Голос Хедригалла звучал глухо, испуганно.



— Я видел его, наверно, считанные секунды, — сказал он. — Но я помню каждый слой: цветом похоже на песок, насыпанный в бутылку. Смотреть на это было невозможно. Оно было слишком громадным для глаз.

Армада остановилась, замерла на несколько секунд на краю пропасти, а потом аванк сделал последний рывок.

Сначала я видел его сквозь воду. Я видел его на глубине в четыре мили, чуть выше темного дна. Я видел, как в глубине появились его очертания, поначалу расплывчатые, потом он неожиданно приблизился, контуры его становились четче по мере движения вперед. А потом с таким звуком, как при всемирной катастрофе, аванк начал прорываться, проталкиваться сквозь скалу морской воды.

Миля плоти.

Вот он просунул голову, расщепляя, сотрясая вокруг себя воду. Глыбы воды высотой в тысячи ярдов откалывались и падали, капли размером с дом раскручивались и дробились, устремлялись в пустоту, в Шрам.

Я видел концы первых громадных цепей, — они прорвались сквозь воду четырехмильной натянутой тетивой, разрезавшей море между аванком и городом наверху. Потом за ним показались и другие цепи: они словно когтистой лапой располосовали море параллельными вертикальными линиями.

Тело аванка, неописуемое тело, продолжало двигаться вперед — плавники и шипы, реснички, и когда оно оказалось в воздухе, сила тяжести увлекла его, и аванк стал наклоняться — головой вниз. Цепи еще сильнее натянулись, и оконечность Армады достигла края, и город начал переваливаться.

Аванк испустил звук, от которого треснуло все стекло вокруг меня.

Я увидел, как погружные элементы, на которых покоилось \"Сорго\", устремились к вертикальной плоской поверхности воды и прорвались сквозь нее, а вокруг по обе стороны, на сотни футов от \"Сорго\", кормовая часть Саргановых вод, Баска и Дворняжника достигла границы моря, перевалилась через нее, задрожала и пошла вниз.

— В Армаде так много кораблей.

Пароходы достигали кромки воды и с жутким грохотом медленно переползали за нее, дома и башни скатывались с них, как бильярдные шары со стола, дождь кирпича и тел, сотни тел падали в конвульсиях и судорогах, неслись вниз на многие и многие мили, минуя все внутренние слои мира.

Я даже не молился. У меня не было сил. Я мог только наблюдать.

Мосты и канаты рвались. Рыболовные суда, падая, распадались на части. Баржи и спасательные шлюпы, буксиры и деревянные боевые корабли. Все они разлетались в щепы. Взлетали на воздух, разламывались, загорались, когда разрывались котлы и из них разлетался раскаленный уголь. Шестисотфутовые суда, построенные столетия назад, кувыркались в воздухе, падая в бездну.

И вот над Шрамом оказалась корма \"Гранд-Оста\" и повисла в воздухе.

Армада перевалила через край океана и устремилась вниз хаотическим ливнем отдельных частей; живое и мертвое неслось в лавине кирпичей и мачт. Я не слышал ничего, кроме треска воды и криков аванка.

И вот уже три сотни футов \"Гранд-Оста\" нависли над бездной, а вокруг сыпались вниз малые корабли. И внезапно тяжесть корабля сделала свое дело, и я услышал хруст, будто сломались кости какого-то божества, и треть кормовой части корабля, к которой был прикреплен мой дирижабль, отломилась и пошла вниз, таща меня за собой. И вот я, обхватив руками обтекатель, полетел в бездну, в Шрам.

Вам интересно, как вы будете умирать? Храбро, с воплями, потеряв сознание или как-то еще? Что до меня, то, когда корма \"Гранд-Оста\" увлекла меня за собой, я встретил смерть в ступоре, челюсть моя по-идиотски отвисла.

Кромка воды уходила мимо меня вверх, а я устремлялся вдоль стены Шрама вниз, в пустоту ниже уровня моря.



Несколько мгновений я видел сквозь воду кили кораблей надо мной, смотрел, как они движутся к своей гибели. Я летел вниз, а на меня падала остальная часть \"Гранд-Оста\" и все прочие суда города.

Раз или два на секунду-другую в поле моего зрения попадали дирижабли. Маленькие такси, люди среди ремней под баллонами, которым удалось спрыгнуть с палуб своих упавших в бездну кораблей, — они надеялись подняться к небу, но увлекались вихревыми потоками от падающих кораблей и погибали: корабельные корпуса или их обломки разбивали баллоны.

\"Высокомерие\" падало все быстрее. Я закрыл глаза и попытался умереть.

И тут в четырех милях ниже меня дернулся аванк.

Наверно, он агонизировал: тело его на воздухе покрылось пузырями и кровоточило, оно сложилось пополам, когда пробило стену воды и полмили его спины оказались внутри Шрама. Может быть, он корчился в судорогах от боли. Внезапно аванк рванулся, весь оказался внутри Шрама и тут же полетел вниз.

Аванк снова закричал, когда все его тело повисло в пустоте, и рывок увлек его вниз быстрее, чем сила тяжести. Аванк дернулся, цепи его внезапно натянулись и потащили к краю остальную часть города. Теперь \"Гранд-Ост\" целиком оказался в Шраме и устремился вниз, но тут канат, удерживавший \"Высокомерие\", от резкого натяжения лопнул.



— Он лопнул.

Мои глаза открылись, когда аэростат устремился вверх мимо падающего города, ввысь, мимо этой стены океана, вдоль которой летели металл и деревянные щепы, из Шрама в небеса.

Меня с ревом вынесло из трещины, и я устремился в небо. Руками я крепко цеплялся за перила, понимая, что теперь буду жить.

Подо мной остатки Армады соскальзывали в Шрам. Сенной рынок в ливне малых лодочек, \"Юрок\", \"Териантроп\", лечебница, старые, обветшавшие суда Заколдованного квартала — все это превращалось в ничто. Переваливалось через край в пелене брызг, переворачивалось и скрывалось в Шраме, пока на поверхности Скрытого океана не осталось ничего.

Поднимаясь вверх, я смотрел прямо в Шрам и видел туман, дымку, похожую на пыль; Армада падала, далеко под ней — аванк, он вращался на ходу, наворачивая на себя двадцать миль цепей, дергаясь из стороны в сторону в попытке выплыть из этого бесконечного падения. Даже аванк казался маленьким и немощным.

Наконец я в изнеможении, все еще не веря, что остался в живых, упал на спину, а когда снова посмотрел вниз, то не увидел ничего.



Голос Хедригалла замер. Он заговорил снова после нескольких секунд тишины.

— Я поднялся так высоко, как еще никогда не поднимался. Так высоко, что можно было взглянуть вниз и увидеть, что такое Шрам на самом деле. Трещина — только и всего. Трещина в мире.

Не знаю, смог ли спастись кто-нибудь еще из аэронавтов. Но я был на высоте около мили и не видел никого.

На этой высоте дул сильный ветер, который несколько часов тащил меня на юг. Меня унесло прочь оттуда, от этого страшного места в океане, где потоки направлялись к Шраму. В \"Высокомерии\" появилась течь. Аэростат был пробит во время падения, и я терял высоту.

Я соорудил из досок кабины и обшивки что-то вроде плотика — я понимал, что меня ждет. Я ждал у люка, пока аэростат не опустился достаточно низко, после чего выкинул плотик и сам прыгнул на него.

И тогда, наконец, только тогда, свернувшись на своем маленьком плотике, я позволил себе вспомнить, что видел.



Два дня пробыл я наедине со своими воспоминаниями. Я думал, что умру.

На мгновение мне показалось, что если я сумею продержаться достаточно долго, то, может быть, меня вынесет во Вздувшийся океан, где ждут другие корабли. Но я не настолько глуп. Я знал, что у меня нет ни малейшего шанса.

А потом — это.

В первый раз за все время своего необычайного рассказа Хедригалл, казалось, снова был готов потерять самообладание.

— Что это? Что это? — Истерические нотки в его голосе становились громче. — Я думал, что умираю. Я думал, что вы — это бред умирающего. Я видел, как вы умерли… — Последние слова он произнес шепотом. — Я видел, как вы умерли. Кто вы? Что это за город? Что происходит со мной?



После этого Хедригалл стал буянить, он нес какой-то бред, в ужасе кричал. Любовники пытались успокоить его, но далеко не сразу причитания какта стали стихать. Наконец он впал в тревожный сон.

Последовало долгое молчание — долгая, напряженная тишина, и, по мере того как впечатление от рассказа Хедригалла стало понемногу ослабевать, Беллис снова почувствовала себя в своей тарелке. Она застыла в напряжении, кожа ее стала как наиликтризованная. Она словно опьянела от ужаса — от услышанного.

— Что же произошло? — ровным, хотя и озабоченным голосом прошептал Любовник.

— Это Шрам, — прошептал Флорин на ухо Беллис. — Я знаю, в чем дело. Мы вблизи Шрама, и он дает утечку. А Хед там, наверху…

Он замолчал, покачав головой, лицо у него было усталое, бледное от недоумения. Беллис знала, что он скажет.

— Это не настоящий Хедригалл, — сказал Флорин. — Не подлинный, не тот, что был здесь. Наш Хедригалл убежал. А этот Хедригалл возник из другой возможности. В этом варианте он остался с нами, а мы двигались чуть быстрее и раньше добрались до Шрама. Он то, что произошло… что произойдет… Джаббер, помилуй и спаси, о Джаббер милостивый, дерьмо собачье.



Над ними спорили Утер Доул и Любовники. Кто-то (Беллис не разобрала — кто) сказал то же самое, что сейчас сказал Флорин. Любовница реагировала довольно бурно.

— Говно это! — выдохнула она. — Говно вонючее! Нет, так не будет! Никогда такого не случится. Ты что же, думаешь, мы случайно натолкнулись на него во всем этом безбрежном океане, даже если он и не настоящий? Это все, на хрен, подстроено! Это и есть Хедригалл. Это наш Хедригалл, и он никогда не покидал Армаду! Это все подстроено, чтобы мы повернули назад. Никакой он не выброс из Шрама.

Она была в бешенстве, не давала никому говорить. К изумлению Беллис, она набрасывалась на Утера Доула и даже на Любовника. Тот просил ее успокоиться, все взвесить… Но Любовница была так близко к вожделенному предмету ее поисков, что теперь просто сходила с ума.

— Вот что я вам скажу, — бесилась она. — Это все дерьмо, и мы запрем этого подлого вруна, пока он не признается во всем. Мы скажем, что он выздоравливает. Мы будем ждать. Мы узнаем, что произошло на самом деле. Мы не станем верить в этот бред, которым он нас тут кормил.

— Она что — спятила? — прошептал Флорин Сак. — Что она такое несет?

— Это явно призвано устроить панику, — продолжала Любовница. — Это план, которым пытаются все разрушить. Этот ублюдок снюхался боги знают с кем, но мы не позволим им победить. Утер, уведи его. Поговори с охранниками и отбери самых надежных, в которых ты не сомневаешься. Расскажи им о вранье, которым он, возможно, будет их потчевать. Мы пресечем это в самом зародыше, — жестко сказала она. — Мы не дадим этому подлому подстрекателю взять верх. Дальше этих стен его вранье не пойдет. Мы похороним эту историю здесь и сейчас. А сами поплывем дальше. Решено?



Видимо, Любовник и Утер Доул кивнули ей в ответ — Беллис больше ничего не услышала.

Еще до того, как Любовница закончила говорить, Беллис повернулась к Флорину. Она смотрела, как он слушает свою правительницу (ту, которой был до конца предан, которой обязался беспрекословно подчиняться), объявляющую о намерении обмануть всех жителей города. Держать под спудом то, что ей стало известно. И продолжать движение к Шраму.

Беллис видела, как на лице Флорина застывает холодное, решительное и пугающее выражение. Рот его плотно сжался, и Беллис поняла, что он думает о Шекеле.

Может быть, он вспоминал собственные слова о том, что все это (то, что случилось с ними, то, что они оказались в Армаде) — настоящий дар богов? Беллис не знала этого. Но что-то проявилось на лице Флорина, когда он посмотрел на нее убийственным взглядом.

— Ничего она не похоронит, — прошептал он Беллис.

Глава 47

Флорина Сака знали в Армаде. Он был одним из тех, кто, спасая умирающего, бросился на костерыбу. Он подверг себя переделке, превратился в своего рода рыбочеловека, чтобы лучше приспособиться к жизни в Армаде. Он потерял своего мальчика.

Флорина знали и уважали.

Флорину верили.

От Беллис было мало толку. Ее не слушали.

Чтобы распространить тот или иной слух, ей нужно было прибегать к чужой помощи.

Флорина Сака знали все.

Если бы Беллис попыталась рассказывать то, что услышала в той малоприятной клетушке, попыталась поведать другим открывшиеся ей тайны, ей бы не поверили. Но она пригласила туда другого, чтобы он сам мог все услышать и передать услышанное другим.

Она не могла сдержать переполнявших ее чувств и безрадостно улыбалась. \"Отличная работа\", — думала Беллис, кивая головой, воздавая должное великолепному замыслу. Она чувствовала, как ее оплетают клубком причины, следствия, усилия и взаимодействия. Она чувствовала, как все становится на свои места, как она, Беллис, оказывается там, где нужно, и в нужное время, чтобы случилось то, что должно случиться.

\"Отличная работа\".

Это началось почти сразу же, как только они с Флорином поднялись с нижней палубы.

Беллис моргнула и поглядела вокруг — на флаги, выстиранное белье, мосты, башни, все еще прочные, спаянные цементом. Ее преследовали образы хедригалловского рассказа. Она так ясно представляла себе, как город, сотрясаясь, падает в бездну, что испытала истинное облегчение, увидев: он все еще цел и никуда не делся.

Флорин начал выполнять задуманное. Любовники все еще оставались внизу, давали распоряжения, пытались спрятать Хедригалла. Пока они совещались там, внизу, плели свои интриги, Флорин начал выполнять задуманное.

Прежде всего он стал выискивать тех, кого хорошо знал. Говорил он быстро и с напором. Одной из первых он нашел Анжевину и познакомил ее с группой докеров, которых теперь агитировал.

Его страсть была искренней и совершенно безыскусной. Он не ораторствовал.

Беллис смотрела, как он двигается сквозь толпу, которая все еще толклась на палубе \"Гранд-Оста\", пересказывая гневным голосом то, что они слышали, сообщая о том, что видел Хедригалл, как и почему вернулся. На огромном древнем корабле все еще находилось немало пиратов, и Флорин говорил для них всех.

Его трясло от ярости. Беллис следовала за ним зигзагообразным, прерывистым путем, наблюдала за ним — напор Флорина впечатлял ее. Она видела, как по толпе, словно болезнь, распространяется недоумение. Она видела, как недоверие быстро превращается в уверенность и гневный испуг, а потом — в решимость.

Флорин настаивал — Беллис слышала его — на том, что они имеют право знать правду, и перед Беллис что-то забрезжило. Она не знала, что стоит за необыкновенным рассказом Хедригалла. Существовало несколько возможностей. Но это не имело значения. Она не хотела думать об этом сейчас. Ее доставили в это место, и она сделает то, что от нее требуется, и доведет дело до конца.

Беллис смотрела, как те, кому Флорин рассказал историю Хедригалла, пересказывали ее другим, но вскоре уследить за этим было уже невозможно. История приобрела собственную инерцию. Очень скоро большинство из тех, кто рассказывал многократно переиначенную историю спасения Хедригалла из Шрама, не могли ответить, откуда узнали ее.



Любовники в доступной всем форме рассказали о Шраме много верного — так, как они это понимали. Большинство армадцев знали, что из Шрама возникают возможности и в этом — источник его силы. Некоторые видели меч Утера Доула включенным, и они понимали, что дает добыча возможностей. И теперь здесь, в глубинах Скрытого океана, вблизи самого Шрама с его утечками, с вероятностями, которые сочились из него, как плазма, было совсем нетрудно поверить, что Хедригалл (этот Хедригалл, сходящий с ума где-то в трюме парохода) говорит правду.

И хотя подлинный их Хедригалл, убежав несколько недель назад, возможно, находился в тысячах миль от них — плыл над океаном, или разбился, или высадился на какой-нибудь неизвестной земле, или утонул в море, Армада согласилась с тем, что тот, которого они сейчас подобрали, был двойник Хедригалла, спасшийся из жуткого Бас-Лага, в котором погибла Армада.

— Два дня назад, — слышала Беллис, как одна женщина говорит с беспробудной тоской. — Все мы. Мы уже два дня как мертвецы.

Это было предупреждение. Никто не мог пройти мимо него.



Солнце склонялось к горизонту, а история Хедригалла расползалась по Армаде, по всем ее кварталам. Вся атмосфера города была пропитана этим рассказом.

Хедригалла спрятали, а Любовники совершили глупейшую ошибку, оставшись внизу для того, чтобы выработать план. А над их головами взбешенный Флорин носился с корабля на корабль, сообщая то, что ему стало известно.

На \"Гранд-Осте\" ждала Беллис, вспоминая рассказ Хедригалла, вспоминая его так, что он наполнял все ее мысли, и снова перед ее глазами вставали сцены ужасающей катастрофы. Она не пыталась оценить то, что сказал какт. Это была история, от которой кровь застывала в жилах, и рассказанная так, что кровь застывала в жилах. Остальное не имело значения.

Беллис смотрела на водоворот армадцев, обсуждающих услышанное, мрачно совещавшихся. Они строили планы — это было видно; происходило какое-то движение. Что-то близилось к завершению.



Время бежало быстро. Солнце склонялось к горизонту. По всем Саргановым водам закрывались мастерские, их работники толпами устремлялись на \"Гранд-Ост\".



В шесть часов появились Любовники. Они каким-то образом почувствовали, чтó происходит, прониклись смутным ощущением, что их квартал и весь город переживают кризис.

Они вышли на свет в сопровождении Утера Доула, с напряженными и взволнованными лицами. Беллис видела, как они изумленно моргают, глядя на собравшихся горожан. Перед ними, выстроившись в ряды, как драное воинство, стояли армадцы — хотчи, какты вперемежку с людьми и даже ллоргиссы Саргановых вод.

Над ними, корчась под убивавшими его нервы лучами солнца, висел Бруколак. А во главе собравшихся, решительно выпятив подбородок, лицом к Любовникам стоял Флорин Сак.

Любовники посмотрели на своих подданных, и Беллис четко различила страх в глазах правителей. Она мельком посмотрела на них, но тут же перевела глаза на их наемника, однако Утер Доул избегал ее взгляда.

— Мы говорили с Хедригаллом, — начала Любовница, умело скрывая тревогу.

Флорин Сак самым резким образом перебил ее:

— Избавьте нас от этого вранья.

Вокруг него люди поглядывали друг на друга, воодушевленные его уверенностью.

Любовники смотрели на Флорина, глаза их чуть расширились, лица оставались непроницаемыми.

— Хватит лгать, — продолжил Флорин. — Мы знаем правду. Мы знаем, где был Хедригалл, — этот самый возможный Хедригалл, которого вы заперли, спрятали от нас. Мы знаем, откуда он.

Он двинулся вперед, и толпа, зашевелившись, решительно последовала за ним.

— Джаддок, — прокричал Флорин, — Корсалл, Гуддрунн, идите, ребята, найдите Хедригалла. Приведите его сюда.

Группа кактов вышла вперед, неуверенно направляясь к Любовникам, Утеру Доулу и двери за их спиной.

— Стойте! — выкрикнула Любовница.

Какты остановились и посмотрели на Флорина. Он двинулся вперед — толпа за ним. Приободренные какты пошли дальше.

— Доул… — сказала Любовница угрожающим голосом.

Все мгновенно замерли.

Утер Доул вышел вперед, встал между Любовниками и наступающими армадцами.

Несколько секунд спустя к нему навстречу вышел Флорин Сак.

— Против всех нас, Утер Доул? — громко сказал он, чтобы слышали окружающие. — Ты хочешь убить всех нас? По-твоему, сможешь? И только потому, что мы хотим привести Хедригалла. Но если ты грозишь им, — он указал на кактов, — то все мы пойдем с ними, и тебе придется грозить всем нам. Думаешь, сможешь справиться со всеми нами? Черт побери, может, и справишься, а может, и нет. Но если ты пойдешь на это, к херам собачьим… что тогда? Кем тогда будут править твои хозяева?

За ним стояли сотни армадцев и согласно кивали. Некоторые криками подбадривали Флорина.

Утер Доул переводил взгляд с Флорина на толпу за его спиной, потом снова на Флорина. И тут он дал слабину: его уверенность пошатнулась, он заколебался и повернул голову. Он повернулся к своим хозяевам, чтобы получить от них разъяснение, при этом слегка пожав плечами и вопросительно наклонив голову, словно говоря: \"Он прав. Что я должен сделать — убить их всех?..\"

Когда он вот так повернулся, когда выразил сомнение, Флорин победил. Доул снова дал знак рукой, и какты прошли мимо него и Любовников в коридор, исполненные решимости найти Хедригалла; чувствовали они себя не в своей тарелке, но уже не боялись, зная, что теперь они в безопасности.

Любовники даже не посмотрели на них. Они во все глаза смотрели на Флорина Сака.

— Что еще вам надо от нас? — жестким голосом сказал Флорин Сак. — Вам рассказали, что случится с нами. Но вы так одержимы этой своей дурацкой идеей, что просто стали слепы, не хотите ничего видеть! Вы все еще хотите двигаться дальше… И скрываете правду. Вы лжете нам. Хотите, чтобы мы молча тупо шли дальше, как бараны на бойню, и вместе с вашим дурацким аванком сверзились через край в пропасть. Нет уж — хватит! У нас остановка. Дальше мы не пойдем. Мы поворачиваем.

— Будь ты проклят! — Любовница ткнула рукой в Флорина, вперилась в него взглядом и плюнула перед ним на палубу. — Ты вонючий трус! Кретин! Ты что же, и правда веришь в его россказни? Да ты пораскинь мозгами, чтоб тебе пропасть! Ты думаешь, Шрам — это то, что наврал этот твой Хедригалл? И ты думаешь, что мы во всем огромном Скрытом океане так вот совершенно случайно наткнулись на Хедригалла — да такого быть просто не может. Ты думаешь, это такое совпадение — наш Хедригалл убегает, а мы встречаем другого, из какого-то другого места, и он рассказывает нам такую страшную историю, что мы тут все от страха обделались?.. Да это тот же самый Хедригалл! Он давно вынашивал этот план. Вы пошевелите своими тухлыми мозгами. Мы думали, что он бежал, но он оставался здесь. Куда бы он мог бежать? Он перерубил канат \"Высокомерия\" и спрятался где-то тут. И вот когда мы приблизились к Шраму, оказались в двух шагах от самого удивительного места в нашем мире, он появляется, чтобы напугать нас и сбить с толку. Почему? Да потому что он такой же трус, как ты, как все вы… Такой у него был план. У него даже не хватило смелости бежать с позором. Он выждал момент, чтобы и вас забрать с собой.

Некоторые, услышав эти доводы Любовницы, заколебались. Даже в бешенстве она умела находить слова, бьющие точно в цель.

Но Флорин не оставил ей ни одного шанса.

— Вы собирались скрыть это от нас, — сказал он. — Вы собирались обмануть нас. Мы пошли за вами так далеко, а вы собирались обманывать нас. Вы так ослеплены вашим наваждением, что боялись рисковать, рассказав нам правду. Вы ничего не знаете о Шраме! — прокричал он. — Ничего. Не надо нам этого вранья про совпадения. Не рассказывайте нам сказок. Может быть, этот ваш Шрам как раз такой, как о нем говорит Хедригалл. Вы ничего об этом не знаете… Нам известно только, что один из лучших граждан Саргановых вод, каких я только знал, заперт там, в вашей тюрьме. И он предупреждает нас: если мы доберемся до Шрама, то погибнем. И я ему верю. Дальше мы не идем. Теперь мы решаем, что будет дальше. Мы берем управление в свои руки. Мы поворачиваем. Мы возвращаемся домой. Ваш приказ двигаться дальше отменяется к херам собачьим! Всех в тюрьму не посадите и не убьете.

За этими словами последовал одобрительный рев, хвалебные выкрики, а потом люди начали скандировать: \"Сак, Сак, Сак\".

Беллис не обращала на это внимания. Происходило что-то чрезвычайное, что-то почти не слышное за одобрительными выкриками.

За спиной Утера Доула смотрел и слушал Любовник, глаза его горели ужасающей неуверенностью. Он протянул руку, прикоснулся к Любовнице и развернул ее, потом сказал ей что-то важное тихим голосом, что-то неслышное; она пришла в недоумение и бешенство.

Любовники спорили между собой.

Над толпой повисла тишина, когда собравшиеся поняли, что происходит. Беллис задержала дыхание. Она была потрясена. Оказывается, они могли укоризненно перешептываться: лица их покраснели, шрамы побелели от гнева, голоса стали похожи на змеиное шипение, Любовники обменивались отрывистыми словами, все громче и громче, и наконец перешли на крик, не замечая людей, которые смотрели на них в глуповатом недоумении.

— …Он прав! — услышала Беллис крик Любовника. — Он прав. Мы не знаем.

— Не знаем чего?! — кричала ему в ответ Любовница. Лицо ее перекосило от бешенства и злости. — Не знаем чего?!

Небольшая стайка городских птиц испуганно вспорхнула в небо и быстро снова села где-то, исчезнув из виду. Армада заскрипела. Толпа погрузилась в молчание. Флорин Сак и бунтовщики замерли. Они следили за спором между Любовниками с трепетом, точно стали свидетелями геологического катаклизма.

Беллис, провожая глазами отлетевших птиц, задержалась взглядом на распятой фигуре Бруколака, хотя вампир и вызывал у нее отвращение. Его судороги пошли на убыль, тело успокаивалось. Он открыл глаза, затянутые молочно-белой слизью и ослепленные дневным светом, и медленно повернул голову.

Беллис была уверена: он прислушивается.

Любовники ничего не замечали вокруг. Утер Доул молча отошел в сторону, словно не желая загораживать их от взглядов собравшихся.

Никаких других звуков не было слышно.

— Мы не знаем, — снова сказал Любовник.

Беллис казалось, что глаза обоих испускают тепловые или иликтрические разряды.

— Мы не знаем, что впереди. Возможно, он прав. Как мы можем быть уверены? Как мы можем рисковать?

— О-о… — ответила Любовница раздраженным вздохом. Она смотрела на своего любовника с чувством страшного разочарования и потери. — Проклятье, — тихо выдохнула она. — Чтоб тебя боги задрочили до смерти.

Толпа безмолвствовала, но пережитый ею шок был вполне ощутим. Любовники вперились друг в друга взглядами.

— Мы не можем их заставлять, — сказал наконец Любовник. Голос его отчаянно дрожал. — Мы не можем властвовать без согласия. Это же не война. Ты не можешь приказать Доулу сражаться с ними.

— Не отворачивайся от нашего дела сейчас, — сказала Любовница срывающимся голосом. — Ты отворачиваешься и от меня. И это после всего, чего мы достигли. После того, как я сделала тебя. После того, как мы сделали друг друга. Не предавай меня…

Любовник оглянулся, посмотрел на окружающие их лица. На лице его нарисовалась паника. Он протянул к Любовнице руки.

— Пойдем внутрь.

Любовница стояла неподвижно, шрамы ее налились кровью. Ей с трудом удавалось держать себя в руках. Она в ответ покачала головой; бешенство кипело в ней.

— Да плевать, слышат нас или нет, — мы выше этого! Что тут происходит? Что с тобой случилось? Ты что — так же глуп, как и эти кретины? Ты полагаешь, что этот сукин сын, вернувшись, сказал нам хоть слово правды? Да? Ты ему веришь?

— Я — все еще ты, — прокричал в ответ Любовник, — а ты — все еще я? Или уже нет? Только это важно!

Он терял что-то. Что-то ускользало от него. Беллис видела, что некая связь, не менее важная, чем пуповина, разрывалась в нем, истончалась, рвалась. Он недоумевал, бесился, неожиданно испытывал страх, впервые за много лет оказавшись в одиночестве. Он попытался сказать что-то еще.

— Мы не можем сделать это, не можем. Ты потеряешь все…

Любовница посмотрела на него, и на ее лице застыла гримаса отвращения.

— Я была о тебе лучшего мнения, — медленно произнесла она. — Я думала, что исцелила свою душу.

— Ты исцелила, да, исцелила, — услужливо проговорил Любовник.

Вид у него был такой жалкий, что Беллис смущенно отвернулась.



Из трюма \"Гранд-Оста\" привели Хедригалла — он шел, опираясь на плечи посланных за ним кактов, и был встречен радостными воплями.

Все выкрикивали вопросы, но он уклонялся от них и не мог отвечать. Люди плясали, орали, выкрикивали его имя, а он смотрел на них безумно и испуганно, словно не понимая, где находится. Какты, которых не пугали его шипы, подняли его и понесли. Хедригалл неустойчиво покачивался на их плечах, недоуменно поглядывая вокруг.

— Поворачиваем! — закричал Флорин Сак. — Мы поворачиваем город! Позовите Любовника! Позовите кого-нибудь, кто знает, как это делается. Зовите лебедочников, управляющих уздой. Мы посылаем сигнал этому чертову аванку — мы поворачиваем!

Толпа в воодушевлении повернулась к Любовникам, собираясь потребовать, чтобы те сказали, как это делается, но они уже исчезли.

Во время всеобщей давки, вызванной появлением Хедригалла, Любовница развернулась и бросилась в свою каюту. Любовник пустился за ней.

А следом, не спуская с них глаз, чуть поотстав и готовая в любую минуту свернуть в сторону, шествовала Беллис Хладовин и жаждала наконец понять, что же сделала она и что сделали с ней.

Ступив в коридор, она услышала продолжение диалога.

— Властвую здесь я, — услышала она голос Любовника — невнятный, осторожный. — В этом месте властвую я. Мы! Вот что мы здесь делаем. И вот кто мы такие, будь я проклят… Не делай этого. Иначе мы из-за тебя потеряем все.

Любовница повернулась к нему, и Беллис внезапно оказалась в ее поле зрения. Но Любовница лишь скользнула по ней взглядом, а потом безразлично отвернула свое иссеченное шрамами лицо. Ей было наплевать — слушают ее или нет.

— Ты… — сказала она, прикасаясь к лицу Любовника. Она покачала головой, а когда снова заговорила, голос ее зазвучал печально и решительно. — Ты прав. Мы больше здесь не властвуем. Не для этого я появилась здесь… Я не стану просить тебя присоединиться ко мне. — На мгновение ее голос почти сорвался. — Ты украл себя у меня.

Она повернулась и пошла прочь, не обращая внимания на Любовника, который тщетно умолял ее, убеждал не отталкивать его, прислушаться к разумным словам, понять.

Для Беллис этого было достаточно. Она долго стояла одна между бессмысленными старыми гелиотипами, а потом вернулась к торжествующей толпе: Флорин пытался отдавать распоряжения, пытался повернуть город.



Крикливые группки, у которых голова пошла кругом от собственной смелости, встали за лебедки и принялись разворачивать аванка, натягивая его узду. И аванк, бездумно подчиняясь, медленно заложил вираж в несколько миль, таща за собой и город, и вот Армада изменила курс.

Кривая поворота была очень длинной, очень пологой, и разворот был закончен лишь к исходу дня. И пока город менял курс в уныло-однообразном море, пираты-чиновники Саргановых вод носились по своему кварталу, пытаясь выяснить, кто теперь правит.

Истина ужаснула их: в эти несколько безвластных часов никто не отдавал никаких распоряжений. Не было ни приводных ремней власти, ни установленного порядка управления, ни иерархии — ничего, кроме грубой безалаберной демократии, учрежденной армадцами, — такой, какая им была нужна. Для чиновников это было неприемлемо, и они видели вождей во Флорине Саке и Хедригалле. Но эти двое были всего лишь участниками событий: один — активный, другой — недоуменно восседающий на плечах кактов, словно талисман.

\"Неужели это все?\"

Беллис от волнения забыла обо всем на свете. Она утратила собственную волю. Сейчас ночь, а она с толпой смеющихся горожан бежит вдоль границы Джхура, чтобы увидеть, как поднимаются бригады лебедочников. Она понимает, что смеется вместе со всеми. Она не знает, когда это началось.

\"Неужели все закончилось?

Неужели это все?\"

Власти, которая держала в подчинении Саргановы воды и распространила свое влияние на всю Армаду, больше нет. Она была такой сильной, такой мощной, но вдруг взяла да и рухнула так бесшумно и так быстро, что Беллис оставалось только недоумевать. \"Куда они все делись?\" — спрашивает она себя. Правители исчезли, и все их атрибуты — законы, аппарат, стражники, влияние — ушли в небытие вместе с ними.

Правители других кварталов попрятались и благоразумно помалкивали. Они бы все равно не смогли овладеть ситуацией, справиться с народным гневом и всеобщим опьянением. Они не настолько глупы, чтобы попытаться сделать это. Они выжидают.

Все страхи, все негодование и неуверенность, все, что накипело у горожан за последние недели и месяцы, осадок от всех проглоченных сомнений, — вот что движет этим порывом. Этим мятежом. Необыкновенная, невероятная история Хедригалла освободила их, придала уверенности, которой им не хватало.

Они разворачивают город.

Беллис не видит ни мародерства, ни насилия, ни пожаров, не слышит оружейной стрельбы. Все, что произошло, имело одну цель. И эта цель — не погибнуть, выбраться из этого страшного моря живыми. Аванк все еще болен, но он двигается, и Беллис, глядя на звезды, понимает, что они держат путь к Вздувшемуся океану.

Она этого хотела. Каждая миля, отдалявшая Беллис от Нью-Кробюзона, была ее поражением. Она испробовала все, чтобы развернуть этот долбаный город, чтобы вернуться домой, и вдруг ее усилия совершенно неожиданно увенчались успехом.

\"Как это произошло?\" — думает она, чувствуя себя так, точно праздновала собственную победу, а не оставалась недоуменным и счастливым наблюдателем.

Она знает, что ее беспокоит. У нее есть вопросы и обиды. Она помнит, что видела в глазах Доула. \"Опять меня использовали, — думает она с ужасом и удивлением. — Опять меня использовали\".

Она запуталась в этом сложном клубке манипуляций, жертвой которых стала. Ей не распутать этот клубок. Еще не пришло время.



Из ракет, которыми сигналили штурманам на лебедках, устроили шумный безвкусный фейерверк. Это было празднование, это был вызов — мятежники словно говорили: нам они больше не понадобятся, эти ракеты.

Небеса на востоке стали проясняться, но еще не для всех закончилось исступленное веселье.

Беллис стояла на \"Гранд-Осте\" неподалеку от входа в коридор, где находились покои Любовников. Она ждала — уже какое-то время. Она помнила, что сказала Любовница: \"Я не стану просить тебя присоединиться ко мне\". Что-то подходило к концу, и Беллис хотела быть свидетелем этого.

На палубе были другие люди, в большинстве уже усталые и пьяные. Они распевали песни и смотрели на море, но, когда на палубе появилась Любовница в сопровождении Утера Доула, все смолкли. Был один миг, угрожающий миг, когда присутствовавшие вспомнили о своем гневе, — боги знают, что могло бы случиться. Но это настроение быстро улетучилось.

Любовница несла туго набитые тюки. Она не смотрела ни на кого, кроме Доула. Беллис увидела, что в одном из тюков — случайница, этот необычный инструмент Доула.

— Это все? — спросила Любовница.

— Все, что я собрал, кроме моего меча, — кивнул он.

Лицо Любовницы хранило мрачное выражение. Спокойное и решительное.

— Лодка готова? — спросила она.

Доул кивнул в ответ.

Они шли вместе под взглядами пиратов, и никто не остановил их. Они шли к правому борту \"Гранд-Оста\" и улочек, петлявших по притиснутым друг к другу судам, к гавани Базилио за ними. Беллис не отрывала взгляда от дверей. Она ожидала, что следом появится Любовник, позовет назад свою любовницу или подбежит к ней и скажет, что идет с ней, что ничто не может их разделить, но он так и не появился.

Они никогда не были друг другом. Они никогда не стремились к одной цели. Видимо, лишь волей случая зашли они вместе так далеко.

У борта \"Гранд-Оста\" Любовница остановила Утера Доула и оглянулась, чтобы в последний раз взглянуть на корабль. Солнце еще не взошло, но небо посветлело, и Беллис ясно увидела лицо Любовницы.

По правой щеке, от виска до подбородка, тянулся новый порез. Он отливал едва заметным слоем бальзама, похожего на лак. Он был глубоким, темно-красным и пересекал несколько прежних, старых шрамов, словно зачеркивая, отбрасывая их.



Беллис ни разу не слышала никаких рассказов об этом последнем путешествии, что удивляло ее. Все последующие дни и недели, когда только и говорили, что о ночи мятежа, она ни разу не слышала о Любовнице и Утере Доуле, спокойно прошедших по городу, который утомился и пресытился своим бунтом.

Но она могла представить себе их путь. Она видела, как невозмутимо идут они вперед — Любовница, печальная и задумчивая, оглядывается, запоминает черты города, которым она соуправляла столько лет. Вот она поудобнее перехватывает тюк, ощущая вес всех книг, содержащих тайную науку, брошюр о добыче возможностей, о древних машинах, подаренных ей Доулом.

Доул идет рядом с ней. Рука его лежит на эфесе меча, он готов защитить Любовницу в последние ее минуты пребывания в Армаде. Была в этом какая-то необходимость? Нужно ли было ему вмешиваться? Беллис никогда не слышала, чтобы он убивал армадцев.

И осталась ли Любовница действительно в одиночестве?

Трудно было поверить, что после стольких лет пребывания в Армаде не нашлось никого, готового последовать за ней. Ее убеждения расходились с грубым меркантилизмом, который управлял Армадой, но наверняка среди граждан города нашлись бы и такие, кому вовсе не чужда была ее логика. Сама по себе она не могла бы управлять кораблем, даже самым маленьким. Беллис проще было представить себе, как, идя по городу, Любовница увлекает за собой людей, которые прятались до поры до времени, а теперь, почуяв ее приближение, решили присоединиться к ней. Чуждые своим соседям и подчиняющиеся другим порывам, они идут следом за Любовницей и Утером Доулом, шагают с ней в ногу, уже собрав вещи, готовые оставить свой город.

Романтики, выдумщики, неудачники и сумасшедшие. Беллис воображала, как они идут за Любовницей.

Она не могла не представлять себе, что, когда Любовница появилась из-под свесов крыш и пересекла пустующие склады порта, ее уже ждала небольшая группа приверженцев. Беллис воображала, как они присоединяются к Любовнице на палубе заранее подготовленного судна, как прощаются, как помогают ей запустить двигатели, отдать концы.

Но Беллис ничего не знала наверняка — возможно, Любовница отбыла в одиночестве.

Беллис знала только, что почти час спустя, когда солнце едва взошло и почти не успело рассеять темноту, из узкого входа в гавань Базилио вышел корабль и направился в море. Корабль был невелик. Его палубу загромождали краны и лебедки, всевозможные механизмы и котлы, о назначении которых Беллис даже не догадывалась. Суденышко выглядело хорошо оснащенным и чистым.

Беллис видела его не очень отчетливо. Она смотрела на него над неправильными контурами городских крыш, над этими плоскими и наклонными, серыми и красными листами металла, черепицы, бетона. Она видела, как движется суденышко сквозь подсвеченный солнцем утренний туман, мимо других судов, надежно причаленных в порту, как движется сквозь промоину в корабельной ткани города. Она видела, как повалил черный дым из трубы судна, когда непонятные и сильные течения Скрытого океана подхватили его и понесли прочь.

Неподалеку от Беллис за уплывающим кораблем наблюдал и Любовник.

Глаза у него были так красны от слез, что казалось, будто он натер их песком. На его щеке были, конечно, только старые шрамы.

Кораблик уходил все дальше и дальше. Он двигался с неизменной скоростью — такого Беллис в Скрытом океане еще не видела. Без всякой суеты, без пальбы из ракетниц он взял курс на север, в направлении, противоположном движению города. Он шел к горизонту и Шраму.

Спустя немало времени после того, как судно исчезло из виду, на палубе \"Гранд-Оста\" появился Утер Доул — один.

Доул стоял под мачтой, на которой был распят Бру-колак: с восходом солнца вампир снова начал жалобно поскуливать.

— Снимите его, — властно приказал Утер Доул ближайшей к нему кучке людей.

Те испуганно подняли на него глаза, но возражать не осмелились.

— Снимите его и отнесите домой.

И в это необычайное утро, когда город нащупывал путь к новым правилам и никто не знал, что разрешено, что нормально, что приемлемо, что верно, милосердный приказ Утера Доула был выполнен.



\"Больше уже не Любовница\", — подумала вдруг Беллис. Она смотрела на кромку горизонта, за которой исчезло маленькое суденышко. Она думала о споре Любовников, о новой ране — новоприобретенном шраме, рассекшем лицо Любовницы, воссоздавшем ее заново, отделившем от Любовника. \"Ты уже больше не Любовница\".

Беллис попыталась заново представить себе Любовницу у штурвала ее корабля, который направляется к самому необычному месту в мире. Беллис попыталась переосмыслить ее, получить четкий образ, по справедливости признать ее заслуги или вину; Беллис пыталась думать о том, как эта женщина не по чьему-то, а по своему собственному плану или желанию направляет крохотный кораблик к оконечности мира.

Но Беллис продолжала думать о ней как о Любовнице Любовнице Любовнице, хотя и пыталась не делать этого.

Она не знала имени этой женщины.

Кода

Флорин

Ну и заварушка была. Ты и не поверишь, чем я тут занимался.

Мы больше не плывем к Шраму. Мы направляемся назад, в те воды, откуда пришли. И все у нас будет по-прежнему.

Странно. Я вот так говорю, но ведь я не знал этого города до того, как он помешался на Скрытом океане. И ты не знал. Все, что произошло, все было направлено на то, чтобы мы попали к Шраму. Я ведь не жил здесь, когда Армада была просто пиратским городом.

И ты тоже не жил.

Я тут проводил время с твоей Анжевиной. Я бы солгал тебе, если бы сказал, что мы с ней лучшие друзья. Мы того… робковаты, как бы ты сказал. Но мы встречаемся и разговариваем. По большей части о тебе.

Нас обманывали, и мы наелись этим враньем. А они готовы были рисковать нашими жизнями, чтоб им было пусто, и вот мы заставили их повернуть назад.



Не проходит это — то, что тебя нет.



Я больше здесь не живу. Я нигде не живу. Это место убило тебя.

Не знаю, что это было там, в воде. Я только знаю, что в тот день мы в воде сражались не с вампирами. Никто не говорит о них. Никто не знает, кто они такие. Только то, что они помогли нам повернуть.

Сукин Джон их видел. Я вижу это по его поросячьим глазкам. Но он ничего не говорит.

Это я повернул город. Те существа, что забрали тебя, которые сражались заодно с вампирами, они проиграли.

Я закончил дело за них. Развернул город.

Не знаю, смешно ли это. Я только знаю, что не могу больше жить здесь и не могу уйти отсюда.

Я ведь теперь морское животное. Дурная шутка. Мы оба знаем, что такое настоящие морские животные, как они двигаются, с какой скоростью. Не то что я — тяжело, неловко, украденные плавники трепыхаются, пот, точно слизь. Одно слово — переделанный.

А теперь мне страшно. Я ныряю в море и начинаю потеть. Теперь каждая морская собачка для меня похожа на тех тварей, что забрали тебя.

Но на воздухе я больше жить не могу. Такой возможности теперь у меня нет.

Что я буду делать? В Нью-Кробюзон вернуться я не могу, а если бы и мог, то без моря быстро бы там загнулся.

Буду заставлять себя плавать. Со временем все снова придет в норму. Привыкну.

Им меня не удержать. Я могу уйти. Может случиться, мы подойдем к какому-нибудь берегу, и тогда я ускользну. И буду жить в одиночестве на мелководье, чтобы можно было видеть дно внизу, там, где в воде встречаются камень и растительность. Я вполне смогу жить один. Поверь мне, я уже наелся всего.

Мне ничего не нужно, и у меня ничего нет.

Мне говорят, что со временем все это пройдет и я почувствую себя лучше. Я не хочу, чтобы время лечило меня. Я такой, какой я есть, и на то имеются свои причины.

Я хочу, чтобы время оставило меня навсегда таким вот уродливым и согбенным — я стал таким после того, как твоя смерть оставила на мне отметину. Я не забуду тебя.

Я не могу сказать тебе \"пока\".

Беллис

Пыледельник, 2-го тэтиса 1780 г. Армада.



Аванк снова замедляет ход, теперь уже окончательно.

После атаки гриндилоу он так и не выздоровел. Рубец не образуется, рана не залечивается — остается живой и омерзительной. Время от времени мы снова проходим мимо озер аванкового гноя.

Мне кажется, что сердце у него останавливается.

Мы все знаем, что аванк умирает.



Может, он ищет свой дом. Может, он пытается найти путь в темную вселенную морской воды, откуда мы его выманили. И все это время болезнь его усугубляется, он слабеет, кровь его сгущается, загнивает и сворачивается, его огромные плавники двигаются все медленнее.

Ну да ничего. Мы уже недалеко от границы Скрытого океана. Скоро мы выйдем из него (может, через два-три дня, а то и часа), и нас встретит армадский флот. До этого времени аванк дотянет.

Однако город может остановиться в любой день.

Мы будем застопорены, прикреплены к органическому якорю, к миллионам тонн плоти, гниющей на дне моря.

Пять цепей — значит, нужно будет перерезать пять звеньев. Одно звено — два распила. Каждое звено имеет в ширину много футов, к тому же оно закалено при помощи магии. На это уйдет какое-то время, но в конечном счете эти мили металла одна за другой упадут на дно.

Ну и катастрофа это будет для донных жителей — почище божественного гнева. Тонны металла станут падать, ускоряясь, — четыре, пять миль, — пока не рухнут на илистое дно, не врежутся в твердую подложку. Окажутся на теле бедняги аванка, может, вспорют его, и мили аванковых кишок вывернутся в темную жижу.

Может быть, со временем на этом невероятном удобрении разовьются целые экосистемы.