины, у меня просто не было.
Что будет у Обезьянки на голове – бантик или в фата? И если фата, то из чего ее сделать? Ведь Тетя себе купила готовую, поэтому таких лоскутков, естественно, мне взять было неоткуда. Но не могла же я обидеть Обезьянку! Умыкнув, пока Бабушка не видела, с ее швейной машины острые ножницы, я отрезала кусочек тюля от гардины в большой комнате – как раз там, где он прятался за тяжелую шелковую штору, посчитав, что именно тут случайно косо отхваченного уголка будет совсем не видно. С галстуком для Медведя вопрос решился так же радикально: я тихонько стащила один из Бабушкиных новых шелковых носовых платков.
О том, что необходимы обручальные кольца, я и не подозревала, пока в нашем доме не закипели на эту тему бурные дискуссии. Объехав много магазинов, Тетя и Мой Будущий Дядя к единодушному решению, какими они должны быть, так и не пришли. Дабы молодые не ссорились, расширенный Совет взрослых постановил, что заказывать сакральные символы брака придется в специальной мастерской по собственному, утвержденному женихом и невестой рисунку. Так вот, когда Мой Будущий Дядя принес их к нам домой в алой коробочке и благоговейно поставил на книжную полку, я поняла, что, по крайней мере, одной головной болью у меня точно меньше!
Оставались сущие мелочи: как игрушки будут стоять – кто слева, а кто справа? Надо ли им под ноги стелить полотенце и кто первый должен на него наступить? Что у них спросят? И как они ответят? Куда напишут, что игрушки женаты? По этому случаю я сделала им из обрезков бордовой бархатной цветной бумаги, оставшихся от производства стенгазеты, почти настоящие паспорта, а для того, чтобы записать дату их свадьбы, – специальную книжку в серебряной обложке.
Игрушки помогли мне расставить столики в ресторане – для этого сгодились пустые консервные банки, которые я, натаскав из мусорного ведра, тщательно помыла, разрезала – совсем так, как однажды показывали по телевизору в передаче «Очумелые ручки!» – застелила разноцветными лоскутками ткани и красиво разместила на них детскую посудку. Для этого мне даже пришлось пойти на преступление: я тайком залезла в семейные «закрома» и достала очаровательные маленькие кукольные фарфоровые тарелочки и чашечки, которыми в своем детстве играла сама Бабушка! Раздумывая над тем, можно ли мне взять их, не спросив разрешения (а Бабушка ни за что бы не разрешила, я знаю!), я рассудила, что по такому торжественному случаю никому и в голову не придет меня ругать! В конце концов, из Бабушкиного серванта взрослые тоже доставали самую «драгоценную» посуду, которой мы каждый день никогда не пользовались.
Наконец, требовался кто-то, кто объявит новобрачных мужем и женой. Эту роль на себя согласился взять мой любимый Слоник. Но поскольку мужчин – регистраторов брака в природе не встречается, то моя заветная мягкая игрушка на время стала… девочкой. Тем более что определение пола этого замысловатого «заморского подарка» всегда вызывало у меня затруднение: сам Слоник был сшит из голубовато-серебристой, похожей на брезент ткани, что непреложно свидетельствовало о его принадлежности к мужскому полу. Однако на нем была надета… розовая юбочка! Это настолько сбивало с толку, что я сперва хотела ее снять. Но потом решила Слоника не обижать, а каждый раз в игре с ним заново договариваться: кем он сегодня хочет быть – мальчиком или девочкой?
Меж тем, пока все хлопотали, Мишка и Обезьянка старательно репетировали свадебный вальс, невзирая на то, что жених был от природы очень неуклюж.
Рано утром назначенного Самого Важного В Жизни Дня мои игрушки были самыми нарядными и красивыми. На торжественной церемонии, конечно, Обезьянка излишне крутилась и вертелась – оно и понятно, такой день, столько волнений. Мишка, напротив, был очень спокоен. Правда, одно из обручальных колец чуть не потерял именно он – на его мохнатую лапку оно никак не надевалось, выскользнуло из моих рук и укатилось глубоко под кровать. Я долго-долго его искала, но ситуацию спас верный Бим: через какое-то время я услышала клацанье чего-то металлического в его пасти и, заглянув под штору, обнаружила, что лежащий под окном «недотерьер», как заправский ювелир, пробует качество свадебного символа буквально на зуб!
Слоник… простите, Слониха объявила, что Мишка и Обезьянка стали теперь мужем и женой. После чего зверята радостно поцеловали друг друга, и все приступили к торжественному чаепитию… Поздравить молодоженов пришли и Тигр, и Пчелка, и Синяя Корова из «Киндер-сюрприза»; приехала Машинка С Одной Дверцей и даже Пластмассовый Паровозик Без Трубы. Вконец измученный суетой Бим тоже принял участие в торжественном завтраке – несколько кусочков печенья, которые он честно стащил со свадебного игрушечного стола, скрасили ему отсутствие возможности наблюдать за действиями Бабушки: его, как, впрочем, и меня, закрыли в моей комнате, чтобы мы не мешались под ногами.
Веселье было в самом разгаре, когда под окнами нашей квартиры требовательно забибикал свадебный кабриолет, на что птицей взлетевший на подоконник Бим громко залаял. Убранный лентами и шариками, с потрясающе красивой куклой на капоте – такой красивой, что Мишка чуть не вывалился из окна, да Обезьянка поймала его за ухо, – невиданный доселе шикарный экипаж на колесах собрал вокруг себя жителей всего нашего двора. Из машины вылез Мой Будущий Дядя в костюме и, неловко переступая ногами в отчаянно жмущих модельных туфлях, добытых моей Бабушкой в честной схватке с очередью в бывшем ГУМе, направился в наш подъезд.
Тетя металась по квартире, пеной замечательных бело-розовых кружев цепляясь за все углы – она, конечно же, ничего не успевала! Прическа, по ее мнению, не удалась! Букет ей казался «не таким»! Одна туфля (невесть какими трудами тоже сшитая на заказ!) все же отчетливо спадала с ноги. Наконец она выпорхнула было в двери, и тут… тут Мой Будущий Дядя очень вовремя вспомнил, что надо взять кольца.
Но алой коробочки на книжной полке, естественно, не оказалось!
– Ты уверен, что они там были? – в совершенном отчаянии вскричала Тетя.
Будущий Дядя даже обиделся:
– Конечно! Я же сам их туда положил.
– Может, ты их уже взял? И положил, как всегда, в карман куртки?
Тут все бросились звонить маме Моего Будущего Дяди, и та на всякий случай побежала проверять все Будуще-Дядины куртки и карманы джинсов. А в это время в нашей квартире методично обшаривались все книжные полки, полки шкафов для одежды, кухонные и даже ящик для овощей в кладовке. Тщательно был обыскан и свадебный пиджак.
Алой коробочки нигде не было. Машина нетерпеливо сигналила под окнами. Бим, охрипнув от усилий, продолжал лаять.
И тут Тетю осенило.
– А где у нас Маша? – подозрительно ласково спросила она.
– Маша? В своей комнате, играет, – ответила Бабушка немного удивленно.
Тетя задумчиво почесала длинным накрашенным ногтем кончик носа и плюхнулась на пуфик, окутав его и все вокруг своими кружевами.
– А что это так тихо? На Машу совсем не похоже.
Бабушка распахнула дверь в мою комнату.
– Маша, ты брала кольца? – вкрадчиво спросила она.
Пользуясь случаем, Бим вырвался в открытую дверь и со счастливым лаем кинулся поздравлять Тетю, норовя лизнуть ее в нос.
– Бим… на место… уберите его от меня. Он все порвет! – кричала Тетя.
Бабушка бросилась оттаскивать Бима, а в мою комнату решительно шагнул Мой Будущий Дядя.
– На полке стояла коробочка. В ней были наши свадебные кольца, – четко сказал он.
Я молча прикидывала: будут искать дальше или успокоятся? Отдавать я ничего не собиралась – с Медведя и Обезьянки кольца можно было снять только с их смертью!
– Если ты не сознаешься, что их взяла, мы все равно когда-нибудь узнаем. Так что лучше скажи сейчас! – из-за спины Будущего Дяди сердито потребовала Бабушка, держа за ошейник брыкающегося Бима. – Маша! Лучше скажи сама! Иначе, честное слово, я тебя накажу!
– А как? – Вопрос меня сильно заинтересовал, ибо на этот день у меня были свои планы.
Бабушка переглянулась с Моим Будущим Дядей и очень строго произнесла:
– Я буду кормить тебя теперь только манной кашей. И никаких конфет.
Угроза показалась мне совершенно нешуточной!
– Манной? – уточнила я.
Но Мой Будущий Дядя уже держал в руках Мишку и Обезьянку. Коробочку искать было некогда, и, сунув кольца в нагрудный карман, Мой Будущий Дядя ринулся к лифту.
– Я жду тебя в машине! – крикнул он Тете в закрывающиеся двери.
Тетя, на бегу глянув в зеркало, успев еще раз посетовать на слетающую туфлю и неудачный букет, стуча каблуками, выскочила на лестничную площадку:
– Мама! Опаздываем!
– Иду! – Бабушка, как всегда, судорожно искала свою сумку.
Дверь захлопнулась. В квартире стало тихо. Только соседка Зинаида Степановна чем-то шуршала на кухне да поскуливал в щель под входной дверью позабытый всеми Бим.
Я обняла своих Мишку и Обезьянку, забралась с ними на подоконник, и мы долго-долго сидели, глядя в небо. Где-то в глубинах квартиры чем-то звенела, что-то роняла и о чем-то охала Зинаида Степановна. Под моей кроватью сопел и возился обиженный Бим, которого сразу после отъезда Тети и Бабушки загнали в мою комнату. На полу несколько опечаленные отсутствием жениха и невесты игрушки «догуливали» свадебное пиршество.
Сперва нам было немножко грустно. Но потом мы решили, что у Мишки и Обезьянки есть главное – любовь. А обручальные кольца? Так ведь дело-то наживное. Тут я вспомнила, что где-то в одной из моих тайных коробочек лежит кусочек медной проволоки. Делом минуты было его найти, поломать пополам, свернуть в колечки и закрепить на лапках моих молодоженов. Правда, это скорее получились обручальные браслеты, ибо пальчиков у них не было.
– Какое же ты чудесное дитя и как забавны твои невинные шалости. А коробочку от колец так и не нашли? Ты куда ее девала? – спросила тетя на том конце провода.
– Под сиденье большого зеленого кресла, – авторитетно заявила я. – Она и по сей день там лежит. У меня там тайник.
Тут я еще немножко подумала и решила, что тетя эта все равно никогда не придет к нам в гости, поэтому можно говорить все, без утайки.
– Там у меня еще желтые бусинки из Бабушкиной шкатулки, цветные стеклышки для секретиков и блестящие разноцветные бумажки от конфет. Я из них себе колечки делаю. А бабушка почему-то считает, что это мусор…
– Я тоже так считала, пока дочка была маленькая… А я ведь в детстве тоже крутила такие колечки из фольги и делала секретики, – вздохнула женщина из телефонной трубки.
– Не может быть! – изумилась я.
– Точно-точно! – засмеялась женщина.
– Вот! Хотя бы вы меня понимаете! Но я вам не про это хотела рассказать, – торопилась я, ибо так долго меня в моей жизни еще никто не слушал!
Когда мы с игрушками собрались было продолжить торжественное чаепитие, в комнату заглянула хлопотливая Зинаида Степановна:
– Машенька! Бегом ко мне на кухню! Нам надо очень быстро покушать, они же сейчас приедут!
Но бегом я (а быстрей меня – Бим!) побежала не на кухню, а в большую комнату. И остановилась в недоумении.
В большой комнате не было
ничего! Ни дивана, ни кресел, ни журнального столика, ни телевизора.
Ничего! Только один большой-большой стол, который своими очертаниями точно повторял контуры стен. На нем ровными рядами выстроились бутылки с разноцветной жидкостью, знакомые и незнакомые бокалы и стаканы, наши и не наши тарелки. Пустое пространство в центре комнаты занимал огромный, откуда-то взявшийся вазон, в котором во все стороны кучерявились какие-то бело-розовые цветы.
Бим сориентировался первым. Он просто запрыгнул на ближайший к нему стул и только хотел длинным своим загребущим языком лизнуть тонко нарезанную колбаску с ближайшего блюда, как решительная рука Зинаиды Степановны дернула его за ошейник:
– Ты куда?
Пока сопротивляющегося Тузика отволакивали и запирали в моей комнате, не доставшийся ему кусочек колбаски отправился мне в рот. Надо сказать, что о своем мохнатом друге я не забыла – второй кусочек колбаски для него я припрятала в кармане шорт. И только протянула руку за крохотным аппетитным огурчиком, плававшим в какой-то затейливой хрустальной ванне, как теперь уже на меня налетела Зинаида Степановна:
– Маша! Ничего не хватай со стола! Всю красоту нарушишь! Пойдем-ка, я тебе накрыла на кухне, покушаем. Когда все приедут, тогда будешь есть тут.
Но я даже не представляла себе, что такое эти «все»! Странный шум за входными дверями привлек мое внимание аккурат в тот момент, когда я в своей комнате заканчивала самые важные на свете дела на горшке, параллельно скармливая расстроенному Биму припасенную для него колбаску.
Затем произошла какая-то возня в коридоре, взволнованный голос Бабушки нервно спросил:
– Маша где?
– У себя, у себя, – суетливо ответил ей голос Зинаиды Степановны.
– Хорошо. Бим закрыт?
– Да-да, он там же!
– Прекрасно. Тогда я сейчас.
Торопливые шаги Бабушки пробежали в большую комнату, затем обратно, она громко крикнула:
– Входите!
И только мы поспели к месту событий, то есть в коридор – я на горшке, а Бим – носом за моим карманом шорт, как откуда-то грянула громкая музыка, входная дверь распахнулась и…
В дверном проеме, как в картинной раме, возвышался Мой колоссальный Теперь Уже Дядя, держащий в руках огромное бело-розовое безе, которое при ближайшем рассмотрении оказалось… Моей Тетей. За ними просматривалось какое-то непомерное количество совершенно незнакомых нарядно одетых людей, заполонивших не только площадку перед квартирой, но и толпящихся на верхнем лестничном пролете, что я опешила. Бим от неожиданности сперва попятился, а затем, громко залаяв, бросился обратно в мою комнату.
С минуту мы смотрели друг на друга: Мой Теперь Уже Дядя, который явно не знал, что ему делать – перешагнуть через меня (а он бы вполне это мог!) или ждать, пока Бабушка или Зинаида Степановна – ну хоть кто-нибудь! – уберет с пути его торжественного вноса невесты это неожиданное препятствие; Моя Тетя, с лица которой слиняла солнечно-счастливая улыбка, и я, в изумлении снизу вверх с горшка взирающая на все это совершенно невозможное происшествие.
«Зачем он взял Мою Тетю на руки? Она же взрослая! – думала я. – Разве взрослых теть носят на руках?»
И прежде чем кто-то из взрослых сообразил, что надо делать, проклятая розовая туфля, на которую Тетя так много жаловалась, предательски сползла с ее крохотной ножки и тяжелой каплей стукнула в паркет совсем недалеко от моего горшка.
В немой сцене, где все застыли в неожиданной растерянности, видимо, я одна отчетливо почувствовала дисгармонию. В конце концов Мой Дядя, держащий на руках Тетю, действительно, как на картине, казался сказочным богатырем-героем, спасшим Красавицу от какого-то страшного Чудовища. Но ведь потерянная туфелька была совершенно в другой сказке! И поэтому ее срочно следовало вернуть на место.
Что я и сделала. Я встала, взяла невесомый розовый башмачок с розочкой и пошла к Тетиной ноге, которая как раз была в этот момент примерно на уровне моего носа. Горшок с громким стуком отпал от меня, и, пока я пыталась примостить обувь на ее законное место, содержимое «ночной посудины», обгоняя меня, поползло к новехоньким, модельным, блестящим лакированным ботинкам Моего Дяди. Коридор стал наполняться характерным запахом, Тетя инстинктивно-судорожно подобрала юбку, Бабушка истошно закричала: «Зинаида Степановна, скорее тряпку!», а подъезд, перекрывая торжественную музыку, грохнул громовым хохотом!
Крохотная, кукольная, легчайшая туфелька с высоким остреньким каблучком никак почему-то не хотела надеваться на Тетину ножку. И я очень рассердилась на всех этих взрослых за то, что мне никто не помогает: в том, что моя красавица Тетя потеряла существенную часть своего туалета, лично я не видела вообще ничего смешного!
– Маша! Что ты делаешь! – В отчаянии Бабушка выхватила у меня лакированную розовую лодочку с розочкой, одним движением насадила ее на Тетину ногу и, освобождая дорогу буквально впавшему в ступор Моему Дяде, подхватила меня на руки.
– Проходите! Проходите скорее! – скомандовала она и, обогнув подтирающую пол Зинаиду Степановну, внесла меня в мою комнату.
– Как тебе не стыдно! – красная как рак, зашипела Бабушка, натягивая на меня шорты. – Такой торжественный день, столько гостей, а ты…
Я совершенно не понимала, за что она меня ругает – ведь проклятый, вечно спадающий башмачок испортил всю сказочность картинки. Но ведь не я же его сдернула с Тетиной ноги!
– Бабушка! Это не я! Он сам упал!
– Ну как можно… при чужих людях! Ты не могла подождать? Это же неприлично!
За дверьми еще звучал хохот, уйма разнообразных голосов на все лады обсуждала случившееся, новые шутки по этому поводу взрывали наш коридор свежими смешками. Звук множества шаркающих по полу шагов наводил на меня ужас: казалось, что наша небольшая квартирка превратилась в Красную площадь во время демонстрации, и я совершенно не представляла, куда все эти люди тут могут деться. Может быть, они входят в двери, а выходят в окно или в балконную дверь? Но тогда они должны падать и разбиваться! У нас же девятый этаж! А может быть, возле дома стоит пожарная машина с огромной приставленной лестницей и все они по ней спускаются вниз? Но зачем?
Бабушка, продолжая ворчать, меж тем достала из шкафа белое с горохами платье.
– Скорее переодевайся!
Но мне было не до этого. Я рванулась из Бабушкиных рук к окну посмотреть, куда деваются все эти люди, которые зачем-то проходят сквозь нашу квартиру.
– Маша, переодевайся быстрее! – в отчаянии вскричала Бабушка. – Такой торжественный день, а ты не слушаешься. Маша! Мне некогда!
Она отволокла меня от окна и, стремительно содрав с меня майку и шорты, стала натягивать ненавистное, еще большое мне платье. У шкафа стояли мои «выходные» туфельки, которые я тоже не жаловала: в них совершенно невозможно было ходить, поскольку они тоже были велики, и при каждом шаге бортик больно шлепал меня по пятке.
– Не хочу-у‐у‐у! – заканючила я.
Но в этот момент дверь в мою комнату распахнулась, и в ней сразу стало не повернуться.
– Ну, где она, наша предвестница большого богатства? – забасил огромный незнакомый мне человек. Он был еще больше Моего Теперь Уже Дяди, и не только ростом, но и в ширину. – Не ругайте ее, пожалуйста. Она молодец! Что там обсыпать жениха и невесту зерном или монетами? Надо решать вопрос радикально! Жаль, Володька не наступил! Я ему так и сказал: дурак ты, Володька! Примета-то самая верная!
И великан заливисто захохотал, да так, что в окнах зазвенели стекла.
– Да, – с усилием улыбнулась Бабушка, напяливая на меня идиотские туфли. – Наверное, надо было… Неудобно все это, конечно… Ну что с нее взять… ребенок…
– Ребенок! Самый настоящий, прекрасный ребенок! С настоящими ребеночьими шалостями! – Великан протянул ко мне свои ручища и, словно пушинку, поднял на руки. Я сжалась в комочек: и оттого, что Бабушка почему-то не препятствовала действиям чужого человека, и оттого, что у самого потолка нашей квартиры я еще никогда не бывала.
– Ну, пойдем, спасительница Золушек, тебя за твой подвиг ждет награда! – Великан со мной на руках шагнул в дверь.
Сказка принимала нехороший оборот. Тетю Мою один богатырь спас, а меня, значит, чудовище должно уволочь в свое логово? Я тревожно глянула на Бабушку и завозилась – и от страха, и оттого что борода незнакомца покалывала мои голые руки.
Но Бабушка почему-то не отреагировала, нервно запихивая в шкаф мои шорты и майку.
И тогда я заревела.
– Бабушка-а‐а‐а‐а‐а! – орала я. – Не хочу в логово к чудовищу!
– Ха-ха-ха-ха-ха, – снова залился великан, словно пушинку вынося меня из комнаты. – Слышь, Володька! Я твоей новоиспеченной племяшке не понравился!
Одним шагом он перекрыл коридор и вошел в нашу большую комнату. От ужаса у меня срочно высохли слезы!
Оказалось, что все шаркавшие в коридоре
никуда не девались!!! Вдоль стен за столом, плотно утрамбованное друг у другу, чинно сидело огромное собрание совершенно незнакомых людей! При нашем появлении они на секунду прекратили мерное жужжание друг с другом и… зааплодировали!
Только два человека не обратили на нас никакого внимания и не поддержали оваций. Это были сидящие у окна во главе стола Мои Тетя и Теперь Уже Дядя. Им было некогда – они смотрели друг на друга.
– Володька! Где мой подарок нашей героине? – громогласно перекрывая аплодисменты, завопил великан. – А ну гони ее приз за смелость!
Мой Теперь Уже Дядя нехотя отвел взгляд от Тети и что-то взял со стоявшей рядом с ним тарелки. Поколебавшись, с кислой улыбкой, Тетя сделала то же самое. И, передаваемые из рук в руки вдоль всего стола, под нестихающие овации ко мне поплыли два цветка: один – из яблока, а другой – из апельсина.
Великан принял эти призы своей огромной лапищей и торжественно вручил их мне. Затем, бережно поддерживая меня, опустился на ближайший стул, заняв собой пространство сразу на трех человек, и посадил меня на свое необъятное колено.
– Ну что, Машка, горько?
– Горько!!!!!!!! – заорала вся толпа так, что я чуть не выронила из рук апельсин с яблоком. – Горько!!!
Пулеметная очередь вылетающих шампанских пробок, плещущая пена, чьи-то вскрики: «Мое платье!» – «Простите!», «Солью, солью, пятен не будет!» – «Дайте солонку!», грохот отодвигаемых стульев, когда вся эта толпа одновременно поднялась, мое мгновенное вознесение опять к потолку – все это ошеломило. Я искала глазами Бабушку, но ее нигде не было видно, мелькнула только Зинаида Степановна, которая суетливо пыталась пристроить на стол большое овальное блюдо с чем-то дымящимся.
Так оно у них и пошло – то все ели, звеня вилками о тарелки и разговаривая между собой, то вдруг кто-то вставал, долго что-то говорил, и снова с наполненными бокалами все громко-громко начинали орать. Великан, когда пришла его очередь что-то говорить, отпустил наконец меня восвояси. Я с трудом нашла Бабушку, но она на бегу, неся в руках очередную большую тарелку с колбасой, досадливо попросила «поиграть чем-нибудь, пока она занята».
Я вернулась в комнату. Великан, склонившись к сидевшей рядом с ним даме, что-то очень быстро говорил. Зинаида Степановна проносилась мимо меня со скоростью звука, меняя бокалы, вилки и ложки, подавая новые тарелки, бутылки, салфетки… До Тети и Дяди было просто не добраться, да и не до меня им было – они смотрели друг на друга, временами замечая, что кто-то поднимает за их здоровье очередной тост.
Если кто-то из жующих и орущих и замечал меня, то обязательно трепал по щеке, хвалил мое «красивое платье», спрашивал, сколько мне лет и кем я хочу быть, и неизменно удивлялся, когда я отвечала, что Гагариным… Словом, все это было однообразно, скучно и… очень жарко.
В какой-то момент, правда, стало интереснее – когда стол у окна чуть-чуть отодвинули, зазвучала музыка и в пустой центр комнаты вышли Тетя и Дядя. Вальс, конечно, получился какой мог. Теперь уже Мой Дядя, старательно глядя себе под ноги, аккуратно и трепетно переставлял свои модельные «корабли» сорок невесть какого размера, боясь отдавить крохотные ножки своей Теперь Уже Жены, а Тетя, счастливо улыбаясь и одновременно досадливо морща нос, явно была озабочена проклятым «золушкиным башмачком», который скользил с ее пятки на каждом развороте. Я поэтому, пролезши под столом по многочисленной и разнообразной обуви сидевших, попыталась к ним пристроиться, чтобы на всякий случай опять подхватить розового предателя и водрузить его на положенное ему место, но откуда-то снова взялась Бабушка, схватила меня за руку и увела на кухню.
– Машенька! Сейчас все пойдут танцевать. Места мало. Тебя же затопчут! Посиди здесь! Кушать хочешь?
Чего я точно не хотела, так это кушать. Ибо все взрослые, которые старательно и однообразно выведывали у меня имя, возраст и будущую профессию (иногда, правда, для разнообразия спрашивая, умею ли я уже читать), после моих не менее монотонных ответов просто считали своим долгом вручить мне то кусочек колбаски, то огурчик, то бутерброд с икрой, переданной Мамой с Севера, которую я ненавидела всей своей детской душой, и с чистым сердцем относила счастливому таким подарком Биму.
– Ну, тогда посиди здесь или в своей комнате поиграй. Такой хлопотный день, так много людей…
И Бабушка загремела чем-то на плите, перекладывая в очередное блюдо что-то очередное и ароматно дымящееся.
– Тебе чайку налить? – уже убегая в комнату с занятыми блюдом руками, спросила она.
– Да-а‐а… – чтобы что-то сказать, ответила я. Мне было так скучно, что не хотелось даже чаю.
– Налью, налью, налью, бегите! – в кухню ворвалась Зинаида Степановна с горой тарелок в руках. – Бегите! Там вас уже ищут!
Бабушка стремительно унеслась, а Зинаида Степановна плюхнула в мойку принесенную пустую посуду, обтерла руки о передник и взялась за чайник.
– Тебе сахарочек положить, детка?
– Не-е‐е‐ет…
– Ну, ладно, ладно… на тебе чашечку. Смотри, если горячий, подожди. А я сейчас… сейчас к тебе приду, – захлопотала Зинаида Степановна, в свою очередь, накладывая в чистое блюдо что-то из другой кастрюли. – Я сейчас, сейчас, вот только отнесу гостям.
И она тоже убежала.
Чай был горячий.
Делать было решительно нечего.
В комнате орали и топали, смеялись и пели. Время от времени мимо кухни в ванную или в туалет пролетал кто-нибудь, возбужденный, разгоряченный и красный, на ходу бросая:
– Машунька, привет! Ты тут скучаешь?
– Да-а‐а‐а, – тянула я, подперев голову рукой и глядя в чашку.
– Ну, ничего, ничего! Посиди, отдохни и иди к нам! – неизменно повторял каждый на обратном пути.
Какое-то время это меня развлекало: угадывать, то же самое скажет следующий бегущий в туалет или же какие-то слова поменяет? Но потом опять стало скучно.
Чай остыл. Я его попробовала и пожалела, что не попросила Зинаиду Степановну положить сахар. В комнате опять орали «Горько!» и долго-долго чему-то аплодировали.
Чай был противно теплым. Требовалось что-то, что скрасит мне одиночество и его горьковатый вкус.
Я раскрыла холодильник.
Почти все полки опустели, и только внизу над овощным ящиком, на стекле ровной стопкой стояли коробки с конфетами. Я наугад потянула одну из них.
Какое-то время я боролась с красивой ленточкой, которой она была перевязана, а когда открыла крышку, в золотых гнездышках лежали ровные шоколадные шарики.
Недолго думая, один из них я отправила в рот. Шоколад подтаял, во рту стало перекатываться что-то круглое, и язык защипало. Я вытащила изо рта это нечто круглое, и оказалось, что мне попалась… целая вишня!!!
Это был праздник души. Вишню я любила очень. Поэтому мое наслаждение не портило даже то, что с каждой вишней язык отчаянно загорался чем-то жидким и остро пахнущим. Но я решила эту проблему: после каждого шоколадного кругляшка я глотала горький чай и одна горечь гасила другую.
Вскоре коробка была наполовину пуста, а чай у меня кончился. Почему-то очень захотелось спать. И одновременно танцевать.
Музыка как раз гремела в большой комнате, и я поплелась было туда. Но, заглянув в двери, от этой идеи отказалась: там было душно, парко, накурено и света белого не видать от отплясывающих в центре между столами тел.
Почему-то сильно кружилась голова. Держась за стены, я вернулась на кухню. Предательски подгибались ноги, глаза закрывались, и одновременно внутри меня закипало какое-то безбашенное веселье.
Следовало подкрепиться, чтобы не упасть.
Я засунула за щеку еще один шоколадный кругляшок, подставила табуретку, дотянулась до чайника, но вода из него почему-то пролилась мимо чашки. А сама чашка покачнулась и с печальным звоном, словно в замедленной съемке, достигла пола и разлетелась на кучу мелких осколков.
Из комнаты грянул дружный хор:
Два кусочека колбаски
У тебя лежали на столе!
И так это показалось мне заразительно, что я изо всех моих детских оставшихся сил заорала:
Ты рассказывал мне сказки,
Только я не верила тебе!
– Маша! Что ты тут разбила?
Бабушка, судя по всему, подоспела как раз вовремя. Голова моя закружилась, и, проваливаясь с табуретки в какую-то сладкую дремоту, я ощутила, как ее руки подхватили меня, и услышала громовой хохот великана:
– Судя по всему, постсоветская конфетная промышленность по инерции еще наливает в настоящий шоколад настоящий ликер!
Очнулась я в гробовой тишине в своей постели. Горел зеленый ночничок, рядом на стуле клевала носом Зинаида Степановна.
– Ба-буш‐ка! – заорала я, внезапно испугавшись этой тишины.
Зинаида Степановна аж подскочила.
– Тихо, тихо, деточка! Слава богу, очнулась! Нету бабушки, гулять все уехали. Спи, деточка, спи, мое в чужом пиру похмелье…
И я, не в силах противостоять ее ласково‐воркующему голосу, снова закрыла глаза и поплыла в пустоте, где рядом со мной летела Моя Тетя в развевающейся по ветру фате, Мой Теперь Уже Дядя, крепко держащий за руку Мою Тетю, Бабушка с блюдом в руках, великан, который все пытался меня догнать и всучить мне очередной цветок из апельсина. Все мы выпорхнули из окна девятого этажа нашей квартиры, и за нами стартовали и стартовали все новые и новые незнакомые мне нарядные люди, которые махали руками, как крыльями, и кричали «Горько!». Внизу во дворе стояла пожарная машина с лестницей, которая так и не смогла дотянуться до наших окон, и на ней, держа в одной руке горшок, а в другой – вонючую тряпку, степенно возвышалась Зинаида Степановна.
– О господи! Давно я так не смеялась, – то и дело захлебывалась телефонная трубка во время моего рассказа.
– Понимаете? Бабушка еще долго потом мне выговаривала, что я чуть не испортила все свадебное торжество. Но в конце концов она же меня простила! А Тетя и Дядя вообще об этом не вспоминают, так, как будто этого и не было!
– Ну, ты же все это не нарочно сделала! Ты просто еще совсем маленькая! И за все эти проказы тебя еще можно и нужно извинить! – Женщина на том конце провода вдруг как-то судорожно вздохнула, словно захлебнулась. – Но рано или поздно детки вырастают, становятся взрослыми. И то, что в нежном возрасте было маленькими и невольными шалостями, бывает, превращаются у них в большие умышленные подлости… Которым нет и не может быть прощения!
– Как так? – изумилась я. – Почему?
– Потому что если все-все прощать, то подлость весь мир захватит, – жестко произнесла трубка. – И тогда таким очаровательным фантазеркам, как ты, совсем негде будет жить. Так мы будем звонить в милицию или нет?
И тут в прихожей щелкнул замок.
Я уронила трубку и побежала к двери. Усталый, сонный и мокрый Бим прошлепал мимо меня к своему месту и не лег, а буквально упал на него, словно в изнеможении. У Бабушки было бледное, переполошенное лицо.
– Маша! Как ты меня напугала? Я бегу по улице и вижу, что во всей квартире горит свет! Что случилось? Почему ты не спишь?
Я бросилась к ней на шею и снова разрыдалась. Теперь уже от счастья.
– Бабуля, где вы были? Мне было ужасно страшно… Я проснулась, а вас нет… Я подумала, что Бим запросился в туалет, а на улице тебе предложил конфету маньяк… А Биму сахар…
– Господи, какой же у тебя кавардак в голове, – сказала Бабушка, подхватив меня на руки и внося в комнату.
И тут она увидела болтающуюся на проводе телефонную трубку.
– А почему трубка снята?
Я рванулась с рук Бабушки к телефону:
– Тетя, тетя… не надо в милицию… Бабушка нашлась…
– Я слышу, – усталым голосом проговорила трубка. – И очень рада, что все обошлось. Спокойной тебе ночи, девочка!
– Ты же, наверно, человека разбудила. – Бабушка буквально выхватила трубку из моих рук.
Но оттуда уже раздавались короткие гудки отбоя.
– Ну вот… я даже извиниться не успела… А ты же, конечно, номер не запомнила…
Бабушка размотала шарф, поставила на пол сумку.
– Беги в постельку… Я сейчас пальто сниму, переоденусь, руки помою и приду.
Мы с Мишкой юркнули под одеяло и долго-долго слушали, как Бабушка возится в прихожей, тяжело сопя и вздыхая.
Наконец она вошла в мою комнату. Зажгла светивший мягким зеленым светом ночничок с рыбками и села возле меня на край кровати.
– Спи, маленькая…
– Бабушка, а ты?
– И я пойду спать… Устала очень…
– А где ты была?
– На работе.
Я так и подпрыгнула на кровати:
– Как на работе? Разве можно ночью студентов учить?
Бабушка помолчала.
– Нет, Машенька, студентов я больше не учу. Меня сократили… Двадцать семь лет я там хорошо студентов учила… а теперь вот… стала плохо учить…
– Ты? Плохо? Не может быть!
Но Бабушка не ответила, опять глубоко задумалась, а потом сказала:
– Я теперь, Машуля, часто буду уходить ночами. Мне, моя девочка, еще три года до пенсии… Я должна работать…
– А мы с Мишкой как же? – Мне стало отчего-то опять страшно. Даже рядом с Бабушкой.
– Что-нибудь придумаем! Просто мне именно сегодня надо было выйти на новую работу. Вот и пришлось тебя оставить одну. – Бабушка усмехнулась: – Кто же знал, что ты такая… чуткая… возьмешь и проснешься. Ладно, спи… и я пойду лягу…
Мы помолчали.
– Бабушка, а Бим тебе был зачем?
– Автобусы-то уже не ходят. А до почты идти пешком целую остановку. Вот он меня и охранял.
Оказалось, действительно и взрослым бывает страшно – права была та тетя в телефоне!
Бабушка укрыла меня, подоткнула одеяло и поднялась.
– Бабуль, – пробормотала я, уже сладко проваливаясь в сон, – а зачем тебе ночью на почту?
Бабушка поджала губы и сунула руки в карманы халата.
– А я теперь там пол мою… В отделе приема. Спи, детка! – Погасив ночник, она медленно вышла и тихо притворила дверь.
И в ее комнате еще долго почему-то горел свет.
Рассказ девятый
Заразная болезнь
Мы помним, что Бабушка очень много работала, а Мама сперва долго и тяжело болела, а едва оправившись, вынуждена была снова уехать на Север, зарабатывать деньги, которых, как считалось в нашей маленькой семье, «на жизнь мучительно не хватает». Поэтому я, как и миллионы детей в нашей стране, все будние дни (а иногда и ночи) проводила в детских садах.
Нет-нет, я не оговорилась – именно «в садах», ибо «детских учреждений» в моей жизни было много. Видимо, с ними как-то еще со времен дома ребенка дело у меня не заладилось. И поэтому примерно раз в год (а то и чаще!) Бабушка, проклиная меня на чем свет стоит, забирала откуда-то какие-то документы и «садилась на телефон» обзванивать знакомых, не порекомендует ли кто-то «приличный сад» с «хорошей воспитательницей».
Знакомые рекомендовали. И я шла в новую группу, где все было… по-старому. Та же ненавидимая мной манная каша по утрам на завтрак, та же запеканка, так же надо было зачем-то обязательно тратить попусту два часа своей жизни на дневной сон. Тот же квадратный «загон для выгула», обсаженный одними и теми же кустами «волчьей ягоды», с традиционной деревянной верандой, те же уличные игры. Такой же набор игрушек, как и в предыдущей «игровой комнате», разве что цвета волос и одежки кукол разные. Те же детские «разборки». И даже нянечки и воспитатели мне через какое-то время начинали казаться неотличимыми друг от друга: они совершенно одинаково учили нас лепить, рисовать, клеить поделки из бумаги, рассказывали одни и те же истории, читали одни и те же книжки и одинаково на нас всех кричали. Ростом выше или ниже, блондинки или брюнетки, полненькие или худые как щепка, они все, как одна, одинаково раздраженно складывали мне в рот эту самую манную кашу, одинаково сплетничали между собой и в любую свободную минуту бегали под лестницу или за угол тайком покурить. Словом, в каждом новом детском саду мне очень скоро становилось невыразимо скучно.
Судите сами. Вывели нас как-то с традиционными ведерками и лопатками всем скопом гулять. Димка с Толиком немедленно оккупировали горку и стали сбрасывать с нее всех, кто пытался на нее забраться. Но вчера они точно так же держали оборону в кустах в углу нашей площадки, и кончилось это (как и кончится сегодня) ревом, зеленкой и жалобами родителям.
Группа девочек воробьями расселась на бортике песочницы и судачит о том, какую Юльке купили куклу, сколько она стоит, настоящая ли она американская или китайская подделка, какие в наборе прилагались к ней платья. Дело тоже кончилось едва ли не потасовкой: то ли одна из девочек не дождалась своей очереди переодевать эту самую куклу, то ли выбрала не то платье. А может быть, сделала ей не ту прическу. Вчера с тем же результатом они так же бурно обсуждали, какие новые туфельки принесла мама для Светы к предстоящему садовскому утреннику. А завтра… завтра будет новая заколка, куртка, перчатки – какая разница, что!
На каждой прогулке кто-то с бешеным азартом обязательно раскручивает карусель. На ней – совершенно непонятно зачем – каждый раз оказывается именно Пашка, ведь всем известно, что издевательство над ним в группе – дело совершенно дежурное. Вот и сейчас – у Пашки уже закружилась голова, он хочет соскочить, но ему не дают этого сделать. И не дадут, пока не вмешается кто-то из разъяренных взрослых.
В сторонке за каруселью, под прикрытием всеобщего шума и гама, группа из трех согласованно орудующих лопатками карапузов вдохновенно выкапывает один из кустов. Вчера они вели подкоп под соседнюю площадку. А позавчера подрались из-за формы песчаной кучи, которую общими усилиями соорудили в песочнице.
Тощая, высокая, надсадно ругающаяся воспитательница в расстегнутом пальто мечется по площадке, как большая черная птица. Она явно не поспевает за происходящими событиями. Выдергивая за руку и волоча на веранду очередного наказанного, она то и дело вынуждена бросать его на полпути, чтобы выхватить другого. Самой же ей хочется, спокойно сидя на лавочке, решить с заместителем директора сада окончательно и бесповоротно крайне важный вопрос: к лицу ли ей новая стрижка и черный цвет волос, которые она пока покрасила тональным шампунем. Если да, то, конечно, она еще раз сходит в парикмахерскую и уже «вложится» в длительное «окрашивание». Знаю я это потому, что сижу за спиной замдиректора на той же лавочке и невольно все слышу.
Впрочем, особенно я не прислушиваюсь, ибо у меня есть свое крайне важное дело. Я распускаю колготки.
Ну, то есть то, что они распускаются, мне потом сказала воспитательница. Сейчас же крайне увлекательно следить за тем, как очередная красная петелька, словно маленькое пламя на крохотной свечке, тает, сворачиваясь в другую, и… превращается в ровную ниточку, за которую я тяну. Но самое удивительное в том, что под петельками обнаруживается моя голая коленка, а в руках растет и растет маленький алый шарик, похожий на те клубочки, которые уютно «гнездятся» в корзинке Моей Тети рядом с длинными тонкими палочками, брать которые мне категорически запрещено, потому что я могу «выколоть себе глаз». Меня, кстати, всегда удивляло – почему? Ведь Моя Тетя себе глаза не выкалывала. А палочками этими она орудовала буквально каждый день, вернее вечер, когда все садились смотреть, какой непростой становится «Просто Мария», как страшно угнетают рабыню Изауру, как благоухает «Дикая Роза» или захлебываются в рыданиях «Богатые». Быстро-быстро помахивая и постукивая, потягивая за ниточку так же, как я сейчас, Тетя каким-то волшебным способом к концу серии получает «полшарфика» или «четверть полочки» кофты. Один сезон бурно пенящегося «телемыла» – и Тетя крутится перед зеркалом в обновке, спрашивая Бабушку, хорошо ли она «отпарила швы» и не стоило ли тут делать треугольный вырез, в то время как она сделала круглый.
Завороженно наблюдая, как гаснут петельки и как растет в кулачке мой личный, собственный клубочек, я мечтаю о том, что в уголке забора, за кустами, я отломаю от растущей там яблони две такие же тонкие и прямые палочки – я их уже приметила в прошлую прогулку! И так же ими быстро помахивая и постукивая, я превращу ниточку в чудесные теплые варежки для Бабушки! Ведь жаловалась она, что идет зима, а ее прошлогодние перчатки «совсем продрались».
– Что ты делаешь?!!
Вопрос воспитательницы застает меня врасплох.
– Нет, ты посмотри на эту дуру! – хрипло орет на всю площадку вконец измочаленная воспитательница. – Они все сегодня что, с ума посходили?
Замдиректора оборачивается ко мне и охает:
– Как же родители ее домой-то поведут – октябрь ведь! А сменные у нее в шкафчике есть?
– Были, – взвывает воспитательница, руками отмахивая от себя полы распахнутого пальто. Видимо, ей очень жарко, потому что она активно крутит головой, оттягивая от шеи высокий ворот свитера. – Да она упала сегодня в группе, и на них тоже дырка! Прекрати немедленно, кому я говорю!
Но оторваться от этого завораживающего превращения – петелька медленно гаснет, продевается сквозь другую и становится ниточкой – я просто не в силах.
– Ты посмотри, я на нее ору, а она и ухом не ведет! – Голос воспитательницы окончательно срывается в нечто среднее между визгом и хрипом. Черные волосы лупят ее по щекам, поскольку она продолжает крутить головой – следует же успевать следить, что делают остальные, и от этого высокий ворот свитера еще больше натирает ей шею. – Петька! Петька, слезь с горки немедленно! Кому я сказала!
Она стремительно срывается с места, словно вспархивает на взметнувшихся по́лах своего черного пальто, а очередная верхняя петелька, на прощанье подмигнув мне, просовывается сквозь нижнюю и опять становится ровной ниточкой.
– Прекрати немедленно, кому я говорю!
Видимо, я так увлеклась, что не заметила, как эта фурия снова подлетает ко мне. Внезапно она хватает меня за руку, больно оцарапав своими длинными, выкрашенными темным лаком ногтями:
– Бабка твоя сейчас за тобой придет, я ей что скажу? Посиди тут с ними, – оборачивается она к замдиректора, – а то родители сейчас разбирать их начнут, а мне надо этой ненормальной другие колготки зашить наскоро и переодеть ее. Господи, как же они меня все достали!
И она, набирая скорость, тащит меня по дорожке ко входу в группу.
От неожиданности я даже толком и на ноги-то встать не успеваю, красный клубочек мой падает и, все больше разматываясь, тянется за мной по дорожке, а часть колготки на правой ноге мгновенно превращается в сползший носок. Мы буквально летим, я не успеваю перебирать ногами и вдруг представляю себе, что вот сейчас воспитательница вместе со мной с разгона взовьется над дорожкой и, паря на крыльях пальто, понесет меня над крышами домов неведомо куда. Совсем как та ворона, которую мы видели с Бабушкой во время прогулки в лесу: она долго подкрадывалась к рыбаку, что дремал с удочкой на берегу озера, а потом внезапно резким рывком выхватила из садка рыбку и тут же взмыла в небо, стремительно набирая высоту прежде, чем изумленный рыбак успел обернуться.
Я изо всех сил зацепилась за ручку двери детского сада и во всю мощь, на которую была способна, заорала:
– Ворона! Ворона! Я с тобой никуда не пойду! Ты ворона!
Понимаете, что после этого я около месяца сидела дома, а сердитая Бабушка искала, куда бы это меня пристроить в «приличное место»?
Новый детский сад поражает меня своими… кроватями. Такого я еще нигде не видела. Скрепленные друг с другом в единую высокую конструкцию, они располагаются ступеньками: первая – в самом низу, где я, как новенькая, обычно и сплю, чтобы ни на минуту не пропадать из поля зрения воспитательницы. Вторая прикрепляется к первой, но повыше – на ней обитают те, кто не баловался именно сегодня. Самые благонадежные и воспитанные дети спят на третьем уровне. Оказаться на этой «верхотуре» во время дневного сна является предметом мечтаний всех, кто традиционно укладывается воспитательницей на первой ступеньке: представляете, смотреть на всех в группе с целого третьего этажа! Но на этот олимп «первоэтажники» попадают крайне редко: взрослым добираться до расшалившегося воспитанника приходилось бы по рукам, ногам и головам детей, спавших на первых двух «ступеньках».
Видимо, в тот день воспитательница решает, что, по ее наблюдениям, за те две недели, что я успела отходить в это новое «приличное место», мне можно спокойно доверять, и распоряжается постелить мою постель на втором ярусе.
Как же я счастлива!
«Вот, – думаю я, – лежу-то я выше некоторых высоких, даром что ростом самая маленькая в группе!»
И радость моя ну никак не хочет помещаться в тишину дневного сна! Я честно пытаюсь заснуть: кручусь, чтобы лечь поудобнее, натягиваю или, наоборот, сбрасываю с себя одеяло, засовываю голову под подушку, зажмуриваюсь изо всех сил, держу руки по швам. А радость, как назло, все растет и растет: мне хочется заглядывать вниз на того, кто не удостоился такой чести, как я, хочется поболтать рукой, чтобы понять, дотянусь ли я до лежащего на ступеньку ниже меня? Хочется свесить ногу и посмотреть, смогу ли я пальцами ноги стащить с него одеяло, проснется ли он или будет как дурак дальше сопеть в обе дырки?
Однако вся эта гигантская конструкция предательски скрипит и слегка покачивается при любом моем шевелении. Скорее всего эта «экономящая площадь группы», как с гордостью говорила в первый день моей Бабушке воспитательница, махина – плод самодеятельного труда какого-нибудь умелого папы, как и шторы на окнах, которые, я помню, Бабушка шила сама на деньги, собранные родительским комитетом. Как и аквариум в углу «игровой», который пожертвовал группе при переезде на другую квартиру папа Оли.
Обнаружив, что качается не только моя кровать, но и та, что выше, и даже та, что ниже моей, я какое-то время развлекаюсь представлениями о том, что мы все – космонавты в космическом корабле, несущемся к неведомой планете в анна… аниб… анади… дозе…, короче, в специальном таком сне. Совсем как в фильме «Солярис», который глубоко ночью смотрела моя Бабушка, а я, как всегда, тихонечко подсматривала.
Потом я представляю себя единственным выжившим матросом на паруснике в бушующем море – опять же как в каком-то Бабушкином фильме, и какое-то время укачиваюсь, как на волнах, на своей одинокой койке в темном матросском кубрике. Получается совсем как в страшных вечерних рассказах Дяди Сережи, настоящего морского капитана – хозяина той дачи, на которую мы с Бабушкой ездили отдыхать к знакомым каждое лето. Или как в мультфильме «Приключения капитана Врунгеля». Парусник под ударами стихии скрипит и стонет… но скоро мне приходит в голову, что со штормом надо заканчивать, поскольку скрип с каждым моим толчком становится громче, размах больше, а воспитательница может заметить шум и снова «разжаловать» меня на скучный первый этаж.
Одновременно я задаюсь вопросом прочности всей кроватной конструкции: может быть, ее надо починить, чтобы не качалась? Тут я как раз кстати вспоминаю, что когда нам с Бабушкой привезли новый шкаф, то его собирал прямо у нас дома пожилой усатый дяденька-мастер. Отверткой он вкручивал в стенки болты, ворча:
– Не хватай! Всякому болту свое место и свой счет! Заиграешь, потеряешь, мне не хватит, шкаф развалится…
Время от времени дяденька, сопя в усы, зачем-то покачивал все, что он успел собрать к этому моменту. На мой немой вопрос – а я вопросительным знаком торчала у него за спиной все время, пока он работал, – объяснил, что проверяет, прочно ли «затянуты» эти самые болты.
– Если скрипят – значит, болтаются. Надо подкрутить, иначе вся конструкция будет непрочной!
Получалось, что если я отчетливо слышу скрип при каждом своем движении, то все сладко спящие в этих кроватях в опасности и могут упасть? Куда же смотрят все эти взрослые? Хотя что с них возьмешь – они же женщины и не знают того, что рассказывал мне бывалый мастер!
И я стала лихорадочно шарить по карманам пижамы: что же у меня в них есть такого, что помогло бы мне эти проклятые болты «затянуть»?
Теперь уже я точно не вспомню, что это было и, главное, как эта маленькая железка ко мне попала. Важно другое: она идеально вставлялась в прорезь стальной шапочки. Довольно быстро я, как мне казалось, закручиваю один болт (удивительно, но это было совсем нетрудно, а тот мастер, что собирал шкаф, почему-то краснел и крякал от натуги и довольно часто ходил «на перекур»!) и принимаюсь уже за второй, как вдруг первый сам собой вываливается мне на одеяло. За ним катится тоненькое стальное колесико, которое было надето на его шейку. Я, боясь потерять его в складках пододеяльника, делаю стремительный рывок, и… тут слышится довольно громкий треск.
Конструкция качнулась и поплыла, плоскость подо мной сперва почему-то складывает меня пополам, а потом я вместе с одеялом, подушкой и матрасом проваливаюсь в какую-то пропасть, и сверху на меня падают чужие подушки, одеяла и… спящие дети. К дикому хрусту ломающихся планок и реек постепенно прибавляются сперва вопли тех, кто проваливался, не успев даже проснуться, а потом – шумная истерика прибежавших нянечек и воспитателей.
Из-под завалов меня извлекают последней. На месте сооружения «экономящего место» – куча дров, а все проснувшиеся и непроснувшиеся плачут, рядком выстроенные прямо в пижамах вдоль стенки, и нянечка, строго покрикивая в ответ на стоны и охи, мажет им зеленкой расшибленные лбы и коленки. Меня тоже ставят в этот ряд и тоже мажут. Но я не реву, я предельно спокойна, потому что должна доложить о крушении всю правду. Ведь только я знаю, почему это случилось и, главное, как это починить! Все это время выпавший болтик и надетую на него тоненькую шайбочку я крепко сжимаю в своем кулачке, чтобы отдать воспитательнице. Только она может не потерять его до прихода того самого дяди-мастера, который вкрутит этот болтик туда, куда нужно, прочно и навсегда, так же, как в Бабушкин шкаф, который стоит у нас дома как крепость, и его до сих пор никто не может даже сдвинуть с места.
Наша воспитательница сидит на детском стульчике возле аквариума, смешно свисая с него по краям своими широкими боками, и, держась одной рукой за сердце, другой капает в стаканчик с водой какую-то вонючую жидкость из темного пузырька.
Растирая по лбу еще не высохшую зеленку, я храбро подхожу к ней и протягиваю болтик.
– Подожди, – отмахивается она, шевеля губами, – со счета собьюсь.
– Его надо не потерять… Это он виноват. Он открутился, – настаиваю я.
Воспитательница поворачивается ко мне, и глаза ее округляются: