Они появляются неожиданно и так же неожиданно исчезают. Так братья не поступают. Да еще и улыбаются как-то загадочно. Однажды после успешно прошедшего прогона спектакля «Терроризм» мы решили стать родственниками. Ну, то есть они как бы согласились принять меня в свою семью третьим братом. Это родство, надеюсь, не только результат совместной деятельности на ниве отечественного театра, но и еще что-то. Я про них, правда, знаю немного — вроде бы один филолог, другой философ. Доценты в университете в Екатеринбурге (в Ебурге, по их версии), которые вдруг занялись театром. Открыли свою компанию, назвали Театр им. Кристины Орбакайте.
При знакомстве — я делал первую в Москве читку их пьесы «Европа-Азия» — братья вручили, следуя провинциальным повадкам, так знакомым мне, кассеты с какими-то смешными передачами, которые они делали на местном ТВ. Кто их не делал! И я делал и так же, как они, при любом случае сразу вручал знакомым москвичам — мол, и мы не лыком шиты... Что еще я знаю про братьев Пресняковых? Слишком немного, про родственников полагается знать побольше. У них какие-то персидские корни, и за такую неславянскую внешность их в Москве останавливают на каждом углу. Про это написали все издания, и я теперь уже не уверен, правда ли это или часть легенды, сочиненной самими Пресняковыми. И вот теперь я тоже брат. «Давайте только не звать друг друга — «брат!» — а то будет как в одноименном фильме, где, помните, это... как его — с детским лицом... Данила Багров мочит всех подряд», — предложил я и получил порцию улыбки в ответ.
Кстати, эти странные мальчики с загадочными, почти зловещими улыбками, мальчики в кепочках — жертвы и убийцы одновременно. Тихие мальчики с бешеной внутренней температурой, мальчики, лишенные пышных монологов, НЕ «мальчики» Достоевского, рыдающие на могилке заморенного собрата, а другие мальчики — которые взрывают, уничтожают мир вокруг себя. Мальчики-шахиды, мальчики-собаки, мальчики, через чью душу проходит трещина расколовшегося навзничь мира, именно такие мальчики живут во всех или почти всех пресняковских пьесах. Они словно приняли эстафету от того юного розовского романтика из «В поисках радости», который рубил дедовской шашкой полированную мещанскую мебель. Только эти мальчики не столь наивны, как те герои шестидесятых, — они не в мебели видят опасность и направляют свое оружие не против столов и секретеров. Никогда не забуду, как Олег Табаков, игравший того самого рубаку-парня в знаменитом спектакле «Современника», показывал Пете Кислову, который репетировал роль главного героя в спектакле «Изображая жертву», как надо играть таких мальчиков. Временная дуга замкнулась.
Они никогда не говорят, нравится им или не нравится спектакль. Молчат и кивают. И опять улыбаются. Уклончиво отвечают на все вопросы, даже на вопрос: «Который час?» Их любят и при этом побаиваются актеры. Мне кажется, что они — актеры — понимают, что лучше всех своих персонажей сыграли бы сами братья. Вообще их пьесы ставить — какая-то сладостная мука. Эти тексты, как и их авторы, отказываются подчиняться шаблонным приемам и ходам, увиливают, притворяются, загадочно улыбаются — и в конце концов начинают диктовать свои правила, влиять на течение времени. Мы репетировали спектакль «Терроризм» поздно вечером, и вдруг все телефоны, которые актеры сложили на стол помрежа, завибрировали, заерзали, застонали, словно безумные. Это выглядело странно — все вместе, одновременно... Я осторожно взял свой. Голос Табакова: «У вас все в порядке?» Отвечаю: «Да, а что?» — «Беда. Террористы захватили «Норд-Ост»!» В голове промелькнуло: «Они, братцы-то, что — знали?» Они и впрямь часто угадывают события, как-то слишком пугающе точно рифмуют свои тексты и время, вызывая понятную зависть у коллег и упреки в конъюнктуре. А так близкая мне «братская» отдельность и резкое нежелание вписываться во всякого рода коллективные движения и образования, типа «новая, старая или еще какая-нибудь драма», объясняются просто: писательство для них — процесс тихий, интимный, требующий не пьянок у костра с пустопорожними разговорами, а тонкой настройки, чуткого слуха и впечатлений. После многомесячных путешествий братья садятся за новую пьесу и тогда обычно пропадают надолго, найти их совершенно невозможно, они отключаются полностью от того самого мира, частью которого являются, который так пронзительно глядит на нас глазами героев их пьес и... улыбается.
Я ставил «Изображая жертву» дважды — в России и в Америке, с американцами. Зрители на разных сторонах Земли смеялись в одних и тех же местах, в одних и тех же местах затихали, создавая ту самую знаменитую театральную тишину, когда слышно, как пролетает муха, даже если никаких мух нет и в помине... Они — братья — может быть, первые, кто пишет не про нас для них, а просто про нас. Их тексты не нуждаются в специальной транскрипции, им не требуются пояснительные сноски — они одинаково понятны зрителю в Лиссабоне, Нью-Йорке, Москве... В их пьесах нет ни на йоту привычной для нашей литературы торговли этой пресловутой «загадочной русской душой», которую все так уже устали разгадывать. Братья описывают мир, где стерты все границы между Европой и Азией, где измены, предательства и убийства не имеют национальной принадлежности так же, как и забегаловки «Макдоналдс» с их улыбчивыми менеджерами. Здесь героев редко называют по именам, а все больше по порядковому номеру — мужчина 1, мужчина 2, женщина 1, 2, 3... В этом мире полно отчаянья и почти нет никакой надежды. Да и на что надеяться? Один страх сковывает персонажей пресняковского мира, страх — «что это все не кончится никогда»... Впрочем, упреки в чернухе не принимаются. То, что пишут братья Пресняковы, — всегда гомерически смешно. В этом смысле они верны гоголевской традиции: главный герой в их пьесах — смех. Правда, одна пожилая критикесса в статье про «Терроризм» написала, что ей было не смешно, а страшно и что она хотела в авторов спектакля и в актеров на сцене побрызгать баллончиком с нервно-паралитическим газом. Но это ведь тоже в результате очень смешно — только представьте: злая такая старуха лезет на сцену МХТ с газовым баллончиком!
Несколько лет назад у меня дома делался ремонт, и я бродил по квартире, слепо натыкаясь на строительный мусор, на рабочих, белящих потолок, на сваленную мебель, и хохотал над текстом, который мне прислали братья. Маляры смотрели на меня, как на больного. Я ходил, хохотал и все время повторял: «Никогда... никогда... никогда...» Никогда эту пьесу не поставят на русской сцене. Параболы тем диалогов разных пар в постелях — от секса во всех физиологических подробностях, так непривычных для нашего уха, до молитвы и постижения Бога... Метания маленьких, заблудившихся в страшном мире людей между сакральным верхом и грязным низом написаны смешно и язвительно. Все сцены этой пьесы казались столь запредельно нахальными по смелости и откровенности, что в голове возникало только то самое слово «никогда»... И вот теперь мы собираемся с актерами, читаем эту пьесу, составляется план выпуска, план репетиций...
«Брат, никогда не говори никогда», — хитро улыбаясь, сказали мне мои братья и в очередной раз растворились в пространстве между их родным Ебургом и ставшим родным Лондоном, где теперь так же часто, как и в Москве, случаются премьеры их пьес.
Кирилл СЕРЕБРЕННИКОВ
ИЗОБРАЖАЯ ЖЕРТВУ (PLAYING THE VICTIM)
Квартира. Комната.
ВАЛЯ. У человечества много чудесных придумок — допустим... допустим, салат — морской салат с крабовыми палочками или торт из кукурузных палочек и растопленных ирисок... Если есть крабовые палочки без яиц, то станет плохо... точно так же, как от кукурузных палочек, если их съесть без растопленных ирисок. Но если соединить — совсем другое дело, хотя один мой друг посоветовал мне не есть крабовые палочки, потому что их делают в Прибалтике, а, по его словам, гансы спускают в палочки, потому что ненавидят русских...
ОДИН МОЙ ДРУГ. ...особенно латыши... они точно спускают и ещё мочатся на крабовые палочки, которые экспортируют в нашу страну... Мы их сильно обидели... сильно... Я по истории помню... мы их завоевали, а они хотели, чтобы их завоевали фашисты... не срослось... Представляешь, вот ты бы смог так обидеться на человека, чтобы ссать ему в еду, это что такое сделать надо, чтобы так достать, а?.. А у них ведь даже специальные работники есть на заводах, где эти палочки из сайры делают... Их поят пивом, а потом они ссут в жбаны с сайровым фаршем, а у кого есть желание, — тот ещё и спускает туда... А ещё они нам поставляют творожки в шоколадной глазури, интересно, что они с ними вытворяют?..
ВАЛЯ. Я не совсем верю тому, что слышу, даже тому, что вижу, я тоже не доверяю... но запах, — ведь от этого никуда не деться... запах у этих палочек точно такой, как у мочи... Я знаю, как пахнет моча, потому что никогда не смываю до конца в своём туалете... в смысле, в туалете, который у меня в доме, в доме моих родителей, где я живу...
Я живу с родителями в их доме и не смываю до конца в туалете. Так только, — чуть услышу журчание — и перестаю давить на смывалку... Поэтому в нашем туалете, в туалете дома, где я живу, в туалете дома моих родителей всегда пахнет мочой... То, что можно девать куда-то свою мочу и всё такое, что из тебя вылазит, девать из дома, где живёшь, куда-то в другое место, — это тоже неплохая придумка человечества... Мне нравится салат из крабовых палочек и яиц, я люблю торт из кукурузных палочек и ирисок, пользуюсь туалетом, — я с радостью принимаю все достижения человечества, — поэтому я человек, стопроцентный... хотя смываю не до конца...
ОТЕЦ. Есть такая рыба — лжелопатонос! А что у него лже — лопата или нос?
МАТЬ. Почему в туалете постоянно пахнет мочой? Я каждый день мою...
ВАЛЯ. У моего отца и матери разный уровень вхождения в культуру, но они об этом не догадываются, так же, как и не догадываются, почему в туалете постоянно пахнет мочой... Они каждый день спорят о чём-то, мама доказывает своё, папа своё... Потом они думают, зачем они живут вместе, как так получилось, потом мирятся и думают, почему они вечно недовольны друг другом... А я знаю — у них разный уровень вхождения в культуру... Хорошее словосочетание, я его услышал в зимнюю сессию, на консультации к какому-то экзамену, к какому — не помню, — я их все провалил... Разный уровень вхождения в культуру... Хорошее словосочетание... оно означает, что если ты, предположим, сифилитик, то не стоит жить со здоровым человеком, который каждый день будет обращать внимание на твою болезнь и упрекать тебя за то, что ты сифилитик и всех вокруг такими делаешь!
МАТЬ (к отцу). Ты идиот и всех вокруг такими делаешь!
ВАЛЯ. Я знаю, почему они не могут жить вместе и почему в туалете пахнет мочой...
МАТЬ. Вы почему?!.
ВАЛЯ. В смысле?
МАТЬ. Я вас с отцом сколько раз просила не выбрасывать бумагу в унитаз, когда подтираетесь, — есть же ведро! Труба забивается, вы всё, что смываете, на кухню течёт, я ваши тарелки мою той же водой, которая в унитазе! Ну, как так?! И ему, и тебе сколько раз говорить, — дом старый, трубы ржавые — нельзя смывать бумагу в туалете!
ВАЛЯ. Я бумагу не смываю...
МАТЬ. Не надо, я после тебя сколько раз смотрела, ты её ещё и не до конца смываешь!..
ВАЛЯ. Между нами огромная пропасть... все наши претензии, все наши интересы, всё, что нас связывает, — всё упирается в унитаз... кто-то нас всех заставил упираться в унитаз... кто-то нас всех подставил...
Аллея городской набережной. Небольшое летнее кафе. Платный туалет-будка. Рядом с будкой — сержант милиции, капитан, милиционер-прапорщица с видеокамерой, работник кафе — женщина, подросток в наручниках, молодой человек в бейсболке с персонажами из мультсериала «South Park».
КАПИТАН (к прапорщице). Так, Люда, включай!
ЛЮДА. Уже...
КАПИТАН. Так, значит, начинаем следственный эксперимент. Так, Должанский, где вы сидели?
ПОДРОСТОК В НАРУЧНИКАХ. Вот за этим столиком. (Показывает на самый ближний к нему столик летнего кафе.)
КАПИТАН. Так, потом что...
ДОЛЖАНСКИЙ. Потом она встала, сказала, что ей надо пописять... Подошла к этой. (Показывает на работника кафе — женщину.)
КАПИТАН. Так, она что, сразу, как вы пришли, пошла туда...
ДОЛЖАНСКИЙ. Нет...
КАПИТАН. Так, а что было до этого?
ДОЛЖАНСКИЙ. Мы разговаривали...
КАПИТАН. Так, о чём вы разговаривали?
ДОЛЖАНСКИЙ. Разговаривали... я её спрашивал...
КАПИТАН. О чём?
ДОЛЖАНСКИЙ. О дне рождения Игоря...
ПРАПОРЩИЦА. Он мямлит — ничего не слышно!
КАПИТАН. О чём, громче говори!
ДОЛЖАНСКИЙ. О дне рождения Игоря.
КАПИТАН. Так, дальше, что конкретно ты её спрашивал?
ДОЛЖАНСКИЙ. Я же уже говорил!
КАПИТАН. Так, значит, тут следственный эксперимент, — мы всё записываем, поэтому ещё раз, громко, на камеру! Или не понял?!
Сержант бьёт Должанского в живот, подросток падает, долго катается по земле, с каким-то надрывным призвуком, глотая воздух, — видимо, сержант своим ударом сбил ему дыхание. Прапорщица в ту же секунду, как сержант напомнил подростку о том, в какое бытие он заброшен, чтобы не нарушать чистоту следственного эксперимента, отвела камеру в сторону от Должанского и принялась снимать виды.
(К работнику кафе — женщине). Мороженое у вас есть?
РАБОТНИК КАФЕ — ЖЕНЩИНА. Нет...
КАПИТАН. А пиво?
РАБОТНИК КАФЕ — ЖЕНЩИНА. Пиво есть...
КАПИТАН. Свежее?
РАБОТНИК КАФЕ — ЖЕНЩИНА. Холодное...
КАПИТАН. Давайте, почём кружка?
РАБОТНИК КАФЕ — ЖЕНЩИНА. Восемнадцать...
КАПИТАН. Ого! Почему так дорого?
РАБОТНИК КАФЕ — ЖЕНЩИНА. Так центр города, — что вы хотели, пока жарко, мы зарабатываем...
КАПИТАН. Ладно... (Лезет в карман, достаёт две бумажки по десять рублей). Ни у кого нет восьми рублей? А то мне десятку менять неохота...
МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. У меня есть... (Передаёт капитану железные монетки.)
КАПИТАН. Отдай ей! (Показывает в сторону работника кафе — женщины.) Спасибо, а то десятку менять неохота...
Работник кафе — женщина идёт за пивом для капитана, подросток поднимается с земли, отряхивается. Прапорщица направляет на него камеру.
Так, значит, о чём ты спрашивал потерпевшую?..
ДОЛЖАНСКИЙ. Почему она осталась на ночь у Игоря... после дня рождения...
КАПИТАН. Так, дальше, что она ответила?..
ДОЛЖАНСКИЙ. Она сказала, что все остались, и она тоже не пошла домой, потому что было уже темно...
Ага, спасибо, сейчас... (Делает сигналы прапорщице, та отводит камеру, капитан пьёт залпом, морщится.) Так, продолжай...
ДОЛЖАНСКИЙ. Я ей сказал, что звонил в этот вечер её подруге, она пришла домой и сказала, что у Игоря осталась только Аня... Аня сказала, что подруга перепутала, потом сказала, что хочет писять, подошла к этой (показывает в сторону работника кафе — женщины), попросила у неё ключ от туалета...
КАПИТАН. Так, за этим столом вы сидели? (Показывает на самый ближний к ним столик.)
ДОЛЖАНСКИЙ. Да...
КАПИТАН. Так, садимся...
Молодой человек в бейсболке усаживается за столик.
ДОЛЖАНСКИЙ. Нет, он неправильно сел, я на его месте сидел...
КАПИТАН. Так, пересаживаемся!
Молодой человек в бейсболке и подросток меняются местами.
Так, значит, она сказала, что хочет писять, и пошла?
ДОЛЖАНСКИЙ. Да...
КАПИТАН. Так, Валя, давай...
Молодой человек в бейсболке встаёт, идёт к работнику кафе — женщине.
(Работнику кафе — женщине). Вы здесь стояли?
РАБОТНИК КАФЕ — ЖЕНЩИНА. Да, я дала ей ключ, она мне заплатила... Я попросила её сразу заплатить, до того как... потому что после я гребую, когда они уже выйдут, — мне ещё к продуктам прикасаться, продавать, поэтому я деньги «до» беру...
КАПИТАН. Так, дальше, Должанский.
ДОЛЖАНСКИЙ. Потом я встал, пошёл... нет, сначала посидел, я сначала подумал... подумал, что она мне врёт... причём так, что с Игорем это она знала, что я расстроюсь, я её просил к нему не ходить на день рождения, тем более ночевать там одной... Я разозлился и пошёл к туалету, постучался...
КАПИТАН. Так, вставай, иди...
Должанский подходит к туалету.
Сколько раз постучался?
ДОЛЖАНСКИЙ. Два раза, потом ещё два...
КАПИТАН. Так, стучим!
Должанский стучит в дверь кабинки.
Так!
ДОЛЖАНСКИЙ. Она спросила, сказала, что занято, я ей сказал, что это я, она открыла...
КАПИТАН (к работнику кафе — женщине). Так, откройте нам, пожалуйста...
Работник кафе — женщина открывает кабинку.
РАБОТНИК КАФЕ — ЖЕНЩИНА. Пожалуйста...
КАПИТАН. Так, дальше что?
ДОЛЖАНСКИЙ. Потом... Аня открыла, а эта заголосила, чтобы я заплатил, что вдвоём срать за одни деньги нельзя...
РАБОТНИК КАФЕ — ЖЕНЩИНА. Не так, я, в смысле, что сказала, что, если вдвоём, даже если родственник, платить надо за двоих, раз вдвоём там, я ему правила пользования напомнила...
КАПИТАН. Так!
ДОЛЖАНСКИЙ. Я заплатил, зашёл и закрылся...
КАПИТАН. Так, проходи, только не закрывайся, чтобы мы видели, так... Где она, что, — сидела?
ДОЛЖАНСКИЙ. Да, на унитазе...
КАПИТАН. Так, Валя, садись.
Молодой человек в бейсболке садится на унитаз, улыбается, смотрит в глаза подростку.
ДОЛЖАНСКИЙ. Я закрылся... потом достал нож и ударил её в шею...
КАПИТАН. Так, нож откуда достал?
ДОЛЖАНСКИЙ. Из кармана, из штанов...
КАПИТАН. Так, дайте ему... это (к сержанту), сними с него наручники и дай карандаш...
Сержант выполняет приказ капитана, отходит в сторону, чтобы не загораживать объектив видеокамеры, но не так далеко, чтобы успеть среагировать, если подросток начнёт вести себя неадекватно.
Так, показывай, как ударил.
ДОЛЖАНСКИЙ. Вот так... (Осторожно дотрагивается карандашом до шеи Вали.) Нет, вот так! (Более решительно тыкает карандашом Вале в кадык.) Да, вот так...
КАПИТАН. Так, дальше, потерпевшая как себя повела?
ДОЛЖАНСКИЙ. Как?..
КАПИТАН. Ну, что она сделала?
ДОЛЖАНСКИЙ. Пукнула... она... потом захрипела... потом... я не помню... я не запомнил...
КАПИТАН. Сколько раз ты её ударил ножом?
ДОЛЖАНСКИЙ. Один... этот вот в горло... я подумал, что хватит...
КАПИТАН. Так, дальше, подумал, что хватит, потом что начал делать?
ДОЛЖАНСКИЙ. Потом я подумал, что её надо куда-то деть, чтобы меня не схватили тут, чтобы её не нашли...
КАПИТАН. Так.
ДОЛЖАНСКИЙ. Я решил её расчленить...
КАПИТАН. Так.
ДОЛЖАНСКИЙ. Я стал резать по руке... ей по руке...
КАПИТАН. Так, показывай.
ДОЛЖАНСКИЙ. Ну, вот так... (Водит карандашом по руке Вали.) Только она лежала уже.
КАПИТАН. Как?
ДОЛЖАНСКИЙ. Головой вперёд, ноги, так — наискосок...
КАПИТАН. Валя, давай.
Валя ложится, как показал Должанский.
Так, и что?
ДОЛЖАНСКИЙ. Потом я дошёл до кости и понял, что у неё кости и мне их не перепилить...
КАПИТАН. Так, а зачем ты её вообще стал пилить? Куда бы ты куски дел? У тебя был пакет?
ДОЛЖАНСКИЙ. Был... небольшой... я бы, что не влезло, я бы смыл...
РАБОТНИК КАФЕ — ЖЕНЩИНА. Куда, дурачок! Тут бы всё забилось!
КАПИТАН. Так, тише, не мешайте! Так, ладно, дальше!
ДОЛЖАНСКИЙ. Ну, потом... я просто сразу не сориентировался, мне так не по себе стало... я подумал, что тогда надо отвинтить унитаз и её в туда запихать...
КАПИТАН. Куда в туда?
ДОЛЖАНСКИЙ. Ну, я не знаю, как там всё устроено, я думал, под унитазом ямина, куда всё говно смывается, я подумал, что там ямина, я её туда деть решил...
РАБОТНИК КАФЕ — ЖЕНЩИНА. Идиот, какая там ямина! Была бы ямина, мы бы и унитаз не ставили!
КАПИТАН. Так, помолчите! Я же вам говорил уже!
РАБОТНИК КАФЕ — ЖЕНЩИНА. Да как!..
КАПИТАН. Так, всё, я сказал! Не мешайте! Так, Должанский... так... на чём мы?..
ДОЛЖАНСКИЙ. Откручивать унитаз я решил...
КАПИТАН. А, да... и что, как, показывай!..
ДОЛЖАНСКИЙ. Так что показывать, ничего не откручивалось... я вот тут подёргал, и я просто решил уже, будь что будет, вышел и пошёл домой...
КАПИТАН. Так (к работнику кафе — женщине), а вы когда потерпевшую обнаружили?
РАБОТНИК КАФЕ — ЖЕНЩИНА. Когда, когда она выползла, тогда и обнаружила!
КАПИТАН. А почему не сразу, вы же видели, что их двое заходило, а вышел один?
РАБОТНИК КАФЕ — ЖЕНЩИНА. Ну, мало ли... я думала, этот сделал дело, а эта ещё сидит, раз заплатили, мало ли что, — вон, у меня муж по полтора часа иной раз выдавливает, — это у него, если первое он долго не ест, то...
КАПИТАН (перебивает работника кафе — женщину). Так, ладно! Ну, что, тогда всё. (К прапорщице.) Записала?
ПРАПОРЩИЦА. Да... всё?
КАПИТАН. Да, выключай! Так...
РАБОТНИК КАФЕ — ЖЕНЩИНА. Я свободна?
КАПИТАН. А, да, да... А почём у вас пиво, кружка?
РАБОТНИК КАФЕ — ЖЕНЩИНА. Восемнадцать рублей, — вы же уже платили!
КАПИТАН. Да, да... (К прапорщице.) У тебя есть двадцать шесть рублей?
ПРАПОРЩИЦА. Да, есть. (Роется в кармане.)
КАПИТАН. Может, по пиву?
ПРАПОРЩИЦА. Можно...
СЕРЖАНТ. Товарищ капитан, можно тоже по пиву?
КАПИТАН. А этого куда?
СЕРЖАНТ. Этого... так пусть рядом постоит...
КАПИТАН. Ну, да, щас, веди его в машину, и ждите нас там!
ВАЛЯ. А может, его пока в туалете закрыть? И по пиву, — пусть посидит, подумает... на месте преступления... в качестве воспитательной меры...
КАПИТАН (немного подумав): Ладно... только по-быстрому!
Радостный сержант закрывает Должанского в кабинке, прапорщица и капитан садятся за один столик, за другим располагаются Валя и сержант. Всем приносят пиво.
ВАЛЯ. Он на системе?
СЕРЖАНТ. Этот? Нет...
ВАЛЯ. Странно... такая логика, резать и не подумать, что у неё в руках кости, а они же и в ногах есть...
СЕРЖАНТ. Не, он не нарик...
ВАЛЯ. Странно...
СЕРЖАНТ. Да... растерялся... нет, членить он правильно придумал, — тогда вообще не найти, кто, что, — это в любом документальном фильме про криминал тебе объяснят, — только, конечно, расчленяют не в такой ситуации... Их видели вместе... растерялся он, ревность, состояние атфе... аффет... аффекта... состояние аффекта, да...
ВАЛЯ. Ревность?
СЕРЖАНТ. А что?
ВАЛЯ. Может, любопытство, раз распиливать стал?
СЕРЖАНТ. Нет, ревность...
ВАЛЯ. А что эта...
СЕРЖАНТ. Кто?
ВАЛЯ. Ну, его эта, кого он смыть хотел...
СЕРЖАНТ. Аня?
ВАЛЯ. Да, Аня, она что, переспала, что ли, с его другом?
СЕРЖАНТ. Ну, да, — он так предположил...
ВАЛЯ. Ха! Предположил... Если б я из-за всех своих предположений на людей с ножом кидался, это бы уже геноцид объявили...
СЕРЖАНТ. Ну, он парил, что давно его к ней ревновал, а тут они остались вдвоём, приревновал...
ВАЛЯ. Кого он приревновал?
СЕРЖАНТ. Его к ней.
ВАЛЯ. Так он с кем, — в смысле, кого любил-то?
СЕРЖАНТ. Его, конечно... Игоря! Не будет же он, кого любит, убивать, — что он, отморозок, что ли...
ВАЛЯ. Так он что, гомик?
СЕРЖАНТ. Ну, видимо, раз Игоря любит...
ВАЛЯ. А как его взяли?
СЕРЖАНТ. Так Аня же выжила, чё, он её ведь как, — так только, — она грохнулась-то больше от страха, а он решил, что отъехала, ну, крови там потеряла, рука, говорят, болталась на соплях, но выжила...
ВАЛЯ. Повезло тогда ему...
СЕРЖАНТ. Да! Игорь-то её навряд ли теперь такую захочет, там на шее шрам, на руке, наверное, тоже... Так что повезло...
Валя долго смотрит на сержанта, видимо, хочет возразить ему, объяснить, что он имел в виду, сказав, что Должанскому повезло, — но, немного поразмыслив, Валя просто улыбается сержанту, который залпом допивает своё пиво.
КАПИТАН. Так, всё, едем! (Сержанту.) Выводи этого! (Вале.) Валя, ты с нами?
ВАЛЯ. Нет, мне отсюда удобней... пойти...
КАПИТАН. Ну, давай тогда...
ВАЛЯ. До свидания, товарищ капитан! (Сержанту.) Пока, Севик!
СЕРЖАНТ. Пока!..
Квартира. Комната.
МАТЬ. Сходи за хлебом, сейчас отец с работы придёт, у нас хлеба нет.
ВАЛЯ. Какой брать?
МАТЬ. Возьми батон «Московский».
ВАЛЯ. А если не будет «Московского»?
МАТЬ. Возьми лаваш тогда.
ВАЛЯ. Лаваш? А не опасно?
МАТЬ. Что не опасно?
ВАЛЯ. Лаваш покупать не опасно?
МАТЬ. А что такого? Лаваш — тот же хлеб! Даже вкуснее!
ВАЛЯ. Даже вкуснее... но у нас же война с ними.
МАТЬ. С кем?
ВАЛЯ. Ну, с теми, кто лаваш делает.
МАТЬ. Ну, и что, эти же здесь живут.
ВАЛЯ. Кто?
МАТЬ. Ну, кто здесь лаваш печёт, из этих кто, — они же здесь живут.
ВАЛЯ. Ну, всё равно, они же одни из них.
МАТЬ. Ну, они ведь не все плохие.
ВАЛЯ. Не все, определённо не все, там даже большинство не плохие, но они все заодно, поэтому они, в принципе, не плохие, мы их поэтому и победить не можем.
МАТЬ. Так что теперь — лаваш не покупать, что ли?!
ВАЛЯ. Ну, не знаю, можно, конечно, рискнуть... Хотя, вот вдруг им сигнал тайный поступит травить лаваши. А лаваши, как ты говоришь, вкуснее нашего хлеба, даже вкусней «Московского», да?
МАТЬ. Да...
ВАЛЯ. Ну, вот, все и разберут... эти лаваши, а потом всё... раз приказали им...
МАТЬ. Но ведь сразу же поймут, кто это сделал!
ВАЛЯ. Конечно, поймут, потом сразу всё понимают... потом, а я вот ещё «до» могу понять и предупредить... потом-то нам уже ни к чему будет это понимание, когда мы уже поедим... их лаваши...
МАТЬ. Я, в принципе, думаю, мы сегодня и без хлеба обойдёмся, я лапши сварила... лапша тот же хлеб, а завтра я сама куплю...
ВАЛЯ. Как скажешь...
МАТЬ. Сама выберу и куплю...
ВАЛЯ. Я всегда умел придумывать какие-нибудь откаряки... с детства, я что не хотел — не делал... и не потому что мне лень... это не причина, вернее, причина, но есть что-то более глубокое, что заставляет лениться, я думаю, что страх... Мне иногда страшно выходить на улицу, страшно... за хлебом, или даже так — прогуляться... вот, а потом уже лень... вот если бы узнать, может, и у страха есть своя причина... Но мне то, что страшно, стало не страшно, потому что я могу от всего придумать откаряк! Даже в школе, в третьем классе, нас начали водить в бассейн, а я боялся воды, у меня мама чуть не утонула когда-то в молодости, ещё до того, как меня родила, видимо, мне это передалось, в смысле, её страх утонуть передался мне, но она, кстати, хорошо плавает и, после того как чуть не утонула, не перестала плавать... а я вот не могу переносить воду, глубокую, — реки, моря... никогда не захожу, даже если по колено... и по мосту ходить не люблю... А в школе... когда нас на физкультуре заставляли ходить в бассейн, я просто не брал с собой сменных плавок, и меня не пускали в бассейн, там по правилам нельзя в бассейне плавать в тех плавках, в которых ходишь... наверное, из-за гигиены, хотя можно ведь и так ходить, — в чистых плавках, и без бассейна, — но это, видимо, не бралось в расчёт, что кто-то может в течение дня ходить в чистых плавках... или ведь можно взять с собой сменные, но грязные плавки и подложить всем плавающим свинью, в виде «насморка»... В общем, я не брал, делал вид, что забыл... Меня ругали, но прогул не ставили, а я делал вид, что так хочу в бассейн, умолял впустить меня в тех, в которых я и так... Но меня не впускали и думали, что так наказывают... Вот, кстати, если о тебе думают, что ты и так наказан, то уже больше и не наказывают... да...
Бассейн. У самого края — сержант милиции, капитан, милиционер-прапорщица с видеокамерой, работник бассейна — женщина, везде чрезвычайно волосатый мужчина в плавках и наручниках, молодой человек в плавках и бейсболке с персонажами из мультсериала «South Park». Работник бассейна — женщина спорит с капитаном, волосатому мужчине в плавках холодно, молодой человек в плавках и бейсболке с персонажами из мультсериала «South Park» широко улыбается.
РАБОТНИК БАССЕЙНА — ЖЕНЩИНА. Нет, я сказала — нет, и всё! У него должны быть сменные плавки, иначе он в воду не зайдёт!
КАПИТАН. Ну, как так! (К молодому человеку в плавках и бейсболке с персонажами из мультсериала «South Park».) Валя, ну, ёб тыть! Ну, я же предупреждал, что в бассейне будем, ну!