Кэндес Бушнелл

Дневники Кэрри

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Принцесса с другой планеты

Говорят, что за одно лето может произойти масса вещей.

Или не произойти ничего.

Сегодня мой первый день в выпускном классе, но мне кажется, что я совсем не изменилась с прошлого года, как и моя лучшая подруга Лали.

— В выпускном классе нам нужно наконец начать с кем-нибудь встречаться, — говорит Лали, заводя двигатель своего красного пикапа, который ей достался от одного из старших братьев.

— Что за чушь! — Я открываю дверь и забираюсь в машину. Мы собирались обзавестись бойфрендами еще в прошлом году, но у нас ничего не вышло. — Может, стоит забить на всю эту историю с парнями? — Я укладываю свои книги на заднее сиденье и прячу письмо из летней школы в учебник по биологии, где, как мне кажется, оно не сможет причинить мне неприятностей. — Мы и так знаем всех парней в нашей школе, и ни один из них нам не нравится. Ты что, забыла?

— На самом деле не всех! — говорит Лали, оборачиваясь назад и переключая рычаг передач на заднюю скорость. Из всех моих подруг Лали — лучший водитель. Дело в том, что ее отец — полицейский, и он настоял на том, чтобы она научилась водить, когда ей было еще двенадцать. — Я слышала, у нас новый ученик, — говорит она.

— И что?

Последний новенький, который, пришел в нашу школу, оказался укурком и все время ходил в одной и той же одежде.

— Джен Пи говорит, что он симпатичный, действительно симпатичный.

— Ага. Джен Пи, была главой фан-клуба Донни Осмонда в шестом классе. — Если он действительно симпатичный, то достанется Донни ЛаДонне.

— У него какое-то странное имя, — продолжает Лали. — Себастьян как-там-его. Себастьян Литтл, что ли?

— Себастьян Кидд? — Моя челюсть так и отвисла от изумления.

— Точно, — говорит она, въезжая на парковку старшей школы. Она смотрит на меня подозрительно: — Ты его знаешь?

Я в замешательстве: пальцы крепко сжимают дверную ручку, а сердце готово выпрыгнуть наружу, например, через рот, если я его открою, чтобы что-то сказать. Поэтому я просто трясу головой в ответ.

Мы проходим через главный вход, когда Лали обращает внимание на мои ботинки. Они из белой лакированной кожи и на одном носке немного потрескались, но это раритетные модные туфли начала семидесятых. Я считаю, что эти туфли прожили гораздо более интересную жизнь, чем я.

— Брэдли, — говорит она, рассматривая мою обувь с презрением, — как твоя лучшая подруга, я не могу позволить тебе явиться в таких туфлях в первый день выпускного года.

— Слишком поздно, — радуюсь я. — Кроме того, должен же хоть кто-то как следует встряхнуть это место.

— Не меняйся. — Лали складывает пальцы в форме пистолета, целует воображаемое дуло и направляет его на меня. Совершив ритуал, она идет к своему шкафчику.

— Удачи, Ангел, — говорю я.

Меняться. Ха. У меня не так много возможностей для этого. Особенно после письма.



Дорогая Мисс Брэдшоу,

Спасибо за Вашу заявку на участие в летнем литературном семинаре Нью Скул. Несмотря на то что Ваши рассказы многообещающи и полны соображения, мы с сожалением сообщаем Вам, что не можем предоставить Вам место в этой программе.



Я получила письмо в прошлый вторник. Я перечитала его раз пятнадцать, чтобы удостовериться, что я правильно все понимаю, а затем была вынуждена смириться. Не то чтобы я думала, что я очень талантлива, но один раз в жизни я надеялась, что да, я талантлива.

И все же я никому об этом не рассказала. Я даже никому не говорила, что подала заявку, в том числе моему отцу. Он закончил Брауновский университет и ожидал, что я последую за ним. Он думает, что из меня выйдет хороший научный работник, ну а если я не смогу посвятить себя естественным наукам, то всегда будет возможность переключиться на биологию и изучать жучков.

Я уже на полпути из холла, когда замечаю Синтию Вианде и Тимми Брюстера — золотую парочку школы Каслбери. Тимми — центровой в баскетбольной команде и не отличается особым умом. Синтия же президент выпускного класса, глава комитета по организации выпускного бала, почетный член Национального общества почета[1] и получила все значки скаутских организаций для девочек к тому времени, когда ей исполнилось десять. Она и Тимми встречаются три года. Я стараюсь не обращать на них особого внимания, но по алфавиту моя фамилия идет прямо перед фамилией Тимми, поэтому мой шкафчик находится рядом с его. А еще мне приходится сидеть рядом с ним на школьных собраниях, так что я вынуждена постоянно встречаться с ним — и, конечно, с Синтией.

— Не строй на собрании глупых рож, — ругается Синтия. — Это очень важный для меня день. И не забудь об ужине у папы в субботу.

— А что насчет моей вечеринки? — возмущается Тимми.

— Ты можешь устроить ее в пятницу вечером, — огрызается Синтия.

Наверное, в Синтии где-то глубоко внутри живет хороший человек, но если это и так, то я его никогда не видела.

Я так резко открываю дверь моего шкафчика, что Синтия неожиданно поднимает глаза и замечает меня. Тимми переводит на меня отрешенный взгляд, словно не имеет ни малейшего представления, кто я такая, но Синтия слишком хорошо воспитана, чтобы вести себя так же.

— Привет, Кэрри, — говорит она так, как будто ей не семнадцать лет, а все тридцать.

Меняться. Довольно сложно добиться успеха в этом маленьком городе.

— Добро пожаловать в чертову школу, — раздастся позади меня голос. Это Уолт. Он встречается с еще одной моей лучшей подругой — Мэгги. Уолт и Мэгги вместе два года, и мы трое составляем отличную компанию, которая почти никогда не расстается. Это звучит, конечно, странно, но Уолт похож на девочку: с ним можно вести себя совершенно естественно и говорить о чем угодно.

— Уолт, — обращается к нему Синтия, — мужчина ты или нет, я хочу это знать.

— Если ты хочешь позвать меня в комитет по подготовке к выпускному балу, то мой ответ — нет.

Синтия пропускает мимо ушей шутку Уолта.

— Это касается Себастьяна Кидда. Он действительно возвращается в Каслбери?

Неужели опять! Мой мозг среагировал на это имя и послал сигнал нервным окончаниям, которые вспыхнули, как новогодняя елка.

— Так говорит Дорин.

Уолт, пожимает плечами так, словно ему на это наплевать. Дорин — это мать Уолта и школьный психолог в старшей школе Каслбери. Она заявляет, что знает все, и с удовольствием делится своей информацией с Уолтом — хорошей, плохой и временами совершенно неправдоподобной.

— Я слышала, его выгнали из частной школы за то, что он распространял наркотики, — говорит Синтия. — Мне нужно знать, если у нас скоро появится проблема.

— Не имею ни малейшего представления, — говорит Уолт, одаривая ее невероятно фальшивой улыбкой. Уолт считает Синтию и Тимми практически такими же надоедливыми, какими они кажутся мне.

— Какого рода наркотики? — спрашиваю я, когда мы отходим от этой парочки.

— Обезболивающее или успокоительное?

— Как в «Долине кукол»? — Это тайно любимая мной книга, вместе с «DSM-III»[2], небольшим справочником по психическим расстройствам. — Где, черт возьми, в наши дни можно достать обезболивающие?

— О, Кэрри, не знаю, — говорит Уолт, которого эта тема уже не интересует.

— Его мать?

— Вряд ли. — Я пытаюсь собрать в памяти воспоминания о моей единственной и неповторимой встрече с Себастьяном Киддом, но они куда-то ускользают из моей головы. Мне было двенадцать, и у меня как раз начинался переходный период. У меня были тощие ноги, два прыща на месте груди и кудрявые волосы. Я носила очки в форме кошачьих глаз, потрепанную копию «Как насчет меня?» Мэри Гордон Ховард[3] и была одержима идеей феминизма. Моя мать делала ремонт на кухне семейства Кидд, и мы остановились около их дома, чтобы посмотреть, как идут дела. Неожиданно на пороге появился Себастьян. В этот момент я безо всяких на то причин начала быстро декларировать:

— Мэри Гордон Ховард уверена, что большинство форм полового сношения может быть классифицировано как изнасилование.

На какой-то момент воцарилась тишина. Миссис Кидд улыбалась. Это был конец лета, и ее загар оттеняли розовые с зеленым шорты свободного кроя. Из косметики на ней были только белые тени и розовая помада. Моя мама всегда говорила, что миссис Кидд очень красива, так оно и было.

— Надеюсь, что вы измените свое мнение, когда выйдете замуж, — первой нарушила молчание миссис Кидд.

— Ну что вы, я не планирую выходить замуж. Это легализованная форма проституции.

— О боже! — Миссис Кидд рассмеялась, а Себастьян, который застыл во дворе около дома, сказал:

— Я ухожу.

— Опять, Себастьян? — воскликнула миссис Кидд с некоторым раздражением. — Но Брэдшоу только пришли.

Себастьян пожал плечами:

— Пойду к Бобби, поиграю на барабанах.

Я смотрела вслед Себастьяну, пораженная им до глубины души. Очевидно, Мэри Гордон Ховард никогда не встречалась с Себастьяном Киддом.

Это была любовь с первого взгляда.

На собрании я занимаю свое место рядом с Тиммом Брюстером, который бьет тетрадью по голове ребенка, сидящего перед ним. Девушка в проходе спрашивает, нет ли у кого тампона, две девочки за моей спиной возбужденно шушукаются о Себастьяне Кидде, вокруг которого, похоже, появляется все больше слухов — каждый раз, когда кто-нибудь произносит его имя.

— Я слышала, он был в тюрьме…

— Его семья потеряла все свои деньги…

— Ни одна девушка не смогла удержать его около себя больше трех недель…

Я заставляю Себастьяна Кидда покинуть мои мысли, представляя, что Синтия Вианде не просто моя одноклассница, а необычный вид птицы. Среда обитания: любая сцена, куда ее пригласят. Оперение: твидовая юбка, белая блузка, кашемировый свитер, удобные туфли и нитка жемчуга, скорее всего натурального. Она продолжает перекладывать карточки с текстом своей речи из одной руки в другую и оттягивать вниз свою юбку. Похоже, несмотря ни на что, она немного нервничает. Я знаю, я бы точно нервничала. Я не хотела бы, но все равно нервничала бы. Мои руки тряслись бы, а голос перешел бы на писк, и в конце концов я возненавидела бы себя за то, что не сумела совладать с ситуацией.

Директор школы, мистер Джордан, поднимается к микрофону и говорит набор скучных и банальных вещей о том, что нужно не опаздывать на занятия, и что-то о новой системе дисциплинарных взысканий, затем миссис Смидженс сообщает нам о том, что школьная газета «Мускатный орех» ищет репортеров и что в ближайшем номере будет потрясающая история о еде в кафетерии. Наконец к микрофону подходит Синтия.

— Это самый важный год в нашей жизни. Сейчас мы балансируем на краю страшного обрыва, и уже через девять месяцев наши жизни безвозвратно изменятся, — говорит она так, будто думает, что она не кто иной, как Уинстон Черчилль или кто-то в этом духе. Я почти поверила, что она сейчас добавит, что нам нужно бояться самого страха, но вместо этого она продолжила: — Итак, этот год будет всецело посвящен нашей выпускной жизни. Жизни, которую мы запомним навсегда.

Неожиданно на лице Синтии появляется беспокойство, так как все головы начинают поворачиваться в центр аудитории. По проходу шествует Донна ЛаДонна. Она одета, как невеста, в белое платье с глубоким V-образным вырезом, ее пышное декольте украшено крошечным бриллиантовым крестом на платиновой цепочке. У нее белоснежная кожа, на одном запястье набор серебряных браслетов, которые звенят, как колокольчики, когда она двигает рукой. В аудитории воцаряется молчание.

Синтия Вианде тянется к микрофону.

— Привет, Донна. Так рада, что ты смогла прийти.

— Спасибо, — говорит Донна и присаживается.

Все смеются.

Донна кивает головой Синтии и делает легкое движение рукой, давая знак, что та может продолжать. Донна и Синтия — подруги лишь потому, что имеют общий круг друзей и вынуждены общаться, но на самом деле в душе они друг друга недолюбливают.

— Как я говорила, — снова начинает Синтия, пытаясь вернуть внимание аудитории, — этот год будет посвящен нашей выпускной жизни. Жизни, которую мы никогда не забудем.

Она делает знак диджею, и из колонок вырывается песня «Мэмориз». Я тяжело вздыхаю, прячусь за тетрадью и начинаю хихикать вместе с остальными, но затем я вспоминаю письмо, и это вновь ввергает меня в депрессию.

Но каждый раз, когда мне становится плохо, я пытаюсь вспомнить, что однажды сказала мне одна маленькая девочка. У нее был настолько сильный характер, что, даже будучи уродиной, она была невероятно милой. И ты твердо знаешь, что она все это понимает.

— Кэрри? — спросила она. — Что, если я принцесса с другой планеты? И никто на этой планете не знает об этом?

Я часто думаю об этом. Я имею в виду, разве это не правда? Кем бы мы ни были здесь, мы могли бы быть принцессами где-то в другом месте. Или писателями. Или учеными. Или президентами. Или… да кем угодно, черт возьми, кем здесь, если верить другим, мы быть не можем.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Целая толпа

— Кто знает разницу между интегральным и дифференциальным исчислением?

Эндрю Цион поднимает руку:

— Это как-то связано с различным использованием дифференциалов?

— Почти, — говорит наш учитель, мистер Дуглас. — Есть другие варианты?

Мышь поднимает руку:

— В дифференциальном исчислении вы берете бесконечно малую точку и считаете скорость изменения одной переменной в зависимости от другой. В интегральном вы берете небольшое приращение и интегрируете его от нижнего до верхнего предела, то есть суммируете все бесконечно малые точки и получаете результат.

Ничего себе. Откуда, черт возьми, Мышь знает это?

Мне кажется, я никогда не смогу разобраться в нынешнем курсе, и впервые в жизни я близка к тому, чтобы провалить математику. С самого детства этот предмет давался мне очень легко: я все время делала домашние задания, сдавала тесты на отлично, и мне не нужно было прилагать для этого особых усилий. Но сейчас, очевидно, придется взяться за учебники.

Пока я сижу и размышляю, как бы мне сдать этот курс, раздается стук в дверь, и в кабинет входит Себастьян Кидд собственной персоной в темно-синей рубашке-поло. У него карие глаза и длинные ресницы, его волосы, выгоревшие на солнце, приобрели красивый темно-русый оттенок. На носу небольшая горбинка, как перелом после драки. И это, пожалуй, единственное, что не позволяет назвать его чересчур привлекательным.

— А, мистер Кидд. Я уже начал думать, планируете ли вы вообще показаться на уроке, — говорит Дуглас.

Себастьян смотрит ему прямо в глаза, не испытывая ни малейшего угрызения совести.

— У меня были дела, с которыми нужно было разобраться.

Я прячу лицо за ладони и через пальцы подсматриваю за ним. Похоже, кто-то действительно прилетел с другой планеты — планеты, где все люди имеют идеальную фигуру и роскошные волосы.

— Пожалуйста, садитесь.

Себастьян осматривается и замечает меня. Его взгляд скользит с моих модных белых туфель вверх, переходит на светло-голубую клетчатую юбку, жилет с большим воротом, а потом — на мое лицо, которое рдеет от смущения. Он улыбается одним уголком рта, выражая иронию, затем на его лице появляется замешательство, но спустя долю секунды он уже абсолютно спокоен. Себастьян проходит мимо меня и занимает место в конце класса.

— Кэрри, — обращается ко мне Дуглас, — можете ли вы сказать нам базовое уравнение движения?

Слава богу, мы учили это уравнение в прошлом году, и я выпаливаю его на одном дыхании:

— X в пятой степени, помноженный на Y в десятой, минус случайное целое число, которое обычно обозначается N.

— Совершенно точно, — говорит Дуглас. Он пишет уравнение на доске, отходит назад и смотрит прямо на Себастьяна. Я кладу ладонь на грудь, чтобы немного успокоить сердцебиение. — Мистер Кидд? — спрашивает он. — Можете ли вы сказать мне, что значит это уравнение?

Я перестаю прикидываться скромницей, оборачиваюсь к Кидду и пристально смотрю на него. Себастьян откидывается назад и стучит ручкой по калькулятору. Он натянуто улыбается: либо не знает ответ, либо знает, но не может поверить в то, что кто-то настолько глуп, чтобы его об этом спрашивать.

— Оно означает бесконечность, сэр. Но не старую бесконечность, а бесконечность, которая существует в черной дыре. — Он перехватывает мой взгляд и подмигивает. Вау, его глава — это действительно черная дыра.

— Себастьян Кидд в моем классе по математическому анализу, — шепчу я Уолту, который стоит передо мной в очереди в кафетерии.

— О боже! Кэрри, — Уолт закатывает глаза, — только не ты. Все девушки в школе только и говорят, что о Себастьяне Кидде. Включая Мэгги.

На горячее все та же пицца, которую в нашей школе готовят десятилетиями: она имеет характерный блевотный привкус, достичь которого, очевидно, можно, только если узнаешь тайный рецепт нашего повара. Я беру поднос, на который кладу яблоко и кусок лимонной меренги.

— Но Мэгги встречается с тобой.

— Попытайся объяснить это Мэгги.

Мы несем подносы к нашему обычному столу. «Инопланетяне», самые популярные ученики школы, сидят в противоположной части кафетерия, рядом с торговыми автоматами. Будучи выпускниками, мы должны были бы претендовать на столик рядом с ними. Но мы с Уолтом уже давно поняли, что в высшей школе царит такая же кастовая система, как в Индии, и поклялись не принимать в этом участия и, в первую очередь, никогда не менять свой столик. К сожалению, как и большинство протестов против глупости человеческой натуры, наш так и остался незамеченным большинством старшеклассников.

К нам присоединяется Мышь, и они с Уолтом начинают обсуждать латынь, в которой оба разбираются гораздо лучше меня. Затем подходит Мэгги. Мэгги и Мышь — приятели, но друзьями их назвать сложно. Мышь не хочет сближаться с Мэгги из-за того, что та слишком эмоциональна. Хотя, на мой взгляд, эта ее эмоциональность даже привлекательна, и потом, с Мэгги всегда легко отвлечься от своих проблем. Сейчас, очевидно, Мэгги вот-вот готова расплакаться.

— Меня только что вызывали в кабинет куратора! Опять! Она заявила, что мой свитер слишком открытый!

— Это возмутительно, — говорю я.

— Это ты мне говоришь. — Мэгги втискивается между Уолтом и Мышью. — Она просто придирается ко мне. Я сказала, что у нас нет дресс-кода и она не имеет права диктовать мне, что носить, а что нет.

Мышь смотрит на меня и давится от смеха. Вероятно, она вспоминает ту же историю, что и я, — тогда Мэгги отправили домой из скаутской организации за то, что она носила слишком короткую униформу. О’кей, это было семь лет назад, но когда ты всю свою жизнь живешь в маленьком городке, то такие случаи непременно запоминаются.

— И что она ответила? — спрашиваю я.

— Она сказала, что не отправит меня домой на этот раз, но если она увидит меня в этом свитере снова, то отстранит от учебы.

— Вот стерва.

— Что это за дискриминация по типу свитера?

— Может, нам стоит обратиться с жалобой в школьный совет — и ее уволят? — предлагает Мышь.

Я уверена, что она не хотела, чтобы в ее словах прозвучал сарказм, но он там определенно был. Мэгги разревелась и убежала в направлении женского туалета.

Уолт осматривает сидящих за столом.

— И кто из вас пойдет за ней?

— Я сказала что-то не то? — невинно спрашивает Мышь.

— Нет, — вдыхает Уолт. — Она постоянно психует.

— Я пойду. — Я откусываю кусок от яблока, убегаю за Мэгги, громко хлопая дверьми кафетерия, и с размаха влетаю в Себастьяна Кидда.

— Тпру! — восклицает он. — Где пожар?

— Извини, — бормочу я. Такое ощущение, что я неожиданно перенеслась назад во времени и мне сейчас двенадцать лет.

— Это кафетерий? — спрашивает он, показывая на двери, и заглядывает внутрь. — Выглядит отвратительно. Можно здесь где-нибудь перекусить за пределами кампуса?

За пределами кампуса? С каких это пор школа Каслбери стала кампусом? И что, он предлагает мне сходить с ним на обед? Нет, невозможно. Не мне. Но может быть, он забыл, что мы раньше встречались.

— Вверх по улице есть закусочная, где готовят гамбургеры. Но туда добраться можно только на машине.

— Я за рулем, — говорит он.

Мы просто продолжаем стоять на одном месте, уставившись друг на друга. Я чувствую, что мимо проходят другие люди, но я их не замечаю.

— Ну что ж, спасибо, — говорит он.

— Ага, хорошо, — киваю я, вспоминая про Мэгги.

— Увидимся, — отвечает он и уходит.

Правило номер один: «Почему в то время, когда симпатичный парень завязывает с тобой разговор, у тебя непременно находится подруга, которая попала в беду?»

Я вбегаю в женский туалет.

— Мэгги? Ты не поверишь, что только что произошло.

Я заглядываю под дверки и вижу в одной из кабинок туфли Мэгз.

— Я унижена, — причитает она.

Правило номер два: «Униженная лучшая подруга всегда получает преимущество перед симпатичным парнем».

— Мэгвич, нельзя, чтобы слова других людей так сильно на тебя влияли.

Я знаю, что это бесполезно, но мой папа постоянно так говорит, и это единственное, что пришло мне сейчас в голову.

— И что же мне делать?

— Смотреть на всех, как будто они дураки. Давай, Мэгз. Ты же знаешь, что высшая школа — это сборище идиотов. Меньше чем через год мы отсюда свалим и больше никогда никого из них не увидим.

— Мне нужна сигарета, — тяжело вздыхает Мэгги.

В этот момент дверь открывается, и входят две Джен: Джен Эс и Джен Пи — девушки из группы поддержки и члены Касты «инопланетян». У Джен Эс прямые темные волосы, и она выглядит, как красивая маленькая булочка. Джен Пи была моей лучшей подругой в третьем классе. Она была вполне нормальной до того, как мы перешли в старшую школу и она начала делать социальную карьеру. Два года она занималась гимнастикой, чтобы ее приняли в группу поддержки, и даже встречалась с лучшим другом Тимми Брюстера с зубами, как у скаковой лошади. Я колебалась в своих чувствах: то ли жалеть ее, то ли восхищаться ее отчаянной решимостью. В прошлом году ее попытки были вознаграждены, и она, наконец, стала частью «инопланетян», что свело ее общение со мной к минимуму. Но сегодня по какой-то причине она решает обратить на меня внимание и восклицает: «Привет!» Так, как будто мы до сих пор лучшие подруги.

— Привет, — отвечаю я с таким же фальшивым энтузиазмом.

Джен Эс, кивает мне. Обе Джен достают из своих сумочек помаду и тени. Однажды я слышала, как Джен Эс рассказывала какой-то девочке, что если та хочет заполучить парня, то должна иметь «фирменный знак» — что-то, что будет все время выделять ее из толпы. Для Джен Эс это, очевидно, толстая полоса темно-синей подводки на верхнем веке. Надо же! Как все просто. Она подходит ближе к зеркалу, чтобы убедиться, что подводка не размазалась. А в это время Джен Пи поворачивается ко мне и спрашивает:

— Угадай, кто вернулся в Каслбери?

— Кто?

— Себастьян Кидд.

— Да ты что…

Я смотрю в зеркало и начинаю тереть глаз, притворяясь, что в него что-то попало.

— Я хочу с ним встречаться, — говорит она, выражая мне свое полное и безусловное доверие. — Судя по тому, что я слышала, он мог бы стать для меня идеальным бойфрендом.

— Почему ты хочешь встречаться с кем-то, кого ты даже никогда не видела?

— Просто хочу, и все. Мне не нужны никакие причины для этого.

Я улыбаюсь. Конечно, у нее есть причина, но она никак не связана с личностью Себастьяна Кидда.

— Мэгги? — тихонько спрашиваю я.

Мэгги молчит. Она ненавидит двух Джен и не выйдет, пока они не покинут туалет.

— Кто самые симпатичнее мальчики в истории старшей школы Каслбери? — скандирует Джен Эс, как будто руководит труппой поддержки.

— Джимми Уоткинс.

— Рэнди Сэндлер.

— Бобби Мартин.

Джимми Уоткинс, Рэнди Сэндлер и Бобби Мартин выступали в футбольной команде, когда мы были еще второкурсниками. Все они выпустились по меньшей мере два года назад. Но кому какая разница? Мне хотелось кричать от тупости происходящего.

— Себастьян Кидд! — восклицает Джен Эс.

— Зал славы ему обеспечен. Так ведь, Кэрри?

— Кому? — Я спрашиваю, просто чтобы позлить ее.

— Себастьяну Кидду, — отвечает Джен Пи, после чего она и Джен Эс уходят.

Я думаю над тем, насколько легко их одурманить, когда вздох Мэгги приводит меня в чувство.

— Они ушли?

— Да.

— Слава богу! — Мэгги выходит из кабинки и направляется к зеркалу. Она запускает палицы в волосы вместо расчески. — Не могу поверить, неужели Джен Пи думает, что она сможет заполучить Себастьяна Кидда. У этой девушки совершенно отсутствует чувство реальности. Так что ты собиралась мне рассказать?

— Ничего, — говорю я, и меня неожиданно начинает тошнить от Себастьяна. Если я еще раз услышу, как кто-то произносит его имя, я застрелюсь.

— Так что там с Себастьяном Киддом? — спрашивает Мышь всего через несколько минут в библиотеке, куда мы пришли, чтобы позаниматься.

— В смысле?

Я выделяю уравнение желтым маркером и думаю, насколько бесполезны эти выделения. Это заставляет тебя думать, что ты что-то учишь, но на самом деле ты учишься только тому, как использовать маркер.

— Он подмигнул тебе. На уроке математического анализа.

— Да ты что?

— Брэдли, — с недоверием говорит Мышь. — Даже не пытайся убедить меня, что ты не заметила.

— Откуда ты знаешь, что он подмигивал именно мне? Может, он подмигивал стене?

— Откуда мы знаем, что бесконечность существует? Это все теория. И моя теория заключается в том, что он тебе нравится.

Неожиданно я чувствую, что чем-то подавилась и у меня вот-вот начнется приступ кашля. Но на самом деле мне это только кажется. Да и Мышь сидит напротив и видит меня насквозь.

— Я думаю, ты должна куда-нибудь с ним сходить, говорит она, не двигаясь с места. — Из него получится хороший бойфренд. Он симпатичный и умный.

— И все девочки школы мечтают его заполучить. Включая Джен Пи.

— И что из этого? Ты тоже симпатичная и умная. Почему бы тебе не сходить с ним на свидание?

Правило номер три: «Лучшие друзья всегда считают, что ты заслуживаешь самого лучшего парня, даже если этот парень едва знает о твоем существовании».

— Потому что ему, возможно, нравятся только девушки из группы поддержки?

— Неудачное оправдание, Брэдли. Ты не знаешь этого наверняка. — Затем она принимает мечтательный вид и кладет подбородок на руки. — Парни могут быть полны сюрпризов.

Такая мечтательность не характерна для Мыши. У нее много друзей мужского пола, но она всегда была слишком практичной, чтобы, закрутить с одним из них роман.

— Что это значит? — спрашиваю я, пытаясь понять эту новую Мышь. — Ты встречалась с какими-то удивительными парнями?

— Только с одним, — отвечает она.

И правило номер четыре: «Лучшие подруги тоже могут быть полны сюрпризов».

— Брэдли. — Она делает паузу. — У меня есть парень.

Что? Я настолько шокирована, что даже не могу говорить. Мышь никогда ни с кем не встречалась. Она даже никогда не ходила на настоящее свидание.

— Он довольно стильный, — говорит она.

— Стильный? Стильный? — каркаю я, мой голос постепенно ко мне возвращается. — Кто он? Я должна знать все об этом стильном типе.

Мышь хихикает, что тоже очень на нее не похоже.

— Мы познакомились летом, в лагере.

— Ага.

Я ошеломлена и немного уязвлена, потому что я ничего не слышала об этом загадочном бойфренде Мыши раньше, но сейчас это становится понятно. Я не видела Мышь летом, потому что она уезжала в специальный правительственный лагерь в Вашингтон. И неожиданно я понимаю, что очень рада за нее. Я подпрыгиваю, обнимаю ее и качаю на стуле, словно маленький ребенок получивший подарок на Рождество. Я не знаю, почему это так важно для меня. Это ведь всего лишь парень. Но тем не менее.

— Как его зовут?

— Дэнни. — Она отводит глаза и задумчиво улыбается, как будто прокручивает в голове какое-то известное только ей кино. — Он из Вашингтона. Мы вместе курили марихуану и…

— Подожди минутку. — Я опираюсь о стол руками. — Марихуану?

— Мне рассказала о ней моя сестра, Кармен. Она говорит, что травка помогает расслабиться перед сексом.

Кармен на три года старше Мыши и самая правильная девушка, которую я когда-либо видела. Она даже летом носит колготы.

— Какое отношение Кармен имеет к тебе и Дэнни? Она что, курит марихуану и занимается сексом?

— Послушай, Брэдли. Даже умные люди занимаются сексом.

— Ты имеешь в виду, что нам тоже нужно заниматься сексом?

— Говори за себя.

Вот это да! Я забираю у Мыши ее учебник по математическому анализу и громко захлопываю его:

— Послушай, Мышь. О чем ты говоришь? У тебя был секс?

— Ну да. — Она кивает головой, как будто для нее это ничего не значит.

— Как это ты уже занималась сексом, а я нет? Предполагалось, что для тебя на первом месте учеба. Предполагалось, что ты изобретешь лекарство от рака, не делая это на заднем сиденье какой-то машины, наполненной дымом марихуаны.

— Мы делали это в подвале дома его родителей, — говорит Мышь, забирая назад свою книгу.

— Ты делала это? — Я пытаюсь представить Мышь раздетой в кровати с каким-то парнем в сыром подвале. И не могу.

— Как это было?

— Подвал?

— Секс! — Я практически кричу, пытаясь вернуть Мышь с небес на землю.

— А, это. Хорошо. Действительно забавно. Но ты не можешь сразу начать получать удовольствие, над этим нужно работать.

— Правда?

Я подозрительно щурюсь. Я не понимаю, как мне следует воспринимать эти новости. Все лето, пока я писала какой-то глупый рассказ, чтобы попасть на глупый литературный семинар, Мышь теряла девственность.

— Как ты поняла, что нужно делать в первый раз?

— Прочитала книгу. Сестра сказала, что прежде чем переходить к практике, все должны прочитать учебное пособие, чтобы знать, чего ожидать, иначе можно очень сильно разочароваться.

Я задумалась, добавляя книгу о сексе к образу Мыши и Дэнни, занимающихся этим в подвале дома его родителей.

— Как ты думаешь, ты собираешься… продолжать?

— О да! — говорит Мышь. — Он будет учиться в Йеле, как и я.

Она улыбается и возвращается к учебнику по математическому анализу, как будто тема нашего разговора исчерпана.

— Эммм.

Я складываю на столе руки. Хотя, наверное, все это не лишено здравого смысла: Мышь такая организованная, неудивительно, что она начала постигать романтическую сторону жизни, встречаться с парнем и заниматься сексом к тому времени, как ей исполнилось восемнадцать.

Тогда как мне просто нечего было постигать.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Двойные проблемы

— Я не знаю, как смогу закончить этот год. — Мэгги достает пачку сигарет, которую она стянула у матери, и чиркает зажигалкой.

— Угу, — отвечаю я, но мои мысли витают где-то далеко. Я до сих пор не могу прийти в себя от новости, что Мышь занимается сексом. Что, если все уже занимаются сексом?

Чушь какая-то. Я рассеянно беру номер «Мускатного ореха» и читаю прямо-таки кричащий заголовок: «В кафетерии появился йогурт». Я закатываю глаза в шоке от того, что печатают в этой газете, и побыстрее откладываю ее в сторону. Мне кажется, что за исключением той горстки людей, которые выпускают «Мускатный орех», других читателей у него быть не может. Хотя кто-то же оставил его на старом столике в помещении бывшего коровника, который находится рядом со школой. Этот стол стоит здесь уже целую вечность. Он весь исцарапан инициалами влюбленных, годами выпусков и общими мнениями, о старшей школе Каслбери, которые сводятся к тому, что это полный отстой. Учителя никогда сюда не заходят, поэтому это место стало неофициальной зоной для курения.

— По крайней мере, в этом году у нас будет йогурт, — говорю я, даже не задумываясь над разговором. Что, если я никогда не буду заниматься сексом? Что, если я погибну в автокатастрофе еще до того, как у меня появится шанс переспать с кем-нибудь?

— Что ты имеешь в виду? — спрашивает Мэгги.

Итак, мне кажется, я догадываюсь, о чем после моей дурацкой фразы о йогуртах пойдет речь — о проблеме стройности. Мэгги скажет, что она думает, что она толстая, я отвечу, что, на мой взгляд, у меня фигура, как у парня. Мэгги помечтает о том, чтобы ей быть такой же, как я, а я — о том, чтобы стать похожей на нее. И этот разговор будет совершенно бессмысленным, потому что все равно ничего не изменится. Наши фигуры останутся прежними, а мы только будем корить себя за то, что не можем ничего изменить. Как и решение Нью Скул отказать мне в участии в семинаре.

Что, если есть парни, которые хотели бы заняться со мной сексом, а я просто слишком сильно этого боюсь и поэтому не обращаю на них внимания?

Как я и ожидала, Мэгги спрашивает:

— Я выгляжу толстой? Я ведь просто жирдяйка! Я чувствую, что это так.

— Мэгги, ты не толстая. — Мальчики истекают слюной по Мэгги с тех пор, как ей исполнилось тринадцать, но этот факт она, похоже, предпочитает игнорировать. Я осматриваюсь вокруг и в темноте, в дальнем конце коровника, вижу свет от горящей сигареты. — Здесь кто-то есть, — шепчу я.

— Кто? — Мэгги оборачивается как раз в тот момент, как из тени выходит Питер Арнольд.

Питер — второй самый умный мальчик в нашем классе и своего рода сопляк. Он был круглолицым: коротышкой с бледной кожей, но за лето с ним что-то произошло. Он подрос. И вероятно начал курить.

Питер — хороший друг Мыши, но я его практически не знаю. Когда дело касается дружбы, то мы все похожи на маленькие планеты с нашими собственными солнечными системами друзей. В моей системе есть Мышь, но нет Питера, зато он есть в системе Мыши. Если верить законам, то солнечные системы редко пересекаются, но иногда это происходит.

— Вы не против, если я присоединюсь? — спрашивает он.

— На самом деле против. У нас тут женский разговор.

Не знаю, почему я так веду себя с парнями, особенно с такими заучками, как Питер. Мне кажется, это одна из моих дурных привычек. Она даже хуже, чем курение. Но я не хочу, чтобы этот Питер портил наш разговор.

— Да нет, мы совсем не против. — Мэгги пинает меня под столом.

— Между прочим, я не думаю, что ты толстая, — говорит Питер.

Я ухмыляюсь, пытаясь перехватить взгляд Мэгги, но она смотрит, ну, конечно, на Питера. Мне ничего не остается, как тоже обратить внимание на него. У него отрасли волосы, и он избавился от большинства прыщей, но это не все: что-то еще в нем изменилось. Он стал… уверенным в себе. Черт побери, сначала Мышь, теперь Питер. Неужели все будут меняться в этом году?

Мэгги и Питер продолжают игнорировать меня, поэтому я поднимаю газету и притворяюсь, что читаю ее. Это привлекает внимание Питера.

— Что ты думаешь о «Мускатном орехе»? — спрашивает он.

— Полная чушь, — отвечаю я.

— Спасибо, — говорит он. — Я редактор.

Просто замечательно. Я сделала это снова.

— Если ты такая умная, то почему бы тебе не попробовать писать для газеты? — спрашивает Питер. — Я имею в виду, разве ты не говорила всем, что хочешь стать писателем? Что ты уже написала?

Возможно, он не хотел, чтобы его слова звучали агрессивно, но этот вопрос застал меня врасплох. Может ли Питер откуда-нибудь знать о письме из Нью Скул? Нет, это невозможно. И я разозлилась:

— Какое тебе дело до того, что я уже написала?

— Если ты говоришь, что ты писатель, это означает, что ты пишешь, — ухмыляется Питер. — Ну, а если это не так, то тебе стоит стать членом группы поддержки или что-то типа того.

— А тебе стоит засунуть свою голову в котел с кипящим маслом.

— Может, я так и сделаю, — добродушно смеется он. Питер, должно быть, один из тех типов, которые настолько привыкли, что их постоянно, оскорбляют, что уже не обращают на это внимания.

И тем не менее этот разговор выбил меня из колеи. Я забираю свою сумку с вещами для плавания и говорю, что иду на тренировку, притворяясь, что все происходящее мне безразлично.

— Что с ней такое? — спрашивает Питер, когда я убегаю от них.



Я иду через холм, что напротив стадиона, хлюпая каблуками в траве. Почему все время все так происходит? Я говорю людям, что хочу быть писательницей, и никто не воспринимает это всерьез. Это сводит меня с ума, особенно учитывая, что я пишу с шести лет.