Кэндес Бушнелл

Стервы большого города

Посвящается моему дорогому мужу Чарлзу
1



Сентябрь на Манхэттене чудесен, и этот год не стал исключением. Температура воздуха держалась на идеальных двадцати четырех градусах, влажность была низкой, а небо — безоблачным и голубым. По возвращении в город после беспокойного лета погода всегда напоминает о том, что за ближайшим поворотом поджидают захватывающие события. Воздух пропитан возбуждением, и в один день город выходит из спячки и погружается в лихорадочную деятельность. Транспорт привычно еле ползет по Шестой и Парк-авеню, со всех сторон слышны приглушенные разговоры по сотовым телефонам, в ресторанах нет свободных мест. Для всей остальной страны окончание лета и начало нового учебного года знаменуются Днем труда[1]. Но в Нью-Йорке сезон по-настоящему начинается несколько дней спустя вместе с освященной временем традицией — Неделей моды.

На Шестой авеню, позади Публичной библиотеки, Брайант-парк превратился в сказочную страну благодаря огромным белым палаткам, где пройдут десятки модных показов. Покрытые черным ковром лестницы вели к застекленным, во всю высоту стен дверям, и целую неделю вдоль этих лестниц стояли студенты и поклонники, надеясь хоть мельком увидеть любимых дизайнеров или звезд, японские фотографы (которые, по общему мнению, вежливее других), папарацци, телохранители в наушниках и с рациями, молоденькие девушки из служб по связям с общественностью (всегда в черном, с озабоченными лицами) и самые разные богатые зрители, кричащие в свои сотовые, чтобы им подали машины. Вдоль тротуара в три ряда выстраивались черные лимузины, как на самых важных государственных похоронах. Но в павильонах протекала жизнь необычайно чарующая и захватывающая.

Пять или шесть больших показов всегда требуют вашего обязательного присутствия: только так вы сохраните за собой место в социальной иерархии (или просто напомните всем о своем существовании). Главный из них, показ Виктории Форд, был назначен на семь вечера в первый четверг Недели моды. К шести сорока пяти внутри павильона царил контролируемый хаос — здесь находились шесть съемочных групп, около сотни фотографов и рой специалистов из индустрии моды, светской хроники, покупатели и звезды не очень высокого ранга. Всех охватило нетерпение и предвкушение, как толпу, собравшуюся на премьеру. Молодой особе, державшей на руках маленькую таксу, угодили по затылку видеокамерой; другой женщине девица-пиарщица наступила на туфли от Джимми Чу и едва не сбила ее с ног, стремясь добраться до более важной персоны. Однако все надежды хоть одним глазком взглянуть на известную кинозвезду оказались напрасными, потому что кинозвезды (и важные политические фигуры, например мэр) никогда не пользовались главным входом. Охрана сопровождала их к незаметной боковой двери, ведущей за кулисы. И в этом мире, где жизнь представляет собой ряд все более сужающихся кругов привилегированности (или, в зависимости от точки зрения, Дантовых кругов ада), кулисы до начала показа были единственным достойным местом пребывания.

В дальнем же углу этой зоны, спрятавшись за кронштейнами с одеждой, стояла и курила украдкой сама Виктория Форд. Курить она бросила несколько лет назад, но порой позволяла себе сигарету-другую, чтобы несколько минут побыть одной, сосредоточиться и подготовиться к следующим шестидесяти минутам, когда придется разрешать вопросы, возникающие в самый последний момент, болтать ни о чем со знаменитыми клиентами и давать интервью газетам и телевидению. Виктория, нахмурившись, затянулась сигаретой, желая насладиться мгновением покоя. На протяжении четырех недель, предшествовавших показу, она работала по восемнадцать часов в сутки, и ближайший, решающий час, ради которого Виктория вкалывала столько месяцев, пролетит в один миг. Она бросила окурок в недопитый бокал с шампанским.

Посмотрела на часы — элегантное изделие от Баума и Мерсье, в корпусе из нержавеющей стали и с крохотными бриллиантами вокруг циферблата — и сделала глубокий вдох. Шесть пятьдесят. К восьми вечера, когда последняя модель завершит проход по подиуму и Виктория выйдет на поклон, определится ее судьба на ближайший год. Она окажется или на вершине, или в середине, обреченная на борьбу за выживание, или… на дне. Последнее заставит ее приложить усилия, чтобы вернуться на исходные позиции. Виктория знала, что рискует с этим показом, в котором не было особой необходимости. Любой другой дизайнер мог продолжать разрабатывать линии, сделавшие его популярным в последние три года, но только не Виктория. Это было слишком просто. Единоличная владелица маленького дома моды, она не имела необходимости отчитываться перед инвесторами. Этим вечером Виктория надеялась продемонстрировать коллегам новую грань своего таланта, новый взгляд на то, как может одеваться женщина. Она или героиня, или дура, насмешливо подумала о себе Виктория.

Едва она вышла из-за кронштейна, как ее окружили три помощницы, смышленые молодые женщины, еще не достигшие тридцати лет и, как Виктория, работавшие без устали. В моделях из новой коллекции, с папками, в наушниках с микрофонами. Лица у них были встревоженные.

Виктория спокойно улыбнулась.

— Лайла, — обратилась она к одной из девушек, — барабанщики на месте?

— Да, но Синди Бичек, ведущая колонки светских сплетен, капризничает… говорит, что у нее болят уши и мы должны пересадить ее.

Виктория кивнула. Синди Бичек, наверное, миллион лет, и похожа она на злую ведьму из сказки братьев Гримм… никто ее не любит, но если не пригласить, то нападки прессы на весь год тебе обеспечены.

— Поменяйте ее местами с Морган Бинчли. Морган более всего озабочена тем, чтобы ее увидели, поэтому ей все равно, где сидеть. Но только быстро, пока никто не заметил.

Лайла кивнула и убежала. Две другие помощницы старались привлечь внимание Виктории.

— «Экстра» просит об интервью…

— Приедет Кит Ричардс, а у нас нет мест…

— И четыре пары туфель пропали…

Виктория быстро утрясла эти проблемы.

— «Экстре» на интервью две минуты, Кита проводите за кулисы и держите там до последнего момента. Туфли в коробке под гримерным столом.

С нейтральным выражением лица она пошла к съемочной группе «Экстры». Журналисты стояли в толпе людей, желавших поприветствовать Викторию. Она пробралась сквозь толпу с привычной сноровкой, испытывая ощущение, словно парит над всеми. Останавливаясь, она то целовала кого-то в щечку, то перекидывалась с кем-то парой слов, то пожимала руку чьей-то серьезной и преисполненной благоговейного страха десятилетней дочке, мать которой утверждала, что та преданная поклонница Виктории.

«Надеюсь, что она останется ею и после показа», — иронически подумала Виктория, на мгновение поддавшись неуверенности.

В следующий миг она оказалась во власти съемочной группы «Экстры», и молодая женщина с курчавыми рыжими волосами уже поднесла к ее лицу микрофон. Взглянув на журналистку, Виктория собралась с духом. Шесть лет она давала интервью и научилась сразу определять, друг ей собеседник или враг. Большинство представителей средств массовой информации держались обаятельно и вежливо, как самые закаленные знаменитости, но периодически попадались и негодяи. По натянутой, презрительной улыбке девицы Виктория поняла, что та держит камень за пазухой. Иногда за этим крылось нечто личное, например ее только что бросил парень, но часто корни уходили гораздо глубже — в общее чувство недовольства миром: ведь пробиться в Нью-Йорке не так-то просто, как порой кому-то кажется.

— Виктория, — напористо начала журналистка и добавила: — Не возражаете, что я обращаюсь к вам по имени? — Подчеркнуто правильная речь подсказала Виктории, что девушка, вероятно, считает себя выше мира моды. — Вам сорок два года…

— Сорок три, — уточнила Виктория. — Я пока еще отмечаю дни рождения. — Она оказалась права — если интервью начинается с вопроса о возрасте, это проявление открытой враждебности.

— И вы не замужем, у вас нет детей. Неужели ради карьеры стоило отказываться от брака и детей?

Виктория рассмеялась. Ну почему женщина, несмотря на достигнутые ею успехи, считается неудачницей, если не вышла замуж и не обзавелась детьми? В данных обстоятельствах вопрос этой девчонки был абсолютно неуместен и в высшей степени невежлив, ибо что знает эта журналистка о прихотях судьбы и о том, как она, Виктория, боролась и чем жертвовала, желая достичь этой вершины — стать признанным во всем мире дизайнером одежды и иметь собственную компанию. Это, вероятно, значительно превосходило все, чего могла когда-либо достичь неприятная молодая журналистка. Но Виктория не вышла из себя, понимая, что все зафиксируют в теленовостях и, возможно, в нескольких колонках светской хроники.

— Каждое утро, просыпаясь, — начала Виктория, решив повторить историю, которую много раз рассказывала журналистам (но ни один из них так, похоже, в нее и не поверил), — я оглядываюсь и прислушиваюсь. Я одна и слышу… тишину. — Девушка бросила на нее сочувственный взгляд. — Нет, постойте. — Виктория подняла палец. — Я слышу… тишину. И медленно, но верно меня охватывает ощущение счастья. Радости. И я благодарю Бога, что каким-то образом мне удалось остаться свободной. Свободной для того, чтобы наслаждаться жизнью и своей работой.

Девушка нервно засмеялась и потянула себя за прядь волос.

— Быть женщиной — значит в какой-то мере лгать, не так ли? — спросила Виктория. — Говорить себе, что ты хочешь того, чего, по мнению общества, должна хотеть. Женщины полагают, что умение выжить зависит от способности придерживаться принятых правил. Но для иных женщин следование устоявшимся традициям равносильно смерти. Смерти души. Душа — это драгоценность. Живя во лжи, вы разрушаете душу.

Девушка с удивлением посмотрела на Викторию, а затем, понимающе нахмурившись, энергично закивала. В этот момент их внезапно перебила одна из помощниц Виктории:

— Здесь Дженни Кейдайн. Расчетное время прибытия — три минуты…



Венди Хили поправила очки и вышла из «кадиллака-эскалейда», посматривая на ораву папарацци, окружавших «мерседес». Сколько бы Венди ни сталкивалась с подобной ситуацией, ее постоянно изумляло, как этим людям удается найти кинозвезду. Видимо, у них нюх на звезд как у ищеек. Несмотря на все годы, проведенные в кинобизнесе, она не понимала, каким образом звезды справляются с подобным вниманием, и знала, что сама никогда не сможет (и, главное, не захочет) принимать его. Разумеется, сейчас Венди и не приходится этого делать — она президент «Парадор пикчерс», одна из самых могущественных женщин в мире кинобизнеса, но для фотографов с таким же успехом могла сойти, например, за помощника режиссера.

Венди повернулась к «мерседесу» спиной, машинально одергивая свой черный пиджак от Армани. Она неизменно носила черную одежду от Армани и внезапно осознала, что уже года два не обновляла гардероб. Пожалуй, это непростительно, поскольку одна из ее лучших подруг — дизайнер одежды Виктория Форд. Следовало бы принарядиться для такого случая, но Венди приехала прямо из офиса, а при ее работе, троих детях и муже, который все равно что еще один ребенок, от чего-то приходится отказываться, и этим чем-то стала мода. И спортивный зал. И здоровое питание. Ну да ладно. Женщина не может успеть все. Самое основное, что она здесь и, как и обещала Виктории еще несколько месяцев назад, привезла Дженни Кейдайн.

Ряды фотографов теснее сомкнулись вокруг «мерседеса», и сотрудники службы безопасности шагнули вперед, пытаясь сдержать возбужденную толпу, увеличивающуюся с каждой секундой. Из автомобиля вышла личный агент Дженни по рекламе, угрюмая молодая женщина, все знали только ее прозвище — Домино. Домино было всего двадцать шесть лет, но весь ее вид, как бы говоривший «только попробуй», ассоциировался скорее с мужчиной-громилой, что усугублялось таким скрипучим голосом, словно на завтрак она ела гвозди.

— Кому сказано, отодвиньтесь! — рявкнула Домино, обращаясь к толпе.

И затем появилась Дженни Кейдайн. «В жизни, — подумала Венди, — она невыразимо прекраснее, чем на фотографиях». Снимки всегда фиксировали легкую асимметрию лица и кончик носа чуть-чуть картошкой. Но в жизни в ее лице возникало нечто неуловимое, заставлявшее смотреть на нее, не отводя глаз. Она как будто обладала собственным источником энергии, который подсвечивал ее изнутри, и никто уже не обращал внимания на рост пять футов одиннадцать дюймов и светлые волосы золотисто-розового оттенка не совсем спелой клубники.

Дженни улыбнулась фотографам, и Венди минуту стояла в стороне, наблюдая за ней. Люди, не связанные с киноиндустрией, всегда интересовались, каково это — быть таким созданием, и полагали, что зависть исключает дружбу с ней. Но Венди знала Дженни почти пятнадцать лет, с той поры как они обе начинали в киноиндустрии, и несмотря на деньги и славу актрисы, никогда даже не помышляла поменяться с ней местами. Дженни отличалась от обычных людей — она никогда не позволяла себе ни излишеств, ни высокомерия, не проявляла ни грубости, ни эгоизма. В ней была некая отстраненность, словно дефицит души. Венди понимала, что Дженни, одна из ее звезд, вероятно, ближе с ней, чем с другими. Но такой подругой, как Виктория или Нико О\'Нилли, Дженни ей все же не стала, хотя те, бесспорно, достигли в своих областях столь же серьезных успехов, как Дженни в кино.

Служба безопасности расчистила небольшое пространство, чтобы им удалось пройти несколько шагов до бокового входа в павильон. На Дженни были слегка расклешенные коричневые брюки и яркий пиджак. Наряд этот показался Венди самым стильным из всех, что она видела. Венди знала, что Виктория сшила этот костюм специально для Дженни и та несколько раз приезжала в ателье Виктории на примерку. Но последние три недели Виктория невероятно занята, поэтому поговорить об этом и о том, что она думает о Дженни, Венди не удалось. Тем не менее она вполне представляла, что сказала бы Вик. Как ребенок поморщившись, она проговорила бы: «Знаешь, Вен, Дженни — отличная девушка. Но милой ее не назовешь. Наверное, она более расчетлива, чем мы… вероятно, даже более расчетлива, чем Нико». И затем они рассмеялись бы, поскольку всегда соглашались, что Нико скорее всего самая расчетливая женщина в городе. Действовала она мастерски, и что самое поразительное, вы никогда не замечали махинаций Нико. Вы только вдруг осознавали, что погибли.

И разумеется, идея привезти Дженни Кейдайн на показ Виктории принадлежала Нико. Сознавая, сколь это очевидно, Венди слегка расстроилась, что сама не додумалась до этого.

— Это же естественно, — заявила Нико в своей ровной, спокойной манере, придававшей всему, что слетало с ее губ, значение истины в последней инстанции. — Дженни Кейдайн — самая известная кинозвезда, а Виктория — самый известный дизайнер. Кроме того, — продолжала она, — Дженни в основном одевается у дизайнеров-мужчин. Подозреваю, что под всем этим глянцем скрывается феминистка, особенно после ее разрыва с Кайлом Анджером, — добавила она, назвав актера, который снимался в боевиках и приключенческих фильмах и публично разорвал отношения с Дженни во время одного ток-шоу, шедшего поздно вечером. — Я бы апеллировала к феминистской стороне ее натуры, хотя сомневаюсь, что в этом есть необходимость. В мужчинах Дженни не разбирается, но в том, что касается одежды, вкус у нее безупречный.

Конечно, Нико оказалась права и Дженни ухватилась за возможность одеваться у Виктории и посещать показы мод: это гарантировало бы Виктории еще большую известность. И теперь, наблюдая, как Дженни непринужденно проходит сквозь армию фотографов (каким-то образом давая понять, что замечает их, но вместе с тем держась абсолютно естественно, словно ее и не снимают), Венди надеялась, что появление актрисы ознаменует успех показа Виктории. Хотя она никогда и никому в этом не призналась бы, Венди была суеверна и ради Виктории даже надела свои счастливые трусы — неприлично поношенное, большое белое изделие фирмы «Фрут-оф-зе-Лум»; они были на ней пять лет назад, когда один из ее фильмов в первый раз номинировали на «Оскар».

Дженни скрылась в павильоне, Венди вошла почти следом и на секунду незаметно скрестила пальцы. Она мечтала, чтобы показ подруги стал триумфом. Виктория, как никто другой, заслуживала этого.



Несколько минут спустя, ровно в семь пятнадцать, на Шестой авеню, перед проходом к павильонам, остановился черный лимузин последней модели с тонированными стеклами. Водитель в костюме в тончайшую полоску, с зачесанными назад темными волосами обошел автомобиль сзади и открыл дверцу со стороны пассажирского сиденья.

Из машины вышла Нико О\'Нилли в серебристых брюках и блузке с рюшами, поверх которой она накинула золотисто-рыжий норковый жакет почти одного цвета со своими волосами. В Нико О\'Нилли безошибочно угадывалась важная персона. С юных лет Нико принадлежала к тем людям, которые излучают значимость, заставляющую других людей теряться в догадках по поводу того, кто они. По первому впечатлению, благодаря потрясающим волосам и эффектной одежде, Нико могли принять за кинозвезду. При ближайшем же рассмотрении становилось ясно, что настоящей красавицей Нико не была. Но она выжала максимум из того, чем располагала, а поскольку уверенность и успех накладывают на женщину особый отпечаток, все считали, что Нико чертовски хороша.

Она отличалась исключительной пунктуальностью. Зная, что показ Виктории начнется не раньше половины восьмого, Нико рассчитала время прибытия так, чтобы, с одной стороны, не опоздать, а с другой — провести в ожидании начала дефиле как можно меньше времени. Как главному редактору журнала «Фейерверк» (и одной из ключевых фигур в мире изданий для женщин, по мнению журнала «Тайм») Нико О\'Нилли было гарантировано место в первом ряду на любом показе мод, поэтому она могла выбирать, куда пойти. Но на подобных местах — в двух шагах от подиума — ты превращался в легкую жертву. Фотографы и съемочные группы рыскали вокруг подиума, как свиньи в поисках трюфелей, и тебя одолевало несметное количество людей с разными вопросами — от приглашений на вечеринки до просьб о деловых встречах — или просто желавших поболтать. Нико ненавидела подобные ситуации, поскольку в отличие, например, от Виктории, которая уже через две минуты заговорит с работником гаража о его детях, не умела поддерживать светскую беседу. Поэтому люди часто принимали Нико за чопорную особу или стерву, а так как бойкостью языка она не отличалась, то объяснить, что это неправда, не могла. Видя напряженный, молящий о помощи взгляд незнакомца (или даже известного ей человека), Нико терялась, не зная, чего он в действительности хочет, и была уверена, что не сможет ему в этом помочь. Однако же когда дело касалось ее работы и безликой читательской массы, Нико представала во всем блеске. Она угадывала, что именно нравится среднему читателю, и в замешательство ее приводили лишь отдельные представители публики.

Без сомнения, это было одним из недостатков Нико, но в сорок два года она осознала: воевать с собой бесполезно и гораздо легче смириться с тем, что ты несовершенна. Лучше всего свести неловкие ситуации до минимума и двигаться дальше. Поэтому, взглянув на часы и увидев, что уже семь двадцать, а значит, в затруднительном положении ей придется провести всего десять минут, после чего все взгляды устремятся на подиум, она начала подниматься по ступенькам.

Желая сфотографировать, к Нико тут же подскочили два фотографа, видимо, прятавшиеся за большой урной. С тех пор как шесть лет назад Нико стала главным редактором почтенного (и пыльного) журнала «Фейерверк» и превратила его в глянцевое, ориентированное на поп-культуру культовое издание о развлечениях, средствах массовой информации и политике, ее фотографировали на всех мероприятиях, которые она посещала. Поначалу, не зная, как держаться, Нико позировала, но быстро смекнула, что стоять под артиллерийским огнем вспышек в позе, отдаленно напоминающей естественную (или делать вид, будто тебе это нравится), не ее конек. Кроме того, подобное поведение подпитывало высокомерие, а Нико не хотела попасть в ловушку опасной недооценки, бича этого города: ты что-то собой представляешь только потому, что тебя снимают. Слишком часто она видела, как это происходило со многими. Они начинали воображать, что и в самом деле знамениты, и уже очень скоро их единственной заботой становился имидж, а не дело. А затем они теряли хватку и их увольняли, как, например, одного ее знакомого, которому пришлось переехать в Монтану.

И откуда от него не пришло ни единой весточки.

Поэтому Нико решила, что, раз уж ей не удастся избежать внимания фотографов, она не обязана и позировать им. Поэтому Нико просто занималась своими делами, словно фотографы не существовали. В результате на всех снимках Нико О\'Нилли была запечатлена в движении. Она быстро шла по ковровой дорожке от лимузина к театру, так что ее лицо обычно ловили в профиль, когда она стремительно проходила мимо. Само собой, отношения с прессой у нее складывались напряженно и в течение какого-то времени журналисты все равно называли Нико стервой. Но годы выдержки («Выдержка, — всегда говорила Нико, — залог успеха») принесли свои плоды, и теперь отказ Нико позировать воспринимали как очаровательную эксцентричность, ее отличительную черту.

Поспешно проследовав мимо фотографов, она вошла в стеклянные двери, где за бархатным канатом стояли другие папарацци.

— Здесь Нико! — раздался чей-то возбужденный голос. — Нико! Нико О\'Нилли!

«Как все это глупо, — подумала Нико, — но немного приятно». Она, пожалуй, даже обрадовалась, что они так восторженно приветствуют ее. Конечно, Нико знает их не один год и у большинства из них «Фейерверк» покупает снимки. Она весело улыбнулась им на ходу, слегка помахала рукой и крикнула в ответ:

— Привет, ребята!

— Эй, Нико, чья на тебе одежда? — поинтересовалась женщина с короткими светлыми волосами, которая не меньше двадцати лет фотографировала на Нью-Йоркской неделе моды.

— От Виктории Форд, — ответила Нико.

— Я так и думала! — удовлетворенно воскликнула женщина. — Она всегда одевается у Форд.

Основная часть зрителей уже находилась в павильоне, самой большой палатке, где должен был состояться показ коллекции Виктории, поэтому Нико легко прошла за бархатный канат. Там обстановка была иной. Последний из восьми рядов, поднимавшихся амфитеатром, располагался почти под самым потолком, а непосредственно перед подиумом шли другие ряды, отделенные низким металлическим ограждением: за ним стояли сотни фотографов, и каждый пытался занять место получше. Сцена на самом подиуме, покрытом пластиком, напоминала огромную вечеринку. В помещении царило праздничное оживление, вызывающее в памяти школьные годы. Собравшиеся не встречались с последней крупной вечеринки, состоявшейся в Хэмптоне по случаю Дня труда, приветствовали друг друга, словно не виделись несколько лет. Общее настроение заражало, но Нико в смятении смотрела на толпу. Как сквозь нее пробраться?

На мгновение ей захотелось уйти, но это было невозможно. По долгу службы Нико приходилось посещать не меньше шести модных показов в сезон, а Виктория была ее лучшей подругой. Что ж, придется прорываться сквозь толпу и надеяться на лучшее.

Словно почувствовав отчаяние издательницы, перед ней внезапно появилась девушка.

— Привет, Нико, — бодро произнесла она, будто обращаясь к лучшей подруге. — Позвольте проводить вас на ваше место.

Натянуто, неловко улыбнувшись, Нико протянула девушке приглашение. Та начала прокладывать путь сквозь людской водоворот. Один из фотографов поднял камеру и сделал снимок; несколько знакомых Нико энергично замахали ей и стали пробиваться сквозь толпу, чтобы поздороваться за руку или послать воздушный поцелуй. Мужчины из службы безопасности тщетно пытались выкриками заставить людей занять свои места. Через несколько минут Нико и ее спутница добрались до средней части подиума, где Нико наконец увидела свое место. На белой карточке, украшенной по краю причудливой каймой, как на ярлыках одежды Виктории Форд, было напечатано ее имя — Нико О\'Нилли.

Она, с облегчением вздохнув, уселась.

Перед ней возникла орава фотографов, щелкавших затворами камер. Нико смотрела вперед, на другую сторону подиума — там все уже заняли свои места. Стулья по обе стороны от Нико пустовали. Повернув голову, она заметила Лайна Беннета, косметического магната. Нико с трудом сдержала улыбку. Нет, Лайн имел все причины находиться на показе мод, особенно если учесть, насколько связаны косметика, парфюмерия и мода. Просто Лайн пользовался пресловутой известностью мачо-бизнесмена, и Нико было трудно представить, что он интересуется женской одеждой. Вероятно, Лайн здесь для того, чтобы полюбоваться моделями — это обожали делать почти все крупные нью-йоркские бизнесмены. Лайн помахал рукой, и Нико, подняв программку, кивнула.

Она нетерпеливо посмотрела на часы. Было почти семь тридцать, а служащие еще не сняли с подиума пластиковое покрытие — сигнал к началу показа. Нико посмотрела направо — кто сядет рядом с ней? — и с радостью прочла «Венди Хили»; еще одна подруга. Это плюс — она не видела Венди не меньше месяца, с середины лета, когда их семьи разъехались на отдых. Венди отправилась в штат Мэн, который стал новой летней Меккой для людей из мира кино, поскольку делать там было нечего и полагалось наслаждаться природой. Однако Нико считала: ни один уважающий себя обитатель Голливуда ни за что не поселится в доме меньше чем с шестью спальнями и хотя бы одним или двумя слугами даже в диких лесах северо-востока. Свою семью Нико увезла покататься на лыжах в Квинстаун в Новой Зеландии, которая, как отметил ее муж Сеймур, находилась предельно далеко от цивилизации, но все же была составной частью этой самой цивилизации. Тем не менее они встретили нескольких знакомых. Вот уж правда: как далеко бы ты ни заехал, от Нью-Йорка не спрятаться…

Нико нетерпеливо теребила программку, догадываясь, что задержка каким-то образом связана с Дженни Кейдайн, сидевшей по другую сторону от Венди. «Кинозвезды, похоже, стали неизбежным злом современной жизни», — подумала Нико и, рассеянно посмотрев на карточку слева от себя, внезапно застыла.

На карточке значилось «Кирби Этвуд».

Она быстро отвернулась, ощутив чувство вины, возбуждение и смущение. Случайность ли это? Или подстроено намеренно? Кто-то разнюхал про нее и Кирби Этвуда? Но это невозможно. Нико точно никому не говорила, и Кирби вряд ли кому-то сказал. Да она даже не вспоминала о нем последний месяц. Однако при виде его имени на память сразу пришли те минуты в туалете ночного клуба «Бунгало-8».

Это случилось месяца три назад, и с тех пор Нико не видела его и не разговаривала с ним. С Кирби Этвудом, известной моделью, Нико познакомилась на закрытой вечеринке, которую «Фейерверк» спонсировал в связи с выходом одного из новых телешоу «Муви тайм». Нико стояла у бара одна, когда Кирби подошел к ней и улыбнулся. Он был так хорош собой, что Нико даже не отреагировала, сразу же решив, что он принял ее за кого-то другого, кто помог бы ему сделать карьеру. А затем, когда Нико сидела за столиком для почетных гостей, поглядывая на часы и прикидывая, скоро ли сможет уйти, не показавшись невежливой, Кирби сел рядом с ней. Он и правда был очень красив и принес ей выпить, а поговорив с ним пять минут, Нико начала думать о сексе с ним. Она понимала, что никогда не вызовет у Кирби интереса, но женщина просто не в силах, беседуя с таким мужчиной, как Кирби, не желать его. Зная, что ступает на опасный путь, и не желая оказаться в глупом положении, Нико поднялась и пошла в туалет. И Кирби последовал за ней. Прямо в дамскую комнату и дальше — в кабинку!

Прискорбно, но несколько минут в туалетной кабинке были одними из самых лучших в жизни Нико. На протяжении нескольких последующих недель она без конца вспоминала о них. О том, как смотрелась прядь черных волос, упавшая Кирби на лоб, о настоящем цвете его полных губ (светло-красных, обведенных более темной полоской, словно он пользовался карандашом для губ) и о прикосновениях этих губ — нежных, гладких и влажных к ее губам. (Ее муж Сеймур всегда поджимал губы и награждал ее сухими легкими поцелуями.) Все лицо Нико как будто оказалось во власти этих губ… ноги у нее подкосились в буквальном смысле слова… и ей не верилось, что она действительно все это ощущает. В сорок два года! Как подросток…

Слава Богу, на этом все и закончилось. Кирби дал ей свой телефон, но она не позвонила. Кирби же, решила Нико, слишком пугало ее положение, чтобы связаться с ней самому. Ну и отлично. Роман с мужчиной-моделью, рекламирующим мужское белье, — это нелепость. Конечно, по меньшей мере у половины мужчин, занимающих высокие посты в «Сплатч Вернер», были романы, и большинство из них почти не скрывали этого. И Нико не делала тайны из того, что находит такое поведение отвратительным…

Но как ей вести себя теперь, на людях, на виду у половины Нью-Йорка? Притвориться, что не знакома с ним? Но если он сам заговорит с ней? Или, того хуже, не вспомнит ее? Виктория, которая до сих пор одна, знала бы, как разрулить эту ситуацию… она, наверное, без конца попадает в подобные переплеты. Но Нико уже четырнадцать лет живет с одним мужчиной, а когда ты так долго живешь с одним мужчиной, то теряешь способность управлять романтическими отношениями с другими представителями сильного пола.

Это не романтические отношения, сурово напомнила себе Нико. Она поздоровается с Кирби как со случайным знакомым (каковым он и является), посмотрит показ и поедет домой. Все будет в высшей степени естественно и невинно.

Но потом перед ней появился Кирби.

— Привет! — воскликнул он громко и с восторгом, словно более чем приятно удивился, увидев ее.

Собираясь оставаться сдержанной, Нико равнодушно подняла глаза, но как только встретилась с Кирби взглядом, сердце у нее забилось быстрее и она расплылась в, по-видимому, глупой улыбке школьницы.

— Что ты здесь делаешь? — спросил он, садясь рядом. Стулья стояли так плотно, что было почти невозможно сидеть, не соприкасаясь руками. У Нико от возбуждения закружилась голова.

— Виктория Форд — одна из моих лучших подруг.

Кирби кивнул.

— Жаль, что я этого не знал. Даже не верится, что сижу рядом с тобой. Я повсюду искал тебя.

Нико не нашлась что ответить на столь поразительное признание. Взглянув вокруг и убедившись, что никто за ними не наблюдает, она решила, учитывая обстоятельства, промолчать.

— Правда? — Нико бросила взгляд на его лицо и сразу вспомнила об их поцелуях. Она положила ногу на ногу, чувствуя нарастающее желание.

— Ты так и не позвонила мне, — сказал Кирби. Судя по тону, это задело его.

— Видишь ли, Кирби… — протянула она.

— И я не мог позвонить тебе.

Нико отвернулась, надеясь поддержать ничего не значащий разговор.

— Почему? — спросила она.

Кирби наклонился чуть ближе и коснулся ее ноги.

— Понимаешь, все так глупо получилось. Я знал, кто ты… в смысле, что ты знаменитость и все такое… Но не мог вспомнить, где ты работаешь.

Нико опять бросила на него взгляд. Выражение лица Кирби казалось искренним — смущение и насмешка над собственной глупостью и надежда на такую же реакцию Нико. Она улыбнулась. Из чьих-то других уст подобное признание прозвучало бы как оскорбление, но у Кирби оно получилось очаровательным. Внезапно в душе Нико шевельнулась надежда. Если Кирби и в самом деле не знал, кто она, может, он по-настоящему заинтересовался ею?

— В журнале «Фейерверк», — прошептала она, почти не разжимая губ.

— Да, я это знал, — отозвался Кирби. — Но не мог вспомнить. И не хотел никого расспрашивать, потому что меня сочли бы полным кретином.

Нико поймала себя на том, что понимающе кивает, словно и сама частенько оказывается в схожей ситуации и полностью разделяет его чувства.

Перед ними появился фотограф и снял их. Нико быстро отвернулась. Ей не нужна фотография с Кирби Этвудом. Она должна прекратить этот флирт. Но Кирби не из тех молодых людей, кто умеет скрывать свои чувства. Он снова невзначай коснулся ноги Нико, чтобы привлечь ее внимание.

— Я все думал, что где-нибудь встречусь с тобой, — продолжал он, — и тогда мы могли бы… Ну, ты понимаешь. — Кирби выразительно пожал плечами. — Я хочу сказать, что встретил тебя, и ты мне понравилась. А мне мало кто нравится. Нет, я знаком со множеством людей, но на самом деле они мне не по душе…

Нико посмотрела на Лайна Беннета. Тот с любопытством разглядывал их с Кирби, вероятно, гадая, о чем это она беседует с мужчиной-моделью. Да, надо прекратить это.

— Я прекрасно понимаю, что ты имеешь в виду, — прошептала Нико, глядя перед собой.

— И вот я здесь, сижу рядом с тобой на показе мод! — воскликнул Кирби. — Есть такое слово… как же там? Комета?

— Кисмет — судьба, — подсказала Нико. Она села поудобнее, это слово внезапно заставило ее смириться с неизбежным. «Я собираюсь переспать с Кирби Этвудом», — лихорадочно подумала Нико. Она не знала, когда это случится и где. Но знала, что это произойдет. Она сделает это один раз, и никому не скажет, и не повторит этого.

— Точно. Кисмет. — Кирби улыбнулся ей.

Нико снова переменила позу. Она и в самом деле начинает возбуждаться — с мужем Нико уже много лет не испытывала ничего подобного. Да и нравился ли ей когда-нибудь Сеймур? Вероятно. У них была активная сексуальная жизнь, по крайней мере вначале.

— Это меня в тебе и привлекает, — признался Кирби. — Ты умная. Знаешь разные слова. В наше время большинство людей и разговаривать-то разучились. Ты замечала?

Нико кивнула, чувствуя, что вся пылает. Она только надеялась, что никто не обратит на это внимания. По счастью, в павильоне было жарко, так что ее румянец не покажется чем-то необычным. Нико хотелось обмахнуться программкой, как делали многие другие, нарочито выказывая свое раздражение затягивающимся опозданием начала показа, но решила не ронять достоинство.

Будто почувствовав нетерпение зала, один из барабанщиков начал отстукивать ритм, его подхватили другие барабанщики, сидевшие в первом ряду по обе стороны подиума. Небольшое замешательство у задника, отделявшего подиум от кулис, — и в окружении четырех телохранителей оттуда появилась Дженни Кейдайн и прошла на свое место. За ней последовала Венди.

Когда Венди уселась и начала рассказывать Нико о комарах в Мэне, барабаны зазвучали громче. Двое рабочих быстро скатали пластиковое покрытие. Зажглись слепяще белые огни, обрамляющие подиум, и появилась первая модель.

На ней был короткий, с острым воротником пиджак цвета фуксии и зеленая юбка до щиколоток. Нико сразу подумала, что эти два цвета не должны гармонировать. Однако они смотрелись как надо — смело, но не слишком, — и казались вполне естественным сочетанием. Но потом мысли Нико куда-то уплыли. Она всегда гордилась своей способностью концентрироваться и сосредоточивать пристальное внимание на деле — или человеке, — которым занималась, но тут впервые эта способность покинула ее. Нико смотрела на фланировавших перед ней моделей, старалась запомнить детали туалетов, чтобы позже обсудить их с Викторией, но мозг не желал сотрудничать с ней. Барабанный бой сокрушал сопротивление Нико, и она думала только о Кирби и о том, как это прекрасно — отдаться чувствам.



2

Блеск Недели моды пришел и ушел, палатки-павильоны свернули и сложили на складе, и город вернулся к привычной рутине — работа, работа и еще раз работа.

В бывшем складском районе Манхэттена на Двадцать шестой улице, совсем рядом с Пятой авеню, в квартире Хили царил обычный хаос. На верхнем этаже склада, еще не до конца отделанном, но последние три года служившем домом Венди Хили, ее мужу Шону, троим их детям и множеству рыбок, черепах и хомяков, с потолка в холле все еще свисали разноцветные ленты, оставшиеся от дня рождения, который праздновали на прошлой неделе. На полу валялись съежившиеся останки воздушных шариков. В краснолицем малыше, только начавшем ходить, трудно пока было различить мальчика или девочку. Он стоял на диване и ревел; внизу сидел на корточках маленький темноволосый мальчик и крушил красную пожарную машину, безостановочно лупя ею по обшарпанному деревянному полу.

Дверь ванной распахнулась, и Венди Хили в криво сидящих очках, запахивая на ходу кимоно, влетела в комнату. Одной рукой она подхватила с дивана малыша, другой отобрала у сына пожарную машину.

— Тайлер! — сердито прикрикнула она на мальчика. — Собирайся в школу! — Ребенок лег на живот и прикрыл руками голову. — Тайлер… — В голосе Венди зазвучали угрожающие нотки.

Ответа не последовало. Приподняв сына за воротник пижамы, Венди поставила его на ноги.

— Скажи «пожалуйста», — спокойно произнес Тайлер.

Качая малыша, Венди попыталась оценить настроение Тайлера. Ей не хотелось уступать шестилетнему мальчику, но если это поможет загнать сына в его комнату и заставить одеться, можно и унизиться.

— Хорошо, — вздохнула она. — Пожалуйста.

— Пожалуйста — что? — поинтересовался уверенный в победе Тайлер.

Венди закатила глаза.

— Пожалуйста, пойди в свою комнату и соберись в школу.

На лице мальчика появилось хитрое выражение.

— Заплати мне, — сказал он.

— Что?! — Венди застыла с открытым ртом.

— Заплати мне, — снисходительно повторил Тайлер и протянул руку.

Венди сморщилась.

— Сколько? — спросила она.

— Пять долларов.

— Три.

— Идет.

Они обменялись рукопожатиями, и Тайлер побежал в свою комнату, ликуя, что снова обставил мать. Вздохнув, та отправилась в спальню. Как и все остальные помещения, она была скудно обставлена только самой необходимой мебелью и тем не менее казалась невероятно тесной.

— Деньги хорошая вещь, да, маленькая? — подчеркнуто обратилась Венди к полуторагодовалой дочке, устремив сердитый взгляд на Шона, все еще лежавшего в постели.

— Ты хочешь мне что-то сказать? — спросил он. О Боже. По тону мужа она поняла, что он снова раздражен. Венди не представляла, сколько еще она это выдержит. С прошлого Рождества, теперь уже почти год, настроение Шона колебалось между рассеянностью и враждебностью, словно он превратился в заложника собственной жизни.

— Поможешь мне, милый? — попросила Венди, едва сдерживая злость. Подняла жалюзи, как пират — флаг. Ей хотелось закричать на мужа, но после двенадцати лет супружеской жизни Венди знала, что Шон плохо реагирует на женскую агрессивность — если она закричит, он еще больше заупрямится.

Шон сел, состроил недовольную физиономию, потянулся и демонстративно зевнул. Хотя он вел себя как придурок и она злилась на него, Венди ощутила прилив тошнотворно-сладкой любви к мужу. Шон был такой красивый и сексуальный, и если бы не ребенок на руках, Венди, вероятно, попыталась бы склонить его к сексу. Но она не должна награждать его за плохое поведение минетом.

— Тайлер ведет себя отвратительно, — сказала Венди. — И Магду я не видела…

— Она скорее всего у себя в комнате, плачет, — заметил Шон, давая понять, что не задерживает Венди.

— И мы все можем опоздать.

— Где старая миссис Как-ее-там?

— Миссис Миннивер, — ответила Венди. — Не знаю. Видимо, тоже опаздывает. Погода мерзкая… Пожалуйста, возьми малышку, тогда я наконец приму душ.

Она подала мужу ребенка. Девочка вцепилась в его жесткие, настоящие мужские волосы (семь лет назад Шон сделал пересадку волос, за которую заплатила Венди) и радостно потянула их, Шон же столь же радостно потерся носом о ее носик. Венди помедлила, тронутая согревающим сердце созерцанием отца и дочери — есть ли отец лучше Шона? — но это настроение сразу же улетучилось, когда Шон сообщил:

— Сегодня тебе придется отвезти детей в школу. У меня встреча.

— Какая встреча? — недоверчиво спросила Венди. — Встреча в девять утра?

— В девять тридцать. Но это в ресторане. Поэтому у меня не будет времени возвращаться туда через весь город.

— А перенести ты не можешь?

— Нет, Венди, — с притворным терпением ответил Шон, как если бы уже не в первый раз объяснялся с женой. — Это встреча с подрядчиком. И с жилищным инспектором. Представляешь, как трудно добиться встречи с этими людьми? Но если ты хочешь, чтобы я перенес ее, я так и сделаю. И тогда ресторан откроется не раньше чем через два месяца. Но какая разница, это же твои деньги.

«О Боже, — подумала она. — Теперь он будет дуться».

— Это наши деньги, Шон, — мягко заметила Венди. — Я миллион раз тебе говорила. Я зарабатываю деньги для нашей семьи. Для нас. Для тебя и для меня. — Если бы ситуация была иной, если бы Шон зарабатывал все деньги, а Венди не получала ни цента, ей не хотелось бы, чтобы муж постоянно напоминал: деньги принадлежат ему. Она помолчала. — Я просто думаю… может, тебе неинтересно заниматься рестораном. Не лучше ли тебе снова начать писать сценарии…

Это было равноценно тому, чтобы помахать перед быком красной тряпкой.

— К черту, Венди! — резко оборвал ее Шон. — Чего ты хочешь?

Она опять помолчала, стиснув зубы. Венди чуть не ответила, что хочет отдохнуть от него и от детей, но быстро сообразила, что ей не нужен отдых, она стремится снимать новые фильмы. Себе Венди признавалась: она мечтала, чтобы один из ее фильмов завоевал «Оскара» в номинации «Лучший фильм» (до сих пор пять ее лент были номинированы, но ни одна не победила). Венди мечтала пройти по красному ковру, подняться на сцену и всех поблагодарить («И я хочу сказать особое спасибо моему любящему мужу Шону, без чьей поддержки я не добилась бы этого»), а потом отпраздновать. Но Венди лишь тихо произнесла:

— Я только хочу, чтобы ты был счастлив, Шон. — И добавила: — Чтобы и все мы были счастливы.

Венди пошла в ванную комнату, пустила воду и встала под душ. Господи Боже, что же ей делать с Шопом?

Моргая под горячей водой, Венди нашарила бутылочку с шампунем и поднесла к глазам — спасибо, шампунь еще остался. Намыливая волосы, она размышляла о том, чем помочь мужу. В конце концов, он взрослый мужчина. Ему тридцать девять лет. (Хотя Шон казался моложе. Много, много моложе. Венди нравилось в шутку называть его своим четвертым ребенком.) Не в преддверии ли сорокалетия он чудит? Или все дело в деньгах и в том, что за последние десять лет Шон не заработал ни доллара?

Но ситуация не новая. Венди содержала его почти пятнадцать лет, с самого дня их встречи. Она работала на киностудии — проявляла пленку, а он собирался стать крупным кинопроизводителем. Не режиссером, а именно кинопроизводителем. Шон был на три года младше Венди, и тогда это казалось довольно смелым — двадцатисемилетняя женщина и мужчина двадцати четырех лет, и он был так красив, что мог стать актером. Но актерское ремесло представлялось ему недостаточно интеллектуальным. Шон был выше этого. Снимал вместе с тремя парнями развалюху на пешеходной улице в Санта-Монике, что мешало развитию отношений (или даже романа), поэтому через две недели Шон переехал к ней. Он считал себя творческим гением. Практическая сторона жизни легла на плечи Венди. Она не возражала. Шон был так великолепен. И мил. Но всегда чуточку взвинчен. Он писал сценарий и пытался раздобыть денег на свой независимый фильм. Венди помогла ему. Создание фильма заняло два года и потребовало трехсот тысяч долларов, а потом Шон поехал с ним на «Санденс»[2] , лента имела успех, и тогда они поженились.

Но в типичной для Голливуда манере за успехом на фестивале ничего не последовало. Шону заказы-пали сценарии, но ни один из них не был реализован. О том, что они не очень хороши, Венди молчала. Она говорила себе, что это не важно — Шон помогает ей, он отличный отец, им весело вместе, поэтому Венди не обращала на это внимания. А ее карьера — по причинам, которых она до конца не уразумела, — все шла и шла в гору. И сейчас Венди находилась, между прочим, на вершине успеха, но не любила об этом задумываться. Ее положение было важно только с той точки зрения, что им не приходилось беспокоиться из-за денег, хотя втайне Венди продолжала о них беспокоиться. Она боялась, что ее уволят или деньги кончатся. Что тогда им делать? И теперь Шон, перейдя от написания сценариев к созданию романа (неопубликованного), пытался открыть ресторан. Венди уже выложила двести пятьдесят тысяч. О проекте она имела смутное представление, потому что ей было некогда разбираться в этом. Вероятно, он провалится. Но тогда она вычтет эти деньги из налогов…

Когда Венди приняла душ, в ванную вошел Шон с ее мобильным телефоном. Она вопросительно посмотрела на него.

— Это Джош, — поморщился он.

Венди раздраженно вздохнула. Джош, один из трех ее помощников, высокомерный двадцатитрехлетний парень, считал, что это он должен занимать место Венди. Она старалась вдолбить Джошу, что раннее утро — это время для семьи, поэтому она не станет отвечать на звонки до девяти часов, кроме экстренных случаев. Но Джош никогда не слушал и обычно звонил Венди не меньше трех раз между половиной восьмого и девятью пятнадцатью, когда она приезжала в офис.

Прижав телефон плечом, Венди вытирала ноги.

— Как всегда, спозаранку, Джош, — сказала она. Последовала секундная пауза, прозвучавшая как обвинение. Джош не понимал, что у людей может быть жизнь помимо работы, а если она есть, то, по его мнению, подобные люди не должны руководить — особенно им.

— Только что звонил Вик-тор Мэт-рик, — сообщил Джош, произнеся имя и фамилию по слогам для усиления эффекта. — Я подумал, что вы, вероятно, сочтете это важным.

«Черт! — хотелось крикнуть Венди. — Черт, черт, черт!» Виктор Мэтрик — исполнительный директор компании «Сплатч Вернер», владевшей «Парадор пикчерс», президентом которой была Венди.

— Что ты ему сказал?

— Я сказал ему, что в настоящий момент вас нет, но пообещал связаться с вами. — Он помолчал. — Перезвонить ему теперь?

— Дай мне минутку, хорошо?

Завернувшись в полотенце, Венди выбежала из ванной и прошмыгнула мимо кухни. Миссис Миннивер приехала и, хмурясь, кормила детей булочками со сливочным сыром; каким-то чудом Тайлер и Магда были одеты и готовы идти в школу.

— Доброе утро, — проговорила миссис Миннивер со своим отрывистым английским акцентом.

Ей платили сто пятьдесят тысяч в год, и Венди шутила, что, тогда как большинство нянь получают сто тысяч, за акцент миссис Миннивер платят дополнительные пятьдесят тысяч. Венди энергично помахала в ответ и поспешила в маленькую дальнюю комнату, которую они называли кабинетом. Там стоял металлический стол с компьютером новейшей модификации, несколько нераспакованных коробок, игрушки, DVD-диски, большой тренажер — беговая дорожка (использованная один раз) и три пары лыж. Венди села на мягкий офисный стул.

— Теперь звони Виктору, — сказала она в трубку. Полотенце соскользнуло, и Венди посмотрела на свою грудь. М-да, она и в самом деле обвисает. Раньше груди Венди были ее гордостью и радостью, а теперь походили на две сдутые груши. Надо всерьез заняться ими…

— Виктор Мэтрик на линии, — прозвучал ехидно-угодливый голос Джоша.

— Здравствуйте, Виктор, — произнесла Венди приподнятым тоном.

— Надеюсь, я не побеспокоил тебя? — осведомился Виктор.

— Ничуть.

— Я насчет фильма, который мы снимаем. «Пятнистая свинья». Своих внуков я могу на него повести?

Какого черта? О чем это он?

— Это зависит от того, сколько лет вашим внукам, Виктор, — осторожно ответила Венди. Неужели он не знает, о чем фильм? — Эта наша грандиозная романтическая комедия выходит в декабре…

— Значит, это фильм не для детей, — заключил Виктор.

— Не-е-ет, — все так же осторожно протянула Венди. — Действие этой романтической комедии происходит в модном ресторане в Уэст-Виллидже. В главных ролях Дженни Кейдайн и Тэннер Коул…

— Я знал, что в нем снимается Дженни Кейдайн, и все удивлялся, почему она согласилась играть свинью! — воскликнул Виктор и («Слава Богу», — подумала Венди) расхохотался.

— Уверена, этот фильм захочет посмотреть большинство американцев, но вообще-то, Виктор, «Пятнистая свинья» — это название ресторана.

— Что ж, Венди, — заключил Виктор, справившись с приступом смеха, — с нетерпением жду нашей встречи в пять.

— Да, Виктор, в пять часов, — спокойно ответила она, едва сдерживаясь, чтобы не завопить. Последние две недели съемки начинались в четыре часа.

— Мне казалось, что съемки в четыре, — прошипел Джош, как только Виктор дал отбой. Помощники обычно оставались на линии, чтобы при необходимости делать пометки по ходу беседы.

— Верно, — с сарказмом подтвердила Венди. — Но теперь, полагаю, в пять. Так что тебе придется позвонить всем и сообщить об изменении времени.

— А если они не смогут?

— Смогут, Джош, поверь мне. Просто скажи им, что Виктор Мэтрик изменил время.

Она повесила трубку и со стоном откинулась на стуле. Уже не один год поговаривали, что Виктор Мэтрик, которого все называли Старик, сходит с ума, и сегодняшний звонок, похоже, это подтверждает. Только этого ей не хватало: если Виктор спятит и его заставят уйти с поста исполнительного директора, компания найдет ему замену, и Венди скорее всего будет первой кандидатурой на увольнение. Обычное дело для работников в ее положении. На каком бы хорошем счету она ни была, выбор президента «Парадор пикчерс» станет вопросом самолюбия для нового исполнительного директора. И что тогда ей делать? Что станет с ее детьми? С Шоном?

«Проклятие!» — подумала Венди, подбирая полотенце. Это означало, что ей придется работать еще усерднее и не ударить в грязь лицом. Пожалуй, Виктора заменят кем-то из компании, поэтому Венди нужно начинать окучивать президентов отделов и исполнительных директоров, отчитывающихся перед Виктором. Более неудачного момента не придумаешь. «Парадор» выпускает шестнадцать картин в год, и все они проходят через ее руки — от покупки прав на материал и подбора сценаристов, режиссеров, актеров и съемочной группы до согласования бюджетов, посещения мест съемок, наблюдения за ежедневным процессом и передачи пожеланий монтажерам; затем определение бюджетов на рекламу и промоушен и, наконец, посещение премьер. Но помимо всего этого, сейчас Венди работала над подготовкой к съемкам фильма, который считала самым важным в своей карьере. Он назывался «Пилигримы поневоле», и съемки должны были начаться через два месяца. «Пилигримы поневоле» был фильмом с большой буквы — фильмом, какой мечтает снять любой киношник… Ради такого фильма живут люди, подобные Венди. Ради такого фильма ты в первую очередь и приходишь в кинобизнес. Но в данный момент «Пилигримы» напоминали младенца, постоянно требующего внимания — купания, кормления и смены пеленок, — если ему суждено начать новый этап своей жизни. И сейчас Венди имела меньше всего времени для пустой болтовни…

Зазвонил телефон, и, глянув на номер, Венди попила, что опять звонят из «Сплатч Вернер». Снова Виктор?

— Алло-о-о? — бодро отозвалась она.

— Венди? — неуверенно проговорил на том конце негромкий голос. — Это Миранда. Миранда Дилейни. Помощница Нико О\'Нилли…

Девушка говорила так, словно в ее распоряжении был весь день (что вполне возможно), поэтому Венди перебила ее:

— Да, Миранда, как ты?

— Все хорошо… — медленно ответила Миранда. И затем, прочистив горло, продолжила: — Нико попросила меня уточнить, сможете ли вы пообедать с ней сегодня «У Майкла»?

— Ах да, ленч, — обронила Венди. Она забыла о ленче и, вероятно, отменила бы его из-за съемок, но быстро одумалась. Если Виктор на грани самоуничтожения, поддержка Нико окажется бесценной. Нельзя же забывать о восхождении подруги в «Сплатч Вернер» с тайным прицелом на кресло президента всего издательского отдела, что поставит ее на второе место после Виктора в структуре власти. Оставалось надеяться, что Нико получит эту работу прежде, чем Виктор окончательно потеряет разум.



Нико О\'Нилли, неестественно прямо сидевшей на заднем сиденье лимузина по пути на вертолетную площадку в Ист-Сайде, казалось, что она полностью держит себя в руках. На Нико была белая блузка с рюшами, оттенявшая ее золотистые волосы, и темно-синяя юбка, сшитая в Париже одной из любимых портних Виктории. Красота этого обманчиво простого наряда таилась в крое. Именно благодаря ему костюм идеально облегал фигуру. Подобных вещей у Нико было не меньше пятидесяти (некоторые костюмы — с брюками), из разных тканей — от белого шелка до коричневого твида, и это означало, что она не может набрать ни фунта лишнего веса. Означало это и другое: ей никогда не придется беспокоиться о том, что надеть утром. Благодаря постоянству Нико в нарядах персонал и коллеги понимали, чего от нее ждать. Ей же оно давало душевный покой, поскольку Нико знала, что каждый день начинается одинаково…

О Боже!

Автомобиль находился сейчас на скоростной магистрали Рузвельта, и, повернув голову, Нико взглянула на мрачные коричневые здания, тянувшиеся вдоль дороги. От этого однообразия внутри у Нико что-то сжалось, и внезапно она ощутила себя побежденной.

Нико неловко сменила позу. За последний год на нее стали накатывать подобные приступы наводящей отчаяние тоски — все словно делалось неважным, ничто не менялось, не появлялось ничего нового; и она видела перед собой свою жизнь — череду бесконечно долгих, абсолютно одинаковых дней. Время при этом двигалось вперед а она, Нико, лишь делалась старше и меньше, и однажды она превратится в точку, а потом и вовсе исчезнет. Пуф! Как листочек, сгоревший на солнце под увеличительным стеклом. Такие мысли шокировали ее, потому что она никогда раньше не теряла вкуса к жизни — просто не было на это времени. Всю свою жизнь она боролась за то, чтобы стать тем, кем стала — тем существом, которым была Нико О\'Нилли. А затем как-то утром время настигло ее, и Нико очнулась и осознала, что вот она — здесь. Нико достигла своей цели, и у нее есть все, чего она добивалась: блистательная карьера, любящий (да, пожалуй) муж, уважаемый ею, и чудесная десятилетняя дочь, которую она обожала.

Ей бы прийти в восторг, а она ощутила усталость. Словно все это принадлежало кому-то другому.

Каблуком туфли-лодочки Нико со всей силы надавила на палец другой ноги. Она не будет так думать. Не позволит случайному, необъяснимому чувству одолеть ее.

Особенно этим утром, которое, напомнила себе Нико, столь важно для ее карьеры. Последние три месяца она добивалась встречи с Питером Боршем, новым исполнительным директором компании «Хаккабис», владевшей огромной сетью магазинов розничной торговли и, судя по всему, собиравшейся покорить весь мир. «Хаккабис» не помещала рекламу в журналах, но Нико не видела причин, почему бы не изменить статус-кво. Нико это казалось очевидным, но только она одна в издательском отделе решилась на попытку добраться до «Хаккабис», компании, которую почти все в «Сплатч Вернер» считали ориентированной на «потребителя с низким доходом». Однако Нико снобизмом не отличалась и проследила карьеру Питера Борша по неоднократным упоминаниям за последние годы в «Уолл-стрит джорнал». Питер, добившийся успеха своими собственными силами, окончил Гарвардскую школу бизнеса, причем на стипендию. Нико не сомневалась: заняв пост исполнительного директора, Питер совершит большие перемены, и ей хотелось присутствовать при этом с самого начала. Но даже для того, чтобы добиться встречи, пришлось неделями обхаживать Питера — Нико посылала ему написанные от руки письма, а также статьи и книги, способные, как она надеялась, заинтересовать его, включая редкий экземпляр первого номера «Искусства войны». Наконец пять дней назад Питер позвонил сам и согласился на встречу.

Нико достала пудреницу и быстро проверила макияж. В ее обязанности вообще-то не входило добиваться этой встречи (этим должен был заниматься ее босс, Майк Харнесс), но полгода назад Нико решила, что неприятное чувство, донимавшее ее в последнее время, — результат обычного застоя. Должность главного редактора журнала «Фейерверк» — это, разумеется, чудесно, это волнует и возбуждает. Но она занимает это место уже шесть лет, с тридцати шести, когда стала самым молодым главным редактором за всю пятидесятилетнюю историю журнала. К сожалению, успех подобен красавице: она теряет очарование после пяти дней пребывания у вас в доме, да еще в грязных носках. И поэтому Нико жаждала продвинуться выше. Самый главный пост в «Сплатч Вернер» занимал исполнительный директор, и чтобы получить его, нужно было попасть на должность, следующую за этой, стать главой редакционного отдела. Единственным камнем преткновения для Нико был ее начальник Майк Харнесс, нанявший ее шесть лет назад. Но тут уж речь шла о принципе: ни одним отделом «Сплатч Вернер» не руководила женщина, и пришло время нарушить эту Традицию.

И Нико решила стать первой.

Лимузин въехал за цепь ограждения вертолетной площадки и остановился в нескольких футах от зеленого вертолета «сикорский», мирно ожидавшего на месте посадки. Нико вышла из машины и быстро направилась к вертолету. Однако, не дойдя до него, остановилась, с удивлением услышав звук еще одного подъехавшего автомобиля. Она обернулась и увидела, как в ворота въезжает темно-синий «мерседес».

«Это невозможно», — подумала Нико со злостью, отчаянием и удивлением. «Мерседес» принадлежал Майку Харнессу, исполнительному директору и президенту «Вернер пабликейшнз». Конечно, она говорила Майку о встрече — даже несколько раз — и предлагала лететь вместе, но он с насмешкой отмахнулся от нее, сославшись на более важные дела во Флориде. То, что сейчас он находился не во Флориде, а появился на вертолетной площадке, означало только одно: босс собирается поставить эту встречу себе в заслугу.

Нико прищурилась, когда Майк выбрался из машины. Высокий, немного за пятьдесят и неестественно бронзовый из-за неумеренного использования средств для загара, Майк двинулся навстречу Нико с глуповатой улыбкой. Он явно понимал: она раздражена, но в такой корпорации, как «Сплатч Вернер», где все, что ты говорил, делал и даже носил, становилось пищей для сплетен, приходилось держать свои чувства при себе. Если Нико схлестнется с Майком сейчас, ее окрестят стервой. Если повысит голос, назовут истеричкой. И затем все заговорят о ее поражении. Поэтому Нико посмотрела на Майка со слегка удивленной улыбкой.

— Прости, Майк, — сказала она. — Кто-то, видно, напутал с расписанием. Моя помощница заказала этот вертолет пять дней назад для встречи в «Хаккабис».

Теперь мяч на его стороне поля, подумала Нико. Ему придется признать, что он незваный гость на ее встрече.

— После всех усилий, приложенных нами для организации этой встречи, я решил, что мне стоит поехать и познакомиться с этим Боршем, — ответил Майк. «И затем вернуться к Виктору Мэтрику и рассказать ему, как он сам устроил эту встречу», — мысленно добавила Нико, внутренне кипя.

Она кивнула, лицо ее хранило обычное бесстрастное выражение. Предательство Майка было неслыханным, но не таким уж неожиданным — обычное дело для руководителей «Сплатч Вернер», где, как правило, можно творить что угодно, пока это сходит с рук.

— Что ж, тогда летим, — холодно проговорила она и начала подниматься в вертолет.

Усевшись на мягкое кожаное сиденье, Нико размышляла о том, что добивалась этой встречи три месяца, а Майк разрушил все за три минуты. Расположившись рядом, он как ни в чем не бывало спросил:

— А как тебе последний приказ Виктора? По-моему, он выжил из ума, верно?

Нико уклонилась ответа. Упомянутый приказ, касавшийся оконных жалюзи, Виктор Мэтрик разослал по электронной почте всем служащим компании. «Все оконные жалюзи необходимо поднять до половины окна, или точно на три фута четыре дюйма над подоконником». Как большинство исполнительных директоров, Виктор, которому было семьдесят пять, а то и все восемьдесят, отличался причудами. Каждые несколько месяцев он без предупреждения проходил по коридору здания «Сплатч Вернер», после чего и появлялись эти приказы. Учитывая его возраст и странное поведение, почти все руководители считали, что Виктор не в своем уме и долго так продолжаться не может. Но вот уже пять лет, как они говорили это, и Нико не всегда соглашалась с ними. Виктор Мэтрик, вне всякого сомнения, был сумасшедший, но не в том смысле, как полагали люди.

Нико достала газету «Уолл-стрит джорнал» и раскрыла ее. Почти все из руководящей верхушки «Сплатч Вернер» метили на место Виктора, включая Майка и еще одного начальника, внушающего беспокойство, — Селдена Роуза. Селден Роуз был президентом отдела кабельного телевидения, и хотя они с Венди находились на одном уровне, она постоянно волновалась, что Селден Роуз пытается расширить свою территорию за счет ее отдела. Нико не составила о Селдоне Роузе определенного мнения, но в такой компании, как «Сплатч Вернер», все, кто обладал властью, могли в одну секунду ополчиться на тебя. Мало каждый день выполнять свою работу, значительное время необходимо уделять тому, чтобы защитить свое положение и вынашивать тайные планы продвинуться выше.

Нико уставилась в газету, делая вид, что заинтересовалась материалом о розничной торговле. Она полагала, что Майку и в голову не приходит, будто Нико сама мечтает о месте исполнительного директора «Сплатч Вернер». При поистине византийских интригах и огромном давлении немногие женщины — да и мужчины, коль на то пошло — мечтали о подобной работе. Но Нико не стыдилась своих амбиций, а двадцать лет корпоративной жизни убедили ее, что она способна выполнять работу так же хорошо, как мужчина… а возможно, и лучше.

Взять хотя бы Майка, думала Нико, поглядывая на него. Наклонившись вперед и перекрикивая шум двигателей, только что включенных пилотом, он делился какими-то спортивными новостями. В корпорациях полным-полно мужчин, подобных Майку, — не особенно умных или интересных, но знающих правила игры. Они умеют заручиться симпатией других могущественных людей; они всегда приветливы и преданны, они — «командные игроки»; они продвигаются по служебной лестнице благодаря тому, что им известно, чью задницу лизать и когда. Нико подозревала, что Майк стал исполнительным директором и президентом «Вернер пабликейшнз», поскольку всегда умудрялся доставать Виктору Мэтрику, одержимому всеми видами спорта и соревнованиями, билеты на главные спортивные события, посещаемые и самим Майком.

Что ж, Майк Харнесс не единственный, кто знает правила игры, злобно подумала Нико. Пару лет назад она испытывала бы жуткий дискомфорт при мысли, что пытается отобрать работу у своего начальника, особенно у такого, как Майк, в целом разумного человека. Но за последний год отношение Майка к ней изменилось. Поначалу едва заметно, что выразилось в резких замечаниях во время деловых встреч, а затем более открыто, когда он намеренно исключил Нико из списка докладчиков на корпоративной встрече, проводимой раз в два года. А теперь вот это, размышляла она: пытается перехватить у нее встречу с «Хаккабис» — встречу, до которой сам Майк ни за что не додумался бы, а если бы и додумался, то не сумел бы устроить ее.

Вертолет с урчанием оторвался от земли, и Майк повернулся к Нико.

— Я только что прочитал статью о Питере Борше и «Хаккабис» в этой газете, — заметил он. — Хорошая заявка. Борш может нам очень пригодиться.

Нико равнодушно улыбнулась. Статья появилась два дня назад, и то, что Майк собирался выдать происходящее за свою идею, снова наполнило Нико негодованием. Она больше не могла закрывать глаза на то, что Майк пытается давить на нее, а через несколько месяцев он, возможно, попытается уволить ее. Его появление этим утром — не что иное, как открытое объявление войны. С этого момента — или она, или он. Но годы корпоративной жизни научили Нико сдерживать эмоции, никогда не позволять противнику узнать о своих истинных чувствах или о том, как собираешься поступить с оппонентом при необходимости. Нико сложила газету и расправила юбку. Чего Майк не знал, так это того, что она уже предприняла шаги для его смещения.

Месяц назад, когда помощница Нико отыскала экземпляр первого издания «Искусства войны», она сама пошла к Виктору Мэтрику и попросила у него специальное разрешение на покупку книги, которая стоила больше тысячи долларов. Естественно, Нико объяснила, зачем ей понадобилась книга и какие усилия уже были предприняты, и Виктор похвалил ее за «творческий подход». Ирония состояла в том, что, если бы Майк не исключил Нико из числа докладчиков на корпоративной встрече, она, возможно, не решилась бы действовать за его спиной. Но поступок Майка стал открытым оскорблением: о нем толковали в течение нескольких недель до и после совещания. Если Майк хотел уничтожить ее, ему следовало бы действовать более умно, подумала она.

Но Майк допустил ошибку, и теперь она должна делать вид, будто все согласует с ним. Если встреча в «Хаккабис» закончится неудачей, это будет вина Майка. Если пройдет хорошо и Майк отправится к Виктору, тот сразу поймет, что происходит. Ничто не укрывалось от пугающих голубых с желтизной глаз Виктора, и ему не понравится, что Майк опустился до столь мелочного поведения.

Эти мысли, промелькнувшие на фоне смутных силуэтов небоскребов, заставили Нико снова почувствовать себя бойцом. По мере того как вертолет снижался, проплывая мимо высоких зданий, похожих на лес из тюбиков губной помады, Нико ощутила, как ее охватывает дрожь возбуждения, близкого к сексуальному. Она испытывала ее каждый раз, когда видела знакомый бетонно-стальной пейзаж. Нью-Йорк по-прежнему оставался лучшим местом в мире, и уж наверняка одним из немногих, где женщина, подобная Нико, могла не только выживать, но и править. И когда вертолет низко пролетел над Уильямсбергским мостом, Нико невольно подумала: «Этот город — мой! Или, во всяком случае, будет моим, и скоро».



Кофеварка заурчала, как существо, очищающее кишечник, когда через фильтр начала проталкивать воду в кофейник.

Даже кофеварка счастливее ее, безутешно подумала Виктория, наливая горькую жидкость в простую белую кружку.

Она бросила взгляд на часы на стене, вовсе не желая напоминать себе о времени. Одиннадцать утра, а Виктория все еще дома, в китайской пижаме голубого шелка с рисунком в виде смешных собачек.

Виктория положила в кофе три ложки сахара.

Взяв кружку, она покинула кухню и прошла через рабочий кабинет со встроенными книжными полками и телевизором с плоским экраном, через холл и спустилась по ступенькам в гостиную с камином, в котором горели дрова. Риэлторы называли ее квартиру маленькой жемчужиной, и, глядя на арочный потолок высотой двенадцать футов, откуда свисала роскошная старинная люстра из хрусталя баккара, Виктория размышляла, долго ли она еще сможет позволить себе здесь жить.

Сейчас ее компания переживала кризис, причем все это знали.

Во всю длину стены с французскими окнами, выходившими на улицу, шел диванчик, и Виктория устало опустилась на него. Последние две с половиной недели она путешествовала, покинув город через три дня после катастрофического показа, и маленький обеденный стол красного дерева до сих пор был завален газетами с рецензиями на ее дефиле. Снисходительности критики не проявили. Прошел почти месяц, но она до сих пор помнила каждое едкое слово: «У Виктории не получилось…» «Заблудилась…» «Разочарование…». И хуже того: «Кто станет носить эту одежду, а если и станет, то куда?» — и последний пинок: «Виктория Форд — клоун, а не дизайнер одежды, это более чем очевидно после показа ее последней коллекции, в которой она попыталась превратить высокую моду…» Эти слова преследовали Викторию как дурной запах. Она понимала, что многие художники не читают рецензий, но сама не могла уклониться от этого, убежать от неприятной реальности. Лучше знать правду и пытаться справиться с ситуацией. Возможно, следовало бы выбросить газеты, но она присоединит вырезки ко всем остальным, когда-нибудь перечитает их снова и посмеется. Даже если не посмеется, не важно, потому что она уже не будет дизайнером. А если Виктория не будет дизайнером, тоже не важно: значит, она умрет.

Виктория посмотрела в окно и вздохнула. Она, вероятно, слишком стара, поэтому видит мир только в белом и черном цветах и считает, что ей лучше умереть, если она не может быть модельером. Но именно это чувство не покидало Викторию всю жизнь, начиная с восьми лет, когда, сидя в приемной дантиста, она впервые взяла в руки журнал «Вог» (ее дантист, позднее поняла Виктория, видимо, был более элегантным, чем она полагала). И, разглядывая страницу за страницей модную одежду, Виктория вдруг перенеслась в другой мир — туда, где, казалось, представлялись безграничные возможности для воплощения всех ее фантазий. А затем медсестра назвала ее имя. Подняв глаза, Виктория осознала, что сидит на зеленом литом пластмассовом стуле в комнатке с облезлыми стенами горчичного цвета. Вначале она увидела все детали обстановки отчетливо, как под увеличительным стеклом, и ее осенило. Виктория никогда не испытывала столь сильного чувства и тотчас поняла, что именно для этого она и создана. Чтобы стать модельером. Это ее судьба.

Она была чудачкой, но тогда еще не понимала этого. Ребенком и подростком Виктория думала, что все похожи на нее и, как и она, точно знают, чего хотят в жизни. Виктория помнила: даже в десять лет она уверенно говорила другим детям, что хочет быть модельером, хотя понятия не имела ни о том, как этого добиться, ни о том, что такое моделирование одежды…

И это детское невежество, возможно, сослужило ей добрую службу. Виктория встала и начала ходить по восточному ковру перед камином. Это детское невежество позволило ей смело осуществлять свою безумную мечту. Сейчас она не дерзнула бы на это.

Виктория покачала головой, с нежностью вспомнив свои первые дни в Нью-Йорке. Новизна всегда волновала и возбуждала ее. Даже скудость средств не пугала, ибо она решила: есть только один путь — наверх. В те первые нью-йоркские дни город, казалось, помогал ей осуществить мечту. В восемнадцать лет Виктория приехала сюда учиться в художественной школе и как-то ранней осенью, когда еще не холодно, но в воздухе ощущается дыхание зимы, совсем как сегодня, ехала в метро, и какая-то женщина спросила, где она купила свой пиджак. Виктория посмотрела на мелированные волосы пассажирки, на ее костюм процветающей женщины, на белую блузку с воротничком в виде маленького галстука-бабочки, модного тогда, и заявила с дерзостью молодости:

— Я сама сшила его. Я дизайнер одежды.

— Если вы дизайнер одежды, — недоверчиво сказала женщина (вполне объяснимое недоверие, подумала Виктория; плоскогрудая, как мальчишка, она выглядела гораздо моложе своих восемнадцати лет), — то приезжайте ко мне. — Порывшись в своей сумочке от Луи Вюиттона (Виктория до сих пор помнила эту роскошную сумочку), дама вручила ей визитную карточку. — Я занимаюсь закупками для универмагов. Приезжайте ко мне в десять утра в понедельник со своей коллекцией.

Коллекции у Виктории не было, но она не считала это препятствием. Удивительная встреча с Мирной Джеймсон состоялась в пять вечера в среду. К восьми тридцати трем утра понедельника (это оставило Виктории время принять душ и к десяти добраться до Швейного квартала) Виктория обладала коллекцией из шести предметов, включая ее пиджак. Она потратила эти пять дней и двести долларов — все деньги, отложенные на оплату квартиры, — рисуя эскизы, покупая ткани и строча на швейной машинке, подаренной родителями к окончанию школы. Виктория работала день и ночь, урывая несколько часов для сна на видавшей виды кровати, которую притащила с улицы. Город тогда был другим — бедным и разрушающимся, и жизнь в нем поддерживалась только за счет непреклонной решимости и несокрушимого цинизма его обитателей. Но под этой грязью таился здоровый оптимизм надежды, и пока Виктория трудилась, весь город, казалось, жил в едином с ней ритме. Она кроила и шила под гудки автомобилей, крики и бесконечную музыку из динамиков. Возможность провала даже не приходила ей в голову.

Мирна Джеймсон работала на «Маршалл филдз», известный чикагский универмаг, и ее офис находился в замысловатом здании на углу Седьмой авеню и Тридцать седьмой улицы. Швейный квартал походил на арабский базар. Вдоль улиц располагались частные лавочки, где торговали тканями, галантереей, пуговицами, молниями и дамским бельем; под выхлопы включенных двигателей грузовиков рабочие катили кронштейны с одеждой и мехами, продираясь сквозь людскую толчею. Карманники, бродяги и другие темные личности отирались у входов в здания, и Виктория крепко прижала к груди сумку со своей коллекцией из полудюжины нарядов, представив себе иронию ситуации — столько вкалывать, чтобы быть обворованной.

Офис Мирны Джеймсон состоял из двух комнат в середине длинного мрачного коридора, выстланного линолеумом; в первой комнате сидела молодая женщина с лицом сердитой пчелы и с клацаньем барабанила длинными ногтями по кнопкам телефона. За открытой дверью находился кабинет Мирны. Виктория увидела красивую ногу — черные колготки и элегантные черные остроносые лодочки. Мирна была первой настоящей деловой женщиной, с которой столкнулась Виктория, а в те дни деловые женщины считались неприятными особами. Мирна вышла из своего кабинета и окинула Викторию взглядом.

— Вы все же пришли, — холодно проговорила она. — Посмотрим, что вы принесли.

Пять бессонных ночей внезапно дали о себе знать, и Виктория чуть не расплакалась. Впервые она осознала, что Мирне может не понравиться ее коллекция, и мысль о провале устрашила Викторию. Позор подкосит ее и определит дальнейший ход жизни. Что, если она, продолжив свои попытки, будет терпеть неудачи? Ей придется вернуться домой и работать в магазине по продаже копировальных аппаратов, как ее лучшая подруга из старших классов, которой так и не удалось вырваться из маленького городка…

— Очень славно, — проговорила Мирна, разглядывая вещи. То, как она рассматривала образцы, поднимала их, поворачивала и изучала ткани, заставило Викторию увидеть и себя как под микроскопом. В резком свете флуоресцентных ламп она заметила, что Мирна рябая и старается скрыть это под толстым слоем косметики. — Раньше вы, конечно же, ничего не продавали? Или вы что-то от меня скрываете? — спросила Мирна, настороженно глядя на Викторию.

Та не поняла, о чем говорит Мирна.

— Нет… — Она помедлила. — Я только…

— Вы когда-нибудь продавали свои изделия универмагам? — с нетерпением осведомилась Мирна.

— Нет, — ответила Виктория. — Это моя первая коллекция. Но это ничего? — охваченная паникой, спросила она.

Мирна пожала плечами:

— Каждый с чего-то начинает, не так ли? Это значит, что большого заказа я пока не сделаю. Если ваши небольшие партии будут хорошо продаваться, в следующем сезоне мы купим больше.

Потрясенная Виктория кивнула.

Потом она выскочила на улицу, голова у нее кружилась от восторга. Впереди у Виктории минуты торжества, которые изменят ее жизнь, но ничто не сравнится с тем первым разом. Она прошла по Тридцать седьмой улице к Пятой авеню, не понимая, куда идет, и остановилась у Рокфеллеровского центра посмотреть на оживленный каток. Город казался ей страной Оз, полной волшебных возможностей, и только добравшись до парка и расплескав часть энергии, Виктория зашла в телефонную будку и позвонила своей лучшей подруге по художественной школе — Кит Каллендер.

— Она сказала, что начнет с небольших партий, но заказала восемнадцать изделий! — воскликнула Виктория.

Заказ им обеим показался огромным, и в тот момент Виктория не помышляла о том, что когда-нибудь будет получать заказы на десять тысяч изделий…

Еще три недели шитья до позднего вечера — и первый заказ был готов. Виктория пришла в офис Мирны с тремя пакетами из супермаркета.

— Что вы здесь делаете? — удивилась Мирна.

— Принесла ваш заказ, — с гордостью ответила Виктория.

— У вас нет поставщика? — изумилась Мирна. — Что мне прикажете делать с вашими пакетами?

Виктория улыбнулась при этом воспоминании. Тогда она ничего не знала о технической стороне профессии дизайнера; понятия не имела, что существуют закройные и швейные комнаты, где создают свои модели настоящие дизайнеры. Но амбиции и пылкое желание (желание такого рода большинство женщин испытывают к мужчинам, догадывалась она) побуждали ее устремляться вперед. А потом она получила по почте чек на пятьсот долларов. Всю ее одежду продали. В восемнадцать лет Виктория попала в этот бизнес.

До тридцати лет она продвигалась вперед. Вместе с Кит они переехали в крошечную квартирку с двумя спальнями в Нижнем Ист-сайде, на улице, заполненной индийскими ресторанчиками и полуподвальными «кондитерскими магазинами», где торговали наркотиками. Подруги кроили и шили, пока у них не начинали слипаться глаза. Потом они ходили по вернисажам и тускло освещенным ночным клубам, где плясали до трех ночи. Виктория едва зарабатывала на то, чтобы оплачивать расходы и на жизнь, но это было не важно. Она знала, что большой успех ждет ее впереди, а пока довольствовалась тем, что живет в этом городе и занимается тем, о чем мечтала.

А затем Виктория получила первый большой заказ от «Бенделса», универмага, который поддерживал молодых, прокладывающих себе дорогу дизайнеров. Это стало еще одним поворотным пунктом в ее судьбе — заказ был так велик, что Виктории выделили уголок на третьем этаже, с ее именем и логотипом на стене. Но существовало одно препятствие. Стоимость производства этой одежды требовала огромного вложения наличных, более чем двадцати тысяч долларов, а их у Виктории не было. Она попыталась занять деньги в трех банках, но в каждом из них операторы терпеливо объясняли, что для получения займа необходимо иметь дополнительное обеспечение, например дом или машину. Их можно продать и вернуть деньги банку в случае, если ей не удастся выплатить заем.

Виктория не находила решения этой головоломки, но однажды ей позвонила Мирна Джеймсон и предложила связаться с неким Говардом Фрипплмейером. Он подонок, пояснила Мирна, настоящий жук, но работает в этом бизнесе уже тридцать лет и способен ей помочь.

Говард Фрипплмейер оказался именно таким, как сказала Мирна, отчасти хуже. Их первая встреча состоялась в кафе, где Говард поглощал сандвич с копченой говядиной, даже не вытерев горчицу, скопившуюся в уголках рта. На нем была коричневая одежда, и он носил накладную челку. Покончив с едой, Говард взял свой экземпляр «Дейли ньюс» и на пятнадцать минут исчез в мужском туалете. Виктории очень хотелось расплатиться по своему счету и сбежать, но она находилась в отчаянном положении.

Вернувшись, Говард заявил, что считает Викторию хорошей инвестицией — у нее есть потенциал. В течение следующего года он вложит в компанию Виктории восемьдесят тысяч долларов; взамен Говард хотел получить тридцать процентов от ее прибылей. Виктория сочла это удачной сделкой. Говард внушал отвращение неприятным характером, к тому же от него исходил странный резкий запах, но Виктория знала, что ей с ним не спать. И она нуждалась в нем.

— Позволь мне позаботиться о деньгах, дитя, — сказал он, закуривая десятую сигарету «Парламент». — Твое дело — мода. Я в этом бизнесе тридцать лет и понимаю творческих людей. Когда вы думаете о деньгах, у вас все идет вкривь и вкось.

Виктория кивнула. Она доверилась Говарду по недостатку опыта. Говард перенес ее мастерскую в большую комнату в здании на Седьмой авеню, где по коридорам, выкрашенным унылой серой краской, гуляло эхо, а чтобы попасть в женский туалет, требовался ключ. От здания исходил дух отчаяния, несбывшихся обещаний и надежд, но после работы в крошечной квартирке Виктория расценивала это помещение как огромный шаг вперед.