Мишель Бюсси

Следы на песке

MICHEL BUSSI

GRAVÉ DANS LE SABLE

Copyright © Presses de la Cité, 2014



© Елена Клокова, перевод, 2020

© «Фантом Пресс», оформление, издание, 2020



Такси в ад – и обратно – смерти в пасть[1]
Смерть челюсти сыто свела


Этот роман родился из иллюзии

Моей матери
Этот роман впервые выходит под названием «Следы на песке», но написан он давно. Больше двадцати лет назад.

Мои книги не объединены общим героем, и те, кого они заинтересуют, могут читать их в произвольном порядке, – но первое произведение всегда занимает особое место в биографии писателя, даже если было написано в тридцать лет.

Сочиняя роман, я не знал (да и не очень верил), что однажды он увидит свет. Со следующими моими книгами все складывалось иначе.

Тогда я работал, не имея ни малейшего понятия о законах детективного жанра, и потому изобретал и менял их по ходу дела. Возможно, описание места действия длинновато, частный детектив излишне романтичен, наемный убийца неловок, но такова уж моя манера повествования.

Этот роман полон намеков, кивков, ссылок, наваждений и даже навязчивых идей, некоторые из которых перешли в следующие книги и были дополнены и развернуты. Надеюсь, внимательные читатели получат немалое удовольствие, подмечая и разгадывая мои коды.

В 1994 году в распоряжении писателей не было интернета, Гугла, онлайновых энциклопедий. Они не могли кликнуть мышкой и увидеть фотографии ста револьверов или полный список наград американской армии со времен Джорджа Вашингтона. Альтернатива была проста: надолго закопаться в исследованиях или… все выдумать! В следующих романах я тщательно выверял детали (почти всегда), а за мной текст вылизывали бдительные редакторы. Книга «Следы на песке» миновала сито реальности, так что читатели могут развлечься, отделяя правду от вымысла, факты от выдумок автора, который дал волю фантазии, но правдоподобности повествования не навредил. Честно говоря, я иногда жалею, что литераторы сегодня так хорошо оснащены, и мечтаю писать, руководствуясь собственным воображением, а не подсказками всезнающего интернета.

Было бы здорово придумывать марки автомобилей, бренды одежды и названия спиртных напитков, изображать судебные процедуры так, как я их вижу, забыв о законах, постановлениях и указах. Вы можете спросить: «А что вам мешает?» – и будете правы. Именно так я однажды и сделаю. Вообще-то я уже сейчас так поступаю. Иногда. Втихаря. Пишу о полиции, ни разу не побывав в комиссариате.

У этого романа было несколько жизней. Три – если быть точным. В первой он десять лет «спал» в ящике письменного стола, а потом увидел свет под названием «Грифельная доска». Во второй был переименован в Omaha Crimes и ввел меня в мир детективной литературы. Теперь под названием «Следы на песке» книга благополучно перекочевала в третью жизнь, а четвертую – чем черт не шутит! – возможно, обретет на экране.

Идею романа мне подал кинематограф. По воспоминаниям о фильме «Самый длинный день»[2] я был уверен, что американские рейнджеры бежали на приступ бетонной стены по команде лейтенанта. Первый, второй, третий, четвертый… Посмотрев картину еще раз, я убедился, что сцены фатального отсчета в ней нет и в помине. Правда, ни один историк и не утверждал, что ничего подобного не происходило. За отсутствием Истины я ее выдумал.

Желаю вам приятного чтения в компании Алисы, Лизон, Ника, Ральфа, Эмилии, Лаки, Теда… Всем им отведено особое место в моем сердце – как друзьям детства, которых мы помним всю жизнь.

Я знаю, что те, кто держал в руках томик Omaha Crimes в черно-белой обложке с изображением десантных катеров, воспринимали роман как военные мемуары. Для них он имел особую остроту, ему они до сих пор отдают предпочтение и могут слегка приревновать к изданию под другим названием. Точно так же взрослый напутствует уходящего в «большую» жизнь мальчишку, советуя не забывать о корнях.

Я считаю чудом, что мой первый роман, напечатанный провинциальным издателем, через несколько лет стал известен не только во Франции, но и в других странах. Меня восхищает, что книге суждены тысячи новых жизней, которые подарят ей читатели.

Мишель Бюсси

Первая эпоха

1944

Умереть в Нормандии

1

Штурм

6 июня 1944

Омаха-Бич[3], Пуэнт-Гийом



Чрево десантного катера разверзлось. Сто восемьдесят восемь рейнджеров спрыгнули в холодную воду и мгновенно рассыпались в разные стороны. Сверху они напоминали муравьев на мятой скатерти.

Удобные мишени.

Лаки Мэрри первым выбрался на пляж и даже не запыхался. Он растянулся на влажном песке под защитой небольшого гранитного валуна. За спиной раздался быстрый топот и тяжелое дыхание. Рядом упал Ральф Финн. Жив!

Ральф посмотрел на окутанные туманом скалы Пуэнт-Гийома, на бетонную стену впереди, на Лаки и расплылся в улыбке славного малого, застигнутого вселенской бурей, но готового стоять до конца.

Метрах в десяти громыхнул взрыв, взметнув тучи мокрого песка. Никто не вскрикнул. Из тумана вылетел Алан Ву и плюхнулся рядом с Лаки и Ральфом.

Тоже жив!

Взгляд Алана был спокойным и мудрым. Человечным.

Благородное качество – человечность, но уместно ли оно на войне?



– Первый! – выкрикнул лейтенант Дин.

Лаки, Ральф и Алан открыли огонь по скалам. В воздухе засвистели пули. Целясь, Лаки старался думать об Алисе. Он выберется – как всегда, благодаря ей.

Истошный вопль перекрыл грохот взрывов. Бедолага Бенджамин Йес закончил свой земной путь.



– Второй! – заорал Дин.

Уже?

Лаки обернулся, не прекращая стрелять. В грязной воде прибоя лежали раненые, убитые и те, кто так и не заставил себя выскочить из моря и рвануть через открытое пространство.

Среди последних был и Оскар Арлингтон. Но вот и он добрался до пляжа и медленно пополз по песку. Его била дрожь, глаза налились кровью, руки не справлялись с карабином.

Лаки перехватил его растерянный взгляд.



– Третий!

Ответом на пальбу рейнджеров стал оглушительный взрыв, их накрыло комьями мокрой охристой земли. Оскара Арлингтона трудно было узнать.

Лаки отвернулся. Ему ни до кого нет дела, нужно только представить лицо красавицы Алисы, и тогда он победит, выиграет – так или иначе – у всех Арлингтонов на свете.



– Четвертый!

Лаки охватил сладостный озноб. Он улыбнулся. За игрой в покер он никогда так не возбуждался, даже если делал немыслимые ставки. Жизнь – невероятная игра стоимостью в 1 миллион 440 тысяч долларов! Он зажмурился и тут же снова открыл глаза: нежный образ Алисы заслонил пороховой дым.

Он бессмертен.

Влажная рука Оскара Арлингтона вцепилась в рукав его полевой куртки.

Слишком поздно.

Не время колебаться.

Сейчас он получит ответ, правильно ли поступил, ввязавшись три дня назад в безумную авантюру. Выяснит, кто он – самый безголовый или самый гениальный из всех рейнджеров, участвующих в операции «Оверлорд».

2

Мрачная лотерея

3 июня 1944

Порт Дентона, Англия



Они ушли на небо под проливным дождем… Эта фраза не давала покоя Оскару. Скорее всего, где-то вычитал ее недавно. Или эти слова произнес какой-то придурок. На их десантном катере придурков было предостаточно. Придурков, возомнивших себя пророками. Придурков, ставших мистиками за несколько дней до Страшного суда.

Оскар упирался большим выпуклым лбом в иллюминатор и смотрел на падающие с неба струи, пеленой закрывавшие акваторию порта, серый брезент маскировочных чехлов, проблески маяка.

Никто и не сомневался, что в предстоящий прoклятый день 6 июня над этим прoклятым пляжем разверзнутся небеса. Дождь будет ледяным, и тяжелый мокрый песок налипнет на сапоги – если они доберутся до пляжа… Все знали, что в такую гнилую погоду они покинут землю без всяких сожалений.

Он ни за что не удержится на веревке!

Оскар вспомнил, что у него никогда не получалось взобраться по канату – ни в школе, ни в тренировочном отряде. Он вечно зависал в метре от земли, как кабанья туша.

Арлингтон криво усмехнулся. Ему не место на этом катере среди героев-безумцев.



Героев было сто восемьдесят восемь, нет – сто восемьдесят семь плюс Оскар Арлингтон. Сто восемьдесят восемь молодых американцев, бойцов штурмового батальона рейнджеров, погрузились на десантный катер, чтобы выполнить одну из самых сложных миссий высадки в Нормандии: занять казематы и блокгаузы на скалах Пуэнт-Гийома.

Утес нависал над обрывистым берегом, и венчало его «гнездо сопротивления», ощерившееся орудиями. Штабисты считали его одной из ключевых точек операции «Оверлорд». Сто восемьдесят восемь добровольцев месяц провели в Англии, карабкаясь на скалы, чтобы натренировать руки и головы, по вечерам сидели в баре, шумели, смеялись. Они верили в свою счастливую звезду и звезды на флаге, который предстояло водрузить на вершине утеса.

В самом большом помещении десантного катера, где еще совсем недавно располагался бар, стояла гробовая тишина. Исчезло все, что помогало убить время, – карты, пиво, кости. Сто восемьдесят восемь рейнджеров сидели кто на чем – на полу, на табуретках, на столах, некоторые сгрудились у иллюминаторов. Сто восемьдесят восемь молодых бритоголовых парней устрашающего вида, всегда готовых рассказать похабный анекдот или отпустить сальную шутку, молчали и переглядывались. Воняло пoтом, сыростью, несвежим дыханием – совсем как в раздевалке футбольной команды после матча. Никто не произносил ни слова. Команда проиграла, каждый ждал наказания и надеялся, что кара падет на голову товарища. Сто восемьдесят восемь пар глаз смотрели на низенькую табуретку, на которой стояла перевернутая каска.



Обычная каска завораживала всех, пугала, как статуя Сатаны.



Какого черта я здесь делаю? – думал Оскар.

Он потел сильнее товарищей. Ему нечего делать среди этих бритоголовых атлетов. Этих десантников. Они высокие, сильные, загорелые, им нипочем английский дождь, а он – жирный коротышка.

Что я здесь делаю?

Что я буду делать на этом пляже?

Они сразу меня ухлопают. Я даже не успею укрыться за чьей-нибудь спиной. В такого жирдяя, как я, не промахнется даже самый близорукий фриц.

И все это по вине одного человека.

Оскар Арлингтон на мгновение зажмурился.

Виновата Эмилия Арлингтон, его мать. Это она возжелала, чтобы сын стал героем, и настояла, чтобы он отправился совершать невозможное вместе с другими рейнджерами.

Спасибо, мамуля. Сука проклятая! Идиотка! Я – герой… Ха-ха-ха! Лезть наверх по веревке! Да я с детства боюсь спускаться с верхнего яруса кровати или по лестнице с чердака. До сих пор боюсь. А рядом молодые придурки мечтают о славе и свято верят, что немцы разбегутся, как только увидят десантные катера. Кретины! Мы все сдохнем на пляже, глядя на меловые скалы.

Оскар с сожалением обвел взглядом парней.

Молодые дураки. Если бы вы знали… Я-то знаю, потому что долго беседовал с Тедди Бауром, одним из немногих на этом плавающем гробу, у кого есть мозги. Он тоже не понимает, зачем тут оказался, но знает, что нас ждет. Тедди бывал во Франции до войны, приезжал писать пейзажи и как свои пять пальцев знает нормандское побережье. Потому его и зачислили в отряд. Тедди не альпинист, а художник. Он часами смотрел на скалы, примеривался к утесам, рисовал Пуэнт-Гийом при разном освещении. Этот меловой пик такой мощный, что ни море, ни ветер, ни другие стихии не смогли его выветрить или хотя бы изъязвить, и людям остался донжон, с которого так удобно наблюдать за природной цитаделью, которой является побережье Нормандии.

Если верить легенде, еще в детстве будущий Вильгельм Завоеватель поднялся на эти скалы и поклялся, что покорит Англию. Тедди сказал Оскару: «Здесь Бастард перевоплотился в Завоевателя, потому утесу дали его имя. У его отца Роберта Великолепного по прозвищу Дьявол был небольшой замок в километре от моря, где Вильгельм проводил много времени. По сей день существует деревня Шато-ле-Дьябль[4]».

Шато-ле-Дьябль.

Цель номер два после блокгауза на утесе.

Встретимся в Шато-ле-Дьябль.

Ну что же, план понятен. А молодые психи верят, что их ждут райские кущи! Тедди Баур считает задачу невыполнимой – что сверху, что снизу. Меловая стена, длинный, абсолютно открытый пляж, а за ним еще одна, неприступная стена. Мы разобьемся о скалы, как волны прибоя, останется несколько потеков крови, которые смоет следующая высокая волна.



О бетонной стене сержанты сообщили позавчера. Даже Тедди Баур не знал. Немцы возвели ее посреди пляжа уже во время войны.

Решили усложнить дело, думал Оскар, придать ему завершенность. Мало этим садистам шестидесятиметровой отвесной скалы с тобруками[5] на склонах и казематами на вершине[6], они не поленились защитить подножие бетоном! Стена мешает подобраться к утесу поближе, чтобы точнее прицелиться из ракетницы для запуска крюков штурмовых «кошек» с канатами, но при этом она ниже дотов, так что укрыться за ней невозможно. А поверху еще и колючая проволока идет, зацепишься – и тебя добьют.

Вот лейтенант Дин, главный садюга среди командиров-янки, объяснил: прежде чем штурмовать, придется подорвать стену.

– Будет бойня, – сквозь зубы процедил Дин. – Настоящая бойня.

Он сделал паузу, чтобы сто восемьдесят восемь десантников – почти все пошли на войну добровольцами – прочувствовали ситуацию. Люди ждали продолжения, они не поверили в бойню: никто не посылает на убой штурмовую группу десантников. Хотя… история со стеной тоже не шутка. Рейнджеры вслушивались в каждое слово своего командира, надеясь услышать хитрый план нейтрализации немецкой ловушки, который наверняка разработали в штабах. Молчание все длилось, потом Дин закончил:

– Но мы не дадим проклятым немцам уничтожить нас, так, парни? Не попадем в их чертову западню, верно? Мы придумали, как свести к минимуму потери личного состава.



Свести к минимуму потери личного состава.

Попахивает авантюрой, подумал Оскар Арлингтон. И не ошибся.

Командование решило не посылать на убой всех рейнджеров. Разумнее будет отправить лишь некоторых, одного за другим, вдруг кто-нибудь доберется живым и заложит взрывчатку. Стену взорвут, проделают брешь.

Некоторых…

Кого конкретно?

Тех, кому не повезет.

Им всем предстоит тянуть жребий. В каску положат бумажки с номерами от 1 до 188. Тот, кому достанется листок с № 1, пойдет первым, далее по порядку.

– Это самое справедливое решение, – сказал Дин.

Сам он, естественно, в орлянку с судьбой играть не собирался.



Оскар поговорил с Тедди Бауром, и тот заявил, как отрезал: номера с первого по двадцатый уже покойники! Расстояние слишком велико, взрывчатка тяжелая, так что первых тут же подстрелят как кроликов. Придется двигаться короткими перебежками, метр за метром, от трупа к трупу. «Двадцать первых приговорены», – заключил Тедди. Значит, чтобы сохранить надежду выжить, нужно ставить на № 30, а еще лучше – на № 41.

Оскар думал и потел. Чем дольше думал, тем сильнее потел. Он один из ста восьмидесяти восьми несчастных, собравшихся вокруг каски, и ему придется тянуть жребий. Оскар дрожал от ужаса, пытаясь представить, как будет там – на свету, на пляже. «Я в любом случае утону, даже если воды будет по пояс, и на берег не выберусь, так что номер очереди значения не имеет».

Все верно, так почему он не сводит глаз с судьбоносной каски?



Тишина была почти невыносимой. Никто не решался первым шагнуть к табуретке. Каждый думал о своей висящей на ниточке жизни.

Но что делаю тут я, Оскар Арлингтон? Мамаша могла раз двадцать меня перевести, если бы захотела. Она лично знакома с половиной командного состава нашей армии. Ей ничего не стоило найти мне спокойное место в штабе – отвечать на звонки, клеить марки. Да, я был бы уклонистом, но ведь полезным! А она решила, что ее сын должен стать героем, пусть даже мертвым. Престиж семьи важнее всего. Престиж и карьера Эмилии Арлингтон. В Америке наберется не больше десяти женщин-политиков, и одна из них – моя мать.

Гребаная семейка!

Сволочные Арлингтоны! Все, с самого первого, покинувшего Англию, и кончая Эмилией. А я как последний идиот молчал и не протестовал. Испугался и не попросил: мама, я не хочу на фронт, не хочу умирать молодым на чужой войне. Давай немного подождем… Мне не хватает навыков, а в нашей благословенной стране полно парней, которые мечтают повоевать и покрыть себя славой. Ну же, мама, Арлингтоны достаточно трудились и рисковали с 1787-го, пусть теперь другие исполнят свой долг. Нет, Арлингтоны подобных разговоров не ведут! Но чувствуют-то они как все люди, и мать должна понимать все без слов. Мать должна рыдать вослед уходящему сыну – он ведь может не вернуться. Эмилия Арлингтон прекрасно знала, что ее взрослый ребенок не хочет, чтобы ему продырявили шкуру в Нормандии. Да и кто бы захотел? Любая женщина попыталась бы спасти свое дитя, но только не Эмилия, железная леди из Вирджинии, несгибаемая госпожа Арлингтон, любимица американской прессы. Гадина! Наверняка надеется, что я сдохну, как отец, превратившийся в живого мертвеца. Он не вылезал из пижамы, кашлял, отхаркивался и умер в тридцать один год. Мне было шесть. Его убил газ. Иприт, который немцы пустили в 1918 году, постепенно разъедал его внутренности. И убил. Но Эмилии Арлингтон мало одного героя в семье. У нее разыгрался аппетит.

Оскар смотрел на каску, к которой никто так и не осмелился подойти.

Нет, это было бы слишком просто! Я найду выход! Не лягу здесь во имя героического и трагического предназначения Арлингтонов. Твой сын станет героем, мама, но не мертвым. Я еще попользуюсь твоим положением и состоянием, можешь не сомневаться!



Убийственная лотерея стартовала.

Несколько рейнджеров решились: одни были безрассудно отважны, другие до мозга костей суеверны. Первый вытащил № 123 и громко объявил об этом – так родился ритуал.

Человек пятнадцать вытащили из каски бумажки. Оскар не торопился.

Необходимо ждать, ждать, ждать. И не паниковать! На пляже ты превратишься в тупого десантника, но здесь, в стаде бизонов, думай головой, употреби мозги на дело…

Молодому застенчивому официанту из Денвера – Оскар не знал его имени – достался № 3. Парень окаменел. Никто не смел встретиться с ним взглядом, чтобы не увидеть его слез.

Уф, пронесло, подумал Оскар. Пока пронесло.

К каске подошел Барри Монро, самый болтливый и громогласный в команде. Оскар терпеть его не мог – уж больно тот был вульгарен и слишком любил войну. Барри вел себя на катере как туземный царек: считал, что может делать что заблагорассудится, используя свои главные «достоинства» – злобность и склонность к насилию. Война дала Монро невероятный шанс блеснуть – хотя бы раз в жизни. Это уводило его от обыденности, на войне он мстил своему боссу, преподавателям, родителям, а возможно, жене – всем, кто его унижал.

Хуже войны для Оскара была необходимость спать рядом со скотами, которые рыгают, бздят и пришпиливают к стенам фотографии голых красоток.

Барри Монро вытянул № 5.

Отлично! – возликовал Оскар. Если так пойдет, я, пожалуй, поверю в Бога!

Монро зарычал, глядя в потолок, потом ударил кулаком в стену и заорал. Все опустили глаза, а он разрыдался.

Оскар выжидал. Он решил тянуть жребий в числе последних, цеплялся за безумную надежду, что номера с 1-го по 20-й выйдут раньше. Художнику Тедди Бауру достался № 19.

Он сегодня не заснет, подумал Оскар. Будет прикидывать в голове размеры пляжа и расстояние до стены, рассчитает, сколько метров сможет пройти рейнджер с грузом взрывчатки, умножит на 19. Ему не повезло, так пусть не портит настроение остальным!

Настал черед Лаки Мэрри. Оскар и его не любил. Лаки был амулетом отряда, красивым, неглупым, веселым и заводным. Он напоминал героя Эррола Флинна, потерявшегося в реальной жизни, но продолжающего играть роль под градом пуль[7]. Холостых… Лаки олицетворял собой идеальную Америку по версии миссис Арлингтон. За все это Оскар и не любил Лаки Мэрри. А еще – за невероятную, легендарную удачливость: ему дьявольски везло во всем, особенно в покере. Он обчистил всех матросов, выиграл полкатера и жребий тянул с улыбкой победителя. № 148! Парень почувствовал неловкость и быстро отошел.

Прохиндей! – озлился Оскар. Это какой-то трюк!

Ирония судьбы – следом за Лаки студент-правовед Бенджамин Йес достал № 1. Он закрыл глаза – наверное, думал о семье, о том, что у него есть от силы два дня, потом рампу десантного катера откинут, и через несколько минут его жизнь закончится. Вот что такое № 1.

Осталась бумажка с № 4, следом по опасности номера с 31-го по 39-й.

Если я не ошибся, не тянули пятнадцать человек. Терпение, еще чуть-чуть терпения, не паникуй и не теряй головы, уговаривал себя Оскар.

Молодой рейнджер вытащил № 121. Следующий – его прозвали Дрочилой – дрожащей рукой взял со дна бумажку. 69! Все заржали.

Может, лучше остаться лежать мертвым на пляже, чем терпеть этих вонючих тупиц до самого Парижа… Чтоб вы все сдохли, завтра или послезавтра! Сколько их осталось? Двенадцать? Меньше? А номер 4 до сих пор не вышел!

У Оскара было все больше шансов стать Четвертым.

Этого я не знаю наверняка, подумал он, глядя, как очередной рейнджер с обреченным видом разворачивает бумажку. Ну же, приятель, постарайся, пусть это будет четверка!

98.

Ублюдок! Один шанс из одиннадцати.

Следующий… Давай, Джонни, порадуй Оскара.

59.

Дерьмо! Один шанс из десяти. Оскар понял: пора. Сейчас идеальный момент. Он не мог шевельнуться.

Ну давай же, остались только трусы вроде тебя. Вперед!

Тело Оскара отказывалось повиноваться.

Тощий сгорбленный парень взял бумажку. Таким вечно не везет. У него будет четверка. № 4. Он приговорен.

Господь милосердный, клянусь святым семейством Арлингтонов, что больше никогда не буду думать в храме о разных гнусностях!

«Приговоренному» достался № 113 – к его собственному изумлению.

Дьявольщина, один шанс из девяти.

Оскар потащился к каске, чувствуя спиной взгляды солдат. Его не любили – за то, что был другим, за мать, богатство, спесь, презрение к остальным и нежелание умирать в Нормандии.

Он коснулся пальцами холодной стали, взял бумажку, заколебался, бросил ее, достал другую.

Развернул.

№ 4.

3

Дезертир в деревне

6 июня 1944

Шато-ле-Дьябль, Омаха-Бич



Весь день 6 июня 1944 года Лизон Мюнье и ее родители укрывались от бомбежки в подвале маленького каменного дома, стоящего в самом центре Шато-ле-Дьябль. Девушке казалось, что она вернулась в детство, когда в дождливое воскресенье все дети играли на улице, а ей не разрешали выходить за дверь. Вечером самолеты улетели, взрывы прекратились, словно гроза отгремела и отправилась пугать других. Мюнье первыми выбрались во двор, чтобы взглянуть на небо.

– Нужно поискать раненых американцев! – с трудом сдерживая возбуждение, сказала Лизон.

– О чем ты?

– От нас до пляжа всего пятьсот метров, мы не можем просто сидеть и ждать. Пошли!

– Не горячись, девочка, янки своих не бросают. Они заберут раненых и отправят в госпиталь.

– Да неужели?! У них только и забот, что проверять под огнем, кто жив, а кто нет! О раненых должны позаботиться гражданские!

Отец Лизон пожал плечами, мать промолчала, не желая вмешиваться.

Девушка ничего другого и не ждала и, не говоря ни слова, оседлала велосипед.



Двадцатилетняя Лизон была красива и знала это. Девушка мчалась к скалам, встречный ветер раздувал подол простенького платья, и она чувствовала себя героиней романа. Случай превратил их дыру, Шато-ле-Дьябль, в место, где решаются судьбы человечества. Герои-освободители высадились на берег в двух шагах от ее дома, и она ни за что не упустит шанс поучаствовать в великих событиях.

– Вернись немедленно, Лизон! – закричал отец в спину дочери, осознав серьезность ее намерений. – Там мины! Слышишь меня, я запрещаю! Мы не для того пережили пять лет войны, чтобы ты погибла в день освобождения!

Лизон резко затормозила.

Велосипед упал в грязь, забрызгав ее сказочный наряд – простое платье из грубого полотна. Слова отца подействовали как оплеуха. Никакая она не принцесса и не романтическая героиня. Ее отец – Жан Мюнье, простой каменщик, настолько трусливый, что не только не примкнул к Сопротивлению, но даже в коллаборационисты не подался. Лизон почти ненавидела отца и клялась, что ее жизнь будет совсем другой.

Она подняла велосипед, обернулась и крикнула:

– Ты мне отвратителен! Американцы приплыли умереть за тебя… эти солдаты – мои ровесники, мы им тысячу лет не нужны, они знают, что почти наверняка не выживут, но карабкаются наверх, лезут и лезут. А люди отсиживаются в погребах, не бегут подбирать раненых. Прости, я так не могу!

– Лизон!

Девушка села на велосипед и уехала, Мюнье посмотрел на жену, рассчитывая на помощь и сочувствие, но она ответила негодующим взглядом.

Яблоко от яблони.

Жан Мюнье схватил свой велосипед и поехал догонять дочь, кляня обеих женщин.

Жители деревни сокрушенно качали головами, мадам Мюнье горделиво смотрела вслед мужу и дочери, те мчались к скалам, и люди удивлялись: «Каков наш Жан, не поджал хвост, не прячется за женскую юбку, молодец! Да и то – подвиги совершают в исключительных обстоятельствах, когда рушится мир. Герои сбрасывают маски обывателей и спасают человечество…»

Каменщик между тем никак не мог догнать Лизон и клял про себя «чертовы ланды и чертову дорогу», не предполагая, что незапланированный подвиг обеспечит ему славу местного героя. Через несколько лет он станет членом муниципального совета Шато-ле-Дьябль, а с 1958-го по 1977-й будет мэром. На кантональный уровень ему помешают выйти настоящие участники Сопротивления.



Лизон объезжала воронки, глядя вперед, туда, где на песке валялись каски. Американские каски. И пять тел. Господи, один шевельнулся. Неужели показалось? Нет, это не ветер и не воображение разыгралось!

Придавленный трупами четырех товарищей, пятый солдат вздрагивал и… хрипло дышал!



Окажись Лизон и американский десантник совершенно разными людьми, даже будь один из них кошмарным уродом, они были обречены на любовь. Обстоятельства предопределили будущее.

Лизон осторожно напоила рейнджера, обтерла ему лицо, он открыл голубые глаза и улыбнулся.

Парень в эту минуту уверовал в чудеса. Он умирал в вонючей воронке, и его спас ангел. Любовь вспыхнула с первого взгляда.

Отдуваясь, Жан Мюнье соскочил с велосипеда, и они с Лизон потащили раненного в спину солдата к себе домой – нужно было поскорее остановить кровотечение.

Днем из соседнего городка приехал доктор, прооперировал рейнджера, сказал, что ему необходим покой, и велел связаться с американцами: в пятнадцати километрах от Шато-ле-Дьябль, в Кальвиле, янки разместили полевой госпиталь. Лизон согласно кивала – и ничего не сделала. Оставила своего солдата при себе, а он и не думал возражать.

Довольно скоро рейнджер назвал спасителям свое имя – Алан Ву, рассказал, что родных у него нет и оплакивать его на родине некому. Сослуживцы наверняка сочли его погибшим, а сам он больше не хочет воевать. Забинтованный Алан напоминал мумию и был прикован к постели в маленьком доме в нормандской деревушке. Днем и ночью за ним ухаживала юная красавица, так что причин дезертировать оказалось более чем достаточно. Алан Ву остался в деревне.

После войны он занимался чем придется: таскал камни, рубил деревья, строил дома. Алан был не только крепким, но и сообразительным парнем, французский выучил быстро (как и Лизон английский) и скоро стал в деревне своим.

4

И мел снова становится скалой

19 ноября 1944

Нормандия



Сидя в автобусе, неторопливо катившем из Кана в Шато-ле-Дьябль, Алиса читала про себя стихотворение Жака Превера, написанное во время войны. Мисс Порси прочла его в классе и велела выучить наизусть. Оно было о птице-лире и скале. Алиса никогда не слышала ни об этом поэте, ни о лирохвосте, но стихотворение ей понравилось.

…А птица-лира играет,а ученик все поет,а учитель горло свое дерет:«Прекратите сейчас же дурачиться!»Однако почти все детислушают музыку птицы,и рушатся стены класса.В песок превращаются окон стекла,а парты – снова в деревья,чернила водой становятся,мел – снова скалой прибрежной.А школьная ручка с перомстановится птицей, как прежде[8].

Она закрыла глаза, чтобы отгородиться от пейзажа за окном и разбитой дороги, не гадать, что ее ждет за полем, и думать только о стихотворении…

В песок превращаются окон стекла,а парты – снова в деревья,чернила водой становятся,мел – снова скалой прибрежной.А школьная ручка с перомстановится птицей, как прежде.

– Повторите! – говорила учительница. – Пока не появится птица-лира… Повторяйте за мной!

Алиса еще крепче зажмурилась и перенеслась мыслями в Вашингтонскую школу, в кабинет с белыми стенами, к одноклассницам и улыбчивой мисс Порси.

– Повторите!

«Повторите!» – говорит учитель.Два плюс два – четыре,четыре и четыре – восемь,восемь и восемь дают шестнадцать.Но вот птица-лирапролетает по синему небу.Видит ее малыш,слышит ее малыш,и мальчик ее зовет:«Спаси меня,поиграй со мной, птица!»

– Повторите!

Алиса повторяла. Повторяла про себя в пятнадцатый раз, строки давно отложились в памяти и не мешали думать о другом. Например, о разбитой нормандской дороге. Алиса сидела «на колесе», через два ряда от водителя. Место она не выбирала – не подумала, что будет так сильно трясти на ухабах и у нее разболится спина. Франция… Нормандия… Импрессионисты… Свет, травы, цветы, море, ветер смешивает краски, зеленый цвет сливается с желтым и синим. Она прекрасно знает все это по пейзажам, висящим в вашингтонской Национальной галерее искусства. Пастельная Нормандия – гармония изумрудных полей, белых парусов, желтых соломенных шляпок и кружев.



Автобус подпрыгнул на очередном камне. До Шато-ле-Дьябль оставалось полчаса пути. Алисе хотелось думать об Америке, о своей деревне Личфилд, о прежних временах и Лаки. Живом Лаки. Нужно закрыть глаза, не смотреть на жуткие дымящиеся развалины и представлять хижину, пруд, одинокий тополь и родную деревню.

Алиса оказалась в Огайо, когда ей исполнилось пятнадцать, она вытянула билет в ад – худший, чем сиротский дом, где она росла. Алиса работала в бакалейной лавке, ночевала на крошечном чердаке и смертельно, до слез, скучала по своему приюту. А потом появился Лаки Мэрри и все изменилось. Они были ровесниками.

Сначала она наблюдала, как он носится по единственной улице Личфилда и весело хохочет. Не паренек – торнадо! Лаки улыбался девушке, та влюблялась, а он исчезал, как Чеширский кот, словно его и не было. И конечно, он неизбежно обратил внимание на единственную в деревне чужачку и… пропал. Любимец деревни, капитан бейсбольной команды влюбился в девушку из чужой страны. Пошли разговоры. Но жители Личфилда были людьми незлыми, без повода никого не гнобили, а Алиса, душечка и сирота, работала не покладая рук и никогда не жаловалась. Девочка перебралась в дом родителей Лаки, те приняли ее как родную, она снова пошла учиться, много занималась французским. Личфилд оказался не каторгой, а деревней фей, родиной Белоснежки – без гномов, но с прекрасным принцем.

То было чудесное время. Красавица Алиса умела корчить жуткие гримасы, чем очень веселила всех вокруг, а Лаки восхищала ее красота. Она не теряла привлекательности ни в лавке, ни на пыльной улице, ни на беговой дорожке стадиона, в промокшей от пота футболке. Даже строя рожи, Алиса оставалась красивой в глазах Лаки.

Глаза Лаки…

Автобус трясло все сильнее, и водитель сбросил скорость. Алиса нахмурилась. Лаки вечно говорил: «До чего же ты хороша!» – а теперь его нет. Она больше никогда не будет красивой и ни одной рожи не состроит. Незачем. Без него она станет невидимкой.

Они что, никогда не доедут? Так и будут тащиться черепашьим ходом? В памяти Алисы яркими вспышками мелькали картины жизни в деревне: вот она танцует на балу по случаю Четвертого июля, а вот подпрыгивает, вскидывает руки, кричит, подбадривая Лаки, и он снова приносит команде победу. В 1941-м вся деревня несет его на руках после завоевания бейсбольного кубка. Алиса очень гордилась, что всеобщий кумир любит только ее. Герой маленькой деревни в штате Огайо. Главный человек в ее мире.



Автобус остановился, и Алиса открыла глаза. По ступенькам поднялась толстая краснолицая женщина. Она пыхтела, тяжело отдувалась и с трудом уместилась на сиденье за спиной водителя. Платье в цветах было не первой свежести, простые чулки обтягивали отечные ноги.

Алиса почувствовала раздражение. Что, это и есть Франция?

Неужели все ее любимые авторы эпохи Просвещения – Золя, Гюго, Мопассан и Флобер, – так увлекательно писавшие о нормандцах, сознательно умалчивали о жалких слезливых старухах и тоскливых деревнях, населенных уродливыми крестьянами? Это их хотели освободить молодые американцы?

Не смей так думать, сказала себе Алиса, не смей… Да, от этой фермерши воняет навозом, как от личфилдских коров. Нервная, дерганая, говорит не закрывая рта, переругивается с водителем. Нужно отстраниться, думать о своем. Лаки не мог погибнуть! Ему всегда все удавалось, он был настоящим счастливчиком, любимцем фортуны.



– Высадишь меня в Де-Жюмо, – крикнула нормандка водителю. – Будь она проклята, эта дорога!

Корова, думала Алиса, эта фермерша – корова. Куда подевались девушки в длинных платьях с кружевными зонтиками, любившие завтракать на траве и купаться нагишом?

Когда парни Личфилда уплыли в Англию, чтобы участвовать в высадке на побережье Нормандии, девушки горько плакали. Все – кроме Алисы.

– Говорят, они и в Кальвиле размялись?

Лаки тоже не плакал, прощаясь с Алисой, он знал, что неуязвим. И Алиса знала: Лаки не такой, как все, и разлуки не будет.

Они молоды и любят друг друга! Что им война? Далекая война на другом континенте… Невозможно представить Лаки мертвым.

Они расстались, но Лаки не сомневался, что вернется, и Алиса была спокойна.

– Де-Жюмо тоже досталось! И не только от бошей.

Алиса заткнула уши.

В Нормандии не погибают!

Заткнуть уши, закрыть глаза, чтобы не видеть эту – реальную – Нормандию и помнить только живописные изображения домов старого Онфлера, Руанского собора на закате и скал Этрета.

– Скажи-ка, Марго, вас и правда разбомбили? – спросил водитель.

– Чистая правда, – ответила фермерша. – От деревни почти ничего не осталось. Жандармы сказали, что разрушено девяносто девять процентов! Уж и не знаю, как они считали, лично я оставшегося одного процента что-то не замечаю. Разве что подвалы да колодцы… Семнадцать человек убило. На войне это, может, и не великие потери, а вот для деревни, где всего сто тридцать жителей, очень даже много! Я живу одна и никого не потеряла. Только собаку… Врать не стану – горюю по ней ужасно, но другим тяжелее моего. Англичане не церемонятся.

В Нормандии не умирают, убеждала себя Алиса. Не слушай других, думай о Лаки как о живом!

– Уверена, что это сделали англичане?

– Еще бы! Мы успели разглядеть, когда бежали прятаться, а жандармы потом все разъяснили. Держись крепче за руль, Реми. Знаешь, зачем они сбросили бомбы?

– Конечно. Из-за бошей. Чтобы уничтожить их. С самолета целиться трудно, вот тебе и сопутствующие потери, чего уж там.

– Чушь! В деревне не было ни боша, ни полбоша, и англичане это точно знали, но… сровняли деревню с землей, чтобы перекрыть немцам дорогу.

– Перекрыть дорогу?

– Вот именно! Из обломков наших домов вышла отличная баррикада.

Господи, когда же они заткнутся? Алиса никак не могла сосредоточиться. Нечего выставлять свои беды напоказ. Настоящая печаль прячется от людей. Печаль заразна!

– Они хотели превратить наши фермы в заслон, – продолжала Марго. – Отрезать Изиньи от Кана. Немцы из гарнизона в Изиньи не должны были успеть на пляж к моменту высадки десанта. Поэтому Де-Жюмо забросали бомбами.

– Да бошей в Изиньи уже не было, они ушли третьего июня, – возразил водитель.

– Ну-у…

– Хочешь сказать, англичане кидали бомбы, чтобы не пропустить бошей, которые ушли за два дня до того? Проклятье! Выходит, все умерли ни за что? Папаша Дюваль… Леонар де Корневиль и его малыш… Сестры Карруж… Семнадцать погибших… И все зазря?!

В автобусе стало совсем тихо, только двигатель урчал да погромыхивал ржавый кузов. Алиса так и не смогла сосредоточиться на воспоминаниях.

Она вслушивалась в тишину.

Реми яростно погудел трем курицам, они неторопливо переходили через дорогу, равнодушные к человеческим несчастьям.

– Вот ведь ужас. – Водитель покачал головой. – И вы все равно устроили англичанам торжественную встречу?

– А как же. Война, она война и есть… Паренек, который шел на приступ наших скал, не бросал на нас бомбы. Да и тот, что сидел в кабине самолета, выполнял приказ командира, укрывшегося в бункере посреди Лондона… На большом столе перед ним разложена большая карта Нормандии с маленькой черной точкой – деревней Де-Жюмо. Посмотрел он на нее и подумал: «Сбросим-ка мы бомбы вот сюда и задержим бошей!» Он сделал свою работу. Даже немцы и те выполняли приказы, их солдатики тоже люди подневольные. Во время войны все верят, что поступают правильно. Такая вот дурость.

Алисе расхотелось закрывать глаза. Нормандка вдруг перестала вонять. Обе они – одинокие женщины среди мужчин, играющих в героев. А фермы с пасущимися на полях безучастными коровами ничем не отличаются от Личфилда. Центр земли для их обитателей. Крошечные черные точки на огромной карте для всех остальных.

Алиса думала о письме, которое три месяца назад получили родители Лаки: «Ваш сын пал смертью храбрых в Нормандии, пойдя на приступ Пуэнт-Гийома…» Алиса отказалась поверить в смерть Лаки.

Только не он!

В Нормандии никто не умирает. Тем более Лаки! Как только представилась возможность, Алиса отправилась во Францию, чтобы найти Лаки. Его родители оплатили дорогу. «Поезжай, девочка, и привези нам хорошие новости!»

Она смотрела в окно и видела только одно. Торжество смерти.



Автобус въехал в Де-Жюмо. Деревня лежала в развалинах, на немногих уцелевших домах не было крыш.

Марго вышла на «остановке», обозначенной картонкой на палке. Вдалеке угадывались темные согбенные силуэты с тележками и тачками: люди разбирали завалы, растаскивали камни.

Водитель обернулся к Алисе:

– Здесь была церковная площадь. Сам-то я редко ходил в мессе, но деревня без церкви… Нет, так не годится!

– Люди построят новую, современную, – попыталась утешить его Алиса.