Душевная болезнь. Экскурсия по Екатерининской. Фира и кино. Первый неудачный опыт



Сон не шел. Оставалось сжаться и лежать на боку, крепко зажмурив глаза, даже не пытаясь открыть их, чтобы рассмотреть трещинку на стене, от которой пальцами можно было отколупнуть обои — совсем как в детстве. Сколько горьких дум и призрачных надежд было похоронено под этой трещинкой! Сколько бессонных ночей в темноте этой тихой спальни, сколько мыслей, от которых при дневном свете становилось не по себе. А потом, прикрыв глаза, представлять, как можно воплотить эти мысли в реальность...

Было все. А теперь вот — ничего нет. Ничего. Сжавшись, подтянув ноги к груди, Таня лежала в темноте в своей спальне и не могла ни раскрыть глаза, ни закрыть их.

Скрипнула дверь. Послышались шаги. Твердые, решительные, мужские — Кагул. Мягкие, семенящие — Оксаны. Таня зажмурилась еще сильнее. Ей не хотелось никого видеть, а тем более — говорить...

Тяжело вздохнув, Кагул остановился рядом с кроватью. Затем опустился в стоящее рядом кресло — было слышно, как заскрипели старые, продавленные пружины.

— Все время так лежит, — почти шепотом сказала Оксана, — ни ест, ни пьет... Ничего. Наташу не хочет видеть. Как с кладбища пришла, так слегла.

Это была неправда: после кладбища Таня ходила. Долго ходила вдоль каждой стены комнаты, то заламывая руки, то заливаясь истерическим, полубезумным смехом.

Еще она пила воду. Бесконечно пила воду, и бутылки с водой все время стояли рядом с кроватью. Ее мучила страшная жажда. Все изнутри пекло, и Тане казалось, что она горит заживо, что это пламя, пожирающее ее внутренности, и есть разновидность того ада, в который она попала при жизни. И она справедливо, по совести заслужила туда попасть и в нем гореть.

Да, она заслужила самый страшный ад на земле. В ее мыслях следом за ней в пустой темной комнате все время ходил маленький сын Агояна, которого она своим вздорным сумасбродством обрекла на сиротство и на полностью сломанную жизнь. Маленький мальчик все время семенил за ней. А за ним — второй. Тот, который умер в Еврейской больнице. Тот, с чьих похорон Таня пришла совершенно больной. Она думала, что ему повезло умереть вот так, в детстве... И он тоже ходил за ней, и глаза его светились, как у ангелов. У настоящих ангелов, которых никогда не бывает здесь, на земле...

Кем бы он стал? В кого бы превратился, когда вырос? Он жил в уличной банде и воровал. Был убит за воровство — отчаянной, доведенной до предела, изголодавшейся толпой, у которой такие вот мальчики вытаскивали последнее, обрекая семьи на голодную смерть. Он бы вырос и стал настоящим взрослым бандитом. Пошел бы в банду Кагула или такого, как Кагул... И стал бы грабить, воровать, может, и убивать, отправляя в сиротский приют таких детей, как маленький сын Агояна...

Таня больше не могла убежать от этих призраков, следующих за ней по пятам. Она забралась в спасительное нутро кровати, словно закрылась в броне угрызений совести и отчаяния. В самые страшные минуты тяжелых душевных переживаний она всегда так поступала.

Циля с Идой, лучшие подруги Тани, знали о том, что надо дать ей отлежаться вот так, в темноте, в тишине. Но они тоже стали ангелами, которые ее хранили на небе. На небе — не на грешной земле...

Состояние Тани пугало Оксану и Кагула. Оксана никогда еще за свою короткую жизнь не видела приступов такого отчаяния и не могла понять, что гложет Таню изнутри. А Кагул раздражался, как и все мужчины, которые не любят болеющих женщин. Что происходит с Таней, он тоже не мог понять.

Был призван Туча — самый умный советчик. Он-то и поставил на место суетящихся вокруг Тани, готовых уже бежать за врачом и даже пичкать ее лекарствами.

— Та нехай долеживается! Шо вы ей за душу шкрябаете? — махнул он на них рукой и даже прикрикнул на Кагула, который принялся возмущаться: — Шо ты борзый! У нее тонкая душевная организма, во как! Сердешная у нас Алмазная. По ребятенку тому страдает. Ну, нехай страдает. Дай ей дострадать. А то завели гембель до четыре уха — дохтора, дохтора! Это тебе до туда надо сверкать шкарпетками! Хто тебе дохтор, если ты за то не понимаешь, шо человек может страдать! То, як вы Агояна прихлопнули, кого угодно бы подкосило! А тут еще ребятенок ихний. И оглобля бы из села, шо здоровье во какое, сломалось бы! А у Алмазной душа тонкая. Она за всех понимает! Так шо дай человеку отлежаться и под ухи мне не свисти!

— А как до дурки отлежится? Шо тогда? — огрызнулся Кагул.

— Это тебе до дурки надо, оглобя молдавская, — вскинулся Туча. — Шо ты до женской души ни хрена не понимаешь! Вот сидай и учись, короста!

Так благодаря Туче Таню оставили в покое, и она могла тихонько лежать в темноте и тишине, думая, что призраки однажды уйдут, и она останется одна.

Кагул скучал. Ему не хватало Тани. И он повадился приходить и просто сидеть рядом с ней, говорить что-то. Иногда Таня отвечала, иногда — нет. Она прекрасно осознавала, что он тоже был повинен в ее состоянии, вина лежит и на нем. Но Кагул не мог понять этого.

— Мы плиту гранитную на могилу того мальчонки положили, — сказал он и тяжело вздохнул, видя, что Таня никак не отреагировала на его слова. — Может, чаю тебе сделать? Чаю попьешь? С пряниками... Я такие пряники сегодня купил. По Екатерининской проходил, а там гастрономический магазин открылся. На Екатерининской, 1. Называется вино-гастрономический магазин № 52 общества «Ларек». Во как! Ну, я и зашел. А там еще обувная артель рядом, «Единение» называется. Они еще такие башмачки на детей делают! Я зашел, хотел Наташе купить. Так у них пока токо маленькие размеры, на трехлетних позже будут. Ну, я еще туда зайду... Шо они мне, откажут?..

Таня молчала, не проявляя абсолютно никакого интереса, не шевелясь, не меняя позы. Ее безумно раздражало присутствие Кагула и его болтовня! Но прогнать его она не могла. А он продолжал, бубня одно и то же по второму разу, а то и по третьему:

— А потом в гастрономию зашел. Пряники купил. С розовой начинкой. Ты попробуй. Вкусно. Я Оксане дал, для Наташи. И ты тоже возьми. А потом в подъезд зашел... А там знаешь, какая табличка? Общество «Долой неграмотность»! И машинки писательские стучат...

В комнате было тихо, и когда Кагул замолкал, было слышно громкое дыхание Тани, которое она все не могла успокоить, а потому никак не напоминала спящую.

— Ну, я дальше по Екатерининской пошел... — продолжал Кагул, — и подумал, вот... Что надо бы нам наведаться еще на эту улицу! Очень есть интересные места. Там, в доме № 3 по улице Екатерининской, я, знаешь, что нашел? Одесское торгово-учетное общество взаимного кредита! Это же золотое дно! Ты только представь, какие деньги там, если они кредит выдают! Та еще контора. И наличные наверняка в сейфах. Если подумать... А рядом тоже неплохо! Акционерное общество «Транспорт». А если подумать и обе этих конторы взять? По Екатерининской? Что скажешь?

— Потом... — с хрипом выдавила из себя Таня, и Кагул от неожиданности чуть не подпрыгнул, обрадовавшись, как будто она действительно заговорила с ним, а не бросила слово, чтобы отвязаться.

— Ну потом, так потом! — радостно продолжил он. — Ты умная, ты что-то придумаешь. С тобой мы что угодно можем взять!

Таня, несмотря на слабость, едва не закричала в голос. Ну как объяснить этому человеку, что больше она ничего не хочет брать?! Ничего и никогда! Все внутри у нее рвалось и кипело, пламя ада живьем пожирало ее, а он говорил про какие-то налеты...

Сквозь туман в голове Тане вдруг подумалось, что выходить из этого мира, отказываться быть его частью, а значит, на языке бандитов — предавать — это смертельно опасно. Беда будет грозить и ей, и Наташе, если Кагул вдруг поймет, что Алмазной нет и больше не будет — никогда...

Ну и пусть он ее убьет! Эта мысль, пришедшая внезапно ей в голову, принесла Тане нечто вроде облегчения. И, раскрыв глаза, она неожиданно обернулась к нему:

— Мне плохо, Кагул, — Таня в упор смотрела на его суровое, обветренное лицо. — Мне очень плохо...

— Да вижу я... — тяжело вздохнул он, — только вот не знаю, что делать. Может, доктора все-таки привести?

— Не нужен мне доктор, — не мигая, Таня смотрела на него в упор, — ты оставь меня в покое. На некоторое время. А кредитное общество сам возьми. Я не могу пока.

— Да не хочу я без тебя! — Кагул только рукой махнул. — Подожду, пока поправишься.

— Я не скоро поправлюсь, — покачала головой Таня, — у меня в душе болезнь. Это не проходит просто так. А ты людей не зли. Застоятся люди — сердиться будут. Ты сам на дело с ними пойди. Не теряй их. А я придумать тебе помогу. Все тебе придумаю... А теперь уходи...

— Ну, как скажешь... Ладно, — было видно, что Кагул задумался, и Таня очень надеялась, что он оставит ее в покое.

К вечеру ее квартира наполнилась шумом, громким голосом, и в спальню, благоухая духами и топоча модными ботинками, ворвалась Фира. Таня поняла, что ее прислал Туча.

Неожиданно Таню обрадовало появление подруги. Фира была частью прошлого, знакомого ей мира. Она была единственной подругой, которая осталась, и Тане очень нравилась ее теплая душевная простота. Несмотря на свою сложную жизнь, Фира была душевным человеком. А замужество с Соляком пошло ей на пользу, убрав из ее души желчность, злоязычие и зависть, которые всегда существуют в душе женщины, неудачливой в личной жизни. Фира расцвела. Она никогда не страдала душевными переживаниями. Ей не за чем было страдать. И Таня вдруг подумала, что это было хорошей идеей Тучи (у которого почти все идеи были хорошими) — прислать к ней Фиру.

При виде подруги Таня даже села в кровати — Оксана аж руками всплеснула, войдя за гостьей в комнату.

— А ну вставай, чего разлеглась! — затараторила с порога Фира. — Вы токо загляньте за тот фасон! Лежит зашмаленная, патлы куцые, тухес весь высох — мне бы так. Морда синяя, как у синюшки, только без бормотухи! Шо ты за себя сделала? А ну живо вставай! Шо за фасон! Развела тут...

— Больна я, Фира, — попыталась что-то сказать Таня.

— Ничем ты не больна! — перебила ее подруга. — За сейчас оглобли выпростаешь, да поешь до человека, я тут еду принесла — рибки, сыру, форшмака. Картошечку пусть твоя деревня пожарит. — Оксана закивала головой. — И поешь! А до завтра... Ты знаешь, шо будет до завтра! Мы до кина с тобой пойдем, где снимать!

— Что? — внезапно заинтересовалась Таня, уже забывшая, что кино когда-то было важной и интересной частью ее жизни. — Это как?

— А вот так! На кинофабрику! Там за сейчас кино за одесских бандитов снимают! У меня пропуск!

— Да ты что? — К Тане вдруг стала возвращаться жизнь. — Правда?

— А то! Шоб я тебе дохлый гембель делала? Тю! — всплеснула руками Фира. — Кому, как ни до тебя, кино за одесских бандитов смотреть! Поедем завтра с утречка, подберешь тут сопли, морду румянами намажешь — и глянь, опять человек, а не кура синюшняя, шо из-под ихнего колхозу большевистского вылезла! — оглянулась она на Оксану. — Ну так шо? Идешь за кинофабрику?

— Иду! — В голосе Тани вдруг послышалась жизнь, да так сильно, что она неожиданно для самой себя встала с кровати. — Раз уж кинофабрика работает...

— Ще как работает! До того работает, шо дым столбом! Такой шембель, шо тибе ша! — бодро тараторила Фира. — То за одно кино, то за другое... А ты лежишь тут, как дохлая кура до смитника... Тю! Глаза в мои не смотрели за то! Холоймес! Лучше уж кина!

— Неси свою рыбку, — вздохнула Таня, неожиданно ощутив, что душевная болезнь закончилась. А может, ее и не было никогда? — Оксана метнулась на кухню.

Фира рассказала Тане абсолютную правду. Бывшая кинофабрика превратилась в ВУФКУ — Всеукраинское фотокиноуправление. И там действительно снимали фильмы.

В 1926 году в журнале «Красная новь» в Москве была опубликована повесть одесского писателя Исаака Бабеля «Беня Крик». Она сразу произвела фурор и стала предметом широкого обсуждения. Было понятно, что в образе Бени Крика одесский писатель изобразил знаменитого Михаила Японца — любимого в Одессе Мишку Япончика, о подвигах и приключениях которого до сих пор ходили легенды.

Сюжет этой повести были настолько кинематографичным и интересным, что театральный режиссер Владимир Вильнер решил ее экранизировать.

В 1926 году на ВУФКУ в Одессе начались съемки художественной картины «Карьера Бени Крика». И это стало настоящим событием в культурной жизни Одессы, ведь о съемках фильма про одесских бандитов стало известно во всех кругах.

Это был тот редкий случай, когда культурная среда оказалась вполне солидарной с одесскими бандитами. Фильм, события в котором будут происходить в Одессе, где главными героями станут настоящие одесские бандиты, казался серьезным событием. Впервые в жизни такая щекотливая и тяжелая тема, уникальная в своей неповторимости, получила шанс попасть в кино, на широкий экран! Это был кусочек реальной жизни, который отражал события, происходящие в городе. Что же касалось реальных, настоящих бандитов, то они восприняли это на ура.

Думая о походе на кинофабрику — Таня про себя по привычке называла киностудию кинофабрикой (все никак не могла запомнить дикое новомодное название), — она вспоминала настоящие образы одесских бандитов — своих друзей и коллег.

Вот Мишка Япончик — сидит в кафе «Фанко-ни» и лакомится своими любимыми пирожными. Вот Корень — в нелепой крестьянской косоворотке навыпуск на фоне Тюремного замка. А сколько их было в ее бурной жизни — Калина, Фараон, Фонарь, Колька-Рыбак, Снегирь, Зима... Всех и не упомнишь! Эти люди стояли в ее памяти плотной стеной. Большинство из них давно ушли из жизни. Но Тане очень хотелось, чтобы кто-то рассказал о них на экране правду.

Но визит на кинофабрику ее разочаровал. Следом за Фирой, которая везде любила совать свой нос, Таня ходила по съемочным павильонам, рассматривая бутафорских, ряженых бандитов, в которых не было ничего натурального. Они были просто загримированными актерами и, судя по всему, никогда в жизни в глаза не видели настоящих бандитов. Они не умели держать оружие, не разговаривали на воровском жаргоне. Актер, играющий Беню Крика, ничем не напоминал настоящего Японца и держался глуповато-жеманно — не как бандит, а как провинциальный шансонье.

Таня поняла, что затея провалилась. Разочаровавшись полностью, она оставила Фиру и пошла гулять по прежде знакомым павильонам. Ноги сами занесли ее в административный коридор. Она остановилась за полуоткрытой дверью, откуда отчетливо были слышны гневные мужские голоса. На двери висела золоченая, яркая табличка «Главный редактор сценарного отдела Всеукраинского фотокиноуправления ВУФКУ Юрий Иванович Яновский».

Таня остановилась, услышав разговор.

— А я вам говорю, что такой сценарий никто не пропустит! Так что можете сворачивать съемки!

— Это только ваше мнение, которое основано на личной предвзятости по совершенно непонятной для меня причине... — нервно отвечал второй собеседник. Заинтересовавшись умной фразой, Таня заглянула в щелочку двери — это был режиссер Вильнер, которого она уже видела на съемочной площадке.

— Вы идеализируете одесских бандитов! — раздраженно говорил редактор сценарного отдела. — Вы создаете образ, абсолютно недопустимый в советском обществе!

— Но вы же подписали сценарий. И потом, это только ваше мнение...

— Уже не мое. Вот, почитайте! — редактор сунул в руки режиссеру бумагу. — Читайте-читайте! Мне прислали. Слова Лазаря Кагановича! «Идеализация бандитизма... романтизация воровских элементов»... Я вам говорю: фильм будет запрещен.

— Мы должны хотя бы закончить съемки...

В этот момент Таня услышала какой-то шум за спиной и обернулась. Шустрый уличный мальчишка выскользнул из двери напротив, зажав в руке два кожаных портмоне. Уличный воришка пробрался в павильоны киностудии! И воровал в административной части, под носом у начальства, умудрившись проникнуть в незапертый кабинет! Это и было реальностью, в отличие от спорного фильма. Не долго думая, Таня ринулась за ним.

Вдвоем они выбежали из киностудии и помчались по Французскому бульвару. Мальчишка бежал так, что у него пятки сверкали. Таня едва поспевала за ним.

— Остановись, дурень! Надо поговорить! — кричала она на ходу.

Наконец они забежали в какой-то тупик, заканчивавшийся глухой каменной стеной. Мальчишка начал отступать и прислонился к стене, с ненавистью глядя на Таню.

— Я тебе не враг... — она с трудом переводила дух, — подожди... я ищу...

Тут он грязно выругался и показал ей неприличный жест. В этот же самый момент со стен, со всех сторон, как горох, посыпались малолетние бандиты. Они спрыгивали вниз, вылезали из подвалов, возникали из ниоткуда... Это была ловушка.

Они сбили Таню с ног и повалили ее на землю. Падая, она до крови ободрала оба колена. И тут же почувствовала, как у нее вырывают сумку, сдирают с нее жакет, срывают с шеи серебряную цепочку... Улюлюкая, ватага унеслась прочь. Последним убегал мальчишка, за которым она гналась. На ходу он плюнул в ее сторону. В его глазах была животная ненависть и злость...

ГЛАВА 11

Беспризорники под котлами. Зверь. Разговор с Таргисовым



От котлов шел пар. Днем они нагревались на солнце, к вечеру их начинали подогревать на небольшом огне, и строительный раствор получался прочный. А на рассвете, когда сизая дымка, пришедшая с моря, покрывала дома, как вуаль, окутанные паром котлы становились похожими на невероятную бутафорскую декорацию из страшной сказки, конец которой никто не мог угадать.

Стройка шла повсюду, и не только в районе Привоза. Слишком много мест в городе были разрушены после страшных уличных боев. Их было не сосчитать — летели снаряды, взрывались бомбы, оставляя после себя кровь и выжженный пепел.

И некоторые дома стояли в руинах не один год, чернея выбитыми проемами окон, стекла в которых заменила паутина и обрывки старых, истонченных временем газет.

Правду сказать, некоторые дома пытались восстанавливать, чтобы расселить жителей из трущоб Молдаванки и Слободки — поскольку скученность населения в этих беднейших районах города давно превзошла всякий предел. А потому потихоньку Одесса начала строиться, восстанавливаться после руин. Тут и там появлялись многочисленные строительные артели, организованные в помощь государству частниками-нэпманами. Они брали заказы на строительные подряды у государства. И новая власть с удовольствием их нанимала, ведь при этом убивала двух зайцев: обеспечивала новые рабочие места, да и стройка двигалась быстрей.

Но больше всего строительство разрослось в районе Привоза. Рынок расширялся, возводились новые корпуса, строились торговые и строительные павильоны. Часть свалки за Привозом — одного из самых грязных мест в городе — расчистили и также отдали под строительство.

Стройка не прекращалась ни днем, ни ночью. Работали там в основном селяне из окрестных деревень — в поиске заработка и лучшей жизни они поднимались с насиженных мест, поскольку просто боялись умереть с голоду — без работы, без земли, в колхозах, еле-еле сводящих концы с концами...

В огромных котлах варился асфальт, рядом возились со строительным раствором. И еще с чем-то очень важным для строительства — Таня не разбиралась в таких тонкостях. Но твердо знала одно: именно там, в местах стройки за Привозом, собиралось огромное количество беспризорников. По ночам они прятались и грелись под огромными котлами, ведь апрельские ночи все еще были холодными. Рабочие их не гоняли, наоборот, подкармливали кто чем может, ведь и сами жили впроголодь, а беда — она такая: всегда приходит одна на всех.

Таня быстро шла мимо главного входа Привоза, закрытого в этот рассветный час. Еще было слишком рано, и она надеялась захватить кого-то врасплох. После неудачи в переулке возле кинофабрики Таня не сдалась, не опустила руки. Теперь ее решимость была еще сильнее, чем прежде. Во что бы то ни стало она хотела найти брата мальчика, которого толпа забила насмерть, вытащить его с улицы и спасти.

Она и сама не понимала, зачем ей это нужно. Если бы ее кто-то спросил — ни за что не смогла бы объяснить. Но Таня твердо знала одно: если этого не сделает, никогда не сможет спать спокойно. Может, хоть это как-то поможет искупить ее огромные грехи.

А между тем найти маленького беспризорника на улице и забрать его оттуда было почти непосильной задачей. В Одессе было слишком много заброшенных домов, щелей, катакомб, в которых прятались уличные дети, спасаясь от своей ужасной жизни, от злых, жестоких людей. По всему городу таких укромных мест было тысячи. Не меньше было и самих беспризорников. Их количество пополнялось с каждым днем со страшной скоростью, и никто не мог определить это точное число.

Забрать всех беспризорников с улицы тоже было непосильной задачей. Как только ребенок попадал в стаю таких же, характер его страшно менялся. Он становился злым, жестоким, отчаянным, дерзким, и никакие правила ему были не указ... А вместе с тем в нем появлялось подхалимство и притворство. Чтобы выжить, ребенок учился лживости — ему надо было избежать побоев и оскорблений тех, кто в стае всегда оказывался сильней.

Постепенно такие дети превращались в злобных и опасных зверьков. Воруя, чтобы выжить, они делали ложь основной чертой своего характера, огораживаясь как броней от любых проявлений человеческого сострадания и доброты. Жизнь учила их никому не верить. Их действительность проходила под лозунгом «враги повсюду», и везде, при любых обстоятельствах, они воспринимали взрослых как врагов.

Они не шли на контакт, не поддавались на уговоры. Если и вступали в беседу со взрослыми, то всегда преследовали свою собственную цель. И слова, которые они произносили в процессе этого разговора, всегда были ложью. Они лгали всегда и во всем, были готовы на любую подлость, потому что сформированный улицей характер только так мог выжить в условиях более жестоких, чем смерть.

Несмотря на свою богатую криминальную биографию, Таня никогда не сталкивалась с уличными бандами беспризорников. Они находились в другой иерархии криминального мира. Но после встречи в переулке за кинофабрикой она стала понимать, что это невероятно опасная среда, о которую можно запросто расшибить себе лоб как о каменную стену.

Зачем же она шла туда? Она сама себе не могла этого объяснить. И ни за что на свете не сформулировала бы четко свои мысли. Просто ноги сами несли ее к стройке за Привозом, где, как она знала, находилось большое количество беспризорников. Она их там видела не раз.

Было очень холодно. Зябко кутаясь в потертую меховую горжетку, Таня упрямо шла туда, где виднелись котлы.

В этот час работы на стройке не велись. Утомленные за день, работающие до поздней ночи строители отдыхали перед ранним подъемом, и вокруг стояла непривычная тишина.

Обогнув несколько подвод, груженных тесаным камнем — распряженные лошади были привязаны в сторонке, — Таня обошла какую-то рытвину, огражденную строительными балками, и подошла к ближайшему котлу. Она хотела подойти с внутренней стороны, потому как увидела, что там спят несколько детей. Надеялась, что, если она их разбудит и захватит врасплох, спросонок они заговорят более открыто.

Но едва она зашла на территорию, раздался резкий, пронзительный свист. В воздухе мелькнули грязные босые ноги, а прямо в плечо Тани угодил камень, ударив ее с такой мощностью, что она поморщилась от боли.

— Стоять, чмара! — Хриплый голос, стараясь по-взрослому растягивать слова, зазвучал откуда-то сбоку, и Таня сразу остановилась.

Беспризорники прятались так хитро, что она пока только догадывалась, что они там есть, а на самом деле не видела ничего, кроме каких-то смутных очертаний за котлом и камнями, сваленными поблизости в кучу. Было по всему похоже, что там еще теплилась еле заметная жизнь.

— Докуда шкандыбаешь? — Голос изо всех сил старался быть серьезным, но срывался, а сбоку начиналась какая-то возня — суета, писк. Таня отчетливо это уловила.

— Поговорить надо, — спокойно ответила она, не двигаясь с места. — Кто у вас главный?

— Сумку положь, вот и поговорим! — хмыкнул голос.

В тот же самый момент прямо в поясницу Тани уткнулось что-то твердое. Похолодев, она вдруг сообразила, что это дуло самого настоящего нагана. В голове забилась отчаянная мысль, что в этот раз она зашла слишком далеко.

Таня захотела обернуться и посмотреть, кто ей угрожает, но едва она сделала движение, как наган еще сильнее уперся в спину, а голос прохрипел:

— Не рыпайся! Бо глазелки в хребте понаделаем... Косточки не соберешь! И больно будет. Это тебе не морду нэпманскую краской шмалить, чмара!

— Я не нэпманша, — почему-то оправдываясь, сказала Таня, — я из банды Кагула.

— А нам до форточки, кто такой твой Кагул! — вдруг вклинился звонкий девичий голос, и в этот раз раздался откровенный смех.

— Сумку положь... — В первом голосе появились угрожающие ноты.

— Ладно, — Таня бросила сумку на землю. Туда она предусмотрительно положила немного денег, сообразив, что ей же будет хуже, если ничего не найдут — она разбиралась в повадках этого страшного мира. — Я человека одного ищу. Из ваших он, — произнесла мирно.

— Мы своих не сдаем. Вали-ка отсюда, подобру-поздорову! — ответили ей.

— А если по-хорошему поговорить? — Таня упорно стояла на своем. — Привыкли собачиться, а какой от меня вред? — Она пыталась говорить мягко, тихо.

— Вот что, чмара, по-хорошему не получится, — усмехнулся первый голос.

— А по-плохому как будет? — взвизгнул нервным смехом девичий голос. — Зверя на нас призовешь? Такой шухер?

— Зверя? — Таня нахмурилась. — Что за зверь? Это кто?

— Ну вот... — разочарованно протянула невидимая девчонка. — Не знаешь ни хрена, а до туда — до поговорить...

— Завалим ее, ребяты? — В разговор вклинился новый голос.

— А пусть до катится отовсюду, как... — первый грязно выругался. — Слышь, ты, чмара! Ноги в руки — да вали!

— И Кагалу своему привет! — засмеялась девчонка. — Кагалом каким-то она нас пугает! Во фифа скочевряженная...

Дальнейший разговор был бессмысленным. Таня обернулась и, под свист и улюлюканье всей банды, которая, высыпав из-за котла, издевательски галдела ей вслед, быстро пошла прочь. Пройдя несколько метров, чуть обернулась через плечо и разглядела руки, метнувшиеся к ее сумке. Много, очень много рук, мелькнувших в воздухе, растаявших в первых лучах рассвета, как сизый дым...

Решительно поднявшись еще на несколько ступенек, которые разделяли коридоры, и отдышавшись, Таня постучала в нужную ей дверь. И только потом сообразила, что стук вышел слишком настойчивым и громким и уж точно наверняка неприличным. Однако дверь распахнулась сразу, и на красивом лице Вилена Таргисова расплылась восторженная улыбка.

— Вы? Какой приятный сюрприз! Вы даже не представляете, как я рад вас видеть! — Голос его звучал радостно, и Таня подумала, что так умело вряд ли можно притворяться.

— Вы извините, что я без предупреждения, вот так... — Она боком протиснулась в кабинет, демонстрируя совершенно не свойственную ей наглость, — но мне надо с вами поговорить... Очень! Я вас не отвлекаю?

— Нет, конечно! Ради вас готов отложить все дела. Вы не поверите, но я о вас думал. Мне рассказали вашу историю. Как это печально — потерять мужа.

— Да, очень печально, — Таня потупила глаза.

— А знаете что? — оживился Таргисов. — Тут за углом есть неплохая чайная! В ней вкусные беляши подают. Почти как в моем родном Баку. Давайте попьем чай, там и поговорим!

— С удовольствием! — Тане только это и было нужно. Она живо поддержала разговор: — Вы родились в Баку?

— Да, и провел там детство, — ответил Тарги-сов. — А потом судьба помотала меня по миру. Все время переезжал с родителями. Где я только ни побывал! — Он запер кабинет и, подхватив Таню под локоть, уверенно повел к выходу. Ей вдруг подумалось, что со стороны они напоминают влюбленную парочку. Но это не было ей неприятно — совсем наоборот.

Располагавшаяся в подвале чайная оказалась уютной и тихой. Скатерти в красную и белую клетку навеяли на Таню ностальгические воспоминания — ей вспомнился кабачок на Садовой, по наследству полученный от Корня, в котором было так же уютно, как и здесь. Людей внутри было не много. Очевидно, не все знали это место. А может, просто боялись страшного соседства — расположенного совсем рядом городского управления НКВД.

Им подали горячий чай в запотевших стаканах в элегантных серебряных подстаканниках и пышные, сочные беляши, от которых еще шел пар. Они распространяли восхитительный запах мяса и специй, и Таня подумала, что уже давно не ела ничего подобного. Эти беляши были бесподобны! Они просто таяли во рту, даря полузабытое ощущение восторга — совсем как в детстве.

— Вот видите! — улыбнулся Таргисов, не сводя глаз с восторженного лица Тани. — Я же говорил... Очень вкусно! Я недавно открыл это место. С тех пор и хожу сюда обедать, когда выдается свободная минутка. А бывает это не всегда.

— Как вам на новой работе? — спросила Таня.

— Тяжело. Привыкнуть пока не могу, — честно ответил Таргисов, вмиг став серьезным, — многое меня удивляет... И город, и люди... Да и работы непочатый край.

— Понимаю, — кивнула Таня. Но, как выяснилось, Таргисов пока говорил не о беспризорниках.

— Хорошо, что вы меня застали. Я только этим утром из села вернулся, — заговорил он. — Был в таком селе — Кустари. Слыхали?

— Нет, — пожала плечами Таня.

— И я не слыхал — до вчерашнего дня. А там забастовка была. Голодные бунты. Пришлось усмирять, — тяжело вздохнул Таргисов... — Знаете, вы мне кажетесь человеком, с которым можно говорить откровенно. Я разбираюсь в людях. Вы хороший человек. А мне очень нужно с кем-то поговорить. Хорошо, что это вы. Спасибо вам за это! Так вот — в начале недели в газете «Одесские новости» сообщалось, что за последнюю пятидневку по всей территории СССР заготовлено 55,5 тонн хлеба. За предыдущую пятидневку — 46 тонн. А в селе Кустари бывшей Херсонской губернии в образовавшейся сельхозартели повысили пай. Они яростно защищались, но в конце концов пришлось выполнить постановление. Начались бунты. Работяги разгромили хлебную лавку, забрали хлеб. Пришлось для острастки задержать некоторых, потом — выпускать. По секрету мне сказали, что сельхозартель должна выплатить 90 тысяч рублей государству. А где деньги взять? Вот и решили надавить на работников! Двойное дно! С одной стороны — бодро рапортует о пятидневке, а с другой — живым, работающим людям хлеба не хватает! — Таргисов увлекся и говорил уже как бы сам с собой.

Таня слушала очень внимательно. Не особенно разбираясь в политике, она чувствовала, что в стране происходит что-то не то. И вот теперь, слушая Таргисова, начинала понимать абсолютно новые вещи. К тому же он упомянул «Одесские новости» — газету Сосновского. Таня поневоле подумала о том, как, должно быть, тяжело приходится Володе, с его тонкой душой и чувствительным сердцем, публиковать заведомую ложь.

— Познакомился я с двумя девушками, — продолжал Таргисов свой рассказ, — обе сироты, у обеих родители убиты во время гражданской войны. У одной — в Херсоне, у другой — в соседнем селе

Городище. И вот обе они перебрались в Кустари, потому что работа есть. Одна получает 35 рублей в месяц, а другая, счетовод, умудрилась окончить бухгалтерские курсы и получает целых 45. И обе перебиваются с хлеба на воду! Мясо месяцами не видят. Сахар им по продпайку раз в 2—3 месяца выдают. А девушки ведь из современных, им жить хочется. А с работы уйти боятся. Одна, прежде чем устроиться в артель, была три месяца безработной, получая пособие в 50 % от бывшей зарплаты. Говорит — хуже только в тюрьме сидеть. Сочиняет, наверное... Не знаю... Не верю, что в тюрьме сидела. Обе, как узнали, что я из Одессы, так сразу стали расспрашивать, что да как. Правда ли, что все женщины в Одессе теперь курят? Сами зеленые от голода, денег ни на что не хватает, а они куревом интересуются...

— Переедут в город и начнут курить, — усмехнулась Таня, прекрасно понимая, какая судьба ждет этих девушек.

— В том-то и дело, что не хотят переезжать! Боятся! — воскликнул Таргисов. — Мне потому они и понравились, что нет в них пока этого разложения. А ведь жизнь бросила их в самую беспросветную нищету.

— Есть, — жестко сказала Таня, — есть в них разложение. Уж я-то знаю. Переедут в город и начнут вести себя черт-те как, подставляться за кусок хлеба. Вот от таких, как они, и возникло все разложение в городе. Кто нэпманские рестораны да банды уличные пополняет? Не такая ли чистая деревня? Так что они сколько угодно могут притворяться херувимами! Но такие вот, как они, и несут самое настоящее зло!

— А ведь вы правы, — неожиданно согласился Таргисов, — я ведь так им и сказал. Я просто рассказал вам эту историю, потому что для меня самого шоком было, в какие страшные времена мы живем. И как государство вот такой своей политикой уничтожает жизни людей.

— Государство... — горько усмехнулась Таня. — Легко все валить на невидимое государство! Кто и когда его видел? Оно заставляет таких вот девиц в нэпманских кабаках водку с бандитами пить? Государство — это как призрак. Все с ним носятся, а никто его не видел. А состоит оно, между прочим, из таких вот людей.

— В точку! — рассмеялся Таргисов. — Знаете, я здесь многих вещей не могу понять. Не могу понять, почему, если новая власть для народа — власть большевиков, то женщины сразу обрезали волосы и стали пить и курить наравне с мужчинами, а то и больше! Вот обе эти девицы все свое свободное время проводят в местном клубе, который на самом деле настоящий притон. Обе выступают за то, что женщина имеет право пить водку наравне с мужчиной. На водку денег у них нет, так они самогон пьют, местного разлива! Обе хотят начать курить. И обе вступили в комсомол...

— Вот вам и чистые девушки! — рассмеялась Таня, не удержавшись.

— А это я как провокацию вам сказал! — засмеялся и Таргисов. — Нравится мне с вами разговаривать. Вы меня понимаете, правда! А ведь такие клубы — это настоящий разврат. Там, где водка, — там и все остальное... у них...

— Там, где водка, — только водка! — рассмеялась Таня. — У нас так пьют, что наши попойки развратом не заканчиваются. После таких попоек уже не до разврата. Никто не в состоянии.

— Да уж... — снова рассмеялся Таргисов. — Здесь, в Одессе, я это уже наблюдал. И, кстати, у женщин. Знаете, меня безумно бесит одна черта одесситов, вернее одесситок! За ними я с самого начала стал наблюдать. Можно продолжить? Вы не обидитесь?

— Нет, мне даже интересно, — улыбнулась Таня.

— То, как одесские женщины себя подают! Вот внешность для них — все! В других городах этого нет. Это характерная черта именно одесситок — отсутствие высших интересов, шутки неуместные, внешность, фасон и — грязь, извините... На ней дорогое платье с хвостом от модной нэпманской портнихи — и недельный слой грязи под платьем, как из помойки. А этот люмпен — пролетарский шик: выпяченные красные губы, блестящая одежда в обтяжку и всегда каблуки? Губы красят с утра, когда идут вынести помойное ведро, еще даже не умывшись! Накрасит губы — и пошла мусор выносить или еще лучше — делать базар, как здесь говорят. Ни в одном городе такого не видел! — Тар-гисов не на шутку взволновался.

— Разгромили по первое число! — залилась смехом Таня, перебивая его. — А ведь и правда, наши женщины помешаны на одежде, и часто совершенно им не подходящей! Не умеют одеваться!

— Может, потому, что приехали в большинстве своем из села и думают, что каблуки — красиво, и можно еще блестяшек нацепить, — улыбнулся Таргисов. — В селе же как? Что ярко — то красиво! И потому большей частью выглядят, как проститутки. Так себя и ведут...

— Проститутки здесь всегда были, — строго ответила Таня, — портовый город.

— А ведь сейчас их больше, чем когда бы то ни было! — вздохнул Таргисов. — Знаете, я из этого села приехал в 4 часа утра. И почему-то так не захотелось мне идти к себе на квартиру! Дай, думаю, по городу пойду гулять.

— И куда вы пошли? — Тане было интересно беседовать с человеком, который не боялся высказывать такие провокационные взгляды, ее освежал этот разговор.

— В Горсад, — улыбнулся Таргисов. — Я пошел в Горсад. И знаете, что я там увидел самым первым? Проституток, вальяжно, но уже устало фланирующих по аллеям сада. Среди них даже затесался молоденький милиционер, призванный следить за порядком. Он краснел, косясь на проституток, но никого не трогал. А все скамейки были заняты спящими.

— Кто же там спал? — спросила Таня, и так зная ответ.

— Босяки бездомные. И беспризорники. Как раз там, ночью, в Горсаду, я увидел очень интересную и печальную сцену. Составив почти правильный квадрат в 3—4 аршина стороною, на траве лежала группа беспризорных. Они переплетались ногами, руками, и знаете, это было так страшно... Они лежали прямо в каком-то невозможном положении — закинув головы... Это было как-то так страшно... И так откровенно... И я понял, почему Одесса в чем-то всегда будет вызывать страх. Этой вот отчаянностью, бесшабашной свободой, наплевательским отношением ко всем законам и умением подминать эти законы под себя...

— Все это есть и у других, — запротестовала Таня, немного уязвленная его словами.

— А вот и нет! — воскликнул Таргисов. — Нет! Не в такой степени. Вы много встречали картин, способных вызвать жалость и одновременно напугать? Эта сцена была именно такой. Ведь если разобраться, кем вырастут эти дети и чем они станут заниматься дальше? А станут они совершать громкие убийства, ночные налеты, поножовщину в портах всего мира, финансовые аферы... То есть все то, что потом ляжет в сюжет блатных песен, которых с каждым годом становится все больше и больше...

— Не знала, что вы такой лирик, — зло усмехнулась Таня. — Тогда таких вот надо убирать с улиц! — сказала она через минуту, озвучив свои мысли вслух, ведь об этом и сама думала не раз. Собственно, из-за этой мысли Таня и пыталась разыскать маленького брата убитого толпой мальчика.

— Ради этого я и приехал сюда, — серьезно ответил Таргисов. — Забирать с улиц и спасать.

— Вот как раз об этом я и хотела с вами поговорить, — вздохнула Таня.

ГЛАВА 12

Школа карманников. Леонидас. Притон на Косвенной. Встреча с Володей Сосновским



— О беспризорниках? — удивился Таргисов.

— Именно, — кивнула Таня. — Я попала в одну очень неприятную ситуацию... Вчера. Собственно, я не была к ней готова, потому что не представляла себе масштабов трагедии. А когда это произошло... Словом, стая беспризорников украла у меня сумку на Привозе. Они налетели буквально из ниоткуда! И я поняла, что хочу помогать вам.

— Пропало что-то ценное? — Таргисов словно не слышал ее последней фразы.

— Нет, ничего особенного... Мелкие деньги какие-то. Овощи, которые успела купить. Ерунда всякая, — махнула рукой Таня.

— О сумке забудьте, — сказал Таргисов, — вы не вернете ее никогда.

— Да бог с ней, с сумкой! Я хотела бы помогать вам.

— Чем?

— Ну... — Этот простой вопрос застал Таню врасплох, — узнавать места скопления беспризорников, ходить туда... Разговаривать с ними. Ведь можно с ними говорить? Они же дети!

— Забудьте! — Таргисов махнул рукой. — Какие дети? Бог с вами! Детского там давным-давно ничего нет. Волки добрее, чем они! Но за предложение помощи я вам благодарен. Я буду очень рад, если мы с вами будем общаться. Можно отвозить их в приют. Я буду благодарен за любую помощь. У нас не хватает людей. Только вот соваться в места их скоплений вам нельзя.

— Почему это? — удивилась Таня.

— Убьют, — коротко ответил Таргисов. — Просто разорвут на куски, а потом выплюнут. Слишком опасно.

— Как же с ними разговаривать? — опешила она.

— Не знаю. И никто не знает, — пожал плечами Таргисов.

— Что же делать? — Таня не сдавалась. Не хотела сдаваться.

— Бороться. Забирать с улиц. Отправлять в приют. Делать так, чтобы они не попадали в уличные банды. — Он говорил отрывисто, и было похоже, что он читает подписи под плакатами. Во всяком случае Тане так это показалось.

— В какие уличные банды? — насторожилась вдруг она.

— Вы не знаете? Я вам расскажу. — В этот момент к их столику подошла официантка, принесла вторую порцию крепкого, душистого чая. Помешивая ложечкой в стакане, Таргисов надолго замолчал, задумчиво смотря в окно.

— Я могла бы помочь вам забирать детей из таких уличных банд, — Таня решилась прервать его молчание. — Находить места скопления уличных детей, ну, беспризорников, и сообщать вам.

— Это непросто, — Таргисов покачал головой, — теперь особенно не просто. Еще месяца два назад, когда меня здесь не было, все было совершенно по-другому. И мы с вами действительно могли бы все это делать. Но только не теперь.

— А что изменилось? — нахмурилась Таня.

— Школа карманников, — ответил он.

— Что?! — переспросила она.

— Это нововведение одесского криминального мира. Спорю, что вы и не слышали о таком, — начал Таргисов свой рассказ. Таня слушала его очень внимательно, по ряду причин буквально распахнув глаза.

— Несколько знаменитых одесских воров решили создать свою школу, чтобы обучать беспризорников и сирот воровскому ремеслу. Не просто профессии вора, а криминальному искусству. Донести до молодого поколения, так сказать, что воровское дело легкое, озорное, задорное и способно только украсить жизнь. На последнем воровском сходе, а проходил он где-то в одесских катакомбах, сходы, если вы не знаете, всегда проводятся в таких местах, было решено дать добро на создание такой школы на Молдаванке. И воры начали действовать.

Таня слушала, не выдавая себя ни вздохом.

— Детей, предназначенных для обучения в школе, — продолжал Таргисов, — взрослые воры брали на дело с собой и наглядно подтверждали свои слова на практике. Вытаскивали из кармана случайного прохожего кошелек или портсигар, забирали сигареты или деньги, а потом так же незаметно возвращали украденное на место. Такой трюк мгновенно действовал на податливую психику мальчиков, и те с удовольствием поступали в воровскую школу и становились ее учениками...

С приходом советской власти весь криминальный мир полностью поменялся. Дети рабочих предместий, у которых родители были все время заняты на работе, были предоставлены сами себе. А в перенаселенных окраинных кварталах Одессы, особенно в таких районах, как Слободка или Молдаванка, всегда правили уголовники. Бандиты становились кумирами детей, которые росли без родительского присмотра... — Таргисов вдруг замолчал.

— Так всегда было, — пожала плечами Таня, нарушив его молчание. — Я сама выросла на Молдаванке и знаю, что с детства дорога у городской бедноты была только одна — в криминальный мир. А куда еще? Но никаких воровских школ я не помню.

— Они появились сейчас, когда уличных детей стало... ну, скажем, с переизбытком... — пояснил Таргисов. — Старые воры сообразили, что такой ценный ресурс, как беспризорники, пропадает зря, и решили их использовать.

— Старые воры... это кто? — уточнила Таня.

— Есть такой заправила в криминалитете Одессы. Спорю, вы о нем никогда и не слышали... Некий Туча, — ответил Таргисов.

— Туча?.. — переспросила она.

— Да, это его кличка. Как зовут — пока не знаю. Этот Туча главный — если не даст добро, ничего и не будет. А он дал. И все остальные воры тоже проголосовали...

— Ну да.. И этот еще... как его... все его боятся вроде... — Таня делала вид, что вспоминает. — Ка-гул. Так, кажется... Правильно, да?

— Кагул, все верно. Он, конечно, и другие тоже... — вздохнул Таргисов.

— Итак, воры проголосовали за школу карманников, — мрачно повторила Таня. — Что же дальше произошло?

— Самых дерзких, смышленых и ловких детей уличные короли постепенно отделяли от остальных и начинали учить ремеслу, используя их воровской талант для пополнения собственного бюджета, — терпеливо пояснил Вилен. — Сюда, в Одессу, понаехали аферисты и проходимцы со всей бывшей Российской империи. Кого только не вынесло к морю! Вот все они и стали сбиваться в банды, пополняя воровской мир города. Кстати, знаете, что сейчас распевают на рынках?

— Нет. А что? — Таня совсем пала духом, слушая со стороны все эти подробности о мире, в котором жила, но редко когда задумывалась о его изнанке.

— «Пролетарии всех стран, берегите ваш карман!» — пропел, улыбаясь, Таргисов, но Таня не улыбнулась в ответ.

— Воров-карманников в Одессе всегда было много, — ответила через время она. — Я слышала, что хороший карманник, щипач, — это элита воровского мира.

— Так и есть, — подтвердил Таргисов, перестав улыбаться. — Хороший щипач в банде на вес золота. Для того, чтобы усовершенствовать свое искусство, ему нужны годы. И вот эти самые ценные кадры своей страшной профессии принялись учить уличных детей, превращая их в карманных виртуозов... Вопреки старым законам криминального мира, в которых раньше никогда не использовали детей.

— Я знаю... в смысле... что-то я слышала о воровском мире, — запнулась Таня. — В нем всегда были ширмачи-шпана, ширмачи-урки и гастролеры, мар-вихеры. И которые в налете... Как раньше...

— Налетчики и марвихеры всегда были воровской аристократией, — подтвердил Таргисов. — И вот они, так сказать, элита криминального мира, преподают сейчас в новой школе, которая функционирует вовсю!

И Таня не удержалась, хмыкнула, вдруг представив себе налетчика Кагула в классе, у доски, со школьной указкой и мелом, в роли серьезного учителя... Но тут же поперхнулась собственным смехом, потому что от ужаса бездны, открывшейся перед ней, у нее закружилась голова.

— Где находится эта школа? — спросила Таня. — Это хоть известно?

— Известно, — кивнул Таргисов, — на Молдаванке, по Виноградной. В частном каменном доме. В ней обучаются будущие воры-карманники и карточные шулеры.

— Даже так? — Губы Тани невольно искривила горькая усмешка.

— А как же! — широко улыбнулся Таргисов. — Шулеры — та же элита! Только обучение у них тяжелей. Вот я вам расскажу, — похоже, он по-настоящему увлекся. — Карманники обучаются на манекенах. Над каждым карманом и в каждый шов костюма манекена вшиты маленькие звонкие колокольчики. По карманам раскладываются часы, платки, бумажники, портсигары, ну и любая мелочь... Учитель на глазах у учеников опустошает все карманы манекена, не задевая колокольчиков. А его напарник, тоже вор, объясняет в этот момент детям, как добиться того, чтобы все их движения были быстры, точны, но не суетливы. После показа и объяснений каждый ученик должен проделать то же самое.

— А если колокольчики начинают звенеть? — спросила Таня.

— Не справившемуся с заданием достается жестокая порка, — ответил Таргисов. — После достаточного количества уроков ученики выпускаются на улицу — всегда в сопровождении опытного вора. Часть краденого они отдают в оплату за науку.

— Это ужасно! — Таня передернула плечами.

— Вторая часть обучения — это обучение карточных шулеров, — Таргисов как будто не слышал ее слов. — Школу карточных шулеров держит грек Леонидас, самый известный шулер Одессы. Именно он изобрел «кругляк» — ну, это такая игра.

— Когда-то давно я слышала про этого Леони-даса, — задумчиво проговорила Таня.

— Возможно, — кивнул Вилен. — Он практикует в Одессе давно, так что сейчас уже старый. Держит подпольный игорный дом на Косвенной — самое известное заведение Одессы.

— О, это я точно знаю, слышала о притоне на Косвенной, — кивнула Таня.

— Это детище Леонидаса, — подтвердил Тарги-сов. — Он платит большевикам, чтобы они оставили его в покое, так же, как раньше платил царским жандармам. И вы не поверите, но и сейчас этот прием работает! Как же мы мечтаем покончить с этой гидрой, с грязными криминальными взятками! — хлопнул он себя по колену.

— Как же! — фыркнула Таня, не удержавшись.

— Да, вы правы, — улыбнулся Таргисов. — Однако надежда умирает последней. Беда в том, что в дом Леонидаса ходит играть большевистское начальство, их любовницы, их жены... Поэтому его и держат. Выигрыши там бывают просто фантастические — так же, как и проигрыши. Итак, школа Леонидаса... Он преподает на Виноградной. В одном помещении с карманниками. Чтобы вы знали, будущие шулеры вымачивают руки в специальном солевом растворе и натирают пальцы кусочками натурального меха!

— Это зачем? — изобразила неведение Таня.

— Чтобы придать коже чувствительность, чтобы можно было различить наколки на картах, не открывая их, — ответил поучающе Таргисов. Ему нравилось чувствовать превосходство над Таней. — Это высшая степень мастерства! У настоящего шулера должны быть длинные и чувствительные пальцы. Это его хлеб. Иначе никак не выживет. Ведь играть он будет тоже не с любителями. Это жестокий мир. Выпускники школы Леонидаса обязаны пожизненно вносить в школьную кассу 15 процентов от каждого своего выигрыша. Самыми популярными азартными играми, для которых готовят шулеров, являются «железка», «баккара» и «макао», основанные на похожих принципах сдачи карт. Это открывает перед выпускниками Леонидаса неограниченные возможности. Карты — такая зараза, которая будет существовать при любой власти. А раз так, то школа Леонидаса всегда будет процветать, — закончил он с видом пророка.

— Значит, вот куда уходят дети с улицы, — задумчиво произнесла Таня.

— Да, — кивнул Вилен. — Их отлавливают для криминального мира. За беспризорниками наблюдают и как только видят, что кто-то начинает воровать более удачно, его сразу берут в тырьщи-ки — он в толпе отвлекает внимание того, в чей карман лезет вор. Тырьщик всегда работает с напарником. Пока он отвлекает внимание, вор обрабатывает жертву. Тырьщик также помогает вору уйти — создает пробку, суету, а если вор спалится, то и мешает погоне. Если работа проходит удачно, тырьщик переводится в более высокую категорию и поступает в школу.

— А кто решает, кого учить, а кого нет? — прямо спросила Таня.

— Леонидас. Он главный для всех в воровской школе, — объяснил Таргисов.

— Леонидас... Вы говорили, что он уже старик, наверное, — задумчиво произнесла Таня. — Как же ему дали такую возможность — открыть эту школу?

— Он полон сил, да и идея школы оказалась очень удачной, — усмехнулся Таргисов. — Неужели вы, живя в Одессе, до сих пор не поняли, что уголовники, представители криминального мира — это не люди!

— Не люди... — машинально повторила Таня.

Расстались они у дверей чекистского управления, где Вилен долго жал ее руку и просил приходить помогать как можно чаще. Еле выдержав эту пытку своих фальшивых улыбок и лживых обещаний, Таня пообещала ему все, что он хотел услышать, и ушла.

Ноги сами понесли ее в район Приморского бульвара, к одному из самых дорогих ресторанов, который совсем недавно открылся в подвале старинного здания неподалеку от колоннады. Интуиция Таню не подвела — возле здания стоял знакомый автомобиль.

Личная охрана Тучи при виде Тани вытянулась в струнку. Все прекрасно знали место Алмазной в криминальном мире и личные дружеские взаимоотношения ее и Тучи.

Тот обедал в отдельном кабинете, и при виде Тани его лицо расплылось в сияющей улыбке. Но Туча был не один — он обедал с каким-то солидным мужчиной в мундире НКВД, в котором Таня, к огромному своему удивлению, опознала крупного большевистского комиссара. Было понятно, что Туча выходит на новый уровень, пытаясь вступить в полулегальные отношения с советской властью.

— Какие люди! Садись до сюда! Шампанского? — воскликнул Туча искренне, как-то по-детски непосредственно обрадовавшись Тане.

Она уселась на предложенное место и попросила подоспевшую официантку принести минеральной воды. А вот комиссар при появлении Тани явно почувствовал себя не в своей тарелке. Он занервничал, заерзал, тут же нервно отказался от десерта и вылетел из кабинета с такой скоростью, что Туча долго смеялся, глядя ему вслед.

— Как ты за него пятки зашмалила! — не мог успокоиться он. — Чует, шкура, шо шкарпетки дымятся аж до ушей! Забоялся... Нежный. Оно чувствительное, душа шкуры. Це не той тебе гембель, шоб за ухами засвистит!

Но Тане было не до смеха. Она подступила к Туче, буквально сжав кулаки, полыхая какой-то странной священной яростью.

— А ну говори! Школа карманников! Что это за гембель? Твоя работа? Детей на нары? А ну говори!

— Алмазная, да ты што, башкой зашкандобилась, шо мозга вытекла? — удивился Туча. — Шо за шухер, аж пятки сверкают! Да чего тебе оно? За какой такой тухес цей гембель на твою голову нахлобычился?

— Туча, не увиливай! — Таня буквально наседала на него. — Как ты мог это позволить?! Это же дети! Дети! Как ты дал разрешение? На детей?

— Алмазная, сделай мине ша и распахни уха, — спокойно сказал Туча. — Я заложу за них тот хи-пиш, который должен быть. Дети — а шо такое дети? Дети не кушают? Дети в приютах не мрут, как за мухи? Так твои дети — они шо? Они за мозгу учатся, до людей в ту жизнь фасон делать! Людями будут. Голодать не будут. Оно за того за везде дело веселое — кусок хлеба за сытое горло! При любых властях! Лучше за той приют! Так шо я забираю их за ту улицу! И не надо хлопать спасибом!

— Ты слышишь, что говоришь? Ты себя слышишь? — не унималась Таня. — Делать из детей воров — по-твоему, хорошо? Какое такое веселое дело — сидеть в тюрьме?

— А шо, им лучше до ящика в земле лежать? — прищурился Туча. — За той приют с пустыми животами подохнуть? До того оно лучше — за Привоз торбы воровать? Ты кого на днях захоронила, шо как мертвая без припарок валялася? Шо, мозг за гембель зашел? Ты, Алмазная, зубами на меня не скворчи! А лучше мозг за холку замотай, та по-людскому подумай. Шо лучше — кусок хлеба на кажный день или за ящик в земле лежать?

— Ты не понимаешь! — Таня чувствовала, что к ней подступает отчаяние. — Нельзя учить детей воровать!

— Я их спасаю! — с пафосом сказал Туча. — А Леонидас при том пол-общака один делает! И детям дело, и людям подспорье! Так шо утихни, Алмазная. И зубки-то спрячь! Зубки до тебя ой как понадобятся.

— И Кагул за это на сходе слово сказал? — в лоб спросила Таня.

— Сказал, — прямо ответил Туча. — И Кагул до Леонидаса гулять не будет. И ты до него не ходи.

Нужно было знать Таню, чтобы дать ей такой совет — совет, который она могла выполнить только одним способом. С точностью до наоборот...

Хрустальные люстры рассеивали мягкий, но достаточно яркий свет. Изнутри гостиная игорного дома Леонидаса на Косвенной чем-то напоминала богатые купеческие дома и была убрана с роскошью — не советской роскошью.

В платье из алого панбархата с хвостом и в белой соболиной накидке Таня была похожа на жену или любовницу крупного советского комиссара или нэпмана, которой деньги жгли карман. С тех минут, как трое охранников-мордоворотов, пересчитав полученные за вход деньги, пропустили ее внутрь, она поняла, что взяла верную тональность. Вход в игорное заведение был платным. И сумма являлась совсем не маленькой — даже для заурядного нэпмана. Но Тане так хотелось посмотреть на пресловутого Леонидаса, что на деньги ей было плевать.

Приходящие гости не сразу допускались к игорным столам — сначала их собирали в этой роскошно убранной гостиной, где девушки-официантки в слишком откровенных нарядах предлагали гостям шампанское.

Таня взяла бокал и вальяжно опустилась на кожаный диван у стены, обитой настоящей позолоченной парчой. Она принялась рассматривать публику, изображая богатую скучающую бездельницу.

Людей было немного — мужчины с лицами кокаинистов, девицы с лицами кокоток, две казенные фигуры НКВДистов в штатском. И никакого Лео-нидаса.

Правило было таким: в соседние комнаты гости запускались, как только освобождалось место за столами. При входе, оплачивая билет, гости выбирали игру. Таня выбрала баккара. Когда-то давно Гека показал ей несколько простейших приемов этой карточной игры, и они отложились в ее памяти. Теперь пришло время применить их на практике.

— Баккара, мадам! — повинуясь голосу крупье, Таня прошла в небольшую комнату, где, покрытые зеленым сукном, стояли несколько столов под лампами.

Крупье подвел Таню к столу в центре, место за которым было свободно. Когда она подошла, один из мужчин, стоящих за столом, поднял голову. И Таня потеряла дар речи. Прямо на нее смотрел Володя Сосновский.

ГЛАВА 13

Шторм. Труп в пещере. Пале-Рояль. Страшная находка в кустах. Подробности убийств и первые зацепки



Медуз выбросило на берег после шторма. Переливаясь на солнце, они почти полностью были зарыты в песок. Их мертвые, но все еще красивые тела являли собой печальное и страшное зрелище.

Никогда еще здесь не было таких медуз! Огромные, разноцветные, они напоминали существ из потустороннего, фантастического мира, и местные рыбаки говорили, что такие медузы бывают в океане. Откуда их занесло в эти края? Никто не знал. Но к рассвету, когда утихли страшные валы шторма, все побережье было усеяно телами медуз. И бесполезно было спасать их, сталкивая обратно в воду.

Медузы были мертвы. Они остались навсегда в той стихии, которая, внезапно обрушившись на землю, словно пыталась проучить людей, считающих себя сильнее ее, за гордыню и вседозволенность.

Шторм бушевал всю ночь. Начался он к вечеру с небольшого дождя и черных облаков, низко-низко нависающих над свинцовыми водами моря. Потемнев, оно превратилось в густой свинец, меняя краски как в фантастическом калейдоскопе — от свинцово-серого до вдруг мелькнувшей голубизны, от изумрудной зелени, нежной лазури — до черной, сплошной черноты, оправдывающей его название.

Опытные рыбаки поспешили вытащить лодки на берег, а оставшиеся дрейфовать у берега — укрепить как можно больше, потому что приближался шторм. Перед штормом море меняет свой цвет. Жители окрестных деревень, прожившие всю жизнь на берегу, прекрасно знали — со штормом шутки плохи.

И с приходом темноты шторм разразился! Казалось, ярость тысячи демонов обрушилась на землю. Грохот громовых раскатов, рев ветра, хлесткие струи дождя, бьющие по воде и по берегу, все это меркло, терялось по сравнению с неистовыми валами, вдруг поднявшимися из самой глубины с такой свирепостью, силой и мощью, что земля вдруг показалась крошечной песчинкой в этой необъятной мгле. Что могла сделать песчинка с тоннами воды, обрушившимися со всех сторон сразу?

Шторм рвал и метал, крушил маленькую полоску песчаного берега, сбивал желтые камни прибрежного склона, низвергал вниз землю с холмистой насыпи над камнями. Ни одна живая душа не осмелилась бы выйти в такое время на песчаный пляж, который, казалось, был уже оторван от земли и крутился в воздухе.

Зрелище было страшным и величественным одновременно. И местные жители, поплотней закрыв ставни домов, прислушивались к громовым раскатам и шуму шторма с древним благоговением, похожим на священный трепет перед алтарем могущественных и злых богов, воля которых может обрушиться в любой момент и навсегда уничтожить живые человеческие судьбы.

К рассвету, когда мощные валы превратились в бурлящую рябь, а сквозь свинцовую гряду облаков стали пробиваться первые полоски солнечного света, раздвигая в стороны укрепления из туч, первыми на берегу показались рыбаки. Они пришли оценить ночные разрушения.