Ladislav Klima

Der Gang der blinden Schlange zur Wahrheit

Благодарим профессора Йозефа Зумра за предоставление рукописи, по которой был выполнен перевод этой книги

Nakladatelstvi dèkuje za odbornou pomoc panu PhDr; Josefu Zumrovi.

Предисловие: Александр Бобраков-Тимошкин Редактор: Дмитрий Волчек Руководство изданием: Дмитрий Боченков Верстка: Анастасия Моисеева Обложка: Алексей Кропин © Анна Глазова, перевод, 2009 © Kolonna Publications, 2009

Осенью 1917 года, когда на холмах и равнинах мировой битвы решалась судьба Европы, а профессор Масарик призывал чехословацких легионеров на бой против великогерманской теократии, чешский философ Ладислав Клима, несколько лет проведший в нищете, получил работу управляющего пражской фабрикой под гордым названием Tabak-Erzatz-Manufaktur.

По счастливому стечению обстоятельств, владельцем фабрики по производству курева из листьев клубники и бука был его друг и единомышленник, подданный Германского рейха Франц Бёлер - профессией химик, душой поэт.

Итогом непродолжительного, но плодотворного сотрудничества стали не только полное разорение фабрики (производство «принесло где-то 500 крейцеров, сожравши при этом 20000» - признается Клима в «Собственном жизнеописании») и батареи опустошенных бутылок спиртного, но и феерический роман «Путешествие слепого Змея за правдой», сочинению которого компаньоны посвящали свободные минуты.

Для Ладислава Климы - мыслителя, отринувшего всю чешскую философскую традицию, - не был помехой культурный «апартеид», отделявший друг от друга пражских чешских и немецкоязычных авторов начала XX века. Язык Гёте и Ницше, которым Клима владел блестяще, в разгар мировой войны как нельзя лучше подходил для документации милитаристских идей муравьиного короля и философских измышлений слепого Змея -и Клима создал свою сагу по-немецки. Справедливости ради отметим, что несколько абзацев в тексте (как и неустановленное число идей и сюжетны^ ходов) принадлежат Бёлеру. Однако нет сомнений, что ведущим духом повествования был Клима: и в немецкоязычном произведении он остается верен главным особенностям своей поэтики, полвека спустя вдохновившей целое поколение чешского литературного андеграунда.

К моменту написания «Змея» основной корпус литературных текстов Климы был уже создан - по большей части в 1906-1909 гг. Сага о трудных поисках слепого Змея, таким образом - в каком-то смысле и «итоговая» книга Климы: в ней, пусть и в гротескно-преображенном виде, слышны отголоски мотивов, занимавших автора прежде. Клима вновь предстает прежде всего как философ и «использует каждый случай продемонстрировать обрывки своих миропредставлений», выводя в «Змее» свои идеи об абсурдной смехотворности видимого мира на новый уровень - используя самоиронию. Будучи органической частью авторской философии, черный юмор превращается из литературного приема в бытийную основу текста: в чешской литературе нет недостатка на мастеров создать смешное из безобразного (вспомним того же Гашека), но по степени умения создать гротеск par excellence Климе, пожалуй, равных нет. А учитывая историю работы над романом, можно предположить, что мало кто из авторов мировой литературы получал от создания текста такое физическое удовольствие, как Клима с Бёлером.

Исследователь творчества Климы Йозеф Зумр говорит о возможности «постмодернистской» интерпретации романа -не только по отношению к его структуре и композиции («этот роман от начала до конца только дразнится»), но и к глубинной идее недостижимости, абсурдности и множественности «правды». Но можно прочесть «Змея» и как блестящую политическую сатиру - и даже как антиутопию. Борьба за власть в «дражайшей, беднейшей, прекрасной, священной» Вшивляндии, приобретшая весьма кровавый характер (трупов в романе поболе, чем в среднестатистическом боевике), завершается тоталитарным манифестом муравьиного короля - и все это столь живо и реалистично, что трудно удержаться от искушения порассуждать об «актуальности» этой муравьино-человеческой комедии. Нехитрый вроде бы прием описания «жизни насекомых» бьет здесь точно в цель: если спроецировать планетарную борьбу «Скотиний» и «Тупляндий» на театры военных действий уже не «муравейства», а человечества, - становится даже жутко.

История публикации «Змея» сложна, как и его путь за правдой, и необычна даже для книг Климы, только явное меньшинство которых было напечатано при жизни автора. Долгое время считалось, что соавторы создали лишь одну главу - первую, которая и была опубликована в чешском переводе в 1948 году, и заново - в культовом климовском сборнике времен чешской «оттепели» «Секунды вечности» (1967). Перевод делался с машинописной копии, найденной в архиве Климы. Однако в 1990-е, при работе над изданием полного собрания сочинений писателя, чудом была обнаружена рукопись - на листах бумаги с фирменным штампом фабрики - состоящая из 5 глав и написанного Климой фрагмента вероятного продолжения романа. Первый полный чешский перевод увидел свет только в 2002 году - и теперь за ним следует перевод русский.

Александр Бобраков-Тгшошкин

ГЛАВА ПЕРВАЯ



В пустынном небе сияет, словно свинцовая монета, разъярённое солнце и освещает прерию у реки Замбези. Прерию пересекает узкая тропка, по которой марширует вооружённая до зубов армия чёрных муравьёв.

Вдруг первые ряды сбиваются, раздаётся испуганный крик, и вот уже вся армия отступает в полном смятении.

- Стоять, стоять! - ревёт фельдмаршал, боязливо пятясь. - Где ваш героизм, жалкие букашки?!

Но всё без толку.

- Что происходит? - бормочет он, увлекаемый потоком отступающих солдат.

- Ваше превосходительство, огромный Змей лежит поперёк дороги и загораживает проход!

Фельдмаршал с лицом белее сахарной пудры отдаёт приказ как можно скорее и тише отступить на несколько километров.

Приказ исполняют, Змей же тем временем лежит смирно. На общем военном совете решают послать к нему парламентёра. Парламентёр на подгибающихся от страха ногах возвращается к Змею. Тот лежит всё так же неподвижно и на том же месте, перегородив дорогу телом высотой с башню. Несчастный пустился бы в бегство, не будь ему утешением мысль, что Змей, должно быть, сдох.

- Ваша честь, - зовёт он тихонько, - позволите ли вашему слуге с нижайшим поклоном задать вам вопрос?

- Что вам угодно, мой господин? - устало отвечает Змей. Его вежливость и усталость придают парламентёру дерзости.

- Убирайся с дороги, каналья, и смотри у меня, поживее! - кричит он во всю глотку.

- Как же я буду смотреть, я же слепой! - стонет Змей.

- Люди ходят не глазами, а ногами, глупое животное! Последний раз повторяю: прочь с дороги!

- Как же я двинусь с места, если голод и жажда истощили меня и лишили сил?

- А мне какое дело? Грязная свинья! Кто ты вообще такой, признавайся, и не вздумай врать, а то военный трибунал быстро вынесет тебе приговор!

- Кто я? О, я был бы благодарен, если бы не я, а вы сами мне это рассказали. Кажется, сам Бог не знает ответа на этот вопрос. Одно знаю точно: я живу, чтобы найти свинцовый медяк благодатного индейца Рацапи. Я долго искал эту монету, пока Мерлин не сказал мне, что я обрету её только тогда, когда в моей собственности окажется бивагинальный слизистый мешок. Тогда я стал искать слизистый мешок, искал долго, но безнадёжно -пока одна учёная крыса не объяснила мне, что для этого мне сначала надо повстречаться с синим псом, прозреть его кишки насквозь и раскрыть секрет. Но как же, даже если я его увижу, узнать, что он синий, ведь я слеп! Мне пообещали, что свет вернётся в мои глаза, когда я обрету искомое, но как - ведь я не вижу? О, проклятый замкнутый круг! О я, трижды несчастный! Порой я сомневаюсь даже в собственном здравом рассудке!

Крупные слёзы покатились из его несчастных глаз, и в отчаянии он скрутился змеёй.

- У твоей истории на лбу написано, что это наглая ложь! - прокричал ничуть не тронутый муравьишка. -Убирайся с дороги, а не то тебя пронзят тысячи наших мечей и ты падёшь на землю замертво!

- Нет, не так! - раздался тонкий и дрожащий, но очевидно привыкший приказывать голос. Это был голос Его Величества муравьиного короля; в начале нашего рассказа его, вусмерть пьяного, несли на щитах солдаты в арьергарде, но в общем страхе и смущении дымка опьянения рассеялась, и он осмелился пойти в сопровождении нескольких солдат вслед за парламентёром, чтобы осмотреть Змея. ~ Нет, не так. Я приказываю, чтобы этому заслуженному Змею сейчас же принесли еду и питьё, если только он согласится со всеми подробностями рассказать мне, королю всех королей, историю свинцового медяка, бивагинального слизистого мешка и синего пса!

Под чёрными рёбрами короля билось гуманное сер-дечко. Иногда он делал добрые дела - хоть и только когда имел от них выгоду; он был милостив, памятуя, что милосердие - опора трона. К тому же, лежать в густой тени травинки и слушать сказку слепого Змея казалось ему куда привлекательней, чем маршировать под раскалённым солнцем. Он не чуждался муз и насаждал искусства в своём государстве - хоть и только в том случае, если они воспевали его персону. Однако, несмотря на эти черты характера, он не вёл бы войн, не будь он жаден до наживы, славы и разорения.

- О славный король! - с воодушевлением воскликнул Змей. - Если ты спасёшь мне жизнь, напоив меня и накормив, я не только расскажу тебе сказку о свинцовом медя-, то есть о свинцовой монете, о бивагинальном слизистом мешке и синем псе, я отдам все силы, чтобы служить тебе!

- Принесите этому замечательному господину кроликов или другого мяса и кружку воды из моря Замбези, а в доказательство нашей благосклонности мы щедро сдобрим воду ромом! - Отдав этот приказ, король устало поник в тени незабудки.

С восхищением он окинул взглядом Змея, лежавшего в двух метрах перед ним, шесть метров длиной и приблизительно тридцать сантиметров толщиной. Сам же король был полсантиметра длиной и неполные два миллиметра высотой. Если читатель представит себе, что в двухстах шагах перед ним лежит ливерная колбаса, возвышаясь на сто пятьдесят метров к небу и простираясь на три километра вдаль, он получит представление о том, что ощущал король, глядя на Змея.

Между тем, в крошечном умишке правителя зашевелилась некая неясная идея, спровоцированная последними словами чудища. Очень-очень медленно эта идея приняла чёткую, словно кристалл, форму и выкарабкалась на свет, как цыплёнок из скорлупы - пусть медленно, но верно. Хоть муравей и был король, но всё же не совсем | безмозглый.

Наконец, он вскочил на ноги и закричал на всю ; округу, а подданные внимали ему с благоговением:

- Я превращу этого Змея в орудие моих будущих войн, в моё новое, всё разрушающее оружие возмездия!

И, ослеплённый величием этой идеи и, сверх того, _: предчувствием собственного грядущего величия, он снова упал на землю. «Да, - подумалось ему, - если чу* ; довище согласится мне служить, я несомненно раздав* \\ лю любую вражескую армию, не успеешь и глазом мор* гнуть. Достаточно этому необъятному чудищу неспешно проползти поверх вражеских рядов - не выживет ни души! И Змею не страшны наши устрашающие укусы, с его-то толстой, твердокаменной кожей. Вот только, - и тут он побледнел, - только он ведь может ополчиться на моё же собственное войско... Но он не посмеет ослушаться меня, Меня! А потом, святое провидение! он же слепой! Да, он же не видит, какие мы крошечные, мы ему солжём, что мы невероятной величины. Он не может нас и пощупать, у него ведь нет пальцев! А ещё мы ему распишем во всех красках, какая у нас есть ужас- [ ная, неизведанная боевая техника, и он всему поверит! * Ах, какой я гений! Я нашёл новое оружие, неслыханное, | с иголочки, страшное средство уничтожения! Такие открытия вершат судьбами народов. Вспомним фалангу Эпаминонда, благодаря которой тупые фиванцы добились гегемонии, а Александр - вообще мирового господства! Или боевых слонов и львов! Или стены из * повозок Яна Жижки! Не говоря уж об изобретении Бер-тольда Шварца. Но всё это сущие пустяки в сравнении с моим озарением. Целая Эйфелева башня, громящая вражеские войска - да нет же! В десять раз огромнее и мощнее этот Змей, а при том живой! И слепой! Слепое ; орудие моего возмездия! Я стану Александром Маке- ¹ донским, повелителем мира, и только повелитель на | небесах сможет сравниться со мной величием». *

Он посмотрел по сторонам. С северо-запада, на рас- I стоянии около ста метров, текла великая река Замбези;

что лежало за ней, его близорукие муравьиные глазки не видели, поэтому он считал эту реку океаном, за которым был, как он думал, только край света. Восточнее и южнее, в четверти километра, тянулась череда термитников, высотой семь или восемь метров, так что муравьиному царю эти возвышения казались Гималаями. Там, по муравьиному мнению, земля касалась неба, и там же кончался мир.

Между термитниками и морем Замбези простиралась равнина, поросшая травой, над которой возвышалось всего двадцать муравейников, пятнадцать - высотой от сорока до шестидесяти сантиметров, а остальные - от метра до полутора.

- Все эти бескрайние просторы, весь этот orbis terrarum¹ будет принадлежать мне, мне! - пробормотал Его Величество, опьянённый славой, величием, ромом. - Все эти царства будут пресмыкаться, попранные моей могущественной ступнёй! Их войска будут мои войска, их жёны - мои наложницы, неистощимые запасы в их амбарах, их дойные коровы, их яйца, всё моё! Я закабалю их благороднейшую знать! И не только мелкие княжества чёрных муравьёв, но и большую пятёрку гигантских жёлтых злодеев, о завоевании которых я раньше не смел и мечтать, чьи императоры смотрят на меня свысока, как английский монарх на какого-нибудь дагомейского князька - ха! - а я возьму и раздавлю их, и их проклятые тираны будут лизать мне зад, пока я не казню их самым жестоким образом... Я, я превыше всего, превыше всего на свете, я, муравьиный Александр!

Его экзальтация стремилась выплеснуться каким-нибудь энергичным поступком.

- Свяжите парламентёра, собаку! - вдруг воскликнул он. - За то, что он непочтительно обошёлся с возвышенным Змеем, приказываю четвертовать его вместе с жёнами, детьми и родителями, а также рабами, дойными коровами и вообще всеми, кто имел с ним какие-либо сношения в этом году!

Темная сфера (лат.)

Несчастного рыдающего парламентёра схватили и уволокли. В ту же минуту солдаты поднесли царю двух живых кроликов и полную кружку. Но об этом - в следующей главе.

* * *

Милый, глупый читатель, не смейся над муравьи- ► ным Александром, а подумай: Александра Македонского, Наполеона и т.д. часто называют повелителя ми мира, ты ведь и сам, должно быть, их нередко так величаешь, повторяя за другими. Что есть мир? Сово купность всего сущего. Так называемая «вселенная», возможно - всего лишь ничтожная часть мира: пространство ведь можно с лёгкостью вычесть из бытия. Наша планета не более чем молекула во «вселенной» Но даже нашу молекулу ни один из этих завоевателей не смог захватить полностью, а только маленькую её часть. Но что я пустословлю? Разве они повелевали \\ ветрами, вулканами, погодой, мухами, птицами, ба циллами в своих империях? Да нет же, всего парой жалких миллионов людишек! Что за смысл в моих бредовых размышлениях? Некоторые приказы великих властителей исполняются, пусть и неохотно, но в остальном каждый действует почти исключительно по своей воле. Более того: всякий человек императорского круга, в свою очередь, отчасти повелевает пове-| лителем. Тщательно подобранное словцо любого хо-| лопа способно на многие часы испортить настроение повелителю, его жизнь зависит от случайных движений души цирюльника, да что там - любая такса сво-1 им лаем, любой укус клопа вынуждают угнетателей J принимать меры, а ведь им это так же невмоготу, как I рабам принудительные работы. Кроме всего прочего, -неопровержимо верно и доподлинно известно то, что | «повелители» - безнадёжнейшие рабы народов, кото- > рыми повелевают, точно так же, как верно и то, что | железные дороги ездят по людям, а не наоборот. \\

И ещё, о любезный читатель, изрядно набравшийся ума из этих высокодуховных излияний, не забывай, что человеческое величие - будь то заоблачная возвышенность чувств или безобразная низость - ничего не стоит в скептических глазах слепого Змея!

Потому что крайняя степень опьянения равняется трезвости, высшая подвижность - абсолютному покою, а власть всемогущего повелителя - лаю собачонки, который сокрушает деяния мирового духа пуще легиона попов, разъедающих волю собственного господа. Повелитель был, есть и будет всего-навсего игрушкой в руках смиренных поданных.

Так что не удивляйся, читатель, что при виде супруги самодержец и повелитель черношеих муравьёв оказался внезапно вырван из сладких дрём о мировом господстве.

В юные годы Его Величество изволили возвысить её в сан Госпожи Супруги за особые вертикальные способности - самое возвышенное искусство любви муравьиного народа - несмотря на уже тогда заметную язвительность характера. И, как нередко случается, со временем её любвеобильные добродетели, к сожалению, деградировали настолько же, насколько развилась желчность. К тому же, она не ела мяса, и за ней ходили хвостом двое исповедников (это не говоря уже о её непозволительном неприятии алкоголя).

- Слышу запах рома! Почему ты не явился к обедне? И что с этим чудовищем? - обрушился на него поток слов. - Фи, кто тут ест трупы животных? Гадко смотреть, как война огрубляет человека!

Она громко хмыкнула и отвернулась. Его Величество уж было вздохнул с облегчением, но она снова повернулась и спросила:

-Так что с этим Змеем?

Король растерянно улыбнулся и пробормотал:

- Этот Змей... этот Змей... ну да, Змей и есть...

-Да я и так вижу, что это не тля капустная, дурак

ты эдакий, - съязвила Её Величество, - рассказывай сию минуту...

Тут Змей поднял голову и кротко промолвил:

- О славная владычица! О том, кто я, написано кровью девственницы в книге семи мудрецов Офира. Я влачу существование с самого начала мира, а чего я хочу, вам расскажет лишь неуч и прохвост Клима, который будет писать следующую главу этой книжки!²

k k к

- Пардон, - поправился Змей, - Бёлер мог бы и сам рассказать, чего я хочу, кабы был в своём уме» А именно - хочу есть и выпить!

- Это уже настоящий сумасшедший дом! - возопила королева» - Что за Бёлер? Что за прохвост? И какая такая глава? Это что, всего лишь роман, а я - всего-навсего персонаж в нём?

Она схватилась за голову и словно окаменела»

- Ух! Какой меня объял ужас» Мне вдруг примстилось, что я и всё вокруг действительно только роман, пустые выдумки и что вообще всё существование не более чем иллюзия, пустота, ничто, ничто! Господи, прости мне грешные мысли! Но это всё глупости»

Ты, спившийся разбойник с этим своим Змеем, ты пытаешься меня надуть?! Фуй, фуй! Но погоди, я тебе задам дома! Дома ждут скалка и сапожный рожок, ты понял? Пусть тебе прислуживают твои тупые вояки, мне ты не приказ! Я запрещаю тебе любой контакт с этим поганым Змеем, с гнусным Бёлером и с синим сучьим прохвостом! Постыдился бы, помазанец божий, вечно ты крутишься с голодранцами - писателишками, комедиантами, философами кислых щей - только не с благочестивыми угодниками божьими, только не с твоей милой супругой, евнух ты эдакий, кастрат, скопец!

И всё ещё изрыгая ярость, она ушла восвояси.

Король выдохнул. Цвет медленно вернулся в его посиневшие губы» Когда мегера отошла на безопасное расстояние, он вполголоса обратился к солдатам:

¹ Здесь и далее курсивом выделены фрагменты, написанные Францем Бёлером.

- Не сомневаюсь, дорогие поданные, что эта сцена несказанно возвысила меня в ваших глазах* Настоящий мужчина всегда галантен и снисходителен к слабому полу, он сносит ругань, да что там - побои, и не оскорбляет своей супруги ни словечком в ответ* Я всегда обращался нежно с этой вонючей старой каргой, и никогда не забуду своей рыцарской чести и всегда буду говорить только хорошие слова об этой дряхлой ебливой гадине!

- Наш король светлее всех звёзд вселенной! - возопили солдаты* Но король вдруг вздрогнул всем телом. Он знал по опыту, что многочисленные шпионы Её Величества передадут ей сегодня же случайно вырвавшуюся у него брань - и его воображение отказалось рисовать картины возмездия.*.

Душераздирающий стон Змея вырвал его из размышлений.

- Всё изменилось! - воскликнул он. - С таким союзником мне ли бояться сапожного рожка этой языкастой коротышки? В крайнем случае, скажу Змею раздавить её сегодня же вечером!

Он повернулся к кружке с водой, чтобы сдобрить её ромом, как обещал. В два литра воды он налил пол-литра рома, бормоча себе под нос:

- Евнух, скопец... Прежде чем хоронить мою мужскую честь, примите во внимание, мадам: спичку, даже если она высшего сорта, не воспламенить об истёртый коробок, и даже самый меткий стрелок промажет, если винтовка крива, а уж если я откажусь есть на обед дерьмо, то кто назовёт меня плохим едоком? Позвольте при всём уважении заметить, Ваше Величество, что между вами и собственно дерьмом разница совсем невелика. Вы бы вполне могли привлечь мужчину, кабы ваши прелести могли сравниться с вашей мерзостью. Вы вот приписываете мне импотенцию, но ведь и плевательница, дыркой кверху, пройди я мимо неё без интереса, с тем же успехом могла бы заявить: ’Этот мужчина, конечно же, импотент, как иначе понять, что он в моём присутствии не онанирует?’ Да, Ваше Величество, я честно и откровенно говорю вам прямо в глаза, по мне так тля капустная симпатичней, чем ваша августейшая вонь! Клянусь Дионисием! Чтоб от одной маленькой самочки столько вони! Саму-то простым глазом не заметишь, а вони, как от гнилой поганки в укромном углу! Если величественность заключается в способности вонять, то вы уж точно королева королев! Все способности покинули вас с возрастом, одна только вот эта специальная способность осталась вам присуща, у вас настоящий талант вонять! Творожистый слой толщиной в руку покрывает панцирем цвета самой невинности ваши три близко посаженные дыры, панцирем, которого не пробить даже тому, кто не испытывает и тени отвращения...

К счастью, деморализованный монарх, наконец, кончил готовить смесь для Змея. Одним глотком он осушил флягу рома, которая всегда покоилась у него в кармане, и ему тут же поднесли новую. Дерзкая мысль посетила его: а что, если он сам задаст корм своему дракону?! Но ему не хватало отваги, он медлил... И тут снова раздался стон, такой жалостливый, такой молящий, что король тут же решился. «Чего ж бояться умирающей твари», - сказал он себе, взял под мышку кроликов и кружку и отправился в устрашающее путешествие. При виде такого мужества вся его рать замерла в изумлении и восхищении, словно превратившись в мраморные статуи. Да и как же иначе!

Остановившись на расстоянии пальца у пасти питона, повелитель заговорил властным голосом:

- Я принёс тебе угощение и питьё, господин фон Змей (я предполагаю, что ты благородного происхождения, а иначе я бы с тобой вообще не стал терять время). Но сначала торжественно поклянись поступить ко мне на службу и беспрекословно подчиняться мне во всём!

- Торжественно клянусь, - выдохнул Змей. - Разве может диктовать условия тот, кто стоит на пороге смерти?

-Хорошо, господин фон Змей! - обрадовался сверх всякой меры самодержец. - Значит, ты обещаешь оставить в стороне свои бесполезные идеалистические мечтания о свинцовом медяке, бивагинальном слизистом мешке и синем псе и будешь стремиться единственно к тому, чтобы быть достойным членом муравьиного общества под моим мудрым руководством?

- Нет уж, такого я обещать не могу! - внезапно вскричал Змей громовым голосом. - Отказаться от того, что составляет для меня самую суть бытия? Propter vitam vivendi perdere causas?¹ Нет и ещё раз нет! Ты думаешь, моё существование в слепоте так уж много для меня значит? Ха! Тысячу раз я бы попрал ногами эту дерьмовую жизнь, кабы белая звезда в далёких небесных сферах моих душевных недр не давала мне магических знаков и не приказывала мне в самый чёрный час моего существования: ОСТАВАЙСЯ В ЖИВЫХ, а иначе ты никогда не достигнешь меня и не достигнешь бога! Я готов оставить в стороне всё, но только не это. Мне не в чем себя упрекнуть, я всегда был полон стремления и упования и готов спокойно умереть, если мне суждено потерять надежду на достижение моей цели. Да - я был бы даже рад, окажись у меня повод сбросить своё тяжкое бремя. И если ты будешь настаивать на своём условии, о король, то это и будет достаточным поводом. Что ж! Не давай мне ничего, и я с ликованием встречу час, когда вознесусь из этой земной ночи в райское сияние и открою свои возрождённые глаза перед лицом синего пса, бивагинального слизистого мешка и свинцового медяка, и настанет конец моим поискам!

Македонский словно оглох. «Немного перестарался,-подумал он. - Надо сделать уступки. Пойти на компромисс». Он задумался, и вскоре - восторг придал его душе прежде неведомую силу! - он нашёл правильное решение. «Мне же не навсегда нужен этот Змей! - сказал он себе. - Всего несколько месяцев, и я завоюю всю землю, и пускай потом отправляется ко всем чертям гоняться за своим синим псом. Кроме того, мне было бы не по себе в его жуткой компании». Он снова обратился к Змею.

- Браво, господин фон Змей! Я только хотел испытать твою верность идеалам, и ты блестяще выдержал экзамен. Ты - живое подтверждение слов нашего

¹ Ради жизни утерять смысл жизни (лат.)

великого Гёте, который сказал: «благородный человек и в тёмных устремлениях всегда держится праведного пути», О ясновидящий слепец, о слепой ясновидящий! Я прошу тебя об одном: один год послужи мне верой и правдой. Согласен?

- С радостью. Многими путями приходится в этой жизни покупать стремление к экстравагантным идеалам, но предпочтительнее всего - путём потери времени,

- Хорошо же! Тебе вменяется в обязанность ходить на прогулки по определённым маршрутам, которые я буду тебе подробно описывать. Договорились?

-Да, но зачем прогулки?

- Мой взгляд эстета будет наслаждаться твоими прелестными извивами. За это ты будешь ежедневно получать кролика, обезьянку или белочку и воду пополам с ромом, искать пропитание тебе не потребуется - прямая выгода для слепого господина, не так ли? Доволен?

- Очень, очень!

- Слушай дальше! На протяжении этого года мои войска будут искать для тебя синего пса и то, что к нему прилагается. Возможно, им повезёт больше, чем тебе, о слепой господин. Как тебе это нравится?

- О, бесконечно, великолепный король! - вскричал Змей с воодушевлением, и слёзы благодарности хлынули из его глаз, так что король почти захлебнулся в их потоках. Но почти тотчас же его лицо омрачилось.

- Но что толку? Как же я смогу узреть его кишки и раскрыть секрет?..

- Ничего не бойся, мой отважный Змей! Знаешь, какие чудеса в решающий момент свершит с тобою Всевышний? Кишки Господа неисповедимы, лабиринт лабиринтов, храм бытия! Кроме того, неужто только глазами возможно прозреть? А как же «second sight», а как же третий глаз и солнечное сплетение, а ещё по одной известной доктрине можно видеть вообще через жопу. Более того, видеть можно мысленным взором, и на самом деле только так и можно видеть: чистые мысли это единственно реальные предметы, а духовная энергия единственный свет, внешний же мир лишь жалкое подобие настоящего, духовного мира. Увидеть насквозь можно только мысленным взором, тогда как глаз лишь шарит по поверхности. Эти мистерии наглядным образом представлены уже в физиологической истине, а именно, в том, что за зрение на самом деле отвечают специальные разделы головного мозга. Они видят, а глаз-аппарат - всего лишь канал, по которому импульсы проходят в мозг и стимулируют созидательный зрительный акт. Но ведь эти импульсы могут найти и другие каналы, могут зародиться непосредственно внутри мозга! Глаза - дрянь, верь мне, и особенно прими во внимание: то, что глазам и их брату во лжи, осязанию, кажется маленьким, в реальности не всегда действительно мало, далеко не всегда, господин фон Змей!

- Как же ты чудовищно мудр, о король! Ведь мне тоже приходили в голову подобные мысли! - вскричал Змей в восторге перед собственными способностями. -Но дай же мне скорее еду и питьё, а то я умру прежде, чем питательные соки проникнут в моё тело!

- Да уж я и сам знаю, я знаю, что - что - что я хотел сказать? А, ну да: что я мудр, конечно, - ответил Его Величество. Выпитый ром начал действовать, теперь уже отупляя, хотя только что прибавил ему мудрости.

- Ну и что ты теперь думаешь, господин фон Говядина, т.е. Змей, я хотел сказать, да в общем без разницы, почему я такой мудрый? Потому что я взял в плен дух святой и ношу его в кармане штанин, вот глянь сюда, дух свят - хе-хе - ну да что ты там увидишь, ты, свинская морда! Тебе ж залепили зенки дерьмом. Нда, и что я ещё хотел тебе сказать: мне одухотворение без надобности, я сам себе могу устроить такое одухотворение, такую, нда, спиритуализацию, прямо в желудок, что хе-хе.

- Неужто это правда, что ты заточил дух святой в собственный карман? Непросто поверить в твои слова! - возразил Змей, который до сей поры не знал, что такое алкоголь. - Но если ты дашь мне пропитание...

- Цыц, говнючка, когда говорит король! Король всех королей - а ты, господин фон Свин - я - о, я вспомнил, что хотел тебе сказать. Ты, небось, думаешь, тупая твоя башка, что мы ничтожные, как вши, но тут-то и видно, что ты тупее болванки. Мои подданные - чудо среди муравьёв, огромные, как кролики, да что кролики - как бараны! Ну, положим, не такие большие, как ты, но ты не представляешь, как мы сильны и как свирепы в бою. Мы играючи можем прокусить броню любого крейсера. Ты наверняка уже когда-нибудь читал о том, как выносливы муравьи и насекомые вообще. Если б у человека было столько сил, как у божьей коровки, он бы мог унести собственный двухэтажный дом на спине; если б его ноги были как у блохи, перепрыгнул бы через Монблан; а муравей размером с человека оказался б мощней паровоза. А знаешь ещё, что такое муравей? Муравей это чудо природы, вот что! Ты слышал высказывание Дарвина о том, что молекула муравьиного мозга есть самый расчудесный из всех продуктов природы, не исключая и человеческих мозгов? Или словечко Уоллеса о том, что муравьи - тигры мира насекомых, нет, куда ужаснее тигров! Ничто живое не может противостоять определённым видам муравьёв; львы, жирафы, кабаны, люди, даже пауки спасаются бегством при их виде, а иначе их ждёт лютая погибель. И притом речь идёт о Formica Communis, так я их окрестил, а не о муравьях ростом с барана, ерунда! - ростом с корову! И не думай, что я себе противоречу, грязная ты скотина, и учти, что - что - одним словом, можешь поцеловать меня в... - Нет, стой! Сначала выпей!

Слегка покачиваясь, но всё же вполне царственным жестом Македонский протянул Змею свою милость. Тот жадно припал к кружке и осушил её в несколько глотков. Прошла минута. Вдруг всё его истощённое тело свела судорога, и он воскликнул в экзальтации:

- Никогда в жизни я не пил воды отвратительнее, чем эта! Это моча огненного дракона? Или яд? О, дай мне скорее чем-нибудь заесть эту гадость, чтобы меня вырвало и я не умер.

- А теперь ты получишь желанную добычу - двух прекрасных, живых, а не дохлых кроликов! А то ещё Вёлер возьмёт и решит, что я выискал себе стервятника в друзья« В таком случае, он ещё пожалеет, когда будет искупать на кресте этот crimen laesae majestatis¹.

И собственными руками он вложил дрожащего зверька в распахнутую пасть. Змей тотчас же его проглотил, и король влил ему в горло ещё одну порцию рома. Пришла очередь второго кролика. В середине змеиного брюха образовалась огромная шишка.

Тяжко и хрипло задышал левиафан, но душа его стала чиста и прозрачна, в особенности когда алкоголь начал действовать. Он почувствовал, что смертельная опасность миновала, снова героически встал на ноги, и в его глазах загорелась искра той отваги, которая рано или поздно побеждает тупое сопротивление окружающего мира. Он поднял голову, и впервые вся неизмеримая громадина его туловища двинулась вперёд с несказанным раскатистым грохотом, очень медленно, но для муравьиного зрения - быстрее самого современного поезда-экспресса.

Король в испуге отскочил в сторону: перед самым его носом катилась живая гора. Отяжелевший от рома монарх пустился в бегство.

Но Змей уже утихомирился, и король тяжко осел наземь. «Отныне и впредь настрого запрещаю тебе двигаться без моего разрешения!» - прохрипел он.

- Очень трудновыполнимое условие, Ваше Величество! - бойко ответил Змей, хотя у него уже слегка заплетался язык. - Если ты будешь настаивать, о повелитель муравьёв размером с корову, мы можем сейчас же распрощаться, траляля, траляля, труляля.

- Это так ты держишь своё слово, обманщик? - возопил король. - Ну-ка, возьми назад свои слова, а иначе челюсти моих воинов расщепят тебя на атомы!

- Ваше Величество, малыш, - спокойно ответил Змей, -я не отрицаю, что муравьиный народ отличается выдающимися умственными способностями, но прими во внимание, что и Змей отнюдь не символ глупости. Я знаю, что даже голиафы среди вас - не больше спичечной головки, об этом я сужу по вашему голосу, и опыта мне не занимать!

¹ Государственная измена (лат.)

- Это фатальная ошибка! - простонал уничтожен« ный король. - Это правда, что у нас относительно тихий голос, но только в этом отношении нас обделила природа-мачеха. Подумай, что и Бисмарк, гунн и телом, и духом, обладал тихим, тонким, смехотворным, почти девичьим голоском.

- И тем не менее, его голос был посильней муравьиного, хоть он и не был величиной с корову! Траляля.

- Но если я не больше спичечной головки, то как же я собственными силами приволок тебе двух крупных кроликов и пятилитровую кружку, а?

- Это потому, что мы живём в стране Абсурдии, плетём, сочиняем и выдумываем, и не только здесь, как мне кажется, а повсеместно! Но играем в открытую, мой остроумный малыш Александр! Я догадался, что ты хочешь использовать меня для достижения мирового господства, и я готов служить тебе за еду и питьё, но только при условии, что ты будешь обращаться со мной как следует, не свысока, а хотя бы на равных. Я понимаю, что одно неосторожное движение - и я раздавлю всю твою армию, поэтому принимаю твоё условие касательно свободы передвижения, но не тон, в котором ты со мной разговариваешь. Как тебе такое предложение: я буду держаться на расстоянии пятидесяти муравьиных километров от твоего царства, там я смогу двигаться, как захочу. Когда у тебя будет надобность во мне, твоём орудии уничтожения, просто подай мне сигнал из человеческой трубы. Если ты нашёл пятилитровую кружку, то уж и трубу как-нибудь разыщешь. Не успеешь и глазом моргнуть, я окажусь с тобой рядом, и ползти буду только по твоим инструкциям. Договорились, великий король?

- Хмм, в твоих словах есть мудрость, господин фон Змей, хоть я по-прежнему абсолютно не согласен с твоей оценкой моих размеров... Но на первое время я готов согласиться, хорошо, хорошо, - проговорил он уже почти сквозь сон. - Остальное обсудим завтра. А теперь - я такая свинья, когда напьюсь - расскажи-ка мне сказку об этом твоём - как его там - бивагинальном - синем - свинцовом медяке, чтоб мне лучше спалось - ты, свинья - пардон, граф фон Свинья - когда я пьян, я уж такая свинья...

- Vandrovali drâtemci, vod Trencma po silnici!¹ - вместо того чтобы рассказывать, запел Змей.

- Дурак! Рассказывай - это приказ - король королей приказывает - о свинцовом медяке - что это вообще за чушь такая - как он может быть свинцовый, если он медный, тупица ты этакий?

- Что? Ха-ха-ха! В том-то и суть этой великой загадки, величество! Изначально он назывался просто свинцовой монетой индейца Рацапи. Я искал её сотню, три сотни, три тысячи лет - всё без толку! Известно, что ничто не доводит до исступления так, как долгий, безрезультатный поиск, даже если речь идёт о пуговице от сорочки, и ничто так не сводит с ума, как чудовищная ярость. И вот случилось, что однажды, когда я корчился в бешеной ярости, повторяя сквозь рыдания: о, трижды проклятая свинцовая монета! - я вдруг вместо этого прокричал: «этот проклятый свинцовый медяк!!!» И словно таинственное успокоение спустилось на меня в эту минуту, некое содрогание, предчувствие, что нечто огромное и громогласное двинулось ко мне, сделало первый шаг... Потом, разумеется, пришло отрезвление и смех, но в этом смехе звучал возвышенный звон божественных мечей. А позже свинцовый медяк сам оказывался у меня на языке, волей-неволей повторял я эти слова, только и думал о них, как одержимый, Змей превратился в свинцовый медяк, а свинцовый медяк - в Змея. Я очень долго думал о значении этой вещи, и, наконец, сказал себе: «Цель и смысл твоей жизни заключается в том, чтобы найти свинцовую монету. В глубине души ты знаешь, что живёшь ради самого возвышенного на свете. Но даже если самые великие истины выбиты на этой монете, может ли статься, чтобы эта монета и была самой возвышенной возвышенностью? Нет, не может!» Конкретный объект, доступный восприятию органами

¹ Странствовали дратеники по дороге от Тренчина

(чеш.; дратеники - бродячие ремесленники, ремонтировавшие

керамику, скрепляя её проволокой).

чувств, не может быть возвышен, и жалок и низок любой опыт, почерпнутый из чтения... Ха! Три тысячи лет искал я, слепой - и слепой не только на оба глаза! - истину в просторах мира явлений, в ’эмпирической реальности’, в науке, в материализме, монизме, пантеизме, всё одно дерьмо! - вместо того, чтобы искать истину в собственной душе, в скользких изворотах абстрактного мышления и глубочайшей святыне сердца.

В ту секунду, когда меня охватила мистическая дрожь, мне впервые забрезжил свет в бесконечной ночи блужданий. Но - правда ли? Возможно ли, что ’свинцовый медяк’ указывает на Великий День? Или это contradictio in adjecto¹ sive² нонсенс; а я ищу истину: но может ли заключаться истина в нонсенсе? Отвага снова покинула меня... Но - но - но что я хотел сказать? Я так отупел - ах, да, теперь надо поговорить о бивагинальном слизистом мешке. Но как? Мои мысли даются мне с таким большим трудом, но почему-то и с лёгкостью! Впервые все мысли загадочно переливаются нежными оттенками, целомудренные искушения извиваются, словно прекрасные змеиные девушки в сопровождении убийственно сладостных облачков аромата из синих подземных гротов, где они спали зачарованным сном с самой первой минуты моей жизни. В ласковые моря красоты окунулось всеединство мира и вращается во мне, до бесконечности лаская с разных сторон, обнимая, сливаясь в одно, растекаясь на ручейки. Кровь поёт, танцуют мысли, в ужасном жаре они повисли, и как в кошмаре, тут же сгорают в солнечном шаре - чёрт дери, сукин сын! - как рифмы скачут, меня дурачат, щекочут гортань, тьфу, поэзия, отстань! Стихи - бабский бред, мне только во вред!

И не только рифмы, но и звуки со всех сторон набросились на меня, живые мелодии-звери в мощной упряжи сложнейших гармоний, окружили, обступили со всех сторон, удушая - куда бежать от этого мерзкого переполнения красотой? Шёпот ветра, перепалка

¹ Противоречие по сути (лат.)

² Или (лат.) цветов и трав, моё шипение, громыхание военных машин, мычание коров - всё это складывается, теперь я знаю, в общую симфонию, ни в чём не уступающую музыке Вагнера, Штрауса, Вёлера, и теперь я понимаю, что сочинять обычную музыку - не большая хитрость. Ведь музыка во всём, во всём, не только в звуках, но и в красках и запахах, зверях и идеях. И всё есть музыка, и бог тоже не что иное как музыка.

И вдруг - тишина! Внезапно куда-то исчезла, как призрак, всеобъемлющая мелодия. Лишь тонкий ручеёк звуков доносится из бездны, несказанно сладостный, нежный и тонкий, словно фея. Каждый звук - прекрасное видение, стайка розовых Ариэлей, они выныривают из туманных глубин, танцуют, обнимаются и целуются, страстно растворяясь друг в друге. Вокруг них расцветают райские ландшафты: сказочные деревья, алмазные вершины на горизонте, увитые золотыми змеями пещер; огромное, не ослепительное, но улыбающееся всем и вся солнце между розовых облачков, танцующих и ласковых, пристойно совокупляющихся друг с дружкой, - о, понимаю - это душеньки призрачных звуков, они умерли на земле, а теперь продолжают свою игру в небе, в вечности и бесконечности... О, эта красота, я вижу её - да! я и вправду её вижу! Слепой Змей прозреет, как и предсказал мне мой король, мой малыш, когда я выпил мочу огненного дракона!

Так отчётливо, так ясно я вижу всё вокруг - и это не плод моего воображения! - нет, не так: это плод моего воображения, фантазм, но такой, что он превращается в действительность. Предметы чувственного восприятия -это всего лишь особенно сильно развитая фантазия, а фантазия, в свою очередь - лишь слабые, туманные предметы чувств, зародыш предметов. Наглядный мир возникает из движения духа. Слепой Змей всегда был зряч! В нём дремала потенция, разворачивающаяся лепестками волшебной розы Космоса! Его глаза потухли только для того, чтобы его дух героическим усилием отвернулся от влияний внешнего мира и сверлил глубины мира идей, но из тьмы этого мира сегодня родится новая вселенная, и воссияет ярче звезды Сириус, как свет солнца ярче света луны...

Что, неужто мир прозрения уже расплывается перед глазами? О нет, остановись! Или нет - сгинь! И превратись снова в мир, до краёв наполненный слухом, вернись в музыку, в твоё сокровенное божественное ядро! Всё расплывается, расплывается, свет ярче и ярче, невыносимая яркость, вывернутые кишки солнца, всеобъемлющий, аморфный, страстный, убийственный свет, святой, сверхсвятой, невыразимый, вечный - светобог, всесвет... И в этом сиянии лежит ядро бытия, его разгадка... Но ведь я сказал, почувствовал, узнал, что вселенское ядро - музыка, и только музыка?! Где же истина? Ах! Истинно и одно, и другое, даже если это противоречие, ведь мир - это свинцовый медяк!

До сей поры опьянение действовало на Змея умудряюще, как прежде на короля. Но тот уже давно уснул, и свита унесла его на руках подальше, где, на расстоянии пяти километров от ужасного левиафана, в сердце армии его нетерпеливо ожидала супруга и её объятия...

Тем временем солнце уже касалось лучами моря Замбези, и последний бледный багрянец скользил по бронзовой змеиной чешуе.

- Почему Клима не стал писать дальше, и к чему подталкивает меня моя опьянённая душа? - предавался раздумьям Змей. Но вдруг молниеносная мысль пронзила его мозг. - Действительно ли вселенская музыка является ядром бытия? Ха! Что я слышу в причитаниях светлой звезды в глубине моей души? Ни музыка, ни свет не сравнятся с несравнимым - с вином! Это и есть разгадка! Только сегодня я познал истину! Три тысячи лет я ползал по этой тупой фривольной планете, и всё впустую. Но сегодня я вижу перед собой цель! Да! Я помогу муравьиному королю, пусть захватит свой мирок и зальёт его кровью в три ручья! А когда увидит, чего он добился, каких ужасов и какого гротеска, и что из этого вышло, вот тогда-то я посмеюсь, я посмеюсь последним! Потому что я умнее всех! Я поглотил столько рома, что мне хватит опьянения не только на целую мировую войну, но и на послевоенную ежедневную дозу!

И, подстёгнутый ромом, он рывком двинулся в сторону муравьиного бивуака. Хорошо, что король и его гвардия уже успели ретироваться. Над передовыми шеренгами вознеслась, внезапно, словно гром среди ясного неба, ужасная змеиная голова... К счастью, в этот момент ром продиктовал Змею обратное направление - в сторону Замбези.

За пять секунд он преодолел расстояние в пятьдесят муравьиных километров. Сокрушая дома и скручиваясь похотливыми кольцами, Змей горланил: «Kdyz se trochu podnapili, z kvelbfku je vyhodili!»¹

Тише и тише, фальшивей и фальшивей звучал его голос, пока совсем не смолк в тихих причитаниях, уж такой он был гений, наш Змей. Одурманенная душа слепца погрузилась в сонное - смертное - царство вечности.

Солнце погасло, искря и шипя, опустившись в море Замбези. Колокольный звон далёкой башни в муравьиной столице возвышенно поднимался к небу. Муэдзины молились в башнях Посейдону реки Замбези, просили его не забыть как следует высушить потухшее солнце в своей огромной печи, чтобы завтра оно снова возгорелось над холмами термитников. И верующие простирались в навозе и взывали к господу - шестилапому муравью размером со слона, который вечно покоится на шести звездах Южного Креста, исполненный возвышенных муравьиных чувств и пекущийся лишь о том, чтобы служить муравьиному народу и всячески его поддерживать, потому что муравьиный бог жив в муравьином народе, а муравьиный народ - в своём боге. (Пожалуйста, простите пьяному Климе-Змею что он тут написал.) Муравьи благодарили господа за то, что день не принёс стихийных бедствий, что носорог не наступил на муравейник, что муравьед, этот ужасный призрак, дьявол муравьиного народа, воплощённый Иблис, прошёл мимо; обещали верно служить господу и любить образ его и подобие как самих себя, прося взамен только одного: уничтожения вражеских войск, разрушения городов, завоевания народов и порабощения чужих детей, а также власти над урожаем и скотом...

¹ Когда они немного напились, их выгнали из пивнушки (чет.).

Над могилой солнца раскинулся прекрасный закатный свет, словно свод гигантского склепа. Всё ярче разгорался, всё кровавей сиял он, дьявольский и чудовищный. Ни человек, ни муравей никогда не видели подобного небесного пожара, который и землю превратил в красное исчадие, словно кровь всех земных существ вдруг выплеснулась наружу.

И неудивительно! Небо не без причин предсказывало невиданное кровопролитие и потрясение мировых основ, каких ещё не случалось в истории. Семя великих перемен проросло сегодня в королевском мозге. Но даже человеческое дерьмо, в конце концов, остывает, и обманное свечение постепенно угасло, обрюзгло, побледнело, посерело, пока там, где огонь пожирал небеса, не осталась жалкая кучка пепла.

Удушающая, давящая тьма опустилась на землю, подобная огромной скалистой глыбе, и с ней - её сестра, гниющая, трупная тишина. Плеск бесконечно далёких волн Замбези докатился до муравьиных полков, а с ним и прохладный запах болотистых заводей.

Раскатистый львиный рык раздался вблизи, обращая члены всего живущего в безжизненный камень, но муравьиный слух был слишком мал, чтобы вместить такое чудовищное порождение звука. Рычание прокатилось мимо муравьёв, и только невнятный и необъяснимый ужас пробрался в их живот и душу, и так они ощутили нечто действительно великое... Медленно, трусливо, украдкой зажглись на небе смехотворные, каждую секунду гаснущие звёзды, словно мысли ленивца в дрёме или небытии, маловеликие, великие в малом звёздочки, мысли в пустых черепах божьих баранов, болотные огоньки над вселенскими топями, бессчётные, безумные глазки, глядящие из сумасшедшего дома мира.

Может быть, ты подумала, милая читательница, что я мрачный, плюющий на мир пессимист? Вовсе нет! У сумасшедшего дома тоже есть смысл, а баран—единственный достойный философ, осёл господень - плеоназм, болота - благоухают, я уже это говорил! Нужны ли тебе доказательства? Пока что, разбойница, тебе придётся поцеловать себя в задницу, потому что - аминь - на этом кончается глава.

ГЛАВА ВТОРАЯ



Над Гималаями термитников по тускло освещённому небу поползли розоватые облачка, словно милые, нежные привидения, ангелы света. При виде их серые, побледневшие ночные призраки пустились в бегство из зенита на запад, ещё надеясь продлить своё жалкое существование в тёмных полях окцидентального горизонта.

Без толку! Безжалостные ангелочки стреляли в них новыми и новыми лучами света, так что бедных ночных эльфов встречала не спасительная темнота, а убийственное свечение. С искажёнными болью чертами они растворялись в нём, как сахар в воде, или бросались в отчаянии, как человек, прыгающий с последнего этажа горящего здания в переулок, в волны Замбези, и там затихали, тонули, шли ко дну.

Приблизительно в это время король, спавший в шатре в окружении своих войск, стал мало-помалу пробуждаться от угарного сна. Долго и успешно боролись духи сна с рассветным духом бодрствования. Стоило яркому воспоминанию о днях прошедших обнять сознание, вонзить в него призрачные когти, охватить мохнатыми ногами, как паук муху, окутать серыми нитями, как тут же возвращалась монотонная мелодия вечного сна и вилась над своим трупом.

Но свет всегда торжествует над тьмой, как говорится в затасканной истине, и так, наконец, в сознании Его Величества зашевелилось предчувствие пробуждения - а именно, боль во всех членах.

Король провёл рукой по спине. Боль удвоилась, глаза открылись и узрели тело, покрытое красными, синими, зелёными, белыми тигровыми полосами и леопардовыми пятнами. Сбитый с толку монарх свесил ноги с кровати.

- Видимо, - пробормотал он, - меня снова отделала моя дорогая свинья. Но я же ничего не помню! Разве это возможно? Чёрт побери! Хотя бы смутное воспоминание должно же было остаться, мне кажется! Ведь порка была такая, что и мертвец восстал бы к жизни! И тем не менее - ничего! Бог мне свидетель, даже ни воспоминания о воспоминании! Как странно... и удивительно! Ничего не помню: а тогда, значит, ничего и не произошло? Может быть, это произошло не со мной, а с кем-то другим? Ведь это другому «я» достались удары и пинки, не сомневаюсь.

Передо мной брезжит свет новых, великих откровений... Не состоит ли «я» именно в способности помнить? А память - в некоей скрытой идентичности состояний души? Так что «я» связывает своей идентичностью, как клеем, эти состояния, «я» - это сама собой подразумевающаяся эманация гомогенности? И потому гомогенность первична, а «я» - вторично? То есть: может быть, «я» - к примеру, моё «я» - не всегда психологически необходимо там, где возникают такие гомогенные, а в особенности такие ментальные состояния, которые формируют ’мою’ единственность и неповторимость? а не наоборот? Но всё муравейство по сей день уверено в обратном: что моим мыслям присуща известная гомогенность, потому что мои мысли - это моё «я»! По моей же теории, «я» есть нечто абсолютно подвижное, каждое мгновение перепрыгивающее с одного берега океана психики на другой, от одной мысли к другой, которая связана с первой глубоким родством идеи. Может быть, в это мгновение моя мысль принадлежит жителю Теллурия, а уже в следующее - распускается в мозгу обитателя планеты Арктур...

Но это неуклюжая, опирающаяся на материалистические воззрения пошлость! Моя ультраидеалистическая гипотеза самым радикальным образом переворачивает мир, сказочно, феерично, сверх всяких ожиданий... Пространство упраздняется - существует лишь психическая близость, состоящая в родственности убеждений, глубочайших, логических подобий. Единственное, что существует, это психические состояния, и весь мир - психика. Та психическая вещь, что находится в свойском соотношении с другой вещью, и вправду ближе всего к её телу, касается другой вещи непосредственно, даже если наше тупое восприятие склонно считать, что она находится на другом конце вселенной. Часть психического мира, называемая ’внешний мир,’ ’природа’ - всего лишь ложная интерпретация всеобъемлющего мира психики. И не бросает ли моя новая теория мощный свет на проблему сохранности души, т.е. «я» после смерти? Если моё «я» заключается в скрытых гомогенных движениях духа, не очевидно ли, что и после моей смерти где-нибудь, когда-нибудь душевные состояния, гомогенные с моими собственными, вынырнут из океана всеобщей психики, что они станут мной, что я возникну? Что, если моя мысль, додуманная до конца, моё предчувствие, прояснившись, сверкнут во вселенной-психике - и что я буду тот, кто додумает мысль до конца, кто прояснит предчувствие? Но только это должно быть нечто присущее только мне, то, что принадлежит сокровенной гомогенности мысли. Очень немногие муравьи способны понять эту мысль, я и сам не очень её понимаю, но разве можно понять молнию? И тем не менее, именно молния отворяет небеса.

Но обязательно ли наступит подобная ясность? Всякий, должно быть, чувствует, что несравнимым свинством было бы со стороны мира, если б он был так устроен, что ничегошеньки из того, что зарождалось, крутилось в головах у земных созданий, не находило никакого продолжения, если бы все цветы не давали плодов. А если бы, наоборот, один-единственный плод вошёл в вечность, сохранность души была бы тем самым доказана! Каждый, наверное, знает, что не было бы в мире смысла, если бы все причины оставались без следствий, и что вечность «я» - это постулат причинно-следственной связи. Остаётся, разумеется, вопрос: и почему бы миру не быть несравнимым свинством без всякого смысла? Разве бессмысленность и свинство не постулат божественного начала?

Но довольно! Надеюсь, читатель этих рассуждений не сочтёт меня философом, а догадается, что речь идёт всего лишь о козлиных прыжках бешеного сучьего сына, который использует Моё Величество в качестве рупора своих увечных идей. Ни стыда ни совести; этот паршивый пёс именует свою писанину ’Путешествием слепого Змея за правдой’, как если б он знал, что такое истина - и притом он пользуется любым случаем продемонстрировать обрывки своих миропредставлений, делая вид, словно ему удалось найти правильное решение. Ему прекрасно известно, что все его идеи яйца выеденного не стоят, поэтому шарлатан выдаёт их за идеи своих персонажей, увиливает: ’Это не я говорю, это эти ограниченные персонажи! В настоящем философском произведении я бы представлял свои мысли, разумеется, по-другому, но здесь я обязан как беллетрист оставаться верным характеру моих персонажей, а мои идеи лишь краски, которыми я пишу людей; но какая, однако, находка эта беллетристика для таких интеллектуальных оборванцев, ха-ха!’ Но поскольку ты ещё не раз встретишься с подобными заскоками, милый читатель, и поскольку из-за них у тебя не получится толком сложить мнения о моём характере, я сам тебе нарисую небольшой портретик.

Я самый обыкновенный тиран, т.е. самый расхожий человеческий товар. Моё социальное положение, однако, украшает меня разнообразными качествами, которые в глазах поверхностного наблюдателя наделяют меня -впрочем, как и любого аристократа - некоторой исключительностью. Слабак и трус, я, тем не менее, способен проявлять значительную энергичность и смелость. Так что ж? Тот, кому покорно подчиняются, волей-неволей приобретает самомнение, уверенность в себе, для раба вовек недостижимую; тот, на ком покоится взгляд целого мира, обязательно исполнится отваги, ведь девяносто девять процентов отваги основывается на тщеславии. Хоть и ограничен в душе, я не лишён большого ума: у кого есть должность, у того и разум, а глупцы всегда умны. Кроме того, во мне сосуществует уйма страннейших извращений, вырождений, чудовищных, до абсурда смехотворных уродств. Ни философским, ни художественным гением я не обладаю. Далее: мне пятьдесят два года, я всё так же полон сил, дважды за ночь способен к совокуплению, мал ростом, не слишком толст, моё лицо прекрасно, потому что я король, а о торговце, который, сказывают, диво как на меня похож, всем известно, что башка у него как у польской хрюшки. Ни лобных долей, ни глазок не разглядеть, зато мощно развитая нижняя часть лица - огромные челюсти и щёки - придают мне вид, внушающий уважение. Так вот. Теперь я снова буду говорить разумно.

Итак: кажется, не приходится сомневаться, что меня поколотили, когда я был пьян до потери сознания. Но как возможно, что я вчера снова по-свински напился после длительного воздержания, несмотря на запрет жены и на то, что знал об ожидающем дома наказании?

Он задумался. Вдруг, как гром среди ясного неба, к нему вернулось воспоминание о странных происшествиях вчерашнего дня: Змей, свинцовый медяк и т. д., его планы завоевания мира, два кролика, оскорбления супруги, которые он смирно снёс перед лицом всей гвардии... Не рискнём описать его чувства при всех этих воспоминаниях.

Ещё не проснувшись как следует, он вспомнил первые фразы рассказа Змея о свинцовом медяке, но дальше в его памяти отверзался безнадёжный чёрный провал.

Он огляделся. Мебель раскидали по шатру и перевернули кверху дном, из развала торчал сапожный рожок, бамбуковая трость и его собственный скипетр. Жёлтые лужи покрывали пол, сползали по мебели, постели и стенкам шатра; вонь была нестерпимая. Во второй кровати похрапывала королева.

Исполненная заботы и жажды услужить, в прорезь просунулась физиономия первого камердинера. Король сделал ему знак подойти ближе.

- Скажи мне, - прошептал король, чтобы не разбудить королеву - что вчера стряслось? Ничего не пропускай, рассказывай по порядку, иначе прикажу тебя колесовать! Но учти, если расскажешь что-то, что оскорбит мой слух или нанесёт вред моей чести и достоинству, я утоплю тебя в дерьме! И говори тихо, тихиссимо, паршивый пёс!

- Когда солнце коснулось моря, - начал рассказ придворный, - Ваше Величество изволили вернуться домой, точнее говоря: изволили приехать на носилках. В результате коммуникации со святым духом Ваше Величество изволили находиться в таком экзальтированном состоянии, что казались совершенно как не от мира сего. Видимо, дух Вашего Величества витал в облаках, поскольку высочайшее тело совсем не шевелилось. С помощью солдат я снял с бездыханного тела одежды, затем солдаты перенесли Ваше Величество на кровать и удалились.

Тут вдруг в шатёр ворвались Её Величество, Его Высочество принц, Его Сиятельство герцог Тщеслав и Его Преосвященство кардинал Ангелынельм - и все ринулись к постели Вашего Величества.

Я защищал Ваше Величество, как лев, но меня выбросили вон, как котёнка. И тут, и тут, - камердинер вытащил из кармана платочек, - они сбросили тело помазанца на пол, и, и, и Ваше Величество изволили принять высочайшие побои. Её Величество размахивали сапожным рожком, Его Сиятельство герцог Тщеслав - бамбуковой тростью, Его Высочество наследный принц - скипетром Вашего Величества, а его Преосвященство стояли в углу и благословляли Ваше Величество оплеухами. Надеюсь, что не затрону чувствительных слуховых нервов Вашего Величества, если в точности передам слова вашей супруги-да разве может луну оскорбить собачий вой? ’Вот тебе за ебливую гадину! - кричала Её Величество. - Штопаный гондон, блядь подзаборная! А вот, вот тебе за дух святой, ты, скопище пороков, богохульник, ромовый пузырь! И ещё вот тебе за твоего дурацкого слепого Змея, плебейский царишка! Ну и компания для помазанного лба! Я видела, как ты падал всё ниже и ниже, я терпела, пока ты путался с негодными философишками, писателишками и комедиантами, но тут уж конец моему терпению! Те шуты гороховые были, по крайней мере, как бы придворные, т.е. по сути приличные члены общества в шутовских балахонах гениев; но этот Змей, я же чувствую, говорит всерьёз,

он говорит, что думает, и думает, что говорит, это анти-муравьиный и аморальный хищник и дьявол собственной персоной...’

Дядюшка Вашего Величества рычал: ’Получай, получай, будешь знать, будешь знать! Я не дерьмо, не дерьмо, а вот ты-то ублюдок, жидовский ублюдок, мой брат был свинья, ты свинья, свинское твоё хозяйство, у меня не осталось ни кредита, ни уважения, меня высмеивают мальчишки, получай, получай, ни борзых не осталось, ни патронов лупить по рябчикам, ах ты, куропаткин помёт, ах, несчастный я старый человек...’

’Ура? УР^а* - кричал Его Высочество наследник. Он вскочил на ноги, рассмеялся горлицей, заржал по-жеребячьи. - Сейчас поколочу тебя, как раньше ты меня колотил, ты, нехороший отец. Ты собака, а я - король, я так тебя отколочу, чтоб ты сдох, наконец, и тогда мне достанется красивый блестящий трон, а не только куклы и солдатики!’ Тут он стал лаять, мяукать, мычать, и всё похлопывал себя ладонью по заднице.

Достойно уважения стоическое спокойствие, с которым Ваше Величество снесли побои, не издав ни звука, хотя удары были так сильны, что Ваше Величество кидались из угла в угол, выделывали хитрые прыжки, словно карп в запруде, и взывали львиным голосом, да так импозантно, что я грохнулся в обморок.

В конце концов, в конце концов - Ваше Величество соизволили прыснуть высочайшим дерьмом прямо в лицо мучителям. И тут я снова должен преклониться перед мудростью Вашего Величества. Ведь как просто было бы одним пальцем расплющить этих сумасшедших предателей, но Ваше Величество не хотели оказывать им такой почести и потому использовали то оружие, которого виновники заслужили, оружие, известное хорьку, чинге и другим мудрым животным.

Вышло великолепно! Королева упала в обморок, а прочие бросились ей на помощь и вынесли её прочь из шатра.

Я использовал представившуюся возможность, чтобы переложить Ваше Величество на постель. Ещё несколько мгновений Ваше Величество изволили кричать внушающим почтение гласом, потом затихли и снова впали в то отрешённое от мира состояние, в котором находились до моего прихода. Я же всю ночь проливал слёзы восхищения о моём повелителе, благодаря бога за то, что оказался рабом властелина, который даже в такой щекотливой ситуации ослепляет душевным величием больше, чем другие цари во время блистательных процессий.

- Я рад твоему разумному отношению к этому инциденту! Но поскольку не все так мудры, смотри не пророни ни слова об этой истории, я приказываю. Безразлично, ты ли проболтаешься, или кто другой, но если хоть что-то станет известно о вчерашнем происшествии, жрать тебе до конца дней дерьмо своё и дерьмо дерьма своего и т. д. Убирайся, пёс!

Быстрее молнии, проворней кошки исчез вёрткий солдатик.

Кровавый глаз восходящего солнца заглянул в шатёр... Король погрузился в задумчивость. После вчерашнего знакомства с огромным слепым Змеем история с побоями представала его измученной душе в ином свете, чем все прежние истории. Он краснел, бледнел, дышал хрипло, пот лился ему в глаза... Впервые за много лет он чувствовал стыд и приливы гордости, сознавал достоинство, которого не имел, но к которому стремился, и наслаждался тем, что нашёл себя.

Вдруг хриплое дыхание перехватило, в глазах вспыхнула судорожная ярость... Ему вспомнились прозвучавшие в голове вчерашние слова: «С таким союзником мне ли бояться этой мелкой вырожденки и горбуньи? Один мой приказ - и...»

Сегодня эта идея предстала перед ним в другом, более устрашающем виде, чем вчера в легкомысленном опьянении. Теперь уже речь шла не об игре ума, а о серьёзном решении. Он представлял себе ужасные, неслыханные последствия этого решения, и разные чувства - гордыня, скорбь, тщеславие, смелость - боролись в нём со страхом...

Борьба была яростна, но скоротечна. Гамлет на его месте сомневался бы годами, но у короля мозгов было меньше, чем у Гамлета. У него был ограниченный ум, но решительный, как у осла.

- Все четверо сдохнут сегодня же! - прошептал он и сел на кровати, но тут же снова упал на подушки.

И вдруг он заснул, внезапно легко вознёсшись в небеса, и ему приснился сон о прекрасной жизни без уродины-жены, сумасшедшего параноика-сына, по-луидиота дядюшки Тщеслава, без всей этой камарильи. «Если я хочу завоевать весь мир, то не начать ли прямо теперь? Пусть Змей опробует силы здесь, у меня дома. Да, более чем логично! Отсюда начнётся мой вечный путь славы, я это чувствую: если я поборю это мелкое, жёлтое, скрюченное проклятие моей жизни, я поборю весь мир! Ведь говорят, что тот, кто поборет себя, одержит победу побед? Так должно быть и так будет! Договор с большим Змеем уже заключён».

Он побледнел. «А что если подлое чудовище, теперь уже не голодное, уползло восвояси, о господи?! Ведь очевидно, что Змей не даёт себя связывать обещаниями, никакой морали, как у всех из его рода, как у мира, имя которому - змея... Может быть, он даже стесняется быть со мной в союзе из-за моего малого роста. Во всяком случае, большого уважения в его обхождении со мной не чувствуется. Пойду проверю, на месте ли он, да и в любом случае надо убираться, потому что следующая порка не за горами».

С дрожью во всех членах он выкарабкался из кровати. Не умывшись и не сменив белья, он потихоньку потянулся к кучке одежды. Тут за спиной раздался пронзительный стон и скрип кровати; король осел... Но нет, пустые страхи! Королева, перевернувшись на другой бок, ангельски захрапела дальше.

Чтобы закрыть распухшее, покрытое синяками и грязью лицо, монарх прихватил прозрачное покрывало, в которое закутывался только для самых священных церемоний - расшитое золотыми солнцами, усеянное серебряными звёздами.

И так он предстал перед своими воинами. С приветственными воплями они распластались по земле перед золотым покрывалом, на котором буйство дня переплелось с таинственностью ночи, и окружили короля, как лавровый венец окружает лысую голову Юлия Цезаря.

Свежий, пронизанный лучами воздух небосклона и присутствие бессчётных верных и преданных героев вдохнули в повелителя былую чистую отвагу.

- Упряжку лучших лошадей! - воскликнул он. -Быстрее, туда, где я вчера спас божественного Змея от гибели. Сотню преторианцев в сопровождение! Пусть возьмут с собой самую большую трубу! Быстрее, быстрее, ленивые псы!

Больших, пятисантиметровых - если не считать длины сабель - кузнечиков запрягли в повозку, преторианцы оседлали кузнечиков поменьше, и кавалькада галопом понеслась на запад. Лошадям связали крылья и отчасти - ноги, чтобы они не перелетали больше муравьиного километра (человеческого метра) в минуту.

Нота бене: в дальнейшем все муравьиные единицы длины пишутся сокращённо: м-км, м-см и т. д., а ч-км, ч-м означает «человеческий километр», «человеческий метр».

Они доехали до места, где вчера заметили Змея, но сегодня его нигде не было видно. Король расстроился, хоть и чувствовал, что не было причин ожидать Змея ровно на том же месте, что и вчера.

- Он покинул orbis terrarum! - застонала его душа. -Или отправился на запад в царство Посейдона, или перемахнул через вечные горы на востоке, где пирует Зевс с другими небожителями, или ушёл в норы, вырытые в земле ужасными, безмерными адскими псами по имени Мыши и ищет спасения у Аида в империи Персефоны. Покинул меня, бедного, чересчур доверчивого идиота!

Не только муравьи считают, что все сверхмуравьиные существа приходят на землю из других миров: Христос из мошонки святого духа, Шакьямуни из - не знаю из чего, Геракл - зевсов ублюдок, Ахиллес - ублюдок морской царицы Тетис, и я мог бы привести ещё несколько примеров, если бы знал.

- Куда ушёл Змей после переговоров со мной? -спросил король свою гвардию.

- Словно молния, его голова вдруг взвилась над нашим бивуаком. Ещё секунда - и от нашей огромной армии не осталось бы и следа... Но так же внезапно, как появился, он исчез. Вероятно, двинулся к морю.

- Дальше, дальше на запад! - закричал монарх, совершенно вне себя. - И будь он хоть в Амфитритовых Ке-менатах, я вырву его оттуда своей мощной рукой, чтобы отдать его неизмеримую силу на служение нашему народу, воплощению благородства, целеустремлённости и самой муравейной муравьиности!

- Наш король затмевает светила! - вскричала кучка королевских спутников, до дрожи пробранная восхищением. - Он великий человек! Вчера он бесстрашно и гордо говорил с бесконечной живой горой и взял гору к себе на службу, а сегодня отважно пустился на поиски этой громады, чей вид приводит нас в больший ужас, чем оскал муравьеда.

Дальше и дальше ехали они. Король собственноручно настёгивал усталых лошадей. Выше и выше карабкались языки вечного небесного пламени, паля траву и голову. Земля вокруг простиралась чужая и пугающая.

По дороге им стали попадаться жёлтые муравьи, втрое крупнее чёрных. При виде кавалькады они разбегались по кустам. Уже на двенадцатом м-км они далеко отъехали от того места, где вчера лежал Змей.

Тут перед ними показались пограничные камни. Солдаты, скакавшие в голове колонны, остановились в неуверенности.

- Дальше, дальше! - прокричал Его Величество. - Что вам эти границы! Вся земля под небом до самого моря со вчерашнего дня принадлежит мне, всё моё!

Но увы! Муравьиная цивилизация ещё не достигла такой высоты, чтобы пускать в свои пределы чужестранцев, будь это даже короли. Ни свободной торговли, ни обмена мануфактурой и культурными ценностями! Перейти границу всё равно что принять смерть свою, если, конечно, вовремя не выбросить белый флаг. Но король, король! Не спятил ли он? - думали солдаты, но повиновались, пусть и с дрожью в коленях.

Теперь им встречались одни только жёлтые муравьи. При виде королевской мантии они и не думали падать на колени, только нагло морщили лбы, но предпринимать ничего не решались: всё же один в поле не воин.

Король ехал дальше. Теперь жёлтые великаны попадались уже группами. Ругательства, угрожающие жесты, попытки нападения. И всё равно великий король стремился вперёд, несмотря на дезертиров в арьергарде.

Вдалеке раздавались звуки трубы, звонили пожарные колокола, в воздух взлетали петарды. Чёрные муравьи беспокойно вперялись взглядом в силуэт огромной метрополии, дома которой в тысячу м-м высотой возвышались где-то в восьми м-км к югу. Вдруг исполинская армия уже готовится выйти из ворот? Тут к королевской упряжке подошёл предводитель преторианцев.

- О сир, дальше нельзя! Если теперь не повернём обратно, мы погибли. Враг отрежет нам пути к отступлению. Я готов погибнуть за моего короля, но мои люди не хотят ехать дальше. Вот-вот разразится мятеж и восстание. Жизни Вашего Величества теперь угрожают не только враги, но и покорнейшие слуги Вашего Величества. Только забота о жизни моего короля заставляет меня произносить эти дерзкие слова. Вернитесь, сир, не возжелайте невозможного, вспомните, что и Александр Великий подчинился армии, когда солдаты отказались продолжать марш по Индии!

Неистовство короля тем временем поутихло и уступило место беспокойству. Он и сам теперь видел, что предводитель преторианцев - у которого, заметим, власти было побольше, чем у самого короля - вполне прав. Он понял и то, что даже если Змей отполз к морю, всё равно дотуда не добраться до наступления ночи. Но что делать? Капитулировать? Невозможно... Вернуться в лагерь и ждать, когда Змей сам вернётся? Но, по всей вероятности, тогда предстоит вторая порка, а сегодня он боялся порки больше смерти. Или попробовать дать сигнал трубой? Хорошо, но кто поручится за то, что слепое чудовище не раздавит его вместе с сопровождением, оказавшись на месте в десять раз быстрее, чем летит пушечное ядро?

Смутившись душою, он взыскал совета у святого духа- И правильно сделал! Отважно оглядев просторы, он сразу обнаружил выход из ситуации.

Справа, к северу, на расстоянии около пяти м-км возвышались небольшие холмы высотой в двести-триста м-м. В их сторону от столбовой дороги ответвлялась просёлочная дорога ровно там, где стоял король. Он знал, что за холмами начиналась его земля - в этом месте граница немного выпирала в сторону чужбины.

- Так тому и быть! - воскликнул он. - Я подчиняюсь вашему желанию, но только чтобы доказать, что я от всего сердца дорожу жизнью моих подданных. Но отступать мы будем другой дорогой, ведущей через Адовы горы, великий заслон моих пределов. Путь дотуда короче, чем по шоссе до пограничных камней, а опасность, что враг отрежет нам путь к отступлению, меньше. Местность там глухая, почти не населённая.

- Невероятно мудрое решение принял ты, сир! - сказал Сеян, и они повернули направо.

Король, правда, преследовал ещё одну цель, не только отступление. Он рассчитывал убить двух зайцев, а то и трёх. Он надеялся, что взобравшись на вершину, он увидит в отдалении слепого Змея и подаст ему сигнал трубой, не опасаясь, что тот его раздавит, ведь его будут защищать холмы.

Поначалу идти по просёлочной дороге было легко. Потом стали попадаться камни, их попадалось всё больше, пока дорога не упёрлась в глухое море каменного завала. Колесница по камням не ехала, королю пришлось пересесть на лёгкого коня. Тем быстрее кавалькада двинулась дальше.

Ни травинки по сторонам. Жёлтые муравьи-гиганты тоже почти перестали встречаться на их пути. Камни переросли в глыбы высотой от одного до трёх м-м и плотно усеивали землю.

Наконец, они оказались перед первым холмом высотой около двухсот пятидесяти м-м. Слева от плато шириной в один м-дм, на котором они стояли, возвышался довольно крутой обрыв высотой в тридцать м-м. За ним, на расстоянии около полутора м-км, виднелись зелёные проблески густого леса травы.

Король, остановившись на минуту, осмотрелся и пробормотал: «Очень подходящее место для...» - и его глаза внезапно метнули страшную молнию. Он пришпорил коня.

Когда самодержец поднялся на вершину, его взгляду открылась несравненно прекрасная панорама, освещённая лучами юного солнца. Но что ему в красоте! Только по Змею тосковал его глаз. И эта тоска вскоре покинула его!

В ста м-км дальше на запад он увидел возвышенность высотой с тот же холм, на котором стоял сам, но гораздо протяжённее, он рассмотрел гладкий хребет, изумрудный блеск... Возвышенность медленно двигалась вперёд, выгибаясь грациозными волнами.

- Он не пропал с лица земли, значит, он всё ещё хочет мне служить! - возрадовалась его душа. - Но надо удостовериться.

И он закричал в долину:

- Отступить за холмы! Они защитят от возможного наступления Змея. И громкий сигнал трубой, быстрее!

Раздался приводящий в трепет звук ужасного музыкального инструмента, которым квириты некогда повергали в бегство врагов. Зелёная масса вдалеке вздрогнула. Новый гудок. И масса двинулась в новом направлении. Она стремительно приблизилась, но вдруг остановилась: «Ещё один сигнал, чтобы я знал, куда идти!»

Протрубили ещё раз. Змей полз прямо к тому холму, где стоял Его Величество. Теперь их разделяли не более десяти м-км. Змей нарастал, как лавина, и королю стало страшно.

- Помедленнее! - крикнул он, но Змей не расслышал. На расстоянии пяти м-км он снова остановился и спросил:

- Ты далеко, король?

- Половина твоей длины! - крикнул тот во весь голос, но снова слишком тихо для змеиных ушей.

Змей подполз ещё на один м-км ближе, повторил вопрос, снова не расслышал ответа, и так продолжалось, пока ответ: «Десятая часть твоей длины!» - не коснулся его слуха, как шёпот листвы далёкого леса.

Он медленно вытянул шею вперёд, пока его голова не оказалась в трёхстах м-м от короля, и замер.

- Молодец, - подумал самодержец, - роскошная тварь, исключительное приобретение.

Его ум, омытый утренней свежестью рома, увлёкся созерцанием возвышенной, неземной громады, и в нём вспыхнула догадка: «Это существо выше, чем все муравьиные заботы - выше, чем я сам. Над нашими делами парит в небесах нечто таинственное...» Но это озарение тут же утонуло в мелких глубинах его муравьиной души.

- Прежде всего позволь поблагодарить тебя, великий король, - начал Змей, и королю померещилась отдалённая насмешка в его словах. - Спасибо за еду, которой ты подкрепил моё тело и дух, и дважды спасибо за напиток, которым ты напоил мою душу и тело. Твой нектар, с его волшебной способностью вызывать экзальтацию, доступную мне лишь изредка и не по собственной воле, или, наоборот, только усилием самой последней, самой очищенной воли - твой нектар это нечто совершенно особенное, всячески достойное рекомендации, и с того дня, когда я узнал о его существовании, начинается, возможно, новая эпоха в моей жизни!

- Ну ладно, ладно, - смущённо пробормотал монарх. - Так ты действительно хочешь служить мне?

- Неужели нужно повторять?

- В общем, я никогда не сомневался, что ты человек слова, господин Змей.

- А вот это зря. Я беру своё слово назад где и когда мне заблагорассудится, и не только слово, которое дал другим, но иногда и самому себе!

- Получается, ты не слишком высоко ставишь мораль! Ты меня разочаровываешь.

- Я ни во что не ставлю мораль по той же причине, по которой я плохо вижу. Мораль это чисто муравьиная вещь. Я должен связывать себя моральными поучениями, я, абсолютная воля? Неужели бог должен поклоняться нормам? О, смешной и жалкий род! Будь абсолютно свободен, не подчиняйся никому, даже этому самому правилу! Это мой единственный моральный принцип, если только он не противоречит понятию морали!

-Довольно пустых, порочных слов! - прервал Змея суровый голос короля. - Это ты-то бог? Бог, огромный муравей размером со слона, который покоится на Южном Кресте, поступает так, как диктуют вечные моральные принципы, об этом расскажет тебе любое философское произведение. Под страхом смертной казни я запрещаю тебе распространять вредные идеи среди нашей молодёжи. А теперь за дело! Уже сегодня я поручаю тебе важную миссию.

- Да будет так, величество, без прислужничества и подёнщины ведь не проживёшь.

- Ты называешь службу благородным целям муравей-ства и исполнение королевских приказов подёнщиной?

- Запомни раз и навсегда: тому, кто думает только о монете Рацапи, бивагинальном слизистом мешке и синем псе, всё муравейство с его цезарями что дохлый клоп! Я способен хладнокровно уничтожить всё муравейство одним махом, и в следующую минуту уже буду думать о чём-нибудь другом, а ещё минуту спустя забуду о содеянном так же безвозвратно, как забыл, что ел на обед двести тридцать два дня тому назад. Слушай внимательно: не ожидай от меня многого, не преувеличивай моих способностей, иначе тебя ждёт разочарование. Я не только слеп, но и ужасно глуп, абсолютно лишён талантов -полный идиот.

- То, что ты говоришь - идиотизм. Ты, скорее, философ или художник, а таких людей считают талантливыми. Кроме того, мне нужны от тебя не таланты, а стихийная сила, элементарная тяжесть...

- Последняя фраза просто грандиозна, ха-ха-ха! Понятие «гений», «герой», «святой», «неповторимый» ужалось до понятий «стихийная сила» и «элементарная тяжесть» - ничего не осталось после такого расчленения, кроме отпечатка идеи. Великий человек всего лишь тяжёлый, как золото, туман. Но он - эфир тяжелее вселенной, свинцовый медяк, т.е. сам мир в миниатюре. Но вообще-то и утверждение, что гении талантливы, тоже божественно.

Уместно говорить о талантливых учениках. Одно это достаточная причина утверждать, что настоящий гений абсолютно бесталанен. Талант и гений это пара противоположностей. Небо и земля такие же противоположности; талантом звалась греческая банкнота достоинством приблизительно в три тысячи австрийских гульденов...

- Радостно видеть, что несмотря на все твои нелепости, у тебя есть здравый смысл. Хоть ты и блуждаешь вокруг да около, но возвращаешься к точке отсчёта: к деньгам. Я в тебе не обманулся! Найди-ка ты мне таких талантов, сможешь, о божественное, самое возвышенное на свете существо?

- С лёгкостью! Но не сразу. Как говорит этот пёсий хвост: «Я плачу только звёздными гульденами». Или ещё тот карманный вор: «Сегодня ты будешь пить с нами на небесах...» Если бы только избавиться от слепоты. О! Почему этого ещё не случилось? Ведь тогда я стану воистину богом! И даже как есть слепой, я мог бы достичь своей цели, я и так от неё на волосок... О, почему же я, сильнейший мира сего, не имею сил сделать последний рывок своей божественной рукой...

- Хватит уже болтать ерунду! Можно с тобой хоть минуту говорить серьёзно? В главном ты на правильном пути: поступаешь мудро, называя деньги целью целей, но зачем же такие помпезности, «последний рывок своей божественной рукой»; спекуляция, подпольные цепи, запланированное банкротство - это всё, разумеется, прекрасные, похвальные, достойные вещи, но назвать их ’божественными\' способен только сумасшедший писатель. Для совершенства тебе недостаёт только ума, дорогой господин фон Змей!

- Ум означает для меня перестать быть собой. Но даже эту ужасную науку я изучил! Не зря же моей юности двадцать тысяч вёсен. Лучше примерь мою голую, дикую и прекрасную мудрость, это тесное платье безумца в здравом уме! Крахмальный воротничок и радужный галстук, чтобы над тобой смеялись боги! Чистые манжеты, чтобы ты не уставал следить за их чистотой! Блестящий цилиндр, начищенные штиблеты - свяжи себя, свободный, склони гордую голову, ползи, возвышенный, ешь дерьмо, чистый, дрожи, скала, лижи зад этим свиньям, бог, исчезни, вечный! Разум для гения только обман и мошенничество. Но это моё последнее мудрое изречение. Ваши приказы на сегодня, сир?

- Небольшая прогулка, около трёх километров. Не дальше трёх твоих длин. За это получишь жирного барашка и ещё больше святого духа, чем вчера.

- Большое спасибо, великий король. Но с какой целью прогулка?

- Разве я тебе не объяснил вчера?

- Разреши, я подойду к тебе поближе. Тебе приходится кричать, чтобы я мог тебя слышать, и солдаты слушают, что ты говоришь и что я отвечаю. А то, что я хочу с тобой теперь обсудить, должно остаться между нами. Как и то, о чём мы уже говорили раньше. Разговоры муравьиного Александра и слепого Змея, - и тут он сам себе дал оплеуху, вспомнив, что обещал говорить разумно. -Но не стой прямо перед моим ртом, а отойди немного в сторонку. Иначе одно дуновение моего дыхания отбросит тебя на несколько километров.

Когда он упомянул своё дыхание, короля снова посетило то чувство, которое он испытал, разглядывая это титаническое тело. Очень медленно Змей подполз на расстояние десяти м-м к королю и прошептал:

- Не знаю, сказал ли я тебе вчера, что догадываюсь, зачем я тебе нужен: ты хочешь раздавить вражескую армию.

- Что? Что?! Это неправда.

- Тут необходимо заметить вот что: если ты намерен чего-нибудь добиться с моей помощью, ты должен играть в открытую и посвящать меня в свои планы, без этого не обойтись. Я не раб и не машина: как слепое орудие твоей воли я не принесу тебе пользы, но могу пригодиться тебе как умный помощник, если буду действовать в твоих интересах. Почему - ты поймёшь позже, если проанализируешь мою удивительную психологию.

Королю и раньше приходило в голову, что невозможно без конца держать Змея в неведении о целях его «прогулок».

- Ладно, ты угадал!

- И ты надеешься уничтожить вражескую армию ещё сегодня?

- Да - вообще-то нет - вообще-то да - но какое тебе дело?

- Что я тебе только что сказал? - внезапно возопил Змей. - Если ты и дальше собираешься обращаться со мной подобным образом, мы расстанемся сию же минуту! Мириады лет я жил без тебя, проживу и дальше, а если и умру, то мне, душе богини Теллус, мне, бессмертному, сегодня всё равно, когда уйти на покой, можно и днём, а не вечером. В моей вчерашней агонии я показал тебе свою слабую сторону, но не суди обо мне по этой сцене. На самом деле, я полон героизма. Итак, - и вдруг его голос смягчился, в нём заслышался добрый смех, - сегодня вечером ты собираешься убить супругу и всех членов её камарильи?

Нескоро нашёлся монарх с ответом. Сперва его охватила ярость, а теперь этот ужасный вопрос до смерти его напугал.

- Как тебе могла прийти такая идея в голову?