Сергей Недоруб

Метро 2035

Затерянный клан

Часть 1

Память

Глава 1

Незнакомка

Эта молодая женщина привлекала внимание, словно бронебойный патрон на заваленном пустыми гильзами полу. Движения ее неуловимо отличались от манер остальных обитателей Лукьяновской – быстрые, уверенные, спокойные. Охотники, помнящие жизнь до Катастрофы, сказали бы, что перед ними воплощение лисицы, ищущей вход в ценный сарай, которым станция и являлась. Незнакомка двигалась так, словно знала все вокруг до мелочей. Ее прямые волосы, обрезанные ниже плеч по ровной, словно проведенной лазером линии, бросали вызов моде любой станции Креста. Потрепанный военный костюм явно знавал много нехороших дней вместе со своей владелицей и не скрывал ни линий ее фигуры, ни следов собственной многократной починки. Зеленая вязаная шапочка торчала из кармашка на левом плече; на правом – грубого покроя куртка со следами прорех и порезов. Больше всего незнакомку выделяла обувь – явно новая, словно из лучших закромов Метрограда, где она могла храниться в идеальном состоянии с первых дней Катастрофы. Так могла бы выглядеть агитирующая за новую власть активистка, работающая в штабе, оппозиционном по отношению к Кипарису – если бы такой штаб существовал.

Женщина прорезала толпу местных с величием веспертила, налетающего на добычу. И все ее жесты, и пронзительный взгляд, и походка говорили о том, что она не менее опасна. Жители станции расступались, озадаченно глядя вслед, но даже те, кто заметил незнакомку ранее, не рисковали смотреть ей в глаза.

Она и сама почти не смотрела на людей – ее взгляд был направлен в сторону дальнего шатра, чей край высовывался за деревянные ступени, ведущие в теплицы под потолком. Ее не интересовали ни ярмарка, ни запахи свежего мяса, ни чайные ароматы из тесных баров. Незнакомка даже не позаботилась подобрать кем-то оброненный патрон. Лишь один раз она приостановилась напротив картонного плаката, на котором был изображен силуэт мужчины с книгой в одной руке и автоматом в другой. Внизу детской рукой было нацарапано: «Ион, наш учитель на Лукьяновской». Если до этого лицо женщины демонстрировало загадочную улыбку, то при виде рисунка ее глаза наполнились смешливым выражением. Она побарабанила пальцами по плакату, оставляя заметные следы ногтей – и прошла дальше, к шатру.

С ней никто не пытался заговорить. Ее не останавливали. Даже если кого и интересовало, что незнакомка делает на станции и как вообще проникла сюда, то никто ее ни о чем не спрашивал. Женщина была явно не из этого мира, но производила впечатление по-настоящему свободной – и на этот дух свободы никто не смел покушаться.

* * *

– Таня, что у тебя с лицом? – первым делом спросил Ванька, набравшись смелости. Он все еще считался самым старшим, и в свои одиннадцать лет всеми правдами и неправдами пробовал высказывать свое мнение, когда ему вздумается.

Сидящая на скамейке девушка, до этого подкручивавшая лампочку, застыла. Ее голова чуть повернулась прочь от света, и она попыталась скрыть прядью волос старый порез на щеке. Затем, словно решив, что незачем прятать от детей эту сторону жизни, вздохнула и включила свет ярче.

– Стукнулась об угол, – сказала она как можно спокойнее. – А ты глазастый.

– Он у тебя уже три месяца, – озадаченно добавил Ваня. – С тех пор как учитель пропал.

– Учитель Ион никуда не пропал. – Таня попыталась сменить тему. – Придет когда-нибудь. О нем слышали в Датаполисе.

– В Датаполисе? Учитель был там?!

– Этого я не знаю, – уклончиво ответила Таня. – О нем там просто слышали.

– Но не видели, – вставила Земфира, не отрывая настойчивый взгляд. – Его уже долго нет. Очень долго. Он нас бросил?

Таня промолчала. Ей казалось, что шрам на щеке начал гореть.

Тимка, как самый мелкий, уже привык ничего не спрашивать, пока к нему не обратятся. Он увлеченно рисовал огрызком желтого карандаша на стократно исписанном альбомном листе поверх бледных остатков прежних картинок. Под ногами Тимки валялись стертые ластики, стащенные им же у техников. Он не задавал вопросы про Иона, но каждый раз, как только речь заходила об учителе, Тимка замолкал и обращался в слух. Именно этот сорванец и смущал Таню сильнее всех, и она старалась подбирать слова особо тщательно.

– У Иона свои дела, – произнесла Таня. – Он обязательно вернется, когда будет свободен.

– Он уже свободен, – сказал Тимка. – Ион теперь сталкер.

Таня с удивлением посмотрела на него.

– Кто тебе сказал? – спросила она.

– Все говорят, – ответил мальчик. – На всей вашей станции. На моей тоже, наверное. Только я давно не помню, какая она, моя станция…

– А ты не подслушивай, что говорят взрослые, – нахмурилась Таня. – Учитель придет, когда захочет. Если его долго нет – значит, он сильно занят. Вы лучше скажите, вы задание выполнили?

– Я забыл, какое задание, – повинился Тимка.

– Как ты мог? – вымолвила Таня с притворной грустью.

– Мне все говорят, что я забывчивый.

Ванька засмеялся.

– Это все потому, что ты про учителя Иона думаешь, – сказала Татьяна. – Все не можешь выбросить из головы. Вот она и занята у тебя одним и тем же.

– Неправда, – возразил Тимка. – Она не занята ничем.

– Вот именно. Так что за задание было, помнит хоть кто-нибудь?

– Я помню, – подняла руку Земфира, хотя никто ее этому жесту не учил. – Выучить таблицу умножения до сорока двух.

– А я видел, как другую таблицу делают, – добавил Ваня. – Она была до тридцати, и дальше по новой.

– Не поняла, – произнесла Татьяна. – Ты о чем говоришь, Ваня?

– Купцы с южных станций теперь до тридцати считают, а потом снова от одного. Так удобнее.

– Как так? Впервые слышу.

– Тридцать – это столько патронов в рожке автомата, – объяснил Ванька. – Если больше, чем тридцать, то выделяют в один магазин, и опять по одному считают.

– А шестьдесят – это два магазина? – спросила Таня иронично.

– Я не знаю, наверное, два. Я спрашивал у купца одного, а он мне по ушам надавал. Сказал, что так валюту считать удобнее. И все остальное тоже теперь в патронах и магазинах считают. Сказали еще, что у них как бы… подождите, я вспомню… тридцатиричная система.

Вжикнула молния на входе в шатер, заставив Татьяну вздрогнуть. Снаружи стояла незнакомая девушка лет двадцати пяти на вид. Мужчины дали бы ей намного больше лет, однако Татьяна разбиралась в подобных вещах. Незнакомка явно имела тяжелое прошлое. Она казалась не принадлежащей ни этой станции, ни другим знакомым закуткам метро вообще. Взгляд уверенной и напряженной хищницы, которая занята спасением детенышей от более крупного хищника. Стройное и крепкое тело, как не до конца разжавшаяся пружина, сдерживающая себя усилием воли. Одежда, собранная словно из разных десятилетий – по местным меркам все равно что разные исторические эпохи.

Подобных ей Таня не встречала, за исключением разве что богатых женщин с северо-восточной ветки, посещавших столицу для медосмотра. Только у обитательниц тамошних станций во взгляде не светились острый ум и решимость идти до конца, чего бы это ни стоило. Не было в лице незнакомки также ни загнанности рабочих с Печерской, ни ленивой расслабленности, присущей актерам музея с Харьковской. Разве что чувствовался груз ответственности. Да и то с вечно недовольными и бурчащими сотрудницами многочисленных станционных исполкомов незнакомка не шла ни в какое сравнение.

– Ну надо же, – сказала она со еле уловимым смешком, изучая уютное убранство шатра. – Такие малыши, а уже задания получают.

– Домашнее, – попробовала объяснить Татьяна. – А вы к кому?

– Домашнее… – повторила женщина почти по слогам. – Конечно. Не снаружи станции же им учиться. Хотя было бы больше пользы. Детишки, у вас хоть дом есть?

Земфира открыла рот, но Татьяна с треском сдвинула журналы на столе и спросила:

– Кто ты?

Девушка зашла внутрь шатра, закрыла молнию за собой. Скинула с плеча куртку, перевесила себе на локоть и села на край скамьи; ее глаза зажглись непонятным энтузиазмом.

– Зовите меня Альбина, – сказала она, обращаясь ко всем сразу.

– Как? – не поняла Татьяна.

– Да, многие удивляются, – добавила незнакомка, по очереди глядя детям в глаза. – В метро приняты простые имена. Лена, Маша, Таня. Лишь бы не выделяться. Выделишься – не выживешь. Заклюют.

– Это не так, – сказала Таня, глядя на озадаченную Земфиру. – В Кресте никого не преследуют за имя. Если редкое, то даже…

– Сестренка, не пори чушь, – поморщилась Альбина. – Я не про ваше дурное подобие общества говорю. Про настоящее метро, где для выживания надо отрезать от себя все, что выделяет тебя из толпы.

– О чем ты? – не поняла Татьяна. – Ты про какое метро?

– Про то, где не ходят поезда и не воруют кошельки. Хотя нет, второе иногда случается.

Тимка уставился на Таню с изумлением. Та спросила:

– Можно поточнее?

– Конечно, – согласилась Альбина. – Меня однажды поставили перед выбором. Могла согласиться на смену имени и всю жизнь терпеть новые правила. Или с самого начала постоять за себя. Так что…

Незнакомка показала растопыренную пятерню. Ее ладонь пересекали несколько шрамов.

– Хороший трюк, – сказал она. – Принимаешь удар ножа в ладошку, смыкаешь пальцы, вырываешь клинок и режешь врага по глазнице. Кровь фонтаном, и неясно, чья она. Но знаете, чему я удивилась больше всего? Что я смогла сомкнуть пальцы!

Земфира закрыла рот ладонью. Тимка выронил карандаш.

Татьяна вскочила.

– Кто ты такая? – спросила она снова, попытавшись придать голосу побольше неуместной строгости.

– Та, кто осталась собой, – ответила Альбина, глядя на танин шрам на щеке. – А ты, похоже, этого не сумела сделать. После того как тебя шестерки Кипариса отделали, ты потеряла дом в Датаполисе и вернулась сюда, детишек учить. Похвально. Только не тебе этим заниматься, уж прости. Как их там звали – Олег и Киргиз?

– Я зову охрану, – сказала Таня, шагая к выходу.

Пальцы сидящей Альбины схватили ее за ногу, сжали чуть ниже колена. Хватка у гостьи была жесткой и бесцеремонной.

– Эй, постой, красавица, – сказала Альбина. – Глянь сюда, а?

Другой рукой она скинула куртку, освобождая зажатую в ладони зеленую ребристую гранату. Звонкий щелчок – и в центр шатра, подскакивая, упало стальное кольцо.

Ваня отшатнулся в ужасе. Татьяна застыла на месте.

– Лучше сядь, – посоветовала Альбина. – Мы же урок проводим, верно?

Таня медленно подошла к детям, села между ними, обняла за спины, стараясь почти не дышать.

– Расслабься, – вымолвила Альбина. – Я лишь посланница.

– Чья?

– Своя.

Тимка не отрывал глаз от чеки на полу.

– Возьми, – сказала Альбина. – Не бойся. Никогда «лимонку» не видел? Тебе же интересно, я вижу. Да, цвет не очень, но краска облупилась давно. Я зеленую шишку нарисовала.

Тимка на мгновение вырвался из-под рук Тани, схватил чеку, вернулся обратно и вцепился в запястье девушки.

– Все хорошо, – заверила гостья. – Вы спрашивали, куда делся учитель Ион? Так я вам скажу. Он жив, здоров, тусуется с «Птицами». Вы же помните, кто это?

– «Птицы» – это команда сталкеров, – сказал Ваня, прежде чем Татьяна успела его остановить. – Живут в Шлюзе, это станции такие еще.

– Умный мальчик, – похвалила Альбина. – Все правильно сказал. Три месяца назад ваш учитель Ион отправился в путешествие, из которого башкой не может вернуться до сих пор, хотя оно у него заняло сутки. Он отвел хорошую девочку Эльзу на Бориспольскую, где добрый доктор Мафусаил должен был ей помочь вспомнить, кто она. Но добрый доктор оказался не так добр, предал Иона и захотел продать девочку злым дядям с Метрограда. Учитель Ион проявил храбрость, спас девочку и отослал ее вместе с ее прекрасным принцем Давидом обратно на Бориспольскую, где они и живут, пока снова кому-то не понадобятся. Неинтересная сказка, правда?

– Что сейчас делает учитель Ион? – спросила Земфира.

– А учитель Ион сам вспомнил, что когда-то таскал автомат, и решил, что такая жизнь ему больше по душе, – ответила Альбина. – И решил он остаться со сталкерами в Шлюзе, если они там, конечно, еще не перебрались наверх. Искать спуск на заваленные станции Красной линии.

– Куда наверх? – спросил Тимка. – В Метроград?

– Ну что ты, мальчик, Метроград же занят.

– Занят? Кем?

– «Метроградовцами», конечно же. Сталкерами, которые не входят в ваше милое государство, потому что родили потрясающий план: не жить как люди со всеми, а долго и печально выживать отдельно, страдать по этому поводу и упиваться жалостью к себе. Разве это не логично?

Таня почувствовала, что утратила нить разговора полностью. Только сейчас она ощутила липкий страх, который внушала ей эта сумасшедшая. Дети, похоже, напуганы почти не были. Они не могли оторвать взгляда от Альбины, и учительница поняла: они в ней видят подругу Иона, и не важно, правда это или нет.

Альбина скептически осмотрела ровную стопку книг на столе.

– Ни одной сказки, – заметила она. – Жаль. Я бы почитала. А это что у вас, «Флора»?

– Это наши книжки про растения, – поспешил сказать Ваня. – Там нет одного листка…

– Знаю, знаю, куча таких в метро, и везде вырван один и тот же листок. – Альбина одной рукой пролистала страницы, полюбовалась деревьями в иллюстрациях. – Красивый был мир. У вас есть шанс дотерпеть до лучших времен и увидеть самим. Кстати, ваши данные устарели, молодой человек. Поговаривают, что в метро уже есть одна такая книжка со всеми страницами. Только сомневаюсь, что вам дадут ее почитать. Разве что вы вырастете и заплатите много денег. Но лучше потратить жизнь на поиск деревьев. Настоящих. За деньги вы это не купите, поверьте на слово. Деньги дают лишь право смотреть на отпечатки жизни.

Тимка завороженно глядел, как Альбина перекидывает гранату из руки в руку, постоянно удерживая зажатый рычаг разными пальцами.

– Перестань, пожалуйста, – попросила Таня, бледнея. – Они еще дети.

– Красавица, я рассказываю чистую правду, – спокойно сказала Альбина. – Ты сама чему их учишь? Не физике же с химией. Кстати, тебе про базовые основы сопромата рассказать? Или ваше процветающее государство не способно найти этому знанию применения? Нет, ты рассказываешь то, что им поможет выжить и вырасти. Как правильно читать. Как почистить свинтуса на ферме. Почему девочки кровоточат, а мальчики нет. Короче, все делаешь верно. И я поступаю так же. Видишь, твои детки уже понимают, что при виде гранаты надо сидеть и молчать, а если говорить, то по существу. И, если будете сидеть спокойно, то мальчик научится, как вставлять чеку обратно.

Татьяна решила ничего не говорить.

– Вот, – произнесла Альбина. – Ты тоже учишься. Думаешь, я жестока? Пройди ты через то же, что и я, хоть на одну десятую – не позволила бы к себе подкрасться. Никто бы не смог избить тебя безнаказанно. Так что…

Альбина покачала головой, глядя в сторону. Казалось, она забыла, что хотела сказать, хотя Татьяна чувствовала: такая женщина не забывает ничего.

– Вот же чертяка Ион, – продолжала Альбина. – И кто просил его лезть к торсионной пушке? Свернул себе мозги на четыре года. Забыл, кто он. Забавно, если окажется, что он не помнит и меня. Но знаете что?

Альбина наклонилась вперед.

– Думаю, теперь он помнит все, и потому возвращаться не собирается, – сказала она, улыбаясь во весь рот. Ее улыбка была жуткой – словно ей неоднократно ломали и чинили челюсть. К тому же у Альбины каждый третий зуб тускло блестел серебром.

Татьяна шумно вздохнула.

– Кто это делал? – спросила она.

– А? – не поняла Альбина, поглаживая гранату. – Ты про что?

– Твои зубы. Где ставят такие пломбы? Я стоматолог, знаю всех в Кресте. Такой работы не видела.

– Ты стоматолог? – не поверила Альбина. – Надо же. Я не знала.

– Где ставят такие пломбы? – повторила Татьяна, прижимаясь к детям. – Ответь!

– Успокойся ты, – сказала Альбина. – На «Каштанке» ставят. Поняла?

– А это где?

Раздался тихий писк, от которого Таня вздрогнула, а Земфира вскрикнула. Альбина посмотрела на часы на левом запястье, выключила таймер.

– Далеко от Лукьяновской, – ответила она и посмотрела на Тимку. – Так, время вышло. Мальчик, подойди ко мне с чекой. Только осторожно.

Она протянула зажатую гранату вперед.

Сглотнув, Тимка подошел поближе, теребя кольцо со стержнем.

– Вот сюда. – Альбина показала на отверстие вверху ребристой смерти. – Видишь? Осторожно только, плавно… Вот так… Молодец.

Альбина быстро загнула предохранительные усики, отпустила рычаг. Сунула гранату в карман, накинула куртку на плечи.

– У вас уютная атмосфера, – сказала она. – Хорошее дело вы с Ионом придумали, признаю. Только, Тань, разработай новую программу. Три месяца гуляли, хватит. Каникулы кончились, начинается новый курс.

Резко отстегнув молнию, Альбина покинула шатер.

Лукьяновская продолжала жить своей жизнью процветающего миниатюрного города. Никто не обращал внимания на то, что происходило внутри шатра, потому что само его существование было обусловлено желанием людей не замечать ничего лишнего вокруг. Если во время работы мешали дети – они отправлялись к Тане в шатер, пусть не всегда и на короткое время. В этот день с Таней было только три ребенка – жители станции по-прежнему игнорировали все, что происходило внутри, чем бы оно ни было. Потому и на выходившую оттуда незнакомку уже никто не смотрел. Напротив, она стала привлекать меньше внимания, чем ранее – сейчас можно было без труда додумать причины ее визита. Молодая женщина с отдаленной станции пришла разузнать про место, куда можно пристроить своего сорванца – может, с надеждой, что удастся оставить его здесь навсегда. В конце концов, подобные желающие находились тут не реже двух раз в месяц. Были еще в Кресте места, где человек в возрасте до десяти лет считался ни на что не годным, кроме любого подобия школы, лишь бы она заслуживала доверие. Таким образом люди хранили веру в новый лучший мир.

Здесь не имелось внутренних патрулей, вся охрана сводилась к редкому контролю платформ да несению дежурства в туннелях. Хотя и подобное происходило все реже. О том, чтобы досматривать случайно выбранных людей на самой станции, и речи не шло. Лукьяновская славилась дружелюбием к туристам – во многом благодаря требованиям Датаполиса. Посещение станции было бесплатным, никто никого не ограничивал. Если не мешать туристам, то они сами начнут вносить свой вклад в обустройство станции. Таков был расчет.

Сегодня он должен был впервые дать серьезный сбой.

Альбина прошла метров двадцать – целое расстояние по здешним меркам. Свернула в узкий бетонный лабиринт, где монотонно гудела лампа, тусклая даже для метро. Принялась ждать посреди пыли и паутины, вслушиваясь в стандартный оживленный шелест станционных звуков.

Примерно через минуту загремел замок и открылась низкая дверь, выпуская из темного проема двух мужчин – коренастых, крепко сбитых и вооруженных. При виде Альбины они перестали переговариваться и озадаченно уставились на нее.

– Здорово, мальчики, – сказала Альбина. – Все еще снуем закоулками? Чего сразу по дороге не пошли, как все нормальные люди? Это известный канал для контрабандистов, вам тут делать нечего. Разве что один из вас тащит контрабандой другого. Скажем, на органы.

– Ты кто? – буркнул один из пришедших.

– Зубная фея.

Улыбнулась.

Ближайший гость попятился.

– Кто из вас Олег, кто Киргиз? – спросила Альбина и подняла руку в останавливающем жесте. – Хотя, знаете, мне плевать. Слушайте оба: дальше вы не пройдете. Возвращайтесь к смотрителю и скажите, что свое распоряжение о закрытии школы Иона на Лукьяновской он может свернуть трубочкой и засунуть себе в задницу. Все поняли?

Мужчины переглянулись. Ближайший из них, хмыкнув, попытался пройти мимо Альбины.

Еле видимое движение – и он повалился на напарника, с ревом зажимая руками поврежденный глаз. Второй гость испуганно обернулся, снова посмотрел на незнакомку, вытащил пистолет.

Альбина прыгнула вперед, перенося вес своего тела на противника, схватила руку с пистолетом, вывернула вверх. Выстрел почти оглушил ее, но мужчина не выпустил оружия – ударил Альбину в нос, дернулся назад, упал спиной на груды свернутых кабелей и гнутые куски арматур и прицелился.

Резким взмахом руки незнакомка разбила единственную лампу, погрузив коридор в темноту. Казалось, вопли человека с поврежденным глазом стали громче. Следом последовали еще два выстрела.

– Зря, – коротко сказала Альбина, вытаскивая гранату. На этот раз она не смотрела, куда упадет чека – швырнула ребристое яблоко по коридору, отступила назад, укрылась за бетонным углом.

Хлопок взрыва оглушил ее окончательно. Лукьяновскую сотрясла волна, импульсом передавшаяся на пол и стены. Послышались вопли перепуганных горожан, и вскоре к месту взрыва уже бежали мужики, вооруженные баграми и лопатами. Конечно, за ними следовали и автоматчики. Здешние жители давно уже не путали выстрелы и сбой трансформатора, а взрыв и вовсе переполошил всех без разбору.

Альбина бросила взгляд на школьный шатер – не поврежден. Смахнула густую белую пыль с куртки, шмыгнула носом, пытаясь остановить кровь. Пошла в сторону выхода, мимо переполошенных жителей станции, прямо к опустевшей платформе, где стояла электродрезина со штандартом смотрителя. Залезла на нее, села в пустующее место водителя, стукнула по кнопке запуска. Затарахтел мотор. Гермоворота были открыты, впуская чернеющую темноту туннеля, ведущего к Датаполису. Напуганная взрывом охрана мирной станции давно сбежала к месту взрыва, и дрезину никто не остановил.

– Разбаловал ты их, Ион, – произнесла Альбина сама себе, осматривая холодный ствол обнаруженного в дрезине дробовика. – Жди меня. Уже скоро.

Глава 2

Уединение

Напрасно жители подземелья полагали, что мертвый город в нескольких десятках метров над головой – самое опасное, что может быть. Если бы они могли найти в себе храбрость, чтобы подняться наверх, по обшарпанному эскалатору, через несколько герметичных отсеков и толстых ворот, то обнаружили бы, что город лишь притворялся мертвым. Притворялся долго и терпеливо, чтобы напасть в неожиданный момент через своих верных обитателей, многие их которых не могли бы существовать в довоенном мире. Ядерная война стала моментом их творения, вторым шансом доказать эволюции право на существование – и никто этот билет сдавать обратно не собирался.

Двери Шлюза на Олимпийской закрылись пару минут назад, и их уже порядком занесло пылью, ядовитыми каплями и местным подобием снега. Единственным проявлением жизни на поверхности сейчас были шестеро мужчин – в привычном им снаряжении и при оружии. Некоторое время после выхода они стояли молча, словно привыкая к месту и вырабатывая внутреннее сопротивление окружавшему их городу. Затем, не сговариваясь, двинулись вперед, и каждый обозревал свой угол местности. Где подводили замутненный стеклом шлема взор и зажатый резиной слух – там выручал опыт. Добравшись до возвышенности, сбитой временем и исковерканной природой в естественный холм нового времени, сталкеры посмотрели на город.

Звук грома подполз как обычно – сумбурно, торопливо, словно негодуя, что опять не поспевал за молнией. Ветер рванул заклепки на поношенном защитном костюме неподвижно стоявшего мужчины, обдал ледяными снежинками, за которыми дунул теплый и влажный поток. В этом мире отдельные течения воздуха конфликтовали друг с другом не хуже, чем копошащиеся внизу крысы и их двуногие любители. Хотя еще непонятно, кто кого любил больше.

Мужчина не шевелился, словно ждал, когда запахи мира проникнут сквозь фильтр противогаза и разорвут шлем изнутри в бесплодных попытках подчинить его воле природы. Но он тоже был ее частью – самобытной и независимой в той степени свободы, которую давали автомат, фильтры и товарищи за спиной.

Скрип встроенной рации в этот раз был обрывистым, приглушенным. Пора менять батарейку. А лучше весь аппарат целиком.

– Феникс, – послышался голос командира.

– Есть Феникс, – отозвался гулкий голос, перемежаемый треском покоцанной техники.

– Ворон.

– Тут.

– Воробей.

– Да.

– Аист.

– Не могу ответить, командир, ребенка выроню…

– Аист!

– Да. Извини, командир.

– Ион.

Нет ответа.

Очередной порыв ветра разбил ледяные осколки о шлем сталкера. Он даже не повернул голову – стоял, словно памятник своим мечтам о себе самом, пока ему на плечо не легла рука в выцветшей перчатке.

– Ион, – произнес Кондор.

Мужчина слегка повернул голову. Коротко кивнул.

– Мне надо слышать, – произнес командир.

– Здесь, – ответил Ион. – Пока еще здесь.

– Оставь его, Кондор, – посоветовал Феникс. – Дай человеку побыть одному.

– Одиночки здесь не выживают, – проговорил командир спокойно. – Многие пытались. Никто не смог.

Ион убрал чужую руку со своего плеча. Мысль Кондора он понимал и даже во многом разделял. Ему лишь хотелось побыть одному, хотя он знал, что это уединение было бы невозможным без группы товарищей, прикрывающих спину.

Уединение – вот что оказалось лучшим из встреченного им наверху. В метро никакого уединения не существовало. Под ним понималось гнетущее, терзавшее душу одиночество, которое могло навалиться в любой момент. Когда оказываешься в туннеле и слышишь рокот запираемых гермоворот. Или сидишь в карцере, не имея никакой работы. Правда, эту сторону социума Ион знал разве что с чужих слов, но хорошо помнил напуганный взгляд жителей Лукьяновской, прочувствовавших это на себе. Одиночество никогда не было добровольным – лишь карой, накладываемой обществом.

Но уединение – совсем другое дело. Разница в выборе. Огромный мир вокруг уже не пугал настолько, чтобы давить невидимыми стенами. Напротив, здесь можно при ряде условий найти свои плюсы. Только самих условий много – внимание, концентрация, доля смирения, внутренняя открытость без отчаяния. Самым сложным стал отказ от попыток изменить этот мир. Те, кто пытался – перегорали в одиночестве.

Все живое здесь жило в гармонии – иногда жестокой, иногда безразличной, и любило уединение, так что Ион по праву требовал от мира свою долю. За подобное право он заплатил слишком высокую цену.

– Три минуты, – сказал Кондор. – Феникс, перевесь снарягу иначе.

– На походку, что ли? – уточнил сталкер. – Мне в боевке лучше… ладно. Аист, подержи ружьишко.

Ион почувствовал, что его снова оставили одного, пусть и по надуманному предлогу – и ощутил укол благодарности. Опустил взгляд на автомат, уставился на него, словно пытался понять, не являлся ли этот агрегат частью его самого. Вынул магазин, протер его о перчатку, вставил снова. Ощущение было таким, словно из души вытащили нечто важное и вернули на место.

«Кто я???»

Автомат словно играл с Ионом в ментальные догонялки – казался то надежным товарищем, то чужеродной вещью. Чем-то таким, что хотелось сразу и выбросить, и, напротив, слиться с ним в монолитную машину. Ион цеплялся за подобные сравнения, прогонял их через разум и сердце, понимая, что только так он может оценить обе стороны себя. Одна сторона личности – бывший шпион под руководством уже покойного генерала Ольшанского, обученный боец, тренированный сталкер, у которого забрали четыре года жизни через непонятные довоенные технологии. Вторая сторона – мирный педагог с отличным послужным списком, который помнит запах шатра на Лукьяновской, шелест страниц учебников, огни перемотанных изолентой гирлянд… Но чьи воспоминания сильнее? И что определяет личность – прожитые события или их актуальное восприятие?

За те три месяца, что Ион бродил с «Птицами», обе личности почти слились воедино. «Наверное, так и восстанавливаются после амнезии», – подумал учитель.

И все же временами Ион чувствовал, что внутри бушует буря. Что он не пытался делать, как не раскладывал воспоминания по полочкам – эффект был один и тот же. Стресс, тревога и бессонница. Он не чувствовал себя целым. Все, что с ним случилось, сейчас просеивалось через непонятные умственные фильтры, которые не заменить простым откручиванием головы. Ион усмехнулся про себя – оказывается, он еще помнит, как шутить. Где же он мог этому научиться? За время, проведенное в тройке Ольшанского, смеяться было особо не над чем. Шатер на Лукьяновской давал ему некоторый уют и еще больше суматохи, но смешно в нем, опять же, не было. Вероятно, юмор – это то, что рождается между сложными этапами жизни. Побочный эффект, вызванный перепадами психологических температур.

Единственным местом, прочищавшим голову, было открытое пространство мертвого Киева. В сравнении с этим все земные проблемы притихали и испуганно прижимались друг к дружке, спешно заключая перемирие.

Ион подозревал, что многое из того, чем удивлял и потрясал открытый мир, не имело никакого отношения к Катастрофе, радиации и смертям вокруг. Учитель считал, что если в довоенное время посадить человека под землю и дать вылезать наверх раз в пять лет – реакция будет примерно той же. Восприятие бесконечной бездны над головой, сбой всех пространственных ориентиров, головокружение от необходимости смотреть на удаленные объекты. Знать бы точную разницу между старым миром и новым – легче было бы привыкнуть к тому, что может стать еще новее.

Ствол автомата бесстрастно смотрел в сторону серого облака. Сейчас Ион мог отличить сталкера от учителя внутри себя только через восприятие оружия. Вот прицел – это инструмент для приближения и фокусировки или же тактический элемент? Суть одна, идея тоже, а ощущения разные. Ион провел обжатым рукавицей пальцем по линзе, заметил незначительный скол. Нахмурился. Банальная мелочь, но что с ней делать? В голове Иона боролись между собой два взаимоисключающих предложения. Учитель требовал снять ненадежную вещь и заменить новой, дабы избежать возможной погрешности параллакса. Сталкер предлагал присмотреться к оптике, провести тестовую пристрелку, проверить в учебном бою. Да и где он возьмет замену? На месте Иона какой-нибудь обитатель Креста выбрал бы первый вариант, «метроградовец» – второй. Но каждый из них вообще не думал бы над вопросом, сумел бы определиться сразу. Где всего один вариант решения – там нет и задачи. Ион же видел задачу с двумя неизвестными во всем подряд, даже в лежащем на земле камне, что его и нервировало. Он периодически отключался от поступающей информации, пробуя разобраться с уже полученной. Только что он смотрел на прицел, как уже начал замечать не совсем удобный ремень – не стоит ли подправить его длину под новый комбинезон? Приклад не дает баланса – можно утяжелить его, скажем, за счет дополнительных ножен под боевой клинок… никто так не делает, но экспериментировать все равно надо. А спаренные магазины обязательно ли обматывать разными концами, или все же попробовать крепить параллельно…

Ион нервно протер забрало шлема. Он не мог подобрать слов для себя самого, хотя они были не нужны – их заменяли эмоции.

«Проклятье, если эта штука начнет со мной разговаривать…»

С этой мыслью в Ионе-сталкере проснулся Ион-учитель с Лукьяновской. Если автомат начнет с ним разговаривать – надо будет просто отдать его Кондору. Бросишь наземь – пиши пропало, сталкеры сочтут за истеричку. Конечно, ничего не скажут, но о единой команде можно будет забыть. Попросят вернуться к себе, на Лукьяновскую, тем более что там никто не знает о его приключениях.

Хотя, с другой стороны – такая ли уж они хорошая команда?

Наивно и нелепо было бы полагать, что после приключений на базе Метрограда им удастся в первый же день найти спуск на Красную линию. Такая цель даже не ставилась – о ней поговаривали какое-то время, но разве что как о планах на будущее. Слишком много вещей следовало привести в порядок, и сделать их надо было срочно. Прежде всего – обеспечить себе максимум автономности.

К счастью для «Птиц» Кондора, автономность – их вторая натура. Спасибо дискриминации со стороны Датаполиса, чей режим давно вытеснил сталкеров на заброшенные станции – Шлюз, предоставив им заботиться о себе самим. Им даже отсоединяться не пришлось, разве что спешно переоборудовать приграничный участок туннеля и на всякий случай укрепить оборону. Старенькие гермоворота все еще работали, также имелся запас топлива, воды и провианта на критический случай. Выход в Киев, опять же. Любую осаду можно пересидеть. Сверху им могли мешать разве что разрозненные кучки оставшихся «метроградовцев», но у тех сейчас есть задачи поважнее – разобраться с собственным руководством, провести смену власти в своем убежище, пересмотреть деловые связи с Датаполисом. Разумеется, после выхода из их штаба «Птицы» не посягали на жизни бойцов чужой войны, так что Шест – глава Метрограда – остался жив. Однако было ясно без слов, что его дни как лидера сочтены. Смена власти бывает скорой, но последствия всегда болезненны и продолжительны.

Словом, «Птицы» могли долго отсиживаться в гнезде, выдерживая паузу, которая в умелых руках способна стать мощным оружием в любом споре.

И заодно привыкать к Иону как к новому участнику.

Сделать это было нелегко – Ион сам за три месяца толком не сумел понять, чего теперь ему желать. Самым логичным было бы, возможно, вернуться на Лукьяновскую, но тогда у него будет ощущение, что он предает что-то очень важное.

За время хождения с командой Кондора он отточил навыки передвижения по поверхности до автоматизма, который, как известно, враг любого начинания. Остальные передвигались иначе, другой походкой, носили оружие по-другому, оглядывали местность по-другому, и вообще проявляли разумную дальновидность, на фоне которой поведение Иона смотрелось как преступная самодеятельность. Учитель был достаточно догадлив, чтобы не пытаться просто копировать манеры «Птиц». Он вдумчиво и внимательно анализировал каждое их движение, хотел докопаться до истинных причин – почему, например, перед спуском в яму сталкеры долго смотрят на ее противоположный конец. Про спонтанные оползни и осыпания, равно как и круговые растяжки, Ион догадался уже сам. Чем больше учитель чувствовал свою относительную принадлежность к команде, пусть и пришитую не пойми как и зачем, тем меньше он понимал собственные проблемы. Особенно когда они не имели прямого отношения к главной задаче дня.

«Кто, черт побери, сделал ментальные излучатели, и для чего?»

К глобальной задаче, так никем и не решенной – найти спуск на Красную линию – лишь добавилась вторая. Понять, что за мозговые глушилки там работали. Генератор торсионного шума, черт бы его побрал. Ион смутно припоминал, что подобную формулировку слышал очень давно, но где и от кого… Эта тайна была сокрыта мраком времени и воображения.

После возвращения от «Сто первой» башни никто и не поднимал речь о возможности вернуться туда. Ион порывался много раз это предложить, и каждый раз останавливал себя. Командир группы – Кондор. В свете имевшихся обстоятельств Кондор способен предусмотреть любое желание Иона, и если ни разу не поднял вопрос о дальнейшем расследовании судьбы Красной ветки – значит, тому есть причины.

Зато он нашел «Птицам» другое занятие, не менее удивительное. Сперва идея командира не получила не то что поддержки, но даже понимания. Лишь через две недели сталкеры начали как следует осознавать, на что Кондор перенаправил их усилия. В какой-то степени командир «Птиц» умело подхватил случайно брошенную фразу Иона и развил ее до рабочей концепции: если покойный Мафусаил, сам того не желая, распространил по станциям Креста множество испорченных экземпляров «Флоры», тем самым побудив народ искать неповрежденную копию, то нельзя ли повторить эту фишку с чем-нибудь еще?

Ион признал, что мысль лежала на поверхности, и с досадой утешал себя тем, что был слишком занят самокопанием, поэтому и не сумел разработать дельный проект по улучшению благосостояния «Птиц» – и сопутствующего контроля над населением Креста. В самом деле, если свежесобранная батарейка на развале Датаполиса стоила пять патронов, то откуда такая цена? Почему не три или семь? Пусть экономика Креста за годы успела выровняться и теперь базируется на потребностях людей, но она была и остается замкнутым механизмом. Ценность вещей, принесенных извне, никем не оговаривается и во многом зависит от случая. Люди привыкли платить за нужное, но душа все равно просит любой компенсации скотского существования, хоть какой-то намек на роскошь. Так зачем «Птицам» снова и снова собирать по поверхности ценные полимеры, если их отсутствие никак не сказывалось на жизни Креста? Не лучше ли принести вещь, лишенную практического смысла, но цепляющую за живое? Что-нибудь такое, что заставляет чувствовать себя во всех смыслах успешнее, чем твой сосед через картонную стенку, с которым вы вчера, сегодня и завтра откачиваете воду, несете дозор или чините проводку.

Так что последние три месяца «Птицы» занимались тем же, что и раньше – собирательством, – однако на этот раз не имели конкретной цели. Они выходили из Шлюза четыре раза в неделю, чтобы обрести эту цель наверху. Выражаясь почти позабытым и диковинным в это время словом – они прогуливались.

Полученным экземпляром «Флоры» сталкеры распорядились с размахом – через связи Ворона с богачами Контрактовой удалось выйти на тамошнего олигарха, сдававшего гамаки работягам и дравшего с них за это три шкуры. Таинственный экземпляр справочника растений со всеми целыми страницами заинтересовал коллекционера до такой степени, что тот мигом отвалил «Птицам» награду не менее мифическую, чем сама книга – дрезину с грузом боеприпасов, оружия и снаряжения. Причем все новенькое и, конечно, довоенного производства. Теперь сталкеры фактически могли взять под контроль хоть весь наружный Киев, если он до того еще им не принадлежал. Однако Кондор распорядился приберечь ценные ресурсы и заняться поиском других.

Сейчас любой актив подошел бы, сконвертировался в товар, продался бы внизу за что угодно – от жетонов, все еще ходивших на некоторых станциях, до живых свиней, которые везде считались местным стратегическим запасом и в принципе никогда не шли на экспорт. Кондор понимал, что сейчас недостатка в припасах у сталкеров нет, зато есть проблемы с репутацией. После обезглавливания Метрограда в подземном государстве прокатились волнения, которые быстро утихли, не вызывая особых конфликтов. Погашены они были не столько авторитетом Кипариса, сколько откровениями жителей юго-восточных станций, которые уверенно обвинили Метроград в точечных убийствах. Сейчас народ имел свою точку выхода пара. Кондор понимал, что новой подобной точкой могут стать сами «Птицы». Нужно было закреплять за собой авторитет единственно верных добытчиков, последнего оплота надежды. Он также предугадал внезапный рост числа добровольцев на вступление в отряд «Птиц». Пока что отказал всем без исключения. Ион его понимал. Стоит Кондору начать расширять свои ряды за счет добровольцев снизу – и для Кипариса он мигом превратится в политическую силу, непонятно как настроенную. Уж лучше оставаться независимым элитарным подразделением и постепенно обрастать легендами. Отчасти таковой легендой стал и сам Ион, о шпионском прошлом которого, разумеется, никто не распространялся. Для жителей метро он был все тем же учителем с Лукьяновской, человеком, которому каждый гражданин мог доверить своего ребенка. Тот факт, что теперь учитель бродит наверху, со сталкерами, мог уже сделать из него новую звезду. Чтобы знать точно, следовало спуститься и проверить, хотя Ион пока не решался этого сделать.

Чего нельзя было сказать про Давида с Эльзой, которые после возвращения на Бориспольскую никакой связи с «Птицами» не поддерживали.

Они ушли к себе тихо и почти незаметно. Кто-то из сталкеров – Ион не помнил, кто именно – не заметил их пропажи, пока не вспомнил на следующий день. Ион мог понять, что не так с этой парочкой. Давида как тренированного бойца из секретной тройки генерала Ольшанского, по сути, никто не воспринимал, да и не знал вовсе. Для «Птиц» это был незнакомец, найденный на поверхности три месяца назад, который странно вел себя при каждом погружении в темноту. С Эльзой ни у кого общения не сложилось вовсе. «Птицы» смотрели на нее с той осторожностью, которой обычно удостоена непонятная движущаяся аномалия. Особенно если аномалия, согласно словам очевидцев, много лет молчала, и затем внезапно начала говорить что-то осмысленное. Эльзы они сторонились с самого начала, и учитель их в этом не винил. Скорее ломал голову, почему Кондор и остальные не избегают его самого. Возможно, решили, что человеку предстоит показать свое истинное нутро в бою, и совместный налет на Метроград проявил в Ионе все, что им было нужно. Конечно, если не держать в голове тупую, но все же идею, что «Птицы» просто таскают с собой смертника на случай серьезных испытаний. Иначе они бы уже провели ему любую инициацию.

– Так, топать пора бы, – внес идею Феникс.

Ион опустил автомат, повернулся к товарищам, коротко кивнул.

– Все в порядке? – спросил Кондор.

– В полном, – ответил Ион. – Думал, что проще сделать: взять себе новое имя какого-нибудь птаха, чтобы соответствовать вам, или пойти сложным путем.

– Ну-ка, ну-ка, – оживился Аист. – Сложный путь – это какой?

– Остаться Ионом и изобрести птицу с таким же названием. А вы всем говорите, что такая птица всегда существовала.

– Мне нравится, брат, – похвалил Воробей. – Думаешь, прокатит?

– Почему нет? – пожал плечами Ион, подавляя улыбку. – Сейчас люди о растениях знают только из «Флоры». Напишем свой справочник, назовем «Фауна». Создадим свою мифологию.

– Вношу дельную мысль, – огласил предложение Аист. – Впишем в новую книгу, что Феникс – это такой подвид курицы. Помесь бройлера с несушкой.

– Эй, я тебе… попридумываю тут, – пригрозил Феникс. – Клюв укорочу!

– Поправка принимается. Ион, добавь там в справочник, что Феникс шкворчит, даже пока его на сковородку не кинешь… да ладно, ладно! Мы тебя за это и любим.

Ион зашагал в центре колонны, готовясь осматривать город снова. Перепалку сталкеров он уже не воспринимал.

Давид с Эльзой не выходили у него из головы.

Глава 3

Поддержка

Далеко на юго-восток от позиции Иона и «Птиц», на глубине в несколько десятков метров под землей, располагался участок подземного государства, который отчаянно боролся за автономию, словно остальной мир мог в любой момент исчезнуть. И для таких опасений у жителей станции были все основания. Хотя в метро было жить куда комфортнее, чем наверху, способов попасть под удар тоже хватало. Станциям вечно угрожали сами стихии, соревнуясь за изощренность. Их затапливали воды, осыпался грунт, бушевал огонь, а внешнему воздуху достаточно было просто проникнуть снаружи, чтобы обеспечить быстрое угасание всем выжившим. Набеги, о которых давно не было слышно, тоже не спешили пропадать из памяти. При таких соседях, как перенаселенный Красный Хутор и пустующая Вырлица, ожидать можно было всего. Перекрытие поставкок белковой пищи, новый выход из строя электроприборов, да и просто пугающие сплетни – все это могло подорвать шаткий образ жизни людей, которые в отдалении от столицы все больше учились рассчитывать только на себя.

На станции Бориспольская кипела работа – больше, чем когда-либо в прошлом.

Три месяца назад, при подрыве трансформатора, на уши подняли всю станцию. Технарей отослали на анализ повреждений, монтажников – на поиск запчастей. Всех крепких мужиков бросили в дополнительную охранку. Женщины перебрали припасы, перераспределили и перепрятали все, что можно. Детсад перенесли ближе к потолку, где было оборудовано аварийное убежище на случай затопления. Остальные собирали все, что могло пригодиться в ремонте. И это всего лишь электричество – пусть важный элемент общества и во многом приоритетный, но все же не являющийся стратегически первостепенным как для отдаленного от столицы района. На первом месте здесь всегда стояли люди. По крайней мере, те, кто на сто процентов воспринимался как местный. Интересы гостей традиционно не учитывались, хотя кто добровольно пойдет в такую даль?

Пережить пришлось не только чертов трансформатор, но и ряд других происшествий. Нападение Метрограда, убийство нескольких человек, включая Ксению – главную по станции. Предательство и бегство единственного лекаря – Мафусаила. Конфликт с отщепенцами с Красного Хутора. Это было больше, чем могла выдержать тонкая нервная система общества, поэтому все с тех пор свалились в паранойю.

Пожилой Василий Тростников стал временно исполняющим обязанности главного станции, и никому на Бориспольской и в голову не приходило оспаривать его лидерство. К тому же он знал досконально привычки и особенности каждого жителя, понимал сильные и слабые стороны. Организовать всеобщую работу ему не составило большого труда. Страх дисциплинировал не меньше, чем стихийные бедствия. Неизвестность как таковая и являлась одним из видов такого бедствия, если не самым страшным.

Бориспольская начала укрепляться сразу от всего. Выходы были перекрыты кучей самого бесполезного лома, которому не находилось применения уже много лет, и в спертом воздухе стоял вечный запах ржавчины и летали бурые металлические опилки. Выход в сторону инфернальной Вырлицы преграждали отремонтированные гермоворота. Торговля оказалась приостановлена, попав под жесткое регулирование цен. Пришедшие с самих Позняков купцы оказались неприятно удивлены, когда их товар попросту конфисковали до лучших времен – впрочем, пообещав щедрую компенсацию. Правда, ждать ее тоже приходилось до этих самых «лучших времен».

Запасы медикаментов по всей станции, в том числе личные, были изъяты и хранились в сейфе Василия – как, разумеется, и все оружие. Никто даже не пикнул слова против. Патрули ходили по станции день и ночь; время все еще отмеряли по станционным часам – местной достопримечательности, утратившей всякое практическое значение.

Досмотры и допросы проводились ровно в той степени, в которой не мешали работе досматриваемых и допрашиваемых. Хотя здесь все всех знали, любая искра возмущения могла подорвать зыбкие основы станции.

Здесь никогда не пытались выстраивать конкретный политический режим даже во времена, когда народу жило раза в три больше. Удаленность от столицы и соседство с изгоями Красного Хутора сделали свое дело, сбив оставшихся жителей в обособленную общину. И, как любая послевоенная община, станция развивалась через эмоции.

Бориспольская жила если не в постоянном страхе, то, по меньшей мере, в тревоге. Каждый делал вид, что идет всего лишь бурный процесс развития, но в глубине души все понимали, что так долго продолжаться не может. Следовало признать, что страх окончательно победил в этой битве, и люди старались своим трудом оттянуть как можно дальше момент подобного признания.

В общей суматохе мало кто придал значение внезапному возвращению пропавшего Женьки – охранника станционных часов, которого считали погибшим. Не особо удивились, что он привел с собой девушку, которую здесь раньше не видели. Именно благодаря девушке никто не задавал лишних вопросов Женьке – все понимали, что за причина могла побудить молодого парня исчезнуть и вернуться с парой.

Девушку звали Эльза.

Она казалась молчаливой, недоверчивой, даже немного дикой, но это в порядке вещей у каждого, кому приходится менять дом. У нее не было знакомых на Бориспольской, кроме своего Женьки. Некоторые вроде припоминали похожую девушку, пришедшую сюда три месяца назад, и тогда с ней был совсем другой сопровождающий – от администрации Креста. Странный парень, который обещал проконтролировать ситуацию на Красном Хуторе, да так и пропал. Чего еще можно ожидать от провластных органов?

Со временем рутина вытеснила сумбурные мысли, и к Эльзе больше внимания не проявляли. Работала она со всеми на равных, включая самого Женьку. Пара молодых и умелых рук – хорошо, а в удвоенном количестве – еще лучше. Правда, станционные часы больше Женьке охранять не пришлось. Более того, парень по возвращении их почему-то избегал, хотя в первые дни вертелся вокруг и непременно хотел остаться рядом с ними наедине, что, конечно, было трудновыполнимо. По привычке ему никто не задавал вопросов. Все помнили, что именно Женя много лет следил за этими часами и ему можно доверить их точную работу.

Василий тайком сверял показываемое ими время с собственными старенькими «командирскими», которые старательно заводил каждые двадцать четыре часа всю жизнь – на случай, если Женьке внезапно захочется злоупотребить доверием и что-то сделать с часами. Но нет – парень надежно выполнял свою работу по обслуживанию и чистке агрегата, которая теперь хоть и не являлась его обязанностью, но все же делалась им без нареканий.

Кроме того, Женя со своей подругой давали ценные советы во всем подряд – от методов обжарки свинины до применения золы в самых неуместных сферах. Поэтому над вопросом, куда поселить молодую пару, особо не думали – Василий позволил занять опустевшее жилье врача. Палатку Мафусаила.

Там было все, что нужно молодым людям – два матраса, минимум мебели и даже умывальник. Непонятный ящик, принадлежавший покойному доктору, никто и не пытался выносить. До того как Мафусаил внезапно убил Ксюшу вместе со случайным свидетелем, он успел принять по тому или иному врачебному вопросу всех без исключения жителей Бориспольской, и они знали, что чудаковатый доктор славился сбором самого разного хлама. Ящик в его палатке стал восприниматься как часть мебели, затем как часть самой станции и, в конечном счете, все про него забыли. А там, глядишь, у молодых появится потомство, и ящик пригодится в качестве колыбельки.

И никто не слышал, что новая девушка обращается к Женьке по-своему.

* * *

– Давид.

– Что, Эльза?

– Ничего, просто я не могу называть так тебя на людях.

Парень посмотрел на отражение в маленьком зеркале. Пару раз вжикнул опасной бритвой по точильному камню и продолжил скоблить щетину.

Убранство большой палатки напоминало миниатюрную казарму Датаполиса, сданную во временное проживание туристу, обворованному в туннелях. Иными словами, здесь не было ровным счетом ничего, напоминающего личные вещи. Если у Эльзы как пришедшей со стороны не было ничего своего изначально, то Давид как фактически коренной житель должен был обзавестись скудным, но все же практическим добром, как и другие молодые мужчины. Раньше собирали по возможности ткань – единственный ресурс, невосполнимый без помощи Метрограда. До Бориспольской ее и вовсе довозили по большим праздникам. Даже патроны сделать можно было почти полностью из возобновляемых материалов, тем более что с порохом на каждой станции проблем не наблюдалось.

Однако после возвращения на станцию Давид свел все их с Эльзой имущество до пары наборов одежды и совсем уж элементарных вещей вроде той же бритвы. Причем все из этого могло использоваться в качестве оружия – простое наблюдение, которое никто не сделал. Потому что никто к молодой паре в гости не ходил. Все остальное имущество Давида, равно как и медицинское барахло Мафусаила, было обменяно на вещи, не вызывающие на первый взгляд подозрений – ремонтные наборы, пустые гильзы, мотки проволоки, обязательные инструменты. От доктора оставили разве что компактные аптечки. По умолчанию все это добро хранилось в потайном отделении под большим непонятным ящиком Мафусаила. Единственное, что пропало и с глаз, и из памяти очевидцев возвращения блудного Женьки – это его автомат, который не нашелся даже в ходе обысков, проводимых с позволения пары.

Более опытный в таких делах наблюдатель вроде любого из обитателей того же Метрограда с первого взгляда сообразил бы, что молодые люди хотят быть готовыми к выходу со станции в любой момент. Местные же жители ничего не замечали. Слишком много они вложили в родную станцию, чтобы просто так допустить саму мысль о том, что кто-то может захотеть сбежать отсюда.

Заниматься в палатке было особо нечем, и обычно внутри стояла тишина. Ни разу молодые не устраивали скандалов, не повысили голоса. Ни разу не появился запах самогона – привычный элемент станционной бытовухи во всем Кресте, чего уж греха таить. Ни ссор с соседями, ни конфликтов за лишнюю доску или сантиметр площади. Ни единого происшествия вроде внезапно загоревшейся обшивки, что тут случалось время от времени с другими домами. Поэтому никто не знал, чем конкретно там могут заниматься молодые, лишенные всем понятных недостатков.

И поэтому никто не видел, как Эльза, лежа на спине, возилась с нижней крышкой ящика, предусмотрительно поставленного на упоры. Повязанный на голову платок уже давно покрылся россыпью металлических опилок. Она то и дело сдувала их, чтобы не попали в глаза. Держать инструменты на весу было неудобно, но девушка не произнесла ни слова жалобы.

– Почему никто не додумался попробовать разобрать его снизу? – спросила она.

– Потому что никому нет дела, – ответил Давид. – Смотри, чтобы не придавило.

– Ты вытащишь меня.

– Могу не успеть.

– Не можешь.

Эльза сменила отвертку на пассатижи.

– Саморез застрял, – сказала она. – Совсем долго тут сидит… Высверлить бы.

– Нельзя, услышат. И квоту электричества выработали на той неделе.

– Мы же ничего не использовали сверх меры.

– Я помню. Квоту сократили для всех. А мы с тобой за одного считаемся.

– Мне все еще не выдали паспорт. Не принимают за свою.

– Я четыре года охранял эти чертовы часы, и все еще не целиком свой, – напомнил Давид.

Он вытер бритву о тряпку, сложил ее, сунул в карман.

– Дай я покручу эту штуку, – предложил он. – Иди, прогуляйся.

– Меня загрузят перепрокладывать кабели.

– Значит, ты повысишь свои навыки в этом непростом деле.

– Оно не только непростое, оно скучное, – Эльза вздохнула, выползла из-под ящика.

– Да, помню, – усмехнулся Давид. – Ты у нас творческая натура.

Эльза продолжала сидеть, глядя на ящик.

– Мы поймем, как он работает, – пообещал Давид. – И нам будет что показать Иону.

– Тебе так нужна причина, чтобы его увидеть?

– Скорее, ищу повод отсюда уйти.

– Я уже ничего не ищу.

Эльза поднялась, положила отвертку на ящик.

– Мне здесь тесно, – сказала она.

– Тебе и в Датаполисе тесно будет.

– Ну уж нет, – помотала Эльза головой. – Больше никогда.

– «Никогда» – это очень долго.

– Открыть тебе секрет?