РД. Майк, нужно сознаться, что отношение к твоим песням складывалось у меня весьма непросто. В своих первых «дилетантских» статьях я еще пугался того мира, который возникал в них. Я тогда только созревал для восприятия АКВАРИУМА, а в твоих песнях все было настолько земным, приземленным даже, что мне казалось это мрачноватым и однобоким. Расскажи, как ты начинал, чего хотел, на какого слушателя рассчитывал…

Майк. Хочу заметить, что АКВАРИУМ тоже не в облаках витал. Он тоже с землей знаком. Мне всегда хотелось, чтобы люди, которые меня слушают, понимали бы, что вокруг происходит, что творится… Мне хотелось, чтобы они могли потанцевать под нашу музыку, а те, кто не любит танцевать (я сам не люблю танцевать), могли бы послушать с интересом, про что им поют. Не «Вернисаж», к примеру, а совсем другое, посодержательнее, что ли…

РД. Ставил ли ты себе такую задачу: пусть они задумаются?

МАЙК. Нет, никогда. Человек сам должен задумываться, подталкивать его к этому бесполезно.

РД. С самого начала ты выделялся весьма неординарными текстами, за что тебе частенько попадало в прессе. Как возникла эта поэтика, что в ней было от себя, а что от Боба Дилана, скажем?

Майк. Честно говоря, я сам не знаю. Я писал то, что мне хотелось, это из меня лилось. Как и сейчас, впрочем. Я никогда в жизни не писал коммерческих песен, кроме одной, за которую мне до сих пор стыдно. Это песня на антивоенную тему, которую нужно было написать для одного нашего фестиваля. Я ее написал за пятнадцать минут. «Хиросима Все Еще Пылает».

РД. Я ее совсем не помню, хотя и сидел в жюри.

Майк. И слава Богу! Мне до сих пор за нее стыдно, хотя я ее и не пел. Ее пел Александр Донских, он тогда с нами работал… Главное — это делать то, что хочется. Если ты начинаешь делать то, чего от тебя ждут — публика, начальство всякое, — ты проваливаешься сразу в полный рост. Главное, чтобы то, что ты делаешь, было более или менее искренно.

РД. Когда ты понял, что у тебя есть свой слушатель, который тебя понимает?

Майк. Могу назвать дату: двадцать пятое октября восьмидесятого года. Это был небольшой фестиваль в Москве, там были Мака-ревич, ПОСЛЕДНИЙ ШАНС, АКВАРИУМ. Я отыграл тогда минут двадцать пять, АКВАРИУМ мне помогал. Это был очень важный для меня концерт.

РД. А что ты тогда пел?

Майк. Всего не помню сейчас. Помню, что пел «Дрянь», «Пригородный Блюз», «Старые Раны»…

РД. И АКВАРИУМ тебе подыгрывал? Без Боба?

Майк. Почему? С ним. На басу тогда был Фан, гитарист был, по-моему, Кожевников, странный такой человек. Тогда у них был акустический состав, они не делали ничего электрического.

РД. До какого-то времени ты ведь был в «аквариумской» тусовке?

Майк. Я бы никогда не назвал это тусовкой. Мы были знакомы много лет, я играл с АКВАРИУМОМ, мы друг другу помогали, как могли. Это были другие времена и обстоятельства. Хорошие времена были, славные времена…

РД. И вот тогда, после того успеха, и созрела мысль о ЗООПАРКЕ?

Майк. Я всегда хотел иметь свою группу. Мы с АКВАРИУМОМ делали мои песни, но я прекрасно понимал, что у них — свое, а у меня — свое. Я никогда не был членом группы АКВАРИУМ, об этом часто спрашивают. Я знал, что у них свое дело, а я там сбоку припека, седьмая спица в колесе… Я всегда хотел сделать свою группу, но не хотел, чтобы со мною работали какие-то очень профессиональные музыканты, которых я не знаю. Я хотел, чтобы это были люди, которым нравятся мои песни, которым нравлюсь я. В общем, чтобы это были не просто музыканты, а соратники. Не обязательно большие друзья, но соратники. Такую группу собрать очень трудно, но у меня как-то получилось.

РД. Ты много искал?

Майк. Да. Пробовали, собирались, искали. Фан помог мне подыскать лидер-гитариста и барабанщика, сейчас его с нами уже нет, а с Ильей мы познакомились еще раньше. Это было начало восемьдесят первого года, когда мы с Ильей нашли остальных.

РД. Тогда уже запахло рок-клубом, вскоре появились твои первые альбомы, которые стали событием. Юра Наумов, когда первый раз у меня появился, сказал, что для него твои песни стали определяющими.

Майк. Мне он тоже это говорил, и мне это приятно. Мне многие говорили, что мои альбомы были явлением в провинции.

РД. Я готов это подтвердить, моя почта в «Авроре» говорит о том же, Я сам, когда мне удалось получить в свою фонотеку всезаписи ЗООПАРКА, прослушал их внимательно и «въехал». Во всяком случае, сейчас я часто слушаю и «Уездный Город N», и «Белую Полосу», и сегодня я уже не написал бы того, что написал о тебе года четыре назад. Сегодня я сам удивляюсь, почему я принял АКВАРИУМ раньше, чем ЗООПАРК.

Майк. В принципе мы с Борисом делаем одно дело, хотя и идем разными путями. Мы говорили с Борькой совсем недавно. Он теперь у нас. как известно, православный, а я прямой безбожник. И Борис меня назвал очень верующим человеком. Он так и сказал: «Майк! Ты очень верующий человек. Ты сам об этом не знаешь». Я с ним не совсем в этом согласен, но в принципе мы пытаемся делать одно и то же.

РД. Мое давнее убеждение, что все хорошие люди делают одно и то же. Они могут думать, что Бог им помогает, могут его отрицать — какая разница?

Майк. Я Борьке сказал тогда гениальную, на мой взгляд, фразу Фрэнка Заппы: «Тот человек, у которого есть что-то в голове, в Боге не нуждается». Я разделяю эту мысль.

РД. Видимо, у Бога много имен. И это «что-то в голове», о чем сказал Заппа, вполне может быть одним из них.

КОНСТАНТИН КИНЧЕВ



К. Кинчев (р. 1958 г.) — лидер, вокалист, автор текстов и музыки популярной группы АЛИСА (Ленинград).

Группа АЛИСА появилась на свет в апреле 1983 г., когда бас-гитарист С. Задерий, игравший до того в ленинградской хардовой группе ХРУСТАЛЬНЫЙ ШАР, собрал вокруг себя молодых музыкантов, приверженных рок-н-роллу и «новой волне». Группа сделала программу «Кривозеркалье», в которой мотивы знаменитой книги Льюиса Кэрролла перекликались с современными реалиями общественной жизни. В ту пору в составе АЛИСЫ кроме С. Заде-рия были А. Шаталин (гитара), П. Кондратенко (клавиши), М. Нефедов (ударные), Б. Борисов (вокал, саксофон).

Настоящий успех пришел к АЛИСЕ весной 1985 г. после того, как в составе группы появился новый певец и автор песен К. Кин-чев, переехавший в Ленинград из Москвы. Чуть позже им были созданы песни, ставшие, по существу, молодежными гимнами: «Мы Вместе» ч «Мое Поколение». АЛИСА трижды становилась лауреатом традиционных Ленинградских рок-фестивалей (1935–1987 гг.). ч чпча. п— 1986 г. вышел магнитофонный альбом «Энергия» (спустя два года переиздан фирмой «Мелодия»), в июне 1987-го — альбом «Блок Ада», в феврале 1989 г. группа закончила работу над альбомом «Шестой Лесничий».

В составе группы за этот период произошел ряд изменений. В 1986 г. группу покинул С. Задерий, создавший новую группу НАТЕ!. Его заменил бас-гитарист П. Самойлов. В 1988 г. на место А. Шаталина и П. Кондратенко были приглашены москвичи И. Чу-мичкин (гитара) и В. Осинский (клавиши). Эпизодически в составе группы появлялись и другие музыканты.

Беседа рок-дилетанта с Кинчевым состоялась в Москве в феврале 1989 г.



РД. Костя, мы с тобой познакомились четыре года назад, после Третьего рок-фестиваля. Помнишь, в доме самодеятельности я тебя отвел в сторонку, чтобы поговорить. А ты меня, кажется, принял за какого-то большого начальника…

Кинчев. Да, было такое…

РД. А потом, когда ты узнал, что я не из райкома и не из КГБ, как ты к моим занятиям рок-н-роллом относился?

Кинчев. Ну, я знал, что существует некий писатель, которого я когда-то читал в детстве. Такие веселые морские рассказы — про то, как коноплю в поле собирают. А рок-н-ролл — это просто прихоть богатого человека, который хочет помочь пацанам.

РД. По-моему, ты меня с Конецким путаешь… Ну, ладно. Я о тебе знаю меньше, чем о ленинградских рокерах. Интересно, как это все начиналось в Москве и конкретно у тебя?

Кинчев. В Москве это начиналось даже более бурно, чем в Ленинграде. Здесь было столько групп и концертов, что каждый день мы с тусовки куда-нибудь отправлялись и проникали — всеми правдами и неправдами. РУБИНОВАЯ АТАКА, ВИСОКОСНОЕ ЛЕТО, УДАЧНОЕ ПРИОБРЕТЕНИЕ, ДОБРОВОЛЬНОЕ ОБЩЕСТВО, что-то еще… Ну, и МАШИНА, конечно… Я сам начал ездить на сейшена с семьдесят третьего года, мне четырнадцать лет было. С пластинками тусовка была, для меня главные в ту пору — ВLАСК SABBATH. Лет в четырнадцать научился зажимать аккорды — в пионерском лагере научили. У нас рядом с пионерским лагерем останавливался палаточный городок хиппи. Ну, и они там с гитарами, с магнитофонами, с девчонками… Вот они и научили играть, зажимать первые аккорды, С того и пошло… Потом ансамбль в школе, потом — танцы…

РД. Как родители и школа к этому относились?

Кинчев. Родители меня за придурка считали всю жизнь.

РД. А сейчас?

Кинчев. Сейчас нет. Сейчас гордятся. Когда стали в газетах писать… А в школе тогда тоже так относились.

РД. Говорят, ты играл на танцах в Люберцах?

Кинчев. Нет, не в Люберцах — в Красногорске. Тоже подмосковный город, такой же.

РД. В какой команде?

Кинчев. Было несколько команд: СЛОМАННЫЙ ВОЗДУХ, ЗОЛОТАЯ СЕРЕДИНА, КРУГ ЧЕРНОЙ ПОЛОВИНЫ… В какие-то меня приглашали, какие-то были мои…

РД. ЗОЛОТАЯ СЕРЕДИНА и сейчас, кажется, существует? Кинчев. Может быть. Это университетская команда была, меня туда пригласили, но я потусовался и ушел, потому что там меня заставляли петь чужие тексты.

РД. А к тому времени уже были свои?

Кинчев. Свои были сразу, как начал. Но они были а-ля ВLАСК SAВВАТН — сплошные упыри, ведьмы, дьяволы — просто конец света! У меня вся комната была разрисована портретами Оззи Осборна, паутиной, пауками всякими, черепами… В общем — сплошной сатанизм.

РД. Где ты учился после школы?

Кинчев. Сначала работал, потом поступил в Технологический институт. Потом ушел из института. Армию я косил, статья такая была — остаточные явления черепно-мозговой травмы.

РД. А певческое училище при Большом театре?

Кинчев. Это смешная история была. Мы однажды пили пиво, на ВДНХ заведение такое было, называлось «Парламент». Сейчас оно закрыто, к сожалению… Пили, пели, потом подходит ко мне один человек: «Ты где-нибудь учишься?» Я сказал — нет. Он дал мне адрес. На следующий день я туда поехал и прошел первый тур. Потом еще раз съездил и поступил. Пел я тогда, как сейчас помню, «Гори, гори, моя звезда…» и «Ой да не вечер, да не вечер…». Под рояль.

РД. Училище готовило солистов?

Кинчев. Нет, это для хора. Там четыре года надо было учиться. Я продержался там семестр с хвостиком…

РД. Ну, а дальше?

Кинчев. Году в восьмидесятом я вообще с музыкой завязал и вообще два года ничем не занимался. И только в восемьдесят втором начал опять.

РД. А как жил?

Кинчев. Натурщиком работал в Суриковском училище.

РД. Ну, а потом появился «доктор Кинчев»?

Кинчев. Да. Появилась у меня такая группа — ЗОНА ОТДЫХА. Нам Панкер в Питере помог записаться.

РД. Это то, что называется «Нервная Ночь»?

Кинчев. Да. Это мы записали у Панкера, за одну ночь.

РД. Тебя уже знали в Ленинграде?

Кинчев. В очень узких кругах. Меня привозили к Майку, я там песни пел. Майк сказал: «Ну что… Это интересно…»



РД. Но вот, наконец, ты пришел в АЛИСУ. Мне кажется, что до тебя АЛИСА представляла собою нечто невыразительное. Я сужу по фестивалю восемьдесят четвертого года.

Кинчев. А мне тогда понравилось. Я для себя даже отметил, что хотел бы играть в этой команде.

РД. Но вокалист, согласись…

Кинчев. Боря Борисов? Да, он делал рукой вот так и пел «Сильные идут вперед»…

РД. Через год все изменилось. Для меня до сих пор первое появление АЛИСЫ на фестивале восемьдесят пятого года с тобою осталось как нечто в высшей степени крутое и даже шокирующее…

Кинчев. Да, веселая была программа..

РД. Тогда ты пел «Я Начинаю Путь». Дальше путь АЛИСЫ я себе более-менее представляю. Конечно, можно было предположить, что твой способ существования на сцене, музыка АЛИСЫ привлекут многих. Но такой суперпопулярности никто не ожидал. Знаешь, я однажды в «Юбилейном» зашел сзади на сцену, когда ты пел, чтобы сверху взглянуть на тусовку. Зрелище меня поразило: колыхающееся море лиц, обращенных к тебе, восторг, счастье и в то же время какая-то тупость… Как ты относишься к своим фанам?

Кинчев. По-разному. Иногда я их ненавижу, иногда — люблю.

РД. Но не боишься?

Кинчев. Раньше не боялся. Пока один раз не угораздило спрыгнуть со сцены в толпу… Еле ноги унес, чуть не порвали.

РД. Такой ажиотаж везде или только в Ленинграде и Москве?

Кинчев. Мы сейчас ездили в Ташкент и Днепропетровск. Прием теплый был, а публики… В Ташкенте зал на четыре тысячи, а билетов продано полторы. В Днепропетровске сначала тоже неполный зал, а потом уже полные.

РД. Как было с рекламой?

Кинчев. Никак. Кассы открывали за сорок минут до концерта и продавали билеты только на этот концерт.

РД. Как реагировали местные власти?

Кинчев. В Ташкенте меня оштрафовали на пятьдесят рублей. За высказывания со сцены.

РД. А что сказал?

Кинчев. Ну, что я могу сказать? Сказал что-то.

РД. Какие отношения с милицией в Питере?

Кинчев. Да вроде теперь отстали. Последний раз в СКК были концерты, никаких стычек не было.

РД. Объясни, пожалуйста, последние перемены в составе.

Кинчев. Не захотел играть в команде Шаталин. Ну, не захотел — не надо, что же с ним делать? Пытались его уговаривать — он сказал «нет» и ушел вместе с Пашей.

РД. По творческим соображениям?

Мы с папой отвозим Монику туда, где ей предстоит жить, и едем домой. Я быстро принимаю душ и переодеваюсь, чтобы до того, как снова уйду, навестить сестру. Она говорит, что очень беспокоится за маму, и просит убедить папу отвезти ее к доктору. Обещаю, а потом расчесываю сестре волосы и заплетаю на ночь косу. Спускаемся в ее комнату, и она показывает свои новые рисунки. На одном изображен я, причем очень похоже. Но я там жутко страшный, а потому рву рисунок. Сестра начинает плакать, но я ее успокаиваю, и она довольно рано ложится спать. Навещаю маму. Она действительно выглядит очень плохо: просто смотрит в пространство и больше ничего не делает. Поэтому помогаю ей тоже лечь в постель. Чувствую себя дома очень одиноким. Странно, что на улице еще светло. Глажу маму по волосам, пока она не засыпает. Смотрю на таблетки на ночном столике. Понимаю, что хочу пойти и повидать Клэр. Наконец-то решаю, что надо делать.

Кинчев. Объяснял творческими соображениями. Говорил, что хочет играть другую музыку. А Паша его поддержал. С нашей стороны мы расстались предельно мирно, а потом они вдруг обиделись и посчитали, что их выгнали. На самом деле никто их не выгонял, и если Шаталин сейчас скажет, что хочет вернуться, — ради бога, возвращайся.

Подхожу к дому, смотрю в окно и вижу, что вся семья садится ужинать. Взбираюсь по решетке для растений и по водосточной трубе на задней стене. Придется пройти через комнату младшего брата, что рискованно, но сейчас все сидят внизу. Чтобы остаться незамеченным, надо идти тихо, спокойно и не зевать по сторонам. Уже достаточно хорошо знаю дом, чтобы ни на что не наткнуться. Пробираюсь в комнату Клэр, залезаю под кровать и жду. Пока лежу там, начинаю плакать – сам не знаю почему. Должно быть, день выдался долгим. Устал. Перед глазами стоит лицо того человека, и вдруг до меня доходит, что сегодня я стал убийцей. Неприятно, когда в голове крутятся такие мысли, особенно если лежишь под кроватью девушки.

РД. А что за разборки были с наименованием группы?

Каждый вечер Клэр делает одно и то же. Поднимается в свою комнату и собирает на ночном столе нужные вещи: как правило, кладет книгу, ставит чашку с водой или еще что-нибудь. Берет ночную рубашку и идет в ванную. Возвращается, включает музыку и читает книгу. Потом гасит свет и засыпает. Я невысокого мнения о той музыке, которая ей нравится: слишком неискренне и претенциозно. Неопрятные женщины поют о том, какие они сильные и независимые, а одеваются так, как будто выставляют себя на продажу. Все это сбивает с толку. Сегодняшний вечер ничем не отличается от остальных. Как только Клэр уходит в ванную, вылезаю из-под кровати и вытаскиваю из кармана бутылочку с размятыми в порошок и растворенными в воде таблетками снотворного, которые взял у мамы. Внимательно прочитал инструкцию. Три таблетки ее не убьют, но до утра точно не проснется, даже если выпьет только половину. В химии соображаю отлично; возможно, это единственный экзамен, который не провалил.

Кинчев. Они решили, что они «старее», чем мы. Дольше играли в команде, потому вроде название АЛИСА им принадлежит. Что меня касается, я мог бы убрать это название, но все оставшиеся сказали «нет». Я поговорил еще с Задерием, и он сначала сказал, что надо менять название, а потом я привел ему доводы ребят, и он посчитал их разумными.

Выливаю раствор в чашку и размешиваю пластиковой ложечкой, которую захватил с собой. Надо растворить таблетки так, чтобы не осталось даже самых мелких частиц; сделать это можно только в кипящей воде. Поэтому я приготовил немного концентрированного раствора и принес в пластиковой бутылочке. Вылив содержимое в чашку Клэр и размешав, быстро прячусь обратно под кровать, чтобы остаться незамеченным.

РД. Вопрос, конечно, щепетильный, хотя по здравому смыслу все ясно: в сознании любителей название АЛИСА спаяно с твоим именем, хотя не ты создавал эту команду. Ну, а как по-твоему, кто сегодня имеет, так сказать, авторские права на название группы?

Когда она засыпает, на улице и в комнате уже темно. Снова бесшумно вылезаю из-под кровати и заглядываю в чашку, чтобы проверить, сколько выпила. Оказывается, почти все. Наклоняюсь и дую в лицо. Она даже не шевелится. Пугаюсь, вдруг умерла. Тогда окажется, что сегодня я убил двоих. Трогаю пульс. Жива, очень хорошо. Не могу допустить, чтобы после подлого поступка вот так легко отделалась.

Кинчев. Я считаю, что наш художник Андрей Столыпин. Он придумал и заглавную букву, и оформление сцены, и имидж. Он придумал эти звезды.

Выхожу из комнаты, смотрю по сторонам и вниз. В доме темно и тихо. Снимаю почти всю одежду и ложусь в постель рядом с Клэр. Она не шевелится, и некоторое время наблюдаю за ней, спящей. Дотрагиваюсь до теплого, нежного тела. Ощущение не такое, как с Минди, Марго или Карлой, потому что она не прикасается в ответ, но мне нравится быть с ней, когда она об этом не знает. Кожа приятнее на ощупь, чем была у тех девушек. Чистая, хорошо пахнет. Целую в губы и ощущаю вкус зубной пасты. Интересно, спала ли она с кем-нибудь прежде? Советую попросить пощады, прежде чем начну, и смеюсь собственной шутке.

РД. Теперь давай коснемся материальной стороны существования группы. Сейчас группа очень популярна, имеет гастроли, гонорары и прочее. Но есть опасения, что волна широкого увлечения роком, волна ажиотажа пошла на убыль. Массовая публика уже «наелась» рока и обратилась к ЛАСКОВЫМ МАЯМ. Собственно, так и должно быть, ибо рок — это не массовая культура, это достаточно элитарно. Не тревожит ли тебя падение популярности рока?

Глава 20

Кинчев. Честно говоря, мне на это наплевать. Не будут приходить на стадионы — будем играть на меньших площадках. Не будут приходить туда — будем сидеть в студии и писать альбомы. На квартирах будем снова играть.

Комедиант

Плимут, два года назад

РД. И если будет меньше денег, то черт с ними?

Имоджен проснулась на мамином диване оттого, что одна из многочисленных кошек начала лизать подбородок. Днем несносные создания даже близко не подходили – возможно, знали, что отлетят в противоположный конец комнаты, причем от удара ногой. Имоджен прогнала кошку и инстинктивно подняла руку к подбородку, чтобы стереть влажный след. Терпеть не могла кошек и начинала думать, что ненавидит всех вокруг. К маминому ужасу, животных любила еще меньше, чем людей, причем в обеих антипатиях винила маму. Подростком, однажды придя из школы, обнаружила в своей комнате спящего бездомного, и была вынуждена довольствоваться полом в гостиной. Мама выгнала жильца только после того, как собственными глазами увидела, что он позволяет себе распускать руки в общении с девочкой.

Кинчев. Черт с ними. Абсолютно все равно.

Сегодня Имоджен пряталась от старшего детектива-инспектора Стэнтона. Как можно было переспать с женатым мужчиной? Неужели она становилась такой же, как мама? А ведь обещала себе никогда этого не делать. Многие стороны безобразного поступка вызывали горькое сожаление. Имоджен помнила, как находила письма, написанные мамой отцу – человеку, которого никогда не смогла бы заполучить. Человеку, в чьем существовании Имоджен усомнилась бы, если бы не видела в зеркале подтверждение этого союза. Она не хотела стать женщиной, принимающей у себя дома мужчину, способного изменить той, кого обязался любить, – собственной жене.

РД. Ну и прекрасно. Тогда вернемся к творчеству. Скажи, что ты читаешь? Что любишь в поэзии, скажем?

Завтракать в маминой квартире решительно не хотелось. Гигиена явно не относилась к числу талантов Айрин Грей. А ведь она действительно была талантливой художницей, хотя уже прошли годы с тех пор, когда в последний раз прикоснулась карандашом к бумаге и кистью к холсту. Но для дочери навсегда осталась мастером. Если в детстве Имоджен чем-то и гордилась, то только мамиными работами. Любимая картина и сейчас висела в ее гостиной, над диваном. Это было абстрактное изображение старого сада: глядя на него, Имоджен словно возвращалась в детство. Пейзаж напоминал о другом времени, когда еще не звучали заумные термины «маниакально-депрессивный синдром» и «биполярное расстройство». Иногда, рассматривая картину, начинала безутешно плакать. Слезы ручьями текли по щекам. Трудно было понять, о ком она горюет: о себе или о маме. Мамы очень не хватало. Отца Имоджен не знала, а потому Айрин всегда была единственной в ее жизни. Они обе были единственными друг для друга.

Кинчев. Гумилева, Бродского… Но больше всего сейчас люблю Хлебникова, особенно его прозу.

Айрин еще спала, а Имоджен встала, чтобы поскорее уехать на работу. Не хотелось нарываться на очередную ссору. Вечером принесет готовую еду, и они вместе посмотрят повторение какой-нибудь интеллектуальной викторины. Может получиться очень мило.



РД. Костя, исполнился год, как не стало Саши Башлачева. Расскажи о нем. Как вы познакомились?

Имоджен вошла в отделение полиции и увидела на своем столе букет. Сердце оборвалось; взглянула на кабинет Стэнтона. Дэвида еще не было. Имоджен глубоко вздохнула и улыбнулась Сэму, который смущенно подошел с чашкой кофе из соседнего итальянского кафе.

Кинчев. Он пригласил к себе на день рождения. Ну, я пришел.

– Не стоило этого делать. – Она приняла чашку.

– Был идиотом. Прости.

РД. А до этого не знали друг друга?

– Да, был. Принимаю извинение.

Кинчев. Мы созванивались по телефону. Он меня знал, и я тоже знал его по записям. Я слушал — мне нравилось.

– Вряд ли станешь сама присылать себе цветы, так что вынужден поверить, что парень у тебя есть. Впрочем, это действительно не мое дело.

– Значит, букет не от тебя?

РД. А что тебе нравилось в его песнях?

– Нет. Не знаю, от кого. Не видел карточку. Но цветы дорогие, так что кто-то любит.

– Точно не сама себе прислала.

Кинчев. Наверное, то же самое, что и в нем, когда мы познакомились. Он меня научил, прежде всего, относиться к слову не так, как я относился. Мне казалось: слово и слово — черт с ним. Можно обломать, запихнуть в строку. Для него слово было куском жизни.

Имоджен взяла букет, отнесла на кухню и принялась искать какое-нибудь подобие вазы. Нашла пластиковый кувшин для пикника и налила воды. Когда развернула букет, выпала карточка:

РД. Ты это по его стихам видел или вы разговаривали об этом?

«Имоджен!
Всегда к вашим услугам
Д.»


В течение нескольких последних недель после проведенной вместе ночи она старалась не оставаться наедине со Стэнтоном. Держалась сухо, деловито и разговаривала исключительно о работе. Как только слышала намек на какую-нибудь постороннюю тему, сразу извинялась и уходила. Неужели он хотел продолжения? Букет означал это? Нет, она не могла согласиться и мучительно страдала от раскаянья и неловкости. Возникло желание выбросить цветы в мусорный бак, но они были по-настоящему прекрасны и ни в чем не виноваты, а потому Имоджен поставила кувшин на стол в кухне и вернулась на рабочее место.

Кинчев. И говорили, конечно. Я видел, как он со словом работает, меня даже ломало от этого. Потому что он писал с долей математики, что ли: строил вот так строчки, здесь выводил слова, которые должны рифмоваться, тут закруглялось стрелочками… Это с этим, то с тем — цепочка получалась огромная! А я писал так: сел — и готово…

– Отлучусь на некоторое время, Сэм. Не возражаешь?

РД. В интервью по ТВ ты сказал, что тебе было ясно, как он кончит.

– Постараюсь справиться, – улыбнулся напарник. Он сидел с растерянным видом человека, тонущего в бюрократическом кошмаре рутинной бумажной работы.

Имоджен предположила, что застанет Дина Кинкейда в баре «Афродита». Хотелось поговорить с глазу на глаз, без ребячливого наблюдения Сэма. Для ночного клуба дневная жизнь показалась чрезвычайно активной. Едва открыв дверь, она сразу услышала музыку и смех. Вокруг покерного стола в окружении пустых пивных бутылок сидели четверо мужчин. Дина среди них не было.

Кинчев. Я просто был уверен в этом. Другого конца у него не могло быть по всему — по жизни его, по тому, как он ко всему относился.

– Рановато выпадать в осадок, не кажется? – направляясь через зал к столу, Имоджен подняла полицейское удостоверение.

РД. А сам он это понимал?

– Здравствуйте, офицер. Для стриптиза тоже рановато, – ответил один из мужчин. Все засмеялись. Акцент показался греческим.

– Вы, должно быть, комедиант, – заметила она небрежно.

Кинчев. Не то что понимал — он знал это наверняка. Он уже делал несколько попыток. И никто не мог это остановить.

– Точно. – Не сводя глаз с ее груди, грек снова рассмеялся.

РД. Может быть, это было связано с вином, с «травкой»?

– Это действительно так, – не поднимая глаз, подтвердил сидевший ближе всех запыленный светловолосый человек.

Комедиант встал и подошел, по пути поправляя ширинку. Остальные перестали играть и с интересом повернулись. Комедиант протянул руку и дотронулся до застежки блузки. Имоджен смахнула ладонь. Все, кроме блондина, быстро встали.

Кинчев. Да он не пил вообще! Не пил и не курил. Ничего… Это вот как у Германа Гессе — есть люди из разряда самоубийц. Он был из этого разряда. Другое дело, что они могут так и не дойти до этого конца. Сашка был самоубийцей просто изначально. Это был как бы выход про запас. Он, наверное, дает какие-то силы, чтобы преодолевать жизненные трудности. Всегда знаешь, что выход есть, последний… У него, видимо, ничего другого не осталось, кроме этого запретного шанса.

– Хотите сказать, что действительно из полиции? – Комедиант улыбнулся, взял в руки жетон и внимательно рассмотрел. – Где же вы были, когда меня в последний раз арестовали? Лапал какой-то потный лысый мужик. Предпочел бы видеть на его месте вас.

РД. Скажи напоследок, какие у тебя отношения с Богом?

– Понимаю, почему вам приходится увеличивать доход за счет азартных игр, – заметила Имоджен. Мужчины засмеялись, а солнечное настроение комедианта заметно омрачилось.

– Что вам нужно?

Кинчев. Отношения с Богом у меня напряженные: я его люблю, а он меня — нет.

– Ищу Дина Кинкейда.

– Его здесь нет.

– Вижу.

– В таком случае можете удалиться. От вас атмосфера портится. – Он притворно нахмурился.

МАШИНА ВРЕМЕНИ

– Не позволите ли взглянуть на удостоверения личности? Все вы, – попросила Имоджен и в ответ услышала приглушенные стоны. Мужчины полезли за бумажниками. Она прочитала имя комедианта: Васос Канелос.



Подошла к столу и по очереди изучила все удостоверения. Джаннис Караламбос, Микалис Антониос и, наконец, Элиас Папас. Имоджен посмотрела на блондина. Вот, оказывается, каков таинственный владелец клуба, якобы уехавший за границу.

– Мистер Папас, вас очень трудно застать.

Московская группа МАШИНА ВРЕМЕНИ возникла на рубеже 1968–1969 гг., в то время ее участники еще учились в школе. В одном из первых устойчивых составов играли А. Макаревич (гитара, вокал), А. Кутиков (бас), С. Кавагоэ (орган), Ю. Борзов (ударные). Поначалу в репертуар входили песни БИТЛЗ, но вскоре появились собственные песни, написанные по-русски.

– Не подозревал, что кто-то меня ищет.

После перерыва в выступлениях, связанного с окончанием школы в 1973–1974 гг., наступил период перестановок в составе и смены инструментов, прихода и ухода новых музыкантов. В 1974 г. группа участвует в конкурсе самодеятельных групп и получает диплом II степени. В ее составе того периода — А. Макаревич, Е. Маргулис (бас, вокал), С. Кавагоэ (ударные), И. Саульский (орган).

– Мы уже несколько раз сюда заходили, но услышали, что вы уехали в Грецию: решили навестить родственников.

– Так и есть. Вернулся только вчера, потому и встречаюсь с друзьями.

С 1976 г., когда МАШИНА занимает первое место на фестивале в Таллинне и знакомится с АКВАРИУМОМ, начинаются регулярные приезды в Ленинград и концерты с ленинградскими группами. В июне 1976 г. в составе появляется ненадолго ленинградский гитарист, певец и автор песен Ю. Ильченко. После ухода Ильченко в 1977 г. в составе МАШИНЫ появляются духовые (кларнет, труба). В это же время А. Тропилло записывает магнитоальбом «День Рождения» (моно). Осенью 1978 г. в Ленинграде записывается «живой» альбом «Маленький Принц».

Имоджен посмотрела на стол: все покерные фишки лежали перед ним. Интересно, действительно гениально играет или остальные позволяют хозяину так думать? Элиас Папас был высоким, со светло-ореховыми глазами и походил на древнего грека. С выгоревшими на солнце волосами и крепким загаром казался человеком состоятельным, проводившим много времени на яхте. Распахнутые навстречу всем ветрам глаза смотрели с добротой, в которую трудно было поверить. От него даже пахло пляжем. В белой полотняной рубашке с закатанными рукавами Папас выглядел великолепно, хотя никак не мог быть моложе пятидесяти лет. Имоджен заметила на запястье «Ролекс»; интуиция подсказала, что это не подделка. Папас взглянул на часы, чтобы уточнить время.

Летом 1979 г. из группы уходят Маргулис и Кавагоэ, организовавшие группу ВОСКРЕСЕНЬЕ. Взамен их из ВИСОКОСНОГО ЛЕТА приходят А. Кутиков и В. Ефремов (ударные), а также клавишник П. Подгородецкий. В ноябре 1979 г. группа сдает официальную программу Росконцерту и начинает профессиональный этап своей деятельности. В марте 1980 г. делит первое место с МАГНЕТИК БЭНД на фестивале «Весенние ритмы» в Тбилиси.

– Есть ли у вас ко мне конкретные вопросы? – Он засунул руки в карманы. – Дело в том, что провел ночь без сна и очень устал.

– Представляю, насколько устали. Есть пара вопросов относительно двух смертей. Две девушки скончались после значительной передозировки наркотиков. У обеих на руках оказалось клеймо вашего клуба.

В марте 1982 г. появляется печально знаменитая статья «Рагу из синей птицы» в «Комсомольской правде», после чего из группы уходят директор О. Мелик-Пашаев и П. Подгородецкий. Ненадолго в составе появляется гитарист и скрипач С. Рыженко (экс-ПОСЛЕДНИЙ ШАНС), после чего состав МАШИНЫ стабилизируется до нынешнего времени: А. Макаревич (гитара, вокал), А. Кутиков (бас, вокал), А. Зайцев (клавиши), В. Ефремов (барабаны).

Лицо Элиаса вспыхнуло гневом; он с яростью посмотрел на товарищей, а те сразу потупились. Если бы у Имоджен оставались сомнения относительно того, кто здесь главный, то в эту минуту они наверняка бы рассеялись. Все его боялись, хотя каждый выглядел значительно больше, сильнее и моложе.

Группа много гастролировала, в том числе за рубежом — в США, А. Макаревич участвует в фильмах «Душа» и «Начни сначала», фирма «Мелодия» выпускает в свет пластинки «В Добрый Час» (1986), «Стены и Мосты» (двойник, 1987). В августе 1988 г. наконец состоялась премьера новой программы «В круге света», с которой группа побывала в Ленинграде в декабре 1988 г. После этих гастролей и состоялась беседа рок-дилетанта с А. Макаревичем, в которой принял участие А. Кутиков.

– Обязательно выясню, что и как произошло, – наконец произнес Папас. – Как я уже сказал, находился в отъезде и ничего не знал. Не терплю в своем заведении ни употребления, ни распространения наркотиков. Судя по всему, в мое отсутствие кто-то позволил себе нарушить закон.



К сожалению, этим словам хотелось верить. Элиас выглядел человеком, если и замешанным в чем-то неблаговидном, то державшимся в стороне. Имоджен посмотрела в сторону бара. «Может быть, дилером был Джордж? Где он сейчас?»

– Благодарю за сотрудничество, мистер Папас.

– Как вас зовут, детектив?

РД. Андрей, мы не виделись давно— лет шесть, наверное. За это время много воды утекло, многое изменилось. Признаюсь, я вчера шел на концерт МАШИНЫ в «Октябрьском» с чувством некой опаски. Я боялся разочарования и рад, что не испытал его. Когда в конце программы прозвучали ваши старые добрые хиты и публика ринулась к сцене, я испытал настоящий подъем и волнение. Эти песни не устарели, да и новые были хороши. Мне кажется, период некоторого застоя МАШИНЫ, который был связан с застоем в стране, именно с тем, что вы практически в одиночку рубились на профессиональной эстраде, тогда как ваши коллеги из «андерграунда» были творчески более свободны, хотя и ограничены в публичности, — этот период у вас закончился. Сегодня есть возможность взглянуть на пройденный путь с некоторой исторической высоты и оценить его. Я говорю сейчас о периодах духовного развития. Можно говорить о шестидесятых, семидесятых, восьмидесятых годах, привязывая к этим условным временным промежуткам определенные процессы. В чем вы видите связь и различие между этими периодами?

– Имоджен Грей.

Элиас поднял глаза. Взгляд и прежде останавливался на ней слишком часто, словно хозяин изучал лицо. Он встал и протянул руку. Имоджен пожала теплую ладонь, чувствуя, что контакт продлился чуть дольше, чем было необходимо. Этот человек привык властвовать.

Андрей. Мне кажется, что раздел между семидесятыми и восьмидесятыми проходит еще отчетливее, чем между шестидесятыми и восьмидесятыми. Если говорить только о роке, то возьмем команды последней волны. У них есть желание отсечь все, что было, втоптать это в грязь и на этих развалинах самоутвердиться. Причем чем хуже команда, тем отчетливее это желание.

– Боюсь, сейчас действительно должен уйти, мисс Грей. – Элиас Папас оставил фишки на столе и вышел из клуба. По пути достал телефон и заговорил о чем-то по-гречески.

РД. А если говорить не только о роке? Я писал когда-то, что поколение «шестидесятников» было, условно говоря, «литературным» поколением, а дальше пошли поколения «музыкальные». И хотя цели и устремления были общими — духовная свобода, борьба с бюрократической машиной и прочее, — состыковки и преемственности, на мой взгляд, не произошло из-за разницы языков.

– Играете в покер, детектив? – осведомился комедиант. Он явно занимал второе по значимости место. Как только Элиас Папас ушел, все выпятили грудь, пытаясь восстановить важный вид, однако Имоджен знала, что после ее ухода им всерьез достанется за то, что расслабились в отсутствие босса. Ему это определенно не понравилось.

– Не хочу забирать ваши деньги, ребята, – ответила она.

Андрей. То, что происходило в шестидесятые, было тесно связано со временем. С тем, что происходило тогда в стране. А потом это резко закончилось, и многие люди в том времени остались. Например, Вознесенский. А кто-то не остался, как, например, писатель Валерий Попов, которого наша группа очень любит. У него такое чувство юмора, настолько повернута голова, что он мог бы родиться в любое время и быть самим собой. Я не думаю, что существует какой-то барьер…

Комедиант снова вытянул руку. Имоджен попыталась оттолкнуть, однако другой рукой он крепко сжал запястье, а один из сообщников схватил свободную руку и заломил за спину. Она изо всех сил постаралась скрыть боль. Младший из мужчин, Джаннис, лишь неподвижно наблюдал за происходящим. Комедиант обладал недюжинной силой: еще чуть-чуть, и мог что-нибудь сломать. Он продолжал крепко ее держать и водить толстыми пальцами по застежке блузки. Имоджен чувствовала, как рука скользит вниз, и сжалась, в то время как он с полуулыбкой ждал, чтобы она вскрикнула или хотя бы что-нибудь сказала – проявила слабость. Пальцы добрались до пояса брюк, прошлись по нему и вернулись к центру. Имоджен понимала, к чему клонит этот человек, и впервые за сегодняшний день обрадовалась – тому, что брюки немного узки и он не сможет запустить внутрь свои мерзкие пальцы – во всяком случае, без борьбы. Комедиант исследовал край пояса и попытался засунуть руку внутрь. Она ощутила, как пальцы коснулись кромки трусов, и окаменела.

– Эй, Васос! – послышался голос Дина Кинкейда. Очевидно, он только что появился. Имоджен не могла пошевелиться.

РД. А какое лично у тебя было ощущение литературной традиции? Прости, что я на «ты», но это как бы тоже традиция в интервью с рокерами. Звать рок-звезду на «вы» слишком академично, жанр требует более демократического общения…

– Дино! Зачем ты здесь? Сейчас неподходящее время. – Рука комедианта оставалась в брюках.

– Только что позвонил Элиас и поручил с вами поговорить.

– Видишь ли, сейчас мы немного заняты, зайди попозже.

Андрей. Согласен… Если говорить о традиции, то я всего Окуджаву прослушал, когда мне было пять лет. От родителей, конечно… И мне это очень нравилось. Слушал и Визбора, хотя это мне нравилось меньше. А потом на все это наложились БИТЛЗ. Тогда я об этом не думал, это я сейчас такпонимаю. Поэзией я тогда не интересовался почти. Хотя мы все тогда писали смешные стихи, даже издавали журнал в школе — издевались над всем, что видели вокруг: над лозунгами, над газетными статьями, над телепередачами. Доводили все до абсурда. Параллельно у меня уже была группа, которая называлась КИДЗ, и мы пели фолк на английском языке. Но тогда для меня музыка и эти литературные игры были совершенно разные вещи. Первый альбом из двенадцати песен на английском мы записали в шестьдесят девятом году. Все, как положено, то есть все, как на «Сержанте»… А с чего мы вдруг запели по-русски? Есть версия, что мы услышали поющего по-русски Градского, обалдели от этого и быстренько начали петь по-русски. Это не совсем так. У нас уже были песни на русском, но, когда мы услышали Градского, это была катастрофа для нас. Я понял, что это настолько недосягаемо, он так раскованно ведет себя на сцене, что нам лучше сразу бросить и не браться за это дело. И если бы он сам отнесся к нам несколько иначе, наверное, так бы и произошло. А он к нам отнесся, как к равным, и на репетиции у нас сидел, и объяснял какие-то вещи. Тогда при горкоме комсомола был бит-клуб, и мы подали заявку, чтобы нас прослушали. Играли мы, конечно, ужасно. У нас было два усилителя, в которые мы втыкали все. Мы выходим, дрожим, потому что в зале — ну, боги сидят… На первой песне у нас из двух усилителей сгорает один. Мы втыкаем в оставшийся ящик все, что можно, и пытаемся как-то допеть. И потом я страшно обламываюсь. Встают эти люди, которые рок-н-ролл несли, и начинают — как на партсобрании: «Давайте, товарищи, обсудим… Вот, знаете, сыро, незрело, поют нечисто». Это было такое крушение идеалов! Один Градский встал и сказал: «Вы несете чепуху! Помяните мое слово: через два года эту команду услышат. Я чувствую, что в них есть дух наших скоморохов, и этот дух правильный!» Через два года нас уже они пригласили стать почетными членами этого клуба, мы приехали, снисходительно сыграли два концерта, но в клуб не вступили.

– Элиас дал понять, что откладывать нельзя, – возразил Дин ледяным тоном.

Имоджен слышала, что он подходит, и не понимала, что ее ждет. Станет еще хуже? Взглянула в лицо и увидела, как взгляд опустился и застыл на руке комедианта. В глазах вспыхнул гнев.

РД. Расскажи, пожалуйста, о первых контактах с ленинградскими рокерами.

Комедиант повернулся и недовольно посмотрел на Дина.

– Я же сказал, что мы заняты… – не успел он договорить, как Кинкейд шагнул вперед и схватил за ухо.

Андрей. В семьдесят шестом году мы приехали в Таллин и познакомились с Борисом Гребенщиковым. Очень мы тогда друг другу понравились — и как люди, и как команда команде. Спустя буквально две недели Борька нас пригласил на сейшен. На всякий случай мы взяли с собой гитары. Это было в ДК Крупской. Играл АКВАРИУМ, потом какая-то команда, которая нам не понравилась, а потом вышли МИФЫ. Лихо, с дудками, тексты смешные, гитарист сумасшедший, поет!.. МИФОВ мы видели в Москве года за два, и они тогда поразили всех своей отвязанностью. Они приехали вот с такими волосами, в драных джинсах…

– Отпустите леди! – приказал Дин. Васос и сообщник немедленно повиновались. Имоджен выдохнула и едва не расплакалась от облегчения.

– Какого черта? – Комедиант пытался сохранить самообладание, однако из уха уже текла кровь, а Дин продолжал с силой выкручивать.

В Москве так боялись ходить. То есть мы знали, что это сильная команда, но такого я не ожидал. Маргулис говорит: «Я играть не пойду!» А мы тогда втроем играли — Кавагоэ, Маргулис и я. На сцене объявляют: «Асейчас гости из Москвы — МАШИНА ВРЕМЕНИ!» И неожиданно с первой песни нас так приняли, как никогда не принимали в Москве… Адальше мы шли пешком на вокзал, был праздник у всех внутри, и были у нас хрустальная рюмка и бутылка водки, и эта рюмка периодически ставилась на асфальт, все садились вокруг нее, выпивали и шли дальше. Такое священнодействие… А потом мы стали ездить сюда раз в неделю, пока у нас не закрутилась история с Росконцертом.

Имоджен отступила в сторону и увидела, что кожа надорвана. Надо было бы остановить Кинкейда, однако мысленно она умоляла продолжить пытку. Комедиант упал на колени и взвыл от боли, ни разу не попытавшись отбиться. Приятели стояли и молча наблюдали, хотя каждый вполне мог оказаться следующим в очереди на расправу. Сразу стало ясно, что за человек Дин Кинкейд: всем присутствующим он внушал страх. Значит, или уже творил над ними расправу, или они видели, что произошло от его рук с кем-то другим. В любом случае, весельчаки сразу настолько испугались, что предпочли не вмешиваться.

– Ты оскорбил леди, Васос. Немедленно извинись.

РД. Как ты оцениваешь нынешнее состояние МИФОВ?

– Прошу прощения. Прошу прощения, только отпусти, ладно?

Дин убрал руку. Комедиант схватился за ухо и зарыдал: наполовину оторванное, оно висело, истекая кровью. Имоджен едва не потеряла сознание: всегда плохо переносила вид свежих ран.

Андрей. Все-таки без Ильченко я их не воспринимаю. Это был гвоздь, на который все было насажено. А осталось так — клумба без середины…

– Слушайте меня внимательно, вы все. – Дин вытянул руку, чтобы помочь комедианту встать. – Эта женщина неприкосновенна.

РД. Подробнее об Ильченко, если можно…

Комедиант посмотрел на предложенную руку и неохотно сжал ее ладонью, которая недавно побывала в брюках Имоджен. Дин перехватил ладонь за запястье и шлепнул ее на стол. Достал из кармана складной нож и нажал на кнопку. Выскочило лезвие.

Окровавленный комедиант умоляюще посмотрел на Имоджен. Попытался освободиться, но безуспешно: Дину ничего не стоило удержать ладонь на столе. Нож угрожающе завис.

Андрей. Он загадочный человек для меня. Я очень хорошо к нему отношусь, но в нем совмещаются вещи несовместимые. Он хиппи до мозга костей, и вдруг в нем какая-то коммерческая жилка просыпается. Он за что-то берется и начинает творить чудеса. Он поехал с нами в Москву, у него проблемы не было. «Ну, давай поиграем вместе?» — «Давай!» Он сел в поезд в чем был и поехал. Он жил у меня дома полгода, а потом в какой-то момент я от этого сильно утомился. Потому что эта его бесшабашная хипповость… Я сам в этом состоянии часто бывал, но я, наверное, серьезнее, и где-то это начинает меня обламывать. У нас практически не было песен, которые мы написали вместе. Были мои, и были его. Просто мы их вместе играли, и получался интересный такой звук. Мне не нравилось, как он пишет песню, — нашел какой-то огрызок, сел, моментально написал. Я ему говорю: «Юра, вот эти две строки — корявые». — «А черт с ними, они не главные!» Я так не могу. Мне надо довести все до конца…

– Да, Васос, наказания не избежать, – невозмутимо проговорил Кинкейд. – Полагаю, очаровательный детектив примет справедливое решение. Мисс Грей, что посоветуете отрезать: мизинец или большой палец? Если отрежу большой, он никогда больше не сможет складывать судоку, в котором и сейчас не разбирается. И будет вынужден научиться писать левой рукой. Если же отрежу мизинец, жизнь продолжится почти нормально. Просто лишится маленького кусочка.

– Сделайте что-нибудь! – умоляюще воскликнул комедиант.



Имоджен понимала, что должна остановить расправу. Но вместо этого задумалась о предложении Дина, с удовольствием представив собственную власть над подонком: тот с ужасом ждал следующих слов.

– Мне необходимо закурить, – холодно произнесла она.

РД. В первые годы работы МАШИНЫ в Росконцерте среди любителей рока было множество сетований: вот, мол, продались… И популярность МАШИНЫ в этих кругах упала, хотя среди широкой публики поднялась. Туго ли приходилось в те годы с формированием репертуара?

Васос заскулил.

Еще оставалось время, чтобы пресечь жестокое намерение Дина, но она этого не сделала. Направляясь к двери, услышала, как зазубренное лезвие пилит кость. Васос дико орал. Так кричат только от невыносимой, нечеловеческой боли. Хотелось обернуться и увидеть, что происходит, но Имоджен этого не сделала. Наконец Васос зарыдал. Этот звук ей понравился больше.

Андрей. Сейчас это кажется смешным, хотя тогда было не до смеха. Допустим, Росконцерт принимает у нас программу. Мы готовимся, снимается какой-то зал, ставится аппаратура, три раза все проверяется, чтобы их, не дай бог, не напугать, приглашаются какие-то люди, которые нас будут защищать… Хотя я терпеть не могу кого-то о чем-то просить. Просим Саульского приехать, просим Пугачеву. Они приезжают, а министерство не приезжает! Переносим на месяц. Сидим без работы. Второй раз дергать этих же людей неудобно, но они приезжают. Ате опять не приезжают! Третий раз я уже никого не зову, а те уже приезжают с готовым решением. Скучно… И это продолжалось вплоть до восемьдесят шестого года.

За порогом клуба Имоджен закурила. Следовало бы устыдиться недавнего поступка: того, что позволила свершиться жестокому самосуду. Но в действительности сожаление вызвала лишь собственная трусость: посмотреть не хватило мужества. Из клуба по-прежнему доносились громкие голоса, но ей было безразлично, что там происходит. Больше того, после пережитого несколько минут назад унижения и страха она не расстроилась бы, если бы все, кто над ней издевался, остались без мизинцев и больших пальцев.

РД. В какой мере ты ощущал выход МАШИНЫ на профессиональную эстраду как компромисс?

Дверь открылась; вышел Дин. Имоджен заметила, что на манжету попала кровь – правда, совсем немного. Протянула пачку сигарет, но он не обратил внимания, а вынул сигарету из ее губ. Взгляд невольно остановился на его губах: вот он глубоко затянулся, а потом медленно выпустил дым и облизнул губы. Только когда Дин вернул сигарету на место, Имоджен осознала, что не дышит.

– Эти парни больше никогда вас не побеспокоят: поняли, что держать ответ придется передо мной.

Андрей. Нам было поставлено условие: «Пусть они сделают хоть две чужие песни. Пахмутовой, скажем… И десять своих. Вот тогда мы им разрешим». И мы на сдаче так и сыграли. И всем было ясно, что мы сыграли на сдаче, а больше не будем играть никогда. Но это всех устроило. Конечно, это был компромисс, но в противном случае мы оказались бы без аппарата, в подполье, и снова пришлось бы все сколачивать по гвоздику. Так что это я не ощущаю как компромисс. Это был шаг к выживанию.

– Значит, вы палач? Выполняете за Элиаса грязную работу?

– Да. Доводилось слышать, что мне свойственна естественная склонность к жестокости. Говорят, если на работе занимаешься любимым делом, то не работаешь вовсе. – Дин Кинкейд широко улыбнулся.

РД. А были ли разборки с исполнением незалитованных песен?

– Родители, должно быть, гордятся.

Андрей. Были. Но они ничем не могли кончиться. «Как — незалитованная?! Не может быть! Ну, простите, артист, сами понимаете!» Постоянно было: «Кто-то приехал из министерства!» — «Так что, сегодня нельзя играть?» Вот такое состояние было…

– У меня нет родителей. Элиас – единственное напоминание о семье. Однако признайтесь, Имоджен: увидев меня сегодня, вы немного обрадовались. Приехали, чтобы пригласить на обед?

– Нет. Приехала, чтобы доставить на допрос по приказу начальства.

РД. Андрей, как ты относишься к музыкальным выпадам в твою сторону? Я имею в виду, скажем, пародию МИФОВ на песню о доме, песню ДДТ «О Дохлой Собаке»…

– У вас есть мой телефонный номер; могли бы позвонить.

– Решила, что лучше прийти самой. Вся ваша компания в последнее время стала неуловимой. Трудно было поверить, что ответите на звонок.

Андрей. Песню ДДТ не слышал. А у МИФОВ она получилась не смешная, а скорее, злобная. Мне потом Сережа Данилов, поддав, звонил: «Андрюха, я ведь не со зла!» Не знаю, я пишу посвящения, когда хочу сказать что-то хорошее. А если я хочу сказать плохое, то я это скажу ему без свидетелей — и то если он меня об этом попросит. Ходит много легенд, что песня моя «Кого Ты Хотел Удивить?» — про Ильченко, а «Посвящение Музыканту» — про Маргулиса. Глупости.

– Всегда к вашим услугам.

Знакомая фраза напомнила о цветах на столе. Неужели «Д.» – это Дин? Имоджен залилась краской.

РД. Какова интенсивность создания новых песен? Их пишется меньше, чем раньше?

– Значит, букет прислали вы? – Чтобы удержаться от улыбки, пришлось с силой сжать зубы. Как хорошо, что цветы не от Стэнтона!

– Боялся, что сразу выбросите. – Не отводя глаз от ее лица, он попятился к припаркованной перед ее «Гранадой» машине. – Немедленно еду в отделение.

– Не следовало присылать цветы. Это неправильно.

Андрей. На протяжении всех лет существования процент появления новых песен настолько стабилен, что мы сами поражаемся. Другое дело, что в семьдесят девятом — восьмидесятом годах, когда мы появились перед широкой публикой, у нас уже был десятилетний багаж, который можно было выдать сразу, — это как с НАУТИЛУСОМ. На этом фоне последующие прибавления выглядели уже незначительными. Создавать новое в наших условиях очень тяжело — жизнь такая. Мы как-то летели из Африки и оказались в Дакаре. Задержка рейса. Страна не очень дружественная, выходить нельзя, да и денег нет. А гостиница напоминает маленький сумасшедший дом: белая палата, железная кровать и тумбочка. И вот я сутки просидел в этой белой комнате и был счастлив — я написал две песни! Если бы у меня была возможность самого себя хоть раз в неделю загонять в такую комнату…

Имоджен знала, что вовсе не выглядит в должной мере недовольной. Хотелось, чтобы Кинкейд хотя бы на миг посмотрел в сторону: тогда можно было бы прервать невыносимый сеанс гипноза.

РД. Вот ты упомянул НАУТИЛУС. Я люблю эту команду. А каково твое отношение?

– А что было бы правильно? – спросил Дин, прежде чем сесть за руль и уехать, оставив ее возле клуба без малейшего намека на ответ.



Андрей. Мне очень нравится НАУТИЛУС. Он здорово работает с музыкой. Если они не зациклятся со своею словесной идеей, которую Кормильцев уже изъел, как сыр, то будет совсем хорошо. Они пока не могут с этого соскочить. А нужно начинать делать другое до того, как перестанут требовать делать старое.

Имоджен сидела в кабинете Стэнтона в ожидании возвращения начальника. Встречаться с Дином было строго-настрого запрещено. Она немного жалела Кинкейда, попавшего в общество братьев по тестостерону Брауна и Стэнтона: слишком много защитной мужской энергии на него вылилось. Сквозь стекло был виден рабочий стол, а на нем цветы, которые Имоджен принесла из кухни после возвращения из клуба, прежде чем получила приказ держаться в стороне.

Стэнтон ворвался в кабинет; по выражению лица сразу стало ясно, что усилия оказались напрасными.

Кутиков. Самое интересное, что центр рок-н-ролльного движения в стране совершенно неожиданно сместился в Свердловск. Когда мы там были на гастролях, мы увидели там такое количество хороших, интересных, непохожих ни на Москву, ни на Ленинград, ни на Таллин, молодых групп…

– Все в порядке? – неизвестно зачем спросила Имоджен. Понятно, что никакого порядка не было.

Андрей. Там ощущается и преемственность, и своя школа.

– Мерзавец отказывается говорить с кем-либо, кроме тебя.

– Но хотя бы что-нибудь знает?

Кутиков. НАСТЮ я просто хочу записать в своей студии. Не знаю, как сложится, потому что продюсирование в нашей стране — вещь пока абстрактная. Свердловский рок очень отличается от московского и ленинградского «андерграунда» тем, что ребята, прежде всего, умеют играть. Когда послушаешь их, понимаешь, что они очень правильно подходят к рок-н-ролльной музыке. Особенно после того, как мы съездили на Запад и посмотрели, как это происходит там. А у нас просто какая-то патология: один аккорд, два звука, какой-нибудь имидж, по возможности более агрессивный, и — слова, слова… Что москвичи, что ленинградцы. Причем слова далеко не всегда хорошие.

– Я навел справки. Должен признаться: странно, что этот человек так долго оставался для нас невидимым.

– О чем ты?

Андрей. Вот она — вековая ненависть музыканта к человеку, который пишет тексты.

– Полагаю, он по-настоящему опасен, но каким-то образом умудрялся нас избегать. В послужном списке закрытое подростковое дело, пара штрафов за превышение скорости, арест по подозрению в убийстве в возрасте двадцати лет. Расследование прекращено из-за ненадежности свидетельских показаний.