Дмитрий Карасюк

\"Чайф\"

Рок-н-ролл — это мы!

Семейная сага

Быть может, ради этого стоит пожить

Вместо вступления

Косте, Чуле и дорогому улану Д.



Фото Евгении Свиридовой


Лето 2014 года не баловало Екатеринбург яркими музыкальными событими. Журналистка Елена Сальник, ведущая музыкальных эфиров на телеканале ЕТВ, решила сама организовать какую-нибудь движуху. Идея, способная объединить и молодых, и заслуженных музыкантов, пришла сама собой: приближалось 30-летие «Чайфа», и неплохо было бы раскрутить начинающие группы на кавер-версии песен самого заслуженного уральского рок-коллектива. Из каверов получится трибьют, который станет юбилярам отличным подарком. После одного из эфиров Лена схватила за пуговицу лидера «Чайфа» Владимира Шахрина и огорошила его своим замыслом. Под напором активной журналистки Шахрин сдался. И хотя он явно не поверил в осуществление безумного проекта, согласие на использование своих песен дал.

Заслуженного рокера Российской Федерации Шахрина на протяжении всей его карьеры интересовало творчество молодых коллег. Он прекрасно помнил, как начинал сам, и сравнение тех времён с сегодняшним днём его радовало: «Сейчас музыка (не только рок — любая музыка) перестала занимать умы так, как тридцать лет назад. Перестала быть тем, что объединяло компании, молодёжь, о чём можно было говорить ночи напролёт. Тем не менее, сегодня в Екатеринбурге триста-пятьсот молодых групп. Точно посчитать просто невозможно. Это здорово, что людям нравится играть, нравится творить, нравится сочинять. Когда я еду по городу, я постоянно вижу ребят с гитарными кофрами. Мне это очень нравится, потому что играть музыку — это здорово!»

Заручившись согласием автора, Лена принялась тормошить знакомых екатеринбургских музыкантов. «Мне хотелось, чтобы в этом проекте участвовала именно молодёжь. Никаких других ограничений не было. Кавер-версии можно было делать в любых жанрах». На словах все идею одобряли. Хотя у некоторых особо амбициозных рок-юнцов название «Чайф» вызывало саркастическую усмешку: «Ну что тут можно каверить, ведь у них такие простые песни». Но в каждой группе находились несколько человек, которые утверждали, что они выросли на песнях «Чайфа», что это были первые подобранные ими на гитарах мелодии. Они переубеждали сомневающихся коллег, и отказов Лена почти не встречала. К тому же дополнительным стимулом служило намерение ЕТВ снять клипы на все кавер-версии и показать их в эфире и на сайте ekburg.tv.

Следующим этапом стал выбор песен. Их в репертуаре «Чайфа» около трёхсот, и по первоначальному замыслу трибьюта они не должны были повторяться. Полностью соблюсти это не получилось. Некоторые музыканты с пеной у рта доказывали, что они выросли именно на этой песне, только на неё будут делать кавер, и их не волнует, что этот трек уже кто-то застолбил. Их можно понять, для многих песни «Чайфа» факт собственной биографии. Например, собственную версию «Ковбоев» группа «ДВАРАЗАШАКУР» вынашивала много лет! Свои репетиции для создания творческой атмосферы они всегда начинали именно с «Ковбоев». В конечном итоге большинство песен оказались не из числа хитов, что постоянно крутятся в эфире радиостанций. «Мне очень понравилось, что ребята не подошли к делу формально, а копнули широко и выбрали песни, которые даже я сам давным-давно не слушал и давным-давно не играл», — говорил, подводя итоги проекта, гитарист «Чайфа» Владимир Бегунов.

Молодёжь раскачивалась неторопливо и приступать к записи не спешила. Месяцы шли, а созданная Леной страничка на сайте ЕТВ зияла пустотой. Ситуацию сдвинула с мёртвой точки известная группа «АлоэВера», записавшая свою версию «чафовской» песни «Бедная собачка». Клип, снятый режиссёром и оператором Константином Ялымовым, стал первым на странице проекта.

Плотину прорвало. Участвовать в этом проекте вдруг стало престижно. Одним участникам хотелось просто приложить свои силы к переосмыслению рок-классики, другие надеялись, что, если Шахрину понравится их версия его песен, он поможет группе продвинуться на рок-Олимп. Но большинству просто нравилась романтическая идея поиграть в настоящих рок-героев. Треки стали приходить на адрес Сальник не только из Екатеринбурга, но и из Тюмени, Нижнего Тагила, Челябинска, Перми, Ярославля, Москвы, Питера и даже Харькова. Стилевое разнообразие не уступало географическому — спектр жанров простирался от свинга до трип-хопа.



Клипы екатеринбургских групп снимали специально для проекта. Музыканты из других городов или присылали самостоятельно снятое видео, которое превращал в клипы монтажёр Слава Макаров, или создавали видеоряд самостоятельно. Хип-хоперы из «El Mashe» применили запрещённый приём, пригласив Владимира Бегунова сыграть камео в клипе на их рэп-попурри из «чайфовских» песен. «А мы на конституции не клялись, что не будем помогать молодым музыкантам. Протекция и кумовщина — это наше всё», — оправдывался Бегунов. Никто из организаторов проекта не зарабатывал на нём ни копейки. Всё делалось на чистом энтузиазме. Мало того, многие из участников тратили собственные деньги, стараясь записаться на хороших дорогих студиях.

«Чайфы» внимательно следили за проектом, оставляя свои мнение в комментариях. Шахрин отсмотрел все клипы: «Конечно, мотивации у людей были разные — кто-то просто хотел выпендриться, кто-то явно сделал такую лялечку, чтобы понравиться „Чайфам“, а они, может быть, на радио её пропихнут. Но большинство явно пропустили наши песни через себя и превратили эти кавер-версии в свои собственные композиции. Вот „ДВАРАЗАШАКУР“ сделали наших „Ковбоев“ так, что они стали „их“ „Ковбоями“. „PUR PUR“ превратил „Крепость“ в нежную девчачью исповедь. Группе „N.E.V.A.“ понравилась гармония песни „Я рисую на окне“, и они её раскрыли с таким многоголосием, которое у нас просто не получилось бы. „Ангел“ спет таким нежным девичьим голоском, что я даже удивился — что это за „Яшма“? А оказалось, что это Лиза Рыбалко, которую мы слышали ещё 15 лет назад и которая выросла в хорошую артистку буквально на наших глазах. „ROGY“ сделали „Религию завтрашних дней“ очень клёво. В песне стали слышаться кавказская экспрессия и ритмика. Миша Лузин в „Не со мной“, в которой у нас четыре аккорда, добавил ещё парочку своих, и получилось здорово. У „Blues Doctors“ „Мой фильм“ получился лучше, чем оригинал — Володя Демьянов убрал из песни излишнюю патетику, которая была в нашем исполнении. Песня стала отвязной, лёгкой, но при этом она осталась блюзом».

К заранее обозначенному рубежу — началу сентября 2015 года — стать участниками трибьюта успели 43 группы. Сначала «Чайфы», не ожидавшие, что кавер-версий окажется так много, хотели дать их авторам возможность выступить перед юбилейным концертом в Екатеринбурге 26 сентября. Но количество вдохновившегося их творчеством молодняка заставило юбиляров отказаться от этой мысли. Они выбрали 20 лучших клипов и демонстрировали их на большом экране перед концертом, пока народ входил в зал. Юбилейный тур продолжался, и с творчеством молодых групп познакомились ценители музыки из более чем сорока городов России. Дополнительным бонусом для участников проекта стало официальное разрешение Шахрина использовать откаверённые песни на собственных концертах и записях.

«Чайфам» затея с трибьютом очень понравилась. Бегунов, хоть и ворчал немного по поводу юнцов, осмелившихся перекроить выстраданные им мелодии, остался проектом доволен: «Даже если меня что-то и смутило, я очень благодарен всем, кто так или иначе прикоснулся к песням, которым я отдал всю свою жизнь. Это страшно приятно».

По словам Владимира Шахрина, «диск с трибьютом стал лучшим подарком от родного города к тридцатилетию группы. Особенно приятно, что мы ничего для этого не делали, что даже идея была не наша и не мы её продвигали. А самое главное, что наши песни выбрали и придумали, как их подать по-своему, именно молодые музыканты».

Незадолго до юбилея, получая очередную награду за вклад «Чайфа» в отечественную музыку, лидер группы говорил: «Понимаем, что награда несколько стариковская, и поэтому надеемся ей не соответствовать. Ведь у нас ещё сохранился интерес к тому, что мы делаем, и, безусловно, интерес к самой жизни. Да и публика к нам не охладела. Я слышу влияния нашей группы на звучание тех, кто идёт следом за нами. Да, они играют в других стилях, но им нравится, что можно говорить вот так, что можно петь позитивные песни. Они могут быть грустные, весёлые — неважно, но изначально они с некой позитивностью, любовью к жизни и с чем-то светлым в конце — для меня это очень важно».

Трибьют «Чайф 3.0» полностью подтвердил эти слова. Для тех, кто берёт первые аккорды в своей жизни, песни Шахрина — не пустой звук. Молодые коллеги часто спрашивают у ветерана совета, как стать звездой. Обычно время у Шахрина расписано по минутам, и отвечает он примерно так: «Я уверен, что сделать хорошую группу сегодня абсолютно возможно. Если б мы сейчас начинали, у нас бы всё получилось. Конечно, есть элемент судьбы, того, что на роду написано, но главное — играть музыку нам всегда нравилось. Когда ты занимаешься тем, что ты любишь по-настоящему, всё должно выйти. По крайней мере, ты сам должен быть уверен в своей счастливой звезде!»

На подробный ответ о творческой судьбе музыкантов группы «Чайф» требуется куда больше слов…

Глава 1. Как это было давно

(…–1983)



В середине 2000-х годов кто-то спросил в «Одноклассниках» жену известного музыканта Шахрина Лену: «Имеет ли ваша семья отношение к Шахриным, которые жили до революции в Куртамыше?» Владимир заглянул в сохранившийся военный билет деда и узнал, что тот родился в 1903 году в том самом Куртамыше. Завязалась переписка, из которой выяснилось, что братья Шахрины в начале ХХ века на юге нынешней Курганской области владели двумя мельницами и пимокатным заводом. Хозяйство было поставлено на широкую ногу — пшеницу твёрдых сортов поставляли в Италию, а шерсть для валенок закупали в соседней казахской степи. Жили в Куртамыше культурно: женская часть шахринского семейства играла в местном любительском театре, а при содействии мужской части в городе появился первый кинотеатр на 350 мест.

При ближайшей возможности Шахрин посетил родину предков. Со странным чувством он смотрел на каменную стену с выбитыми на ней буквами «Бр. Ш.» («Братья Шахрины»). В музее, занимающем сохранившийся дом его прадедов, Владимир узнал невесёлое продолжение истории своей семьи. После революции и мельницы, и завод государство отобрало, но власти оставили братьев управляющими — лучше них организовать производство никто не мог. В 1930 году Шахриных раскулачили. У большой семьи отобрали не только дом и землю, но даже, согласно сохранившейся описи, четыре юбки и погребальное белье. Прадедов выслали в северные районы Урала, где их следы затерялись.

Шахринскому деду повезло. Незадолго до раскулачивания отец, чуя недоброе, отправил сына Фёдора в Свердловск. Так Шахрины оказались на Среднем Урале.

Владимир Фёдорович Шахрин появился на свет уже в Свердловске в 1935 году. Вырос, выучился, стал преподавателем. Женился тоже на педагоге. 22 июня 1959 года у них родился сын, которого также назвали Володей. С младых ногтей Владимир-старший привил Владимиру-младшему любовь к сцене. С четырёх лет каждое лето отец брал сына в пионерский лагерь. Владимир Фёдорович работал там то физруком, то старшим пионервожатым, то руководителем кружков. На целых три смены маленький Вова становился сыном полка. В клубе голосистый дошкольник пользовался почётом и уважением: даже в юном пионерском возрасте приятно смотреть, как кто-то гораздо младше тебя выводит со сцены звонким голоском модный кинохит «Меня зовут юнцом безусым, мне это, право, это, право, всё равно».

«Я всегда ждал концертов в честь начала и конца смены, — вспоминает свой дебют так и не отрастивший усов Шахрин. — Мне страшно нравились подготовка к ним и суета. Мне было дико приятно выходить на сцену и петь перед полным залом. Мне важно было, кто мне аккомпанирует: отец на гитаре или ещё кто-то. Просто быть в этой ситуации, в этом концерте, мне нравилось».

Способности нуждались в развитии, и первоклассника Володю отдали в музыкальную школу учиться играть на скрипке. Всякие там сольфеджио не очень нравились вольнолюбивому мальчику, и урокам он зачастую предпочитал игру в войнушку. Футляр со скрипочкой сильно помогал в ратном деле, из него было так здорово — ды-ды-ды — строчить по воображаемым врагам. От занятий музыкой его отвращал ещё и учитель, с которым Володе явно не повезло: «Мне был неприятен педагог. У него всё время была расстегнута ширинка. Сейчас я понимаю, что он, наверное, был какой-то извращенец: он постоянно что-то там поправлял. И чему хорошему он мог меня научить?!» После года таких «занятий» Шахрины решили с музыкой пока завязать.



Тому, что они пошли навстречу сыну, не стоит удивляться. «Родители меня особо не воспитывали. Они мне позволили воспитаться самому. И я таким вот и воспитался. Они не заставляли быть как все: „Все идут в кружок выпиливания, и ты иди“. Не было такого». Наверное, иногда Шахрины-старшие всё-таки сомневались в выбранном методе воспитания, особенно когда сын приносил в дневнике красные автографы учителей, типа: «Опять пришёл в 40-градусный мороз в кедах и без пионерского галстука» или «Во время уроков носился по коридору на плечах у товарища, говоря, что играет в таксиста». Но и тогда от своих педагогических принципов они не отступили, за что им отдельное спасибо и от лидера «Чайфа», и от сонма поклонников этой группы.

22 июня 1972 года на тринадцатилетие сына отец принёс ему в подарок купленный с рук за 10 рублей магнитофон-приставку «Нота-М». К этому чуду советской бытовой техники в качестве бонуса прилагалась бобина с плёнкой. На одной её стороне оказался записан зальник «The Rolling Stones» «Get Yer Ya-Ya\'s Out!». Качество было жуткое, слышался только рёв толпы и пульсирующий ритм. «Тогда меня это просто поразило! Я почувствовал сумасшедшую энергию». На обороте плёнки был сборник песен Тома Джонса. Спустя много лет, в сентябре 2010 года, знаменитая группа «Чайф» выступала в одном концерте с Томом Джонсом в Сочи. Её лидер В. В. Шахрин с чувством жал английскому коллеге руку и признавался, что его баллады были первыми рок-песнями, которые он услышал в своей жизни.

В доме появились и другие плёнки, в первую очередь — песни Владимира Высоцкого, которые нравились отцу, да и сыну тоже. Володя начал записывать в тетрадку тексты, «снимая» их с магнитофона. «Слушая Высоцкого, мне захотелось петь о чём-то своём под гитару, а „Rolling stones“ подсказали мне форму, которая меня заворожила. У Высоцкого мне было интересно, о чём он говорит, а у „роллингов“ — как это говорят! Вот это и стало в будущем составляющими группы „Чайф“. Я попросил отца, чтобы он научил меня играть на семиструнной гитаре, и быстро смог копировать песни Высоцкого, потому что он тоже играл на 7-струнке».

Но тянуло семиклассника Шахрина всё-таки не в сторону бардовской песни, а к той самой пульсирующей энергии, что изливалась с «роллинговского» зальника. Учился он в 36-й школе, возле Уральского политехнического института. УПИ в то время был рассадником рок-культуры. Как только начиналась весна, распахивались форточки общежитий, в них выставлялись динамики и оттуда неслось: «She loves you, yeah-yeah-yeah». Такой аудиофон требовал овладения начальной рок-грамотностью. Володя бегал по знакомым, переписывал любые рок-записи, до которых мог дотянуться.

Дело облегчало то, что школа № 36 была музыкально продвинутой. Старшеклассники на переменах обменивались даже не записями, а настоящими фирменными пластинками. Вставить в разговор пяток-другой названий англоязычных групп считалось хорошим тоном. «Каждая параллель принципиально отличалась в своих музыкальных вкусах от тех, кто учился всего на год младше. Например, наш класс был любителем классики, типа „Deep Purple“ и „Led Zeppelin“, а те, кто учился на класс младше, предпочитали группу „Slade“. И мы называли „Slade“ детской группой. Нет, нам она тоже нравилась, но это уже была молодёжная музыка. Мы-то слушали взрослую! Была очень сильная дифференциация», — вспоминает известный дизайнер Александр Коротич, учившийся в той же школе. Скучные песни на русском языке, звучавшие из телевизоров и радиоприёмников, передовые школьники середины 1970-х не слушали. Их умами и сердцами владела англо-американская музыка.

Английского языка юный житель закрытого Свердловска Володя Шахрин не знал и знать не собирался. Ещё в четвёртом классе он честно сказал учительнице, что вряд ли когда-нибудь в своей жизни увидит живого иностранца, а поэтому ходить на её уроки особого желания не имеет. Договорились так: он прогуливает её уроки, а она ставит ему «трояки». Записи на английском жажды к изучению языка Шекспира не пробудили, но вызвали жгучее желание научиться играть так же, как эти непонятно кто с магнитофонной плёнки.

Отец, разбиравшийся в технике, спаял звукосниматель, прикрепил его внутрь семиструнной гитары. Подключенный к радиоле инструмент зазвучал по-новому, однако разученные на нём аккорды были какие-то романсообразные и не очень напоминали не только «роллингов», но даже и Тома Джонса. Через несколько месяцев одноклассник показал, как играть на шестиструнке. И Володины навыки перешли на новую ступень. Была образована первая в его жизни группа. К двум имевшимся акустическим гитарам требовалась ударная установка. Из школьной пионерской комнаты стянули два барабана и присобачили их к стыренному с лестничной клетки кашпо для цветов. Бочку заменяло оцинкованное ведро, поставленное вверх дном. После второй репетиции, проходившей у Вовы дома на четвёртом этаже, прибежали перепуганные жильцы первого и попросили прекратить безобразия. «Здесь надо сказать о мужестве моей мамы. Соседи на три этажа вниз вздрагивали, а мама не только спокойно готовила на кухне, но ещё и успокаивала недовольных. Конечно, музыку, которую мы слушали, мама не воспринимала. Она не могла сказать: „Это хорошая музыка, занимайся ей“. Мама просто не мешала. Она вырастила своего сына, и раз он этим занимается, то так и надо».

Но жалобы соседей всё-таки вынудили перенести репетиции во двор. Опять помог Владимир Фёдорович. Он выкинул из корпуса старого патефона всю начинку и спаял внутри неплохой усилитель с динамиком, работавший на восьми батарейках. С этим доисторическим комбиком первая шахринская группа вышла в люди. «Я не забуду, когда мы, такие орлы, шли по улице: один несёт усилитель на батарейках, другой идёт сзади и играет… Рок-н-ролл — это ведь такая энергия, которую кому-то надо сразу выплеснуть, её нельзя, как бардовскую песню, оставить для себя. Всё равно что пить в одиночку». После первых ударов по струнам гитар распахнулись окна женского общежития напротив и высунулись головы заинтересованных барышень. Это был успех! «Мы вовсе не думали завоёвывать мир. Нам хотелось того же, чего хочется всем тринадцати-четырнадцатилетним пацанам, — женского внимания. И мы вдруг обрели его».

Успех необходимо было развивать, что требовало усиления материально-технической базы, что в свою очередь требовало финансов. Бабушка одногруппника и одноклассника Серёги Денисова купила любимому внуку электрогитару, но этого было мало. Лишних денег в семье Шахриных никогда не водилось. Отец мудро посоветовал сыну попробовать решить свои проблемы самостоятельно и… устроился в соседний детский садик дворником. Договор в отделе кадров заключил он, взрослый мужчина, а вот махать метлой и лопатой принялся 14-летний Вова. Каждое утро он вставал в полшестого, два часа убирал детские площадки и шёл в школу. Ювенальной юстиции тогда не существовало. И подростковый труд не вызывал охов и ахов, поэтому в конце каждого месяца В. Шахрин-мл. при посредничестве В. Шахрина-ст. получал честно заработанные 60 рублей. В 1974 году это были реальные деньги. За два месяца можно было скопить на вожделенные джинсы, а фонотеку начать пополнять уже не в десятый раз перезаписанными плёнками, а настоящими фирменными пластинками. Правда, и за тем, и за другим приходилось ехать на диковатый вещевой рынок Шувакиш, но отпускать туда Володю родители не боялись. Он мог постоять за себя и, главное, знал цену трудовой копейки. «С тех пор я привык, что у меня есть деньги, причём честно заработанные».

Финансовая основа для покупки инструментов была заложена, но тут появилась возможность сэкономить. В 8 классе ансамбль обосновался в стенах родного учебного учреждения, а там кое-какая аппаратура уже имелась правда слабенькая и в явно недостаточном количестве. Восьмиклассники предприняли акцию по привлечению средств: уселись на первом этаже напротив входа и стали бренчать на том, что было. Рядом стояла картонная коробка с трогательной разъяснительной надписью. Поиск инвестиций проходил в стратегически правильном месте — пройти мимо было невозможно, и будущие слушатели накидали в коробку на чешскую электрогитару. Потом юные рокеры познакомились с мужиком, уверявшим, что он когда-то играл в оркестре Клавдии Шульженко и что у него есть барабан, тарелки и два микрофона, в которые пела сама Клавдия Петровна. Со всем этим музейным богатством экс-шульженковец расстался всего за 50 рублей. Музыканты обрастали инструментами.

Владимир Шахрин, Сергей Денисов, Александр Лисконог и Андрей Халтурин организовали группу «Эдельвейс» и начали играть на танцах в родной школе № 36. Исполняли, естественно, западные боевики, причём, честно говоря, не очень качественно. Но гул с энергетическим ритмом звучал из колонок вполне приемлемый для спортивного зала с потушенным светом. Шахрин играл на басу — коллеги по группе справлялись с гитарами лучше. Да и вокалистом был не он, а Серёга Денисов, чей голос безумно нравился девочкам. Барабанная бочка постоянно отъезжала от стучавшей по ней педали, поэтому подружке ударника Андрюхи Халтурина отводилась особо почётная роль — она садилась прямо на бочку и удерживала её на месте своим весом. Наверняка ритмичные толчки доставляли ей при этом не только эстетическое удовольствие.

Базировался коллектив в кабинете физики. Там даже пробовали писаться — у классного руководителя Галины Григорьевны, поработавшей в своё время в ГДР, имелся переносной магнитофон «Philips», но из этой затеи ничего не вышло. Выступления и репетиции отнимали много времени, которого не хватало на учёбу. В 9 классе Шахрин на комсомольском собрании взял соцобязательство: учиться на 3,5. Это обещание он сдержал и оставшееся время честно барахтался между 3 и 4 по всем предметам. Успеваемость его не волновала — смыслом жизни для него стала музыка.

10 января 1976 года в 10-й «Б» пришёл новенький. Володя Бегунов родился в семье офицера. Пятнадцать суровых лет он провёл в военных городках с пропускным режимом и прочими прелестями гарнизонной жизни, сначала в Крыму, а потом, наоборот, в Архангельске. В раннем детстве мечтал стать космонавтом, затем — продавцом мороженого. Уставные строгости воспитали у Вовы стойкое отвращение к дисциплине: «До пятого класса я был хорошистом, потом начались всякие увлечения улицей — и я стал двоечником. Несмотря на вездесущие патрули, у нас водились и рогатки, и самострелы, и бомбочки из магния».



Музыкой Бегунов увлёкся ещё в военно-полевых условиях. Глядя на отца, знатного аккордеониста, сын посещал уроки игры на том же кнопочно-пневматическом инструменте, но смог разучить лишь мелодию «Сама садик я садила». Уверяет, что ему тоже не повезло с преподавателем, у которого, правда, в отличие от его вышеописанного коллеги, со штанами было всё в порядке — гарнизон, как-никак. В шестом классе Володя услышал на чьей-то магнитофонной плёнке первые в своей жизни рок-н-ролльные ритмы. «Тогда и случилось со мною самое главное событие жизни. Влюбился я… Влюбился, как я теперь понимаю, на всю оставшуюся жизнь. В музыку… Все мы были детьми офицеров и разъезжались на лето в разные уголки страны. В СССР музыка проникала и распространялась очень странно. В каждом городе была своя мода и свои музпристрастия… В каждый город попадала своя струя музыки, о которой могли понятия не иметь в соседнем… По осени мы возвращались и делились всем тем, чего нахватались за лето. Вот поэтому уровень меломанства был в нашем поселении весьма разносторонним и продвинутым. Мы слушали весь этот безумный коктейль, натасканный со всех уголков страны, торчали от шквала новых звуков, новых знаний, придумывали свои будущие рок-н-ролльные группы, ещё не умея владеть инструментами, но уже точно зная, на каком из них будем чаровать своих будущих слушателей. С тех пор и пошла моя любовь к „Led Zeppelin“, „The Rolling Stones“, Джиму Моррисону и целой армии прекрасных групп золотой поры рока (битломаном тогда каждый был по факту…)», — писал гитарист «Чайфа» Владимир Бегунов в 2010 году в своём блоге.

Под воздействием нагрянувшей любви Вова принялся сам выпиливать гитару. Опытным путём он установил, что ДСП — не лучший материал для корпуса, а дюралюминий абсолютно не подходит для бриджа — штуковины, на которую крепятся струны. «Я начал проедать плешь родителям, чтобы они мне гитару купили, а гитары тогда добывали, как руду. После длинной переписки родственники с Украины прислали мне роскошную гитару, которую сделали в какой-то дурацкой артели. И сразу, как она попала мне в руки, я организовал группу. Правда, я тогда даже аккордов не знал. Настраивал мне гитару сосед, а я на бумажке зарисовывал положение колков. Так и играл». Жизнь этой гитары оказалась недолгой. Мама поймала сына за курением и в воспитательных целях сломала об него дарёный инструмент.

Тягу к року это, однако, не отшибло. В восьмом классе Вова играл на басу в школьном ансамбле «Цунами» песню Марка Болана. «Мы три месяца репетировали перед новогодним вечером. Помимо „Slider“ придумали собственную песню — и мелодию, и стихи. Но провалился „Цунами“ страшно. Ещё бы: мы же ни одного аккорда толком не знали! Этот провал заставил нас относиться к творчеству серьёзней». К десятому классу, к моменту, когда семья переехала в Свердловск, Бегунов уже болел рок-н-роллом на всю голову.

Десятому «Б» свердловской школы № 36 новичок сперва не приглянулся. Он был коротко стрижен (наследие военных поселений) и сияющ (ещё не улеглись первые восторги от вольной жизни), поэтому кличку ему дали «Фонарь». Бегунова поначалу ошарашила длинноволосость одноклассников-«эдельвейсов»: «Пришёл в школу, а там эти обормоты кудрявые, Шахрин и Денисов, сидят на задней парте, пластинками меняются. У них уже какой-то аппарат был. Стал я с ними играть. На первой же репетиции я обделал всю их музыку жёсткими фекальными массами и прочно влился в коллектив. В Свердловске меня жуть как удивлял узкий спектр местных музыкальных пристрастий. Очень в почёте тут были убогие „Uriah Heep“ и обожествлялись „Deep Purple“. Меня считали конкретным идиотом, когда я пытался пиарить им „Led Zeppelin“, „Ten Years After“ и „Тhe Doors“. Вскорости картина изменилась».

«Бегунов привёз к нам новую информацию, новую музыку, — гораздо мягче вспоминает процесс ассимиляции новичка Шахрин. — Сперва было резкое неприятие, а потом мы вдруг поняли, что прекрасно дополняем друг друга». Так и группа, и класс приняли Бегунова. Чтобы не путать двух музыкантов, Шахрина в школе стали называть Вованом, а Бегунова — Вовчиком. «В этой группе я играл на басу, — вспоминал Бегунов. — Исполняли довольно странные песни — модно было, например, „Барыню“ играть тогда в некоторых группах. Стали кое-что своё сочинять, но требования к творчеству были очень высокие. Мне самому сразу отбили всякое желание стихи писать, объяснили, что я пишу их плохо. Хотя на современном уровне — я практически Бродский. А у Вована хватило наглости совершенствоваться в плане стихосложения. Вот он и стал великим и совершенно ужасным».

Когда все нормальные десятиклассники готовились к экзаменам, друзья сочиняли рок-оперу. Совсем недавно они услышали «Jesus Christ — Superstar», и им хотелось придумать что-нибудь такое же грандиозное. Получился сюжет о красавце-шуте, корыстном короле и его дочке, влюблённой в шута. Были сшиты костюмы, написана музыка. Шахрин играл роль короля: «Сейчас я понимаю, что это был просто сопливый мюзикл, но нам он казался настоящей рок-оперой. Я помню кусочек своей арии: „Кто выложит тысячу песо, того она будет любить“. Спустя много лет я узнал, что тысяча песо — это сущие копейки. Недорого же я ценил собственную дочь».

«Опера получилась ломовая, — рассказывал Бегунов. — Это было весело и смешно, хотя работали очень серьёзно. Шахрин пел вдохновенно и закатив глаза». Успех премьеры несколько омрачило поведение нового директора школы. Когда выпускники пришли за той частью аппаратуры, которую они смастерили сами или купили на собственные деньги, директор их выгнал чуть ли не взашей: «Это всё школьное имущество, и оно останется в школе!» На всякий случай он запер спорные матценности в своём кабинете. Оскорблённые такой несправедливостью музыканты предприняли ночной налёт на родное учебное заведение. Робин Гуды из 10-го «Б» по пожарной лестнице забрались на крышу, спустились на балкон четвёртого этажа, сняли штапик с окна и проникли внутрь. Пока двое сообщников, имитируя пьяный дебош, отвлекали сторожа и собаку, дверь директорского кабинета сдалась, и аппаратура была тщательно рассортирована на свою и чужую. Всё своё по тихим школьным этажам перетащили вниз и, вскрыв ещё одно окно, выволокли на улицу. Последний из взломщиков покинул школу опять-таки через крышу, тщательно заметая все следы. Наутро директор был неприятно поражён следами ночного визита. Он твёрдо знал, кто посетил его кабинет, но доказать ничего не мог…

После таких приключений до оценок в аттестате никому из музыкантов не было дела. Всей командой они уже решили поступать в строительный техникум. Там имелась аппаратура — несколько усилителей и кое-какие инструменты. Это и определило выбор согруппников. Кроме того, в техникуме преподавала мама Шахрина, Майя Евгеньевна, которая знала этих абитуриентов как облупленных. Вступительный экзамен свёлся к тихой беседе на семейные темы, после чего Шахрин, Бегунов, и Денисов стали студентами.

Главным занятием и в техникуме для них оставалась музыка. Свою новую группу первокурсники назвали «Пятна», или, если попонтовей, «Spots». Попавшую в их руки аппаратуру парни несколько усовершенствовали, внеся небольшие изменения в её дизайн. Им почему-то не понравился усилитель «Электрон-10», стоявший на аккуратных ножках, «как какое-то трюмо». Бедный усилитель перевернули вверх дном и отбили ему все четыре ноги, причём сделали это с особым цинизмом. Орудием экзекуции служила электрогитара «Урал», которой с размаха лупили по несчастным конечностям. Гитара при этом ничуть не пострадала, за что и была через десять лет воспета в песне «Чайфа» «Реклама».



«Носили мы тогда затёртые джинсы, волосы — во! — по пояс, а у Бегунова — штаны „Big John“ с вызывающе огромными пуговицами поверх ширинки, — вспоминал Шахрин. — В техникуме нам пришлось конкурировать с группой „Полдвенадцатого“, которая один в один снимала „Deep Purple“, поэтому там принималась только западная музыка. Мы, конечно, тоже подражали, но не нота в ноту, мы стремились передать дух той музыки, которая нам нравилась. Но получилось у нас это не сразу. Когда мы первый раз вышли на танцы со своей программой, то поняли, что надо что-то добавить, рок-н-ролльчика не хватает. И тут за дело взялся Бегунов, сказав: „Ну мы им покажем буги-вуги!..“» И показали. Выбрали десяток лучших по общегрупповому мнению песен, тщательно отрепетировали их и стали усиленно бомбить своим репертуаром танцующих будущих строителей. Авторы этих «запятнанных» хитов свои произведения вряд ли узнали бы — часть текста по незнанию английского пелась по-птичьи. Но звучали они так уверенно, что публика невольно попадала под обаяние напористых первокурсников.

В перенасыщенном музыкой техникуме имелся ещё и традиционный вокально-инструментальный ансамбль с двумя девочками-вокалистками. Они знали ноты, музыку раскладывали по голосам. Все репетиции проходили на одной и той же сцене клуба, и контраст с «Пятнами», которые нестройно пели на тарабарском языке, был полный. Но однажды Шахрин случайно услышал, как худрук ВИА воспитывает свой коллектив: «Эти два волосатика, Шахрин с Бегуновым, они же играть не умеют, нот не знают, поют хрень какую-то на тарабарщине. Зато настолько уверены, будто они „Led Zeppelin“, что люди в зале им верят, и всё». Так он повышал самооценку своего ансамбля, приводя в пример двух уверенных в себе волосатых наглецов, которые прямо-таки заставляли публику на танцах поверить, что ждала она именно их.

Неудивительно, что при подобном раскладе «Пятна» быстро сделались самой популярной группой техникума со всеми полагающимися атрибутами: обожанием девушек, непониманием со стороны старшего поколения и творческими проблемами. Последние заключались в том, что Денисов из техникума ушёл и петь пришлось Шахрину. Менялся и репертуар. В нём становилось меньше «фирмы» и больше собственных песен. Кстати, ещё тогда в исполнении Шахрина — Бегунова со сцены зазвучало нечто на тему экологии:



Вместо синих анюток — камни,
Вместо шири полей — дома,
И давно утонули в памяти
Рощи шум и запев скворца…
…Я хочу на простор, в ковыль…



Музыку для этого хита написал Бегунов, он же его исполнял, а слова сочинил однокурсник «пятен» Роберт Газизулин, автор текста будущей песни «Чайфа» «Блюз ночного дворника». Но сочинительским талантам других членов группы трудно было развернуться. Главным автором и однозначным лидером на глазах становился Шахрин.

Его вдохновению было чем питаться. Как раз в это время Володя познакомился со своей будущей женой. Он учился на строителя, а Лена — на архитектора. «Был такой совмещённый почему-то урок физкультуры у двух групп, — вспоминал герой техникумовского рок-н-ролла. — В одном углу мы, мальчики-строители, занимались высокоинтеллектуальным делом — прыгали через козла, а в другом углу девочки-архитекторы ходили по бревну. Я увидел её, делающую какие-то па на бревне, и это меня сразило. Этим же вечером я приплелся в общагу знакомиться».

Даже через двадцать лет лидер «Чайфа» будет рассказывать журналистам об «адской мини-юбке, бесподобных красных колготках под ней и лучших ногах техникума», а в середине 1990-х в песне «17 лет», посвящённой своей жене, упомянет ту самую «дерзкую мини-юбку», лишившую его покоя в годы учёбы.

Роман протекал бурно. Если Вова с Леной ссорились, то об этом знала вся общага — кавалер то пел серенады под окном комнаты 517, то под тем же окном грозился застрелиться, для убедительности пуляя вверх из стартового пистолета. Зимой он съездил в Курган познакомиться с Лениной мамой и пообещал сделать её дочь счастливой. Летом влюблённые на заработанные Вовой 200 рублей отдохнули в Феодосии, где снимали комнату, выдавая себя за молодожёнов.

Осенью 1978-го оба Вовы в один день ушли в армию. Пока поезд неделю тащился до места службы в Хабаровском крае, призывник Шахрин, лёжа на третьей полке, исписал толстую тетрадь стихами о разлуке с любимой. Лена до сих пор хранит этот «венок сонетов» в укромном месте, боится, что, если показать их мужу, тот их безжалостно выкинет.

В Хабаровске после двух месяцев учебки Вов разделили. Бегунова через всю страну отправили в Ленинград учиться вертолётному делу, а Шахрин чуть не двинулся по музыкальной части. Перед «распределением» к нему подошёл прапорщик из местных, знавший, что Вова умеет на гитаре играть, сказал, что он уже обо всём договорился и что осталось только рядовому Шахрину заявить о своей мечте служить в оркестре. То ли этот прапор не с тем договорился, то ли не о том, но когда рядовой Шахрин изъявил желание, полковник-распределитель побагровел и с криком «Ты что, сукин сын, на дуде сюда приехал играть?!» законопатил его на самую дальнюю заставу.

На Большом Уссурийском острове Шахрин прослужил почти полгода. Ходил в наряды, часами лежал в сугробах, греясь о верную собаку Тумана. Изо всех сил пытался поймать китайских шпионов, но попадались только ошалевшие после зимней спячки еноты, сдуру дёргавшие сигнальные провода. В свободное время Шахрин пел песни под гитару для сослуживцев. Когда на заставу заехал ансамбль песни и пляски округа, командир гордо похвастался, что у него есть свой артист, не хуже пришлых. Зря. Через неделю пришёл приказ о переводе артиста в Хабаровск, в тот самый ансамбль.

От судьбы не уйдёшь — Шахрин стал петь в хоре. Не только петь, но и фактически им командовать — офицеры и сверхсрочники появлялись в расположении хора на 2–3 часа, в остальное время репетиции проводил голосистый рядовой: «В армейском хоре мы не пели, а главным образом орали. Это была замечательная школа — теперь, даже если аппаратура на сцене накроется, я смогу донести каждое слово до последнего ряда зала». В ансамбле Шахрин познакомился с земляком-сверхсрочником старшиной Валерой Севериным. Тот играл в оркестре на кларнете. Скоро в той же казарме, но на другом этаже появился ещё один уралец — Бегунов: рачительное командование опять-таки через всю страну вернуло его на Дальний Восток.

На дембель ушли в декабре 1980-го с разницей в неделю, причём Шахрин получил на память о службе гордую запись в военном билете: «Использовать в военное время в качестве солиста ансамбля песни и пляски высшей категории». Через много лет, будучи на гастролях в Хабаровске, он навестил свою часть. Командование давно сменилось, но и сегодня каждого новобранца встречают словами о том, что именно здесь проходил службу будущий лидер «Чайфа». В пограничном хоре молодых учат: «Пой громче всех, и станешь рок-звездой».

По дороге домой Шахрин завернул в Курган, где ждала его окончившая техникум Лена. Пред очами заждавшихся родителей он предстал с невестой, гитарой и банджо, купленным по случаю на Дальнем Востоке. Дело стремительно двигалось к свадьбе. Не отставал и Бегунов — он тоже собирался под венец с дождавшейся его дембеля одноклассницей Машей. Жизни обоих Вов двигались параллельно: в один год женились, вместе перевелись на заочное отделение техникума, вместе корпели над дипломным проектом — монументальной конструкцией для наглядной агитации, которая и по сей день возвышается в Екатеринбурге перед зданием Архитектурно-строительного колледжа (в девичестве — Строительно-монтажного техникума). Даже дети у Вов рождались почти одновременно: старшие в 1982-м, младшие в 1984-м. Только у Шахриных получились девочки Юля и Даша, а у Бегуновых — мальчики Женя и Андрей.



А вот продолжение совместного музицирования как-то не сложилось. После армии выступили всего один раз — на выпускном вечере у младшей сестры Шахрина. Обещанный гонорар в сто рублей заставил двух Вов найти барабанщика «Пятен», с которым они не виделись два года, вспомнить старый репертуар и без единой репетиции сбацать так, что на местах не усидели ни выпускники, ни учителя, ни родители. В тот вечер на концерте сына впервые побывал Владимир Фёдорович Шахрин. На следующий день он отозвался об увиденном и услышанном эмоционально, образно и восторженно: «Я бился лысиной о паркет!»

Но даже после такой оценки гитары временно повесили на гвоздики — затянули семейный быт и работа. Шахрин начал трудиться по специальности: «Надо было где-то жить. Я пошёл в первое попавшееся строительное управление и спросил про перспективы с жильём. Оказалось, что монтажнику на нулевых циклах в течение года комнату дают. И я пошёл. Действительно через год-полтора получил комнату 13,5 метров. Вторая дочь родилась уже в этой коммуналке».

А Бегунов неожиданно для себя оказался в милиции. Но не за решёткой, а перед ней, патрульным в Железнодорожном РОВД: «Дурной период был. В милиции работал, в ППС. Всякой пьяни, рвани насмотрелся. Было время отупелости, адаптация к жизненным условиям».

Друзья продолжали встречаться. Шахрин приезжал на улицу Свердлова, которую патрулировал Бегунов, и они вместе, наплевав на дежурство, заваливались в кинотеатр «Урал», где часто показывали хорошие фильмы. В разгар сеанса вдруг начинала пищать и бормотать милицейская рация, но доблестный страж порядка дул в неё и сквозь ладонь громко шептал: «Вас не слышно! Сильные помехи! Повторите!» Отчаявшаяся рация замолкала и больше не мешала следить за происходящим на экране. Иногда на выходе из кино какая-нибудь бдительная бабушка докладывала товарищу милиционеру, что в соседнем дворе пьяные мужики хулиганничают. Тогда Бегунов вежливо отнекивался, что он, мол, сам-то не местный и срочно следует на вокзал, чтобы отбыть к месту службы.

Музыку оба продолжали любить, слушали всё и помногу, обменивались пластинками, ездили за ними на Шувакиш. Их вкусы отличались элитарностью — когда весь рынок ходил с «Deep Purple», у Шахрина чуть ли не у первого в городе появилась пластинка «Talking Heads», и он несколько месяцев не мог её ни на что поменять. Никто не знал, что это такое.

Бегунов вообще эстетствовал: «У нас с ребятами сложился клуб по интересам. Эстетско-меломанский. Покупали сыр, с большим трудом доставали сухое вино. Под это дело слушали Шнитке и Пендерецкого, общались. Родители, заглядывая в комнату, крутили у виска: совсем детки долбанулись».

Но хотелось самим играть музыку, выступать на сцене. Рок-н-ролльный наркотик оказался очень сильным, принятая ещё во времена «Пятен» доза всё ещё действовала, не давала сидеть спокойно. Бегунов спасался кантри-группой «Саквояж» из Архитектурного института, где стал играть аж на контрабасе. Шахрина без гитары в руках тоже ломало: «План-минимум я выполнил: пещеру оборудовал, какое-то мясо туда таскал. Но мне хотелось чего-то ещё. В нашей песне „Внеплановый концерт“ объясняется причина того, что случилось потом: „Чтобы не сойти с ума и не опухнуть. И чтобы было просто веселей“. Я понял, что хочу играть…»

Глава 2. Мы берём гитару и начинаем петь

(1984–1986)




Владимир Шахрин, Виталий Владимиров и Андрей Матвеев



на записи альбома «Субботним вечером в Свердловске», ноябрь 1985 года



Фото Дмитрия Константинова


Во времена «Пятен» группы, да не по одной, были в каждом свердловском ВУЗе или техникуме. Студенческая молодёжь любила танцевать, а танцевать ей хотелось под современную западную музыку, причём в исполнении живых музыкантов. Неважно, что «Smoke on the Water» и «Stairway to Heaven» пели они с уральским акцентом, главное, чтобы у них гитары ревели и барабан стучал. Но за какие-то два года, пока Шахрин с Бегуновым служили в армии, многое изменилось. Появились дискотеки, на которых при вспышках разноцветных огней отплясывали под магнитофон. Те группы, которые исполняли западные хиты, оказались не при делах. Выжили только те, кто сочинял собственные песни, но таких было гораздо меньше.

В Свердловске появились свои собственные рок-звёзды. Названия «Трек» и «Урфин Джюс» слышали многие, а вот их музыку — узкий круг посвящённых. Концерты этих монстров были крайне редки, проходили они в маленьких залах студенческих клубов, а информация о грядущих выступлениях распространялась в основном только среди своих.

Вездесущий Бегунов был своим, поэтому ему довелось увидеть живьём и «Трек», и «Джюс», и кое-кого ещё. Шахрин в круг причастных не входил, но с творчеством рок-земляков познакомился и он. В 1982 году по рукам стали ходить магнитофонные альбомы. «УД» записал две таких плёнки, а «Трек» — три. Бегунов давал другу их послушать и переписать. Особенно Шахрина впечатлил «Трек»: «Их музыка завораживала. Быстро играть несложно, надо только потренироваться, а вот играть медленно и слаженно очень трудно. „Трек“ играл медленно и производил впечатление неостановимой и всесокрушающей машины». Это было здорово, но немного не то, что хотелось петь самому Володе.

Скоро до Свердловска начали добираться магнитофонные альбомы групп из других городов, прежде всего из Ленинграда. Катушки с записями «Аквариума» и «Зоопарка» стали ходить на Шувакише наравне с западными пластинками. В 1982–1983 годах спросом они пользовались в основном у продвинутых меломанов. Бегунов через свои эстетско-тусовочные связи знакомился с питерскими новинками одним из первых в городе. И всегда делился и музыкой, и своими впечатлениями с другом. Услышав «Аквариум» и «Зоопарк», Шахрин понял — вот то, что ему по-настоящему нравится. Впечатления от музыки из родного города и с далёких берегов Невы удачно дополнили друг друга: «Первые полноценные работы на русском языке я услышал в исполнении „Трека“ и „Урфина Джюса“. Не скажу, чтобы мне особенно понравилась музыка или слова, но вот то, как это было сделано, всё вместе, мне понравилось. Ну а то, что русский — это тот язык, на котором мне будет комфортно петь свои песни, я понял, услышав Майка Науменко. Его и „Аквариум“ я считаю своими учителями в русском языке. Это питерская школа. Хотя по музыке свердловские группы были сделаны лучше. То есть „что делать“ мы нашли в Питере, а „как делать“ — в Свердловске».

Создание группы в планы Шахрина не входило. «Пятна» казались далёким детством, но песни он сочинял по-прежнему. Если это дело получается (а у Володи оно получалось), то от него просто так не избавишься. Сочинял Шахрин для себя, пел дома под гитару, выходило что-то бардовское. Жене и друзьям нравилось. Володя даже пробовал записываться. Он устанавливал перед собой микрофон, включал магнитофон и начинал петь. Показывать свои творения посторонним он стеснялся. А вот свежей музыкальной информацией, в том числе отечественной, он охотно делился со всеми, у кого уши были открыты.

Через обмен пластинками в 1983 году Шахрин познакомился с семнадцатилетними Вадиком Кукушкиным и Олегом Решетниковым. «Мы с Володей жили по соседству, — вспоминает Вадик, — и нас свёл общий знакомый пластоман. Мы ездили на Шувакиш, где Шахрин меня опекал, присматривал, чтобы я не пролетел при обмене дисками. Как-то, взяв у Володи для перезаписи пластинки, я заодно переписал себе и несколько русскоязычных альбомов. Там точно был „Аквариум“, по-моему, „Зоопарк“, „Трек“ и „Урфин Джюс“». Молодёжи рок отечественного разлива понравился, и Шахрин взял новых знакомых с собой на подпольный концерт приехавших в Свердловск Майка Науменко и Виктора Цоя.

24 декабря Бегунов, узнавший о визите ленинградцев одним из первых, привёл Шахрина, Кукушкина и Решетникова в общежитие Арха. Помимо них на несанкционированный концерт неофициальных музыкантов, работавших в полузапрещённом жанре, милиционер Бегунов притащил половину родного Железнодорожного райотдела: «Я продвинул творчество Майка и „Зоопарка“ в массы. Многие менты с упоением начали слушать записи „Аквариума“ — это всё моя вина». Разложение органов внутренних дел с помощью неофициального советского рока шло ускоренными темпами.

Шахрин по свежим следам записал свои впечатления от увиденного: «…Песни сменяли друг друга, одни чуть лучше, другие чуть хуже, но в общем концерт был замечательным… Майк снимает с плеча гитару, которую на протяжении всего концерта так и не смог настроить, Цой расстегивает до конца красную рубаху и раскланивается… Я тащусь домой на последнем трамвае, точно зная, что ночью мне приснится продолжение и я в унисон с вьюгой за окном буду петь во сне „у-у-у, транквилизатор“ и буду улыбаться. Спасибо тебе, Миша! Спасибо тебе, Витя! Спасибо тебе, подпольный рок!» Шахрин был потрясен. Вроде бы ничего особенного: два парня пели под гитары свои песни. Но было в этом что-то такое, от чего он по дороге домой принял твёрдое решение создать собственную группу.

Володя пошёл в ведомственное ДК строителей имени Горького и потребовал место для занятий музыкой. В ДК слегка удивились такой инициативе снизу, но предоставили алчущему искусств монтажнику небольшую комнату с табличкой на дверях «ВИА „Песенка“». Под этой радостной вывеской и засели Шахрин, Кукушкин и Решетников. Бегунов заходил иногда просто так, иногда чаю попить, иногда музыку послушать.

Шахрин показывал друзьям свои песни. Молодёжи понравился материал, но не его упаковка. Им хотелось чего-то большего, хотелось рок-н-ролла. Шахрин и сам был не в восторге от того, как выглядели его сочинения: в голове автора они звучали гораздо жёстче, чем позволяла одна акустическая гитара. Весной 1984-го обитатели «ВИА „Песенка“» решили насколько возможно расширить инструментарий и записать свой собственный альбом. Предложил это Вадик Кукушкин, у которого уже имелся небольшой опыт звукозаписи.

Нездоровая мечта создать рок-группу появилась у Вадика ещё в шестом классе. Это неудивительно — он с детства был в курсе последних музыкальных тенденций, дома имелась неплохая коллекция свежих западных записей. Из такого сомнительного источника, как советская критика буржуазного загнивающего искусства, старшеклассник Кукушкин узнал о существовании музыкального авангарда и попытался создать что-нибудь в этом жанре с помощью подручных средств. Вадик сам спаял простенький микшер и набор гитарных примочек. Используя два магнитофона, методом наложения он записал собственный мини-альбом с совершенно зверским звуком. В осуществлении замысла помог одноклассник Олег Решетников. Запись состояла из четырёх композиций с аффектированной Вадиковой декламацией. На одной из них, на фоне самого максимального басового грува, какой только смог выжать Вадик, Олег исполнял партию ударных электродом на радиаторе отопления и стакане. Своё творение молодые экспериментаторы не тиражировали и почти никому не показывали.

Молодёжь со всем своим саунд-продюсерским опытом принялась помогать старшему товарищу записать его песни. Кукушкин притащил два магнитофона и самолично спаянный микшер. Решетников учился в музучилище играть на классических ударных инструментах. Барабанов в наличии не было, поэтому Олегу доверили ксилофон. У базировавшегося по соседству ансамбля одолжили бас-гитару. Вадик достойно осилить её не сумел, на басу, который слышен на нескольких треках, сыграл специально приглашённый Бегунов. «Без Вовчика у меня ничего не обходится, — рассказывал Шахрин два года спустя. — Я пришёл к нему и сказал: „Старик, а не тряхнуть ли нам стариной?“ Он ответил, что засиделся уже без дела. Ну мы и начали…»



Пока Шахрин играл на гитаре и пел, а Решетников управлялся с ксилофоном и перкуссией, Кукушкин занялся эффектами. Топот, звон посуды, шумы, гудение в панк-трубу (странный инструмент, изготовленный из трубки для плавания), весь этот «театр у микрофона» — кукушкинских рук (и ног) дело. Управились за один день.

Когда концессионеры встретились в следующий раз, на свет появилась бумажка с перечнем 13 записанных песен и названием: «Визовский пруд». Именно так Шахрин хотел назвать проект. Вадик предложил альтернативный вариант — сконструированное им слово «Чайф». Одним из предметов интерьера «ВИА „Песенка“» была кофеварка «Бодрость». Использовали её не по назначению: по причине тотального отсутствия кофе в продаже внутрь засыпали заварку Зугдидской чаеразвесочной фабрики. Получался мутно-рыжий напиток с непередаваемым ароматом, приносивший ощущение полного блаженства. В честь этого чувства и назвали группу. А «Визовский пруд» стал именем альбома. Пускать его в народ не решались три десятка лет — стеснялись качества записи.

Летом 1984 года к ещё официально не родившемуся, но уже активно шевелящемуся «Чайфу», окончательно примкнул Бегунов. Перинатальный коллектив начал репетиции в ДК Горького. На эту самодеятельность никто в Свердловске не обращал внимания. Время «Чайфа» ещё не пришло.

Осенью Кукушкин ушёл в армию, и группа, и так существовавшая в форме дружеских посиделок, стала ещё более умозрительной. Зато Шахрин начал выступать на публике. Произошло это, можно сказать, вынужденно. Чтобы побыстрее обеспечить разросшуюся семью отдельным жильём, он вступил в отряд МЖК, где нужно было не только вкалывать на стройке, но и зарабатывать баллы общественной работой, участвовать в самодеятельности. Шахрин читал лекции, рассказывал ребятам-строителям о джазе, о роке, да ещё и самодеятельничал — пел свои песни под гитару и губную гармошку. Губная гармошка производства ГДР имелась, но, чтобы играть одновременно на ней и на гитаре, нужен хомут, который надевается на шею. Володина тёща работала на оборонном заводе. Он нарисовал эскиз и попросил её организовать изготовление чего-то подобного. Мужики-заводчане посмотрели на чертёж и сказали, что конструкция хреновая, они сделают лучше. И сделали. Полуторакилограммовое сооружение из нержавеющей стали можно было использовать не только для исполнения музыки, но и в качестве лёгкого бронежилета.

Запись одного из выступлений перед строителями в МЖК общий приятель «чайфов» Лёня Баксанов дал послушать свердловскому рок-гуру, писателю Андрею Матвееву: «Меня подкупила искренность. Шахрин пел о личном, он всегда поёт о личном». Матвеев сразу разглядел в Володиных песнях их рок-н-ролльную сущность и назначил их автора «уральским Бобом Диланом». В этом амплуа в конце года Шахрина привели на аудиенцию к свердловским махрам[1] — на день рождения экс-гитариста «Трека» Михаила Перова.

Вообще-то его день рождения приходится на 27 сентября, но Миша, игравший тогда в ансамбле «Незабудка» павлодарской филармонии, смог вырваться на родину только зимой. Отмечали в клубе завода Воровского, где собрались несколько махров, да парочка «наутилусов», ещё не доросших до этого звания. В эту тёплую компанию и привёл Андрей Матвеев своего протеже с гитарой и губной гармошкой. «Мне как новичку было заметно, что в этой компании многие уже считают себя рок-звёздами, хотя выглядели они как совершеннейшие мальчишки, — вспоминает Шахрин. — Но они побывали на каких-то фестивалях, понюхали рок-сцены, в общем, ощущали себя уже состоявшимися музыкантами. А я на тот момент себя музыкантом совершенно не считал. Музыка для меня была абсолютным хобби, что-то писалось, но хорошо это звучит или нет — я ещё даже не знал».

Матвеев представил Володю, сделав упор на сходстве его песен с творчеством заокеанской звезды. Несмотря на щедрый аванс, уральский Дилан чувствовал себя неуверенно: «Я в то время даже и не бухал, что для человека с гитарой выглядело странным. Я всё ждал, когда же начнётся обещанный джем-сейшн, когда же будет музыка, а меня осаживали: мол, куда ты торопишься, сиди, выпивай. Я их допёк, мне дали спеть две песни, одобрительно покивали, похлопали по плечу, а потом посадили за стол, сунули в руку стакан, и пьянка продолжилась».

Джем-сейшн всё-таки начался. Причём все договорились, что играть будут на инструментах, на которых играть не умеют. Гитарист «Урфина Джюса» Егор Белкин и басист «Наутилуса» Дима Умецкий уселись за ударную установку, ещё в один барабан, но пионерский, стучал поэт Илья Кормильцев. Слава Бутусов насиловал саксофон, Матвеев бил в огромный бубен. По кругу ходила скрипка, на которой никто не умел играть, но попиликал на ней каждый. Все были молодые, счастливые, пьяные и влюблённые друг в друга.

Махры, веселившиеся на перовском дне рождения, свысока посматривали на новичка Шахрина неслучайно. Круг тех, кто причислял себя к музыкальной элите, был очень узок, всего человек пятнадцать. Эти «избранные» слышали о существовании всяких там «наутилусов» и «чайфов», но ровней себе их признавать пока временили. Музыканты «Трека» и «Урфина Джюса» отказывались считать рокерами людей со стороны. «Новичкам здесь не место» — этот принцип сыграл злую шутку с уральскими рок-консерваторами, быстро отставшими от стремительно менявшихся вкусов аудитории.

Сегодня Шахрин считает, что к «Чайфу» слишком долго в Свердловске относились, как к новичкам: «У костяка свердловской рок-формации начала 1980-х долгое время было к нам снисходительное отношение: мол, пролетарии, что с них взять… Шахрин — милый парень с внешностью комсомольского активиста, но не более. Некоторые только после середины 1990-х сквозь зубы признали, что, да, пожалуй, „Чайф“ заслуживает музыкального внимания».

Шахрин абсолютно не стеснялся своей пролетарскости и физического труда. «Я вижу те стороны жизни, о которых мои знакомые-инженеры имеют слабое представление. Я стараюсь быть проще», — говорил он в 1986 году. И сегодня лидер «Чайфа» гордится работой на строительной площадке под началом бригадира-орденоносца Николая Лисина: «Коля был настоящий бугор. Я его прямо любил, хотя он меня и чморил немного как интеллигента, мол, ты тут всё равно человек случайный. Ну, случайный, не случайный, а шесть лет мы с ним вместе отработали. Иногда во время споров с музыкантами о серой людской массе, о ведомости толпы я вспоминаю Лисина. Я на самом деле знаю таких людей и не уважать их мнение считаю невозможным. Это они каждое утро встают к станкам, к мартенам, садятся в кабины грузовиков, а мы-то тут так, песенки бренчим в своё удовольствие. Можно попытаться изменить мнение людей, но называть их всех дураками нельзя».

В конце 1984 года махры с Володей познакомились, и только. Мало ли пролетариев с гитарами бегало вокруг монстров уральского рока? Да и играл паренёк что-то подозрительно питерское — это в приличном свердловском обществе считалось признаком примитивного дурновкусия. «Мы упивались собственной музыкой и критиковали „Чайф“ — он нам казался вторичным, слишком питерским. Но они не обращали на нас внимания, чётко выбрали свой путь и никуда с него не сворачивали. И правильно делали. Где теперь все, и где „Чайф“!» — говорит бас-гитарист «Трека» Игорь Скрипкарь. Но это сказано в 2016 году, а за 30 лет до того право на серьёзное внимание ещё требовалось заслужить. И весной 1985 года «Чайф» снова затеял запись, причём двойную.

Обе сессии проходили в уютных домашних условиях. В марте Шахрин зафиксировал свои песни на квартире Матвеева. Гуру, выступавший в качестве продюсера, видел Володины сочинения исполненными под две акустические гитары. Правда, в исполнительских способностях Бегунова Матвеев сомневался и пригласил лучшего на тот день в Свердловске гитариста — Мишу Перова. У Ильи Кормильцева одолжили портастудию «Sony», с которой управлялся гитарист группы «Метро» Володя Огоньков. Безгитарный Бегунов снабжал рекорд-сессию всем необходимым.

«Главным на записи был Бегунов, — вспоминал Матвеев. — В его задачу входило обеспечивать чай-кофе, чем он и занимался, шустро передвигаясь между кухней и моим кабинетом, в котором была устроена студия. Со стола всё убрали, поставили на него „Соньку“, один микрофон был примотан к стулу, на который уселся звукооператор.

Шахрин распелся, они с Перовым настроились, Огоньков понажимал какие-то кнопочки-клавиши на „Соньке“, и всё началось. Я слушал из коридора, мне нравилось, да и как могло это не нравиться? Молодой и полный чувственности голос Шахрина, виртуозная гитара Перова — всё это переплеталось и превращалось в нечто, если и не совсем сказочное, то практически на грани. Да, я знал все эти песни, любил их, но сейчас они внезапно стали иными: в них появились плоть и какое-то неистовство, сентиментальность внезапно исчезла, на её место пришла мужественность, отчего лиризм Шахрина пробирал уже совсем до дрожи».

За шесть часов записали девять песен, ставшие акустическим альбомом «Волна простоты». Привлечение одного из лучших свердловских гитаристов оказалось во всех смыслах удачным. Михаил не только украсил Володины песни своей виртуозной игрой, но и заставил пристальней посмотреть на новичка товарищей по крохотной премьер-лиге.

Вторая запись проходила в мае дома у родителей Шахрина. Всю родню временно эвакуировали. Соорудили из ковра и одеял вигвам для перкуссии и ответственного за неё Решетникова. Бегунов чередовал бас и гитару, а за простеньким пультом сидел бывший одноклассник и экс-соратник по «Пятнам» Сергей Денисов. Трещотки, стукалки, ксилофон, две акустические гитары, губная гармошка да немножко баса — вот и вся инструментальная палитра «Чайфа» на тот момент. Получившийся альбом из десяти треков назвали «Дурные сны». Судя по нему, снились «Чайфу» преимущественно простые, но задиристые песни, этакий акустический полупанк. «Волну» со «Снами» заключили под одну обложку и назвали получившийся двойник «Жизнь в розовом дыму». Если считать прошлогодний «Пруд» нулевым блином, то первый продукт вышел совсем не комом.

Дебютный двойник пошёл гулять по Свердловску, вызывая дискуссии своей резкой непохожестью не только на помпезные работы местных рок-грандов, но даже и на недавнюю «Невидимку» набиравшего обороты «Наутилуса Помпилиуса». Как раз в это время Андрей Матвеев в качестве редактора готовил к выпуску первый номер самиздатовского «Свердловского рок-обозрения». В нём альбому «Чайфа» посвящены сразу две рецензии, и обе комплиментарные. С. Антивалютов (под этим псевдонимом скрывался Евгений Карзанов) писал: «Есть в этом альбоме ощущение новизны и перемен, несмотря на минорную окраску многих песен. Это новый виток спирали развития. Пусть он будет как можно круче».

Продюсер Матвеев приложил руку и к распространению «чайфовского» первенца по всему СССР. По его рекомендации оригинал записи отправили Александру Агееву, одному из главных магнитописателей страны. «Ещё делая запись, мы знали, что есть крупный распространитель, который может разослать альбом по всему Советскому Союзу, — вспоминает Шахрин. — Он его сам размножит и отправит людям во все города страны. У него была налаженная сеть, он так себе зарабатывал на жизнь. Но этот человек, понимая собственную важность, потребовал оригинал. И мы тупо отдали ему бесплатно мастер альбома, потому что нам нужно было его распространить».

Пока «Жизнь в розовом дыму» расходилась по стране, в жизни группы произошло несколько важных событий. Брожение рок-н-роллных масс в герметичном Свердловске достигло критической точки, и властям пришлось пойти с музыкантами на переговоры. Эти встречи проходили в Управлении культуры, которое находилось через дорогу от репетиционной базы «Чайфа». Естественно, что собирались все рокеры перед походами к культурному руководству прямо в «ВИА „Песенка“», там же обсуждали и результаты переговоров. Такие дебаты ещё более укоренили «Чайф» в свердловской рок-среде.

30 августа название «Чайф» впервые появилось в печати. В маленькой ведомственной газете «Свердловский строитель» Лёня Баксанов напечатал заметку «Ждём новых песен». Кратко описав производственный, общественный и творческий путь бойца комсомольско-строительного отряда Владимира Шахрина, автор задумался о причинах, заставивших героя создать «аккомпанирующую акустическую группу. Как бы ни было, но группа „Чайф“ существует». В этой заметке примечательно написание названия коллектива — в одно слово без всякого дефиса. Пресловутая чёрточка появилась чуть позже, с началом первых выступлений. «Чёрточка была нужна только для того, чтобы на „Кайф“ было непохоже. А то могли и афишу запретить», — свидетельствует Шахрин.

Речь об афише зашла не зря. Дело потихоньку двигалось к первому концерту «Чайфа». По странному стечению обстоятельств дебют оказался связанным с получением Шахриным отдельного жилья. «Это было что-то невероятное — в советское время в 26 лет получить свою квартиру. Я её заработал своими руками». К шахринскому дому был пристроен новенький ДК МЖК. Володе уже довелось несколько раз выступить в нём сольно. И с директором ДК Серёжей Ивкиным у него сложились прекрасные отношения. Сергей был не чужд музыке — окончил консерваторию, прекрасно играл на трубе и легко повёлся на предложение устроить концерт самодеятельной группы.

В то время в Свердловске рок-концерты находились под категорическим запретом. С конца 1983 года в городе не состоялось ни одного выступления местной группы. Невозможность показать собственное творчество публике сильно давила на подпольных рок-тяжеловесов. Толстый лёд, крепко сковавший концертную жизнь столицы Среднего Урала, удалось взломать маленькому, но настырному ледокольчику с названием «Чайф» на борту.



29 сентября состоялся сценический дебют юного трио. Небольшой зал новенького ДК МЖК напоминал цветник — в него набился почти весь цвет свердловского рока. Андрей Матвеев представил музыкантов и рассказал о записанном ими весной двойном альбоме. Начался концерт. К 12-струнной гитаре Шахрина зажимом от мясорубки прикрутили пьезодатчик, чтобы звук стал более электрическим. Бегунов несколько раз менял гитару на бас. Все драмс Олега Решетникова состояли из хэта, одной тарелки и ксилофона. В общем, и звук, и обстановка, несмотря на набитый зал, были уютные и домашние. Шахрин, объявляя первые две песни, смущался, но потом разошёлся. Зал особенно тепло принимал вещи, которые Володя «привязывал» к известным в городе местам. «Джинсовый фрак» он объявил как «случай в ресторане „Старая крепость“» («Мы туда не ходим», — вставил Бегунов). «Локализованы» были и «33-й маршрут» (на этом автобусе автор несколько лет ездил на работу), и «Пиво», воспевавшее соседний парк «Каменные палатки». «Он сам» Шахрин посвятил «одному любимому многими ленинградскому музыканту», подчеркнув некоторую свою обособленность от традиций уральской рок-школы. Более чем часовой концерт вместил 21 песню и крепко вписал название «Чайф» в негласные табели о рангах. Правда, пока далеко не на первых позициях. Дебютантов горячо поздравляли — и собственно с концертом, и с тем, что они смогли наконец-то нарушить затянувшееся молчание Свердловска. С тех пор 29 сентября «Чайф» считает официальным днём своего рождения.

После концерта в МЖК к Шахрину подошли «наутилусы», восхитились уютным залом и размечтались, как бы им здесь выступить. «Я пошёл с этой идеей к Серёже Ивкину. Он показал мне список запрещённых групп, где фигурировал „Наутилус“, но я уломал его выдать это всё за итоговый концерт конкурса самодеятельности архитектурного института».

Первый концерт «Наутилуса Помпилиуса» в Свердловске, состоявшийся 26 октября в ДК МЖК, прошёл с успехом, но имел неожиданные последствия. Когда народ уже расходился, примчалась комиссия из райкома. Ивкин успокаивал проверяющих, что, мол, самодеятельность это, что, мол, всё чисто и даже не накурено, но вдруг в кабинет директора вломился опоздавший зритель и с порога закричал: «А что, „наутилусы“ уже уехали?» На этом концерты в ДК МЖК закончились, и закончилась карьера Серёжи Ивкина как директора клуба.

Напоминанием об этой истории стала песня «Чайфа» «Белая ворона», которую Шахрин написал через две недели после концерта «НП». «Она конкретно посвящена группе „Наутилус“. Наша любовь к ним вот так чуть странно выразилась. В оригинале песня немного жёстче, на одном аккорде — такое панковское произведение. Там реальные герои — Слава, Дима и Витя — первый состав „Наутилуса“. Мы тогда увидели, как люди, которых хорошо знаем, становятся, ну не то чтобы идолообразными, но уж точно очень популярными. Вокруг них куча девчонок вздыхает, и все остальные атрибуты присутствуют».



Они красивые парни, мужчины что надо,
На работе дерьмом марают бумагу,
Их подруги-заразы, все лезут в артистки,
Запишись им назло на курсы трактористок.
Белая ворона!
Слава слушает Севу, Дима с Витей — BBC,
Они знают всё, о чем ни спроси,
Тебе противно то, о чём они говорят,
Приходи ко мне ночью — будем слушать «Маяк».
Белая ворона!



Сегодняшние зрители не всегда считывают, кто такие Слава и Дима с Витей, которые «на работе дерьмом марают бумагу» и «слушают Севу и ВВС», но «чайфы» каждый раз перед исполнением бессмертного хита растолковывают публике все исторические аналогии.

Успех первого выступления следовало закрепить, и Шахрин предпринял неожиданный и рискованный шаг. В начале зимы он придумал записать песни «Чайфа» силами не собственного полуакустического трио, а с привлечением максимального количества музыкантов. В первую очередь своей идеей он поделился с Матвеевым и звукооператором «Урфина Джюса» Лёней Порохнёй. Они её поддержали, поняли, что это будет не междусобойчик группы «Чайф», а что-то потенциально интересное. Гипотетическая возможность общего сейшена или совместной записи стала отличным поводом всем собраться и что-то сотворить сообща.

Комнату «ВИА „Песенка“» в ДК Горького разделили пополам какими-то тряпками. В одной половине бухали, в другой — работали. Силы были задействованы неслабые: три барабанщика (Владимир «Зема» Назимов из «Урфина Джюса», Алик Потапкин из «Флага» и Володя Маликов), два басиста (Дмитрий Умецкий из «Наутилуса» и Антон Нифантьев из «Группы»), два гитариста (урфинджюсовец Егор Белкин и Володя Огоньков из «Метро»), Виталий «Киса» Владимиров на тромбоне. Подпевали Вячеслав Бутусов, звукорежиссёр-многостаночник Алексей Густов, Матвеев, Алина Нифантьева и все остальные присутствовавшие. Ну и сам «Чайф», разумеется.

Большинство собравшихся если и слышали раньше песни «Чайфа», то максимум один раз. Но нет таких крепостей, которые бы уральские рокеры не взяли, если они, конечно, этого хотят. Шахрин показывал материал, махры на ходу подбирали свои партии, пару раз прогоняли, и Порохня фиксировал конечный вариант. Основной вокал и подголоски записывали отдельно, но из-за нехватки наушников приходилось петь под тихое щебетание колонки. С трудом удавалось просто попадать в такт.

Девять песен записали за несколько часов. Идея была абсолютно авантюрная, но результат получился, по мнению Шахрина, волшебный, замечательно передающий ту атмосферу: «Неважно, какое качество записи получилось. Сыграй мы эти песни снова, отрепетировав их, и атмосфера бы ушла. Но из того, что возможно было сделать, мы выжали максимальный результат». Альбом «Субботним вечером в Свердловске», запечатлевший дух рок-братства и всеобщего дружелюбия, был выпущен в феврале следующего года.

Во время сейшена в комнате крутился рыжий челябинец — лидер тамошней группы «Тролль» Саша Кацев. Он приехал пригласить уже полюбившийся в соседнем городе «Наутилус» на очередные гастроли. Поддавшись общей атмосфере, он сделал предложение и «Чайфу». Дорогу в соседний регион оплачивала принимающая сторона, так что получались настоящие, всамделишные гастроли.

Концерт в Челябинске был назначен на 23 декабря. Бутусов, Умецкий и Бегунов уехали раньше остальных музыкантов. На следующее утро основные силы свердловчан нашли их в невменяемом состоянии. Тела квартирьеров окружали пустые упаковки от галоперидола и их собственные галлюцинации. Возможно, поэтому вечерний концерт трудно было назвать суперуспешным.

Первые в истории «Чайфа» гастроли проходили в клубе на территории Челябинского электролитно-цинкового завода. Зрители проникали туда через дырку в заборе. Билетом служила хитрым образом разрезанная открытка со штампом «Осторожно — гололёд!» на обороте. Если две её половинки совпадали — значит, свой, проходи. Сначала выступал местный «Тролль», потом «Чайф», который впервые появился на сцене с басистом Антоном Нифантьевым. Играли так себе. На первом ряду сидел лидер челябинской группы «Братья по разуму» Вова Синий и в нелицеприятных выражениях критиковал происходящее. Под «наутилусов» публика начала танцевать. Синий продолжил критику. Концерт закончился. Гастролёры уехали в Свердловск, а публика разошлась довольная, по дороге побив Вову Синего за его критиканство.

Запись этого исторического концерта челябинцы торжественно вручили «чайфам». Но, к несчастью для истории, подарочная фонограмма была выполнена на дефицитной импортной плёнке «ORWO», и неблагодарные свердловчане по производственной необходимости затёрли зальник, закатав поверх него какие-то рабочие дубли.

«Чайф» потихоньку набирал известность, однако радовались этому не все. На дворе уже стояла горбачёвская эпоха, но пресловутые «чёрные списки» запрещённых рок-групп ещё доживали последние месяцы. На самом излёте их позорного существования в них угодил и «Чайф».

Нельзя сказать, что попадание в чёрный список сильно испортило жизнь музыкантам. Концертов не было и до появления этих таинственных документов, отчислений от студий звукозаписи они никогда не получали… Сегодня в связи с этими списками вспоминаются истории, скорее, забавные.



В 1985 году Шахрин неожиданно для самого себя оказался депутатом Кировского райсовета. «Я работал на стройке, зарабатывал себе квартиру. В строительное управление спустили разнорядку: в райсовет нужен депутат-комсомолец, рабочий, семейный. Ткнули пальцем — Шахрин. На площадку пришёл то ли главный инженер, то ли парторг, и сказал, что я буду депутатом. Я спросил, что мне за это будет. Он ответил, что за это мне ничего не будет, но вот если я откажусь, то точно будут неприятности. Деваться было некуда. Впрочем, дело оказалось не обременительное — раз в месяц ходить на какой-то депутатский день. Это сейчас слово „депутат“ ругательное, а тогда оно вообще было никакое. Правда, с помощью красной книжечки я кое-что смог — по просьбе жителей микрорайона перенесли помойку, расчистили дорожки. Но лично в моей жизни ничего не изменилось. Я по-прежнему работал на стройке в телогрейке и каске. Единственное, что мне дал статус депутата районного совета, — это бесплатный проезд на общественном транспорте.

Я пришёл на сессию, при входе мне выдали брошюрку: „Решение сессии Кировского районного совета“. И ещё листочек: „Поправки к решениям“. Меня это озадачило: если всё уже отпечатано, то зачем здесь мы? Я — к соседу: как так? А он мне: сиди, сейчас всё кончится, в буфете будут мандарины давать».

На сессии Шахрину предложили войти в комиссию по культуре: «Мне стало страшно интересно, я почувствовал себя персонажем какой-то шпионской игры. На первом заседании как раз зашёл разговор о рок-музыке: „Сейчас под видом всяких диспутов проходят подпольные рок-концерты. К этому очень внимательно нужно относиться. Вот вы, молодой человек, как раз и можете подавать сигналы“. Меня просто вспучило: „Товарищ Алокина, вы только что список запрещённых групп читали, так вот я играю в одной из них, в самом конце списка, на букву „Ч“, и ничего плохого в этом не вижу“». Товарищ Алокина страшно негодовала. Она начала проверять, правда ли мятежный депутат работает на стройке. А Шахрин в то время заливал фундаменты на нулевом цикле, понизить его дальше не мог никто — ниже находился только ад. Через неделю «Чайф» попытались выселить с репетиционной точки. Шахрин упёрся: «Я — строитель. Член профсоюза строителей, наша группа — строительная самодеятельность, и мы будем продолжать репетировать в ДК Строителей». Тогда через два дня его вызвали прямо со стройки. Оказалось, что именно комната «ВИА „Песенка“» находится в страшно запущенном состоянии и пожарные требуют её освободить. «Чайф» остался без базы.

Бегунов узнал, что «Чайф» попал в чёрный список, вообще на службе: «Меня, рядового мента, постыдил за это замполит. Тогда никому в голову не приходило, что скоро признаваться в том, что ты служил замполитом, будет стыдно, а говорить, что ты играл в запрещённой рок-группе, станет как-то даже и гордо!»



Но до подобной шкалы ценностей надо было ещё дожить. Пока же чувство собственной запрещённости многим сильно давило на нервы. Бегунов однажды скучал на вечернем дежурстве в патрульном уазике. Вдруг он увидел, как со стороны стадиона «Динамо» показалась троица: Умецкий, Бутусов и кто-то ещё. Все трое были счастливы от обладания двумя бутылками портвейна. В предвкушении приятного времяпровождения, они что-то горячо обсуждали. Володя обрадовался возможности пошутить и чётко произнёс в «матюгальник»: «Гражданин Бутусов, срочно подойдите к автомобилю!» Реакция была жуткая, вспоминает шутник: «Я бы и сейчас обосрался, а в те годы, да когда тебя лично из милицейской машины… Зря они пошли в рок-н-ролл, а не в бегуны на короткие дистанции с препятствиями — олимпийское золото бы нам было гарантировано. Уходили они профессионально — в разные стороны. Спустя годы на какой-то пьянке все начали делиться байками, я рассказал эту. Бутусов поменялся в лице и чуть не кинулся драться: „Так это был ты?“ Оказывается, они шугались несколько месяцев, всем говорили: „Мы под колпаком, они знают наши имена!“»

В начале 1986 года трио «Чайф» разрослось до квартета. С Антоном Нифантьевым Шахрин познакомился ещё год назад, на памятном дне рождения Миши Перова. Среди участников той вечеринки Володе запомнился молодой парень, который, прикола ради, вымазал лицо зелёнкой.

Антон был самоучкой. Овладел гитарой, потом — басом и двинулся по музыкальной линии. В группах, куда он приходил в ранней юности, традиционно не хватало басистов, и Антону снова и снова приходилось браться за бас. Так он с этим инструментом и сроднился. С друзьями играли на свадьбах, хотя материал исполняли далеко не только танцевальный — под «Uriah Heep» больно не попляшешь. В 1984 году двадцатилетний Антон попал в концептуальный, но скоротечный проект «Группа». За недолгий период существования «Группы» Нифантьев приобрёл не только знакомства в среде свердловских рок-махров, но и жену — вокалистку Алину. По протекции Матвеева молодой, но талантливый басист Нифантьев участвовал в недавней коллективной записи в «ВИА „Песенка“», материал «Чайфа» ему понравился и после пробного выезда в Челябинск Антон, который уже год был вольнослушателем музучилища, легко согласился поработать вместе.

Примерно в это же время коллектив обзавёлся специалистом, отвечавшим за саунд. Алексей Густов рок-музыкой увлёкся ещё в 1960-х, в 1970-х переиграл в куче команд, базировавшихся в Уральском политехническом институте, а с начала 1980-х увлёкся процессом звукозаписи. Он штудировал статьи в научных журналах, приспосабливая достижения мирового прогресса к делу звукоизвлечения, сам мастерил микшеры и реверы. К моменту знакомства с Шахриным им уже были записаны альбомы групп «Метро» и «Группа». С Володей и он познакомился на том самом дне рождения Перова. «Я помню первое впечатление от Шахрина — КСПшник какой-то, ничего не умеет, — рассказывает Густов. — В конце 1985-го Матвеев предложил мне поразвлекаться с троицей, называвшейся „Чайф“. Я согласился, хотя перспектив особых в них поначалу не видел: играют плохо, на музыкальные халтуры их с собой не возьмёшь, выступать им негде». Несмотря на первоначальный скепсис по отношению к «Чайфу», Алексей пришёлся ко двору. Правда, и будущее группы, и стиль, в котором она будет в этом будущем играть, виделись Густову смутно, но в этом он полностью походил на всех остальных «чайфов». Им грядущее тоже пока застилали клубы розового дыма.



Бурная организационная деятельность Шахрина в конце 1985 года выделила из тусовки его самого и его группу, хотя музыка «Чайфа» ещё не стала по-настоящему популярной. Это доказал второй концерт «Чайфа» в Свердловске, который случился 11 января 1986 года в институте «Уралтехэнерго». «В первый раз мы сыграли круто, значит, и во второй мы уж точно выступим ещё лучше, — вспоминает свои тогдашние рассуждения Шахрин. — Придумали себе крутые костюмы и решили, что обязательно нужен барабанщик. В зале отловили Володю Маликова, который играл на паре песен „Субботним вечером…“ Мы и с Антоном-то в то время репетировали совсем чуть-чуть, а Володе просто на лестнице на коленках показали ритмический рисунок. На концерт пришла немного снобистская публика — послушать „Наутилус“ и „Урфин Джюс“. Мы не смогли её заинтересовать…» Не помогли ни капитанская фуражка Шахрина, ни детская панамка Бегунова. Зал остался холоден к сырой программе. Да ещё сгорели оконечники в усилителях. Выступление закончилось само собой — всё загудело, запищало, и «чайфы» в печали сошли со сцены. «Как же жестоко мы тогда облажались… После этого сходняка реально стоял вопрос, не тормознуть ли наше участие в будущем фестивале рок-клуба… Но выглядели мы очень круто (в сельском понимании данного утверждения)… Как вспомню, так вздрогну…» — до сих пор переживает Владимир Бегунов.

Лена Шахрина работала младшим научным сотрудником в Институте технической эстетики, значительная часть коллектива которого присутствовала на концерте. На следующий день она услышала обсуждение: «„Наутилусы“ — красавцы, „Урфин Джюс“ мощно сыграл, а „Чайф“-то — говно нереальное и через полгода никто их и не вспомнит». Приговор был единогласный. «У Лены-то моей уши скрутились, только бы никто не сопоставил фамилии её и мою, — улыбается спустя 30 лет Шахрин. — Этот провал оказался полезен. Он помешал зародиться эйфории по поводу собственной значимости. С тех пор мы очень иронично относимся к себе, к нашей музыке, публике. Есть ощущение, что и нам, и публике это нравится».

Это было единственное провальное выступление группы «Чайф». Удар был силён, но не смертелен. Горевать было некогда — дело шло к открытию рок-клуба.

Глава 3. Шабенина,[2] лети!

(1986–1987)



В течение 1985 года «Чайф» вместе с музыкантами других свердловских групп принимал участие во всех событиях, связанных с борьбой за право иметь легальный статус. На тот момент в Ленинграде уже 5 лет действовал рок-клуб, и свердловчанам хотелось того же. Сегодняшнему читателю необходимо пояснить, что рок-клуб вовсе не был клубом в нынешнем значении этого слова. Возможности для встреч и общения у музыкантов и так существовали. Зарегистрированный властями рок-клуб давал непрофессиональным артистам некий официальный статус, без которого никто в Советском Союзе не имел права заниматься полноценным творчеством. Чтобы выступать перед публикой, любому коллективу, будь то народный хор, джазовый оркестр или рок-группа, требовалась аттестация, то есть бумага с печатью о том, что его профессиональный уровень достаточен для концертов перед широкими народными массами. Кроме того, на каждую песню, написанную не членами Союза композиторов и Союза писателей, нужна была так называемая литовка — подтверждённое подписями ответственных лиц и печатью соответствующего учреждения свидетельство, что в тексте песни и даже в её мелодии не содержится ничего, идущего в разрез с идеями социализма. Получить эти волшебные бумажки одинокая любительская рок-группа попросту не могла — с музыкантами, не имеющими официальной структуры за спиной, органы власти и культуры даже не разговаривали.

Ленинградский рок-клуб смог решить бюрократические проблемы тамошних групп, и с Уральских гор нечастые концерты в небольших питерских ДК казались настоящим рок-праздником. Завидовали ленинградцам страшно — жить без концертов, без непосредственной реакции публики артист не способен. Поэтому все свои надежды свердловские рокеры возлагали на открытие рок-клуба и все свои силы направляли на его создание.

«Казалось, что вот-вот всё должно зашевелиться, — вспоминает Шахрин. — Вроде только вчера были две-три группы, а сегодня их уже десять, и уже есть Коля Грахов, который может продвигать идею рок-клуба, и уже есть Илья Кормильцев, который может понятно для начальства сформулировать чаяния музыкантов».

Кандидатуру Николая Грахова на пост президента Свердловского рок-клуба «чайфы» активно поддержали. Ключевую фигуру рок-н-ролльной истории Свердловска Бегунов описывает эпически: «Нам всем всегда нужен Гагарин или Чапаев. Коля Грахов — он такой, левым боком Гагарин, правым Чапаев, при этом со взглядом Солженицына…» Шахрин объясняет выбор президента, скорее, в логарифмических терминах: «Мы, музыканты, знали, чего хотели. Но объяснить другим не могли — мозги не так устроены. А когда появился физик с математическим складом ума, он быстро все наши желания и нас самих заменил на иксы, игреки и нолики, составил формулу, и дело закрутилось».

15 марта 1986 года Свердловский рок-клуб был открыт. «Когда нас разрешили, мы на радостях, естественно, напились, — вспоминал Бегунов. — Мы тогда всегда напивались — от радости ли, от горя ли, просто ли рассвет… Мы были дети социализма, мы ни хрена не понимали, что такое администрирование. Мы знали, что надо записать магнитоальбом, а что с ним дальше делать? А рок-клуб открыл какие-то створки». Поначалу это открытие стало событием только для двух сотен музыкантов. О том, что в самом центре города, в доме № 9 по улице Володарского, в небольшом ДК Свердлова, появился рок-клуб, не говорили по радио и почти не писали в газетах.




На крыльце здания рок-клуба, апрель 1986 года



Фото Анатолия Ульянова


Широкие массы уральских трудящихся узнали об этом событии из уст Владимира Шахрина. Его слова об «открывшемся недавно рок-клубе» прозвучали с большого экрана — рабочий-строитель, сочиняющий песни, стал одним из героев киножурнала «Советский Урал», 13-й выпуск которого дошёл до зрителей в мае. Его снял молодой режиссёр Алексей Балабанов, поломавший стереотип скучности киножурнала. С большого экрана рассказывали о том, как их не пускают к слушателям, Вячеслав Бутусов, Владимир Шахрин, музыканты «Урфина Джюса». Молодёжь на улицах хотела слушать современную музыку, знала свердловские группы, но не имела возможности их увидеть. Звучавшие «джюсовский» «Контакт», «Мой блюз» Шахрина и «Последнее письмо» «Наутилуса» иллюстрировали трагичную разобщённость музыкантов со своей аудиторией. Заканчивался выпуск надеждой, что создаваемый в Свердловске рок-клуб сможет изменить сложившуюся ситуацию.

Балабанов явно хотел смягчить шок от показа на киноэкране ещё недолегализованных рокеров. Отсюда кадры на стройке с участием гегемона-музыканта Шахрина: «Лёхе как засланному казачку было важно, чтобы сюжет о рокерах прошёл. А кто мог что-то сказать против человека, который в каске и телогрейке работает на стройке, а по вечерам, дома, пишет свои песни. Моя пролетарская фигура стала палочкой-выручалочкой для этого журнала — без неё его легко могли бы завинтить». Когда киношники приехали на стройку снимать Шахрина, у бригадира был шок: «Что ты такого сделал, что тебя для кино снимают?» Он-то, строитель-орденоносец Николай Лисин, привык, что телевидение приезжает к нему, а тут — непонятно к кому. Бригада знала, что Володька что-то поёт под гитару, но чтобы до такой степени… Волшебная сила искусства была наглядно продемонстрирована на стройплощадке, ставшей съёмочной.

Премьера киножурнала лишь на день отвлекла «Чайф» от усиленных репетиций. Приближался намеченный на конец июня рок-клубовский фестиваль, и музыканты понимали, что от того, как они себя на нём покажут, зависит их дальнейшая жизнь в искусстве. Группа должна была реабилитироваться за январскую неудачу и поэтому вечера напролёт просиживала на своей новой базе в подвале ДК МЖК. «Мы жили репетициями, это был наш единственный досуг, — говорил Шахрин. — Никаких клубов не было, баров не было. В рестораны — дорого и не попадёшь. По телевизору и в кино ничего интересного не показывают. Репетиция — это был наш микромир. Как только была возможность, мы бежали репетировать. Нам хорошо было в этом нами созданном мирке, и мы собирались в нём минимум 4 раза в неделю… В результате к фестивальному концерту мы напряглись и сказали всем „Будьте здрасьте“».

20 июня «Чайф» закрывал первый фестивальный концерт. После январского провала от них никто ничего особенного не ждал. Но Шахрин сотоварищи сумели удивить всех. «На фестиваль мы шли, словно на амбразуру, назад дороги не было», — вспоминает Бегунов. До этого зрители вместе с музыкантами играли в общую игру «настоящий рок-концерт», и вдруг игры кончились. Шахрин в начале выступления объявил, что петь они будут «подзаборные песни», тем самым превратив фестивальный концерт в дружескую дворовую посиделку. Программа началась с «Будильника», и произошло чудо: мощная энергетическая волна со сцены ударила в зал, напиталась там дружеской поддержкой, вернулась обратно и продолжала гулять между музыкантами и зрителями все сорок минут, взаимозаводя и тех и других. Подобного феерического рок-действа никто из присутствовавших до этого не видел. «Это был какой-то экстаз и на сцене, и в зале, — вспоминает Нифантьев. — У меня было ощущение полной эйфории». Что произошло с группой за пять месяцев, никто из зрителей не понял, да никто и не заморачивался сложным анализом.




На I фестивале Свердловского рок-клуба, 20 июня 1986 года



Фото Олега Раковича


Сидевший за пультом Алексей Густов, почувствовав энергетику концерта, удивился и обрадовался ей: «Начали раскачиваться, и вдруг неожиданно попёрло, попало в зал. Для всех и для меня это было неожиданно. Потом пошёл раскат, который уже невозможно было обломать. Началось рок-н-ролльное безумие, когда всё, что ни делается, всё в кассу».

Каждая деталь работала на общий ажиотаж. Задник с корявыми надписями-граффити, изготовленный для выступления совсем другой группы, подошёл к чайфовской программе на все 100 %. Бэк-вокал Алины удачно подчёркивал мужской задор шахринских песен. То, как она и Антон пели в один микрофон, придавало сценической картинке некую интимность. Когда Нифантьев в одной из песен случайно встал к залу спиной, в этом тоже прочитался какой-то подтекст.

Боевики следовали один за другим, доводя публику до исступления: «Он сам», «Твои слова красивы», «Рок-н-ролл этой ночи», «Я правильный мальчик». На последней вышел «Киса» Владимиров и протромбонил что-то бравурное. Треть зала уже танцевала на стульях, ещё треть — просто в проходах, каждой песне в голос подпевали даже те, кто слышал её впервые. Перед «Италией» Шахрин объявил Володю Назимова, что вызвало очередной взрыв восторга. С приходом Земы звук ещё более уплотнился, казалось, что даже стены покачиваются в такт. На «Ты сказала» появился «супервокалист» Умецкий, который с нестройными вариациями пропел свою бессмертную партию про «скотину».

«Квадратный вальс» посвятили недавно приезжавшему в Свердловск дуэту Сергея Курёхина и Сергея Летова. Устроили шизоидную пародию на авангард. На сцене появился каратист в кимоно, принимающий боевые позы. Антон передал бас Алине, которая стала играть на одной струне, а сам рванул через всю сцену к роялю. По дороге он ногой оборвал провод бегуновской гитары, тут же превратившейся в исключительно ударный инструмент. Антон плюхнулся за рояль и начал брать скрябинско-рахманиновские аккорды. В зал хлынул водопад звуков на пределе мощности колонок. Народ просто взревел! Как оказалось, внутри рояля был закреплён микрофон для усиления звука ксилофона, по которому ещё в начале выступления тюкал Олег Решетников. Густов вывернул громкость до предела, чтобы ксилофон было слышно, а потом просто забыл убавить. Получилась оглушительная какофония, но в такой обстановке даже явная лажа шла в плюс.

В финале впервые исполнили «Оранжевое настроение», под которое выскочил Лёня Баксанов в цилиндре, с кефиром и батоном в руках. Шоу было явно неотрепетированным, Лёня не очень понимал, что ему надо делать, и приставал к музыкантам, предлагая отведать кисломолочного продукта. Он мог бы облиться кефиром с головой или не выходить вообще — атмосферу восторженного сумасшествия уже ничем невозможно было испортить.

Репортёр «Свердловского рок-обозрения» Алекс записывал прямо в зрительном зале: «Достойное завершение этого вечера — и вряд ли в следующих концертах фестиваля мы увидим что-либо подобное в плане воздействия на зал. Зал пел, вопил и прыгал во время игры и визжал, свистел, топал и хлопал в паузах. Всё это напоминало даже не битломанию 1964 года, когда фаны визжали, видя своих кумиров хотя бы на фотографиях, а хэппенинги 1969-го, когда аудитория уже слушала, о чём им поют и соглашалась, что да, всё правильно, они думают так же. И хотя песенный цикл Шахрина носил (в основном) явно пародийный характер, подтексты были настолько очевидны (не в пример заоблачному Бобу Г.), а сами тексты нисколько не отдавали несколько навязшими на зубах в последнее время фрейдистскими комплексами (не в пример Майку в Питере и, что уж греха таить, „Наутилусу“ здесь), что в восхищении „Чайфом“ явно был заложен мстительный крик: „Эй вы, там! Получите! У нас есть свой крутой рокер!“ Может быть, это сильно сказано, но если Володя будет продолжать в том же духе, то в первой десятке советских рок-звёзд он из середины (где примерно находится сейчас) вполне может выйти в призёры. Во всяком случае, автор этих строк, будучи горячим поклонником текстов а-ля „Наутилус“, пересмотрел своё мнение в этот вечер — поэзия Шахрина оказалась значительно более в кайф, чем тексты тандема Бутусов — Кормильцев. Зрелищно тут тоже было всё в порядке… Можно продолжать и дальше, но стоит ли? И так всё ясно — ГВОЗДЬ ВЕЧЕРА».

Впечатления о выступлении 20 июня 1986 года до сих пор числятся среди лучших бегуновских воспоминаний: «Я потом очень долго мечтал пережить то фестивальное ощущение. Мы вышли на сцену и… не люблю я сравнений с сексом или с наркотиками, но тот всплеск адреналина был чем-то похожим. Круто было!»

Десять песен, исполненные «Чайфом» в тот день, вознесли группу в первый ряд безусловных звёзд свердловской рок-сцены. Публика покидала зал в состоянии восторженного обалдения. Когда спустя полчаса ещё не остывший Шахрин вышел на крыльцо ДК, толпа курильщиков встретила его аплодисментами. Улица Володарского не видела ничего подобного ни до, ни после.

Фестивальное жюри тоже поддалось обаянию «Чайфа». Говоря о нём, профессиональный композитор Сергей Сиротин отметил, что «средства традиционные, но иного и не надо… Ничего не убавишь, не прибавишь. Точность — это признак профессионализма». «Чайф» не только получил аттестацию, но и стал одним из четырёх лауреатов. «Рок-н-ролл этой ночи» зрители назвали в числе лучших фестивальных песен.



Недавно я встретил школьных друзей
Мы не виделись добрый десяток лет.
Я был очень рад, я пригласил их в гости,
Я устроил дома маленький банкет.
Сидели допоздна, но разговор не шёл,
Тогда я взял гитару и спел свой рок-н-ролл.
Рок-н-ролл этой ночи,
Я думал, будет хорошо, а вышло не очень.



Володя появился на фестивальной сцене ещё дважды. Во время концерта «Наутилуса» он, уже как полноправный член высшей лиги, подпевал вместе с остальными махрами «Гудбай, Америка, о-о-о». В свой день рождения 22 июня он сверх программы исполнил в дуэте с Мишей Перовым семь песен из «Волны простоты». Решение завершить фестиваль именно так Володя принял чуть ли не в последний момент: «Тогда в свердловском роке была всего пара легенд — „Урфин Джюс“ да „Трек“. Но „УД“ за день до этого, условно говоря, очень жидко обхезался, а „Трек“ не выступал вообще. Миша Перов был в зале, и просто надо было предъявить публике живую действующую легенду, такого знакового человека, как Михаил Перов».




Дуэт Шахрина и Перова на I фестивале Свердловского рок-клуба, 22 июня 1986 года



Фото Дмитрия Константинова


Охмуревший после металла предыдущей группы народ с явным наслаждением внимал каждому шахринскому слову и каждому звуку виртуозной перовской гитары. Контакт с залом был полный. Аплодисментами встретили зрители напоминание о годовщине начала Великой Отечественной войны, прозвучавшее перед антивоенной песней «Телефонный разговор». Впрочем, публика бурно приветствовала каждую песню этой короткой, но великолепной программы.

На следующее утро, по словам Шахрина, «Чайф» «проснулся очень известным в очень узких кругах». Кое-кто, правда, продолжал крутить заезженную пластинку о «ленинградских подпевалах» и «недостатке образования». Зря. При всей своей «пролетарскости» «Чайф» был одной из самых меломанских групп города. «Я помню, смотрел рок-клубовские анкеты, — говорит Шахрин, — и почти у всех в графе „Любимая западная рок-группа“ стояли „Deep Purple“, „Uriah Heep“, „Led Zeppelin“… А мы к тому времени „цеппелинами“ уже переболели, „хипов“ я со всех своих кассет постирал, а к „пёрплам“ относился с лёгким отстранённым уважением. Мы-то слушали совсем другую музыку. У меня у первого в городе была полная коллекция „Talking Heads“ на виниле».

О своих не совсем стандартных для Урала вкусах Шахрин рассказал в первом в своей жизни интервью, вышедшем в постфестивальном номере «Свердловского рок-обозрения». Беседуя с корреспондентом С. Антивалютовым, лидер «Чайфа» поведал и о проблемах, волновавших группу в середине 1986 года:

«ТВОИ МУЗЫКАЛЬНЫЕ СИМПАТИИ?

Дэвид Боуи, Боб Дилан. Внешней привлекательности в их музыке нет, текстов я на слух не понимаю, но то, что они делают, мне страшно нравится. Из наших — „Аквариум“, „Зоопарк“, „Кино“, „Наутилус“.

ЧТО ТЕБЯ БОЛЬШЕ ПРИВЛЕКАЕТ, АКУСТИКА ИЛИ ЭЛЕКТРИЧЕСТВО?

И то, и другое. Если б меня привлекало что-то одно, мы бы это и играли. В акустике мне нравится её проникновенность, а электричество — это рок-н-ролл, в нём наши корни. Мне нравится рок-н-ролл, это моя музыка, ну а акустический рок-н-ролл играть очень сложно, нужен высокий профессиональный уровень.

КАКИЕ ПРОБЛЕМЫ ТЕБЯ СЕЙЧАС ОДОЛЕВАЮТ?

Мы до сих пор не можем найти чёткого звука. То есть коллектив сформировался, но стиль отсутствует. Это самая большая проблема. Ну и ещё, как у всех, нет аппарата, нет даже возможности качественно записаться, а студийная работа — это очень важно.

ЧТО ЖДЁШЬ ОТ РОК-КЛУБА?

Расширения аудитории. Ну и потом, возможность общения с музыкантами, чьё творчество меня интересует. Я, вообще, человек коллективный, мне нравится общаться с людьми».

Ожидания Шахрина сбылись: «Я помню невероятное ощущение каких-то надежд, новых событий, эмоций. То ты встречаешься с писателем, то ты встречаешься с кинорежиссёром, пусть даже они молодые и пока никому не известные. То ты встречаешься с философом из университета, то с гениальным технарём, то с гитарным мастером, то с музыкантом. От всех этих тогдашних встреч навсегда сохранилось замечательное послевкусие». Бегунов вторит коллеге: «Мы узнали, что есть куча всяческих коллективов. Наладили общение с неформальными объединениями в Питере, в Москве, в Новосибирске. Коля Грахов окружил себя кучей людей, которые что-то понимали, и в рок-клубе постоянно проходили какие-то семинары. Нас всех всё время учили… чему-нибудь и как-нибудь. Некое структурирование нужно раздолбаям — когда правильные люди в правильное русло направляли энергию многих людей, то получались какие-то правильные вещи, например, рок-фестивали, которые вошли в историю».

«Фестиваль очень точно расставил все акценты, — подытоживает Шахрин. — Он показал, кто из нас способен быть гастролирующей группой, кто способен держать зал. Коллективы, хорошо выступившие, через полгода поехали по стране». Однако за эти полгода требовалось покорить собственно Свердловск. Фестивальный триумф «Чайфа» видели всего шесть с половиной сотен человек. Городские газеты писали о фестивале мало. Непонятное название смущало редакторов, поэтому команда фигурировала в заметках то как «Чай», то просто как «Группа Шахрина». Читатели заинтересовались, но удовлетворить свой интерес сразу не смогли.

Только 5 октября рок-клуб открыл свой первый сезон. На посвящённом этому концерте среди фестивальных лауреатов выступил и «Чайф», впервые исполнивший такие золотые хиты, как «Белая ворона» и «Вольный ветер». В одном из номеров к центральному микрофону в коротком красно-чёрном платье вышла Алина Нифантьева. Для неё Антон написал на стихи Шахрина песню «Акция». Вокальная партия была довольно сложной. Алина блестяще с ней справилась, но зал хлопал несколько недоумённо: это было красиво, но на «Квадратный вальс» походило мало. После концерта к Володе подошёл Илья Кормильцев и авторитетно заявил: «Нет, это не „Чайф“!» Это было всего лишь пятое выступление группы, и что такое «Чайф» — ещё никто точно не знал, но Шахрин прислушался к совету коллеги и избавился от феминистического уклона в своём коллективе. В результате между ним и Антоном пролегла первая трещинка. Алина несколько раз участвовала в записях «Чайфа» как бэк-вокалистка — её тёплый голос делал звучание группы вкуснее. Но молодой супруг не хотел видеть свою жену только «на вторых ролях».



За четвёртый квартал 1986 года «Чайф» выступил шесть раз, не удаляясь от Свердловска дальше пригородов. В основном концерты проходили в вузах. Студенческая молодёжь распробовала «Чайф» и полюбила его музыку. На каждом выступлении группа радовала зрителей (а среди них уже появились фаны, кочевавшие с концерта на концерт) новыми песнями. Репертуар рос как на дрожжах, Шахрин выпекал один хит за другим: «1986–1987-й были, наверное, самые активные годы для меня как для автора. Как будто открылся кран, и оттуда полился поток сознания сплошной». В своём первом интервью он объяснял, что «когда пишешь музыку на стихи, получается быстрее, а к мелодии подобрать текст уже не так просто». Обратите внимание, что речь идёт не о муках творчества, а именно о скорости, с которой в то время в Володиной голове оформлялись песни, востребованные публикой до сих пор.

Тогда же на глазах у родной аудитории выкристаллизовывался имидж «Чайфа», мало кого оставлявший равнодушным. Даже программа, состоявшая из забойных рок-н-роллов, превращалась в уютный междусобойчик благодаря живому и доверительному общению Шахрина с залом: «Нам всем повезло, что в самом начале мы не видели никаких видео. Мы не знали, как надо. Поэтому мы делали так, как подсказывает нам наше сознание. Скорее всего, если бы информация эта была, мы бы стали подражать. Зачем что-то выдумывать, когда есть примеры, как надо выглядеть, как надо двигаться на сцене, как давать интервью. Мы всё придумывали сами: то штаны-бананы натягивали, я то в майке, то в шинели в дедушкиной выходил. Никто нам не предлагал имиджа».

Первые редкие концерты ещё не превратились в рутину, и музыканты, выходя на сцену, сами переживали бурю эмоций. «Каждый раз я испытывал восторг, непередаваемое ощущение, когда ты — простой парень — выступаешь в родном городе, и всем — и Сортировке, и Химмашу — интересны и важны и ты, и твои песни, и твои идиотские три аккорда. Тебе и самому это интересно», — вспоминал Бегунов. С каждым выступлением «Чайф» не только вёл себя на сцене всё уверенней, но и звучал всё лучше. Если раньше группе хватало двух аккордов (по словам музыкально образованного Нифантьева, «малой каракатицы» и «большой каракатицы»), то теперь общий уровень исполнительского мастерства рос на глазах.

Выступление «Чайфа» 15 октября в программе рок-клубовского семинара на турбазе «Селен» произвело неизгладимое впечатление на гостя из Ленинграда, редактора самиздатовского журнала «РИО» Андрея Бурлаку: «Я до приезда в Свердловск уже знал название „Чайф“, слышал их альбом „Жизнь в розовом дыму“. Но то, как они выглядели живьём, оказалось очень круто. На следующий день я выпросил запись этого выступления, увёз плёнку домой и стал рассказывать о „Чайфе“ каждому встречному, всячески пропагандируя в Питере их творчество».

Не довольствуясь тем, что рассказывают об их концертах очевидцы, с началом нового 1987 года свердловские музыканты и сами двинулись по просторам родной страны. 9 января в компании с «Наутилусом» и «Группой Егора Белкина» «Чайф» отправился на гастроли в Казань. На такую большую ораву билетов в одном поезде не хватило, поэтому выезжать в Татарию пришлось двумя группами. Второй поезд в пути задержался, и к началу концертов в строю недоставало Белкина, Бегунова и Решетникова. Пока утром выступал «Наутилус» с местной командой «Акт» на разогреве, ополовиненный «Чайф» искал выход из сложившейся ситуации. На помощь пришли «урфинджюсовцы» Зема и суперклавишник Александр Пантыкин. Саша тут же расписал на ноты всю программу и буквально за час её переаранжировал. Дневной концерт стал одним из самых необычных во всей истории «Чайфа». Клавишные партии Пантыкина добавили в песни Шахрина дополнительный шарм, а слова Володи о том, что «в сегодняшней сборной винегретной солянке играет половина „Урфина Джюса“», вызвали ажиотаж — «УД» в Казани нежно любили. В «Это» Пантыкин вставил фрагменты из «джюсовской» песни «Чего это стоило мне», чем усилил восторги.

Опоздавшие музыканты прибыли только к пяти часам, злые и голодные — в их тихоходном поезде вагон-ресторан отсутствовал. Вечернее выступление получилось вялым. Те, кто попал с корабля на бал (вернее, с поезда на концерт), не успели прийти в себя. На всякий случай уже отыгравшие «чайфы» во время выступления «Наутилуса» сели в зале и стали «работать» аниматорами: свистели, махали руками и всем своим видом показывали пример казанским зрителям — можно вести себя свободнее.

На следующий день организаторы робко просили Шахрина ещё раз включить Пантыкина в состав группы, намекая, что с этим ингредиентом «Чайф» принимали лучше. Но Володя отказался, и не зря: отдохнувшие свердловчане были в ударе и показали казанцам свою музыку во всей её красе. Два концерта прошли на эмоциональном подъёме. Татарские газеты, в своих репортажах осторожно называвшие группу «Чаем», отмечали её «задушевную демократичность», находили истоки программы в «русских народных и бытовых песнях городской среды» и делали акцент на «артистизме и богатой мимике» В. Шахрина.

Горячий приём не смог остудить даже 35-градусный мороз на улице. Хозяева дали почувствовать гостям, что те настоящие звёзды. Присутствовало всё необходимое: пресс-конференция, фотосессия, раздача автографов и, что немаловажно, гонорары. Музыкантам заплатили по 4 рубля 50 копеек за концерт, а концертов было пять. Получились большие деньги, значительная часть из которых была тут же молодецки пропита. Последний вечер в Казани Шахрин вспоминает с трудом: «Точно помню, что туалет в гостинице находился очень далеко по коридору. Идти было уже тяжело, и мы открывали окно, один вставал на подоконник, двое его держали, потом менялись…»

7–8 февраля под напором «Наутилуса» и «Чайфа» сдалась Пермь. Концерты в ДК телефонного завода получились очень удачными. Публика была в восторге, впрочем, как выяснилось, не вся. После выступления Шахрин отвечал на вопросы из зала. Одна из случайных зрительниц возмущалась: «Да вы знаете, что такое работать по двенадцать часов?! Если бы вся молодёжь слушала вас, у нас не было бы ни новых домов, ни лекарств…» Володя пожал плечами: «На стройке приходилось работать и побольше».

Концерты свердловчан стали ярким событием в тусклой музыкальной жизни Перми, и дискуссия о них продолжалась на страницах местной прессы полтора месяца. Музыковед В. Ломейко в газете «Молодая гвардия» (15.02) писал: «Музыкальная стилистика „Чайфа“ во многом определяется проторенным руслом панк-рока. Точнее, уместней говорить лишь о некоторых, как правило, внешних составляющих этого направления. „Мы включаем и будем включать в нашу программу больше элементов, я подчёркиваю, музыкальных элементов стиля панк-рок, — рассказывает В. Шахрин. — Нам хочется играть пожёстче, позлее. Этого требует содержание наших песен“. Жёсткость звучания „Чайфа“ таким образом вполне оправданна. Вряд ли мощный эмоциональный заряд текстов В. Шахрина достиг бы своей цели, не будь музыка группы столь напористой и резкой». Методист межсоюзного Дома самодеятельного творчества И. Конюшевская на страницах «Вечерней Перми» (04.03) выразила свой ужас и от «Чайфа», и от того, что их музыка понравилась зрителям: «Создал ли „Чайф“ интересные, оригинальные произведения, которые явились бы следующим этапом развития рока? Нет… Стремление к эпатажу, к корёжащим звукосочетаниям, к музыкальной грубости, на наш взгляд, идёт от низкой музыкальной культуры, от неумения выразить свои чувства, мысли. В. Шахрин говорил о том, что их творчество направлено против псевдовоспитанности, псевдообразованности, пошлости, обывательщины, поверхностности. Действительно ли воспитывает, выражает их музыка сказанное ими? Текст их песен усваивается, только когда его дают после концерта в отпечатанном виде. Как его осмысливали зрители, „работающие“ не за страх, а за совесть, весь концерт полоща руками в танце и утирая пот? А не воспитывает ли „Чайф“ именно то в молодёжи, против чего выступает сам? И если к „Наутилусу“ можно присмотреться, что-то взять для городского рок-клуба, то „Чайф“ — это то, от чего, по-моему, нужно отказываться». Для более полного понимания ситуации необходимо добавить, что на тот момент созданию в Перми рок-клуба мешал только один факт — отсутствие в городе собственных групп.

Шахрин ничуть не удивляется подобной реакции отдельных представителей контролирующих культуру органов: «Они старались запретить всё не такое, непонятное. Ведь самое страшное — то, что не-по-нят-но. А эти рокеры непонятно о чём поют, непонятно к чему призывают, почему злятся, почему смеются, ёрничают. Какая бутылка кефира, какой „я похож на новый „Икарус““? Что они имели в виду? Нашу песню „Вольный ветер“ реально запрещали — услышали в припеве „дури-дали“. Дури — это же наркотиков дали?! И в названии „Чайф“ они видели только „кайф“. Даже дефис в слове не помогал».

Между настоящими музыкантами, пусть даже принадлежавшими к разным стилям и поколениям, разногласий было гораздо меньше. 13 февраля в актовом зале ДК МЖК встречались с молодёжью Александра Пахмутова и Николай Добронравов. «Чайф», занимавший подвал в том же здании, должен был отрабатывать свою репетиционную точку, поэтому до прихода прославленной творческой четы собравшихся развлекал дуэт Шахрин — Бегунов. Они пели под акустику свои самые невинные песни. Незаметно появившаяся Пахмутова с удовольствием послушала пару номеров и благосклонно отозвалась об их мелодической составляющей. Творческая встреча закончилась хоровым исполнением под авторский аккомпанемент хита всех времён и народов «Под крылом самолёта». «Чайфы» запевали…

В конце марта, перед ответственным выездом в Ленинград, группу покинул Олег Решетников. Концертная, а тем более гастрольная жизнь были ему в тягость, да и от рока он не фанател, предпочитая слушать «АВВА» и Аллу Пугачёву. Развитие группы его уход не остановил: на сцене маленького тройничка уже не хватало, да и работал по нему Олег не очень ритмично. Для усиления ритм-секции позвали опытного барабанщика Володю Назимова. Он и до этого пару раз выручал «Чайф» на сцене, а теперь прикрыл их тыл на постоянной основе.

На тот момент Владимир «Зема» Назимов уже много лет задавал ритм уральскому рок-н-роллу: «В середине 1970-х в Верхней Пышме мы собирались в одном из ДК, бренчали на гитарах. Почему я взялся за барабаны — не помню. Помню только, положил на стол две книжки — одну потолще, другую потоньше — и стал стучать по ним незаточенными карандашами. По толстой — звук пониже. По тонкой — повыше. С этого всё и началось».

С 1981 года Зема барабанил в «Урфине Джюсе», в то же время не отказывая никому из коллег-рокеров в дружеской помощи — в Свердловске постоянно ощущался дефицит ударников. «Я всегда исходил из того, что если зовут — надо идти». В результате безотказный Назимов на первом фестивале выходил на сцену в шести разных коллективах. С появлением в составе «Чайфа» профессионального барабанщика (Зема заканчивал учёбу на эстрадном отделении Музыкального училища) группа сразу зазвучала гораздо мощнее.

Весной в гастрольном графике свердловчан замаячили берега Невы. Официальным поводом для поездки в Ленинград было участие «Наутилуса Помпилиуса» в культурной программе пленума Союза композиторов РСФСР. Но засланный в Питер казачок Андрей Бурлака убедил принимающую сторону пригласить ещё и «Чайф», в лицах и красках описав восхитившее его выступление. Те согласились, и 3 апреля свердловчане вылетели в Пулково. По дороге в Ленинградский дворец молодёжи, где предстояло выступать, автобус с уральцами завернул на Рубинштейна, 13. Ещё на подъезде к зданию Ленинградского рок-клуба внимание «чайфов» привлекла знакомая женская фигура. «Мы ехали по Рубинштейна и увидели, что по улице идёт Алиса Фрейндлих. Мы, как дураки, прилипли к стёклам и стали изображать из себя деревенщину: „О, смотри, артистка идёт!“ Ну дураки просто», — вспоминает Шахрин. Веселье продолжилось и у входа в штаб-квартиру ЛРК — пофотографировались, но внутрь заходить не стали. Добрались до гостиницы Дворца молодёжи, разместились.

Первый концерт «Чайфа» планировался утром. Организаторы сразу предупредили, что это выступление вряд ли будет аншлаговым: на «утренник», да ещё и на никому не известную иногороднюю команду, избалованные питерцы вряд ли ломанутся. Уральцев такой аванс не смутил.

Получив в лице Назимова надёжный тыл, «Чайф» двинулся на Ленинград, словно хорошо смазанный и агрессивно рокочущий строительный бульдозер. «В Питере удивлялись — что это у вас всё точно и слаженно, как у фрезерного станка, — вспоминает Зема. — А свердловский рок всегда отличался качеством — качеством материала, аранжировки, звука на сцене — всего».

В 12.30 в большом зале было человек 600, половина мест пустовала, но «Чайф» это только раззадорило. Объявив программу подъездных песен «А у нас во дворе», Шахрин начал с беспроигрышного «Будильника»: «Со сцены нам казалось, что в зале всего человек 300, но нет худа без добра — нас это здорово раскрепостило. Когда мы увидели, что всякие неформалы и панки стали радостно приветствовать нашу музыку, поняли, что „чайфовский“ зритель есть и в Питере, и отыграли мы отлично».




Фото Александра Шишкина


Музыканты делали шоу, особенно старался Бегунов, выкидывавший такие фортели и отпускавший в микрофон такие шуточки, что даже повидавшие многое завсегдатаи Ленинградского рок-клуба пришли в восторг. Не могли оставить равнодушными зрителей и слова шахринских песен. «Меня часто спрашивают, почему наши тексты неприглаженно просты и даже грубоваты. Но это язык дворов и улиц. Так люди разговаривают в жизни. Почему же я в песнях должен сюсюкать?» — удивлялся Шахрин всего месяц спустя («На смену!», 23.05.1987).

«Чайфы» не снижали напора, они чувствовали — масть пошла. Ещё не знавшие, как их примет ленинградская аудитория, «наутилусы» и другие участники делегации нервно потели за кулисами. Когда у Земы упала стойка с тарелкой, Умецкий метнулся на сцену и поймал её чуть ли не в полёте.

Бескомплексные ленинградцы начали танцевать у сцены, а с галёрки, шагая прямо через кресла, стали продвигаться вперёд несколько жутковатого вида парни в коже, шипах и ирокезах. Среди них перебирался через ряды тогдашний басист группы «Объект насмешек», а ныне лидер «Tequilajazzz» Евгений «Айяйяй» Фёдоров: «Нам накануне донесли, что в Питер приехала какая-то крутая панк-группа с Урала. Мы тут же собрались в ЛДМ — ведь самыми крутыми панками на свете были мы и никакой конкуренции терпеть не собирались. После первых аккордов мы расслабились: панк-роком в музыке „Чайфа“ и не пахло. Стали вслушиваться в тексты, и они нам дико понравились. Это был разговор простым языком об очень ясных вещах. У нас в Питере так никто не пел, все считали себя артистами в башнях из слоновой кости и поглядывали на публику свысока. А Шахрин ещё и разговаривал со зрителями между песнями, он напрочь убирал невидимую стену между сценой и залом. Наша расслабленность быстро сменилась полным восторгом, и мы двинулись вперёд выражать его и знакомиться». Концерт завершился явной победой. Через полчаса сарафанное радио уже передавало во все концы Северной Пальмиры весть о том, что завтрашнее выступление уральской группы со странным названием надо посетить обязательно — оно того стоит!

А в гримёрку усталых, но довольных «чайфов» вломились те самые панки, представившиеся группой «Объект насмешек». «Вы классные парни! — заявили они. — Вы такие же, как мы, только без хвостов!» И пригласили в гости отпраздновать знакомство. Шахрин напрягся: «Выглядели они жутковато. Но Бутусов меня успокоил, мол, да нормальные они ребята».

Вечером, пока в зале Дворца молодёжи ленинградцы знакомились с «Наутилусом» и «Группой Егора Белкина», «чайфы» гостили у «Объекта насмешек». Шахрин быстро попал под обаяние новых знакомых: «Мне понравились и угрожающего вида Айяйяй, и ещё более угрожающего вида Дюша Михайлов, который на всех смотрел волком и периодически говорил кому-нибудь: „Пойдём поп…димся?“ Они называли себя ковбоями, и я потом написал песню „Время оставило мелочь в кармане…“»



Время оставило мелочь в кармане.
Всё остальное никто не считал.
Кучка ковбоев, танцуя на грани —
Тот, кто не с нами, тот просто устал.
Он не предатель, не жертва идеи,
Ему надоела игра в дурака.
Что кто-то пожал, он просто посеял,
Но отчего-то ждать всходов не стал.



От братания дрожали стены, но никто не пострадал, если не считать нифантьевской бородки. Она не выдержала тяжести несокрушимого аргумента, что панки бороды не носят. Марьяна Цой, жена лидера «Объекта» Рикошета, угощала гостей корейской морковкой, сваренной по специальному рецепту её бывшего мужа. С тех пор секретом Витиной морковки владеет Бегунов, который готовит её по особо торжественным случаям.[3]

Отдыхали культурно. Слушали тогда ещё не вышедшую «Группу крови», при этом критикуя «Кино»: «Что за нудень?» В общем, перемывали косточки коллегам. Смотрели на видеомагнитофоне «ВМ-12», стоявшем почему-то вверх ногами, какой-то концерт «Sex Pistols». Словом, прекрасный вечер получился!

На следующий день на выступлении «Чайфа» свободных мест уже не было. Некоторые песни, особенно «Вольный ветер», публика приветствовала так, словно знала и любила их много лет. «Ободранного кота» Шахрин посвятил басисту «Аквариума» Саше Титову, которого в тот день прямо у ЛДМа задержала милиция: «Мы присоединяемся к тем, кто протестует против этого!» После таких слов «Чайф» в Ленинграде был окончательно признан за своего. Шахрин сотоварищи стали на берегах Невы одной из самых любимых иногородних групп и пребывают в этом статусе до сих пор.

Итог своему первому сезону Свердловский рок-клуб подвёл II фестивалем. «Чайф» вышел на сцену ДК УЗТМ утром 31 мая. С его появлением весь зал дружно вскочил на ноги. «Чайф» был очень импозантен: Шахрин — в чёрной рокерской куртке и кепке, Бегунов — в милицейских штанах и футбольных гетрах, Антон — в смокинге, манишке и сварочных очках, Зема натянул огромный красный берет. Вместе с группой вышел хор сочувствующих под руководством Алины Нифантьевой, который подтягивал припев первой песни «Аве Мария». На всех последующих номерах в хоре уже не было нужды — подпевал «Чайфу» весь зал. «Религию завтрашних дней» Шахрин посвятил XX съезду ВЛКСМ. Обком комсомола сделал вид, что не понял издёвки («Они будут толще, мы будем сильней»), и присудил «Чайфу» приз «За лучшее художественное решение социальных проблем молодёжи». «Ободранный кот» был назван «песней в защиту животных» — реверанс в сторону «Наутилуса» с его песнями в защиту женщин и мужчин. Прозвучали номера, ещё не слышанные в Свердловске: «Дуля с маком», «Шаляй-Валяй» и «Мы все актёры этого театра». Зал неистовствовал. «Чайф» дважды вызывали на бис. Зрители успокоились, только услышав долгожданные «Рок-н-ролл этой ночи» и «Вместе немного теплей».



В ночь после закрытия фестиваля дорожные указатели, газетные киоски и даже балконы на первых этажах в районе ЖБИ, где жил Шахрин, украсили огромные названия дневных триумфаторов: «Наутилус», «Чайф», «Настя». Районные власти обвинили в такой наглядной агитации рок-клуб. Шахрин отшучивался, что это он спёр на стройке ведро краски, а рисовал Бутусов, вспомнивший свою основную профессию. Нерасторопность местных ЖЭКов минимум на год сделала эти граффити привычной деталью местного пейзажа.

А потом «Чайф» круто вляпался в политику. Сначала Шахрина вычистили из рядов комсомола. В этой организации почти все молодые люди Страны Советов числились до 28 лет. По достижении этого возраста они выбывали из рядов ВЛКСМ автоматически. Шахрина исключили в возрасте 27 лет 11 месяцев. Пока он был в отпуске, в строительном управлении прошло соответствующее собрание и 14 человек исключили за неуплату членских взносов и непосещение собраний. «Действительно, два месяца я не платил взносы, но попробуй найди секретаря. Всегда так было — платили при первой возможной встрече», — объяснял ситуацию исключенец. Он уплатил несчастные взносы и был возвращён в комсомольское лоно, тем более что обкомовскую премию за фестиваль никак не мог получить нарушитель комсомольской дисциплины. Через три недели Шахрин стал «выбывшим из рядов ВЛКСМ по возрасту».

Почти одновременно с этим произошёл выборный скандал. Во время избирательной кампании в райсовет Шахрин заявил агитаторам, зазывавшим народ на участки, что он отказывается голосовать. Случай по тем временам неслыханный: мало того, что поступок «антиобщественный», так ещё и по политическим мотивам. Ему предложили пройти на избирательный участок и заполнить бланк отказа. «Я указал и причину: по моему мнению, безальтернативная система выборов в настоящий момент себя не оправдывает. Почему где-то люди могут выбирать достойного из достойных, а нам предлагают подтвердить уже готовую кандидатуру. Меня стал стыдить инструктор Кировского райкома партии А. Кузнецов. Намекал на то, что я зазнался, почувствовал себя звездой. На следующий день у меня был день рождения, но на душе было как-то кисло. Через день начались звонки: на работу, в МЖК. Я пытался объяснить истинную причину, но слушать особо не собирались», — рассказывал Шахрин корреспонденту рок-клубовского журнала «Марока» (№ 2, 1987).

Оргвыводы последовали незамедлительно. Дирекция ДК МЖК предложила «Чайфу» освободить помещение, где они репетировали и хранили аппаратуру. Группа опять лишилась базы и вновь из-за политики. Скандал получился громким. Даже несколько месяцев спустя злопамятный райком КПСС науськивал журналистов на политически неблагонадёжного рокера. Но главным героем статьи Л. Денисенко «Этот бунтовщик Шахрин» («Уральский рабочий», 03.12.1987) оказался вполне положительный персонаж: молодой неравнодушный рабочий, несколько экстравагантным поступком пытающийся сделать систему власти своего района более демократичной. Интересно, что название «Чайф» в статье не упомянуто ни разу, хотя о том, что герой играет в какой-то рок-группе, сказано.

Изменения в судьбе Бегунова не сопровождались таким шумом, хотя тоже отдавали политикой. Он покинул передовые ряды КПСС и сменил службу в милиции на более мирную профессию. «Партия у нас совершенно безбожно грабит людей. Я в период сдачи партбилета посмотрел, сколько примерно денег отдал за эти годы — у-у! кошмар! — просто взял и отдал кому-то, непонятно кому и за что. Я по разным парторганизациям потусовался, на учёт не вставал, а потом просто взял и написал заявление. Можно было перед уходом сделать политический выпад, крикнуть что-нибудь вроде „А-а, шакалы!“, но зачем это всё надо? И так подобных акций хватало» — рассказывал беспартийный Бегунов в 1989 году.

Уйти из милиции оказалось гораздо труднее, чем от коммунистов. У старшего сержанта Бегунова кончился пятилетний контракт, и он уже считал себя лицом гражданским. Как и положено такому лицу, на календарь он обращал мало внимания. И случайно переработал лишний месяц. Милицейское руководство, поощряя такое рвение, автоматически продлило контракт ещё на два года и наотрез отказалось увольнять столь ценного кадра. Бегунов начал психическую атаку на командование. Он отпустил бороду, построил из форменных брюк галифе и в таком партизанском виде патрулировал улицу Свердлова. Старушки уже не просили у него помощи — карабасоподобный милиционер казался им страшнее хулиганов. Но и начальство пошло на принцип и вольную Бегунову не выписывало. По счастью, как раз в это время в Свердловске активизировалось строительство метро, и тех, кто вербовался в проходчики, полагалось увольнять откуда бы то ни было. Против метро милиция оказалась бессильна. В шахте Вова проработал пару месяцев, а потом Шахрин перетащил его в свою бригаду. И начал Бегунов работать по полученной в техникуме специальности. В коллектив он влился идеально.