– Вот и я о том же, – сказал Давид.

This edition is made possible under a license arrangement originating with Amazon Publishing, www.apub.com, in collaboration with Synopsis Literary Agency

Перед ними оказалась знакомая с детства каждому жителю метро карта киевского метрополитена. Станции, столица, пунктиры переходов, обозначения выходов для сталкеров и даже такая редкость, как координаты спуска на Осокорки сверху – место, которым пользовались «Птицы». А еще там было…



– Не может быть, – прошептала Эльза.

Перевод с английского О. Мышаковой

– Оказывается, может, – пробормотал Давид. – Давно я не видел карты с добавленной Красной линией, а чтобы на ней были места спуска – и вовсе никогда.



© Мышакова О., перевод на русский язык, 2019

Глава 10

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2019

Выбор


Книга является художественным произведением. Все имена, персонажи, места и события, описанные в романе, являются вымышленными либо использованы условно.


Ион убедился, до чего это нелегкое дело – тащить невменяемого человека на себе, когда у обоих на плече висит по автомату. Рев веспертила, казалось, раздавался со всех сторон сразу, проникая сквозь маски и заставляя головы вибрировать изнутри. Или то были последствия активности торсионной пушки.

– Где вы?! – орал Феникс по радиосвязи. – Я вас не вижу!

Неизвестная

– Посигналь, – произнес Ион, стиснув зубы от напряжения.

Через мгновение послышался гул совсем не с той стороны, куда Ион тащил Кондора. Сталкер быстро повернулся, скорректировал направление. К счастью, «Птицы» догадались включить фары – Ион давно забыл об их существовании. Сейчас он не отличил бы грузовик от космического корабля.

Зеркало, зеркало на стене, Кто отражается в тебе?
Добравшись до его борта, Ион заметил, как с грузовика соскакивают Воробей и Аист, помогая волочь Кондора в кабину.

День первый

– Уезжайте, – велел Ион. – Кондор невменяем. Не слушайте его.

Все мы лжем.

– Я в порядке, но ты прав, – сказал командир, крутя головой. – У меня вспышки, свист и… да ты сам знаешь.

Все мы храним секреты – порой зловещие, а порой настолько мрачные и позорные, что поспешно отводим глаза от своего отражения в зеркале.

Ион ничего подобного не испытывал. Первое потрясение уже прошло. Он даже попробовал прикинуть, не горит ли в нем очередная нелепая мечта. Как там говорила Альбина – каждому воздастся по заслугам, или по запросам, или что еще…

Пряча неприглядную истину в подвале души, мы старательно наводим внешний глянец, кроим себе парадную историю, словно желая сказать – смотрите, вот я какая. Мы постим в социальных сетях – поглядите, вот я обедаю в модном ресторане с лучшими подругами, а вот я в сексапильных шпильках, а вот мой умилительный щенок, а вот мой крутой бойфренд, а вот какая у меня красивая задница в бикини. Смотрите на мою сказочную, идеальную жизнь, смотрите, как я напиваюсь на вечеринке и грудь у меня выпирает из блестящего топика. А какие красавцы за мной увиваются – смотрите и завидуйте!

– Отдай автомат, – велел Кондор, протягивая собственное оружие Аисту. – Нет. Не мне!

Ион позволил Воробью разоружить себя. Даже стащил подсумок с запасными магазинами и бросил на землю нож. «Птицы» смотрели на него так, что Ион окончательно понял – нет, он никогда не был частью их команды, и торсионная пушка тут ни при чем.

А потом проверяем, сколько людей лайкнули эту фальшивку, и наше настроение зависит от числа лайков, комментариев и тех, кто оставил комментарии.

– Увезите Кондора в Шлюз, – сказал он. – Теперь я сам по себе. Если вернусь – не стреляйте сразу.

Но тьма упорно просачивается сквозь щели. Она ищет свет.

– Ты куда? – спросил Аист.

– Слишком много вопросов, – произнес Ион и сам не понял, что сейчас сделал – то ли ответил Аисту, то ли возразил ему. – Я возвращаюсь к Альбине.

И рано или поздно бравада начинает захлебываться, пуская пузыри, или же конец наступает жестоко и сразу, и уродливая правда, так разборчиво написанная на тебе, хорошо читается в беспощадно-резком флуоресцентном свете. И уже ничего нельзя сделать, разве что скрыть ее от копов, занятых расследованием.

– Что там летает вверху?!

Я на больничной койке.

– Веспертил попал под ментальный приказ. Он будет убивать всех, кого увидит.

Я слышу писк и шипение приборов.

Обалдевший Феникс высунулся из окна пассажирского места.

Они помогают мне дышать, поддерживают во мне жизнь. Я слышу перешептывание медсестер и разговор двух детективов, но не могу ответить. Я не могу двинуться и ничего не чувствую. Я не в состоянии рассказать, что произошло. Я не умерла, я пока еще жива, но меня словно куда-то уносит на серебристых нитях.

– А что, так можно было? – спросил он.

Входит врач и вполголоса спорит о чем-то с копами. До меня долетают обрывки фраз:

– Похоже, никто раньше не пробовал. – Ион махнул сталкерам в прощальном жесте. – Спасибо за компанию, обратно не ждите.

– Изнасилование… изъятие образцов для биологической экспертизы… политика больницы… врачебная этика… информированное согласие в отсутствие ближайших родственников…

Он побежал назад – безоружный, лишенный поддержки, даже без знания координат сталкерских схронов, чтобы в случае чего найти новые фильтры для воздуха. В собственных тайниках он фильтров не хранил. Еще ни разу Ион не чувствовал себя наверху настолько незащищенным. Воспоминания о моменте падения «скифской» дрезины с метромоста, после которого Эльза приводила его в чувство дыхательной маской, казались уже не опасным приключением, а удивительным моментом заботы со стороны судьбы. Сейчас романтики не было ни в чем – только смерть со всех сторон. Если сейчас веспертил выхватит его из тумана – никто и никогда не узнает, что с ним случилось. Равно как сам Ион не знал, зачем хочет вернуться к Альбине. Сейчас он не ощущал какого-либо влияния над собой. Слишком хорошо он помнил, как это было в прошлый раз, четыре года назад. Теперь ничего подобного не было. Напротив, именно сейчас он чувствовал себя как никогда целым, пусть ощущение это и сопровождалось адским стрессом.

До меня доходит – они не знают, кто я. Они не нашли мою маму.

Здание башни возникло перед ним совсем в другом ракурсе – Иону пришлось в тумане сделать крюк, чтобы найти его. Он обнаружил, что подобрался к объекту с той же стороны, с которой нашел его впервые, когда их с Эльзой и Давидом привел Мафусаил. Иона пробрал нервный смех. Пусть собственная память его подводила, но память тела привела его куда нужно.

Мама, мамочка, прости, я так виновата перед тобой! Вот уж кого я не хотела втягивать… А теперь все выйдет наружу. Я очень хочу оградить тебя от позора и боли, но они должны знать, что произошло. Пусть вытащат на свет все, от начала до конца, и найдут того, кто это сделал, чтобы успеть спасти других, особенно Лару.

Он добрался до входа, когда к взмахам крыльев и ревущему клекоту добавились звуки, не уступающие им в громкости – душераздирающие человеческие крики. Схватившись за угол башни, Ион завернул на фронтальную сторону, видя, как стекла противогаза начинают запотевать.

Он сказал, Лара следующая. Он хочет нас всех. Нужно предупредить Лару…

Второй грузовик чужой команды стоял перед ним. У его задней части Альбина пыталась открыть заднюю дверь, запертую на навесной замок. У нее ничего не получалось, и она дергала замок туда-сюда, словно это могло помочь. На этот раз на молодой женщине снова была маска. Видимо, она все же хотела жить.

На мгновение я куда-то проваливаюсь, но вскоре снова слышу приборы, всасывающие воздух и издающие ровный писк. Похоже, Рождество мне уже не встретить. Я думаю о маленькой елочке у нас дома и гадаю, найдет ли мама подарок, который я для нее купила. Он в моей комнате под кроватью. Я так хотела увидеть ее глаза, когда она откроет коробку…

Ион решил, что его прикосновения она не испугается – подошел, оторвал Альбину от двери, повернул к себе. Ее глаза слезились, но она держалась.

Сперва они выяснят, что я, как обычно, ушла на работу – по субботам я работаю в ночную смену в кафе-пекарне «Синий барсук», в западной части города. По воскресеньям в «Барсуке» всегда наплыв народа – в выходные там очередь в любую погоду. Одна из самых популярных бранч-точек Виктории стремительно превращается в кулинарную Мекку: в «Синем барсуке» хлеб, выпечка и даже бекон своего производства.

– Что ты хочешь?! – крикнул Ион.

Раба привычки, я всегда сажусь на автобус в восемнадцать ноль семь из Фэрфилда. Маршрут проходит через весь город. Через синий железный мост мы попадаем в район, где разномастные верфи понемногу сдаются под натиском модной джентрификации. Голубая мечта определенного слоя населения: построенные под занавес двадцатого века разноцветные кубики-кондоминиумы свободной планировки (с разрешением держать домашних животных), с видом на залив и внутреннюю гавань, окруженные велосипедными и беговыми дорожками, дощатыми мостками и лодочными станциями, где к вашим услугам весельные лодки, байдарки и доски для серфинга.

– Там безопасно! – всхлипывала Альбина. – Хоть я и не заслужила!

Но до пекарни я так и не доехала. Уже дней семь меня не покидало ощущение, что за мной следят. Новый пассажир в автобусе показался смутно знакомым. С другой стороны, Виктория – город маленький, здесь все в шести рукопожатиях друг от друга. Должно быть, где-нибудь на улице видела. На незнакомце была темная шерстяная шапка, воротник куртки поднят от резкого декабрьского ветра.

– Взрывчатка?

– Только в другой машине! А здесь мобильное укрытие!

Оказалось, это был он. Следил за мной, изучал повадки своей добычи, ездил на этом же автобусе. Расставлял силки. И нашел слабое звено – темный короткий переулок, где я обычно срезала путь.

– Где ключ? Где твои люди?

Я пытаюсь расставить события в хронологическом порядке. Воспоминания больно ранят, как осколки разбитого зеркала.

– Нет у меня ключа! – заорала Альбина, отталкивая Иона от себя. – Он у «гидр»! Оставь меня, я все испортила!

На город опускалась холодная ночь с пронизывающим ветром и густым туманом.

В какофонию звуков добавился еще один – автоматная очередь в небо. Ион увидел вспышку, пронзившую туман, и только сейчас заметил, что уже быстро темнеет.

Начинался снег.

– Надо уходить, – сказал он. – Забудь про грузовик. Где ваше ближайшее укрытие?

╬

– Дай подумать… – Альбина хлопнула себя по запястью, взяла руку Иона и посмотрела на компас. – В километре на северо-запад…

– Адрес скажи!

Глава 1

– Не знаю я! Мы не живем на поверхности, как ты понять не можешь?!

Ион огляделся. Дорогу отсюда до Шлюза он помнил хорошо.

– Уходим к «Птицам», – сказал он.

– Нельзя, – дернулась Альбина. – Пожалуйста. Ты сделаешь хуже. Прошу тебя, не надо…

Нет праведного ни одного. Послание к Римлянам, 3:10
– Почему? – Ион схватил Альбину за плечи, встряхнул. – Кто ты? Кто ты?!!

– Та, которую будет искать весь Крест! – расплакалась она. – Чтобы жестоко казнить! Террористка, которой ваше метро еще не знало!

Воскресенье, 9 декабря

– О чем ты? – не понял Ион. – Что ты сделала?

Энджи Паллорино смотрела на огромные, от пола до потолка, окна, занимавшие целую стену родительской гостиной. Ухоженный газон плавно спускался к галечному пляжу, где в небольшом ангаре отец держал свою яхту, причал выдавался далеко в воды пролива Аро. Но уже стемнело, и в темном стекле Энджи видела не пляж, а свое искаженное отражение и белые гребешки волн на чернильно-черной, рябой от ветра воде.

– Осторожно!

Посередине пролива проходит американско-канадская граница, и при дневном свете на горизонте в голубой дымке можно различить горы острова Сан-Хуан. А в ясный день за ними на фоне неба четко проступает белоснежный вулкан Бейкер.

Альбина повисла у Иона на шее, увлекая его вниз. Они оба рухнули на землю. Над ними пронесся огромный коготь, врезающийся в грузовик и опрокидывающий его на бок. Мобильный модуль оказался не таким уж безопасным.

Веспертил начал описывать длинный круг для нового захода. Ион рывком поднял Альбину, побежал прочь от здания, увлекая ее с траектории полета чудовища.

Сегодня холодно – декабрь на острове выдался на редкость промозглый. Последние девять дней Викторию держал в своих объятиях арктический фронт, отчего небо было чистым и прозрачным, а температура стояла ниже нуля, но сегодня подошел влажный тихоокеанский циклон, и влага, столкнувшись с минусовыми температурами, выпадала сейчас в виде снега.

Треск рации в ухе он сперва принял за поломку, но его сменил на редкость спокойный голос Кондора:

Снежные хлопья с крохотными льдинками липли на стекла.

– Ион, если ты меня слышишь, то уходи от «Сто первой». И пообещай, что найдешь и уничтожишь все генераторы торсионного шума. Такие устройства существовать не должны.

Энджи ненавидела снег – точнее, запах снега, в нем ей чудился отчетливый металлический оттенок, от которого переворачивалось все внутри. Она не могла объяснить своих ощущений, но стоило начаться снегопаду, как ее охватывало сосущее беспокойство, а под Рождество она вообще не находила себе места. Энджи зябко потерла предплечья, в тысячный раз вспомнив душный июльский вечер, когда ей не удалось стабилизировать раненого ребенка, а ее ослиное упрямство оживить безнадежную девочку, возможно, стоило жизни ее напарнику.

– Ааа! – орал Феникс сразу после того, как Кондор выключил свой, приоритетный, сеанс. – Вернись! Что ты… Ворон, хреначь ему по колесам!

Трехлетняя Тиффи Беннет умерла у нее на руках, а напарник Энджи, детектив Хашовски по прозвищу Хаш, получивший пулю в горло, истек кровью и скончался до приезда «Скорой». Папаша Тиффи, стоя над телом убитой им жены, приставил пистолет к виску и вышиб себе мозги. Он насиловал малышку чуть ли не с самого рождения, и судебный запрет приближаться к бывшей жене и дочери не защитил Тиффи и ее мать.

– Отставить! – прогремел Кондор. – «Сто первую» беру на себя. Остальные разберутся, как им быть.

Энджи теперь часто думала, что разница между адом и раем кроется в людях. Порой, как ни старайся, ничего не изменишь.

Ион ни черта не понимал в этой какофонии – лишь бежал через туман, таща Альбину за руку. Внезапно показавшиеся из тумана фары заставили его отпрянуть прочь с маршрута выехавшего грузовика.

– У тебя усталый вид, – сказал отец, неслышно подойдя сзади.

Начиненный взрывчаткой «КрАЗ» проехал мимо по раздолбанной дороге, постоянно ускоряясь. «Сто первая» возвышалась прямо по его курсу, прячась в тумане, словно пытаясь скрыться. Казалось, сквозь зеленый металл двери Ион видел невозмутимую фигуру командира «Птиц».

Энджи сразу выпрямилась и обернулась.

В следующий момент веспертил врезался сверху прямо в дорогу, устраивая небольшое локальное землетрясение. Иона с Альбиной сбило с ног, но монстр их даже не заметил. Он преследовал наиболее крупную цель, промахнувшись совсем немного.

– Сколько новых морщинок у глаз, – продолжил он. – Ты хоть замечаешь, как на тебе сказывается эта работа?

– Кондор, не надо! – воскликнул Ион, глядя, как грузовик на полном ходу въезжает в ворота «Сто первой» башни. Права была Альбина. Козырек от солнца никого не может защитить.

– Знаешь, пап, ты сегодня тоже не Аполлон. Давай сюда, что у тебя там… – Энджи взяла у отца коробку и поставила ее у двери: он собрал вещи матери, которые, по его мнению, могли пригодиться дочери. Утром они отвезли Мириам Паллорино в психиатрическую лечебницу и целый день разбирались в ее кабинете и шкафах. Дом теперь казался пустым и огромным.

Взрыв сотряс видимое пространство, превратив его в сплошную поражаемую область. Веспертил случайно заслонил грузовик, принимая на себя заряд шрапнели, чтобы тут же с ревом взмыть в небо навстречу огненному шару и дымовой завесе. По башне пробежали несколько вертикальных трещин, следом отвалилась часть несущей стены, и все здание целиком принялось оседать.

– Почему ты не уволишься, Энджи? Особенно после…

Жар от огня пробивал даже на таком расстоянии, грозя расплавить костюм прежде, чем разберется с основной задачей – поглотить рушающееся здание. Из тумана падали обломки. Опутывавшие башню корни прогибались, отказываясь ломаться, крушили уцелевшие плиты, испещряя улицу трещинами. Летающий монстр над головой не решался подобраться к последней движущейся живой добыче на земле, оглашая пространство ревом с высоты.

– После того, как я не спасла маленького ребенка и своего напарника?

Ион скатился в ближайшую канаву, увлекая Альбину за собой. Мир сотрясался и безумствовал в агонии, а он все прижимал к себе съежившуюся фигуру и чувствовал, как колотится ее сердце.

– Ну или хотя бы не перейдешь в другой отдел? Иметь дело с сексуальными извращенцами, постоянно сталкиваться с гнуснейшими подонками… Ты очень изменилась.

И разом все вспомнил.

Ион продолжал лежать, не разжимая глаз, стараясь не упустить неуловимый огонек прозрения. Когда мир вокруг немного стих, он, не вставая, повернул к себе лицо Альбины, и две маски прижались лбами.

В груди у Энджи точно раздули тлевшие угли, и в ней пробудилось желание крушить. В последнее время она выходила из себя при малейшей провокации, но очень жестко контролировала эмоции, сохраняя внешнюю невозмутимость и отстраненность. Энджи некоторое время смотрела на отца в просторном свитере с кожаными заплатами на локтях, любовалась густой седеющей папиной гривой, когда-то черной как смоль. В камине потрескивали горящие поленья, кругом – книжные шкафы с ценными фолиантами, на стенах – подлинники известных мастеров, словом, жизнь с привилегиями. Доктор Джозеф Паллорино, профессор антропологии в Университете Виктории, родился в семье итальянского эмигранта, сколотившего капитал в горнодобывающей индустрии, и на блюдечке получил возможность выбрать научную карьеру по собственному вкусу. Родители всегда жили на широкую ногу, но Энджи это было и оставалось чуждо.

– Я помню тебя, – сказал он.

– Я имею дело с жертвами, – тихо поправила она. – С выжившими. С ни в чем не повинными женщинами и детьми, на которых обрушилось незаслуженное несчастье. Я сажаю негодяев, – говоря это, она смотрела отцу в глаза, – и хорошо знаю свое дело, папа. Я хороший детектив. Благодаря моей работе мир становится чище.

Глаза Альбины увлажились сильнее.

– Неужели?

– Где же ты пропадала? – спросил Ион.

– Да. – Она перевела взгляд на рождественскую елку с золотым ангелочком наверху, увитую гирляндой, и невольно передернулась. – Иногда.

– На Красной линии, – ответила Альбина. – Я пропадала на Красной ветке вашего метро. Вместе со всеми.

– Мать так надеялась, что ты это перерастешь. Она думала, что ты пошла в полицию из подросткового бунта.

Ион плавно отсоединил шнур ставшей бесполезной рации, оттолкнулся от земли и помог Альбине встать.

Энджи гневно уставилась на отца:

– Проводишь? – спросил он.

– Да, – ответила она. – Теперь – да.

– И ты тоже надеялся, что я получу свою порцию пинков, остыну и вернусь в прелестный викторианский особнячок с белым штакетником и нарциссами в палисаднике?

Часть 2

Огород

– Энджи, у тебя университетский диплом психолога, ты была лучшей на курсе! Ты еще можешь сделать научную карьеру… – Смутившись под яростным взглядом дочери, Джозеф Паллорино кашлянул, сунул руки в карманы и вздохнул: – Мы хотим для тебя только счастья.

– Давай оставим этот разговор, сейчас не время и не место. Закажу-ка я пиццу – поедим, а потом я поеду. – Говоря это, Энджи ушла в кухню, к телефону на стене. Она взяла два выходных. Завтра они с отцом закончат перестановку и разберут вещи, а потом съездят к матери убедиться, что с ней все в порядке. – Тебе с анчоусами?

Глава 1

Затея с ужином оказалась неудачной – без привычного хлопотливого присутствия Мириам Паллорино они с отцом ели в неловком молчании, погруженные в свои мысли. Снаружи ветер выл так, что ветки стучали по крыше. Энджи думала о палате, запирающейся снаружи, в которой они утром оставили мать, о санитарах в белых халатах, о недоумении и страхе в глазах Мириам.

Комната

Энджи взяла бокал с соком, отпила и откашлялась:

Ион очнулся в кромешной тьме. Разлепил глаза, похлопал ресницами, поднялся, стараясь не производить особого шума. Темнота была ненормальна – что на Лукьяновской, что в Шлюзе. Если вокруг нет света – значит, он не дома. Хотя где его дом сейчас?

– Слушай, пап, а когда ты понял, что с ней не все в порядке?

Он похлопал себя по одежде, которая все еще была на нем. Оружия нет. Стоп, он же сам отдал его «Птицам» перед расставанием. Покопавшись в карманах, Ион нашел один из трех своих миниатюрных фонариков, каждый не длиннее спички, сохранившихся еще с довоенных времен и работавших на часовых батарейках. Остаться полностью без источника света – это не про него. Вдавил кнопку, посветил по сторонам.

Отец отозвался, не поднимая глаз:

Он находился в комнате – закрытой, тихой и теплой. Разницу в давлении и влажности Ион чувствовал без особых проблем. Сейчас он определенно был под землей.

– Довольно давно.

В луч света попали железный стол с облупившейся краской, всякий хлам, выдававший чье-то личное жилище, и электрическая лампа с выключателем под зеленым абажуром. Ион дотянулся до него, нажал – и комнату озарил оранжевый свет.

– В каком возрасте у нее впервые появились симптомы?

Убранство комнаты больше напоминало сон. Раньше Ион видел по отдельности и ковры, и гобелены, и даже предметы довоенной мебели, бывшие в Кресте редкостью среди топорных и неказистых коробок, которые мастерили станционные умельцы. Здесь же перед ним все это великолепие предстало воедино. Такие комнаты встречались разве что на чужих фотографиях. Лишь дверь со штурвалом по центру свидетельствовала, что он не в чьей-то старой квартире.

Он пожал плечами, отковыривая с пиццы кружок маслины.

Обернувшись, Ион увидел Альбину на второй половине кровати. Она была тоже в одежде, только уже не в снаряжении для выхода. Колготки ручной вязки, целиком закрывавшие всю нижнюю половину тела, короткая юбка, пуховый свитер, шерстяные носки и даже платочек поверх шеи, не имевший никакого практического смысла, кроме красоты. Вся одежда была старой и немного тесной, словно ее обладательница провела в ней все отрочество и юность, чтобы после надевать по праздникам.

– Шизофрения – это же наследственное заболевание, – продолжала Энджи. – Она поражает менее одного процента населения, но если болен один из родителей, вероятность возрастает до десяти процентов… – Она ожидала ответа, но отец молчал. – Поэтому я и спрашиваю, когда ты впервые что-то заметил и почуял неладное…

Словно почувствовав внимательный взгляд учителя, Альбина приоткрыла глаза, потерла нос о подушку. Увидела Иона, улыбнулась и села на кровати со смущением.

Отец отодвинул маслину на край тарелки.

– Привет, – сказала она.

– Папа!

Ион обнаружил, что все еще держит включенным фонарик, и погасил ненужный свет. Тронул рукой дверь, из-за которой раздавался приглушенный шум станции. Убрал руку, сел на обтянутый тканью стул.

Джозеф Паллорино вытер рот и аккуратно свернул белую льняную салфетку так, чтобы пятна от оранжевого сыра и томатной пасты оказались внутри, после чего задвинул салфетку под край тарелки.

– Я помню тебя, – сказал он. – Мы с тобой были друзьями детства. Там, на Лукьяновской. Уже не знаю, родился ли я до Катастрофы или уже после, в метро. Мне рассказывали знакомые старшие, но сам я не помню этого, потому что был слишком мал. Моя осознанная жизнь начинается с момента, где я лежу на бревне, а вокруг запах крови, металла, аспирина и пороха. И пусть я ничего из этого тогда не знал, но вот как оно пахнет – запомнил на всю жизнь. Никто не заботится, кроме случайных взрослых, нет дома, нет еды и воды по три дня. Нет ни единой игрушки. Зато там была девочка, которая все время ходила со мной. Мы вместе искали пропитание, вместе учились смотреть в глаза взрослым. Мы собирали все, что могли утащить, и хранили где попало. А потом мы нашли свиную ферму и выпросили одну из шкур, чтобы спать на ней. Даже не знаю, почему нам ее отдали. Ведь из нее можно было наделать шесть палок колбасы. А с опилками и все девять. И мы с девочкой спали рядом, чтобы согреться. Я вытягивал ноги, чтобы закутать их в вечно лежавшие там мешки, а она всегда сворачивалась калачиком и прижималась ко мне. И долго смотрела на…

– Она уже давно принимает лекарства, Энджи, чтобы болезнь не прогрессировала. Первые галлюцинации начались лет в тридцать пять. – Он поднял голову. – Сперва мы списывали все на пережитый стресс после той аварии в Италии. – Он долго молчал. Огонь в камине постепенно угасал, лишь изредка выбрасывая желтый язычок. – Образы, звуки, запахи могут вызывать яркие воспоминания, которые можно принять за психотические галлюцинации. Отрешенность, апатия, замкнутость, вялость – врач говорил, это признаки посттравматического стрессового расстройства. – Отец выглядел подавленным, будто кости его большого скелета надломились где-то внутри. Он вздохнул. – Официально шизофрению ей диагностировали в сорок два года. В легкой форме, легко купируется лекарствами. Мы и купировали. – Он сделал паузу, и в глазах появилось непривычное отстраненное выражение. – Но в сочетании с ранней деменцией… – Он не договорил. Энджи знала, что мать в одночасье утратила всякую связь с реальностью, и ее пришлось поместить в лечебницу, потому что Мириам стала опасна для себя самой.

– Свиной глаз, – закончила за него Альбина. – Нам выдали шкуру с мертвым глазом. Я неотрывно смотрела на него и быстро засыпала. И он мне потом снился. Странно, что я не могла заснуть, если не смотрела. Ты пытался отвадить меня от этой привычки. В конце концов я научилась просто закрывать глаза и ждать. Раньше я и не знала, что так можно. Без тебя я бы навечно осталась там, на той шкуре.

Энджи подождала, пока отец снова поднимет глаза.

– Альбина…

– А расскажи мне о первых галлюцинациях.

– Ты дал мне это имя. – На ее лице мелькнуло мимолетное выражение счастья. – Ты спрашивал, как меня зовут. Я сама не знала. Кто-то научил меня разговаривать, а я даже лиц их не помню. Ты сказал, что это имя красивое, и я его оставила.

– Слуховые и визуальные, – коротко ответил отец.

Ион снова подошел к кровати, сел на край.

– То есть она слышала голоса и видела то, чего нет?

– Мы были детьми, – сказал он. – Однажды ты просто пропала, и я даже не пошел тебя искать. Наверное, мне было стыдно, и я просто обо всем забыл.

– Сперва она даже не подозревала, что это галлюцинации, и не волновалась.

– Ты и не сумел бы найти свою Альбину. Меня просто забрали.

У Энджи забилось сердце.

– Кто? – спросил Ион. – Куда?

– И ты мне ничего не сказал? Она столько лет болела, а я ничего не знала?

Женщина на кровати горько усмехнулась. Отвернулась к гобелену, поднесла пальцы к дрожащим губам.

Отец отодвинул тарелку в сторону.

– Здесь настал мой черед забывать, – ответила она. – Не спрашивай того, о чем спрашивать нет смысла. Тяжело быть женщиной на войне, Ион. А быть ребенком – и вовсе неблагодарно.

– Ты бы все равно ничего не заметила, ты же здесь почти не бываешь.

– Прости меня, – сказал учитель, стараясь, чтобы голос не дрожал. – Я не должен был оставлять тебя одну.

У Энджи двинулись желваки.

– Что случилось, то случилось. – Альбина встала, подошла к тумбочке, на которой находился примус. – Давай чай попьем.

– Но сказать-то ты мог!

– Давай. – Ион огляделся снова. – Это твой дом?

– Зачем?

– Да, мой и только мой. Хочешь здесь поселиться?

– Знай я, что творится у нее в голове, не срывалась бы на вас, чаще приезжала бы. Не принимала бы ее отчужденность близко к сердцу. Поняла бы наконец, почему ребенком я постоянно чувствовала себя третьей лишней.

– Я… – Ион запнулся. – А где мы?

– Лишней?

Альбина подправила уровень огня, выпрямилась, достала два стакана.

– Для вас двоих.

– Не на территории Креста.

– Ерунда какая. Все дети…

– Пожалуйста, хватит. Где мы? На Красной линии?

– О чем еще ты мне лгал?

– Не совсем.

– Это не ложь, Энджи…

– Не совсем? – Ион закрыл лицо руками и захотел снова впасть в сон. – Красная ветка метро выжила после Катастрофы?

– Умолчание – все равно что ложь.

– Да, выжила. Хотя не вся и ненадолго.

Отец поднялся на ноги – горячий итальянский темперамент раздул его грудь, окрасил щеки, метал молнии из глаз.

– Объясни. – Ион хлопнул по кровати. – Что случилось? Если ты дорожишь детскими воспоминаниями, если ты притащила меня к себе домой, хоть я и не представляю, как – то расскажи, что происходит? Вот, к примеру, то, что знаю я. В Киеве есть три линии метро. При войне две выжили и образовали государство под землей, где и крутятся, как хомяки в колесе. Третью линию завалило целиком и полностью – насколько я знаю, из-за этого вашего, как его… генератора торсионного шума. За все время, что мы живем под землей, никто и никогда не встречал выживших с Красной линии и не сумел туда попасть. Все, я сказал тебе все, что знаю. Остальное мне неизвестно.

– Черт побери, почему ты вечно злишься из-за всего подряд! – Отец наставил на дочь указательный палец: – Это все твоя работенка! Из-за нее ты подозреваешь всех вокруг!

Альбина бросила в стаканы пару кусков сахара, добавила желтые кольца какого-то загадочного плода. Ион захотел спросить, что это такое, но не стал. Название все равно ничего ему не скажет, раз по внешнему виду он не догадался. Может, очередной неизвестный гриб? Мало ли какие деликатесы могу прорастать в здешних стенах – учитель уже чувствовал в воздухе повышенную тяжесть. В конце концов он снова напомнил себе, что ему предстоит доверять этой девушке.

Энджи, не двинув бровью, встала, собрала тарелки и приборы и сказала:

– Когда случилась война, на Красных станциях в самом деле активировались генераторы, – сказала Альбина, следя за чайником. – На каждой станции был один такой. Эти ящики, что ты видел – просто мелкие копии. Главная установка размещалась в башне «Сто-один-тауэр» и была уничтожена Кондором вчера.

– Мне пора ехать. Посуду вымою.

– Кондор погиб? – спросил учитель.

Отнеся тарелки в кухню, она с грохотом свалила их в раковину и постояла с опущенной головой, упершись руками в столешницу. Тревога стиснула виски. Как отец останется один в этом большом пустом доме на берегу океана, тем более в Рождество? Как же Энджи ненавидела всю эту праздничную мишуру! Ей вообще претил любой фарс.

Альбина кивнула и добавила:

Чувство вины тяжело легло на плечи. Стало стыдно за свой эгоизм: нехорошо забывать родителей, а у нее не было ни времени, ни желания приезжать. Только отцовских нотаций ей не хватало! Но теперь она ему необходима.

– Мне жаль.

В январе у родителей юбилей свадьбы…

– Хорошо. Пока не будем о нем. Что дальше случилось с «красными»?

Стареющие родители, возрастные родственники – это всегда нелегко: столько любви, боли и острой жалости перепутано в один клубок, а сейчас добавилось еще и ощущение упущенного времени – утекло, как вода под мост, непонятно когда. Теперь уже поздно – матери нет. Нет как прежней личности. Глубоко вздохнув, Энджи начала отмывать тарелку, успокаиваясь от прикосновений пальцев к синей цветочной кайме. Память, как ярко-желтый солнечный луч, осветила прошлое: этот сервиз они с матерью покупали осенью в большом старом «Хадсон-бей компани». Мама обожала этот супермаркет – может, в минуты просветления и до сих пор любит, но вспомнит ли она тот день и сервиз с васильками, который выбирала вместе с дочерью?

– То, что должно было случиться. Никакой сказки. Они вымерли, когда подорвали выходы наверх. Три станции обрушились сразу и похоронили всех, кто был внутри. Еще на нескольких случилось затопление. Две сгорели. Остальные станции выживали много лет – и это те, на которых не удалось завалить выходы. Хотя были и те, кто сопротивлялся, и даже наверх ходил. Ты же учти, что тамошние жители взрывали не только эскалаторы и люки, но и перегоны между соседними станциями. У некоторых это растянулось на годы, и они там вроде бы даже шастали между станциями… Не могу сказать точно, сама не знаю. Ты ж пойми, я не видела сама ничего из этого. Мы тут по крупинкам все воссоздавали, по обрывкам видеозаписей в общем журнале глобального оповещения, но так и не поняли до конца, что там произошло. Знаем одно: «красные» нацелились на самоуничтожение, и кое-где это затянулось, хотя случилось все равно.

Это было восемь лет назад. Машина Мириам была в ремонте, и Энджи пообещала отвезти мать в центр, но голова была занята текущим расследованием – ее тогда только повысили до детектива, а мать всю дорогу причитала, что прекрасный столовый сервиз из тридцати двух предметов наверняка кто-нибудь увел у них из-под носа. Энджи бесила одержимость матери всякой ерундой.

– И что, в итоге там никто не выжил? – спросил Ион, хотя чувствовал, что ответ на самый глобальный заговор Креста его уже не очень-то интересует.

И вдруг дальше жизнь пошла без нее. Однажды Энджи проснулась утром, а матери нет – ушла в себя, и драгоценные воспоминания стерлись с ее жесткого диска. А ведь воспоминания определяют суть, «самость» человека. Забыв себя, видишь в зеркале лицо незнакомца, становишься мухой, бьющейся в липкой паутине постоянного настоящего, без единой вехи в будущем или прошлом…

Альбина бросила в стаканы чайные пакетики – как показалось учителю, фабричного производства – и залила их кипятком.

Энджи с усилием прогнала эту мысль, вымыла вторую тарелку и поставила на сушку. Вытерев руки, вернулась в гостиную за курткой.

– Одна станция, – сказала она. – Ничем не примечательные и никому не известные Нивки. Там торсионная пушка просто не сработала. Станция оказалась нетронутой, и даже бомбежки ее не особо потрясли, потому что над ней проходила эстакада проспекта Победы…

Отец сидел у камина – крупное тело обмякло в старом кожаном кресле, которое мама давно требовала выбросить. Но допотопное страшилище так и осталось в углу у камина, словно остов динозавра на фоне кремовой мягкой мебели. Отец успел включить елочную гирлянду, а на столике красовался толстостенный бокал с виски. В камине ярко тлели угли. Опустив голову, Джозеф Паллорино листал старый альбом с фотографиями. Энджи подошла сбоку, положила руку на плечо отца и легонько сжала:

Альбина повернулась, посмотрела в сомнении.

– Пап, ты один справишься?

– Ты ведь знаешь, что такое проспект? – спросила она.

Он кивнул, не отрывая взгляда от семейного снимка, сделанного в первое Рождество после аварии, в которую они попали в Италии, во время академического отпуска Джозефа Паллорино. Энджи на фотографии четыре года. Об аварии напоминает ярко-розовый свежий шрам, оттягивавший кверху левый уголок рта: снимок был сделан еще до того, как операция вернула губам нормальную (но не идеальную) форму.

– Даже знаю, что такое эстакада. Продолжай.

Отец перевернул страницу: а вот шестилетняя Энджи с мамой. Весна, зеленая трава, вишни в цвету. Заходящее солнце окружает медным нимбом пшеничные волосы Мириам, а головка Энджи блестит, как полированный красный кедр. Ирландское наследство О’Деллов, мамины гены.

– Так вот, – перед Ионом возник поднос с двумя стаканами. – Станция выжила. И продолжала существовать еще много лет на полном самообеспечении. Если ты спросишь, откуда припасы – то на каждой станции их были просто бескрайние кладовые. Не кисельные берега, но, в общем, порядком. Людям хватало.

В груди Энджи все сжалось.

– Подожди, не сходится. – Ион взял чай, отдававший незнакомыми травами. – Все припасы для метрополитена хранились на Синей и Зеленой ветках.

– Каждая ветка считала, что все припасы у нее. Это сделано нарочно, чтобы избежать затяжных войн за ресурсы, так что никто не зарился к соседу. Хорошая же мысль?

Отец поднял глаза, и на долю секунды его лицо неуловимо и незнакомо изменилось.

– Хорошая, – согласился Ион.

– Забирай себе, – сказал он, закрывая альбом.

Вспомнив еще кое-что, он спросил:

– Когда мы все попали под ментальный приказ, то это серьезно повлияло лишь на Кондора. Почему ты и я не сделали ничего… особенного?

– Ой, пап, мне, наверное, не нужно. – У нее нет времени сидеть и рассматривать кусочки жизни, остановленные мгновения, хранимые под пластиковыми клапанами на толстых страницах фотоальбома; у нее на носу очередной экзамен в Национальном институте юстиции! Она прослушала чуть не все дополнительные курсы, чтобы заявление о переводе в элитный убойный отдел выглядело солиднее.

– Ты, может, и не сделал, – пожала плечами Альбина. – А я – да. Притащила тебя сюда, хотя изначально так и собиралась поступить. Просто я всегда поступаю так, как считаю нужным. Если заставить меня делать то, что я собиралась делать так или иначе – со стороны не будет видно разницы.

– Пожалуйста! – Голос отца стал напряженным. – Увези его отсюда вместе с той коробкой, Котёна, хотя бы на время. Чтобы я не смотрел…

– Про себя так сказать не могу.

Сердце Энджи споткнулось – Котёной отец ее не называл лет с десяти. Она присела на оттоманку, взяла из больших отцовских рук книгу воспоминаний в кожаном переплете и открыла на первой странице. Вот мама беременная, живот все больше и больше. Вот день, когда родилась Энджи.

– У тебя иммунитет к торсионному шуму. Ты же проходил обработку в Метрограде – вот и получил невосприимчивость.

– Здесь твоя жизнь с той минуты, как Мириам узнала, что скоро у нас будешь ты. Мне сейчас слишком больно на это глядеть.

– Хм. – Ион задумался. – Это будет преимуществом, в случае чего?

Энджи смотрела на фотографию матери в роддоме, в голубом халатике и с новорожденной на руках – она и родилась-то уже с темно-рыжими волосиками.

– Вряд ли. Подобных установок больше нет.

– Ты была такой крошечной, – прошептал отец, отвернувшись к угасающим углям. Энджи слышала, как от эмоций у него прерывается голос, и знала, что сейчас в глазах отца стоят слезы. Ей вдруг стало трудно дышать.

– Почему тогда Кондор не имел иммунитета? Он был со мной в Метрограде в то время.

– Потому что Кондор изначально не попадал под действие «Сто первой» башни, – пояснила Альбина. – Установка из Метрограда не снимала ему никаких блоков, и потому он не получал иммунитета.

Она открыла следующую страницу. День ее крещения – малышка в длинном белом кружевном платьице на руках у мамы с папой, а рядом священник в богато вышитой ризе. А вот фотография, сделанная на пляже. Энджи перевернула несколько страниц – воспоминания рвали сердце. Отдышавшись, она мягко коснулась снимка, почти слыша мамин голос в тот день и чувствуя, как теплый ветерок гладит щеки. На языке возник густой сладкий вкус мясистых черешен из долины Оканаган. Энджи медленно стала листать дальше. Семейные праздники, первый день в школе, конфирмация, вот она учится управлять яхтой в летнем лагере, выпускной бал, окончание полицейской академии.

– Ладно, – покачал головой Ион. – Потом обдумаю и разберусь.

На снимке Энджи в новенькой полицейской форме, а Мириам с развевающимися на ветру длинными волосами гордо выпрямилась рядом.

Он отхлебнул чай и почувствовал, как во рту разливается невыносимая кислота – но вместе с тем приятная, щемящая, как лучшее заклинание в жидкой форме. Подавил кашель, уставился на Альбину.

Энджи обвела пальцем мамино лицо.

– Это лимон, – сказала она. – Никогда не пробовал?

– Я буду по ней скучать.

Ион хотел что-то сказать, но сил хватило лишь, чтобы помотать головой.

– Мне ее уже не хватает, – отозвался отец.

– Растение такое, – пояснила девушка. – Вкусно, правда? Привыкнуть надо. Там витаминчики.

Энджи закрыла альбом.

– Откуда… – Ион все же не смог сдержать кашля. – Как?

– На время возьму, – решительно сказала она. – А к Рождеству верну, договорились? Пап, какие у тебя планы на Рождество? Хочешь, я индейку привезу?

– Выращиваем на плантациях. Позже покажу. Ты пей, остывает быстро.

Черт, ну кто тянул ее за язык? Разве можно что-нибудь обещать в такое напряженное время! Извращенцы-насильники в праздники перерыва не делают – напротив, активизируются.

Учитель посмотрел в стакан, надеясь, что со стороны его изумление не выглядит так уж смешно, как самому казалось.

Отец потер лоб:

– Я многого не знаю о вас, – сказал он, глотнул еще чаю и добавил: – Черт возьми, да я ничего про вас не знаю.

– Что-нибудь придумаю.

– Люди, – вымолвила Альбина. – Обычные люди. Такие же, как ты. Такие же, как граждане Креста. У нас нет секретов бессмертия или вечного двигателя. Просто мы иначе распределяли ресурсы, чем вы.

Огонь вдруг охватил недогоревшие поленья, и пламя весело запылало в камине. За окном завыл ветер.

– Понятно, – кивнул Ион. – Значит, со всей Красной ветки выжила лишь станция Нивки?

Энджи кивнула:

– Да, но все же время взяло свое. Они пытались наладить связь с другими станциями. Поначалу искали других «красных», пока разведотряд Нивок не пошел вдоль ближайших железнодорожных путей на север.

– Не провожай. – Она встала и, поколебавшись, добавила: – Не налегай чересчур на виски, ладно? Ложись пораньше спать.

– Я не очень хорошо знаю город, – нахмурился Ион, согревая пальцы о стакан. – Но на западе Киева помню лишь один наземный рельсовый путь. И он упирается в Сырец. Крайнюю станцию Креста.