Потом, уже у себя в квартире, Скарпачи показывает мне семейные фотографии. Родители, братья, сестры… Я обращаю внимание на их старомодную чопорность. На снимках нет улыбающихся лиц.

– Вы все такие суровые.

– У нас было мрачное семейство. Похоже, по мне это тоже заметно.

Потом, в постели, я снова говорю ему, что меня привлекла к нему аура печали.

– Черт, а я-то думал, что моя неземная красота. – Он вновь становится серьезным. – Я хочу рассказать тебе свой сон. Мне снилось, что мы с тобой вместе ездили на Сицилию: не в туристическое место, наподобие Таормины, а в маленький городок на холме в глубине острова; примерно из такого городка родом мои предки. Мы остановились в местной гостинице. Не сезон, пусто; мы были там единственными постояльцами. Часами бродили по лесу. Под ногами каменистая почва, а пахнет землей и тимьяном. Владелец гостиницы – охотник, он стрелял дичь, а жена ее готовила. Мы ужинали после заката в пустой столовой, запивая еду местным темным вином, а по ночам любили друг друга в свете лунных лучей, проникающих сквозь окно. Совершенная идиллия. Не знаю, почему мне это приснилось. Наверное, я влюбился в тебя, Тесс.



Утром, когда я прохожу по вестибюлю, от стойки консьержа меня окликает Кларенс.

– Тут у дома ошивается парень. Я заметил его, когда выходил. Возможно, он следит за вами, Тесс. – Кларенс описывает высокого белого мужчину в зеленой куртке с капюшоном. – Он прячет лицо.

– Джейк, бездомный с Четырнадцатой улицы, говорил что-то насчет «остерегайся человека в зеленом».

– Вот видишь. Ты посматривай. Здесь иногда крутятся странные персонажи.

— От первой сделки — никакая. Я вкладываю немного денег в талант, который, как мне кажется, у тебя есть. При случае передавай привет Банту.

Он прав, ведь неподалеку – аптека для наркоманов. Но что если за мной и вправду следит некто в зеленом?

Александрия взяла оловянный диск, и к ее глазам снова подступили слезы. Она не привыкла к доброте.



— Спасибо. Я отдам бронзу Марию.

Я заранее накручиваю себя, карабкаясь по лестнице вверх. Джерри наверняка опоздает и будет держаться в своей обычной пассивно-агрессивной манере, которую – надо не забыть! – я больше не обязана терпеть.

— Обязательно отдай, Александрия.

Однако он уже на месте: сидит у окна, выходящего на Шаттак-авеню.

— Как… Как вы узнали мое имя?

При моем приближении Джерри встает, а когда я сажусь, не подставив щеку для поцелуя, хмурится.

Плохое начало, думаю я. Мы изучаем меню, делаем заказ и молча смотрим друг на друга.

Таббик снова взял в руки золотое кольцо, над которым работал до того, как она вошла.

Я первая нарушаю молчание:

— Когда мы встречаемся, Бант только о тебе и говорит.

– Ты перестал презирать саму идею «обеда с бывшей»? Можно ведь было просто выпить кофе.

Он приподымает бровь.



– Обед удобен, потому что задает настроение. И иногда, если все идет хорошо, «обед с бывшей» может перейти в «перепихнуться с бывшей».

– А если плохо, то кто-то может швырнуть салфетку и уйти. – Я смотрю ему в глаза. – Хочу помочь тебе сориентироваться, Джерри. Мне неинтересно твое самоуничижение. Извинения приняты. Что не означает, что я забуду.

Чтобы уложиться в два часа, Александрии пришлось бежать, но бежалось ей легко и даже хотелось петь. Она сделает из этого оловянного диска красивую вещицу, Таббик продаст ее дороже, чем за серебряную монету, и попросит еще, а скоро ее работа станет приносить золотые, она скопит свою прибыль и в один прекрасный день выкупит себя, купит себе свободу. Свобода! От таких мечтаний кружилась голова.

– Спасибо за ясность, Тесс. – Он откашливается. – Я уже говорил, до какой степени мне понравился «Монолог». Весь зал затаил дыхание.

Когда охранник впустил девушку в дом Мария, она вдохнула вечерний воздух, полный аромата сада, и на мгновение замерла. Во двор вышла Карла, забрала у нее мешки и монеты, как обычно, довольно кивая при виде сэкономленного. Если женщина и заметила, что с Александрией что-то случилось, она ничего не сказала и с улыбкой понесла продукты в холодный подвал, где они не так быстро портятся.

– Спасибо. А с чего это ты первым начал аплодировать?

Наступал медлительный вечер позднего лета, когда воздух мягок и дневной свет часами наливается всеми оттенками серого, прежде чем окончательно раствориться в темноте.

– Я был под впечатлением. А еще боялся, что кто-нибудь из тех придурков начнет шикать.

Погруженная в свои мысли, Александрия не сразу увидела Гая, да и не ожидала его увидеть. Гай был занят почти так же, как его дядя, и возвращался домой очень поздно, успевая только поесть и поспать. Охранники у ворот привыкли к нему и впускали его без слов. Заметив Александрию в саду, Гай вздрогнул и на миг застыл на месте, любуясь ею.

– И пусть бы. Тоже форма признания.

– Я подумал, ты заслуживаешь большего.

Когда Гай подошел, Александрия обернулась и улыбнулась ему.

Приносят заказ, и мы склоняемся над тарелками. Джерри спрашивает, над чем я работаю сейчас. Пока я описываю ему замысел, улыбается.

— У тебя счастливое лицо, — сказал он, улыбаясь в ответ.

– Что смешного, Джерри?

— Да, я счастлива! — отозвалась она.

– Значит, я принес тебе кое-что полезное. – Он достает из пиджака конверт и передает мне через стол. – Я все-таки перевел те письма.

Гай не целовал ее с того самого раза в конюшне, еще в поместье, но сейчас понял, что настало подходящее время. Марк уже уехал; дом Мария казался пустым.

Открываю конверт. К каждому письму Евы прикреплен листок с переводом.

Он наклонил голову, и его сердце болезненно заколотилось, почти как от страха.

– Здорово, спасибо. Но ты же говорил, что у тебя нет времени?

Перед тем как их губы соприкоснулись, Гай услышал ее теплое дыхание, а потом ощутил вкус ее губ и крепко обнял ее. Объятие казалось таким естественным, словно они были созданы друг для друга.

– Для тебя это важно – в противном случае ты бы не стала просить меня о помощи. Считай это жестом доброй воли.

— Я не могу передать тебе, как часто я об этом думал, — прошептал он.

– Еще раз спасибо.

Александрия посмотрела ему в глаза и поняла, что хочет сделать ему подарок.

Наши взгляды встречаются.

— Пошли ко мне в комнату, — прошептала она и взяла его за руку.

– Вчера вечером в зрительном зале я заметил нескольких твоих друзей, Рекса и прочих. Но кое-кого я никогда прежде не видел. Пожилая женщина в неряшливом балахоне – это знаменитая доктор Мод? – Я киваю. – Я видел, что она рассматривает меня; вероятно, гадает, такое ли я чудовище, как ты ей описала? – Я смеюсь. – А еще там были два парня, одетые… ну, как бы это помягче… – Он морщит нос. – На одном была такая… шапочка.

Словно во сне, Гай последовал за ней через сад. Карла проводила их взглядом и пробормотала:

– Не будь снобом, Джерри. Это Джош, он художник.

— Давно пора!

– И второй, такой сосредоточенный, с напряженным взглядом. Ел тебя глазами.



– Это коп.

Сначала Гай волновался, что будет неуклюж или, что еще хуже, тороплив, но Александрия прохладными руками направляла его движения. Она взяла с полки бутылочку ароматизированного масла и вылила несколько ленивых капель себе на ладони. Сильный аромат масла заполнил легкие Гая. Александрия села на него верхом и стала нежно втирать масло ему в грудь, потом ниже, так что Гай ахнул от наслаждения. Потом он взял часть масла со своей кожи и потянулся к ее грудям, вспоминая тот первый раз, когда во дворе поместья увидел их мягкое покачивание. Гай осторожно прижался губами к одной груди, ко второй, чувствуя вкус ее кожи и двигая губами по намазанным маслом соскам. От этого прикосновения Александрия приоткрыла рот и закрыла глаза. Она наклонилась, чтобы поцеловать его, и ее распущенные волосы накрыли обоих.

– Даже не буду спрашивать, кто-то из них твой парень…

Когда вечер перешел в ночь, они нетерпеливо соединились, а потом — еще раз, игриво и радостно. В ее комнате не было свеч, но глаза Александрии сияли, а темно-золотые руки и ноги словно светились в темноте, когда она двигалась под ним.

– А спросил бы, я бы ответила, что это не твое дело. И да, твоя личная жизнь меня тоже не касается.

Гай проснулся до рассвета и увидел, что она смотрит ему в лицо.

Мы доедаем десерт. Джерри пристально смотрит на меня.

— Это был мой первый раз, — тихо сказал он. В душе он понимал, что лучше не спрашивать, но не спросить не мог. — А твой?

– Сначала все было просто прекрасно, да? И секс, и остальное. А потом все пошло не так.

Она улыбнулась, хотя ее улыбка была грустной.

У него на глазах слезы?

— Хотела бы я, чтобы так было! — ответила она. — Правда хотела бы.

– Так бывает, Джерри. Чувства угасли. Энтропия отношений.

— А ты… с Марком?

– Энтропия? Ну, в некотором смысле это о моей жизни, – говорит он и протягивает официанту кредитную карточку.

Александрия шире открыла глаза. Неужели он настолько наивен и не понимает, что ее оскорбил?



— О, я бы не против, — огрызнулась она, — только он не просил.

Переписка Графини Евы и Шанталь куда более эмоциональна, чем я представляла. У обеих в письмах ощущается страсть, тоска по совместному прошлому. Письма пронизаны воспоминаниями о том, как они вместе бродили по Вене, прослеживая ежедневные маршруты давно умерших людей, которые обозначены буквами Л., Ф. и Г. Зная круг интересов Шанталь, я не сомневаюсь, что это Лу, Фрейд и Гитлер.

— Извини, — покраснел Гай, — я не имел в виду…

Я достаю карту, которую нашла в путеводителе Бедекера. Расправляю ее. Те же три буквы; разноцветными чернилами помечены дома и улицы Вены. Очевидно, что это места, где когда-то жили эти трое, где они работали. Получается, Ева и Шанталь проводили свободное время, разыскивая точки их пересечения?

— А он сказал, что это было? — с напором спросила Александрия.

В письмах есть упоминания о занятиях любовью. Ева признается, что тоскует по телу Шанталь, по ее теплым объятиям.

Гай, стараясь сохранить невозмутимость, ответил:

Есть несколько упоминаний клиентов: кое-кто, как пишет Ева, до сих пор спрашивает о Шанталь.

— Да, боюсь, он этим хвастался.

«Помнишь того старого наци из Берлина, который любил скрести кухонный пол, чтобы ублажить свою еврейскую госпожу? Как мы заставили его думать, что он попал в западню Моссад? А тот парень, который наглаживал кушетку, которую я использовала на сеансах психоанализа?»

— В следующий раз, когда увижу его, дам кинжалом в глаз. Боги! — сердито воскликнула Александрия и начала одеваться.

Ева, словно желая всколыхнуть в Шанталь ностальгию, описывает Вену и смену времен года: желтые осенние листья, опадающие на дорожки парка Пратер; распускающиеся бутоны на аллеях Фольксгартена… Вспоминает удовольствие, с которым они разыгрывали знаменитую сцену из фильма «Третий человек».

Гай с серьезным видом кивнул, хотя его очень веселила мысль о Марке, который однажды вернется, ничего не подозревая.

«В кабинке колеса обозрения мы были с тобой вдвоем. Колесо поднималось, а мы вели диалог, ты в роли Холли Мартинса, я – в роли Гарри Лайма, и хихикали. И ты сказала мне, что я прекрасно изобразила Орсона Уэллса, а я – что у тебя вышел замечательный Джозеф Коттен!»

Они поспешно оделись: оба не хотели, чтобы кто-то заметил, как он выходит из ее комнаты до рассвета. Александрия вышла из крыла рабов вместе с Гаем. Они сели на скамью в саду под теплым ночным ветерком.

Она пишет о посещении знаменитых венских кладбищ: на одном они возложили лилию на могилу племянницы Гитлера Гели Раубаль, а на другом преклонили колени у могилы Густава Климта.

— Когда я смогу снова тебя увидеть? — тихо спросил Гай.

«Я очень по тебе тоскую, – пишет Ева. – Ты вернешься ко мне? Я часто мечтаю, что наступит день, и мы снова будем вместе».

Александрия отвела взгляд, и ему показалось, что она не хочет отвечать. Его сердце упало.

Письма Евы меня трогают. И то, что она писала их синими чернилами на голубой бумаге.

— Гай… Я была счастлива каждый миг этой ночи: так приятно касаться тебя, чувствовать вкус твоей кожи… Но ты женишься на дочери Рима. Разве ты не знал, что я не римлянка? Моя мать была из Карфагена. Ее забрали в рабство ребенком и сделали проституткой. Я родилась поздно, и после меня она так и не оправилась.

Иду к компьютеру и открываю ее сайт. Он на немецком, но есть и английская версия.

— Я тебя люблю, — сказал Гай.

На главной странице – цитата из Ницше: «Никакого празднества без жестокости».

Он знал, что сейчас это правда, и надеялся, что этого достаточно. Он хотел как-то показать Александрии, что ночь с ней значит для него больше, чем просто удовольствие.

Страница «О себе». Вот она, Графиня, женщина средних лет с едва уловимой пренебрежительной усмешкой. Она несколько мужеподобна: короткие стального оттенка волосы, серьезный умный взгляд.

Александрия лишь слегка покачала головой.

Раздел «Специализация». В дополнение к обычному списку я нахожу следующие интригующие пункты: «Терапия доминированием по-венски», «Исполнение фантазий по Фрейду», «Ницшеанская психодрама», «Вариации на еврейско-немецкую тему». И вот: «Пади на колени перед Графиней, покайся, прими наказание – и освободишься».

— Если любишь, позволь мне остаться в доме Мария. Я умею делать украшения и когда-нибудь сделаю столько, что смогу выкупить себя. Здесь я смогу добиться такого счастья, какого никогда не увижу, если позволю себе любить тебя. Да, я могла бы тебя любить, но ты станешь солдатом и уедешь, а мне пришлось бы смотреть на твою жену и детей и кивать им на улице. Не делай меня своей шлюхой, Гай. Я видела такую жизнь и не хочу ее. Не заставляй меня жалеть о прошлой ночи. Я не хочу жалеть о таких прекрасных часах.

Страница «Контакты». Тут я обнаруживаю адрес ее электронной почты. Пишу ей письмо, несколько раз переписываю. На случай, если Ева еще не знает о смерти Шанталь, стараюсь упомянуть об этом с осторожностью.

— Я бы мог тебя освободить, — с обидой прошептал Гай.

Все вокруг словно потеряло смысл.

Глаза Александрии сверкнули от гнева, но она быстро подавила его.

Дорогая Графиня Ева!
Надеюсь, это письмо не будет воспринято как вмешательство в ваши дела. Я актриса из США; недавно переехала в лофт, где прежде жила Шанталь Дефорж. Я почти не знала ее, но многое слышала от Рыси, с которой они вместе работали, – во время своего приезда сюда в прошлом году вы с ней встречались. Рысь сказала мне, что вы с Шанталь были близкими подругами.
Не знаю, дошли ли до вас печальные новости. В случае, если нет, мне жаль, что вы узнаете об этом от незнакомого человека. Несколько недель назад Шанталь умерла, сразу после своего спешного переезда. До сих пор неизвестно, что с ней произошло и почему.
После того как я заняла ее прежнее жилье, я много узнала про нее от Рыси и от художника Джоша Гарски, который написал ее портрет. Он живет в том же доме. Я также приобрела множество принадлежащих ей книг; в некоторых были ваши письма. Я бы хотела вернуть вам эти письма, а также узнать о Шанталь больше, если вы согласны поделиться воспоминаниями.
Возможно, такое желание покажется вам странным, ведь я почти не знала Шанталь при жизни. Однако ее биография, работа, ее интерес к некоторым вопросам – все это отражено в замечаниях на полях книг. Я поддерживаю контакт с полицейским инспектором из Окленда, который расследует обстоятельства ее смерти. Если есть что-либо, что поможет расследованию, и вы готовы этим поделиться, я буду рада передать ему эту информацию или связать вас напрямую.
Пожалуйста, дайте знать, если согласны. Если же нет – я вполне вас понимаю. Надеюсь, мы сможем поговорить по телефону или хотя бы обменяться сообщениями. И, пожалуйста, примите мои соболезнования.
Искренне ваша,
Тесс Беренсон.

С волнением отправляю письмо. Если бы на ее месте оказалась я, такое сообщение привело бы меня в замешательство. Ответит ли Графиня? Не знаю.

— Нет! О, ты мог бы переступить через мою гордость и подписать мое освобождение по римскому закону, но я бы заслужила его в твоей постели. Гай, теперь я поняла, что и так свободна в том, что действительно важно. Чтобы стать свободной по закону, я должна честно работать и выкупить себя. Тогда я буду принадлежать самой себе. Сегодня я познакомилась с человеком, который назвал себя честным и гордым. У меня тоже есть честность и гордость, Гай, и я не хочу их терять. Я тебя не забуду. Приходи ко мне в гости через двадцать лет, и я подарю тебе золотой кулон, сделанный с любовью.



— Приду.

Он наклонился и поцеловал ее в щеку, а потом поднялся и ушел из ароматного сада.

Гай бродил по улицам города, пока не заблудился и не устал настолько, что все его чувства онемели.

ГЛАВА 23

При свете взошедшей луны Марий хмуро мерил центуриона взглядом.

— У тебя был четкий приказ. Почему ты его не выполнил?

Тот, немного запинаясь, ответил:

— Консул, я предположил, что это ошибка!

Центурион побледнел. Он знал, что его теперь ждет. Солдат не посылает гонцов, чтобы ставить под вопрос приказы, а подчиняется. Но этот приказ был чистым безумством!

— Тебе было приказано рассмотреть тактику боя с римским легионом. А именно: найти способы убрать их преимущество большой подвижности за стенами города. Что здесь непонятно?

Легионер побледнел еще больше, понимая, как под мрачным взглядом Мария исчезают его пенсия и ранг.

— Я… Никто не думает, что Сулла нападет на Рим. Никто еще не нападал на город…

Марий его прервал:

– Не оборачивайся. Тот, в зеленом, – в квартале за тобой! – бросает Джейк, когда я пробегаю мимо.

— Ты разжалован в рядовые. Пришли ко мне Октавия, твоего заместителя. Он займет твое место.

Что-то внутри легионера оборвалось. Ему было больше сорока, и продвижения по службе больше не видать.

Я бегу вниз по Элис-стрит, потом неожиданно меняю маршрут и срезаю дорогу через парковку, потом по Тринадцатой, по Джексон-стрит, потом сворачиваю направо и в Чайнатаун. На Девятой улице ныряю в Мэдисон-парк. Здесь я в безопасности. Кругом люди, мамы гуляют с детишками, беседуют по-китайски старики. Я замираю под деревом, разворачиваюсь в сторону, откуда прибежала, и жду.

— Господин, если они все же придут, я бы хотел встать в первых рядах и встретить их там.

Через полминуты ожидание подходит к концу. Он несется вниз по Джексон-стрит, вертя головой во все стороны. Я испытываю большое искушение выпрыгнуть и заорать «Ю-ху!». Потом, правда, решаю, что лучше подпустить его ближе.

— Чтобы искупить свою вину? — спросил Марий.

Сбив дыхание, он тормозит и сгибается, опустив руки. Я несусь навстречу, направив камеру телефона прямо ему в лицо.

Тот слабо кивнул.

– Эй! Ты зачем за мной следишь?

— Позволяю. Твое лицо они увидят первым. А они придут, и не как овцы, а как волки.

– А? – Он пытается изобразить растерянность.

Марий проводил взглядом поникшего солдата и покачал головой. Многие с трудом могли поверить, что Сулла выступит против их возлюбленного города; Марий же ни секунды в этом не сомневался. Из ежедневных донесений он знал, что Сулла сломал хребет армиям бунтовщика Митридата и сжег дотла добрую половину Греции. Не прошло и года, как он возвращается в Рим героем. Люди простят ему все. При таком положении дел он не станет оставлять легион в поле или в соседнем городе, не проберется со своими дружками в сенат тайком. На это Марий и рассчитывал. При всей своей ненависти он понимал, что Сулла — талантливый полководец, и не сомневался, что тот одержит победу и вернется.

– Сними капюшон и покажи лицо, – требую я, не отводя объектив камеры. Внимательно присматриваюсь. Вот так сюрприз! – О, да я тебя знаю! Ты же этот, как его… Дик?

— Теперь город мой, — хрипло пробормотал он, оглядываясь вокруг себя и видя солдат, которые сооружали защитные валы над тяжелыми воротами.

– Майк, – поправляет он.

– Ну да, Майк из «Головокружения». – Сердито его рассматриваю. – Следил за мной? Я этого не люблю.

Куда это подевался его племянник? Марий рассеянно подумал, что в последние недели редко видит Гая. Он устало потер переносицу. Марий понимал, что слишком себя изматывает. Он недосыпал уже год: организовывал линии поставки, вооружал людей и планировал защиту под осадой. Рим снова стал городом-крепостью, в его защите не осталось слабины. Марий был уверен, что город выстоит и войско Суллы разобьется о стены.

– Прости… пожалуйста, прости, – бормочет он, пытаясь отвернуться от камеры.

Он очень тщательно подбирал центурионов, поэтому сегодняшняя потеря одного из них его раздражала. Все центурионы получили свое назначение за гибкий ум, умение отвечать на новые ситуации и готовность к такому моменту, как сейчас, когда величайший город мира собирался встать лицом к лицу со своими собственными детьми — и уничтожить их.

Погоди, дружок, сейчас ты у меня получишь.



– Как ты меня нашел?

Гай был пьян. Он стоял на краю балкона с полным кубком вина, пытаясь свести глаза в одну точку. Под ним в саду журчал фонтан, и ему захотелось пойти и погрузить голову в воду. Ночь не была холодной.

Он опускает глаза и признается:

Гай вошел обратно в дом, и его снова оглушила смесь музыки, смеха и пьяных криков. Было уже после полуночи, и трезвых не осталось. На стенах мигали масляные лампы, заливая уютным светом молодых прожигателей жизни. Рабы уже много часов подряд наполняли выпитые кубки.

– Нанял частного детектива.

За Гая зацепилась проходившая мимо женщина. Она с хихиканьем закинула ему руку на плечо, и он пролил красное вино на кремово-мраморный пол. Женщина положила свободную руку Гая себе на обнаженную грудь и прижалась губами к его губам.

– До тебя так и не дошло, что та история была просто оплаченной ролью?

Когда он оторвался от нее, чтобы перевести дух, женщина забрала его кубок и осушила одним глотком. Бросив кубок за плечо, она засунула руку в складки его тоги и стала умело ласкать его. Гай снова поцеловал ее и попятился под весом пьяного тела, пока его спина не прижалась к прохладной колонне рядом с балконом.

– Я просто подумал… если бы ты узнала меня получше, то, возможно…

Гости ничего не замечали. Многие уже разделись, бассейн посредине зала кишел скользкими телами. Хозяин приказал привести девушек-рабынь, и пьянство сочеталось с развратом так долго, что все уже были согласны на все.

– Согласилась бы на встречу? Нет, Майк! Рекс же все тебе рассказал.

Гай застонал, когда незнакомка открыла рот и взяла его губами, и сделал знак проходящему рабу принести еще вина. Он пролил несколько капель на свою обнаженную грудь и смотрел, как струйки стекают ко рту женщины, а потом рассеянно втер вино пальцами в ее мягкие губы.

– Я знаю… знаю… Я просто не мог выбросить тебя из головы.

– Хорошо, будем считать это подтверждением моих актерских способностей. Однако, по правде говоря, я слегка злюсь. Ты нанимаешь частного детектива, узнаешь имя и адрес, а потом меня преследуешь. Я думала, компьютерному гению есть чем заняться.

От паров, поднимающихся из бассейна, и горящих ламп воздух был жарким и влажным. Гай допил вино и выбросил кубок в темноту с балкона, не услышав, как он упал в сад. Пятая вечеринка за две недели — он хотел было отказаться, но встречи у Дирация славились особой свободой нравов. Гай устал до предела и понимал, что надолго его не хватит. Его ум как будто отстранился и наблюдал за извивающимися грудами тел со стороны. Да, Дираций был прав, когда сказал, что это лучшее средство забыться. И все-таки даже спустя столько месяцев каждый миг, проведенный с Александрией, все так же ярко стоял у него перед глазами. Ушло только чувство удивления и радости.

– Прошу тебя… Я не хотел…

Гай закрыл глаза, надеясь, что ноги выдержат его до конца.

– Не ври, хотел. Давай так: если я увижу тебя еще раз, будешь иметь дело с настоящим полицейским детективом. Поверь, тебе не понравится. Я также подам судебный иск о преследовании. Ты меня слышишь, Майк?



– Слышу, – шепчет он.

Митридат стоял на коленях. Не поднимая головы, он сплюнул кровь поверх бороды на землю. Этот человек с силой быка убил в утренней схватке не одного солдата, и даже сейчас легионеры ходили мимо него с опаской, хотя ему связали руки и отобрали оружие. Митридат посмеивался над ними, но смех его был горек. Вокруг лежали сотни людей — его бывших друзей и последователей, в воздухе стояла вонь крови и распоротых кишок. Солдаты с холодными глазами вытащили его жену и дочерей из походного шатра и зарезали. Его командующих посадили на кол, и теперь их тела торчали кругом на острых палках в рост человека. В этот мрачный день Митридат видел, как кончилась вся его жизнь.

– Отлично! Потому что разговаривать с тобой я больше не буду.

Он мысленно вернулся на несколько месяцев назад и снова ощутил радость восстания, гордость при виде могучих греков, собиравшихся со всех концов земли под его флагом, объединявшихся на борьбу с общим врагом. В то время победа казалась возможной, но от нее остался лишь пепел во рту.

Дожидаюсь, пока он уходит, и иду домой. Как это мне хватило храбрости так себя вести?

Митридат вспомнил, как пал первый римский форт, неверие и стыд в глазах римского префекта, которого он заставил смотреть на пожар.



— Видишь это пламя? — прошептал ему тогда Митридат. — Так будет и с Римом!

Звонит Скарпачи.

Римлянин попытался ответить, но Митридат заставил его замолчать ударом кинжала в горло. Его люди разразились одобрительными криками.

– Адрес на визитке выдуман. Скорее всего, и имя поддельное. Но телефонный номер в Сан-Франциско настоящий. Ты не согласилась бы…

Теперь из всей компании единомышленников, отважившихся сбросить с себя иго римского правления, остался он один.

Отвечаю, даже не дослушав:

– Конечно. Я позвоню. Поинтересуюсь, когда он будет в наших краях.

— Я был свободен и свободен сейчас, — пробормотал он окровавленными губами, но слова эти уже не подбадривали его так, как раньше.

Мы вместе планируем разговор. Я позвоню по номеру с визитки и скажу Карлу, что хотела бы с ним увидеться. Объясню, что работаю над пьесой о Шанталь (чистая правда) и что мне нужно знать его мнение (вот уж нет!). Если он засомневается, сделаю вид, что готова пригласить его в лофт «по старой памяти» (пусть даже не надеется). Я назначу встречу в том же кафе. А когда выясню все, что собиралась, скажу, что с ним также хочет побеседовать полицейский, который ведет дело об убийстве Шанталь.

Пропели трубы, и по расчищенному пути к Митридату, теперь сидевшему на корточках, галопом подскакали всадники. Он поднял взлохмаченную голову и взглянул на них из-под длинных волос. Легионеры вытянулись в струнку и замолчали, и Митридат понял, кто подъехал. Один его глаз заплыл кровью, но другим он видел, как с жеребца слезает золотистая фигура и передает кому-то поводья. На смертном поле белая, без единого пятнышка тога смотрелась неестественно. Как возможно, чтобы хоть что-то в мире не было затронуто горем этого серого дня?

– Здесь он, вероятно, психанет, – предостерегает Скарпачи, – поэтому сразу после моего появления уходи. Я вежливо попрошу его помощи в работе над делом. А будет упираться – скажу что кто бы он ни был, вряд ли его обрадует огласка того факта, что был клиентом убитой госпожи.

Рабы расстелили на грязи тростник. Митридат выпрямился: он не даст себя сломить, не будет умолять, когда совсем рядом лежат его дочери, такие спокойные и неподвижные…

– Жестко.

Корнелий Сулла подошел к Митридату и остановился, глядя на него. Словно по благоволению богов, как раз в этот миг солнце вышло из-за туч и заставило сиять его темно-золотые волосы и блестящий серебром гладий, который Сулла достал из простых ножен.

– Только если не останется выбора, – говорит он.

— Ты доставил мне немало хлопот, царь, — тихо произнес Сулла.



Митридат прищурился и мрачно ответил:

Графиня мне ответила. Письмо написано на прекрасном английском:

— Я старался.

Он пристально смотрел в глаза противнику своим здоровым глазом.

Дорогая Тесс Беренсон!
Спасибо за письмо. Брат Шанталь уже известил меня о том, что случилось, но детали непонятны, и я надеюсь, вы расскажете мне, что произошло.
Я все еще не могу прийти в себя и не в состоянии обсуждать случившееся по телефону. Однако через пару недель мне надо быть в Нью-Йорке по делам. Если желаете, мы можем встретиться и поговорить.
Спасибо за предложение вернуть письма. Пожалуйста, уничтожьте их. Я предпочитаю не замыкаться на прошлом, а все осмыслить и жить дальше. То же относится к утрате моей дорогой Шанталь – хотя это ужасно трудно.
С наилучшими пожеланиями,
графиня Ева.

— Но теперь все кончено. Твоя армия разбита. Бунт подавлен.

* * *

Митридат пожал плечами. Зачем утверждать очевидное?

Я взбудоражена. Встретиться лицом к лицу!.. Что до просьбы уничтожить письма, я не в силах этого сделать.

А Сулла продолжал:

В вестибюле налетаю на Джоша. Мы вместе садимся в лифт.

— В убийстве твоей жены и дочерей я не участвовал. Солдат, совершивших это, казнили по моему приказу. Я не воюю с женщинами и детьми, и я сожалею о твоей потере.

– Ваш этаж, мэм? – он изображает лифтера.

Митридат потряс головой, пытаясь заглушить его слова и неожиданные вспышки воспоминаний. Он снова услышал, как любимая Ливия выкрикивала его имя, увидел, как его окружили легионеры, вооруженные дубинами, чтобы взять его живьем. Митридат оставил кинжал в горле одного из них, меч застрял в ребрах другого. Крики Ливии все еще звучали у него в ушах, и он голыми руками успел сломать шею третьему, но когда он нагнулся, чтобы поднять выпавший у него меч, его избили до бесчувствия, и он очнулся в путах.

– Уничижаешься? Может, тебе еще и на чай оставить?

Митридат всмотрелся в лицо Суллы, ища издевку, — а увидел лишь строгость. Он отвел глаза: неужели этот человек ожидает, что царь Митридат улыбнется и простит его? Солдаты — римские подданные, золотая фигура — их командир. Разве охотник не отвечает за своих псов?

– Уничижение. Какое интересное слово. Третьего дня даже было актуально.

— Вот мой меч, — сказал Сулла, протягивая ему оружие. — Поклянись своими богами, что, пока я жив, ты больше не восстанешь против Рима, — и я подарю тебе жизнь.

– С чего вдруг?

Митридат посмотрел на серебристый гладий, скрывая изумление. Он уже привык к мысли, что умрет, и мысль о жизни сдирала струпья с закрывшихся ран. Он успеет похоронить жену.

– Обед с бывшей супругой.

— Почему? — проворчал Митридат сквозь запекшуюся кровь.

Он хохочет. Лифт останавливается на шестом. Джош поворачивается ко мне.

— Потому что я считаю тебя человеком слова. Сегодня уже было достаточно смертей.

– Я закончил «Королеву кубков». Хочешь посмотреть?

Митридат молча кивнул. Сулла зашел ему за спину, чтобы мечом разрезать путы. Царь почувствовал, как солдаты вокруг напряглись, видя, что враг снова свободен, но, не обращая на них внимания, протянул покрытую шрамами правую руку к мечу. Металл холодил кожу.

Я вижу ее сразу, едва мы заходим в мастерскую. Мольберт повернут к свету. Картина великолепна. Она так же хороша, как «Королева мечей», – но совсем в другом роде. С холста на меня смотрит мое собственное отражение с открытым, уязвимым взглядом. У Шанталь в руках меч, она воплощает власть и тайну. Моя королева же держит кофейную чашку и выглядит приветливо и дружелюбно.

— Клянусь.

Джош идет за чаем.

— У тебя есть сыновья. Что они?

– Снова беседовала с твоим дружком-детективом. Тот еще персонаж.

Митридат посмотрел на римского военачальника: сколько ему известно? Его сыновья на востоке готовили поддержку отцу. Они вернутся с людьми и припасами и найдут новый повод для мести.

– Мой дружок?

— Здесь их нет. Я не могу отвечать за сыновей.

– А разве нет? – Джош ставит на огонь чайник и поворачивается ко мне. – У меня сложилось впечатление… впрочем, неважно. Увиваться рядом с ним совсем неглупо.

Сулла не выпускал свой меч из рук.

– Не знаю, что ты подразумеваешь под «увиваться». Он источник информации. Ты ведь молчишь как рыба.

Он наливает в заварочный чайник горячей воды и составляет на поднос посуду.

— Да — но ты можешь предупредить их. Если они вернутся и при моей жизни поднимут Грецию против Рима, я причиню вашему народу столько горя, сколько они еще не знали.

– Так ты и не спрашиваешь.

Я иду за ним в гостиную.

Митридат кивнул и снял руку с меча. Сулла вставил меч в ножны, отвернулся и, не оглядываясь, пошел к коню.

– Как же я могу, Джош, если не знаю правильных вопросов?

Все римляне ушли за ним, оставив Митридата одного, на коленях, в окружении мертвых. Он неуклюже встал на ноги, наконец позволив себе поморщиться от боли во всем теле. Он смотрел, как римляне сворачивают лагерь и двигаются на запад, к морю, и в его глазах были холод и недоумение.

– А ты стреляй наугад.



Потираю лоб. Сколько эвфемизмов: увиваться, молчать как рыба, стрелять наугад. Хватит уже болтовни.

Первые несколько лиг Сулла ехал молча. Его друзья переглядывались, но долго никто не осмеливался нарушить мрачную тишину. Наконец Падак, смазливый юноша из северной Италии, протянул руку и дотронулся до плеча Суллы. Тот потянул за поводья и вопросительно посмотрел на него.

Мы садимся на диван, и я сразу перехожу к делу:

— Почему ты оставил его в живых? Разве весной он не выступит против нас снова?

– Ты наблюдал за ее сеансами, так что знаешь, как это выглядело. Опиши, а? Конечно, если не испытываешь неловкости.

Сулла пожал плечами.

Он вздыхает.

— Возможно. В таком случае я хотя бы буду уверен в победе. Тот, кто занял бы его место, совершал бы другие ошибки. Мне пришлось бы еще полгода потратить, выкуривая всех его сторонников из крошечных горных лагерей, и чего бы мы добились, кроме их ненависти? Нет, настоящий враг, настоящая битва… — Он замолчал и посмотрел за западный горизонт, как будто мог увидеть ворота самого Рима. — Настоящая битва еще впереди. Мы и так потратили здесь слишком много времени. Вперед! На побережье мы соберем легион и приготовимся плыть домой.

– Я не испытываю неловкости. Однако считаю, что самое важное про Шанталь к ее сеансам отношения не имеет. А вот странности, которые так или иначе с ней связаны… Вроде фотографии, для которой я позировал. Зачем это все было? А увлечение Гитлером? Когда я спрашивал, Шанталь настороженно улыбалась и меняла тему. Показывала мне репродукции. Дрянные картины. Кажется, она рассчитывала понять его через творчество. Я сказал ей, что творчество любого художника скорее что-то затуманит, нежели прояснит – и что, как по мне, Гитлер больше иллюстратор, чем художник. – Вздох. – Такое впечатление, что свою внутреннюю жизнь она закрыла на замок и надежно охраняла. От всех. И это самое интересное.

– Ты думаешь, эта закрытая часть жизни могла привести к ее гибели?

ГЛАВА 24

– Не знаю. – Он снова пожимает плечами. – Я считал ее другом, но понимал, что наша дружба ненадолго. Шанталь была замкнута. Вещь в себе. И не хотела, чтобы кто-то что-то о ней знал. Однажды она сказала, что образ госпожи – отличный способ конспирации. При работе над портретом я исходил из идеи, что Королева – куда больше, чем просто могущественная дама с мечом в руке.

Облокотившись о подоконник, Гай смотрел, как над городом поднимается солнце. Сзади, на большой кровати, пошевелилась Корнелия. Гай оглянулся на нее и не сдержал улыбки. Корнелия беспокойно двинулась во сне, и золотые волосы рассыпались по лицу и плечам. В жаркую ночь нужды в одеялах не было; кусок легкой ткани, который Корнелия сжала в маленькой руке и притянула к лицу, открывал ее длинные ноги почти до бедра.

– У тебя получилось, Джош, – говорю я. – Твоя Королева мечей могущественна и загадочна. Спасибо, что разрешил взять ее на время. Очень помогает обрести вдохновение.

Гай мимолетно, без боли, вспомнил Александрию. Первые месяцы он тосковал, несмотря на все старания приятелей вроде Дирация, но теперь мог спокойно оглянуться назад и даже устыдиться своей наивности и неуклюжести. В этом спокойствии, однако, была примесь грусти: ему уже никогда не быть тем невинным мальчиком.



Гай лично встретился с Метеллой и подписал бумагу, по которой владение Александрией передавалось дому Мария. Он был уверен, что может доверять тете, что та будет добра с девушкой. Кроме того, он оставил небольшую сумму золотых из денег поместья, которую ей вручат, когда она себя выкупит. Александрия должна была узнать об этом только после освобождения. По сравнению с тем, что дала ему она, золото — скромный подарок.

Я работаю над «Проектом Шанталь». И вспоминаю утверждение Рекса о том, что каждое сколько-нибудь заметное действующее лицо драмы должно иметь собственную тайну – то, что тщательно укрыто от публики и остальных персонажей; то, что накладывает особенный отпечаток на все произносимое и совершаемое.

Гай снова почувствовал влечение к Корнелии и улыбнулся. Он понимал, что нужно уходить, пока не проснулся весь дом. Отец Корнелии, Цинна, был одним из видных политиков, с которыми Марий старался дружить или влиять на них. С таким человеком лучше не ссориться. А если Цинна обнаружит Гая в комнате любимой дочери — казнит на месте и не посмотрит, что он племянник Мария.

Какие тайны будут скрывать три мои героини? Что сведет их жизни в одну точку? Если бы я это знала, пьеса была бы давно закончена.

Гай снова взглянул на Корнелию и со вздохом подтянул к себе одежду. Конечно, Корнелия того стоила, стоила многократно. На три года старше его, она оказалась, к удивлению Гая, девственницей. Она принадлежала лишь ему одному, и Гай ощутил с ней тихую радость, очень похожую на тот, самый первый раз.

Одно я знаю точно: чем больше я узнаю о Шанталь, тем более сложной и многогранной личностью она мне кажется.



Они познакомились на официальном приеме для сенаторов и их семей в честь рождения сыновей-близнецов у какого-то нобиля. Прием проходил днем, свободы, как на вечеринках Дирация, ожидать не приходилось, и сначала Гай заскучал от бесконечных поздравлений и речей. Вдруг во время перерыва к нему подошла девушка, и все изменилось. На ней были темно-золотые, почти коричневые, одежды, и роскошные серьги с ожерельем из витого золота. Корнелия быстро вскружила ему голову: она была привлекательна, умна и уверенна в себе. К тому же он нравился ей. Ночью Гай забрался по крышам к окну ее спальни и увидел ее во сне, со спутанными волосами. Она проснулась, приподнялась и села, поджав под себя ноги и выпрямив спину. Лишь через несколько мгновений Гай заметил, что она улыбается.