Только тогда все объяснилось. Крено отнюдь не был виноват в этом опоздании. Тотчас по составлении протокола он приказал своему секретарю телеграфировать в префектуру, и тот немедленно исполнил это.

Оказалось, что телеграфист все перепутал. Не умея пользоваться аппаратом, он телеграфировал:

«Три женщины подверглись нападению (assaillies) на улице Монтень», вместо: «Три женщины убиты (assassinees)…», и, конечно, никто не обратил большого внимания на такой банальный случай. Видя, что из префектуры никто не является, господин Крено был вынужден послать туда одного из своих агентов.

В тот день я понял, насколько смешны рутинные порядки нашей полиции, если в таком большом городе, как Париж, начальник сыскной полиции не имеет телефона!

С тех пор прошло много лет, я оставил сыскное отделение, на мое место поступил господин Кошефер, но и он также не имеет телефона.

Злоумышленники могут сговариваться между собой по телефону, они могут получить быстро и просто уведомление о прибытии полиции, тогда как нужен целый ряд формальностей, прежде чем начальник сыскной полиции и судебные власти будут уведомлены о преступлении, совершенном в Париже.

Господин Гильо был очень энергичный и преданный своему делу судебный следователь. Для установления истины он не брезговал ничем и очень обстоятельно расспрашивал у доктора обо всех технических подробностях, которые могли ему пригодиться.

Все три несчастные жертвы были убиты одинаковым способом и, по всей вероятности, одной и той же рукой. Убийца действовал, что называется, «в приступе безудержной ярости». Он зарезал трех женщин точно баранов. Схватив их за волосы, он быстро запрокидывал им голову и перерезал горло.

Уже с первого осмотра стало очевидно, что мотивом преступления был грабеж. Мы нашли на полу разорванный портфель, в котором порывисто и нетерпеливо шарил убийца, оставивший на нем следы окровавленных пальцев. Маленькая копилка была разбита, связка ключей еще оставалась в денежном шкафу, который негодяю не удалось открыть, по всей вероятности, по незнанию замка. Около замочной скважины виднелись кровавые следы его пальцев.

Чтобы совершить убийство, злодей принял предосторожности и совершенно разделся. В салоне около ковра виднелся след босой мужской ноги. Отпечатки пальцев были вполне ясны.

Очевидно, убийца несколько часов буквально топтался в крови. Ежеминутно мы находили на паркете пятна еще не просохшей крови. Затем убийца отправился в уборную и там тщательно умылся. Вода в ведре была красная, и несколько запачканных полотенец свидетельствовали об его старательном омовении.

Один агент, кажется — Жом, которого мы привезли с собой, нашел под рукой госпожи де Монтиль окровавленную мужскую манжетку, в то же время доктор Пиетри принес нам другую, которую он вынул из-под головы Анны Гремери.

Со своей стороны, я заметил на полу длинную полосу стеариновых капель, составлявших как бы дорожку от стула к стулу, и, следуя по этому направлению, я дошел до окна. Машинально подняв штору, я увидел мужской желтый кожаный пояс, на внутренней стороне которого было довольно ясно написано китайскими чернилами: «Гастон Геслер».

Журналисты уже запрудили лестницу, огромная толпа народа теснилась у подъезда, жильцы и слуги соседних квартир пробрались в переднюю. Мы были вынуждены закрыть двери, чтобы остановить наплыв любопытных.

Господин Тайлор в полуоткрытой шифоньерке нашел письмо, положенное на довольно видном месте и написанное на простой почтовой бумаге. Это письмо было помечено 14 марта, и подле находился конверт со штемпелем городской почты того же числа. Господин Тайлор прочел нам это странное послание:

«Дорогая моя Гин!

Я только что приехал из Нанси. Если ты не отправишься в театр, я зайду к тебе завтра утром. Во всяком случае, если Поль не намерен тебя сопровождать, я буду у тебя в одиннадцать часов утра. Твой портрет почти уже готов, так как у меня было достаточно времени окончить ретушевку твоего платья.

Я заплатил пятьсот франков, которые ты мне одолжила. Это несносное животное — кредитор начинает меня раздражать. Еще раз благодарю за одолжение.

Густав сказал мне, что Мари при смерти, я навестил ее. Бедная малютка! В каком она печальном положении. Воздержись рассказывать кому бы то ни было о деле, которое я имел в Нанси, впрочем, ведь ты сама не знаешь еще истины. Во всем этом я абсолютно не виноват. Итак, до завтра, единственная моя надежда. Целую тебя горячо и нежно.

Гастон.

P. S. Надеюсь, что ты, так же, как всегда, разорвешь это письмо, чтобы оно не попало в руки Поля».

— Черт возьми, — сказал кто-то из нас — две манжеты, пояс, письмо — равносильны четырем визитным карточкам, оставленным по неосторожности! Но это уже слишком много со стороны такого предусмотрительного убийцы, каким кажется этот злодей.

В нашем деле, даже не обладая пылким воображением, нетрудно было догадаться, что убийца искусно подготовил инсценировку. Я даже заметил, что эти стеариновые пятна на ковре, по всей вероятности, были сделаны умышленно, чтобы показать, будто он искал свой пояс на всех стульях, но не мог его найти…

Когда с манжет была осторожно стерта кровь, мы заметили клеймо фабриканта в Нанси и метку, сделанную чернилами: Gaston Geissler.

Положительно, казалось невероятным, чтобы убийца оставил столь явные улики. Тем не менее случается, что преступники, подготовив весь план с дьявольской хитростью, вдруг неожиданно совершают глупейшие промахи.

Все мы сильно сомневались в значении этих странных вещественных доказательств и в то же время невольно говорили себе: «А впрочем, как знать?»

Убийца, бесспорно, был любовником жертвы, постель оказалась смятой, как будто на ней недавно лежали двое людей, к тому же мы уже узнали, что госпожа де Монтиль была кокоткой.

Мы прошли в столовую, где господин Гильо сел за большой стол, около него поместился секретарь, и они наскоро стали записывать собранные сведения. Затем они приступили к предварительным допросам.

Что касается меня, то я занялся внимательным обзором квартиры.

Госпожа де Монтиль, очевидно, была женщина с большим вкусом. Ее столовая была обита темной материей, на фоне которой выделялась изящная и грациозная мебель в стиле Людовика XV. Салон был меблирован в стиле Людовика XVI, на стенах красовались картины известных и даже знаменитых мастеров, масса безделушек придавала этой комнате очень уютный вид. Смежный с салоном будуар был обит черным атласом, вокруг стен стояли широкие, мягкие диваны, кресла и большой туалетный стол. В противоположность будуару, спальня была обтянута пунцовым атласом. Почти посреди комнаты возвышалась большая кровать черного дерева с балдахином, подле располагался изящный маленький шкафчик, на котором стояла лампа и лежало несколько книг. Одна из них оставалась открытой. Это был роман под заглавием «Игрок», мелодраматичный рассказ об убийстве продажной женщины ее любовником с целью грабежа.

Чтение было прервано на предпоследней главе, странице 289.

По странному стечению обстоятельств последние строки главы заключали следующие слова: «Жюль, сойдя с постели, взглянул при свете ночника на свою любовницу и подумал: „Она спит…“ Тогда, схватив кинжал с рукояткой слоновой кости, он убил ее!»

Самые удивительные стечения обстоятельств, изобретенные фантазией романиста, никогда не достигнут такой драматической интенсивности, какой располагает случай.

В комнате Анны Гремери, на постели, где лежал труп маленькой Мари, были найдены окровавленные тетрадки катехизиса, которые девочка перечитывала на сон грядущий, так как наутро ей предстояла конфирмация!..

Между тем господин Гильо, при первой же проверке собранных господином Крено свидетельских показаний, встретился с фатальными затруднениями в восстановлении хотя приблизительно приметы убийцы! В тот день я окончательно убедился, что рассказы всех этих привратниц, соседок и прочих не только не представляют никакого значения для правосудия, но чаще всего дают выигрышные аргументы ловким адвокатам.

На этот раз, в особенности, разногласия в показаниях имели важное значение, так как они были записаны в официальных протоколах комиссара полиции. Впоследствии же они послужили к созданию настоящей легенды о брюнете небольшого роста.

Привратник Захарий Лакарьер говорил:

— Около одиннадцати часов кто-то позвонил. Мимо меня прошел мужчина, на вид очень приличный, в высокой шляпе, с приподнятым воротником пальто. Проходя, он сказал: «К госпоже де Монтиль» — и, не спрашивая номер квартиры, стал подниматься по лестнице.

Газ на лестнице был уже потушен, так что Захарий Лакарьер не мог рассмотреть цвета пальто, но он помнил, что гость был высокого роста, широкоплечий и с черными усами.

Показания привратницы Елизаветы Пулэн, жены Лакарьера, были несколько иные.

8 марта она видела, что к госпоже де Монтиль приходил небольшого роста шатен.

— Я уверена, что это тот самый! — говорила она.

Тетушка Антуана, как фамильярно называли кухарку в доме, дала еще более странные объяснения.

— Да, я видела у барыни брюнета небольшого роста, — говорила она, — но я не узнала бы его теперь. Мне показалось, что он не из высшего круга. Впрочем, за последнее время барыня изменила привычки и принимала всех.

Привратница и кухарка не сходились даже в определении цвета волос предполагаемого убийцы. Однако обе они утверждали, что он был известен под прозвищем Гренгалэ. Привратница сказала господину Крено, что она уверена, что видела накануне именно этого человека, однако перед следователем она не так настойчиво утверждала это, сначала сказала «да», а потом «нет».

Итак, мы имели только эти сбивчивые определения примет и сомнительные вещественные доказательства, оставленные убийцей. Этого было очень мало.

Кухарка отправилась домой в 10 часов вечера, когда барыня была еще со своим старым другом, господином X., бывшим торговцем лошадьми.

Привратница видела, как господин X. ушел в 10½ ч. Он не мог быть убийцей. Этот человек был известен во всем квартале и пользовался прекрасной репутацией, так что подобное подозрение не могло его коснуться.

— Тем более, — говорила старая кухарка, — что он оставался постоянно неизменным другом даже тогда, когда барыня имела сердечные огорчения!

Что Мария Реньо (настоящее имя госпожи де Монтиль) имела сердечные огорчения, доказывают следующие ее собственноручные заметки в записной книжке. Вот этот странный дневник дамы полусвета:

«Моя сестра умерла 28 февраля 1886 года.

Д. разбил мое сердце 3 февраля 1887 года.

Я хотела бы умереть.

Постараюсь забыть, иначе я буду способна наложить на себя руки. Я, плакавшая во всю свою жизнь только после смерти матери и сестры и три раза от злости, плачу теперь каждый день.

Д. уехал сегодня в девять часов утра. После его отъезда со мной сделалась истерика, длившаяся полтора часа. Но я не хочу, чтобы он знал, как я страдаю, он недостаточно меня любит и не поймет.

Я сделала все, чтобы развлечься и отомстить, но я не могу любить другого. Никто не заменит мне Д.».

Полиция и судебные власти, прежде всего, должны были установить тот факт, что после ухода господина X. — давнишнего покровителя госпожи де Монтиль — к ней приходил другой субъект. Затем было необходимо, чтобы медицинский осмотр точно определил время совершения преступления.

Что касается первого пункта, то в этом отношении свидетельские показания были точны и замечательно единодушны.

Привратник после ухода господина X. только два раза открывал дверь. В первый раз — для господина, который, проходя мимо, сказал: «К госпоже де Монтиль», во второй раз — для одного квартиранта, возвратившегося в два часа ночи.

По всему видно было, что дом не особенно усердно охранялся и привратники, получавшие от госпожи де Монтиль сорок франков в месяц за то, чтобы ничего не видеть, кстати уж ничего не слышали… Но показания привратника и упомянутого квартиранта совершенно совпадали, и было очевидно, что в ту ночь к Марии Реньо пришел только один человек.

Это подтверждалось также медицинским осмотром. Доктора категорически заявляли, что все раны жертвы были нанесены одной и той же рукой.

Относительно времени совершения преступления некоторые из обитателей дома сообщили нам кое-какие указания.

Некий доктор M. рассказал следующее:

— Я живу этажом ниже, и моя квартира приходится как раз под квартирой Марии Реньо. Ночью я ничего не слышал, но около шести часов утра я был разбужен шумом шагов человека, спускавшегося по лестнице, одна стена моей комнаты выходит на лестницу.

Когда мы спросили господина M., уверен ли он, что по лестнице спускался один человек, а не двое, он решительно объявил:

— Наверное, один, и это не мог быть какой-нибудь поставщик, так как они всегда проходят по черной лестнице.

Экономка господина M., госпожа Лебланд, дала еще более точные показания.

— Моя комната, — сказала она, — приходится под комнатой Анны Гремери. Между пятью и шестью часами утра я услышала падение тела и пронзительный детский крик, потом хрипение. Минут двадцать спустя я услышала, что кто-то сходил по лестнице.

Итак, становилось очевидным, что преступление было совершено в пятом часу утра, затем убийца ушел, как только входные двери были открыты.

— Я ежедневно открываю двери в шесть часов утра, иногда немного раньше, — сказал нам Захарий Лакарьер.

Таким образом, мы выяснили три пункта:

1. Убийца был один.

2. Преступление было совершено под утро. Последнее обстоятельство окончательно подтверждалось вскрытием.

3. Убийца был любовником госпожи де Монтиль и, по всей вероятности, таким, какого на парижском жаргоне называют «сердечный друг», так как он проник в квартиру почти тайком, после ухода любовника, который платил.

Но на этом кончались все наши сведения.

В салоне на столе стояло большое блюдо с визитными карточками, некоторые из них пожелтели от времени, другие казались совсем новенькими. Мы просмотрели второпях всю эту огромную кипу карточек, но ни одно имя не привлекло нашего внимания. Кухарка и привратница сообщили нам некоторые подробности. У госпожи де Монтиль было два солидных покровителя: один — негоциант, дававший ей тысячу франков в месяц, другой — старый рантье и давнишний друг, дававший только четыреста франков. Кроме того, были еще случайные доходы от одного очень элегантного капитана и многих других.

Впрочем, не эта специальная сторона доходов интересовала нас более всего. Для нас гораздо важнее было знать о расходах.

В том душевном настроении, в котором находилась госпожа де Монтиль, и, судя по отрывкам из ее дневника, было ясно, что несчастная женщина хотела изведать бескорыстную любовь… которая, без сомнения, как в большинстве случаев, обходилась ей очень дорого!

Но кто же был ее избранником? Кухарка не была посвящена в сердечные тайны своей госпожи, ее наперсницей была Анна Гремери, безмолвный труп которой лежал теперь перед нами. Мы догадывались, что, быть может, имя преступника имеется в числе визитных карточек, которые мы пересматривали, тщетно ища на каждой из них какого-нибудь особенного знака, указывающего убийцу.

Судебное следствие по заведенному порядку началось восстановлением всей биографии госпожи де Монтиль.

Имя Режина де Монтиль было только одним из тех громких псевдонимов, которые сплошь и рядом избираются дамами полусвета. Настоящее же имя несчастной женщины было Мария Реньо, как я уже упоминал выше, а потому метки на ее белье и серебре носили инициалы «М. Р.».

Дочь нотариуса в Шалон-сюр-Соне, который, продав свою контору, впал в крайнюю бедность. Мария Реньо приехала в Париж, подобно многим другим, искать счастья.

Ее жизнь была банальным романом всех хорошеньких девушек, попавших в полусвет. Эта история до того проста и ординарна, что мне кажется излишним рассказывать ее пролог… Одно только нас интересовало: это — ужасный эпилог, а первые любовники Марии Реньо нам были совершенно безразличны. Мы стремились узнать только последних, самых последних, так как в числе их, наверное, находился убийца.

Первым делом мы вызвали официальных покровителей Марии Реньо и по их указаниям могли вполне точно установить, что мотивом преступления был грабеж. С трупа не были сняты драгоценности, которые мертвая имела на себе в роковой день, зато исчезли другие вещи: кольцо с крупным бриллиантом, серьги с дорогими и крупными солитерами, часы в форме сердечка, браслеты, серьги и прочее.

Когда господин Тайлор и я возвратились в сыскное отделение, мой начальник казался сильно взволнованным, у него никогда не было той веры в успех, которая так необходима, и на этот раз он опять говорил: «Вот еще одно дело, которое никогда не раскроется и за которое все газеты поднимут меня на смех».

Однако он мужественно принялся за дело, так как это было его долгом, и в тот же вечер во все гостиницы и меблированные комнаты были разосланы справки о Геслере, так как вполне возможно, что убийца жил или временно остановился в каком-нибудь меблированном отеле.

Ни господин Тайлор, ни я не возлагали больших надежд на этот след, столь предупредительно оставленный убийцей, тем не менее нужно было им пользоваться хотя бы во избежание нареканий, будто мы пренебрегли ошибкой преступника, к тому же ничего другого мы не могли предпринять.

Геслер! Трудно представить себе, до какой степени это распространенная фамилия, и каждый раз, когда мне попадается на глаза афиша, оповещающая о представлении оперы «Вильгельм Телль», я постоянно вспоминаю, что когда-то проклинал это фатальное имя, по крайней мере, столько же, как и швейцарцы.

Между прочим, мы взяли все визитные карточки, которые были поновее, и наши агенты отправились наводить справки по всем указанным адресам в надежде добыть какие-нибудь сведения от этих лиц, которые могли знать привычки Марии Реньо. В тот день, по крайней мере, шестьдесят человек перебывало в сыскном отделении, но от этого наши розыски не подвинулись ни на йоту.

Во время этих экскурсий один из наших агентов, Жом, отправился на бульвар Мальзерб к некоему Пранцини.

— Его нет дома, — ответила сыщику госпожа Д., очень почтенная особа, торговавшая картинами и у которой нанимал комнату этот Пранцини. О своем жильце она дала самые лучшие отзывы.

— Когда он возвратится, — сказал Жом, — попросите его прийти в сыскное отделение, он может дать нам некоторые сведения.

Глава 2

Двое убийц

Спустя два дня после убийства мы получили из меблированных отелей уведомления на наши запросы. В гостинице Калье, близ вокзала Северной железной дороги, именно в ночь преступления, исчез один из жильцов, назвавшийся Анри Геслер.

Анри Геслер! Гастон Геслер! Убийца очень легко мог изменить имя. Менее чем через час по получении этого уведомления я был уже в гостинице Калье и входил в маленький, невзрачный номер исчезнувшего путешественника. В этой комнате я нашел плохенький чемодан, бумажный пакет из-под сигар, старый медальон с женским портретом и очень простенькие рубашки, с метками «Г. Г.».

— Гастон Геслер! — воскликнули агенты, сопровождавшие меня.

Действительно, улики были подавляющие.

Этот субъект назвался Анри Геслер, а между тем на его белье была метка «Г. Г.», что легко могло означать Гастон Геслер. Он приехал в гостиницу 5 марта, а исчез в ночь с 16-го на 17-е, то есть именно в ночь совершения преступления, после неприятного разговора с хозяином гостиницы, который грозил выгнать его на улицу, если он не уплатит за комнату. Виновность этого субъекта казалась ясной как божий день.

А между тем я далеко не разделял энтузиазма моих агентов. Быть может, я уже начинал заряжаться скептицизмом господина Тайлора, или просто чутье подсказывало мне истину, но, несмотря на столь поразительное стечение обстоятельств, я не видел в них бесспорного доказательства… Тем не менее я захватил все предметы, найденные в комнате гостиницы Калье и принадлежавшие Геслеру. Я не забыл даже обрывка избирательного манифеста города Бреславля, по всем признакам служившего предварительно оберточной бумагой для колбасы.

Этот манифест какого-то немецкого социалиста тотчас же показался мне чрезвычайно важным. Может быть, простой случай забросил сюда этот смятый и разорванный клочок бумаги, но могло случиться также, что путешественник, имевший этот листок, приехал из Бреславля.

Известие о том, что в гостинице Калье был найден убийца, произвело сенсацию в Париже, и мне кажется, что будет небезынтересно воспроизвести здесь выдержки из газет того времени. Таким образом, читатель легко составит себе понятие о тогдашнем настроении общественного мнения.

Репортеры уже начали следить… за начальником сыскной полиции. Несколько журналистов, узнав, что я отправился куда-то, но не зная, куда именно, поджидали моего возвращения на набережной Орлож. Как только я поднялся в сыскное отделение, они обратились к моему кучеру.

— Это вы возили господина Горона? — спросил один из них строгим и авторитетным тоном.

— Совершенно верно, сударь, — ответил немного оробевший кучер.

— Прекрасно, мы сейчас проверим.

С этими словами они уселись в экипаж. Кучер, полагая, что имеет дело с высшими чиновниками из полицейской префектуры, быть может, с самим префектом, по крайней мере, он рассказывал мне впоследствии, потому что я из любопытства захотел расследовать этот странный инцидент, — отвез их в гостиницу Калье, где путаница продолжалась.

Хозяин гостиницы также вообразил, что это высшие чиновники, с низкими поклонами повел показывать им комнату Геслера и дал самые подробные объяснения.

Из всех газетных рассказов я приведу статью из «Энтран-зижан», как наиболее правдоподобную:

«В последний свой приезд из Нанси в Париж предполагаемый убийца остановился в отеле Калье, на углу улиц Сен-Кентен и Дюнкирхенской. Он приехал 5 марта и занял сначала комнату, стоившую 5 франков в сутки. Находя ее слишком дорогой, он перешел на шестой этаж.

Из своего нового помещения он выходил только во втором часу дня и возвращался поздно ночью. В гостинице он не спрашивал обедов.

16 марта утром ему подали счет в 30 франков. Он покачал головой и ответил по-немецки: nicht (нет).

Вечером, за несколько часов перед убийством, он ушел, оставив простой желтый чемодан. В этом чемодане оказались только незначительные и малоценные предметы. С тех пор Геслер не возвращался в гостиницу.

В последнее время Геслер сильно нуждался в деньгах. В последний раз, выпив чашку кофе в соседнем ресторане, он не мог за нее заплатить, так как в его кармане не оказалось ни гроша.

Геслер очень плохо говорил по-французски, к фразам, которые он произносит на этом языке, он примешивает массу немецких слов».

Из отеля Калье мои агенты отправились на вокзал Северной железной дороги, чтобы навести там кое-какие справки. Из этого обстоятельства журналисты сделали свое заключение, и в «Голуа» появилась статья, извещавшая, что Геслер, которого разыскивает полиция, уехал в Брюссель.

Впрочем, вечером Агентство Гаваса разослало следующую телеграмму:

«Убийца пока не разыскан, есть основание предполагать, что он еще не покинул Парижа».

Между прочим были и совершенно фантастические газетные статейки, доказывавшие лишь пылкость фантазии репортеров, но отнюдь не знакомство с делом. В этих статьях очень подробно рассказывалась романтическая связь Геслера с его жертвой.

Конечно, читая эти романтические пробы пера господ репортеров, мы только улыбались. Зато господин Гюльо сделал довольно кислую гримасу, когда на следующий день в «Тан» появилась следующая заметка:

«Судебные власти сильно раздражены тем, что, благодаря нескромности некоторых участников судебного следствия, газеты могли оповестить публику о находке на месте преступления манжеты и пояса убийцы.

По словам занятых этим делом, преступник, убив трех лиц, которые одни только знали его в доме, должен был считать себя безнаказанным. Оказалось же, наоборот, что он, по характерному выражению одного судебного следователя, оставил по рассеянности свою визитную карточку на месте преступления. С первого же момента имя его сделалось известным, и вскоре узнали, в каком отеле он остановился, а также и то, что он оставил чемодан из желтой кожи, который господин Тайлор перенес в свой кабинет. Напрасно полиция расставила агентов около гостиницы в ожидании, что преступник вернется за своими вещами. Теперь, когда личность его выяснена, все эти меры, разумеется, бесполезны».

Господин Гюльо был так раздражен, что едва не обвинил меня, будто я сам предоставил своего кучера в распоряжение репортеров.

Тем не менее, так как ему приходилось считаться с прессой, он был вынужден поместить в «Судебной газете», официальном органе судебного ведомства, подробное разъяснение.

В своей статье Гюльо объяснил, что магистратура, в интересах раскрытия истины, старалась сохранить в строжайшей тайне все свои действия, так как разоблачения их могли способствовать бегству преступника.

«Но прискорбная нескромность прессы заставляет следственную власть изменить тактику.

После появления некоторых статей, с одной стороны, слишком пространных для того, чтобы преступник мог оставаться в неведении относительно всех мельчайших подробностей, касающихся его, с другой — недостаточно верных для того, чтобы публика могла принять участие в розысках виновного, магистратура находит нужным дать подробный перечень примет убийцы, а также описание похищенных драгоценностей. Предполагаемый виновник преступления — Анри Гастон Геслер, тридцати пяти лет, рост 1 м 70 см, худощавый, с черными усами, бледный, физиономия угрюмая и злая, одет прилично. Существует предположение, что он родом из Австрии. Он говорит на нескольких языках, занимается живописью или фотографией, вращается в обществе женщин легкого поведения и играет роль посредника.

Предполагается, что похищены следующие вещи:

Небольшой золотой кошелек с гербом.

Такой же серебряный кошелек, но без герба.

Золотые дамские часы в форме сердечка, покрытые голубой эмалью и осыпанные бриллиантами.

Кольцо с очень крупным бриллиантом — солитером.

Серьги с двумя крупными солитерами.

Золотой браслет — цепочка с бриллиантовым фермуаром. Два маленьких брелока в форме полишинеля и рыбки.

Всех, могущих сообщить что-либо по этому делу, приглашают обращаться к судебному следователю господину Гюльо».

После этого заявления в публике сложилось убеждение, что убийца — Гастон Геслер, и, само собой разумеется, на бедного господина Тайлора посыпались нападки и насмешки за то, что он не может задержать этого неуловимого Геслера.

Один депутат, господин Делатр, обратился к министру внутренних дел со следующим письмом, которое обошло столбцы всех газет:

«Господин министр.

Во время прений по поводу убийства префекта в Эрском департаменте, я говорил в палате: „Пусть префект полиции назначит 20 000 франков премии тому, кто укажет убийцу, и через несколько дней преступник будет в его руках“.

Это предложение — по отзыву „Журналь де Деба“ — было самое разумное и рациональное из всех тогда высказанных.

В данном случае, если сведения, добытые прессой, верны, то государство унаследует после убитой Марии Реньо значительный капитал. Но было бы справедливо изъять из этой суммы 2000 франков в пользу того, кто найдет убийцу?

Этот способ практикуется за границей. Несколько лет тому назад одно большое финансовое учреждение во Франции с успехом применяло эту систему. Евг. Делатр».

Это предложение возбудило оживленную полемику между газетами. Одни одобряли его, другие порицали, а Париж был взволнован этим загадочным преступлением, быть может, даже более, чем политическими скандалами, о которых я говорил в первой части моих записок.

Я воспроизвожу все эти подробности, так как теперь они сделались историческими документами. Это история взаимной борьбы судебной власти, полиции и прессы. Несмотря на все огорчения и досады, которые нам причиняла пресса, я должен признаться, что часто она оказывала нам услуги.

Каким образом Геслер мог познакомиться с госпожой де Монтиль? Ни тетушка Антуана, ни привратница не припоминали, чтобы им случалось видеть субъекта, похожего, по описаниям хозяина гостиницы Калье, на этого Геслера. Пришлось искать объяснений во всей жизни Марии Реньо. Теперь я нашел заметку, которую составил тогда по сведениям, добытым моими агентами:

«Мария Реньо родилась в 1847 году в Шалон-сюр-Соне. У нее была сестра двумя годами моложе ее, по имени Луиза. Их отец имел контору нотариуса и, по невыясненным до сих пор причинам, должен был ее продать. С тех пор он постоянно крайне нуждался в деньгах и не занимал в обществе того положения, на которое мог претендовать.

Мать Марии Реньо, женщина очень слабого здоровья, была плохая хозяйка и очень мало заботилась о воспитании дочерей. Между тем девочки, подрастая и развиваясь, становились замечательно хорошенькими. Молодые люди, которые беспрепятственно могли за ними ухаживать, устраивали в их честь балы и праздники. Их падение казалось неизбежным и не заставило себя долго ждать.

В семнадцать лет Мария Реньо сделалась любовницей сына одного из богатейших негоциантов в городе. Спустя некоторое время Луиза также сошлась с сыном прокурора.

Мария Реньо с самого начала выказала непостоянство и ветреность. С семнадцати до девятнадцати лет она имела нескольких любовников, между прочими молодого графа Ф., который часто приезжал в Шалон для наблюдения за своими обширными имениями в окрестностях города.

В 1868 году Мария покинула семью и уехала со своим первым возлюбленным, Артуром X., который повез ее в Германию. Там они пробыли два года, живя то в Кобленце, то в Лейпциге.

В 1870 году, когда вспыхнула франко-прусская война, Мария Реньо возвратилась во Францию вместе со своим возлюбленным, ресурсы которого значительно истощились. В это время она была уже слишком практична, чтобы продолжать связь с человеком без состояния. Вот почему она оставила Альберта X. и сошлась с одним из его приятелей, который поселил ее в хорошенькой маленькой квартирке на улице Рима.

Эта связь была непродолжительна.

С тех пор у Марии Реньо перебывала масса покровителей, из которых иные и поныне занимают видное положение в политических сферах. В 1871 году она переселилась в роскошную квартиру на той же улице, в доме номер 66. Здесь она прожила одиннадцать лет. В конце 1883 года переехала на улицу Монтень, где ей было суждено окончить жизнь таким трагическим образом.

Госпожа де Монтиль вела почти замкнутый образ жизни, очень мало выезжала и часто целые дни просиживала в капоте. Тем не менее она заказывала себе очень дорогие туалеты, которые редко надевала или до которых даже совсем не дотрагивалась, и они выходили из моды.

Ее бриллианты, о которых так много говорили, действительно, были замечательны. Между прочим, у нее были: жемчужное колье, диадема и эгретка, стоившая, как она рассказывала, 25 000 франков. К этому списку необходимо прибавить ту пару серег с крупными бриллиантами, которая была похищена убийцей.

Замечательно расчетливая и аккуратная, Мария Реньо была чрезвычайно пунктуальна и осмотрительна во всех своих поступках. Имея трех постоянных содержателей, она давала каждую неделю большой обед в честь и на счет одного из своих покровителей, который приглашал своих друзей. Таким образом, у нее никогда не могло произойти неприятных столкновений. Для каждого из своих друзей она надевала различные платья и специальные, известные только ему драгоценности.

Мария Реньо изо дня в день вела счет приходов и расходов. Она терпеть не могла долгов и перемен. В течение двадцати лет на нее работали одна портниха и одна модистка.

Трудно было предположить, чтобы она давала деньги своему «другу сердца», по крайней мере, по ее приходно-расходным книжкам этого не было видно.

Вообще, она была очень скупа и обнаруживала щедрость и нежность только к маленькой Мари, дочери Анны Гремери. Эта Анна Гремери, также уроженка Шалона, никогда с ней не расставалась и была скорее подругой и наперсницей, чем служанкой.

Она знала все секреты своей госпожи, но была очень сдержанна и молчалива. Она никогда ни одним словом не проговорилась перед старой кухаркой, которая ничего не знает и не может ничего сказать».

Такова была история этой женщины, в сущности, банальная, как и большинства современных куртизанок, — в действительности же, очень печальная и мрачная, если сравнить этот отчет со страничкой из записной книжки, которую мы нашли у Марии Реньо. В этих строках ясно выразились разочарование, тоска и утомление, которые подавляли несчастную женщину за несколько часов перед тем, как нож убийцы перерезал ей горло. Геслер, если это был он (хотя ни Тайлор, ни я не особенно верили этой гипотезе), мог быть только одним из случайных любовников, с которым Мария Реньо старалась развеяться и забыть свое горе.

К тому же, судя по описаниям, данным хозяином гостиницы Калье, этот Геслер не мог представлять ничего соблазнительного. С другой стороны, вещи, найденные в его комнате, далеко не свидетельствовали о его элегантности.

Старый желтый чемодан был самой простой работы. В нем находились: две рубашки с метками «Г. Г.», несколько воротничков с клеймом берлинской белошвейной: «Magde, Moh-renstrasse, 27», связка ключей, два портмоне черной кожи с одной немецкой монетой в два пфеннига и одной мелкой австрийской монетой, маленький медальон с портретом женщины лет пятидесяти, одетой и причесанной по старинной моде, билет венской конно-железной дороги, две пары потертых носков и клочок избирательного манифеста в Бреславле, о котором я уже говорил.

Более тщательные обыски в квартире Марии Реньо не открыли нам ничего нового.

21 марта, когда я еще раз приступил к осмотру чемодана Реслера, ища во всех его уголках какого-нибудь знака или хоть какого-нибудь смутного указания, которое иногда находишь после многократных осмотров, мне доложили, что один из сотрудников «Журналь де Деба» желает со мной поговорить по очень важному делу.

Я велел принять его. Это был господин Вандом, еще молодой человек, который часто бывал у нас в сыскном отделении.

— Знаете ли вы, что убийца Марии Реньо арестован в Марселе? — сказал он.

— Вы шутите?

— Читайте! — ответил он и подал мне телеграмму, которую марсельский корреспондент прислал в редакцию «Журналь де Деба».

В этой телеграмме было сказано, что накануне вечером в марсельском Большом театре, во время представления «Севильского цирюльника», был арестован некий Пранцини, поведение которого казалось подозрительным, так как он раздавал бриллианты и драгоценности обитательницам одного закрытого дома.

Он не мог объяснить, откуда у него эти драгоценности, был арестован, наутро его нашли в тюрьме без чувств. Так как ночью он пытался задушить себя.

Тогда главному марсельскому комиссару пришла идея сравнить драгоценности, которые этот человек подарил проституткам, с приметами драгоценностей, похищенных у Марии Реньо, по списку, только что полученному им.

Я был поражен. Итак, газета сообщала нам, полиции, известие об аресте убийцы или, по крайней мере, его сообщника, сбывавшего похищенные драгоценности! О, бюрократия полицейской организации! О, дикая рутина, мешающая полиции пользоваться новейшими усовершенствованиями, каковы телефон и телеграф, когда ими с успехом пользуются воры, убийцы… и журналисты!..

Я поспешил к господину Тайлору, который был также поражен и, если возможно, еще более возмущен.

Мы отправились в кабинет префекта полиции, но там еще не было получено никакой телеграммы.

Тогда мы решились сами сделать запрос по телеграфу, но не главному марсельскому комиссару, так как не имели на это права, а марсельскому префекту, который должен был ответить самому префекту полиции.

Спустя несколько часов длинная официальная телеграмма сообщила нам все подробности ареста Пранцини.

В субботу вечером из Парижа в Марсель с курьерским поездом прибыл довольно хорошо одетый господин, нанял карету и велел везти себя в гостиницу «Ноай», где записался под фамилией Пранцини и назвался шведским доктором, отправляющимся в Сингапур. В двенадцатом часу ночи он ушел из гостиницы и хотел попасть на бал артистического клуба, но его не впустили, так как он не имел пригласительного билета. Тогда он отправился в кафе «Монте-Карло», оттуда уехал с женщиной, которую теперь разыскивают.

Утром путешественник возвратился в гостиницу, оделся и отправился в ближайшую церковь к обедне!

Затем он позавтракал в ресторане «Паскаль» и послал нанять экипаж; ему достали открытую коляску номер 112, которой правил кучер Берн. Сначала он велел ехать в гостиницу «Ноай», откуда затем вышел с небольшим свертком под мышкой и спросил:

— Куда ездит по преимуществу высшее общество?

— В Лоншан, — ответил кучер.

— Ну, так поезжай в Лоншан.

Доехав до монументальных ворот, он вышел, затем вернулся через полчаса, снова сел в экипаж и приказал сделать тур по Прадо.

Во время катанья он казался взволнованным, нервным и встревоженным. Наконец он обратился к кучеру и велел ехать в «закрытый дом» — так называются в Марселе этого сорта заведения.

— Самый шикарный на улице Вентомаги, у Алины! — сказал кучер.

— Поедем туда! — ответил путник. — Я ее знаю.

Там он оставался довольно долго, затем поехал обедать в ресторан «Иснар», откуда велел везти себя в Большой театр.

Однако его пребывание в «закрытом доме» на улице Вентомаги не осталось незамеченным. Он роздал проституткам ценные подарки, между прочим, золотые дамские часы и серьги.

Вполне возможно, что почтенная матрона, содержательница этого учреждения, никогда не подумала бы уведомить полицию, если бы в последнее время не была в контрах с комиссаром, которого сильно побаивалась. Господин Курт, комиссар округа, был человек энергичный и неутомимый и хотел водворить хоть некоторый порядок в этом квартале, населенном по преимуществу жрицами Венеры Meretrix.

Сообщение Алины поразило господина Курта. С замечательным полицейским чутьем, — в чем я отдаю ему должную честь, — господин Курт тотчас же сообразил, что необходимо разузнать, кто этот щедрый Крез, который дарит проституткам золотые часы с бриллиантами и серьги.

— Где найти этого человека? — спросил он у почтенной матроны.

— О, это вовсе не трудно, — ответила она, — его привез кучер номер 112, которому мы вручили 5 франков, как это принято, когда к нам привозят щедрого гостя.

Агент сыскной полиции без труда отыскал кучера Берне, дремавшего на козлах в ожидании седока, перед Большим театром.

— Я сейчас покажу вам его, — сказал он.

Войдя в залу, он указал человека, который сидел в креслах и, по-видимому, с большим вниманием перечитывал афишу.

Сыщик очень любезно попросил этого субъекта следовать за ним, тот не оказал ни малейшего сопротивления, и через несколько минут они были уже в кабинете господина Курта.

— Откуда вы взяли драгоценности, которые раздавали женщинам в публичном доме? — спросил его комиссар.

— Я? — ответил он с невозмутимым спокойствием. — Я ничего никому не давал.

На очной ставке с этими женщинами и кучером, который возил его целый день, он объявил, что вовсе их не знает.

При таких условиях господин Курт счел нужным задержать этого субъекта, по крайней мере, до следующего дня.

На следующее утро начальник марсельской сыскной полиции, бывший в отпуске весь день накануне (так как это было воскресенье), нашел на столе в своей канцелярии подробный список похищенных у Марии Реньо драгоценностей. Прочитав его, он был поражен сходством часов и серег, подаренных проституткам, с вещами убитой женщины. Почти тотчас же вслед за этим ему доложили, что арестованный накануне человек был найден в бессознательном состоянии в камере арестного дома, где он провел ночь.

Красное, с признаками прилива крови лицо Пранцини ясно свидетельствовало о том, что ночью он пытался задушиться подкладкой своего пальто, которая разорвалась. Приглашенный к нему доктор констатировал красную полосу вокруг шеи.

— Где вы живете в Париже? — спросил комиссар.

— У моей любовницы госпожи С., на улице Мартир.

Таковы были первые ошеломившие нас известия, полученные нами из Марселя и несколько часов ранее напечатанные во всех газетах!

Искали Геслера, а нашли Пранцини: не исключено, что это одно и то же лицо…

Нет, это было невозможно. Марсельский судебный следователь прислал нам приметы арестованного человека, и как бы ни были неточны все приметы вообще, но по ним никоим образом нельзя было признать в задержанном субъекте путешественника из отеля Калье.

Прежде всего, нужно было разыскать любовницу Пранцини… Тайлор и Гюльо в час ночи приехали на квартиру госпожи С. и, после краткого допроса, арестовали ее.

Тем временем я и сыщик Жом мчались с курьерским поездом в Марсель. Господин Тайлор поручил мне закончить следствие, начатое там, и привезти Пранцини в Париж.

В сыскном отделении были несколько раздосадованы тем, что этот человек был пойман в Марселе, а не в Париже. Вместе с тем Геслер сильно нас заинтересовал: уж этого-то, по крайней мере, мы хотели арестовать сами, если только Геслер не был мифом!

Дорогой, беседуя с Жомом, я строил различные гипотезы относительно этого преступления… По-моему, оно не было совершено двумя… Наносил удары только один, следовательно, другой мог только сбывать похищенные вещи…

Глава 3

Психология убийцы

Прибыв в Марсель, я отправился по обязательным официальным визитам, а затем поехал на суд, где должна была происходить очная ставка Пранцини с кучером Берне.

Войдя в кабинет господина Ревердена, марсельского судебного следователя, я увидел перед собой высокого, статного мужчину, атлетического сложения, с широкой бычьей шеей и с обрамленным короткими бакенбардами лицом. В его глазах была заметна томная восточная нега левантинцев, а в его лукавстве проглядывало что-то хищническое. Встретив мой взгляд, он поспешно отвернулся.

— Я ни при чем в этом деле.

Такова была первая фраза, которую я от него услышал, и эта фраза точно припев во все продолжение этой мрачной истории повторялась каждый день, когда какой-нибудь вопрос ставил обвиняемого в затруднительное положение.

Следствие уже выяснило, что в воскресенье почтальон принес на имя Пранцини в гостиницу «Ноай» увесистый пакет, одна отправка которого стоила 5 франков.

Этот сверток был у Пранцини под мышкой, когда он садился в экипаж. По возвращении его с катания свертка уже не было. Следовательно, он оставил его в Лоншане…

С первого же раза, когда я увидел этого человека, у меня сложилась почти полная уверенность в его виновности.

Я с любопытством всматривался в его лицо и, невзирая на его внешнее спокойствие, подметил в глубине его темносиних глаз, обрамленных длинными, черными ресницами, какую-то тайную тревогу.

Хотя его жакетка была помята, а манишка уже довольно грязна, он умудрился бог весть перед каким зеркалом привести свой туалет в некоторый порядок и пригладить темно-русые, довольно жидкие волосы над широким лбом, немного облысевшим на висках.

Лицо у него было полное, но вовсе не ожиревшее. Хотя он был без галстука и, что называется, не в параде, однако у него вполне сохранились осанка и вид светского авантюриста. Не будучи красавцем в полном смысле этого слова, он был типичным покорителем женских сердец. Мужчин этого сорта я хорошо изучил: женщин тянет к ним, как мотыльков на огонь, и этих «дамских угодников» нам постоянно приходится встречать как в вульгарных воровских шайках, так и в крупных преступлениях.

Этот первый допрос Пранцини, при котором я присутствовал, был для меня самым ясным доказательством его виновности. Одно только оставалось для меня загадочным, именно — психология этого человека, который, будучи не глуп, сообразителен и развит, в то же время с каким-то бессмысленным упрямством протестовал против очевидности и отрицал самые простые вещи.

Кучеру Берну, которого я, как сейчас, вижу в фетровой шляпе, сдвинутой набекрень, тревожно расхаживающим в кулуарах здания суда, пришлось в первый день ожесточенно поспорить со своим бывшим седоком, который энергично отрицал, будто во время катания в продолжение двух часов он находился в таком угнетенном настроении духа, что был не способен даже отдать кучеру приказание куда ехать.

Пранцини все это отрицал с упрямством.

Вдруг Берн торжественно простер руку вперед и громким голосом, с чистейшим марсельским акцентом произнес:

— Я клянусь, что говорю правду. Господин судья, я клянусь своей честью, которую ношу в груди, и прахом моей бедной сестры, которая умерла… от холеры.

Все мы, в том числе и Пранцини, не могли удержаться от смеха.

Однако Пранцини перестал смеяться, как только вошли обе женщины из закрытого дома, которых вторично вызвали на очную ставку. Эти два несчастных создания вошли в канцелярию судьи робко и с большим смущением. Видимо, они были напуганы присутствием жандармов и всей обстановкой кабинета. Из наиболее интересных наблюдений, которые мне пришлось сделать во время моей службы в полиции, я должен отметить именно эту крайнюю робость несчастных женщин. Шумные, дерзкие и нахальные на улице, они вдруг превращаются в кротких и послушных овечек при столкновении с физической или моральной силой. Они одинаково трепещут как перед любовником, который бьет, так и жандармом, который может посадить в тюрьму.

Их можно было бы назвать хорошенькими, если бы они не были так накрашены. Первая из них, Амели Фабре, высокая брюнетка, довольно скоро оправилась и заговорила очень толково и уверенно.

— В воскресенье 20 марта, — сказала она, — в половине пятого или в пять часов около дверей нашего дома остановилась коляска. Потом нас всех позвали в салон, где находился вот этот господин.

С этими словами она указала на Пранцини.

Пранцини утвердительно кивнул.

— Этот господин, — продолжала женщина, — сделал выбор в салоне, он пригласил мою приятельницу, потом сделал мне знак следовать за ним. Когда мы были в отдельной комнате, моя приятельница вышла на несколько минут. Тогда посетитель дал мне часы. «Это ценная вещь», — сказала я с удивлением, так как наши клиенты не имеют привычки делать такие подарки. «Нет, — ответил он, — это новое золото, и часы стоят тридцать франков. Дай мне за них пять франков для подарка твоей подруге и десять, чтобы заплатить входную плату». Спустя несколько секунд он попросил у меня еще пять франков, и я отдала ему две монеты по десять франков. Он отдал десять франков моей подруге. Его разговор показался нам очень странным. Он спросил, есть ли у нас бриллианты и когда мы их надеваем. Потом он стал нам рассказывать, что у него четыре брата, что он едет из Александрии и что в море ему пришлось выдержать сильную бурю. На руках у него были наклеены кусочки пластыря, и он объяснил нам, что у него потрескалась кожа от сильного ветра в море. Направляясь уже к двери, он вынул из кармана сережки с бирюзой и предложил нам их купить. Когда мы отказались, он отдал их даром.

— Эта женщина лжет, — невозмутимо сказал Пранцини, избегая, однако, смотреть на Амели Фабре.

— Разве это не та женщина, с которой вы были? — спросил следователь.

— Та, — ответил Пранцини, — но я ничего ей не давал, я ограничился только тем, что уплатил установленную плату за вход.

— Но чего ради эта женщина стала бы лгать?

— По всей вероятности, она хочет выгородить постоянного клиента, который дал ей эти драгоценности. — Затем он опять сказал: — В этом деле я ни при чем.

У меня уже не осталось ни малейшего сомнения в виновности Пранцини. Впрочем, я был бы слишком наивен, если бы мог сомневаться после этой очной ставки!

Амели Фабре сделала еще несколько важных указаний. Когда она и ее подруга спросили Пранцини, откуда у него эти драгоценности, он дал им классический ответ убийц и воров.

— Я нашел эти вещи на улице Ноайль, — ответил он.

— Я показала часы и серьги, — продолжала Амели, — нашей экономке, а та показала мадам, которая послала уведомить господина Курта.

Мария Дури, приятельница Амели Фабре, и экономка подтвердили этот рассказ.

Было очевидно, что Пранцини получил эти вещи в пакете, высланном ему из Парижа.

— Что заключалось в пакете, адресованном вам из Парижа? — спросил судебный следователь.

— Вещи, не имеющие большой ценности.

— А именно?

— Часовые пружины.

— Часовые пружины, за отправку которых было заплачено 5 франков?

— Я не знаю.

Однако в конце концов Пранцини рассказал, будто ему выслал эти вещи один незнакомец, которого он встретил на Лионсом вокзале, некий доктор Анри Форстер, имя которого несколько раз фигурировало в продолжение этого следствия.

— Что же вы сделали с этими пружинами? — спросил я.

— Я бросил их в Лоншанском павильоне, — ответил Пранцини, — впрочем, к чему все эти вопросы? В этом деле я ни при чем.

Тотчас же приказали сделать обыск в павильоне, но ничего не было найдено. Тогда мы решились везти Пранцини в Лоншан, чтобы он сам указал нам дорогу, по которой проезжал. Само собой разумеется, что он повел нас именно в те места, где не был. Однако эта поездка имела важное, решающее значение.

Огромная толпа, едва сдерживаемая жандармами, сбежалась со всех сторон, чтобы увидеть человека, арестом которого в то время интересовалась вся Франция.

Вдруг в толпе послышался женский голос:

— Ба! Да это он? Я его узнаю!

Мы тотчас вызвали эту женщину, которая оказалась сторожихой отхожего места в Лоншане.

— Этот господин, — сказала она, — приезжал сюда в воскресенье, он зашел в мою будку и оставался там минут двадцать.

— Я не знаю эту женщину, — ответил Пранцини.

Однако он сильно побледнел.

— Как, сударь, вы отрицаете, что заходили в мою будку? Но все равно, я вас прекрасно узнаю и узнала бы среди тысячи. Вы единственный клиент, который дал мне десять су на чай!

Нужно было слышать тон и чистейший провинциальный акцент этого восклицания, чтобы понять, сколько в нем заключалось наивного изумления и оскорбленного самолюбия. Только раз за все время в охраняемое ею учреждение зашел человек, который дал ей серебряную монету, — и этот человек не узнает ее!

Она хотела заставить Пранцини сознаться, напоминала ему технические детали, которых я не желаю здесь повторять, но которые вполне доказывали, что Пранцини заходил в будку, чтобы избавиться от явно компрометирующих его предметов.

Я приказал немедленно опорожнить выгребную яму, и жандарм отправился уведомить об этом ассенизаторов.

Между тем была разыскана женщина, с которой Пранцини провел ночь с субботы на воскресенье. Я увидел ее в здании суда. Это была довольно красивая девушка, известная под прозвищем Аржентина и именовавшая себя лирической артисткой.

Вот ее показания: