Брюки Мертвеца

Ирвин Уэлш

Пролог

Лето 2015

Летающие Мальчики



Беспокойный ручеек пота струится вниз по шее. Нервы на пределе; блядские зубы стучат друг о друга. Как жалкая cука, сидящая в эконом-классе, забился между жирным уебком и нервным алкашом. Не смог получить билет в бизнес-класс в срочном порядке, поэтому теперь моя грудь и легкие зажаты — пока я закидываюсь еще одной таблеткой «Амбиона», избегая взгляда алкарика рядом со мной. Мои брюки слишком узкие. Я никогда не могу найти те, которые подойдут мне. Никогда. Тридцать второй, что сейчас на мне, жмет; тогда как тридцать четвертый — неуклюже свисает и выглядит говном. Мало кто выпускает мой оптимальный тридцать третий.

Чтобы отвлечь себя, я беру журнал «DJ Mag» и дрожащими руками переворачиваю страницы. Слишком много ебаного бухла и кокса на гиге в Дублине прошлой ночью. Опять. Потом перелет в Хитроу, спор с Эмили — единственной девушкой в трио диджеев, которым я управляю. Хочу вернуть ее в студию для совершенствования демо, которое я так люблю, а она — нет. Я надавил, она оттолкнула, устроив сцену, как любит иногда. В таком состоянии я и оставил ее в аэропорту, сев на стыковочный рейс до Лос-Анджелеса.

Я заебан, моя спина болит, я на грани нервного срыва, рядом мелко трясется алкаш, распространяя вонь по всему самолету. Я продолжаю смотреть в журнал; задыхаясь, молюсь, чтобы таблетки подействовали быстрее.

Потом парень внезапно притихает, и я понимаю, что кто-то смотрит на меня. Опуская журнал, поднимаю глаза.

Моя первая мысль — это нет.

Моя вторая — это блять.

Он стоит в проходе, рука небрежно свисает с верхушки кресла, прямо над головой затерроризированного алкаша. Эти глаза. Они испепеляют мои внутренности. Заставляя слова, которые я хочу произнести, испаряться в пустыне моего горла.

Франко. Фрэнсис Джеймс Бегби. Какого хуя?

Мои мысли несутся в лихорадочном потоке: время пришло. Время сдаваться. Не бежать — потому что некуда бежать. Но что он может сделать здесь? Убить? Разбить самолет в самоубийственной миссии, и забрать всех с ним? Это точно будет конец, но как именно он отомстит?

Он смотрит на меня с ровной улыбкой и говорит:

— Привет, мой старый друг, давно не виделись.

Это перебор, этот ебаный психопат слишком благоразумный, чтобы прийти неподготовленным! Я подскакиваю, карабкаюсь через жирную шлюху, заставляя его визжать, когда мой каблук бьет его в ногу; падаю в проход, ударяюсь коленом, но быстро поднимаюсь.

— Сэр! — визжит подбегающая стюардесса, в то время как жирный хуй сзади меня что-то яростно воет. Я отталкиваю стюардессу, прорываюсь в туалет, захлопываюсь и закрываю дверь на замок. Наваливаюсь всем телом на шаткий барьер между мной и Франко Бегби. Мое сердце стучит, как ебаный барабан, пока я глажу пульсирующую коленную чашечку.

Настойчивый стук с другой стороны:

— Сэр, у вас там все хорошо? — спрашивает стюардесса тоном медсестры, которая говорит с жертвой аварии.

Потом я опять слышу этот подорванный, благоразумный тон, безвкусную трансатлантическую версию того, кого я знал столь хорошо.

— Марк, это я... — он сомневается, — ... это Фрэнк. У тебя там все хорошо, приятель?

Фрэнк Бегби больше не абстрактная вещь. Вырвавшиеся из уголков моей памяти душераздирающие воспоминания невидимо окутали воздух вокруг. Он — обычный человек в самых обыкновенных обстоятельствах. Он — за этой дверью толщиной с печенье. Тем не менее, я думаю о его внешнем виде. Даже за эти несколько мгновений я уловил нечто крайне необычное в Франко. Нечто большее, чем то, что он сильно постарел. Очень хорошо, скажу я вам, но опять же — в последний раз, когда я видел этого уебка, он лежал в крови на дороге возле Лит Валк. Сбитый машиной во время своей безумной погони за мной. Никому от этого не стало лучше. Теперь же он загнал меня в эту коробку в шести милях над землей.

— Сэр! — стюардесса вскрикивает снова, — вам плохо?

Я чувствую успокаивающий эффект «Амбиона», который чутка попускает мою панику.

Тут он ничего не сможет сделать. Если начнет брыкаться, они заткнут пиздюка и задержат его как террориста.

Дрожащей рукой я открываю дверь. Он стоит лицом ко мне.

— Фрэнк...

— Этот мужчина с вами? — стюардесса спрашивает Франко.

— Да, — непоколебимо сказал он, — я прослежу за ним. — Поворачивается ко мне с видимым волнением. — Ты окей, приятель?

— Ага, просто маленькая паническая атака... думал, мне будет плохо, — говорю ему и коротко киваю стюардессе. — Я немного нервный пассажир. Эх, приятно тебя увидеть, — рискуя, я возвращаюсь к Фрэнсису Джеймсу Бегби.

Стюардесса осторожно уходит от нас, а я думаю: «Не оставляй меня». Хорошо выглядящий, загоревший и худощавый, в белой майке со смешным пятном от вина, Франко невероятно спокоен. Он стоит и улыбается мне. Не в его сумасшедшем стиле, скалясь с подавленной угрозой, а «я не злюсь».

И, к моему полному, блять, удивлению, я понял, что давненько ждал этого дня, и часть меня, блять, крайне рада его наступлению. Тяжелая ноша спала с моих скрипучих плеч; меня подташнивает от ужасного, головокружительного освобождения. Наверное, это «Амбион».

— Я думаю, наверное, должен тебе денег, Фрэнк... — это все, что я могу сказать, пока парень лезет между нами в туалет. Здесь больше, блять, нечего сказать.

Франко продолжает улыбаться мне, подняв бровь.

Не совершай ошибок, ты должен пиздюку денег, ты кинул жестокого психопата, который большую часть своей жизнь провел в тюрьме. О котором слышал уйму слухов и знал, что он многие годы искал тебя. Несколько лет назад даже жестко пострадал, почти поймав тебя. Должен ему денег — это, блять, не покроет даже малой части. И все, что я могу — это просто стоять тут с ним, в ограниченном пространстве у туалетов. В парящей в небе железной трубке с ревущими двигателями вокруг.

— Слушай... знаю, что должен отплатить тебе, — говорю, стуча зубами. И говоря это, я не только сообразил, что я должен, но и то, что это, может быть, возможно и без, блять, моего убийства.

Фрэнк Бегби продолжает расслабленно улыбаться и размеренно дышать. Даже его глаза выглядят безмятежными — ни разу не маниакальными или угрожающими. Его лицо стало более морщинистым — и это удивило меня; на нем виднелись складки от смеха. Бегби редко проявляет радость, за исключением неудач других, обычно случающихся из-за его действий. Его руки все так же сильны; тугие кабели мускулов четко выделялись из странно испачканной майки.

— Проценты могут быть очень высокими, — он вновь поднимает бровь.

Они были пиздец астрономическими! Это было больше, чем просто валютный долг. Даже больше, чем его самоповреждение по неосторожности, когда он попал под машину, маниакально меня преследуя. Тут дело было связано со странной дружбой, которая уходит корнями далеко в прошлое. Это было что-то, что я никогда не смогу понять, но верю, что это сыграло роль в создании теперешнего меня.

До того, как я кинул его на деньги.

Мы провели опасную сделку по продаже наркотиков. Я был тогда молодым нариком, мне нужно было съебать из Лита и зыбучего песка, который меня засасывал. Эти деньги были билетом оттуда.

Сейчас я даже не знаю, как начать рассказ о том, что, блять, этот уебок делает на самолете до Лос-Анджелеса, пока я пытаюсь оправдаться. Я понял, что он хотя бы заслуживает услышать о причинах моего поступка. Почему я кинул его, Больного, Второго Призера и Спада. Хотя не, со Спадом было иначе. Я отплатил Спаду, а позже и Больному, кинув затем этого мудака на еще большую сумму денег уже в другом гибельном обмане.

— Я был готов отплатить тебе тоже, — заявляю, пытаясь удержать мою челюсть от дрожи, — но знал, что ты охотишься за мной, поэтому думал, что лучше тебя избегать. Потом случился тот инцидент... — вздрогнув, я вспоминаю, как его тело подбросила в воздух «Хонда Сивик». Пока ехала скорая помощь, я держал его и видел, как он теряет сознание. В тот момент я действительно думал, что он умер.

Пока я говорю, мое тело само по себе напрягается, ожидая жестокой стычки. Но Франко терпеливо слушает, непоколебимо вдыхая стерильный воздух. Пару раз я думал, что он подавляет желание что-то сказать, когда стюарды и пассажиры проталкивались через нас. Когда я заканчиваю мои бездыханные разглагольства, он просто кивает.

— Понятно.

Я ошарашен. Я бы снова хотел вернуться к недоверию, если бы только было куда отойти в том ограниченном пространстве, в которое мы загнали друг друга.

— Понятно... что ты имеешь ввиду под «понятно»?

— Я говорю, что понимаю это, — пожимая плечами говорит он, — понимаю, что тебе нужно было выбраться. Ты въебывался наркотиками. Я въебывался насилием и алкоголем. Ты понял, что тебе нужно сбежать оттуда еще задолго до того, как решился на это.

Что за нахуй?

— Ну да, — это все, что я мог сказать. Я должен быть в ужасе, но не понимаю, на какую волну меня настраивают. Я с трудом могу поверить, что это Франко. У него никогда не было такого склада ума, или привычки использовать подобные слова раньше. — Я использовал неправильную дорожку для побега, Фрэнк, — признаюсь униженно и смущенно, — предал своих друзей. Несмотря ни на что, ты, Больной, Спад и Второй... Саймон, Дэнни и Раб, вы были моими друзьями.

— Ты подосрал Спаду, дав ему денег. Он сразу вернулся на геру.

Холодное, бесчувственное выражение лица Франко вырывается наружу — то, которое всегда меня пугало, то, которое обычно предшествовало насилию. Но сейчас все было по-другому. И я ничего не мог сказать о Спаде. Это было правдой. Те три тысячи двести фунтов никак не помогли ему.

— Если бы ты сделал то же самое для меня, ты, наверное, убил бы меня выпивкой, — он понижает голос, пока другая стюардесса проходит мимо, — действия редко имеют запланированные последствия.

— Это правда, — бормочу я, — но для меня важно, чтобы ты знал.

— Давай не будем говорить об этом, — он поднимает руку, вертит головой с почти закрытыми глазами, — расскажи мне, где был, что делал.

Все что я могу — подчиниться. Но я думаю о его пути, пока рассказываю о своем. После попытки Франко атаковать меня в Эдинбурге я узнал, что он попал в тюрьму, и стал больше путешествующим диджей-менеджером, нежели полноценным клубным промоутером, которым был раньше. Менеджер всегда в дороге. Он всегда следует за своими клиентами, по всей планете; у танцевальной музыки сейчас нет границ, бла, бла, бла. Но это была отмазка — причина для путешествия, причина бежать.

Потом красивая девушка со светлыми волосами до плеч подходит к нам. Она — стройная, атлетического телосложения, с длинной, как у лебедя шеей, и ее глаза излучают что-то вроде спокойствия.

— Вот ты где, — улыбаясь, говорит она Франко и поворачивается ко мне, ожидая, пока нас представят.

Что за нахуй?

— Это Марк, мой старый друг из Лита, — говорит этот еблан, подражая Бонду Коннери в имитации Больного, — Марк, это моя жена, Мелани.

У меня головокружение от шока. Моя потная рука тянется в карман за успокаивающей банкой «Амбиона». Это не мой старый друг, а смертельный враг Фрэнсис Джеймс Бегби. Ужасная мысль ошарашивает меня: наверное, я жил свою жизнь в страхе из-за человека, которого больше не существует.

Пожимаю мягкую руку Мелани. Она озадаченно смотрит на меня. Очевидно, что пиздюк никогда, блять, не упоминал обо мне. Я не могу поверить, что он простил меня; о человеке, который кинул его, был причиной ужасных увечий, его (бывший) лучший друг, он ни разу не рассказал своей миссис!

Мелани подтверждает это, когда она говорит с американским акцентом:

— Он никогда не обсуждает своих старых друзей, не так ли, дорогой?

— Это потому, что большинство из них — в тюрьме, и ты знаешь их, — говорит он, и наконец-то немного звучит как Бегби, которого я знал. Что одновременно и страшно, и, на удивление, успокаивающе. — Я встретил Мел в тюрьме, — объясняет он, — она вела арт-терапию.

Что-то вспыхивает у меня в голове: расплывчатое лицо, кусок разговора, который я уловил краем уха в громком клубе сквозь дрожь экстази или кокаина — наверное, от моего ветерана-диджея Карла, или еще кого из Эдинбурга. Это что-то — было о Фрэнке Бегби, который стал успешным художником. Я никогда не верил в это. Каждый раз при упоминании его имени я перестраивался на другую волну. И это был самый диковинный и невероятный миф, который ходил о нем.

— Ты не похож на зэка, — говорит Мелани.

— Я больше надзирающе-кончающий-социальный работник.

— Так что ты делаешь по жизни?

— Я менеджер диджеев.

Мелани поднимает брови.

— Я знаю кого-нибудь из них?

— Диджей Technonerd — мой самый популярный.

Франко озадаченно принимает эту информацию, — но не Мелани.

— Воу! Я знаю его музыку, — она поворачивается к нему, — Рут была на одном из его гигов в Вегасе.

— Да, у нас там резидентство, в отеле «Винн» и ночном клубе «Саррендер».

— «Появляясь, уходя из моей жизни, ты разрываешь мое сердце, детка...» — Мелани начинает напевать песню.

— Я знаю эту песню! — с энтузиазмом сообщает Франко. Смотрит на меня пораженно: — Неплохо.

— Есть еще одно имя, которое ты можешь знать. Помнишь Карла Юарта? N-Sign? Был популярен в девяностых, или, наверное, в нулевых? Друг Билли Биррелла, боксера?

— Ага... он был что-то вроде альбиноса, друга Джуса Терри?

— Ага. Это он.

— Он все еще диджей? О нем почти ничего не слышно.

— Да, он занялся к саундтреками к фильмам, но расстался со своей миссис; было плохое время для него, упустил хороший контракт с большой студией в Голливуде. Больше не может получить работу в фильмах, поэтому я руковожу его диджейским камбеком.

— И как продвигается? — спрашивает Франко, пока Мелани переключается взглядом между нами, будто смотрит теннисный матч.

— Так себе, — признаюсь я, — могло бы быть и лучше. Страсть Карла к музыке ушла. Это все, что я могу сделать, чтобы поднимать придурка из кровати. Как только гиг заканчивается, водка и беспредел берут над ним верх, и иногда я тоже качусь за ним. Как вчера в Дублине. Когда я был промоутером в Амстердаме, я следил за собой. Карате, джиу-джитсу — я был машиной. Был.

Как только парень покидает туалет, Мелани идет внутрь. Я даже не пытаюсь думать о том, как прекрасна она — уверен, Франко прочитает мои мысли.

— Слушай, друг, — дрожит мой голос, — я не думал, что все так случится, но нам надо нагнать упущенное.

— Нам надо?

— Да, потому что есть проблема, которая должна решиться в твою пользу.

Франко выглядит достаточно сконфуженно; пожимая плечами, говорит:

— Мы должны обменяться телефонами.

Как только мы обмениваемся контактной информацией, появляется Мелани, и мы возвращаемся на свои места. Я сажусь и пытаюсь извиниться перед жирным уебком, который меня игнорирует. В это же время я содрогаюсь от страха и волнения, которого не испытывал многие годы. Нервный алкаш окидывает меня мутным, пугливым взглядом, полным сопереживания. Встреча с Фрэнком Бегби в таких обстоятельствах говорит мне о том, что во Вселенной все идет через жопу.

Я закидываюсь еще одним «Амбионом» и уплываю в полусон, мой разум беспокоится и прокручивает моменты из жизни. Думая о том, как они укрепляют тебя

... похоже, для хороших вещей нет времени, и ты понимаешь, что постоянно тонешь в дерьме, и тебя перестает ебать говно других людей — это просто сокрушает — ты расслабляешься и смотришь «Шоу талантов» — с иронией, конечно, с обилием высокомерия и критическим презрением — и иногда, просто иногда, этого недостаточно, чтобы заглушить странную подавляющую тишину, и вот оно, маленький свист на заднем фоне — звук твоей жизненной силы, которая, утекая—

— слуууууушшшшшай —

— это звук твоей смерти — ты заключен в своих самоутверждениях и самоограничениях, позволяя «Гуглу», «Фейсбуку», «Твитеру» и «Амазону» заманивать тебя в психологические ловушки и насильно кормить тебя одномерной версией себя самого, такой, какую ты и воспринимаешь, если это только единственный ответ на предложение — твои друзья — твои партнеры — твои враги — твоя жизнь — тебе нужен хаос, внешняя сила для встряхивания из самодовольства — тебе нужно это потому, что больше нет воли или фантазии сделать это самому — когда я был молод, Бегби, который вытряхнул себя так далеко от Лита и тюремной траектории, сделай это для меня — каким странным это не казалось бы, часть меня всегда скучало по пиздюку — ты должен жить, пока не умрешь — так как же мне жить?



Позже в терминале аэропорта мы еще разговариваем, пока ждем багаж. Пока я пытаюсь размять спину, он показывает мне фотографию детей на телефоне, двух маленьких девочек. Все это сильно сбивает с толку. Почти похоже на адекватную, нормальную дружбу, которая у нас могла бы быть, если бы я не пытался найти пути заглушить его жестокость. Он рассказал мне о предстоящей выставке и пригласил, наслаждаясь скептицизмом на моем лице, который я даже не пытался спрятать, увидев свою сумку в дюймах от меня.

— Да, я знаю, — признает он радостно, — это смешная взрослая жизнь, Рентс.

— Ты можешь сказать это снова.

Франко. На блядской выставке! Такое дерьмо даже придумать невозможно!

Я смотрю, как он покидает LAX со своей молодой женой. Она умная и хорошая; очевидно, они любят друг друга. Это большой шаг после той, из старых дней, как ее имя? Купив бутылку воды в автомате, я закидываюсь еще одним «Амбионом» и направляюсь в сторону такси с тревожным чувством, что Вселенная скривилась. Если бы кто-нибудь сказал мне в тот момент, что «Хибс» выиграют кубок Шотландии в следующем сезоне, я бы, блять, почти поверил им. Стыдная и горькая правда: я завидую уебку, креативному художнику с красивой пташкой. Я не могу перестать думать о том, что это должен был быть я.



Часть Первая

Декабрь 2015

Еще Одно Неолиберальное Рождество

1. Рентон-путешественник

Крупным бисером пот стекает по лбу Фрэнка Бегби. Я пытаюсь не пялиться. Он только что зашел в прохладное помещение с жары, его телу нужно привыкнуть. Напоминает день, когда мы познакомились. Тогда было тепло. Или не было. Мы начинаем идеализировать всякое дерьмо, когда становимся старше. Кстати, это было не в начальной школе, как я всегда это рассказывал. Этот рассказ, как и многие другие рассказы о Бегби, превратился в толстый том фактов и выдумок. Нет, это было пораньше: рядом с грузовиком с мороженым у Форта, наверное, в воскресенье. Он тогда нес большую пластиковую миску.

Я недавно пошел в школу и узнал Бегби. Тогда он был на класс старше, потом все изменилось. Я стоял за ним в очереди. Он не плохой мальчик, думал я, глядя, как он прилежно дает миску мороженщику. «Это для десерта после ужина», сказал он с широкой улыбкой. Тогда меня это очень впечатлило; я никогда не видел, чтобы ребенку доверили принести миску мороженого. Моя ма давала нам консервированный крем с нарезанными персиками или грушами.

Когда я получал свой рожок мороженого, он ждал меня, чтобы пойти вместе. Мы разговаривали о футболе и о наших велосипедах. Мы шли достаточно быстро, особенно он, потому что его мороженое начинало таять (значит, это был жаркий день). Я направился к квартирам в «Форт Хаусе»; он свернул к прокопченному общежитию. Оно, до очищения зданий от копоти, называлось «Олд Рики».

— Увидимся, — машет он мне.

Я машу ему в ответ. Да, тогда он был похож на хорошего мальчика. Позже это изменилось. Я всегда рассказывал историю о том, как меня посадили вместе с ним в средней школе, будто это меня оправдывало. Это было не так. Мы сидели вместе потому, что мы уже были друзьями.

Теперь я не могу поверить, что я тут, в Санта-Монике, Калифорния, живу такой жизнью. Особенно, когда Фрэнк Бегби сидит напротив меня с Мелани в хорошем ресторане на Третьей улице. Мы оба в световых годах от грузовика с мороженым в Лите. Я с Вики, она работает над дистрибуцией фильмов в других странах, но сама она из Солсбери, Англия. Мы встретились на сайте знакомств. Это наша четвертая встреча, а мы все еще не ебались. Наверное, после третьего уже стоило бы. Мы не дети. И сейчас я чувствую, что мы затянули с этим и теперь нам неловко от мыслей, куда все это ведет. По правде говоря, она замечательная женщина, и я хочу быть с ней.

Поэтому я решил пригласить Франко и Мелани; столь яркую и нормальную пару. Франко на двадцать лет старше ее. Они светятся и смеются в компании друг друга; легкое касание рукой бедра тут, незаметный поцелуй в щеку там, выразительные взгляды и заговорщические улыбки везде.

Влюбленные люди — уебаны. Они тыкают тебя лицом в любовь, даже не зная этого. И это исходило от Фрэнка Бегби с того, блять, сумасшедшего дня, когда я встретил его в самолете прошлым летом. Мы не потерялись, даже встретились пару раз. Но ни разу вдвоем: всегда с Мелани, а иногда — с какой-нибудь компанией, которую я с собой приведу. Как ни странно, это затеял Франко. Каждый раз, когда мы договариваемся встретиться только вдвоем, чтобы обсудить мой долг ему, он всегда искал причину отменить встречу. И вот мы тут, в Санта-Монике, в канун приближающегося Рождества. Во время празднования он будет здесь, под солнцем, пока я буду в Лите, с моим отцом. Как ни странно, я могу расслабиться, так как человек, который сидит напротив меня, тот, кто, как я думал, никогда не покинет старый порт или тюремную камеру, больше не угроза для меня.

Хорошая еда и приятная компания — я должен быть спокоен, но нет. Мы с Вики и Мелани выпили бутылку вина. Я хочу вторую, но молчу. Франко больше не пьет. В неверии я продолжаю это повторять себе: «Франко больше не пьет». И когда приходит время уходить и ехать домой на «убере» с Вики (она живет в районе Венис), я снова размышляю о причастности к его трансформации, и где это оставило меня. Я далек от строгого трезвого парня, но у меня было достаточно встреч анонимных наркоманов за все годы, чтобы понять, что не отплачивать ему — не лучший вариант для моего психологического состояния. Когда я отплачу ему — а я должен не только ему, но и себе — это огромное ебаное бремя пропадет. Эта нужда в бегстве потухнет навсегда. Я смогу чаще видеться с Алексом, может быть, даже наладить отношения с Катрин, моей бывшей. Возможно, я смогу нормально начать встречаться здесь с Вики; посмотрим, как все сложится. И все, что мне нужно — это отплатить этому уебку. Я точно знаю, сколько я ему должен с учетом сегодняшней инфляции. Пятнадцать тысяч и четыреста двадцать фунтов: столько стоят три тысячи двести фунтов сейчас. Это — капля в море в сравнении с тем, что я должен Больному. Я откладываю деньги для него и для Второго Призера. Однако, Франко более важен.

На заднем сидении «убера» рука Вики сплетается с моей. Для женщины у нее достаточно большие лапы: они почти размером с мои.

— О чем ты думаешь? Работа?

— Угадала, — вру я ей, — у меня гиги на Рождество и Новый Год в Европе. По крайней мере, смогу побыть дома с отцом.

— Хотела бы я поехать домой. Особенно потому, что моя сестра приезжает из Африки. Но это — слишком много дней отпуска. Поэтому Рождество будет с экспатриантами... опять, — раздраженно вздыхает она.

Сейчас как раз самое время сказать: «Я хотел бы встретить Рождество здесь, с тобой». Простое и честное заявление. Тем не менее, встреча с Франко вновь сбивает меня с толку, и момент упущен. Но есть и другие возможности. Как только мы подъезжаем к моему дому, я спрашиваю Вики, не хочет ли она зайти на бокал вина перед сном. Она уверенно улыбается:

— Конечно.

Мы поднимаемся в мою квартиру. Воздух плотный, спертый и горячий. Я включаю кондиционер, он трещит и скрипит. Наливаю два бокала красного вина, падаю на маленький диван, поняв, что устал от своих путешествий. Моя диджей Эмили говорит мне, что все происходит не случайно. Это ее мантра. Я никогда не верил во все это дерьмо про космические силы. Но сейчас я думаю: «А что, если она права? Что, если встреча с Франко случилась для того, чтобы я ему отплатил? Облегчить свое бремя? Двигаться дальше? После всего — он тот, кто двигается, а я тот, кто, блять, застрял».

Вики садится рядом со мной на диване. Она потягивается, как кошка, снимает обувь и подтягивает свои загорелые ноги к себе, опуская юбку вниз. Я чувствую, как кровь перетекает из моего мозга в яйца. Ей тридцать семь, и у нее хорошая жизнь, насколько я понял. Конечно, ее сердце разбито парой дрочил. Сейчас ее глаза горят, говоря: «Время быть серьезными. Срать или слезать с горшка».

— Ты думаешь, пришло время, эм, для следующего шага? — спросил я.

Ее глаза внимательно прищурены, она убирает обожженные солнцем волосы со лба.

— О, еще как думаю, — произнесла она голосом, претендующим на сексуальность и таковым являющимся.

Мы рады замутить первый трах на нашем пути. Это уже за пределами превосходства — с этого момента будет только лучше. Меня всегда интриговало то, что когда тебе кто-то нравится, он выглядит намного лучше без одежды, чем ты представлял. На следующий день она рано уходит на работу, а мне нужно попасть на самолет до Барселоны. Кто знает, когда мы с Викторией переспим вновь. Я путешествую счастливым и без задних мыслей — наверное, мне даже будет к чему вернуться. Такого не было очень давно.

И вот он я, лечу на восток, страшный восток. Бизнес-класс жизненно необходим для этого. Я мог бы отдыхать, но стюардесса предложила мне французского вина из их коллекции; и вот опять — я снова в говно на высоте. Кокаин — это все, о чем я думаю сейчас. Но и «Амбион» сойдет.



Да, она стала неприятно популярна. Ага, деньги разрушили все. Так и есть, она была колонизирована космополитическими уебками, очень кредитоспособными и почти безличными; их невеселый смех из баров и кафе эхом отражается в узких улицах. Но, несмотря на все предостережения, факт остается фактом: если тебе не нравится Барселона, то ты уебок, полностью потерянный для человечества.

Я знаю, что все еще владею чувством ритма, потому что люблю это. Даже когда пытаюсь держать свои глаза открытыми, а затем все равно закрываю, меня втягивает обратно в ад потного ночного клуба, либо того, из которого ушел, либо того, в который иду. У меня в мозге постоянно бьет ритм четыре на четыре, несмотря на то, что водитель такси настукивает латинскую музыку. Запинаясь, выхожу из такси, почти падая от усталости. Достаю чемодан из багажника, с трудом иду к отелю. Регистрация проходит быстро, но кажется, будто целую вечность. Глубоко выдохнув, выпускаю воздух из своих легких, тем самым дав клерку понять, что ему стоит поторопиться. Я боюсь, что один из диджеев или промоутеров зайдет сейчас и захочет поговорить. Пластиковая карта, дающая мне доступ в комнату, выдана вместе с какими-то бумажками о вайфае и завтраке. Захожу в лифт, мигающий зеленый свет на замке подтверждает, что карта работает, спасибо, блять. Я внутри. Я на своей кровати.

Не знаю, как долго я был в отключке. Телефон в комнате будит меня громкими отрыжками. Мой разум путешествует с каждой из них; паузы достаточно длинные, чтобы дать мне надежду на то, что это был последний звонок. Но... это Конрад. Приехал мой самый требовательный клиент. Я поднимаю свои кости.

Я жажду сейчас быть в Лос-Анджелесе или Амстердаме, не важно, смотреть «Шоу Талантов», наверное, в обнимку с Вики, но я — дрожащая масса джетлага и кокса в барселонском отеле, чувствующая, как IQ верно ускользает с каждым ударом сердца. Я в баре с Карлом, Конрадом и Мигелем, промоутером «Нитса» — клуба, где мы играем. К счастью, он один из хороших ребят. Пришла Эмили, отказалась присоединиться к нам, стоя рядом с баром и демонстративно играя на телефоне. Так она принуждает меня встать и подойти к ней.

— Ты принял этих дрочил в свой клуб помощи маленьким мальчикам, а меня нет, почему?

Меня мало что нервирует в работе. Конечно, находить проститутку диджею — в порядке вещей для моего морального компаса в эти дни. Но когда диджей — молодая девушка, которой нужна компания другой молодой девушки, это выходит за границы моих возможностей и зоны комфорта.

— Слушай, Эмили...

— Зови меня DJ Night Vision!

Как реагировать, когда молодая девушка с черными волнистыми волосами, очаровательной родинкой на ее щеке и большими, как бассейн, глазами смотрит на тебя так, будто у нее прибор ночного видения? Однажды она говорила, что ее мама была цыганкой. Это удивило меня при встрече с ее отцом, Майки, который выглядел как чистокровный защитник Английской Лиги. Я понимаю, почему они расстались. Ее псевдоним стал для крайне важен, когда она услышала, что я зову Карла N-Sign и Конрада Technonerd.

— Слушай, DJ Night Vision, ты — красивая девушка. Любой парень, — я поправляю себя, — имею в виду, девушка, или человек в здравом уме, хотели бы переспать с тобой. Но мысль о том, что ты трахаешь шлюх на шпильках, пока я лежу в другой комнате с хорошей книгой, вгоняет, блять, в депрессию. И потом в депрессии будешь ты, потому что придется врать Старре.

Девушка Эмили Старра — высокая, красивая, с черными, как у вороны, волосами студентка-медик. Если хорошо подумать, это не тот вид девушки, которой хотелось бы изменять, но красота не защищает от такой участи. Бывшая Карла, Хелена, — потрясающая, но это не остановило этого странно выглядящего пиздо-альбиноса от траха со всем, что ему улыбается. Эмили, сметая волосы с лица, поворачивается на пятках и смотрит на ребят. Карл оживлен, машет руками, ругается с Мигелем: его голос громок и полон мощи. Я, блять, надеюсь, что пизда не пытается похерить наш гиг. Конрад смотрит на все это с бесстрастным видом, запихивая халявные орешки в рот. Эмили поворачивается ко мне, тихо, но сурово говорит:

— Ты волнуешься обо мне, Марк?.

— Конечно да, детка, ты мне почти как дочка, — беспечно говорю я.

— Да, та которая зарабатывает для тебя, а не та, для которой нужно оплатить колледж, так ведь?

Эмили Бейкер, Night Vision, к слову, делает не так уж много денег. За некоторыми исключениями, девушки-диджеи не слишком популярны. Когда у меня был клуб, я забронировал Лизу Лауд, Конние Лаш, Марину Ван Рой, Дэйзи, Принцессу Джулию и Нэнси Нойз, но за каждой из них были хиты, которые стоили того, чтобы их забукировать. У девушек-диджеев частенько нет вкуса, и они играют старую-добрую хаус-музыку. И у них есть жизнь. Даже тех, у кого ее нет, все равно сложно сломать — индустрия крайне сексистская. Если они некрасивые, их никто не станет принимать всерьез — полный игнор от промоутеров. Если же они красивые, их также никто не будет принимать всерьез — и их проклянут промоутеры.

Я не буду упоминать конкретный трек или студию — это расстроит Эмили; она замечательная, но неуверенная, а я никому не должен давать уроки жизни. У меня больше хлопот с диджеями, чем с моим ребенком — разница в том, что я сильнее стараюсь ради первых. Когда я говорю людям, чем занимаюсь, тупые пезды думают, что это гламур. Да пиздец! Мое имя — Марк Рентон и я — шотландец, который живет между Голландией и Америкой. Бóльшую часть своей жизни я провел в отелях, аэропортах и на телефонах с е-мейлами. У меня около $24 000 на аккаунте в «Ситибанке» в США, €157,000 в «АБН АМРО» в Нидерландах и £328 в «Клаудсдейле» — шотландском банке. Если я не в отеле, моя голова лежит на подушке в квартире с видом на амстердамский канал или в получасе пешком от океана в Санта-Монике. Намного лучше, чем пополнять полки в супермаркете, выгуливать собаку богатого уебка, или вылизывать жопы уебанов. Только в последние три года я начал зарабатывать серьезные деньги — с момента, когда Конрад выстрелил.

Мы закругляемся и едем на такси до клуба. Конрад редко нюхает кокаин или закидывается экстази, но зато он тоннами курит траву и жрет, как конь. Также у него нарколепсия; он засыпает в приемной рядом с зеленой комнатой, довольно оживленным местом, наполненным диджеям, менеджерами и журналистами. Я иду в бар с Мигелем, чтобы обсудить дела, а когда возвращаюсь через сорок минут проведать своего супер-диджея, что-то не так.

Он лежит на боку, руки скрещены, но... что-то у него на лбу.

Это... это ебаный дилдо!

Я аккуратно тяну дилдо, но, похоже, он накрепко прилип. Конрад дергается, низко рычит, но глаза по-прежнему закрыты. Отклеивайся.

Блять! Какого хуя?..

Карл! Он в диджейской будке. Возвращаюсь в зеленую комнату, где Мигель разговаривает с Эмили, которая должна уже выходить на сцену.

— Кто, блять... Там, его голова... — я показываю, Мигель идет разглядывать, а Эмили безучастно пожимает плечами. — Карл... Пизда...

Я вылетаю из будки ровно в том момент, когда Карл заканчивает сет для неблагодарной публики с полупустым танцполом. Эмили стоит позади меня, готовая заменить его.

— Иди сюда, уебок, — я хватаю его за запястье.

— Что за нахуй?

Я тащу его из будки через зеленую комнату в приемную. Показываю на все еще супер-дремлющего, дилдоголового голландца.

— Ты сделал это?

Мигель стоит с нами, вытаращившись. Карл ржет и хлопает промоутера по спине. Мигель нервно хихикает и поднимает руки:

— Я не при чем!

— Похоже еще на одну сложную проблему менеджера, которую ты должен решить, бро, — усмехается Карл, — я пойду на танцпол. Там была страстная милая малышка, строившая мне глазки. Она, наверное, сегодня прокатится. Так что не жди, — он хлопает меня по руке, а потом трясет Конрада за плечи. — Вставай, голландская залупа!

Конрад не открывает глаза. Он просто переворачивается на спину — теперь член указывает вверх. Карл уходит, оставляя меня разгребать это ебаное дерьмо самостоятельно. Я поворачиваюсь к Мигелю.

— Какой хуйней можно вывести суперклей?

— Я не знаю, — признается он.

Это не круто. Я постоянно чувствую, как практически теряю Конрада. Большие агентства уже буквально дышат в спину. Они его переманят. Так случилось с Иваном, бельгийским диджеем, который тоже сорвался: пиздюк переобулся, как только стали капать отчисления. Я не могу позволить Конраду сделать то же самое, хоть и чувствую — это неизбежно.

Пока я смотрю, как он спит, я достаю макбук и разбираю е-мейлы. Он все еще спит, когда я смотрю на часы; сет Эмили скоро подойдет к концу. Я дергаю его:

— Дружок, время рок-н-ролла.

Он оживленно моргает. Его глаза закатываются, боковым зрением он видит, что что-то трясется сверху. Трогает лоб. Дергает хуй. Больно.

— Ох... что это?

— Какая-то пизда... наверное, Юарт выебнулся, — говорю ему, пытаясь извлечь из этого выгоду. Приходит Мигель. Звукоинженер кричит, что Конраду пора.

— Скажи Night Vision, чтобы подержала толпу, — говорю я, дергая дилдо. Впечатление, будто он врос в его голову.

Мигель смотрит на весь беспорядок и говорит замогильным тоном:

— Ему нужно ехать в госпиталь, чтобы отклеить это.

Мое прикосновение — не самое нежное, Конрад истошно воет:

— Стой! Какого хуя ты делаешь?

— Прости за это. После твоего сета, приятель, мы сразу же поедем в травмпункт.

Конрад встает, бежит к зеркалу.

— Что... — его пальцы дергают фаллос, и он кричит от боли. — КТО СДЕЛАЛ ЭТО? ГДЕ ЮАРТ?

— Охотится за вагиной, друг, — робко говорю я.

Конрад осторожно прощупывает и дергает член своими сосискообразными пальцами.

— Это не шутка! Я не могу так выйти! Они все будут смеяться надо мной!

— Ты должен играть, — предупреждает Мигель, — у нас договоренность.

— Конни, — я уже умоляю, — помоги нам!

— Я не могу! Мне нужно отодрать это! — он дергает снова и кричит, его лицо кривится от боли.

Я стою позади него, мои руки на его широких плечах:

— Не делай этого, ты сорвешь кожу... Пожалуйста, друг, выйди, — умоляю я, — справься с этим. Преврати все в шутку.

Конрад крутится вокруг, вырывается из моего захвата, дыша, как плита под давлением, смотрит на меня с искренним отвращением. Но идет, сразу за большим членом — выходит на сцену под аплодисменты и вспышки камер смартфонов.

Эмили стоит сзади и хихикает, прикрыв рот пальцами:

— Это смешно, Марк.

— Это, блять, совсем не смешно, — заявляю я и тоже смеюсь, — я не выживу. Он заставит меня заплатить кровью, пóтом и слезами. Я надеялся, он поможет продвинуть тебя и Карла, но теперь он не будет играть по правилам!

— Все происходит не случайно!

Да, пиздец. Но я должен отдать должное Конраду: он задвинул свою капризность. Во время припева его хита «Высоко Летая» на строчке «Секси, секси детка», он дергает член вверх и вниз, что вызывает бурю оваций и криков, а потом кричит в микрофон:

— Я люблю хаус-музыку! Самая лучшая музыка для ебли головы!

Этот гиг был невероятен, но, как только Конрад заканчивает, по понятным причинам, он снова становится резким. Мы отвозим его в госпиталь, где дилдо убирают со лба достаточно быстро. Он все равно недоволен, даже тогда, когда медсестра отмывает его лоб от клея:

— Твой друг Юарт пытается вернуться ценой моей репутации. Так не пойдет! Надо мной все смеются! Это во всех соцсетях! — он показывает мне ленту «Твитера» на телефоне. Хэштег #головкаотхуя был использован максимально уместно.

На следующее утро — знакомая дрожь и еще один перелет, в этот раз уже в Эдинбург. Пока серфлю в интернете, нахожу интересную статью, которая поднимает мой дух. От влиятельного музыкального журналиста, который был на гиге. Показываю Конраду, он читает, глаза выпучиваются, слышится хриплое мурлыканье откуда-то из глубины.



Многие современные диджеи — кабаны без чувства юмора, тупые безликие техно-головы. Однозначно, Technonerd — не один из них. Он не только отыграл взрывной сет в Барселоне (просто блестящий, в сравнении со скучным ветераном N-Sign, который подколол его), но и запросто попал в точку свисающим со лба пенисом.



— Видишь? Ты, блять, поимел это дерьмо, — говорю ему с энтузиазмом, — и поимел эту ебаную толпу. Это была безупречная смесь танцевальной музыки, юмора с подходящей мелодикой...

— Я сделал это! — Конрад бьет себя по большим сиськам и поворачивается к Карлу, который тут же, через проход, — и поимел твою уставшую старую жопу!

Карл, страдающий от сильного похмелья, поворачивается к окну, испуская тяжелый вздох.

Конрад наклоняется ко мне и серьезно спрашивает:

— Ты сказал, что исполнение было безупречным... Это слово, которое ты использовал, «безупречным». Оно значит, чисто технически? Было надуманным и бездушным. Это то, что ты имел ввиду, да?

Ну еб твою мать, к чему это приведет?..

— Нет, друг, душа сочилась из каждой щели. И это не было надуманным, совсем, блять, наоборот. Как это может быть надуманным, — и я указываю на спящего Юарта, — когда этот уебок сделал тебе такое? Это заставило тебя копнуть глубже, — и я хлопаю его по груди, — и ты, блять, вернулся с ништяками. Пиздец, как я горжусь тобой, дружище, — говорю я, следя за его мимикой.

Вполне удовлетворенным кивком говорит мне, что он в порядке.

— Шотландские вагины в Эдинбурге хороши, да?

— Город славится самыми красивыми девушками в мире, — говорю я ему. — Есть место под названием «Стандартная Жизнь»; друг, тебе даже не стоит знать об этом.

Его брови заинтригованно приподнимаются:

— «Стандартная Жизнь». Это клуб?

— Больше, это склад ума.

Когда мы приземляемся, я внимательно изучаю е-мейлы, смс, сразу отвечаю на некоторые из них, собираю диджеев, как зомби, регистрируюсь в отеле. Укладываю диджеев, сам сплю, потом — прогуливаюсь по Лит Валк в кусающем после калифорнийского и каталанского солнца, холоде. Но зато иду храбро, впервые за десятилетия больше не боясь наткнуться на Бегби.

Некоторые участки старого бульвара разбитых мечт никак не отличались от некоторых районов Барселоны, которую я только что покинул: старые пабы обновили, студенты — везде, квартиры-обманки, как дешевые вставные зубы — лишь бы закрыть промежуток между домами, классные кафе, закусочные с разной атмосферой и кухней.

И теперь домой, к отцу. Я жил с ним пару лет после переезда из Форта, но я не чувствовал себя как дома. Понимаешь, ты просто превращаешься в мудака без собственной жизни, чьей жопой завладел капитализм; в такие моменты остро чувствуется наебалово, но ты не можешь перестать проверять свой телефон, е-мейлы и сообщения. Я — со своим отцом, золовкой Шэрон, племянницей Мариной и ее новорожденными близнецами Эрлом и Ваттом — они идентичные, но с разными характерами. Шэрон потолстела. Кажется, что все в Шотландии потолстели. Она играет с сережкой, сетует, что мне приходится оставаться в отеле, пока они живут в гостевой комнате. Я говорю ей, что это не проблема. Объясняю, что отель покрывают расходы на бизнес; у моих диджеев гиг в городе. Люди рабочего класса редко понимают, что богатые едят, спят и путешествуют за их счет, через налоговые вычеты. Я не такой уж и богатый, но смог пролизнуть в систему, на поезд управляющего класса, который катится на бедных. Я плачу бóльший налог за регистрацию в Голландии, нежели в США, ведь лучше платить голландцам на дамбы, чем янкам на бобы.



После еды, приготовленной Шэрон и Мариной, мы расслабляемся в уютной маленькой комнате, потягивая напитки. У моего старика все еще неплохая осанка: плечистый, слегка сгорблен, почти не видно сдутых мускулов. Сейчас он переживает тот период жизни, когда ничем нельзя удивить. Его политические взгляды дрейфовали к правым, как у любой скулящей и ностальгирующей старой пизды. Но он — все еще старый человек рабочего класса. Потеря надежды, мнения и энтузиазма по отношению к лучшему миру и полная замена на пустую ярость, — точный знак медленного увядания. По крайней мере он пожил: было бы невероятно печально родиться таким, когда существенная часть тебя уже мертва. Грустный отблеск в глазах указывает, что он сдерживает меланхолическое воспоминание.

— Я вспоминаю твоего отца, — говорит он Марине, имея в виду моего брата Билли. Отца, которого она никогда не видела.

— Он ушел, — смеется Марина, но ей нравится слушать о Билли.

Как и мне. За многие годы я научился вспоминать о нем именно как о преданном, непоколебимом старшем брате, нежели чем о жестоком, задирающем младших, который долгое время существовал в моей памяти. Уже позже я понял, что стороны лишь дополняли друг друга. Как ни крути, смерть часто служит причиной вспоминать только хорошее в человеке.

— Я помню, что после того, как его убили, — сказал папа задрожавшим голосом и повернулся ко мне, — твоя ма посмотрела в окно. Он тогда был в отпуске дома на выходных. Его одежда сушилась; все, кроме его джинсов, его Levi’s. Кто-то, какой-то подлый ублюдок, — он то ли усмехается, то ли хмурится (ему все еще больно после стольких лет), — спер их с веревки.

— Это были его любимые джинсы, — я чувствую, как улыбка растягивается на лице, когда смотрю на Шэрон, — он любил себя в них, потому что выглядел как тот педиковатый мужик-модель из рекламы, который снял их в прачечной и кинул в сушилку. Он в итоге стал популярным.

— Ник Камен! — в восторге визжит Шэрон.

— Кто это? — спросила Марина.

— Это было до тебя, ты не знаешь.

Отец смотрит на нас, слегка расстроившись из-за нашего легкомыслия:

— Кэти очень расстроилась, что даже его любимые джинсы пропали. Она побежала наверх, в его комнату, разложила всю одежду на кровати. И не убирала ее месяцами. Однажды я пожертвовал его одежду, и когда она узнала, что его одежды больше нет — это ее сломило.

Слезы наворачиваются у него на глазах, Марина берет его за руку.

— Она так и не простила меня за это.

— Хватит, ты, старый злой Виджи, — говорю ему, — конечно, она простила тебя!

Он натягивает улыбку. Разговор переходит на похороны Билли, Шэрон и я виновато переглядываемся. Безумно вспоминать, что я трахнул ее в туалете сразу после церемонии, пока она была беременна Мариной. Так было нельзя.

Отец поворачивается ко мне и произносит обвиняющим тоном:

— Было бы приятно увидеть и мальца.

Ну, с Алексом не получилось, думал я.

— Как Алекс поживает, Марк? — спрашивает Марина.

Она почти не знает своего младшего кузена. Опять же, это моя вина.

— Он должен был быть здесь, он такой же член этой семьи, как и каждый из нас! — рычит отец. Но он ничего не может поделать в этой ситуации.

— Пап, — мягко выговаривает Шэрон. Она называет его так чаще меня, хотя она его невестка.

— Как жизнь в самолетах, Марк? — меняет тему Марина. — Ты встречаешься с кем-нибудь?

— Не лезь в чужие дела, проныра! — прикрикивает Шэрон.

— Я никогда не целуюсь и никогда не рассказываю об этом, — говорю я и чувствую себя, как школьник, думая о Вики. Меняя тон, я киваю своему старику. — Я тебе рассказывал, что снова подружился с Фрэнком Бегби?

— Слышал, у него все отлично в искусстве, — сказал отец, — говорят, он в Калифорнии. Умное решение. Тут у него ничего, кроме врагов.

2. Полицейский беспредел

Неплохой домишко, признает он. Средиземноморский вылизанный видок, как у многих домов в Санта-Барбаре в испанском колониальном стиле; с красной черепичной крышей и выбеленным внутренним двором, покрытым бугенвиллией. Стало сильно жарче — бриз от океана спал, горячее солнце начало жечь его шею. Но сильнее жжет Гарри то, что он на слежке без значка. Тугой вездесущий кислотный шар в кишках, несмотря на выпитые таблетки, готов взорвать его пищевод. Отстранен в ожидании расследования.

Что это, блять, значит? Когда эти мудаки все-таки начнут расследовать?

Гарри ездит возле пустого дома Фрэнсисов уже несколько месяцев, волнуясь, что убийца, с которым жила Мелани, сделал что-то с ней и с детьми — ведь он точно убил тех бродяг, Сантьяго и Ковера.

Неплохое место для слежки: конусообразная улица, на выезде с шоссе, близко к узкому переулку, затем короткий путь к автостраде. Они, наверное, думали, что умные, выбрав этот дом. Гарри ухмыляется сам себе, потная рука оставляет след на кожаном руле, который он сильно сжимает, хотя машина и стоит на месте.

Близко к центру, доступному по шоссе.

Мудаки.

Какое-то время единственным объектом в зоне его видимости была соседская пара. У них есть собака, одна из этих больших, японских. Мама Мелани (он помнит ее со старшей школы; такая же красотка, как ее сука-дочка) приехала забрать почту. Теперь она старая женщина, ее светлые волосы стали пепельно-серыми. Можно ли ее еще выебать, если напрячься? О да, Гарри бы обделался, лишь бы дать старой деве попробовать хуй. Но не она его цель, а ее маленькие внучки от Мелани и убийцы, за которыми она присматривает.

Чувствовалось, что прошли годы, а не несколько дней, когда однажды после обеда Мелани вернулась. Машина подъехала — и вот они. Ее маленькие дочки — старшая немного младше, чем Мелани, когда он впервые встретил ее... и вот он... монстр, за которого она вышла.

Гарри скребет щетину на лице, поправляет зеркало заднего вида, чтобы знать, что никто не крадется сзади. Подумать только, он считал Мелани сильной, умной и хорошей женщиной. Но он ошибался: она была слабой, сбитой с толку своим самодовольством либеральной кучей дерьма, легкой добычей для этого животного. Гарри только может воображать себе его посреди тюремной рутины, его, обладателя странного могильного голоса. Но, может быть, она просто слепа? И если дело в этом, тогда задача Гарри — помочь ей вновь прозреть. Он смотрит, как старуха Пэдди помогает внучкам выбраться из машины. Как же по-злому он осматривается, сканируя улицы! Сволочь, сволочь, сволочь.

Мел, что ты, блять, делаешь?

Она работала с этим убийцей в ирландской тюрьме (или это была шотландская? Какая, блять, разница!), где он ее впервые зацепил. Она знала, что он убийца! Она правда думает, что он изменится? Почему она не видит этого?

Эти бродяги. Ни следа от Ковера, наверное, его доедают рыбы. Забудь о нем. Но другого, Сантьяго, подцепила нефтяная платформа, и даже с распухшим лицом и пулевым ранением он был легко узнаваем. Пулю вынули, упаковали — теперь она в комнате с уликами. По ней можно отследить все еще не найденное оружие. Но он больше не в деле, и никого это не ебет.

Потом Мелани снова появляется, одетая в голубую толстовку, кроссовки и шорты. Она идет на пробежку? Нет. Она садится в машину. Одна. Это шанс для Гарри. Ждет, пока она проедет мимо, следует за ней до самого торгового центра. Это хорошо. Публичное место: она ничего не заподозрит.

Он идет за ней, прокрадывается мимо вперед, чтобы будто случайно встретиться с ней. Увидев его, широко улыбающегося, она специально смотрит в другую сторону. Это плохо. После всего того, что случилось, и после того пьяного телефонного звонка, он не ожидал такого явного оскорбления. Ему надо что-то сказать.

— Мелани, — умоляя, он встает перед ней, — мне надо извиниться. Я совершил ужасную ошибку.

Она останавливается. Смотрит на него с опаской, скрестив руки на груди.

— Хорошо. И на этом закончим.

Гарри медленно кивает головой. Он знает, о чем она думает.

— Я был на реабилитации для алкоголиков, часто хожу на собрания анонимных алкоголиков. Для меня важно искупление. Могу ли я угостить тебя кофе? Пожалуйста? Это бы много значило для меня... — умоляет он.

Либералам нравится слышать, что люди сами по себе — хорошие, что хотят стать лучше. Почему бы и мне не разыграть ту же карту, что и психопат, за которого она вышла?

Мелани откидывает волосы назад, вздыхает и устало указывает в сторону фудкорта. Найдя «Старбакс», они встают у прилавка. Пока Гарри стоит в очереди, Мелани разговаривает по телефону. Он превращается в слух. Она говорит о нем? Нет, похоже на безобидный трепет с подругой.

Да, мы вернулись... С детьми все хорошо... Да, Джим тоже. Я думаю, это было хорошо для нас обоих — выбраться отсюда. Прошлый год был больше для семьи... Сицилия замечательная. Еда такая, что мне срочно нужно в спортзал.

Гарри ставит латте на стол, садится напротив. Мелани берет чашку, делает неуверенный глоток, бормочет «спасибо». Ее телефон лежит на столе рядом с ней. Ему нужно очень осторожно начать обсуждение. У нее все еще есть запись телефонного звонка с прошлого лета, когда он был пьян, глуп и слаб. Тот хитрый монстр, за которого она вышла, узнает об этом. Но Мелани должна знать, что она прицепилась к убийце и психопату. И Гарри докажет это. Он докажет, что Джим Фрэнсис убил тех двух мужчин.

Поначалу они болтают о старых деньках в колледже, старшей школе и общих знакомых. Все идет гладко, Гарри вспоминает сценарии тактик полицейских. Создай видимость нормальности. Выстрой доверие. Похоже, это работает.

Бля, Гарри даже вытягивает из Мелани улыбку, рассказав об общем знакомом. Это его опьяняет, как и всегда, дает ему надежду. Он немного рассказывает о себе. Что мама не прожила долго после смерти отца и просто сдалась. Что он унаследовал прекрасный дом в лесу. Немного отшельнический, но он не жалуется. И тут что-то идет не так. Та часть его, что отчаянно хочет быть с ней в этом доме, внезапно всплывает, и Гарри начинает скакать с темы на тему. Он не может удержаться. Не может заглушить полицейского внутри: