Мик Уолл

Когда титаны ступали по Земле: биография Led Zeppelin

Mick Wall. When Giants Walked the Earth: A Biography Of Led Zeppelin.

Перевод с английского: Евгения Фоменко, Заур Мамедьяров

Посвящается всем любителям Led Zeppelin

Линде, Эви, Молли и Майклу — как всегда

От автора

Несмотря на то что мне посчастливилось в течение ряда лет наслаждаться компанией бывших участников и/или сотрудников Led Zeppelin, необходимо иметь в виду, что это неофициальная биография, написанная объективно, без неуместного давления со стороны, побуждающего к чему-то иному, кроме как честно рассказать историю так, как я ее вижу.

Также необходимо прояснить, что выделенные курсивом в тексте «ретроспективные эпизоды» не являются настоящими словами Джимми Пейджа, Роберта Планта, Джона Бонэма, Джона Пола Джонса и Питера Гранта, точно так же как и реальными цитатами. Хотя они и основываются на тщательном биографическом исследовании, свидетельства которого могут быть найдены в разделе «Заметки и источники» в конце книги, сами слова являются продуктом моего воображения.

Благодарности

Лично я никогда не любил длинные авторские благодарности и, соответственно, стремился свести их к абсолютному минимуму в собственных книгах. Тем не менее, невозможно обойти стороной тот факт, что эта книга просто не могла появиться и не появилась бы без неоценимой помощи следующих людей, каждому из которых я должен сказать большое спасибо.

Первое и самое главное — моей жене Линде, которая не позволяла стенам обрушиться на нас в течение долгих месяцев и лет этого труда. Возможно, она не написала ни одного слова, но, без сомнения, она работала усерднее, чем кто-либо, включая меня, чтобы эта книга увидела свет. Также моему агенту Роберту Кирби из United Agents, джентльмену и, надеюсь, другу до конца дней. Малкольму Эдвардсу из Orion, чьи терпение и понимание вкупе с удивительно глубоким знанием Led Zeppelin выходили за пределы квалификации обычного издателя. Эти двое — настоящие титаны издательского мира.

Искреннее спасибо необходимо также сказать двум людям, помогавшим мне в исследованиях больше, чем они были должны, и продемонстрировавшим безмерную щедрость: Дэйву Льюису из достойного уважения Tight But Loose, который предоставил не только музыку, книги и доступ к собственным интервью (в частности, к великолепным интервью с Питером Грантом), но также высказал множество интересного во время наших бесчисленных телефонных разговоров, и в равной степени Дэвиду Диккенсону, оказавшему столь же бесценную помощь, включая бутлеги, видео, поддержку при организации интервью и бессчетные телефонные разговоры, в которых он делился собственными годами погружения как в Led Zeppelin, так и в серьезную сторону оккультизма.

Также я должен выразить признательность Джону Хоттену за ту важную роль, которую он сыграл, помогая мне в ранние и весьма напряженные дни существования книги. В то время, когда мне было не к кому обратиться, он помог мне справиться с бессонными ночами и нервными расстройствами. Кроме того, я благодарен Яну Пирсу за его сходную самоотверженную работу на завершающем этапе.

Есть также множество людей, чей вклад был не столь определенным, но кто оставался со мной (и с книгой) на всех неожиданных путях именно в тот момент, когда это было необходимо. Это Диана и Колин Картрайты, Дэмиан МакГи, Боб Прайор, Росс Халфин, Кевин Ширли, Клэр Уоллис, Питер Маковски, Крис Ингэм, Скотт Роули, Тревор Уайт, Ники Хорн, Саймон Портер, Морин Рис, Шон Левелин, Джефф Бартон, доктор Хлоя Проктер, Юлия Беннет, Тимоти Д’Арк Смит, Бекки Андервуд, Роберт Логг, Марк Блейк, Ингрид Коннел, Крис Уэлч, Линн и Том Крекнеллы, Пенни и Пол Финбурги, сотрудники Four Pillars Hotel в Оксфорде, Найджел из Oxford Cottages и писатели Пол Киммодж и Дэвид Пис с их великим вдохновением, о котором они должны знать.

А также спасибо всем тем людям, кто внес свой вклад в саму суть книги, иногда неосознанно или столь неясно, что я понял это гораздо позже — иногда годы спустя, — но без них все было бы иначе: Берт Дженш, Ронни Вуд, Пол Роджерс, Билл Уорд, Бев Биван, Мак Пул, Джим Симпсон, Тони Айомми, Гизер Батлер, Оззи Осборн, Терри Меннинг, Фредди и Уэнди Баннистеры, Джейк Холмс, Дэвид Юнипер, Донован, Эйнсли Данбар, Дон Арден, Джейсон Бонэм, БиПи Феллон и Ричард Коул.

И в завершение, конечно, Джимми Пейджу, Роберту Планту, Джону Полу Джонсу, Джону Бонэму и Питеру Гранту, которые всегда заслуживали большего.

Делай то, что изволишь.

Пролог

Небеса

Это могло случиться где угодно, но лучше всего это случалось в Америке. Земля молока и меда, мир бесконечных возможностей. Родина чертового рок-н-ролла. Это могло случиться где угодно, но это никогда не случалось с тобой так, как это происходило здесь, в те ночи, когда ты действительно чувствовал, что летели искры, действительно видел свет, стреляющий в них, пульсирующий, словно неоновая тина бульвара Сансет ночью. Это могло произойти где угодно, но это никогда не происходило с тобой или с ними так, как в Америке.

От Нью-Йорка до Лос-Анджелеса… The Garden… The Riot House… где-то под столом в глубине The Rainbow… травка, вино, кола и виски… шлеп, детка, шлеп… если Бог или Дьявол создали что-нибудь лучше, то, должно быть, оставили это себе.

Смотришь на них со сцены, тысячи, трясущиеся головы, обнаженные груди, руки в воздухе, огромная темная масса сплетенных, жаждущих, внимающих людей, всех до единого ожидающих твоего сигнала, ритуала, достигающего головокружительного пика, чтобы расплескаться и поглотить их, душить и заставить их страстно желать большего. Восхождение! К свету! Учиться летать на руках и коленях…

Это и было идеей — скажешь ты автору годы спустя, — создавать что-то гипнотическое, гипнотическое, гипнотическое… Водить скрипичным смычком по гитарным струнам, заставляя их выть и стонать от боли, горящей где-то внутри. Затем поднять руку и направить смычок… туда… сюда… прямо на них… бить им, словно кнутом, в то время как звук гитары хлещет их по поднятым вверх лицам, будто точно направленный камень, прыгающий по поверхности озера. Ранить их, пронзать, ласкать, заманивать их, а затем разгонять — дышащий Дьявол, вдох-выдох, вдох-выдох. Давать им вкус того, на что это похоже, того, чем это было в действительности.

Знали ли другие, что происходит, что именно ты делал? Возможно. Хотя, стоя так близко к языкам пламени, как они могли понять? Все, что они действительно знали, — это жар, свет и атмосфера. Но если они могли встать достаточно далеко, то были бы в состоянии заглянуть в тени и тогда, возможно, увидели бы. Увидели бы тени внутри теней, серое, сплетенное с черным, призрачные фигуры без лиц и очертаний, которые смотрели на них…

Ты бы провел смычком по гитарным струнам, бросая проклятия, и они бы любили тебя за это, охренительно любили бы тебя. Твоя правая рука поднимается, дирижерская палочка, твое тело крюком изгибается в их сторону, вся твоя сущность едина со столпом света, исходящим со сцены, винтообразно идущим наверх, наружу и всюду. Великий водоворот густых темных красок, превратившихся в ступенчатую башню, на которую ты приглашаешь их подняться, ступенька за ступенькой, и следовать только за тобой, за волшебником. Выше, выше, выше… лестница… в…

Часть первая

Восхождение!

Во имя мое вкушайте вино и диковинные зелья, о которых я скажу пророку моему, и опьяняйтесь ими! Не будет вам от них вреда. Алистер Кроули, Книга Закона.1


1

На заре настоящего

Тебя зовут Джимми Пейдж. На дворе лето 1968 года, и ты один из самых известных гитаристов Лондона — и один из наименее знаменитых. Даже два последних года в The Yardbirds не принесли тебе признания, которого ты, как ты знаешь, достоен. Люди говорят о The Yardbirds так, словно Джефф Бек, а не ты по-прежнему их гитарист, несмотря на все то, что ты для них сделал. Ты завязываешь со всеми доходными сессионными концертами, которые позволили тебе купить дом возле реки, в последний раз радуешь группу беспроигрышными хитами вроде ‘Happening Ten Years Time Ago’, в то время когда Микки Мост уже высосал из них жизнь, заставляя выпускать абсурд типа ‘Ha Ha Said The Clown’, продолжаешь упорно работать с ними, даже когда их заметность стала постепенно исчезать из виду вместе с их собственным достоинством. Они все еще что-то значат в Америке, постольку-поскольку, но дома они трупы. А в чем смысл шататься по Америке с полудюжиной выступающих вместе с вами в одной и той же ничтожной программе, зарабатывая в неделю меньше, чем ты, бывало, получал за день работы на сессиях, когда никто даже не знает твоего имени, не знает, насколько ты важен для всего процесса?

Джефф Бек? Джефф — старый приятель, но кто рекомендовал его на работу в первую очередь? Кто поддержал его, когда он был лишен средств? Ты, Джимми Пейдж. Тот, кто отказал The Yardbirds, после того как ушел Клэптон, но не потому, что испугался, как Эрик, что их страсть к попсовой звездности разрушит твой имидж «блюзового пуриста» — ты никогда таким не был, твоя любовь к фолку, рок-н-роллу, джазу, классике, индийской и ирландской музыке, всему чему угодно означала, что ты всегда сочувствовал тем бедным неудачникам, которым нравился лишь один музыкальный жанр, — а потому, что ты незаметно вздрагивал от перспективы таскаться по деревенским барам и клубам, болтаясь в задней части дерьмового транзитного фургона, как раньше с Нилом Кристианом и The Crusaders, в итоге заболевая так, что потом не мог встать с кровати три дня. Даже ничего с этого не имея. Нет, так не пойдет.

Итак, ты порекомендовал своего старого приятеля Джеффа, который просто сидел рядом и ничего не делал. Потом отошел в сторону и наблюдал, как The Yardbirds с Беком взлетели подобно ракете… ‘For Your Love’, ‘Heart Full of Soul’, ‘Shape of Things’, хит за хитом… И потом, ты тоже был в The Yardbirds. Не предполагалось, что это продлится долго, и ты не давал никаких обещаний, но тебе пришлось признать, что это было правильно. И даже когда ты всего лишь должен был помочь им, пока они не найдут подходящую замену для Сэмвела-Смита, спустя рукава бренчавшего на басу, кайф был неплохим. Когда они предложили перевести Криса на бас, а вас с Джеффом — вдвоем на гитару, ты не мог поверить в это! Ты не знал, как долго Джефф сможет такое вытерпеть, но тем временем все шло неплохо. Не только игра — вы с Джеффом всегда хорошо играли вместе, — но и настроение, обстановка. Когда ты обнаружил себя вместе с ними в списке участников фильма Антониони «Фотоувеличение», это показалось предзнаменованием. Все, что тебе нужно было делать, — это изображать игру в клубе, подогревая его, велика забава! Тем не менее, Джефф со стоном встретил просьбу режиссера разбить гитару. Ему пришлось делать это шесть раз, изображая Пита Таунсенда, пока итальянец не остался доволен. Боже, он стонал! Однако ты не мог сдержать улыбку.

Потом он ушел. Джефф Бек, великий герой гитары, у которого не было никакой дисциплины — сегодня блистающий, а завтра уже нет, — так называемый крутой парень, не способный написать оригинальный мотив, чтобы спасти свою жизнь, и продавшийся Микки Мосту и его готовым хитам. Джефф — приятель, и ты не любишь чернить его, но даже Джефф знает, что ‘Hi Ho Silver Lining’ — просто груда старого мусора, каждый знает, что это груда старого мусора. Но, как только он покинул The Yardbirds, благодаря Микки, она была в чартах, на дискотеках, на радио, под нее танцевали все эти длинноногие девчонки в мини-юбках на шоу Top of the Pops.

Что ж, с Джеффом Беком все прекрасно, но что насчет тебя, Джимми Пейдж? Что ты собираешься делать теперь, когда у Джеффа запущен свой проект, а The Yardbirds окончательно уничтожены? Ты не знаешь. Или, скорее, знаешь, но только на бессознательном уровне. У тебя пока нет доказательства, но ответ в том, как ты абсолютно уверен, чтобы взять The Yardbirds за основу и перестроить их, взять их дрянной рок-н-ролл и так называемые эксперименты — их приемы — и превратить их во что-то более сознательное, что-то, что заставит тебя задыхаться, а не просто вздыхать, что-то, что фактически составит конкуренцию Хендриксу, Cream, The Stones и проклятым The Beatles. На самом деле покажет миру, кто есть кто и что есть что.

Но ты также опасаешься упустить частичку славы, которую в конце концов отыскал, пусть и маленькую. Большинство людей может думать, что Джефф Бек по-прежнему гитарист The Yardbirds, но они хотя бы слышали о The Yardbirds. Кто слышал о Джимми Пейдже, за исключением всезнаек продюсеров и важных шишек из звукозаписывающих компаний, студийных уборщиков и хорошеньких секретарш? Помимо всех тех гитаристов, которых ты годами заменял на сессиях, — парня из Them, парня из Herman’s Hermits и бессчетного множества других, чьих лиц ты уже не помнишь и кто в любом случае никогда не узнает, что ты сделал для них, никогда не поблагодарит тебя…

По крайней мере, ты знаешь свое место. Уверенный в себе, богатый, привыкший к независимости, ты всегда точно знал свое место, даже когда совсем молодым играл на сессиях для стариков вроде Вэла Дуникана. Ты всегда ходил величаво, всегда знал себе цену, даже если другие занижали ее, отправляя тебя на следующую сессию — иногда по три в день, шесть дней в неделю, никогда не зная, что попросят сыграть следующим, зарабатывая хорошие деньги и не рискуя — но и не получая славы, когда дела шли хорошо.

Теперь твоя очередь сиять. Ты двадцатичетырехлетний закаленный сессионный профи, знающий все о работе на студии. Ты берешь пример со знаменитых манипуляторов типа Шела Телми и Микки Моста, подыгрываешь другим сессионным профи вроде Биг Джима Салливана и Бобби Грэхема, перекуриваешь во время перерывов на чай, все замечаешь, годами снова и снова пересекаешь дороги подобно приносящим удачу черным котам.2 Теперь ты хочешь сделать что-то для себя. Ты всегда этого хотел. Время пришло. Что-то значительное, как Эрик с Cream, — только лучше. Как Джефф с Родом Стюартом и Ронни Вудом — только лучше. Как Джордж Харрисон и Брайан Джонс с их ситарами, хотя у тебя он и появился первым, — только намного, намного лучше, подождите, и вы, черт возьми, увидите.

Однако сперва тебе необходимо собрать кусочки вместе, найти уголки пазла. Годы работы за сценой — в темноте, по найму, делая то, что сказали, смотря и слушая и вбирая все это в себя, перекуривая и втихомолку посмеиваясь, — научили тебя большему, чем просто игре. Теперь ты знаешь, куда устанавливать микрофоны. Расстояние дает глубину, — как любили говорить старые каторжники. Ты знаешь, как управляться с пультом, что делает плохие группы хорошими, а хорошие — еще лучше. Теперь ты знаешь, что нужно больше, чем просто хорошо играть, иначе ты был бы звездой уже давно. Также ты узнал кое-что о бизнесе. Ты знаешь ценность имени и правильной звукозаписывающей компании за тобой, правильных парней в костюмах. И для этого, ты знаешь, тебе понадобится помощь. Однако у тебя есть преимущество. У The Yardbirds все еще есть имя — и ты не собираешься от него отступать. Не сейчас. Сначала тебе нужно быть уверенным, нужна педантичность, ты как профи должен идеально рассчитать время, ты знаешь это.

Проблема в том, что время уходит. Тебе только двадцать четыре, но музыка уже движется без тебя. Ты не сказал бы этого вслух, но ты знаешь, что это правда. Cream уже приближаются к финалу, а ты чувствуешь, словно еще и не начал. Хендрикс теперь всеобщий гитарный бог, а тебе еще не предоставилась возможность показать им свои умения за пределами сессий, прокуренных студий и групп, разваливающихся изнутри, теряющихся где-то на американской дороге, просто считая дни, пока не появится что-то лучшее. Время уходит, и, хотя ты никогда бы в этом не признался, ты начинаешь переживать, что пропустил проклятую лодку, что если ты не будешь стараться, тебе придется вернуться к сессиям. Стать одним из таких людей, которых я ненавижу, — как ты говоришь друзьям.

Последний тур The Yardbirds завершается в Монтгомери, штат Алабама, концерт в Speedway Fairgrounds проходит на следующий день после того, как в Лос-Анджелесе застрелили Бобби Кеннеди. Вы все смотрите это по телевизору в отеле, и вы в шоке, качаете головами и выкуриваете больше сигарет. Но для тебя это ничего не значит в сравнении с мыслью, что группа разваливается. К середине июня ты снова дома, в своем превосходном жилище у реки в Пангборне — переделанном викторианском лодочном сарае в тридцати милях выше по течению Темзы от Лондона с одним из этих подвальных лодочных причалов, хоть лодки у тебя и нет, — размышляешь, чем же тебе теперь заняться.

К счастью, у тебя есть туз в рукаве, кто-то, кто знает, что ты умеешь, кто ты, кем ты можешь стать, и кто разделяет твою решительность сотворить что-то из этого, в конце концов достать кота из мешка. Питер Грант. ‘Джи’. Огромный сверхчувствительный гигант, который был менеджером The Yardbirds вместе с Микки и охранял тебя во время всех путешествий, особенно в этом последнем чертовски ужасном американском туре, когда Кит Релф сходил с катушек и напивался на сцене каждый вечер и только Крис Дрэя все еще казался заинтересованным в сохранении целостности группы. Джи, который сидит с тобой в машине, застрявшей в пробке на Шафтсбери-авеню, всего через несколько дней после возвращения из Америки, и вы оба знаете, что все кончено, и говорите о том, что делать теперь. Джи сидит и слушает, как твой спокойный учтивый голос наконец произносит то, о чем ты в тайне думал все это время, и наконец озвучивает это: что ты думаешь, что можешь взять группу и сделать лучше, взять новых членов, написать новую музыку, сделать лучше.

Камнем преткновения, как вы оба знаете, станет Микки, всерьез заинтересованный только синглами. Искусство ради искусства, хитовые синглы ради нас. Это девиз Микки. Но с синглами покончено. The Yardbirds теперь должны выпускать альбомы, это очевидно. Ты не сказал этого Микки, потому что знаешь, что он только усмехнулся бы, так же, как тогда, когда Джефф пожаловался, что ему бы хотелось записывать и альбомы тоже, но теперь ты говоришь это Питеру, который сидит и слушает, смотря через ветровое стекло на поток машин. Ключ, скажешь ты, ощущая бесстрашие, в том, чтобы дать тебе свободу поступать так, как, по твоему убеждению, следует. Так, как ты слышишь внутри себя, когда никто больше не слушает. Не только возглавить группу, но и писать музыку и тексты, самому выпускать пластинки, делать все самостоятельно, кроме менеджмента. Вот здесь подключится Питер — если он заинтересован. Джи, годами работавший в тени другого более влиятельного музыкального дельца, ожидая своей очереди в темноте, прямо как ты. Джи, который сидит здесь за рулем, уставившись на поток машин, и просто кивает. «Что ж, хорошо, — говорит он. — Давай сделаем это».

Еще один последний концерт The Yardbirds, незначительное контрактное обязательство в Student Union Hall в Лутонском колледже 7 июля — спустя почти два года с последнего громкого сингла в Британии ‘Over Under Sideways Down’, — и потом действительно все. Лишь Крис сказал, что хочет продолжить и вдохнуть в группу новую жизнь вместе с тобой, но теперь и он сомневается. Ах, он еще ничего не сказал ни тебе, ни Питеру, но вы оба знаете. И что? Тебе нужна стопроцентная преданность, чтобы новая музыка, которую ты желаешь создать, звучала так, как тебе бы хотелось. Крис в любом случае неважный басист. Лучше ему сейчас уйти, даже если ты останешься в одиночестве. Что ж, ты к этому привык. Будучи единственным ребенком ты никогда не боялся быть один. Поэтому когда, всего лишь через месяц после этого последнего концерта в Лутоне, Крис в конце концов сознается, что он больше не в деле, что он лучше уйдет и попробует начать карьеру фотографа — «Он думает, что он чертов новый Дэвид Бэйли», — смеется Джи, — ты втайне успокаиваешься.

Теперь остались только вы вдвоем, Джимми и Джи. И, конечно, имя, как бы там ни было: The Yardbirds. Или, возможно, The New Yardbirds, как предложил Джи. Тогда, по крайней мере, не будет выглядеть так, словно заново начинаешь все с чистого листа, — говорит он. В любом случае, не совсем. И ты по-прежнему можешь выступать за деньги. Сводить концы с концами, пока не сможешь представить что-то лучшее. Во всяком случае, таков был план в то долгое дождливое лето 1968-го…



«Я точно знал, что хотел сделать», — говорит Джимми Пейдж почти сорок лет спустя, сидя на своей подвальной кухне в Tower House, готическом особняке XIX века в лондонском Холланд Парке, спроектированном архитектором и масоном Уильямом Берджесом. Поздним солнечным днем лета 2005 года мы пьем чай, вспоминая первые дни группы для очередного журнального очерка. За последние двадцать лет это стало для нас практически ежегодным ритуалом. Интерес к Zeppelin с годами увеличивался и дошел до того, что сейчас они более популярны, чем были когда-либо в жизни. Конечно, дни Jack Daniel’s и кокаина, фанаток и наркотиков — дни драконьих костюмов и черных лебедей — давно ушли. Джимми Пейдж не пьет, не принимает наркотики, он даже больше не курит сигареты. Но это не значит, что он забыл, как это было и что это было. Или что он отчасти раскаивается. Более того, единственное, о чем он действительно сожалеет, — это то, что пришлось остановиться. «То были жизнелюбивые времена, знаешь? — он пожимает плечами. — Но суть в том, что там всегда была игра. Может, только в очень редких случаях она страдала — в редких случаях в сравнении с количеством туров. Но мы хотели быть на этой грани, это питало музыку».

Конечно, питало. Так все и было для рок-монстра вроде Led Zeppelin, питающегося планетами и гадящего звездами. Наркотики были их топливом, секс — формой самовыражения, музыка — просто картой сокровищ. Подумай о The Stones, втиснутых в 1972 году в жаркий, лишенный окон подвал у Кита на Вилле Нелькотт во Франции, ждущих его, чтобы отойти после очередного трехдневного изменения сознания, ждущих его, чтобы получить достаточно кокса, чтобы вдохнуть его в нос и вколоть в руку, прежде чем он будет готов костьми лечь за то, что станет лучшим из когда-либо написанных альбомов The Stones, что бы там не думал Мик со своей очередной шикарной иностранной девчонкой. Подумай о Джоне и Джордже, сидящих на кислоте, объединившихся на этот раз против пуританина Пола и невежи Ринго, корифеях, трудящихся во имя того, чтобы поднять The Beatles над yeah-yeah-yeah из их милого прошлого со стрижками под горшок к бесконечно более просвещенному, чрезвычайно более широкому сознанию Revolver и в конечном счете к Sgt. Pepper, альбому, который превратил мир из черно-белого в цветной. Подумай о Дилане, который курит травку, глотает таблетки, носит солнечные очки в полночь и дрожит в своем кресле у окна, сидя всю ночь без сна в отеле «Челси» в Нью-Йорке за написанием ‘Sad Eyed Lady Of The Lowlands’ для… нее. Или Хендриксе, галлюцинирующем о божественной природе в какой-то мерзкой пивной забегаловке в Лондоне, полной сигаретного дыма и завистливых белых мужчин, в то время как The Who, Cream и все остальные, кто пытался следовать за ним, купались в хвосте его кометы и глупо старались удержаться на искрах. Конечно, наркотики питали музыку Led Zeppelin. Для этого и нужны были наркотики. Для этого и нужны были Led Zeppelin. Вот так все и было, верно, Джимми? Тогда, в семидесятые, в эту эру сжигания мостов и чрезвычайного индивидуализма, которая началась в 1968-ом и разгорелась лесным пожаром в культуре, который распространялся повсюду почти до 1982-го, после появления противозачаточных, но до СПИДа, когда внезапно все казалось возможным и ничто не было запрещено. Семидесятые — обратная сторона идеалистических, полных согласия шестидесятых — были временем, когда создание собственного дела и возможность для него продержаться перестали быть всего лишь лозунгами и стали неотъемлемым правом. Когда «делай то, что изволишь» действительно стало законом.

Как, однако, кто-то вроде Джимми Пейджа должен теперь выразить это словами, чтобы никто не гримасничал или, что еще хуже, не отшучивался? Нет сомнений, что едва ли можно что-то изменить теперь. Даже у Роберта Планта, у которого, как он думает, всегда на все есть ответы. Тем не менее, очевидно, что эти первые дни Zeppelin столь же ярки для Джимми Пейджа сейчас, в его по-прежнему неугасающей старости, какими они были сорок лет назад, в его рискованной, искушенной во всем молодости. Сейчас, когда ему за шестьдесят, его можно простить за то, что он туманен в деталях. Но это не так, на самом деле он очень точен. Так же, как и со всем важным, что он сделал за свою карьеру. «Я знал, над чем я работал в рамках The Yardbirds, — говорит он за чашкой чая, — и знал, что хотел это продолжить — и вы можете все это услышать на первом альбоме [Zeppelin]».

Да, можете. Не в материале непосредственно — в этом плане там было мало нового, — но в идее, в методологии, в решительности усвоить весь разговор. Однако недавно я прочитал, что изначально он задумал нечто более легкое, более акустическое, а затем изменил мнение, увидев игру Джона Бонэма. Идея была поддержана, возможно, его сольным выступлением в первые дни Zeppelin на телешоу Джули Феликс, где он изящно ударял по струнам в ‘White Summer’, акустической гитарной интерлюдии, основанной на легендарной фолклорной загадочной инструментальной раге Дэйви Грэхема из ирландской мелодии ‘She Moved Through The Fair’, которая была визитной карточкой Пейджа еще во врема The Yardbirds и которая сподвигла одного из очарованных обозревателей сравнить его с гитаристом фламенко Манитасом де Платой.

«Это дерьмо», — сказал он мне, пренебрегая мнением, что Zeppelin когда-либо могли быть чем-то другим, нежели они были. «У меня в голове был весь репертуар песен, которые я хотел поместить в этот новый формат, как ‘Babe I’m Gonna Leave You’, например. Но это не было просто чувствительностью при создании акустического номера, ведь все должно было вырасти». Zeppelin не должен был стать чем-то таким простым, как только акустика или только электрика. Zeppelin не должен был быть дискредитирован. «Я видел всю динамику. Так как мои вкусы были всеобъемлющими, это не сводилось к одной конкретной вещи. Это не был только блюз, не был только рок-н-ролл. Это не была просто фолк-музыка или классика. Мы прошли весь путь». Позже, после проверки, я обнаружил, что он сказал почти то же самое писателю Мику Хогтону еще в 1976-ом. «Я точно знал стиль, который искал, и тип музыкантов, с которыми хотел играть, — утверждал он. — Полагаю, это доказывает, что группе действительно было суждено существовать, то, как все сошлось воедино». И снова в 1990-ый, когда он сказал Мэту Сноу из журнала Q: «Мы знали, что делали: протаптывали дорожки, которые не были протоптаны раньше».

Итак, Джимми Пейдж все продумал с самого начала, не так ли? Что касается музыки, возможно, так и было. Или, как он говорит сейчас, желаемую «структуру». Тем не менее, способ, которым он собрал группу вместе, был куда более случайным, куда более рискованным. Огромную роль сыграла удача. Фактически, сначала казалось, что Госпожа Удача работает против него, когда он осознал, что не может заинтересовать ни одного человека, которого он действительно хотел видеть в группе. Или, если они заинтересовывались, что-то другое стояло на пути. Например, взгляд в прошлое показывает нам, что вокалист и гитарист Терри Рид, один из первых, кому Джимми сделал предложение, по глупости отказался от шанса присоединиться к Led Zeppelin. Но тогда они еще не назывались Led Zeppelin — они все еще были просто The New Yardbirds, новое название, из-за которого группа звучала очень старо. Рид был молод, по праву считался мастером и, по иронии судьбы, обсуждал сольный контракт с Микки Мостом. Зачем ему было присоединяться к The New Yardbirds?

Еще только девятнадцатилетний и горячо упоминаемый в музыкальной прессе как «Самая многообещающая поп-звезда» Рид был развивающейся звездой с шестнадцати, когда Питер Джей из The Jaywalkers сделал его новым фронтменом. Потом появились Хендрикс и Cream, и, как любой другой, Терри хотел принять участие в представлении. К февралю 1968 года его приятель Грэм Нэш — который только что ушел из The Hollies, чтобы начать собственный проект в Америке вместе с двумя отличными новыми парнями Дэвидом Кросби и Стивеном Стилзом, — уговорил Микки подписать с ним контракт. Когда Джимми Пейдж пришел с предложением присоединиться к The New Yardbirds, Рид уже вовсю работал над песнями, которые должны были выйти на его альбоме Superlungs — немодное название, которое выдумал для него Микки. Как он мог отвернуться от всего этого, просто чтобы попробовать помочь снова спустить на воду пробитую лодку The Yardbirds?

Пейдж, который помнил Рида с шоу The Yardbirds в Альберт-холле двухлетней давности, когда в программе были Терри и The Jaywalkers, чувствовал себя опустошенным. Особенно когда Питер Грант сказал ему, что Терри не присоединится, из-за того что недавно подписал сольный контракт с Микки, который до сих пор сидел с Питером с одном офисе. Несмотря на возрастающее доверие к Джи, Джимми чувствовал, что ему наставили рога. «Их столы стояли рядом, понимаете?» — даже столько лет спустя угрюмо замечает он.

«Тем временем, — говорил Рид, — я давал концерт. Думаю, это было в Бакстоне, с Band of Joy. Я их и раньше видел и знал Роберта Планта и Джона Бонэма. Но в тот раз, наблюдая за ними, я подумал: „Вот оно!“ В моей голове все сложилось. Так что на следующий день я позвонил Джимми. Он сказал: „Как выглядит этот певец?“ Я ему: „В смысле — как он выглядит? Он похож на греческого бога, но какое это имеет значение? Я говорю о том, как он поет. А его ударник феноменален. Проверь сам!“»

То же самое было и с Эйнсли Данбаром, ветераном John Mayall’s Bluesbreakers и первого воплощения The Jeff Beck Group. Как Данбар говорит сейчас: «Мне предложили присоединиться к The New Yardbirds. Они уже говорили о том, чтобы поехать в Америку, — и это было соблазнительно для меня, ведь я там не бывал. Не сомневаюсь, если бы я присоединился к ним, то закончил бы в Led Zeppelin. Но The Yardbirds к тому времени были уже не новостью, и у меня была своя группа, Retaliation, только что подписавшая контракт на запись. Мне нравилась идея играть с Джимми, потому что он был похож на меня, очень вовлеченный в импровизацию, с чем совсем не мог справиться Джефф Бек — все, что он играл, всегда было отрепетировано вплоть до последней ноты. Но вступление в The Yardbirds в тот момент показалось бы шагом назад, а не вперед».

Джимми Пейдж пытался собрать собственную группу не в первый раз. Еще летом 1966 года он предварительно представлял свою группу с фронтменом The Small Faces Стивом Мариоттом в качестве вокалиста и второго гитариста или, возможно, с протеже The Spencer Davis Group Стивом Уинвудом в качестве вокалиста и клавишника вместе с «супер-хулиганской», как Пейдж сейчас ее называет, ритм-секцией, включающей Кита Муна из The Who на ударных и Джона Энтвисла на басу. Это было в мае 1966 года, когда на лондонской студии IBC он наблюдал за записью ‘Beck’s Bolero’ — гитарной интерпретации Джеффа Бека, вдохновленной «Болеро» Равеля, которая первоначально должна была стать его первым сольным синглом, и Джимми настаивал все годы, что это он сделал аранжировку, сыграл и выпустил ее: «Джефф играл, а я был где-то в аппаратной. И хотя он сказал, что написал ее, это я ее написал. Абсурд. Я сыграл все партии электрогитары и двенадцатиструнной гитары, но предполагалось, что это сольная запись для него. Отрывки со слайдами — его, а я просто играл основу». Джефф Бек упрямо категорически возражает: «Нет, не Джимми написал эту песню. Мы сидели как-то в его гостиной, крошечной тесной комнатке, и он, сидя на подлокотнике кресла, начал играть этот равелевский ритм. У него была двенадцатиструнная гитара, которая звучала очень полно, действительно богато и насыщенно. И я просто сыграл мелодию, пошел домой и разработал быструю часть».

В конечном счете, это едва ли имело значение. Микки Мост выпустил ее только на обороте ‘Hi Ho Silver Lining’. Но гитаристы по-прежнему продолжали спорить, кто и что сделал. Единственное, в чем они согласились позже, — это то, что состав ‘Beck’s Bolero’ мог быть «первоначальным» составом Led Zeppelin. В тот вечер на записи также присутствовали два музыканта, которых Пейдж знал по сессиям: молодой пианист по имени Ники Хопкинс и басист Джон Пол Джонс. Хопкинсу было двадцать два, и он был опытен не по годам, начав играть в Lord Sutch’s Savages еще школьником и затем продолжив с Cyril Davies’ All Stars, как и Джимми, — там они и познакомились, перед тем как Ники на полтора года попал в больницу с серьезным желудочным заболеванием. Теперь он постоянно работал на сессиях. Хорошие деньги, нет переездов, здоровая пища. Позже в тот же год The Kinks обессмертят его в композиции ‘Session Man’. Он был спокойным, талантливым и робким, редко разговаривал с кем-либо, просто играл свою партию и сваливал после, как хороший мальчик. Джонси тоже был не особенно разговорчив. Однако он был хорошим надежным музыкантом, уверенным в себе. Ему тоже было немного за двадцать, но он был еще более заслуженным ветераном сессий. Они не первый раз работали вместе с Пейджи и не в последний. Фактически, не далее как через несколько недель его пригласят, по настоянию Джимми, аранжировать струнную партию в композиции The Yardbirds ‘Little Games’ (а затем — играть на басу на сингле ‘Ten Little Indians’).

Однако самым важным участником записи ‘Bolero’ стал Кит Мун, который появился на студии на Лэнгхэм-плейс в солнечных очках и папахе — «Инкогнито, мой мальчик», — чтобы его никто не заметил и не узнал. Этот прикид, что неудивительно, дал обратный эффект, и все пристально его разглядывали. Муна достали The Who, он был сыт по горло постоянными драками Долтри и отвратительным настроением Таунсенда. Джон Энтвисл, также обещавший появиться, но в последний момент отказавшийся, чувствовал то же самое. Кит сказал, что оба они ищут способ завязать с этим скучным занятием — быть фоном для шоу Пита и Роджа. Чувствуя возможность, Пейдж, смеясь, предложил им всем объединиться в группу: Кит, Джимми, Джон и Джефф. (Джонси и Ники на этой стадии не упоминались.) Муни воспринял это с воодушевлением и даже случайно предложил имя для нового объединения, пошутив, что оно потонет, как свинцовый цеппелин, имея в виду дирижабль. (Энтвисл позже клал голову на отсечение, что это он предложил название, но это был Мун, у которого Пейдж потом попросит благословения на использование названия.) Все посмеялись над Китом, куря сигареты и выпуская дым. Но Джимми идея понравилась — даже название, — и он взял ее на заметку, как он сделал со многими хорошими идеями, родившимися за последние четыре года в студиях во время работы с разочарованными музыкантами.

Полу-Yardbirds, полу-Who, под правильным руководством босса Пейджа. Им был бы нужен только хороший певец. Муни сказал, что мог петь Энтвисл, но Джимми склонялся к Стиви Уинвуду. Затем наступил звездный час Traffic, и он стал рассматривать кандидатуру Стива Мариотта. Пейдж был на нескольких концертах The Small Faces и уже хорошо знал Мариотта, — знал, что тот был легок на подъем. На самом деле, чем больше он думал об этом, тем больше ему нравилась идея: Джимми, Джефф, Муни и Энтвисл, и Стив Мариотт впереди… Вот это была бы супергруппа! Или, как он позже сказал писателю Стиву Розену: «Это была бы первая группа такого типа, как Cream. Но не сложилось…»

Неудивительно, что успех сессии породил те же идеи и у Бека, словно два приятеля вечером положили глаз на одну девчонку. Кит Мун, говорил он, «выдавал жутчайший барабанный звук и обладал дичайшим характером. Тогда он не появлялся на сессиях The Who, поэтому я подумал, что я могу провернуть это дельце и украсть его». Зачем же? The Jeff Beck Group на той стадии была все еще в большей степени мечтой, чем реальностью, и в аппаратной был его старый приятель Пейджи, следящий за всем, позволяющий Джеффу считать, что это его идея. Не то чтобы Бек не одобрял все это. Как он говорил: «Это, возможно, был первый состав Led Zeppelin — не с тем названием, но с той же сутью». Муни, сказал он, «был единственным хулиганом, который умел прилично играть. Я подумал: „Вот оно!“ Можно ощутить возбуждение, еще не зная, что собираешься играть, просто свист! Все это было прекрасно, но впоследствии ничего не случилось, потому что Муни не мог покинуть The Who».

Тем не менее, одного этого факта было недостаточно, чтобы отпугнуть Джимми Пейджа, и, несмотря на вступление в The Yardbirds несколькими неделями позже — якобы в качестве временной замены басиста Пола Сэмвела-Смита, — он по-прежнему разведывал, не может ли Мариотт захотеть уйти из The Small Faces, чтобы объединить усилия с Джимми в каком-нибудь новом еще неизвестном групповом проекте. «Ему было сделано предложение, — признается позже Джимми, — и, казалось, он ликовал по этому поводу. Однако деловая сторона Мариотта прислала сообщение, в котором говорилось: „Как тебе понравится играть на гитаре со сломанными пальцами?“»

Поскольку в качестве «деловой стороны Мариотта» выступал Дон Арден, самопровозглашенный «Аль Капоне поп-музыки», кроме того, пользующийся дурной славой гангстера в британском музыкальном бизнесе, эти слова стоило воспринимать всерьез. Когда я сам спросил Ардена об этом, прежде чем он умер от болезни Альцгеймера в 2007 году, он только усмехнулся. «Позже я подвесил Роберта Стигвуда на балконе за дерзкую попытку забрать у меня Стиви Мариотта. Думаете, я бы позволил какому-то мелкому неудачнику из The Yardbirds получить его?» Пейдж сказал, что после этого «идея вроде бы провалилась. Мы просто сказали: „Давайте быстро забудем обо всем этом“. Вместо того чтобы быть более уверенными и искать другого певца, мы просто позволили идее ускользнуть. Потом начался тур The Who, начался тур The Yardbirds — вот и все».

Идея ушла, но не совсем забылась. В любом случае, только не Джимми Пейджем. Настолько, что, когда Питер Грант в июне 1968 года, сидя в машине, прямо спросил его, что тот собирается делать после финального концерта The Yardbirds, ответ был готов. Он собирался найти нового певца — сказал Пейдж своим тихим, но решительным голосом, — если потребуется, найти также новую ритм-секцию и самолично возглавить группу. Он подождал, чтобы понять, слушает ли еще Джи…



Тебя зовут Питер Грант. На дворе лето 1968 года, тебе тридцать три года, ты устал и потерял интерес зарабатывать деньги для других людей. В те дни, когда ты работал на Дона Ардена, это не имело значения. Дон в качестве начальника мог быть настоящей дрянью, вечно критиковал тебя, ставил в затруднительное положение, постоянно издевался, но, по крайней мере, тебе регулярно платили наличными. Никаких чертовых налогов или печатей и всей прочей лабуды с Доном. К тому же, ты многому научился. Ведя в дороге распутную жизнь с психами вроде Джина и Ричарда, Чака и парней Эверли, ты научился большему, работая на Дона, чем когда-либо с тех пор, как отслужил два года в армии. Многие парни ненавидели службу. Ты слышал, как они ночью рыдали до изнеможения, взывали к своим мамочкам, мелкие глупые педики. Ты наслаждался этим. Во время службы в армии ты впервые открыл для себя, каково это — быть частью большой многочисленной семьи, и тебе понравилось. Тебе нравилась дисциплина, нравилось отдавать и исполнять приказы, нравилось то, что каждый знал свое место, даже если оно было в куче дерьма. Мужчины были мужчинами, делая то, что им, черт возьми, говорили. Ты наслаждался этим так, что заслужил повышение в звании до капрала RAOC — ты в Королевском армейском артиллерийском корпусе, сынок. Ты заведовал столовой, благодаря чему был вовлечен в NAAFI,3 ставил шоу, организовывал чай и сладкие булочки, занимался развлечением войск. «Непыльная работенка», — улыбнешься ты, вспоминая это.

Годы спустя, проезжая однажды в своем абсолютно новом кабриолете Rolls Royce по Мидлендсу с Ричардом Коулом за рулем, ты, сидя на заднем сиденье, будешь рассказывать, как это было, шефу Atlantic Records Филу Карсону, когда, внезапно осознав, насколько ты близок к важной части твоего прошлого, решишь сделать небольшой крюк и показать трещины на старых армейских казармах. Предложив Коулу завернуть прямо в ворота армейского лагеря, нагло проехав, как офицер, мимо глупого ублюдка на дежурстве, который отдал вам честь, ты скажешь Коулу припарковать Rolls рядом с коротким рядом бараков, где ты и остальные парни когда-то ночевали. Черт, вы бы видели выражение на их лицах, когда ты показал им окрестности. Но ты сказал им, что это куда лучше, чем «ужасный» туристический лагерь, в котором ты работал позже. А после того как ты закончил там, ты работал в том отеле Jersey «менеджером по развлечениям», — еще одна дерьмовая работа, которая не продлилась долго…

Но ты не упомянул того, как, будучи ребенком, мечтал стать кинозвездой. Ты был ростом в шесть футов и шесть дюймов, когда пришла пора армии, и уже начал набирать вес, который потом всем запомнится, — не худой, но очень высокий и в действительности неплохо выглядящий сукин сын. Но все это было мечтой. Вместо этого после летнего лагеря и отеля ты снова оказался в Лондоне, работая привратником — вежливое обозначение «вышибалы», — в 21s Coffee Bar на Олд — Комптон-Стрит. И даже несмотря на то что 21s позже станет известным как жалкая маленькая забегаловка, где начинал Томми Стил, — Томми, Валли Витон, Клифф Ричард, Адам Фэйт, Ви Вилли Харрис и прочие придурки, — тебя это ничуть не приблизило к осуществлению мечты. Однако позже ты понял, что 21s был полезен в другом. Там ты познакомился с такими людьми, как Эндрю Луг Олдэм, который позже работал на The Beatles и The Stones, а начинал с подметания полов в 21s ради карманных денег. Там был и Лайонел Барт, забавный мелкий козел, который, бывало, рисовал фрески на стене тамошнего подвала, а потом «выстрелил» в Вест-Энде с «Оливером», и затем провалил все, продав свои авторские права за шальные деньги, упустив миллионы, когда его впоследствии превратили в фильм. Вот так грабеж! Но ты быстро усвоил урок — всегда иметь кусок пирога и не упускать его. И, конечно, Майкл Хэйес, позже сменивший имя на Микки Мост, который работал официантом в 21s, когда вы познакомились. Микки, который однажды станет твоим партнером: он — голова, а все остальное — ты, приглядывающий за артистами в пути, в то время как Микки заботился о них в студии, выпуская хит за хитом.

«Микки наливал кофе, пока я продавал билеты на вершине лестницы», — скажешь ты им, когда они позже придут спросить тебя о том времени. Это был 1957-ой. Заработок: 18 шиллингов за ночь (90 пенсов) и горячий обед. Ничего особенного, но все же лучше, чем плевать в потолок. Ты стал известен как «тип», парень, которого должны были очаровать девчонки, чтобы протиснуться вниз, в маленький подвал площадью 25 на 16 футов; за прилавком — клоун Микки, который иногда был заметен из-за него и также исполнял несколько номеров. Ты — правая рука, которая схватит их полоумных парней и выкинет их на улицу, как только заметит намек на проблему.

Затем однажды ты наконец получил собственный шанс показать, что умеешь, — хотя и не в качестве певца. Владельцами 21s были два австралийских реслера, Пол Линкольн и Рэй Хантер. Именно Пол оглядел тебя с ног до головы и предположил, что ты захочешь заработать «пару дополнительных шиллингов», объединившись, чтобы «бороться» с ним в нескольких поединках. Желая попробовать все, ты оказался на своем первом матче по реслингу, заявленный как Его Высочество Граф Бруно Алассио из Милана, и нечего смеяться. Пол вышел как Доктор Смерть. И угадайте что? Игрокам это понравилось! Они буквально тащились. То были старые деньки, до того как они поняли, что все это было сговором, так что прикрыли лавочку. Это имело такой успех, что Пол устроил еще несколько поединков между Доктором Смерть и Графом. Иногда тебя объявляли как Графа Бруно, иногда — как Графа Массимо. Однажды ты надел маску Одинокого Рейнджера и назвал себя Замаскированным Мародером, предлагая бросить вызов всем пришедшим, пока Пол, подсадная утка, прыгал вверх-вниз среди публики, размахивая своими чертовыми руками. «Меня! Выбери меня!» И в те деньки ты, черт возьми, выбирал его…



Дон Арден — который не наседал на Питера Гранта в делах, когда в начале шестидесятых нанял его в качестве «разводящего» — широкое название, включавшее в себя «присмотр» за самыми печально известными клиентами, в том числе Джином Винсентом, ущербным американским экспатом-алкоголиком, любящим хвастаться ножами и пушками, и Литл Ричардом, религиозным фриком, который постоянно таскал с собой Библию с описаниями его разнузданных деяний, нацарапанными на полях, — раздраженно качает головой. «Питер Грант никогда не был долбаным реслером. Он даже не мог пробить себе дорогу!» Я напомнил Дону, что быть реслером не то же самое, что быть боксером, и ему не нужно было никуда пробиваться. Способности рычать и угрожающе выглядеть — ну, в своих пределах, — и хорошо поставленного удара предплечьем — также в своих рамках, — определенно, достаточно. «Я только говорю, что он спекулировал на этом имидже: жесткого парня, тяжеловеса. Что ж, позвольте сказать, Питер Грант был всего лишь здоровым толстым задирой. Он был так чертовски толст, что едва мог стоять. Поэтому он постоянно брал машину. Он не мог пройти больше десяти футов, не запыхавшись. Его ноги ни на что не годились».

Даже принимая во внимание известное черное чувство юмора Ардена, в его словах на самом деле есть доля правды. Как Микки Мост позже сказал писателю Крису Уэлчу, они с Грантом «организовывали реслинг-бои для Dale Martin Promotions. Иногда, если реслер не появлялся на первом поединке, то Пит ненадолго выходил… в этом и состояла его карьера в реслинге». Он добавил: «Когда Питер ударял кого-нибудь животом, это было просто использование техники реслинга. Никто никогда не страдал. Если кто-то получал телесное повреждение, это было несчастным случаем. Этого не должно было произойти. Физического вреда не было, потому что все это был лишь шоу-бизнес».

Это говорит о том, что Грант обладал чем-то большим, чем просто здоровенной тушей. Достаточно сообразительный, чтобы понять, что репутация бывшего профессионального борца только сгустила атмосферу устрашения, в которой он любил орудовать против тех, кто, по его мнению, мог проявить нечестность в сделках с ним, он также был достаточно чувствителен, чтобы в 1971 году его задела статья в Daily Mirror, претендовавшая на «разоблачение» его прошлого в «борцовской игре». Он говорил, хотя и не очень гордился этим, что занимался реслингом «около полутора лет, когда нужны были деньги». Но к тому времени его репутация была надежно установлена, и не только среди журналистов британских таблоидов. После трех лет его правления в качестве менеджера Led Zeppelin он неизменно упоминался в прессе как «зверь», «гигант», старомодный жулик музыкального бизнеса, который выглядел «как телохранитель в турецком гареме», как его недоброжелательно, но не ошибочно описала одна газета. Насмешки ранили тем больше, чем более правдивыми они были. Как и многие крупные люди, Питер Грант был очень чувствителен, особенно по поводу своих размеров и обманчивой общепринятой манеры поведения. Хотя он больше и не представлял себя исполнителем главной роли в фильмах, когда смотрелся в зеркало, но страшилище там он тоже не видел. В действительности, когда ему было глубоко за тридцать и он следил за наиболее финансово успешными событиями в музыкальном бизнесе, ему хотелось стать человеком богатства и вкуса, культурной личностью и иметь возможность так же запросто выпить чашку чая с высшим обществом, как он мог посплетничать с дельцами из Tin Pan Alley.

По словам бывшего промоутера Фредди Баннистера, который работал с Грантом в начале и в конце его карьеры с Zeppelin, «у Питера сейчас такая репутация, словно он гангстер, конечно, он был довольно ужасным и пугающим в свои последние дни у руля Led Zeppelin. Но в молодости он мог быть практически джентльменом, тихо говорящим и очень хорошо воспитанным. Он интересовался антиквариатом, и у нас обоих была страсть к винтажным машинам. Я часто натыкался на него на автомобильных аукционах, и мы весело проводили время вместе. Конечно, всегда помнишь об этой его другой стороне. Когда доходило до переговоров по поводу Zeppelin, он в самом деле мог быть очень решителен. Но не так, как позже, когда он действительно стал очень мерзким. Но, конечно, в этом виноваты наркотики».

Также необходимо вспомнить, что Питер Грант вышел из эпохи, когда бухгалтеры и юристы еще не захватили музыкальный бизнес. Которую его бывший наставник Дон Арден, абсолютный браконьер, ставший лесником, называл «дни Дикого Запада музыкального бизнеса». Или, словами кое-кого, с кем Грант позже дружил, менеджера Dire Straits Эда Бикнелла: «Во времена Питера деньги засовывали в орган Хаммонда и делали рывок к границе». Как однажды сказал Микки Мост, «[Питер] был мечтателем и гнал вперед». Он также был умен и мог произвольно фонтанировать цифрами и фактами из контракта. Если это не срабатывало, он брал пример с Дона Ардена и ставил тебя к стенке, угрожая. Однако в отличие от Дона, который провел военные годы, симулируя болезнь в армейских казармах в сотнях миль от линии фронта, Питер не наставлял на тебя ружье — во всяком случае, не сразу. Но он ничуть не беспокоился, когда видел его, и конечно, не в Америке, где с ними встречаешься на каждом шагу. Еще более пугающим его поведение делал его неожиданно мягкий голос, удивительно высокий, даже когда он кричал, и красивые коровьи глаза с длинными ресницами, которые суживались в непроницаемые щелки, когда он злился. По Америке прошел слух еще задолго до появления Led Zeppelin: Питер Грант не спорит. Он просто говорит тебе, что к чему. А если это не срабатывает, показывает тебе — лично.

Также он, что практически неслыханно, расценивал своих артистов как друзей, членов большой семьи, в особенности Джимми Пейджа, которого считал чуть ли не вторым сыном. «Я всегда относился к Джимми с огромным уважением и восхищением, — говорил Грант. — Я чувствовал, что был ближе Джимми, чем любой другой член The Yardbirds. У меня была безмерная вера в его талант и способности. Я просто хотел, чтобы он делал то, что в тот момент, по его ощущениям, было для него лучше всего». Человек, который вырос без поддержки большого семейного круга, он из кожи вон лез, чтобы создать собственный, теперь он был отцом — менеджером — сам. По существу, такого прецедента не было. Позже его сравнивали с полковником Томом Паркером, менеджером Элвиса Пресли. Но полковник собирался продать — и продал — имя Элвиса тому, кто предложит наивысшую цену, и до, и особенно после его смерти. Джи скорее бы отрубил себе руку, чем продал бы своего артиста в реку коммерческого дерьма, куда Полковник запросто отправил Элвиса, небрежно пронесшегося вниз. Точно так же сильно Брайан Эпстайн поддерживал The Beatles, но он был новичком, слабым в деталях, который в конечном счете признал бы себя побежденным самым драматическим образом, оставив своих артистов ни с чем на милость более крупных, более жестоких хищников. В сравнении Питер Грант выдержал проверку столько раз, прежде чем Zeppelin появились на его пути, что он чувствовал себя так, словно обладал ими. До такой степени, что, в отличии от долбаной провалившейся сделки с записью, которую Эпстайн заключал для The Beatles — и которую затем пришлось перезаключать, после того как их карьера взлетела в стратосферу, — Грант был способен добиться крупнейшего контракта в истории музыкального бизнеса. Фактически, у Гранта было больше общего с человеком, в конце концов заменившим Эпстайна, драчливым Алленом Клейном, который, когда его спросили для журнала Playboy, стал ли бы он врать или красть для своих клиентов, ответил соответственно: «О, само собой» и «Вероятно». Питер Грант искал любви от своих артистов, чтобы давать ее и получать.

Даже Дон Арден, который так неистово защищал своих артистов, что физически вступал в войну от их имени — ломая кости, круша мебель, размахивая дробовиками, — делал это лишь чтобы защитить собственные интересы, в первую очередь финансовые. Джи был другим. Он тоже хотел денег. Но это не было его главным мотивом. Он хотел уважения, хотел преданности, хотел семью. Больше всего он жаждал тотального контроля над этой семьей. Поэтому удивительно немногочисленный, но преданный персонал Led Zeppelin на протяжении всей их карьеры, во время туров и дома, всегда состоял из проверенных служащих и охраны. В ту минуту, когда ты показывал себя ненадежным или непреданным, тебя выгоняли — навсегда. Это был подход нулевой терпимости, который распространялся на представителей звукозаписывающих компаний, промоутеров, агентов, мерчендайзеров, журналистов — каждого, кто имел дело с группой. Ты был за Питера Гранта и Led Zeppelin или против них. И если ты был против них, Питер Грант был против тебя — всецело.

Как позднее будет вспоминать Джон Пол Джонс, «[Питер] доверил нам заниматься музыкой вместе, и потом просто держал всех остальных в отдалении, удостоверяясь, что у нас есть простор, чтобы делать что бы мы ни захотели без вмешательства кого-либо — прессы, звукозаписывающей компании, промоутеров. У него были только мы [как клиенты], и он считал, что если мы будем работать хорошо, то и он будет работать хорошо. Он всегда верил, что мы будем весьма успешны и люди побоятся не согласиться с его условиями, если они сами за бортом. Но вся эта чепуха с перезаключением контрактов с помощью запугивания — вздор. Он не выбрасывал людей из окон и все такое».

Ну, может, и не из окон. Но запугивание, угрозы, чрезвычайная жестокость регулярно использовались Грантом на разных этапах его карьеры с Zeppelin. «Если на кого-то нужно было надавить, — говорит он, — на них надавливали. Чистая правда!» В этом не заключался весь стиль его менеджмента, это не было даже наиболее существенной его чертой. Но подобное всегда присутствовало, бурля, как морское чудовище, прямо под чернейшей, самой маслянистой областью поверхности, несомненно готовое обнажить зубы с ужасающей поспешностью, все более быстрой с течением лет, когда группа становилась все успешнее и, по иронии судьбы, все меньше нуждалась в такой поспешности в качестве основной тактики.

Тем не менее, в 1968 году Грант оказался на перекрестке. Надвигающийся конец The Yardbirds вряд ли был удивителен. Участники группы грызлись друг с другом, с того времени как они с Мостом увели их из рук предыдущего менеджера Саймона Напьер-Белла двумя годами ранее. Но что действительно надоело Питеру — так это мысль о том, чтобы начать все с начала с какой-нибудь другой группой. Какой-нибудь из тех, что контролировал Микки. Рано или поздно это тоже закончится, и что тогда? Все было в порядке для таких парней, как Дон Арден и Микки Мост с их огромными домами и шикарными машинами, они повидали достаточно концов за свою карьеру, чтобы рассматривать все это просто как очередную сделку, в которой необходимо было потерпеть неудачу, прежде чем двинуться к следующей. Питер Грант устал скитаться по дороге безо всякой видимой цели, за исключением необходимости платить за аренду. Он был женат, у него был маленький сын, Уоррен, и малышка-дочь в перспективе, и он тоже хотел, чтобы его ставки на будущее стали реальностью. Как и Джимми, ему пора было выступить самому. В этот раз без Микки или Дона, не прячась на заднем фоне, больше не как ассистент. Настало время для Питера — Джи — тоже показать, на что он способен.

Пока они коротали время, сидя в машине, Пейдж, мечтая о будущем, сказал, что хочет делать что-то свое, Грант был доволен и удивлен, но не до конца уверен, что за этим последует. Весь тот последний концерт The Yardbirds в Лутоне он думал об этом, смотря на Джимми из-за кулис и размышляя. И чем больше он думал, тем более уверялся в том, что это может — и должно — сработать. Тем не менее, он был захвачен врасплох, когда Джимми упомянул Терри Рида — Терри, только что, как знал Питер, подписавшего контракт с Микки, с которым он по-прежнему сидел в одном кабинете, и их столы смотрели друг на друга. Питер знал, что с Терри сейчас нет шансов, что Микки вцепился в него своими когтями, но он не хотел расстраивать Джимми. Поэтому он согласился с этим, понимая, что они должны поискать еще где-то. Без сомнения, надежды Джимми были обмануты. Если Питер знал, что шансов нет, почему же он не сказал об этом Джимми, чтобы остановить его? Когда сам Терри предложил кого-то еще, это было слишком хорошо, чтобы быть правдой. Питер тихо вздохнул с облегчением и занялся тем, что пытался найти парня…



Терри говорил, что его называли «Диким человеком Черной страны». Ты не знал, сулило ли это что-то, но ты записал имя парня и отдал его Джи. В любом случае, его было легко запомнить — Роберт Плант. Тебе на ум пришли всякие мысли типа «власти цветов», которые были бы к месту несколько лет назад. Но с тех пор многое изменилось. Главным вопросом было — мог ли парень петь? И подходил ли он? Казалось, Терри думал, что да, а Терри знает, не так ли? И ты попросил Джи взглянуть на него и именно тогда ты заметил, что Тони Секунда, менеджер The Move, тоже присматривается к нему, и парень уже даже побывал у него на прослушивании в Лондоне. Джи предложил им поторопиться, чтобы успеть раньше, чем Секунда расскажет Микки. Но по-прежнему казалось перебором ехать куда-то в Бирмингем, или где там он жил, когда так много хороших певцов уже были в Лондоне: Крис Фарлоу, Род Стюарт, Стиви Мариотт, множество других вроде Терри, которые еще не были знамениты. Парень из Free тоже был хорош. Но Джи сказал, что все отличные певцы уже заняты, и напомнил тебе, что Стиви Уинвуд тоже приехал откуда-то оттуда — так ведь? — поэтому ты не можешь знать наверняка.

Был субботний вечер. Джи был за рулем, а вы с Крисом, который все принимал решение, сидели сзади, курили сигареты и опасались худшего — что все это будет только бессмысленной тратой времени. Потом вы добрались — очередной концерт в колледже. Маленькое помещение в задней части здания, группа называлась Hobbstweedle. Название как из «Властелина колец». Потом они вышли, и ты всерьез испугался худшего. Несколько обкуренных мужланов играли каверы, музыку американских хиппи, всю эту «силу цветов». Потеря времени. Но певец был и правда довольно хорош. Здоровый парень в толстовке Университета Торонто. Спел вариант ‘Somebody to Love’ Jefferson Airplane и по-настоящему зажег. Возможно, даже слегка чересчур. Как получилось, что никто кроме Терри не слышал о нем? И чертова Секунды?

Ты был подозрителен и не верил в дареных коней. Либо с ним что-то было не так в личностном плане, либо с ним было невозможно работать. Это было единственным объяснением, которое приходило тебе в голову. Но Джи, не собиравшийся уезжать ни с чем, проделав весь этот путь, был более горяч. «Пригласи его на прослушивание, а потом решишь», — сказал он. Ты так и сделал, и через несколько дней этот здоровый парень с копной кудрявых волос ухмыляясь стоял в дверях дома в Пангборне. Ты впустил его и заварил ему чашку чая, предложив сигаретку. Сказал ему скрутить себе косячок, если он хочет, предложив собственные запасы. Поначалу было неудобно, ты видел, что парень нервничает. Он был на несколько лет младше, уже кое-что сделал и записал пару пластинок, но пока без хитов. Единственными людьми, с которыми он пересекался, были Терри, с которым парень, похоже, практически не был знаком, Секунда, вечно слишком занятый с The Move, чтобы решить что-то однозначно, и Алексис Корнер. Но любой парень, о котором ты когда-либо слышал, однажды пел или играл в группе с Алексисом.

Дела наладились, когда ты начал крутить пластинки. Ты рассказал ему о своей идее взять The Yardbirds и, отталкиваясь от этого, пойти в совершенно новом направлении. Парень все кивал: «Да, супер», — хотя было вполне ясно, что он не знал ни одной песни The Yardbirds — в любом случае, по крайней мере, не из того периода, когда ты играл с ними. Но вы вместе сели на пол, и ты разрешил ему полистать твои пластинки, вытягивая записи Ларри Уильямса, Дона и Дьюи, The Incredible String Band, Бадди Гая и раннего Элвиса. Смесь записей, которые парень — Роберт — по его собственным словам, знал хорошо, или признавал, что никогда не слышал раньше. Когда ты завел ‘You Shook Me’ Мадди Уотерса, а потом ‘She Said Yeah’ Ларри Уильямса, его лицо просияло. Когда зазвучала ‘Babe I’m Gonna Leave You’ Джоан Баэз, он выглядел озадаченно. Он по-прежнему кивал, по-прежнему сидел там, вместе с тобой вытягивая пластинки, и продолжал говорить «Да, мужик, захватывающе», но ты видел, что в действительности он не понимал и половины из того, о чем, черт возьми, шла речь. Он слышал о Джоан Баэз, все фанаты Дилана слышали о Джоан Баэз, но какое она могла иметь отношение к The New Yardbirds? Он был просто мощным курчавым парнем с мощным кучерявым голосом откуда-то из региона Мидлендс.

И ты взял свою акустическую гитару, сказал: «У меня есть идея насчет этой», — и начал играть собственную аранжировку ‘Babe I’m Gonna Leave You’, и медленно, медленно до него начало доходить. Не все, но достаточно, чтобы зажечь его, чтобы заставить его подумать об этом в поезде по дороге обратно в Бирмингем или откуда он там приехал. Потом ты сказал, что он может остаться на ночь, если хочет, и тот остался.



«Я и правда не много знал о The Yardbirds, — расскажет мне Роберт Плант. — Я знал, что они значили и что они выпустили много поп-записей в свои последние годы, и те были хороши. Но не… не очень хороши…» Он изо всех сил старается найти верные слова, но все, что он пытается сказать, — это то, что на самом деле он не купил ни одной пластинки The Yardbirds, никогда не был тем, кого можно назвать фанатом. Он, безусловно, никогда не видел себя в группе вроде этой. Он и его друзья представляли себя в большей степени как английскую версию Moby Grape, если вообще как-то представляли. Или, как он выразился: «Я знал, что у Кита Релфа такой голос, и не понимал, как я могу вписаться. Но, конечно, я не знал, куда это приведет…»

Почти через тридцать лет после их распада Led Zeppelin все еще остается сложной штукой для Роберта Планта, полной «серых пятен» и вещей, о которых он не хочет говорить, особенно из второй половины их карьеры, когда наркотики взяли верх и казалось, что безумие удваивается с каждым спотыкающимся, разрушающим жизнь шагом непокорного гиганта, созданного ими. Тем не менее, первые дни были спокойны. Фактически, к лету 1968 года Роберт Плант едва не отказался от идеи делать карьеру в музыкальном бизнесе. Он пел в разных группах, с тех пор как был подростком, ближе всего подойдя к славе в Band of Joy, бирмингемской компании подражателей Западу США, специализирующейся на каверах Love, Moby Grape и Buffalo Springfield, которые дошли даже до нескольких клубных выступлений в Лондоне, прежде чем развалились из-за полного отсутствия реального интереса со стороны звукозаписывающих компаний. После этого он недолго пел и играл с Алексисом Корнером, но по-прежнему безуспешно. Он даже выпустил пару сольных синглов — оба провалились. Теперь он вернулся домой, работал на стройке и по совместительству пел вечерами в группе с жутким названием Hobbstweedle.

Хотя теперь, оглядываясь назад, он имеет склонность идеализировать те дни. «На самом деле я просто хотел добраться до Сан-Франциско и влиться в компанию. Репортажи из Америки во время войны во Вьетнаме вызывали у меня столько сочувствия, что я просто хотел быть вместе с Джеком Кэсиди и с Дженис Джоплин. Там создавалась какая-то сказка, и происходили общественные изменения, и музыка была катализатором всего этого». Он дал более точное описание тех обстоятельств, когда в 1969-ом сказал газете International Times — библии хиппи: «Ситуация была действительно отчаянная, мужик, словно мне было некуда больше идти». Даже у его старого приятеля Джона ‘Бонзо’ Бонэма дела тогда шли лучше: он зарабатывал 40 фунтов в неделю, играя на ударных в аккомпанирующей группе американского автора и исполнителя песен Тима Роуза. Сорок фунтов в неделю! Роберт мог притворяться, что он не завидует, но никто не верил ему, не считая его хорошенькой англо-индийской невесты Морин, которую он встретил двумя годами ранее на концерте Джорджи Фэйма. Как он позже сказал мне: «Некоторое время я жил за счет Морин, благослови ее Бог. Потом я работал на строительстве дорог, чтобы достать денег на хлеб. На самом деле, я положил половину асфальта на Вест-Бромвич-Хай-Стрит. Но это давало мне только шесть шиллингов и два пенса в час, налоговые льготы и большие бицепсы. Все землекопы звали меня поп-певцом…»

Плант рассказывал мне, что он действительно «игнорировал телеграммы», которые получал от Питера Гранта, приглашавшего его на прослушивание в The New Yardbirds, но в это трудно поверить. Он сказал, что решился на это только после того, как Грант позвонил и оставил несколько сообщений для него в местном пабе Уолсола «Трое в лодке». (Грант позвонил в паб, как он объяснил отдельно, потому что у него не было домашнего телефона Планта, и телефон паба он использовал как «рабочий»). Однако факты, как он сказал International Times, были таковы, что «каждый в Бирмингеме отчаянно желал сбежать и присоединиться к успешной группе… каждый хотел переехать в Лондон». Девятнадцатилетний Роберт Плант не был исключением. Может, у него и не было такого же стремления уехать и жить в «дыму» (как вся страна по-прежнему называла свою столицу), но он жаждал зарабатывать на жизнь пением, это была мечта, которая упорно отвергалась и все еще не претворилась в жизнь. Наконец, он сказал: «Я поехал туда и потом встретил Джимми. Я не знал, получу ли работу, но мне было… любопытно».

Ты бьешься об заклад, что так и было. Пол Роджерс, впоследствии ставший фронтменом Free, вспоминает, как увидел Планта на выступлении летом 1968 года. «Это было прямо перед тем, как он присоединился к Zeppelin, — говорит он. — Free играли в Бирмингеме с Алексисом Корнером в блюз-клубе Railway Tavern, и Роберт встал, чтобы сыграть с Алексисом, и это был тот Роберт Плант, каким мы его знаем и любим сегодня, — длинные волосы, и узкие джинсы, и все остальное, и это „Hey babe!“ [изображает фирменный вокал Планта]. Все при нем, понимаете? Он щедро раздавал это вместе с Алексисом, который играл на акустической гитаре, а люди не очень понимали. Ему действительно нужны были Бонэм и Пейдж позади. Мы остановились в каком-то отеле, и позже он зашел на чашку чая. Он сказал: „Знаете, я думаю поехать в Лондон. Каково там?“ Я ответил: „О, довольно круто, знаешь, хорошо“. Он сказал: „Мне звонил этот парень по имени Джимми Пейдж, ты о нем слышал?“ Я сказал: „Конечно, все о нем говорят, он там крутой сессионный музыкант“. Он сказал: „Ну, он хочет организовать группу со мной. Они предложили мне тридцать фунтов или проценты“. Я сказал: „Выбирай проценты“. Следующее, что я знал, — это был Led Zeppelin, ведь так?»

Через тринадцать дней после заключительного концерта The Yardbirds в Лутоне Плант упаковал сумку с ночными принадлежностями и взял самый дешевый билет на поезд, который должен был довезти его из Бирмингема в Рединг, а потом на остановку в Пангборн. Он прошел остальную часть пути к Джимми пешком, игнорируя взгляды отвращения явных представителей среднего класса, которые преимущественно жили вдоль реки. Стараясь не выглядеть слишком пораженным, когда Джимми пригласил его войти и пошел поставить чайник, наивный, претендующий на дикость парень весь был объят благоговейным страхом перед хозяином, который был немного старше него. Когда они начали заводить пластинки и говорить о музыке, по его словам, появилась связь, хотя в основном выбором пластинок занимался Джимми.

«Вы можете почувствовать, когда люди держат свои двери более открытыми, чем у большинства, и можете ощутить, что именно так было с Джимми. Его способность впитывать вещи и манера держать себя были куда более интеллектуальными, чем что-либо, с чем я сталкивался ранее, и я был очень впечатлен. Не думаю, что я когда-либо раньше встречал такого человека. К его манере поведения приходилось приспосабливаться. Конечно, было не очень привычно так начинать…»

… и едва ли когда-нибудь стало.

2

Блеск моей молодости

Ты хотел быть певцом всегда, сколько себя помнишь. Тебе было пятнадцать с половиной, когда ты впервые побывал в ратуше Брама и увидел концерт своими глазами. Дядя водил тебя туда ребенком, но это было иначе. Шел февраль 1964 года, и тебе предстояло увидеть великого Сонни Боя Уильямсона. Он стоял в своей шляпе-котелке — насмешкой над пуританским пиром, — а его плечи сжимались, словно у коршуна. Сонни Бой, скорее уже вышедший из моды, был больше похож на мертвеца, чем на живого: призрачное черно-белое отражение некоего смутного, отдаленного мира, полного прокуренных баров и смеющихся ярких женщин, то скрещивающих, то разводящих ноги. То самое место, о котором ты мечтал, сидя на кровати, слушая музыку и вглядываясь в обложки пластинок. Теперь мир — во всяком случае, его небольшая, но значительная часть, — был перед тобой, прямо здесь, в Браме. Ты не мог поверить своим глазам, тому, что видел на сцене, — старый мастер блюза дышал в микрофон и был так близок, но все еще так далек от твоей жизни в Киддерминстере, что казалось, будто ты смотрел в телескоп на Луну.

Гораздо более правдоподобными и затрагивающими душу, да и просто вдохновляющими были в ту ночь Spencer Davis Rhythm-and-Blues Quartet и Long John Baldry’s All Stars, в которых пели, соответственно, Стиви Уинвуд и Род Стюрт — как его имя написали на афише, — которые были не сильно старше тебя. Уинвуд даже был местным. И если он мог это делать, то и ты тоже, разве нет?

Вот это была ночь! Все твои приятели тоже были там, и множество девчонок. Пока ты был просто крутым парнем, а не курящим травку хиппи, которым вскоре станешь. Когда после шоу выяснилось, что бас-гармоника Сонни Боя исчезла, все знали, что это Планти, вероятно, свалил с ней. Вот это подарок! Словно прикасаешься к реальному фрагменту мечты, крошечному кусочку чего-то, что заставляет поверить в происходящее.

Ты был тедди-боем, но теперь сходил с ума по блюзу — все знали об этом. И не только по Сонни Бою Уильямсону, но по Хаулин Вулфу, Джону Ли Хукеру, Мадди Уотерсу… Потом было первое шоу в «Вулвергемптон Гоумонт», за год до концерта Сонни Боя. Программа начиналась с The Rattles, Mickie Most and The Most Men, Бо Диддли, Литл Ричарда, The Everly Brothers и The Rolling Stones. Ты покрылся потом от волнения еще до того, как вышли The Rattles. Звездой шоу был Бо Диддли. The Stones тоже были хороши, но не шли в сравнение с Бо Диддли! «Все его ритмы настолько сексуальны, — вспоминал ты позже, — чистый сок!» Ты купил ‘Say Man’ именно после того, как увидел Бо Диддли. В «Вулворте» была распродажа, и ты купил еще ‘I Love You’ The Volumes, ‘I Sold My Heart To The Junkman’ Patty Labelle and The Blue Belles и ‘My True Story’ The Jive Five, подписав свое имя в углу на лейблах — Роберт (не Роб, как тебя звали приятели) Плант.

После этого пошли синглы Соломона Берка, Артура Александра, Бена И. Кинга… затем твоя первая долгоиграющая пластинка — At Newport 1960 Мадди Уотерса: раньше ты подпевал Элвису, а теперь — Мадди, ‘I’ve Got My Mojo Working’… потом появился Blues Volume 1 от лейбла Pye International, на нем были Бадди Гай, Джимми Уизерспун, Хаулин Вулф, Чак Берри и Литл Уолтер… затем сорокапятки… ‘This Is…’ Чака Берри, ‘Smokestack Lightning’ Хаулин Вулфа… ты продолжал находить все больше и больше, возвращаясь к тем, первым джук-джойнт ребятам вроде Чарли Паттона, Сона Хауса, Роберта Джонсона, Эрла Хукера… Фолк-блюз Джона Ли Хукера был одной из лучших когда-либо записанных пластинок! И ты мог это доказать. Все было в книге. Великолепная книга Пола Оливера «Блюз наступил сегодня утром», которую ты цитировал так, как другие делают с Библией, используя ее, чтобы находить новые пластинки и заказывать их. Настоящий раритет, действительно лучшие материалы, от Хукера, Сонни Боя и Вулфа до малоизвестных американских первоисточников вроде Букки Уайта, Лайтнин Хопкинса, Снукса Иглина, Томми Маккленнана, Пити Уитстроу… всех-всех. Чертовски много! Вот это шайка! Пити был известен как «Зять дьявола» и «Верховный шериф ада». Безумие!

К тому времени, когда ты увидел Сонни Боя в ратуше Брама, ты уже считал себя экспертом. Настоящим знатоком, способным проследить истоки материала до самых корней, доходя до малоизвестных африканских мотивов и записей, сделанных в «полевых условиях». Столь же дотошно, как и любой трейнспоттер, ты регистрировал, заносил в каталог и оценивал сокровища в своей растущей коллекции. Каждую неделю ты покупал Melody Maker — единственный музыкальный журнал, охватывавший блюз, фолк, джаз и поп-музыку, — и сидел после школы, читая его от корки до корки. По субботам, если ты не ходил на стадион «Молинью» смотреть матчи Вулвз, то бродил по музыкальным магазинам в Бирмингемском Сохо, в особенности The Diskery, куда заходили только настоящие любители музыки, перебирая выставленное в постоянном поиске чего-то нового. То есть старого. Лучше всего — чего-нибудь стоящего, что до тебя еще никто не слышал, как тебе было известно. Ты был готов ко всему. В одну неделю это было ‘Shop Around’ от The Miracles. В другую — ‘I Like It Like That’ Криса Кеннера — ты никогда не слышал такого исполнения. Хотя сейчас ты уже оставил все это позади. Теперь ты серьезный коллекционер, прочесывающий The Diskery в поисках редких французских сорокапяток играющего на губной гармошке Джаза Гиллума из группы Биг Билла Брунзи или оригинальных долгоиграющих пластинок Сонни Боя Уильямсона с аннотациями Алексиса Корнера. А также немного фолка и джаза. Тебе нужно было услышать все, самому узнать, что это такое. Хотя возвращался ты всегда к блюзу. Это был верх совершенства. Достать деньги, чтобы купить пластинку, донимая родителей, затем принести ее домой, поставить прямо на кремово-красный проигрыватель Dansette и подпевать, смотря на себя в зеркало.

Мама с папой говорили, что ты сошел с ума, но ты был таким с девяти лет, когда подпевал песне Элвиса ‘Love Me’ так высоко, как мог. Стоя за занавесками в гостиной, дергая доведенную до совершенства детскую челку, от которой мама вскоре заставит тебя избавиться. То был первый раз, когда ты осознал, что действительно можешь петь — чуть-чуть. И первый раз, когда понял, что мама с папой действительно не разделяют твоей любви к такой музыке, будто в ней было что-то подозрительное. Они даже не любили Джонни Рэя! Черт возьми! На самом деле ты немного сочувствовал им…



До того как Терри Рид предложил Роберта Планта, Джимми Пейдж всерьез подумывал пригласить Криса Фарлоу присоединиться к The New Yardbirds. Годами позже Крис споет для саундтрека Джимми к фильму «Жажда смерти 2», а еще несколько лет спустя — для его сольного альбома 1988 года Outrider. Однако за двадцать лет до этого Фарлоу был занят постройкой сольной карьеры, уже отметившись в чартах с собственной версией песни The Rolling Stones ‘Out Of Time’, в которой Пейдж играл как сессионный гитарист. В конечном счете в группу вошел Плант, поскольку он был единственным подходящим вокалистом, полностью свободным в тот момент и желающим приступить незамедлительно, единственным подходящим певцом, которому больше нечем был заняться, из тех, о ком мог подумать Пейдж. Тем не менее, он до сих пор питал сомнения. «Мне понравился Роберт, — скажет от мне позднее. — У него была масса энтузиазма и великолепный голос. Но я не был уверен в том, каким он будет на сцене. Каким он станет, когда мы действительно соберем группу и начнем играть».

Все решило появление во всей этой истории приятеля Планта из Брама — ударника по имени Джон Бонэм. Бонэм и Плант вместе играли в группе Band of Joy. Цитируя Джимми: «Тем, в ком я был по-настоящему уверен с первой секунды, был Бонзо». До той поры Пейдж хотел отдать место ударника Би Джею Уилсону из Procol Harum, с которым он не так давно работал вместе на сессии Джо Кокера ‘(I Get By) With A Little Help From My Friends’ — декорированной тяжелой обработки изначально легкой песни The Beatles, спетой Ринго, грубом примере того сорта тяжелой гитарной музыкальной театральности, которую Пейдж намеревался задействовать в своем следующем проекте. Но Уилсон не был заинтересован, разумно оценивая свои шансы на длительный успех с Procol Harum — которые за год до этого произвели сенсацию своим хитом ‘A Winter Shade Of Pale’, занявшим первое место в чарте, — как безгранично более высокие, чем с возрожденной группой, не выдавшей ни единого хита за последние два года.

Другими рассматривавшимися ударниками были Эйнсли Данбар, Митч Митчелл, игравший с The Pretty Things, до того как присоединился к Хендриксу в The Experience, где, по слухам, уже был не в фаворе, и Бобби Грэм — давний приятель Джимми по «хулиганским» сессиям, которому еще никто не предлагал бросить свой неплохой заработок в обмен на ненадежность полноценного участия в группе. Да, к тому же, было похоже, что придется не просто участвовать в какой-то там группе, а стричь голую овцу. В отчаянии Грант пригласил на обед, чтобы «обсудить новый проект», также незаинтересованного Клема Чаттини, еще одного давнего приятеля Джимми по сессиям. Но Клем был так занят, зарабатывая большие деньги, играя на хитах Кена Додда, Сэнди Шоу, Дасти Спрингфилд, Джина Питни, Пи Джея Проби, Marmalade и множества других, что даже не смог найти время, чтобы встретиться с Грантом, который просто отказался вести разговор по телефону. «У меня тогда была семья, — вспоминал позднее Чаттини, — и я думал — и ошибался, — что нашел свое место в качестве сессионного ударника». Клем помнит, как двумя годами позже, когда Zeppelin стали самой продаваемой группой в мире, он однажды встретил Питера и спросил: «Обед тогда… это было насчет…?» Тот просто кивнул.

Итак, по настоянию новичка Планта, Пейдж пошел посмотреть на его друга Джона «Бонзо» Бонэма, который играл с Тимом Роузом в клубе Country в Хэмпстеде, на севере Лондона. Это было 31 июля 1968 года, и Пейдж сказал мне: «[Бонэм] исполнил короткое пятиминутное соло на барабанах, и тогда я понял, что нашел того, кого искал».

«Джимми позвонил мне и сказал: „Я видел ударника прошлым вечером. Этот парень играет невероятно хорошо и громко, мы должны взять его“», — вспоминал Грант. Но Бонэм, которого уже считали одним из лучшим молодых ударников Англии, не был уверен. Имея необходимость поддерживать жену Пэт и двухлетнего сына Джейсона, он не был готов так легко оставить регулярный недельный заработок, который давал ему Тим Роуз. Склонный говорить без обиняков, он был не особо впечатлен идеей присоединиться к The New Yardbirds. «Когда мне предложили вступить в The Yardbirds, я думал, что в Англии о них уже забыли, — объяснял он. — [Но] я знал, что Джимми очень уважаемый гитарист, а с Робертом мы были знакомы несколько лет». Так что в итоге он решил хотя бы встретиться с Грантом и Пейджем. Но лишь после того, как те практически мольбой уговорили его. Будучи неспособным достать Бонзо по телефону, поскольку у него его не было, Грант, по настоянию Пейджа, закидал его свыше чем сорока телеграммами, и почти все они были проигнорированы. Времени оставалось все меньше, а возможности быстро таяли, так что Грант был еще более настойчив, чем обычно. Однажды Джи с Джимми неожиданно появились на пороге Джона и взяли его на обед в паб, где Пейдж, по его собственным словам, «в общих чертах описал ситуацию. Что эта группа не будет похожа ни на одну их тех, в которых тот бывал. Что такое бывает раз в жизни». Тот факт, что его друг Плант тоже участвовал, казалось, привел к согласию. А также то, что не было никаких гарантий, что Роуз возьмет Бонэма с собой, возвращаясь в Америку, или что Бонэм сам захочет туда.

Однако последнее слово было за ударником. Дело было не только в том, что он хорошо зарабатывал, но и в том, что во время тура Роуза имя Джона Бонэма было впервые упомянуто музыкальной прессой, а одно из выступлений — положительно оценено в Melody Maker. Крис Фарлоу, чей последний альбом продюсировал Мик Джаггер, теперь тоже хотел предложить ему работу, как и Джо Кокер. Пейдж пришел в ужас при мысли, что ему придется отойти в сторону и снова наблюдать, как еще один потенциальный участник отвергнет предложение, из-за того что перспектива с кем-то из его знакомых кажется лучшей. И в этот момент, по словам Планта, вступил он. «Я подошел к Бонзо и сказал: „Эй, The Yardbirds!“ И [его жена] Пэт сказала мне: „Даже не думай об этом! Джон, ты не будешь снова крутиться с Планти! Каждый раз, когда ты что-то с ним затеваешь, ты приходишь в пять утра с полукроной4 в кармане“. Так что я уговаривал и уговаривал. И спросил Джимми: „Что ты можешь ему предложить?“»

В итоге, как мне сказал Плант, ему и Бонэму было предложено по 25 фунтов в неделю в Англии, 50 — в Европе и 100 в неделю во время тура по Америке. Он тихо засмеялся и припомнил, как Бонзо сказал: „Мне этого недостаточно“. Он заключил что-то вроде дополнительной сделки с Грантом, обязавшись водить грузовик и получать еще 25 фунтов в неделю. При этом нужно иметь в виду, что у него даже не было прав. Наша езда то и дело походила на погони Кистоун-копов5: постоянные съезды с дороги в заборы и живые изгороди…»

Плант впервые встретил Бонэма за четыре года до этого в Бирмингеме, в Oldhill Plaza, где, будучи семнадцатилетним, выпросил работу временного конферансье. В ту ночь, однако, он также пел с собственной группой Crawling King Snakes (названной в честь песни Джона Ли Хукера). Он был на сцене, когда впервые заметил его. «Я увидел, что этот парень смотрит на меня, — вспоминал он. — В конце он подошел ко мне и сказал: „Ты неплох, но твоя группа дерьмо. Тебе нужен тот, кто настолько же хорош, как я“». Это был Бонзо, как его звали друзья — не по какой-то особенной причине, а лишь потому, что это имя отлично ему шло. Этот мускулистый здоровенный парень мог ударить по установке столь сильно, что она буквально разлеталась на куски, и ради забавы он проделывал это, особенно с установками других ударников. Этот неординарный, искренний выпивоха мог в одну секунду быть мягкосердечным, словно девушка, а в следующую — отправить вас в нокаут.



Ты был действительно захвачен — безумная идея, что аудитория на самом деле «заметит» тебя в роли ударника, — когда отец повел тебя на выступление Гарри Джеймса в ратуше Брама. К черту трубу. Ударник Сонни Пэйн — вот от кого ты не мог оторвать глаз. Сонни Пэйн, который бросал палочки в барабаны и ловил их на отскоке за спиной! Черт, только посмотрите! Вот тогда ты все и понял. Ты говорил: «Это, конечно, хорошо — играть тройной парадидл, но кто узнает, что именно ты это делаешь? Быть оригинальным — вот, что имеет значение».

Тебе также не нужны были занятия. Бадди Рич никогда не брал уроки, не так ли? Да, черт возьми, не брал! Гораздо лучше учиться по ходу, тогда все остается в голове, вне зависимости от того, сколько ты выпил ночью. Лучше разузнать, кто самый умелый, стоять, смотреть на них и слушать. Постучаться к ним в дверь, если придется. Именно так ты встретил Гарри Олкока, когда тебе было четырнадцать. Гарри играл на ударных с 1951 года. Он также сходил с ума по машинам, что тоже было неплохо, и вы сидели у него в гостиной с палочками и тренировочными заглушками, болтая о машинах и покуривая, когда становилось скучно. Гарри, бывало, хмурился, когда ты слишком сильно колотил по малому барабану, и кричал: «Ради бога, Джон, полегче!» Он говорил тебе быть осторожнее, чтобы не «пробить пол». Гарри был беспокойным, но неплохим малым. Разбирался в барабанах и машинах. Первоклассный чудак.

Потом был Билл Харви, еще один хороший парень, знающий толк в ударных, которого ты встретил там, в молодежном клубе, когда тебе было пятнадцать. Биллу было за двадцать, он был старше тебя и годами играл на ударных. Билл смеялся над тобой, называл тебя «маленьким мальчиком» и велел тебе возвращаться позже. Но ты и не думал соглашаться с этим. Поэтому ты продолжал, увеличивая усилия и надавливая на него, демонстрируя ему свое упорство, и вскоре Билл зашел в трейлер твоего папаши, чтобы дать тебе «мастер-класс». Отец обезумел от этого шума. «Чтоб вас двоих больше здесь не было — выметайтесь!»

Однажды, когда Билл повздорил со своей группой, The Blue Star Trio, и в порыве гнева свалил оттуда, ты предложил заменить его. Группа засмеялась, но когда ты поднялся и начал стучать по их чертовым барабанам, они быстро заткнулись, так вот. Когда Билл вернулся позже тем же вечером и увидел, как ты колотишь по его установке, он стал забавляться над тобой. Но потом у тебя появилась блестящая идея, и ты сказал ему: «Ну же, давай сыграем соло вместе!» — и вы оба встали за одну установку. Это было великолепно! Пошло так хорошо, что Билл сказал: тебе следует заниматься этим постоянно, вот. С тех пор, когда бы он ни играл, он старался вытянуть тебя, этакого юнца, из толпы. Ты все еще смеялся над этим и годы спустя. «Все недоумевали: „Как это у них с ходу получилось?“ Они не подозревали, что мы репетировали часами».

Вы с Биллом стали хорошими товарищами и в других областях. Ты уже тогда любил выпить, садился за руль отцовского кабриолета Ford Zephyr, и вы вместе ходили на бровях. В те дни не было чертовых трубок, тестов на алкоголь, дружище, и вдвоем вы мертвецки напивались. Такие были деньки. Но лучшее, что Билл когда-либо сделал для тебя, — это знакомство с квартетом Дэйва Брубека. Их ударник, Джо Морелло, был известен своей причудливой техникой «пальцевого управления» — тем, что он вытворял своими пальцами, стуча по малому барабану таким образом, что в одно мгновение он звучал подобно рычанию льва, а в следующее — словно лук и стрелы. Ты не мог отказаться от мысли играть на барабанах голыми руками. Ты думал, это было лучшей идеей со времен появления нарезанного хлеба. Потом Билл показал тебе еще один «классный прием» из записи Хамфри Литтлтона, который он называл «Караван», когда ударник играл руками на напольных томах. Ты не мог отступиться и умолял Билла показать, как это делается. «Забудь, у тебя никогда не получится», — сказал он. Но у тебя, черт возьми, получилось, парень. Черт возьми, у тебя получилось!

Поначалу ты кричал и ругался, когда ранил руки и ломал ногти об ободы и тарелки, но будь ты проклят, если б бросил это, ведь в конце концов ты смог. «Фишка не просто в том, чтобы играть руками, — скажешь ты позже, когда все соберутся вокруг, чтобы расспросить тебя об этом. — Из барабанов извлекается приятный тихий звук, которого невозможно достичь палочками. Сначала рукам больно, но потом кожа становится грубее». В итоге ты так привык играть на барабанах руками, что тебе стало казаться, что ты руками ты можешь бить по ним сильнее, чем палочками. И ты мог, ты, черт возьми, мог.

К окончанию школы ты настолько укрепился в своем решении стать ударником, что сказал: «Я бы играл просто так, без вознаграждения. На самом деле, долгое время я так и делал. Но мои родители поддерживали меня». А ты поддерживал их, присоединившись к семейному бизнесу как ученик плотника. Укладка кирпичей и таскание носилок сделали тебя физически крепким, но проклятый подъем на работу в шесть утра едва не убил тебя, особенно когда ты начал выступать с группами в местных пабах, просыпаясь на работу на следующее утро еще пьяным. Но музыка становилась даже более важной, чем крикет. Однажды ты проехал на велосипеде чертовы сорок восемь миль, чтобы увидеть Скриминг Лорда Сатча и взять у него автограф. И начал собирать собственную коллекцию пластинок. Не то чтобы ты был разборчив, нет. Johny Kidd & The Pirates были ничего, так же, как The Hollies и The Graham Bond Organisation, чей ударник, Джинджер Бейкер, нравился тебе больше, чем кто-либо со времен Джина Крупы. На твой взгляд, Джинджер был ответственен за те же вещи в роке, что Крупа — в джазе. «Джинджер был первым, кто выступал с этой „новой“ позиции — что ударник может быть ведущим в рок-группе, а не кем-то покинутым и забытым на заднем фоне».

Ты особо не думал об этом, но постоянно учился, постоянно держал глаза и уши открытыми, даже когда бывал пьян. Когда тебе было семнадцать, ты увидел Denny Lane & The Diplomats. Их ударник, Бив Бивэн, был неплохим малым примерно твоего возраста. Иногда во время выступлений он разрешал тебе сидеть рядом, просто наблюдая за его действиями и смотря, не сыграет ли он чего-то такого, что можно будет утащить у него. Американские соул и R&B тоже были хороши, особенно когда ты добился того глубокого, открытого звука ударных, который отличал все эти записи. Как ты полагал, фишка была в том, чтобы приложить руки к самым большим барабанам, какие только были, без всех этих бабских сурдин и шумоглушителей, и просто колотить по ним, бить их, как кирпичи. По твоим же словам, ты был непоколебим в своем желании «получить этот звук».

Прошло немного времени, и ты наконец свалил из пабов, получив первый настоящий шанс в так называемой Сети Мамаши Рейган — The Oldhill Plaza, The Handsworth Plaza, The Gary Owen club, The Birmingham Cavern и прочих подобных местах, — играя в группах вроде Terry Webb & The Spiders, The Nicky James Movement, Locomotive и A Way of Life. Ты даже недолго стучал для The Senators и должен был участвовать в записи трека ‘She’s A Mod’, который завершал сборник Brum Beat. Был 1964 год, тебе было шестнадцать, и если не это сделало тебя настоящим ударником, то ты не знал, что же, черт возьми, сделало, дружище…



«Роберт сказал, что я должен принять его предложение и посмотреть этого парня, который работал тогда с Тимом Роузом, — воспоминал Джимми Пейдж. — Я собирался сначала найти певца, а затем сплотить их. Но когда я услышал Джона Бонэма — хотя и намного менее опытного в сравнении с тем, каким он всем известен теперь, — в его игре сразу чувствовалась эта вдохновляющая энергия. А я привык к ударникам, которые были [очень хороши], еще со времен игры с Neil Christian & The Crusaders. Я хочу сказать, он был едва ли не лучшим ударником в Лондоне. Он был специалистом по ударным и вел себя очень, очень живо за установкой, прекрасно владел игрой на басовом барабане и всем таким. А я привык ко всему этому, ведь в студиях был Бобби Грэм, который играл на всех сессиях Kinks и Dave Clark Five. Бобби тоже был настоящим ударником-хулиганом. Поэтому я привык к такому стилю. И я знал, что ударником должен быть тот, у кого есть три основных качества: поразительный ум за установкой вкупе с силой и страстью. Но я никогда не видел никого, кто был бы похож на Бонзо». Как только Джимми увидел его игру, «это было оно, прямо оно. Я знал, что он будет идеален». Не только из-за тех штук, которые он про себя называл «хулиганскими», но и из-за «этого ощущения использования динамики, света и тени. Я знал, что он станет тем самым, что он сможет все это сделать».

И все едва не сорвалось. Бонзо казался настолько незаинтересованным, когда Плант впервые обсудил это с ним, что певец украдкой стал прощупывать других местных ударников. Одним из них был Мак Пул, старый друг Бонэма, который заменил его в A Way of Life, после того как «Джон провалил слишком много их концертов, играя чересчур громко». Пул наткнулся на Планта на концерте Джо Кокера в Бирмингеме, через пару недель после того как певец вернулся из Пэнгборна, и «Роберт представил мне все в очень упрощенном виде», как рассказал сам Пул. «Он просто сказал: «Я тут играю с парнем по имени Джимми Пейдж, мы хотим собрать группу и назвать ее The New Yardbirds — и нам нужен ударник“. Тем самым он вроде как спрашивал, свободен ли я. Так делалось у нас, в Бирмингеме, — сначала надо прощупать человека, не говорить ему сразу: „Хочешь играть в группе?“ Но я просто сказал: „Ну, у меня своя группа, Роб, у нас свой контракт“».

Пул и правда недавно основал Hush, которые действительно только что подписали контракт. «Я сказал Роберту: „А чем плох Джон?“ Он ответил: „У него тур с Тимом Роузом“. Так и было, и, конечно, Тим Роуз регулярно платил жалование. А в те времена за любого, кто регулярно платил жалование, стоило держаться. Потом Роберт сказал: „Ладно, может, я спрошу Фила Бриттла“. Он прямо снимал идеи у меня с языка». Бриттл был еще одним ударником из Бирмингема, который позже добьется определенной славы в местном масштабе с группой под названием Sissy Stone. «Он был очень хорошим ударником, — сказал мне Пул в 2005-ом, — а Роберт, конечно, хотел кого-нибудь, кто будет наверняка делать то, что ему сказано, и немного больше, знаете ли. И, возможно, не будет напиваться, ведь, понимаете, Роберт давно знал Джона и подозревал, что работа с ним может быть несколько опасна». Однако не прошло и двух недель, как Пул снова столкнулся с Плантом — и в этот раз в компании с Бонэмом. «Мы встретились в заведении, где всегда собирались после концертов, в клубе Cedar. Они были вместе, и я сказал: „О, не говори мне, что он присоединился к твоей новой группе“. И Роберт ответил: „Ага“. Они по-прежнему назывались The New Yardbirds, и я этого сторонился. Я думал, они собираются вновь надеть жабо и играть ‘Over Under Sideways Down’. Я думал: „Черт возьми, Бонзо там долго не задержится…“»

Когда Джимми все-таки уговорил его попробовать, Бонзо спросил его, какой звук ударных ему нравится, «и сыграл ему вещь под названием ‘Lonnie on the Move’ [Лонни Мака]. Инструментально это вроде ‘Turn on Your Lovelight’, там была действительно суперхулиганская партия ударных, [и] я сказал: „Вот примерно так я и играю“». Бонзо вообще без проблем ухватил то, о чем говорил Джимми. Мак Пул подчеркивает: «Джон выработал свой собственный стиль задолго до Zeppelin. Поэтому, когда он присоединился к Zeppelin, было несложно: он просто поставил всю группу перед фактом. Джон всегда был эффектным ударником, он всегда был полон решимости стать частью группы. И никто не мог, черт возьми, засунуть его назад и сказать сидеть там смирно, как хороший мальчик, потому что не таков был человек, с которым вы имели дело, — он громко рассмеялся. — Даже в юности он был непоколебим в своей решимости быть услышанным!»

Пул признает, что возможность выступать с именитым музыкантом калибра Пейджа сподвигла Бонэма «ходить по струнке — по крайней мере, сначала. Джимми был тем, кто давал указания». Он рассказывает, как он, Бонэм и будущий ударник Emerson, Lake & Palmer Карл Палмер — еще один местный парень, чей успех был предопределен, — сидели «в этом котле с оборудованием, вытрясали всю душу из установки, просто чтобы нас услышали». Появление рок-н-ролла «несомненно, изменило сам способ мышления за ударной установкой. Джон постоянно говорил что-то вроде: я работал с такой-то группой, и чертов гитарист заглушал меня! После этого, чтобы убедиться, что его басовый барабан слышен, он клал в него металлизированную бумагу — и можно было выступать. Джон был полон решимости не пойти ко дну».

Это было его позицией, рассказывал Пул, которая наносила ущерб его славе среди многих групп, с которыми он играл в юности, — он снискал репутацию слишком громкого. «Если группа не собиралась снижать громкость, то он, уж точно, не собирался. Я знаю, что у Дэйва Пегга [позднее ставшего басистом Fairport Convention] были похожие проблемы с ним, так же, как и у A Way of Life. Каждый концерт их проклинали, потому что Джон не играл тише. И несмотря на это, он разработал свою позицию по отношению к остальным музыкантам, которая была, знаете ли, равносильна войне. Он был хорошим ударником, хорошим хронометром. Но что бы там ни называли X-фактором, у Джона он был. Он не заботился о технике. Такое впечатление, что он постоянно попробовал нечто новое, что едва прокрутил в голове. И даже если ему не удавалось, и группе это все портило, ему не было до того дела, он все равно играл. Большинство ударников отрабатывают новую идею, а потом выходят, отточив ее. Джон же оттачивал их на сцене, [и], когда получалось, это напоминало мазок гения. А происходил его дух перемен из полного пренебрежения остальными музыкантами. Гитаристы… все, что им нужно было сделать — это повернуть регулятор громкости, и они могли быть громче». Это была та самая воинственность, рассказал Пул, которая «проникла в Led Zeppelin и превратила группу в то, чем они были в музыкальном плане. Мне кажется, Джимми немедленно понял, чем он располагает, и помог ему обуздать это».

К завершению этих переговоров стало понятно, что последний кусок мозаики встал на свое место, опять же по счастливой случайности или, возможно, благодаря судьбе, — в зависимости от того, во что вы верите. В случае с Джимми Пейджем это было предопределение. Как бы там ни было, Джон Пол Джонс пришел «в конце дня, — сказал Пейдж, — и внезапно все части собрались вместе. Как и должно было быть…»

Но хотя Пейдж и может настаивать, что у него никогда не было сомнений в том, что Бонэм и Джонс сработаются в ритм-секции, несходство их личностей не могло бы быть более разительным. Как и Бонзо, Джонс уже был женат и имел детей. Но Джонс был также, мягко говоря, представителем среднего класса с Юга, а Бонзо — шумного рабочего класса из Средней Англии. Но каким-то образом эти двое немедленно подружились. Даже потом, когда Бонэм неистовствовал в пьяном угаре, Джонс редко становился мишенью для его гнева. И позже он сказал мне: «В музыкальном плане мы очень гордились своими способностями в ритм-секции. Мы слушали и оставляли место для самовыражения. Друг к другу мы относились с великим взаимным уважением. Мы постоянно были невероятным образом связаны — играя одни и те же фразы и всегда приходя к одинаковым музыкальным финалам. Сопереживание, которое мы чувствовали во время игры, всегда чрезвычайно воодушевляло. Но тогда я был счастливчиком. Я играл с лучшим ударником, которого когда-либо знал, а я знал большинство из них…»



Тебя уже четыре года зовут Джон Пол Джонс, и а ты все еще не более знаменит, чем был, будучи старым добрым Джоном Болдуином. В чем был чертов смысл? Как дошло до штамповок этой бессмыслицы для Гарри Секомба и Деса О’Коннора? С таким же успехом ты можешь остаться в «ближних графствах» и найти приличную работу. Платить, может, будут и не так много, но времени будет уходить столько же, а ты, по крайней мере, будешь чувствовать, что куда-то движешься. Сейчас же все больше казалось, что ты движешься в никуда. Это и было «нигде». Не было даже окошка, чтобы выглянуть из него. Только четыре стены, бесконечный сигаретный дым — докурив одну, закуриваешь другую, — постоянные чертовы чашки чая, наблюдая, как часы отстукивают проходящее время. Потом — возвращение домой ночью и объяснение жене: «Я зарабатываю деньги, Мо, но мне больше это не нравится…»

Как это случилось? Ты больше ощущал себя поп-звездой, когда тебе было семнадцать, чем сейчас, в двадцать два. По крайней мере, тогда ты чувствовал, что куда-то движешься, что тебе предстоит открытие. Тогда все было отлично, ты ездил по стране с Тони Миэном и Джетом Харрисом. Настоящее турне — не только свадьбы и молодежные клубы: настоящие концерты перед настоящей аудиторией, которая пришла услышать хиты… ‘Diamonds’, ‘Scarlet O’Hara’, ‘Applejack’… Сон в приличном жилье, гостиницы, пансионы, потом снова в фургон — и в путь. В первый раз пробуешь марихуану, заигрываешь с девчонками, а девчонки заигрывают с тобой. Все это — и тридцать фунтов в неделю! Проклятый рай! Чертов проклятый рай! Потом внезапно все это прекратилось. Просто так. Финиш, кончено. Хотя Тони и пытался продолжать, после несчастного случая с Джетом никогда уже не было по-прежнему. Вдруг больше не стало хитов. Но появилось что-то… другое. Что-то, что публика не понимала и что ей даже не нравилось. О, была ‘Song of Mexico’, но кто об этом помнит? «Я хочу попробовать что-нибудь новое», — сказал Тони, после того как ушел Джет. Джаз и поп. Ты был «за». Пока не стал укуриваться каждый вечер. По-прежнему было полно травки, но уже не было девчонок, чтобы заигрывать с ними, и тридцати фунтов в неделю, чтобы их тратить. А потом Тони устроился работать агентом на студию Decca — и это был конец. Ты потерял работу.

Ты убеждал себя, что это к лучшему. Особенно когда Эндрю Луг Олдэм — тот самый Эндрю Луг Олдэм, работавший с The Beatles и The Stones! — сказал, что ты можешь создать что-то свое. Что ты можешь быть новым Джетом Харрисом! И ты поверил ему… почти. Выпустил собственную пластинку — ‘Baja’ Джона Пола Джонса. Твое новое имя на голубом небосклоне звукозаписывающего лейбла Pye. Не совсем свежая мелодия, но ты добавил туда отрывок собственного сочинения, сыгранный на шестиструнной бас-гитаре Fender. Довольно крутой, на самом деле, даже если ты и сам это сказал. Однако не достаточно крутой, чтобы превратить тебя в нового Джета Харриса.

Тем не менее, сингл сообщил о тебе некоторым новым важным людям. Друзьям Эндрю, которых он называл Оркестром Эндрю Олдэма. Малышу Джимми Пейджу, Биг Джиму Салливану и остальным. Все они играли легкие пустышки вроде ‘There Are But Five Rolling Stones’ и ‘365 Rolling Stones (One for Every Day of the Year)’, все смеялись — и получали деньги. Потом пластинка: ‘16 Hip Hits’. «Ну же, — сказал Эндрю, — ты же знаешь классику», — после того как их первый аранжировщик, Майк Линдер, получил более хорошее место в Decca, как и Тони. Теперь ты смеялся над этим. «Я хотел аранжировать, Эндрю хотел выпускать, и никто из нас не был особо привередлив», — скажешь ты, усмехаясь. Но это тебе и правда понравилось. «У меня была возможность писать им милые, интересные вещички, особенно для деревянных духовых. У нас всегда была пара гобоев или валторн». Эту музыку ты мог сыграть своим маме и папе, не заставляя их слишком страдать. Такая забава, да еще и оплачивается — все лучше, чем торчать дома. Но не то чтобы ты видел записи в магазинах, слышал по радио или еще где-то.

Потом однажды позвонили The Shadows. Они искали замену своему басисту Брайану «Лакрице» Локингу, и ты вдруг готов был все бросить и присоединиться к Shads, ты можешь побиться об заклад, что был! Но из этого тоже ничего не вышло, и тогда-то все и началось: ты стал брать сессионную работу, хорошо оплачиваемую, но все-таки временную, если и когда она подворачивалась. Ты и не думал, что это продлится долго. Но продлилось. И никогда, черт возьми, не закончилось, ведь ты играл на басу на органе Хаммонда. Сначала были Herbie Goins and the Night Timers. Они, по крайней мере, играли что-то, что нравилось тебе: немного от Tamla Motown, что-то из Джеймса Брауна и даже парочку «оригинальных» вещей (белых версий дай-мне-услышать-как-ты-говоришь-да, но это можно отбросить). Когда все тащились от фолка и блюза, ты слушал Отиса Реддинга и джаз. Ты всегда любил «соул». Однако в реальности Херби стремился к живым выступлениям, пластинки были нужны только для того, чтобы помогать продаже билетов. С этим тоже все было в порядке, ты играл на Хаммонде на их первом сингле ‘The Music Played On’ и на их следующем сингле, ‘Number One in Your Heart’, тоже. Второй был не так плох, и его даже крутили по радио. Не по настоящему радио, конечно, а по пиратскому, которое тогда еще было, знаете ли, довольно неплохим…



К 1968 году Джон Пол Джонс зарекомендовал себя на лондонской музыкальной сцене как басист, проверенный клавишник и вдохновленный аранжировщик. Особенно заметно это стало со спродюссированной Микки Мостом сессии для Донована — неканонической британской версии Боба Дилана, — на которой был записана ‘Sunshine Superman’, главный американский хит 1966 года. «Аранжировщик, которого они наняли, действительно ничего не умел, — вспоминал Джонс. — Я свел вместе ритм-секцию, и мы оттолкнулись от этого. Аранжировать и в целом руководить студией было гораздо приятнее, чем просто сидеть там и слушать указания». Запись ‘Sunshine Superman’ была также одной из последних профессиональных сессий Пейджа, перед тем как он присоединился к The Yardbirds. Отсюда история — апокрифическая, как оказалось, — которая до сих пор распространена, о том, что именно в тот день на сессии Донована Джонси впервые обратился к Пейджу с вопросом о возможности присоединиться к новой группе, которую, судя по слухам, тот собирал. «Может, мы и обсуждали что-то в те дни, — позже расскажет мне Джонс. — Но не думаю, что речь шла именно о том, что в итоге стало Led Zeppelin. Это больше напоминало что-то вроде „Ну, если решишь собирать группу, звякни мне“, — просто болтовню. Мы оба были еще молоды, и, думаю, одинаково устали быть в тени. Не потому, что жаждали всеобщего внимания, скорее, потому, что хотели реализоваться как музыканты. Творить что-то свое».

После этого Джонс аранжировал струнный оркестр в ‘She’s A Rainbow’ с псевдопсиходелического альбома Stones Their Satanic Majesties Request, хотя и жаловался, что ему приходилось ждать едва ли не бесконечно, пока они появятся на сессии: «Я просто подумал, что они непрофессиональны и скучны». Видимо, не так скучны, как те два дня, которые он провел, работая на студии Abbey Road в феврале 1968 года с Mike Sammes Singers и целым оркестром. Он играл на басу и аранжировал два из шести треков, которые были заготовлены для возможного выступления Клиффа Ричарда на конкурсе песни «Евровидение» того года, включая такое мэйнстримное уродство как ‘Shoom Lamma Boom Boom’. К тому времени, однако, Джонс привык штамповать подобные вещи для тех, кого он называл «командой в бабочках»: Тома Джонса, Энгельберта Хампердинка, Петулы Кларк, Гарри Секомба, Деса О’Коннора… определенно, деньги не пахли для того, кого однажды назвали подающим надежды «новым Джетом Харрисом».

Джимми Пейдж оказался в таком же положении, когда увлечение преимущественно гитарной мэйнстримной поп-музыкой в середине шестидесятых ослабело, а его место заняла мода на духовые и/или оркестровые записи. Пейдж достиг очередного минимума в своей сессионной карьере, и одной из причин, побудивших его неожиданно предложить свою помощь The Yardbirds, когда ушел Пол Сэмвелл-Смит, стало то, что он неожиданно понял, что согласился играть на серии записей, которые планировалось использовать как фоновую музыку для супермаркетов и отелей. Десять лет спустя Брайан Ино сделает забавную вещицу из музыки для аэропортов, но то, что записывал Джимми Пейдж в 1966-ом, было настоящим. Дела обстояли так удручающе, что даже деньги не могли облегчить страдания от творческих ран. Во всяком случае, не в полной мере.

Неудивительно, что Джон Пол Джонс тоже несколько досадовал, что не может делать что-то другое. ‘Межденно сходя с ума’, играя сентиментальный вздор в самое волнующее, самое творческое время в истории популярной музыки. Как и Пейдж, Джонс отчаянно желал принять участие в происходившем в Лондоне и где бы то ни было, как то делали The Beatles, Pink Floyd, Cream, Хендрикс и прочие. Однако в отличие от Пейджа он не знал, как подступиться к этому, думая, что он уже упустил свой шанс. «Это уже слишком», — жаловался он своей жене Мо. Но он не демонстрировал настоящего стремления что-либо изменить. Даже когда она ответила ему, показав статью в Disk & Music Echo, в которой говорилось, что Джимми Пейдж ищет музыкантов, которые готовы присоединиться к нему в новой версии The Yardbirds, он сначала только отмахнулся. «Я был сыт по горло сессионной игрой, а моя жена сказала: „Позвони ему“. Я ответил: „Хм, это не очень хорошая идея“. Но она настаивала: „Позвони ему!“ И я позвонил, сказав: „Слышал, тебе нужен басист“, — и он ответил: „Да, и я собираюсь посмотреть певца, который знает ударника, — ими оказались Роберт и Джон. — Я кликну тебя, когда вернусь“».

Годы спустя Пейдж расскажет о разговоре с Джонсом в июне 1968 года во время записи альбома Донована ‘The Hurdy Gurdy Man’. «Я играл, а Джон Пол Джонс следил за музыкальной аранжировкой. В перерыве он спросил меня, нужен ли мне будет басист в новой группе». Воспоминания Джонса, однако, отличаются. «Возможно, мы и говорили о чем-то подобном», — сказал он, когда мы обсуждали это в 2003 году. Но так как именно он формировал группу, он замечает, что Пейдж не был приглашен на ту самую сессию (знаменитые непонятные гитарные партии были исполнены Аланом Паркером). Во всяком случае, он считает, что эта история основана, возможно, на «неопределенной фразе, которую я мог произнести» либо на более ранней сессии для ‘Sunshine Superman’ Донована, либо, что более вероятно, на совершенно другой сессии примерно в то же время, где они с Пейджем работали вместе для певца Кита де Грута, восходящей звезды в глазах продюсера Рэга Трэйси, который собрал вместе для записи хорошую звездную команду, включающую в себя Пейджа, Джонса, Ники Хопкинса, Альберта Ли, Биг Джима Салливана, саксофониста Криса Хьюза и ударника Клема Каттини. К сожалению де Грута, получившийся альбом ‘No Introduction Necessary’ был провалом. Но именно там, по предположению Джонса, впервые было посажено семя его совместной работы с Пейджем или чего-то даже более постоянного.

Пока жена не подтолкнула его взять и позвонить Пейджу и подтвердить свою готовность помочь, он не понимал, что идея вдруг обрела конкретную форму, и несколько следующих дней Джонс нетерпеливо ожидал, когда Пейдж перезвонит ему. Он был немногословным, несколько профессорского склада человеком, и не в его характере было предвосхищать что-либо. Тем не менее, он допускал, когда рассказывал об этом впоследствии, что «чувствовал: с Джимми может что-то получиться». Он уже играл на записях The Yardbirds, работал с Пейджем во множестве разных обстоятельств. Как он сказал: «Я не особенно интересовался блюзом. Меня больше интересовал репертуар лейблов Stax, Motown и подобных. Но Джимми обещал нечто отличающееся от обычной играющей в одном стиле блюзовой группы».

«Я ухватился за шанс получить его, — позднее будет вспоминать Джимми. — В музыкальном плане он был лучшим из всех нас. У него была приличная подготовка и просто великолепные идеи». Тем не менее, по другим источникам, Пейдж рассматривал и Джека Брюса, а также Эйса Кеффорда, бывшего участника The Move, который тоже только что прослушивался на место басиста/вокалиста в The Jeff Beck Group, после того как Род Стюарт и Ронни Вуд ушли в (как получилось в итоге) The Faces. На самом деле, Ронни Вуд теперь говорит, что и он тоже получал от Пейджа предложение стать басистом в The New Yardbirds. «Но я вовсе не хотел этого, — он гримасничает, гася одну сигарету и зажигая от нее другую. — Вся эта тяжелая музыка была не по мне. Я знал, к чему они стремятся в музыкальном плане, ведь Джим видел нас [The Jeff Beck Group] кучу раз. Делал заметки. Совершенно очевидно было также, что они и осуществят это, особенно в Америке, где любят такие вещи. Но мне было достаточно Джеффа. И я хотел снова играть на гитаре. Присоединиться к Джимми — означало продолжить играть, как с Джеффом, прикованным к басу. И в любом случае, в такой группе, как [Led Zeppelin], мог быть только один гитарист — и им стал бы не я».

По иронии судьбы, когда Вуд ушел от Бэка, одной из первых мыслей последнего было нанять Джонса ему на замену. Джонс играл на басу в ‘Beck’s Bolero’ и на органе в ‘Old Man River’ — оба трека были с первого альбома Бэка ‘Truth’, вышедшего в 1968 году. Но Джонс знал, что Пейдж был лучшим выбором в долгосрочной перспективе. Джефф был переменчив и непостоянен. Джимми был уверен в себе и надежен. В конце концов выбор для него был сделан, когда Пейдж перезвонил ему с конкретным предложением работы. Прирожденный оркестрант, Джонс только что выиграл себе работу мечты. И ничуть не преждевременно…

Как сказал мне Пейдж: «Я был абсолютно убежден, что все, что нам нужно, — это просто собраться вместе. Ведь я знал, что имеющийся у меня материал действительно хорош. Ничего, что они даже никогда всерьез не играли раньше. Ни Роберт, ни Бонзо никогда не играли что-то вроде того, что собирались играть мы. Но я просто знал, — дай им, например, возможность импровизации, — и им точно понравится, учитывая масштаб и умелость музыкантов. Единственной задачей, на самом деле, было собрать их вместе. Я знал, что это сработает».

В понедельник, 19 августа 1968 года, накануне двадцатого дня рождения Планта, в маленькой комнатке под магазином пластинок на Джеррард-Стрит в лондонском Сохо состоялась первая репетиция. «Мы все собрались в этой маленькой комнате, чтобы посмотреть, сможем ли мы хотя бы выносить друг друга, — вспоминал Джонс. — Роберт слышал, что я работал на сессиях, и ему было интересно, кем я окажусь — каким-нибудь старым парнем с трубкой?» Плант, однако, больше интересовался тем, как бывалый сессионный профи отнесется к такому студийному новичку. «Не думаю, что Джонси когда-нибудь раньше работал с кем-либо вроде меня, — говорил Плант. — Я не знал никаких азов музыки и, честно говоря, не желал их изучать, но все же преуспевал в ней».

«С той первой репетиции было ясно, что все получится, — скажет мне Джонс. — Казалось, тогда не было какой-то строгой идеи. Мы просто сказали что-то вроде: „Ну, что вы знаете?“ — и закончили исполнением ‘Train Kept A-Rollin’, старого номера The Yardbirds. На самом деле, куча людей делали это. Но мы прошлись по ней, и эффект был незамедлителен. Это было просто ошеломляюще. Я думал: это только мое восприятие или же получилось действительно хорошо?» Это было не просто восприятие Джонси. «Это было незабываемо, — сказал Джимми. — Мы собрались внизу, в современном Чайнатауне. Комната была действительно довольно мала, туда еле вошли наши инструменты. Мы сыграли ‘Train…’ и не помню, какие еще номера, потому что играли с чертовским усердием. В итоге, знаете, это было вроде «Черт!» Думаю, мы все просто дурачились. То ли это был Zeppelin, то ли эти четыре человека, но та коллективная энергия создала этот пятый элемент. И это было оно. Тотчас же. Это было так могущественно, что я не знаю, что мы играли после. Для меня это было как „Боже мой!“. Я имею в виду, у меня были моменты восторга с группами и до этого, но никогда прежде не бывало настолько сильных. Это было как удар грома, как вспышка молнии — бум! Все, казалось, выдохнули „Вау!“…»

Когда Джимми на следующий день позвонил Джи, чтобы сообщить ему новости, он знал, что должен был двигаться быстро. Если новый состав был хотя бы наполовину так хорош, как сказал Пейдж — а Джимми не был склонен к преувеличениям, что означало, что они должны быть чертовски ошеломительны, — Грант понимал, что он должен обозначить свои требования, пока кота еще не вытащили из мешка и Микки не прибрал его к рукам, как он сделал с The Jeff Beck Group. На это его подбил Пейдж, который был полон решимости не позволить Мосту попытаться захватить контроль в студии, как он сделал в случае с Бэком. «Я годами был подмастерьем и открыл вещи, о существовании которых люди вроде Микки даже не подозревали». Первым делом Грант сообщил своему бывшему наставнику, что The New Yardbirds не нуждаются в его услугах. В свою очередь, Грант отказывался от любого контроля над The Jeff Beck Group, который у него был.

К удивлению Гранта, Мост только пожал плечами и пожелал успехов своему партнеру. В любом случае, ему пришлось напрячься, чтобы подавить усмешку. С хитовыми синглами, а теперь и международным хитовым альбомом ‘Truth’ на подходе Микки был более чем счастлив быть единственным менеджером The Jeff Beck Group, пока Питер бросал свои силы на какие бы то ни было перспективы, которые могли быть у The New Yardbirds. Демонстрируя все то же высокомерие, которое сделало его столь успешным в качестве музыкального магната, и, в конечном счете, столь ограниченным в качестве продюсера, вкупе с его постоянной удивительной способностью переписывать историю, Мост впоследствии будет опровергать любое предположение, что он, фактически, упустил свой шанс в тот день, когда позволил Питеру Гранту уйти вместе с группой, которая стала Led Zeppelin. Как это могло быть ошибкой, спрашивал он, если Бэк и альбом ‘Truth’ были явными «предвестниками Led Zeppelin». ‘Truth’ — «Великий альбом, — гордо заявлял он, — который сделал я».

Джи едва улыбнулся и промолчал, ведь не дать Микки победить означало подвергнуть риску собственное, куда более масштабное предприятие, еще прежде, чем оно успело оторваться от земли. Теперь, когда он увидел, какие могут быть последствия, он не собирался этого делать. Пусть Микки думает и говорит что ему угодно. С тех пор как Питер выпутался из его щупалец, это больше не имело значения. В долгосрочной перспективе именно музыка прославит Led Zeppelin — и Питер Грант, черт возьми, в этом убедится.

Менее чем через три недели после первой репетиции The New Yardbirds отыграли свой первый концерт вместе в The Teen Club, в школьном спортзале в Гладсаксе, в Дании. Было 7 сентября 1968 года — прошло ровно два месяца с тех пор, как старые Yardbirds сыграли свой последний концерт в Лютоне. Даты выступлений в туре, однако, были расписаны за несколько месяцев до этого. Чем отменять их, Джимми и Джи взглянули на них как на отличную возможность сплотить новый состав и заработать немного денег. Не то чтобы кто-то обратил внимание. На следующий вечер в Британии The Beatles впервые представили ‘Hey Jude’ в прямом эфире телешоу Дэвида Фроста. На той же неделе Джон Пил стал первым британским диджеем, поставившим запись Джони Митчелл в своей программе ‘Top Gear’ на BBC Radio 1. И пока британские чарты поп-музыки представляли собой типичное простоватое сочетание броских поп-хитов (среди лидеров чартов того года были композиции ‘Cinderella Rockafella’ Эстер и Аби Офарим и ‘Congratulations’ Клиффа Ричарда вперемежку с более качественными успешными вещами вроде ‘Lady Madonna’ The Beatles и ‘Jumping Jack Flash’ The Stones), в то лето были выпущены новые независимые альбомы Cream (‘Wheels of Fire’), Боба Дилана (‘John Wesley Harding’), The Small Faces (‘Ogden’s Nut Gone Flake’), The Band (‘Music From Big Pink’), The Kinks (‘Village Green Preservation Society’), Pink Floyd (‘Saucerful of Secrets’), The Doors (‘Waiting For The Sun’), Fleetwood Mac (‘Fleetwood Mac’), Simon and Garfunkel (‘Bookends’) и — самый значительный из всех, с точки зрения Джимми, — The Beck Group, ‘Truth’, их дебют, который не только получил восторженные отзывы, но и был на пути к US Top-20. До конца года еще должны были выйти новые, определяющие эпоху альбомы The Beatles (двойной ‘The White Album’) и Джими Хендрикса (‘Electric Ladyland’), а также расхваленный дебют Traffic (‘Mr Fantasy’) и лучший на тот момент альбом The Stones (‘Beggars Banquet’). Это был богатый многогранный фон, на котором Джимми Пейдж был решительно настроен сделать так, чтобы его новая музыка оказалась замечена.

Между тем, 1968 год, похоже, собирался стать одним из наиболее политически насыщенных лет десятиления, отмеченный гражданскими беспорядками, расовой борьбой, студенческими протестами и намечающимся общественным упадком, что было символизировано в Америке убийствами Мартина Лютера Кинга, а затем — Роберта Кеннеди, последующей кровавой бойней на улицах Чикаго во время Демократической национальной конвенции той осени и зловещим появлением в ноябре Ричарда Милхауза Никсона в качестве тридцать седьмого президента Соединенных Штатов. В ответ на это Леннон написал ‘Revolution’, Джаггер дал миру ‘Street Fighting Man’ и даже откровенно аполитичный Хендрикс был сподвигнут на написание ‘House Burning Down’. Не то чтобы что-то из этого слишком сильно вторглось в сознание четырех участников The New Yardbirds, когда они готовились к первому совместному туру из восьми концертов. Едва ли они были одиноки в этом. Ведь что бы там ни говорили нам теперь учебники истории о контркультурной «революции», которая явно имела место в середине шестидесятых, в конце десятилетия британский рок представлял собой едва ли больше, чем фан-тусовку, которую сделали популярной бунтари выходного дня, чьи герои были слишком заняты, собирая загородные особняки, белые роллс-ройсы, экзотических подружек и дорогие наркотики, чтобы заботиться о том, что на самом деле происходило в реальном мире, вне зависимости от того, о каких банальностях они разглагольствовали в своих песнях. Как незабываемо сказал Джон Леннон в интервью журналу Rolling Stone в 1971 году, когда его попросили оценить влияние The Beatles в этот период: «Ничего не произошло, за исключением того, что мы все приоделись. Те же подонки были у власти, те же люди всем руководили. Все в точности так же».

Так и было. Весьма американская заносчивость, начало так называемой контркультуры, могло сподвигнуть политически левую молодежь Британии присоединиться к протестным митингам против войны во Вьетнаме или промаршировать по лондонской Гросвенор-сквер — протест, направленный в большей степени против капиталистических марионеток Лейбористской партии, чем против американского вмешательства в войну, в которую не была прямо втянута Британия, — но это определенно не привело к «длинноволосой революции», о которой регулярно разглагольствовали все, начиная от Аллена Гинзберга и Тимоти Лири и заканчивая Джоном Пилом и Донованом. Молодые британские студенты, преимущественно представители среднего класса, может, и были счастливы тысячами собираться на рок-концерты и даже поэтические вечера, но когда в 1967 году подлинный французский революционер по имени Ги Дебор прибыл в Лондон, чтобы сплотить «народ» вокруг идеи действительного захвата власти в свои руки, из двадцати наиболее активных британских революционеров, согласившихся встретиться с ним в квартире на Ноттинг Хилл Гейт, на месте появились только трое — и они провели вечер, распивая пиво и смотря спортивный матч по телевизору.

Когда Дебор вскоре вернулся домой в Париж, собрав студентов в группу под названием Les Enragés (ту самую резко политическую группу, что стояла за крупными студенческими восстаниями 1968 года в Париже и Нантере, в которых в столкновениях с полицией за один день было арестовано около шестисот студентов, пока почти десять миллионов французских рабочих вышли на забастовку в качестве поддержки), так называемые революционеры в Лондоне издалека едва наблюдали за этим, больше расслабленно куря травку и обсуждая подробности «возвращения» Дилана, чем на самом деле направляясь на улицы любым доступным способом. Единственными битвами, которые, похоже, приходились им по душе, были выступления за бесплатные рок-фестивали, фальшивая «причина», которая приведет к нежеланному хаосу на Батском фестивале 1970 года, где безбилетные Ангелы Ада и французские студенты — «радикалы» потребовали пропустить их и начать столько драк, сколько они захотят.

В конце концов, единственное настоящее заметное столкновение между британским «истеблишментом» и его так называемой хиппи-«альтернативой» крутилось вокруг того, было ли преувеличенно фаллическое карикатурное изображение медвежонка Руперта из журнала Oz «непристойным» или нет, — смехотворная ситуация, которая в итоге привела к позорному процессу в Центральном уголовном суде Лондона летом 1971 года, кульминацией которого стало получение всеми тремя редакторами Oz условного срока вместе с беспрецедентным уровнем национальной славы, от которой двое из троих — будущий автор бестселлеров, телеведущий и футурист Ричард Невилл и издатель-мультимиллионер Феликс Деннис — безмерно выиграли в последующие годы. Как впоследствии заметил прозорливый политический комментатор Эндрю Мэрр: «Мишка Тедди со стояком — в значительной степени он обощил британский ответ революции».

В Британии 1968-ой стал первым годом, когда продажи альбомов превысили продажи синглов, еще один факт, на который не обратил внимания Джимми Пейдж, слишком охваченный возбуждением от руководства своей собственной группой, чтобы заботиться еще о чем-либо, что могло происходить за ее пределами, в считавшемся реальным мире. Тем не менее, процветающее положение продаж альбомов, несомненно, подтолкнет к успеху его The New Yardbirds. Однако прямо тогда Пейдж был слишком занят составлением сет-листа, сбитого из старых номеров The Yardbirds и блюзовых каверов — вещей, которые должны были, как он предполагал, «позволить нам разгуляться в этих рамках», что-то вроде музыкального «возбуждения», к экспериментам с которым он только изредка подходил в The Yardbirds, но он надеялся, что новый состав позволит ему наконец развить его. «Было полно областей, которые называли свободным форматом, но то была откровенная импровизация, поэтому к тому времени, когда собирался Zeppelin, я появился с горой риффов и идей, ведь каждый вечер, когда мы продолжали, происходило новое».

Остальные были, несомненно, готовы. «Бонзо и я уже были в зоне безумия после The Band of Joy, — рассказывал мне Плант, — поэтому для нас было вполне естественным уходить в долгие соло, паузы и крещендо. В смысле, я слушаю вещи вроде ‘How Many More Times’ и их ритм — там есть все эти биты шестидесятых и вставки, которые могли появиться на альбоме ‘Nuggets’. И для Джимми, и для нас это был выход на новый уровень».

Втайне Пейдж продолжал сомневаться, насколько хорошо в конечном счете будет работать его новый певец («Было очевидно, что он может петь, но я не был уверен в его потенциале в качестве фронтмена»), но он все более убеждался в его ценности с каждым представлением. Голос Планта был настолько силен, что когда по время концерта в Стокгольме 12 сентября по непонятным причинам отключились усилители, «его голос был по-прежнему слышен в дальнем конце зала поверх музыки всей группы». Кроме того, все неожиданно пошло слишком быстро, чтобы теперь остановиться. В тот же день американский деловой журнал ‘Amusement Business’ сообщил, что «лондонский сессионный басист Джон Пол Джонс и вокалист Роберт Плант6 получили от Джимми Пейджа предложение присоединиться к его The New Yardbirds».

Одним из тех, кто обратил внимание на это первое представление, был датский фотограф Йорген Энджел, в те времена семнадцатилетний студент, который впоследствии признавал: «Я не ожидал многого. Незадолго до того, как концерт начался, было еще полно разговоров о том, собираются ли они играть под названием ‘The Yardbirds’ или под название ‘The New Yardbirds’, и какую реакцию среди людей это вызовет. Ведь в клубном журнале они были афишированы как ‘The Yardbirds’ с фотографией The Yardbirds, а не Бонэма, Планта, Пейджа и Джона Пола Джонса. Плюс, в те дни, когда ты видел группу, выступающую с приставкой ‘New’ в названии, то понимал, что что-то они темнят, что это больше не та же группа. Можете представить группу под названием The New Beatles? Конечно, нет, вы будете разочарованы еще до того, как услышите хоть ноту. Поэтому прежде чем эти New Yardbirds хотя бы вышли на сцену, помню, я был раздосадован. Я хотел «подлинник». Но как только они начали играть, меня зацепило…»

Их второе появление позже тем же вечером в Pop Club в соседнем Брённбю было освещено местной газетой Glostrup Handelsblat, которая отмечала, что в то время как Роберт Планто7 «пел хорошо», над его «танцем надо поработать». На обоих концертах группа представила сорокаминутный сет, включавший ‘Train Kept A-Rollin’, ‘I Can’t Quit You Baby’, ‘You Shook Me’, ‘How Many More Years’ и только один «оригинал», ‘Dazed and Confused’, и даже он, фактически, был замаскированным менее известным кавером, который Пейдж представил примерно за год до того с The Yardbirds.

Последний скандинавский концерт состоялся в Stjarscenen club в Гётеборге 15 сентября. Двенадцать дней спустя, в Лондоне, они приступили к записи своего дебютного альбома, переехав на Olympic-1, популярную восьмидорожечную студию в Барнсе, занимавшую помещение старого городского мьюзик-холла, — ту же студию, на которой The Stones записали ‘Beggars Banquet’ и на которой через три месяца Fairport Convention, представив юную Сэнди Дэнни, запишут свой третий альбом.

Пейдж дал группе указание начать с простой записи лайв-сета, который они отточили за последние несколько недель — включая несколько дней совместных репетиций в доме Пейджа в Пэнгборне, — и нескольких бонусных треков, прежде всего, ‘Babe I’m Gonna Leave You’ и ‘You Shook Me’, записанных практически вживую в тот же день. Все расходы на запись брал на себя Пейдж. Возможно, ожидалось, что Грант и Джонс тоже поучаствуют в оплате счета. Они оба определенно могли себе это позволить. Но Джимми этого не хотел. Это было его детищем, и он намеревался сохранить такое положение вещей. Дать остальным оставить переживания и траты его заботой. Пока они делали то, что им говорили, и играли так, как играли, гитарист был убежден, что все окупится позже. Как он сказал: «Я хотел сохранить художественное руководство в своих руках, потому что я точно знал, что хотел сделать с этими парнями… Я точно знал, что хотел сделать в любом отношении».

Девять дней спустя, несмотря на то, что в студии было проведено всего тридцать часов, альбом был полностью записан, смикширован и подготовлен к нарезке на мастер-диск. Итоговая стоимость, вместе с дизайном обложки: 1,782 фунта стерлингов. Это была чрезвычайно быстрая работа, даже учитывая опытность и универсальность сессионных ветеранов вроде Пейджа и Джонса — или факт, что все четверо доказали, как удивительно хорошо они вписывались в студию, когда выступили в качестве аккомпанирующей группы (Плант играл на губной гармонике) на сессии Пи Джея Проби в Лондоне, которая была организована для них Джонсом как раз перед отъездом в Данию (композиция ‘Jim’s Blues’, позднее изданная на альбоме Проби ‘Three Week Hero’ 1969 года, в результате стала первой студийной записью, представившей всех четырех членов будущего Led Zeppelin).

Они также начинали по-человечески сближаться друг с другом. Джимми, конечно, уже знал Джонси и заложил основы дружбы с Робертом во время их первых попыток создания нового материала для лайв-сета. С Бонзо было сложнее. Как сказал Джимми: «Дело было в том, что я не водил машину. Я не водил тогда и не вожу сейчас. Поэтому тот факт, что Джон жил в Мидлэндс, означал, что мы не можем видеться так часто, как если бы мы жили ближе». Однако был один случай в первые дни, который, похоже, скрепил их дружбу, когда однажды ночью Бонэм неожиданно появился у Пейджа на пороге. «Было около двух часов ночи, и он просто пришел вместе с Пэт и Джейсоном и спросил, могут ли они переночевать у меня. Его выгнали из дома матери Пэт после ссоры, и ему некуда было больше пойти». Он засмеялся, когда вспомнил, как Джейсон — еще только двухлетний ребенок — выкинул с балкона в реку пластинку, которая оказалась ранним сольным синглом Планта под названием ‘Our Song’. «Не думаю, что Роберт когда-нибудь простил его за это!» Джимми посмеялся, а потом добавил: «На самом деле я был доволен, что Бонзо пришел ко мне. Очевидно, он доверял мне. Он зашел, мы веселились и кутили, и это было действительно здорово».

Другим обстоятельством, обрадовавшим Пейджа, было то, как изумительно хорошо прошли записи. С акцентом на скорость и в равной степени на качество были записаны девять треков: смесь из оригиналов, старого материала Yardbirds, каверов и того, что снисходительно могло быть названо «замаскированными» каверами, — последние из которых продолжают вызывать ропот недовольства, и не только среди истинных авторов упомянутых песен, и по сей день.

3

Свет и тень

Открываясь ритмичным тараном, а именно ‘Good Times Bad Times’ — одной из всего трех оригинальных композиций, написанной Пейджем, Джонсом и Бонэмом, — альбом ‘Led Zeppelin’ тотчас производил на нового слушателя впечатление чистой всепоглощающей силы, а его первый залп вобрал в себя все, что вскоре станет олицетворять имя Led Zeppelin. Эта поп-песня была основана на энергичном, запоминающемся припеве, взрывных ударных и звучащем как раз в нужный момент шквале шипящих гитарных звуков, которые не расходились достаточно, чтобы называться соло. «Там довольно сложный ритм, который предложил Джонси, — рассказывал Пейдж. — Но самым сногсшибательным в музыкальном плане там оказалась изумительная игра Бонзо на бочках. Он блестяще играл на всех остальных ударных, но это было действительно выдающимся — как ему удавалось играть на одной бочке и заставлять ее звучать, словно их было две. Разбирающиеся в музыке люди, слыша это, понимали, на что он был способен и, следовательно, на что была способна группа».

Если ‘Good Times Bad Times’ указывала рок-музыке путь вперед, в семидесятые, к мощным риффам и колотящимся ударным, то оригинальная композиция со второй стороны, ‘Communication Breakdown’, с ее острым, нисходящим гитарным риффом и вставленным остинато — опять же за авторством Пейджа, Джонса и Бонэма — была прото-панковой, вроде ускоряющихся на одном аккорде выстрелов, которые десятилетием позже добавят в свою музыку The Ramones. ‘Your Time Is Gonna Come’, последняя из оригинальных вещей с альбома, на этот раз написанная только Пейджем и Джонсом, опять-таки была другой: эта удивительно недооцененная поп-песня, была основана на современной обработке фуги Баха, которую Джонс сыграл на чем-то звучащем, как церковный орган, и которая потом врывалась в совершенно другую музыкальную зону, к педальной стил-гитаре Пейджа — инструменту, который в тот день в студии он буквально впервые взял в руки и сразу заиграл на нем.

Однако остальная часть альбома сильно отличалась: там были в равной степени впечатляющие масштабами звуковой архитектуры, но довольно бесстыдно заимствованные материалы, что было видно на примере финального трека, ‘How Many More Times’. Его авторами были указаны Пейдж, Джонс и Бонэм, но композиция явно основывалась на нескольких старых мелодиях, прежде всего, на ‘How Many More Years’ Хаулин Вулфа, на номере, который Пейдж и Бонэм исполнили в собственной версии в The Band of Joy, с вкраплением отрывков из ‘The Hunter’ Альберта Кинга. «Новая» версия Zeppelin начиналась с басового риффа, украденного из переработки ‘Smokestack Lightning’, представленной ранее The Yardbirds, с более чем явным отголоском версии той же мелодии, сыгранной в середине шестидесятых Gary Farr and the T-Bones, также переименованной в ‘How Many More Times’ (и спродюсированной первым менеджером The Yardbirds Джорджио Гомельским). Там даже был аккорд-другой, утащенный из ‘Kisses Sweeter Than Wine’ Джимми Роджерса, а также, как ни странно, сильно замедленный кусок соло Джеффа Бека из ‘Shapes of Things’ The Yardbirds. Все это могло просто засесть в головах группы, если бы прочие вещи с альбома тоже не содержали в себе намеки на работы других музыкантов, в основном, без указания благодарностей, ни тогда, ни сейчас.

В самом деле, все остальные треки с альбома, приписанные участникам группы, впоследствии стали предметами споров разной степени успешности. Они начались с ‘Babe I’m Gonna Leave You’, сделанной Пейджем драматической переработки народной песни, которая впервые прозвучала за пределами фолк-круга того времени на альбоме Джоан Баэз. Хотя на оригинальном альбоме Zeppelin она была справедливо обозначена как «народная» песня «в аранжировке Джимми Пейджа», к выпуску обновленной дискографии Zeppelin в 1990 году авторство было дополнено указанием Э. Бредон, американской фолк-певицы Энн Бредон, которая записала собственную версию в пятидесятых. Сейчас в основном признано, что на «новую аранжировку», которую Пейдж впервые сыграл Планту на акустической гитаре, по крайней мере, частично оказала влияние более ранняя обработка Бредон.

То же самое — с инструментальной композицией ‘Black Mountain Side’, сыгранной на акустической гитаре в экзотическом, своеобразном стиле Пейджа времени исполнения ‘White Summer’ для The Yardbirds, нисходящем к ударному аккомпанементу индийских ручных барабанов, известных как табла, сделанного в этом случае Вирамом Джасани. Если ‘White Summer’ была «интерпретированной» Пейджем знаменитой версией ‘She Moved Through the Fair’ Дэйва Грэма, то ‘Black Mountain Side’ являла собой фактически инструментальную вариацию Пейджа на другую гэльскую народную мелодию, записанную в 1966 году другом и последователем Грэма Бертом Дженшем и озаглавленную ‘Black Water Side’, — а ее, по совпадению, практически наверняка подсказала Дженшу Энн Бриггс, еще одна любимица Пейджа из шестидесятых, которой, в свою очередь, мелодию показал типичный старый фольклорист по имени Берт Ллойд.

В результате, хотя звукозаписывающая компания Дженша и обращалась за советами к юристам, проконсультировавшись с двумя видными музыковедами и королевским адвокатом Джоном Маммери (одним из наиболее выдающихся английских адвокатов по авторскому праву того времени), было решено не предпринимать никаких действий для взыскания авторских отчислений с Пейджа и/или Led Zeppelin. Как Нэт Джозеф, в будущем глава звукозаписывающей компании Дженша, ‘Transatlantic’, объяснял впоследствии: «В принципе, было установлено: были все шансы, что Джимми Пейдж слышал, как Берт исполнял ту вещь в клубе или на концерте… или что он слышал запись Берта. Однако невозможно было доказать, что авторское право Берта распространялось на саму его запись, ведь основная мелодия, конечно, была народной».

Тем не менее, указание в качестве авторов ‘Black Mountain Side’ только лишь Джимми Пейджа позволило Дженшу одарить меня одной из его знаменитых бледных улыбок, когда он рассказывал: «Я заметил, что теперь, когда мы встречаемся с Джимми, он никогда не может посмотреть мне в глаза. Ну, он обокрал меня, ведь так? Или давайте просто скажем, что он научился у меня. Не хочется быть грубым». Его темные, окруженные морщинами глаза-бусинки с лукавым блеском останавливаются на мне, словно проверяя, отважусь ли я поспорить с этим. Но, как признавал впоследствии сам Пейдж: «Что касается этого, я был абсолютно захвачен Бертом Дженшем. Когда я впервые услышал альбом [его дебют 1965 года], то не мог поверить своим ушам. Это было так далеко от всего того, что делали остальные. Никто в Америке не мог с ним сравниться». Несомненно, он был даже больше захвачен третьим альбомом Дженша, ‘Jack Orion’, который не только включал ‘Black Water Side’ (позже также записанную Сэнди Денни), но был полон зловещего гудения и агрессивности пронзительной гитары, которую Пейдж введет во всю свою последующую работу и в The Yardbirds, и особенно в Led Zeppelin.

Даже два кавера с альбома Zeppelin, авторство которых было указано, — ‘I Can’t Quit You Baby’ и ‘You Shook Me’ — получили от критиков обвинения в плагиате. В этот раз не из-за отсутствия имени автора — оба трека принадлежали Вилли Диксону, как и было указано на конверте, — но последний, по их мнению, был украденной версией с только что выпущенного альбома Джеффа Бека ‘Truth’. Некоторые критики пошли дальше, указывая на очевидные сходства между ‘Truth’ и первым альбомом Zeppelin, от состава (двое контактных соло-гитаристов, коими были Бек и Пейдж, вместе с энергичными вокалистами в лице Рода Стюарта и Роберта Планта) до концентрации на свете и тени, переработке материала The Yardbirds, и даже до включения традиционных фолк-«интерлюдий» (‘Greensleeves’ на ‘Truth’ и ‘Black Mountain Side’ на ‘Led Zeppelin’). Самый яркий пример — соответственные каверы ‘You Shook Me’. С точки зрения Джимми, докучливое сравнение, которое отбрасывает тень на доверие к Zeppelin, продолжается и по сей день.

Песня была взята с одной и той же пластинки Мадди Уотерса, которую оба гитариста любили в детстве (на той же пластинке, по совпадению, был трек ‘You Need Love’, который снабдит Пейджа еще большим «вдохновением», когда дело дойдет до следующего альбома Zeppelin), Джимми всегда настаивал, что это было просто «совпадением», что песня появилась на обоих альбомах, что он не осознал, что Бек уже записал версию для собственной пластинки, даже несмотря на то, что Питер Грант дал ему предварительную копию ‘Truth’ за несколько недель до его релиза. Но даже если допустить, что Пейдж каким-то образом не успел даже бегло прослушать альбом, невероятным кажется, что Джон Пол Джонс так и не упомянул, что на самом деле он уже играл партию органа Хаммонда для версии альбома ‘Truth’.

На самом деле Джефф Бек был единственным, кто не знал, что происходит. Он впервые узнал о решении своего друга Джимми записать тот же трек с новой группой, когда тот поставил ему пластинку. Бек рассказывает: «Он сказал: „Послушай это. Послушай Бонзо, этого парня по имени Джон Бонэм, которого я нашел“. Я согласился, и мое сердце упало, когда я услышал ‘You Shook Me’. Я взглянул на него и произнес: „Джим, что такое?“ — и мне на глаза навернулись слезы ярости. Я подумал: „Это насмешка, должно быть“. В смысле, ‘Truth’ еще крутился у всех на проигрывателях, а этот тупица выступил с еще одной версией. О, Боже… потом я понял, что все всерьез, и у него был этот тяжеловесный ударник, и я подумал: „Ну вот опять, — в последнюю минуту побежден“».

Пейдж только пожал плечами, когда я упомянул это. «Она вообще не была основана на версии группы Джеффа. Начнем с того, что в его группе был клавишник. Они стремились совершенно к другому. Единственным печальным сходством было то, что мы оба сделали версию ‘You Shook Me’. Я не знал, что он записал ее, до тех пор пока наш альбом уже не был готов. У нас были очень сходные корни, но мы пробовали совершенно разное, по моему мнению».

Слушая оба трека сейчас, сорок лет спустя, больше всего поражаешься недостатком сходств между ними. В то время как версия Бека короткая и изощренная, практически импровизация, версия Zeppelin почти в три раза длиннее, куда более удивительная, с вязкой слайд-гитарой, больше напоминающая оригинальный экстатический ритм. Потом врывается гитарное соло Пейджа, плавное, навязчивое, старомодное и таинственное, а не рваное и пестрое, как у Бека. И тогда приходит озарение: Пейдж точно знал, что делает. Конечно, он слышал версию Бека. Это был его тяжелый ответный удар. И когда он поставил Беку пластинку, он словно говорил: вот так, Джефф, вот как надо играть ее. А потом, возможно, сожалел об этом, увидев, как дурно воспринял это его старый друг.



Для тебя это не было мятежом, это было отстаиванием своей точки зрения. Ты любил маму и папу и легко чувствовал себя в их уютном мире тюлевых занавесок, сигарет без фильтра и чашек чая. Они никогда не препятствовали тебе заниматься тем, что тебе нравилось, каждое воскресенье отводя переднюю комнату для игры, когда заходил Джефф и вы вместе тренькали на гитарах. Мама отодвигала стулья и говорила: «Сыграй что-нибудь танцевальное, Джим!» У отца было такое же имя, как у тебя, — Джеймс Патрик Пейдж — и такое же чувство юмора. Когда тебе пришла пора сдавать на права и оказалось, что в день экзамена ты играешь на сессии, ты в шутку предложил ему сдать за тебя, а он только посмеялся и сделал это, так что по крайней мере один из вас мог водить.

Мир был другим в сравнении с миром, в котором они выросли, но, казалось, они не возражали, пока ты был счастлив, а это так и было. Ты слушал, как они рассказывали истории. Как во время войны твой отец был бухгалтером по заработной плате, а потом менеджером, раздающим назначения на работу в авиации, в Мидлсексе. В имени мамы тоже был упомянут Патрик — ее звали Патриция Элизабет Гаффикен, — она была типичной ирландкой, работавшей в приемной врачебного кабинета, делая назначения и всегда доброжелательно улыбаясь каждому. Они были женаты не так уж давно, когда узнали, что ждут тебя. Это произошло, когда они жили в старой квартире в Хестоне, в маленьком домике недалеко от Хаунслоу-хит. Они говорили, что ты был ребенком войны: родился 9 января 1944 года в лечебнице Гроув на Гроув-Роуд, прямо через дорогу от дома. Тебя крестили, потому что так делали все, но никогда не заставляли ходить в церковь. Мама с папой не верили в Бога — не по-настоящему, — и ты тоже не верил. По крайней мере, не в старика с длинной белой бородой. Ты произносил его имя только тогда, когда что-то шло не так. О Боже! Господи! Проклятый ад!

Музыка тоже не была важна. У вас было радио, а позже и телевизор, но ты даже не знал, как выглядит настоящая пластинка, пока не подрос. Братьев и сестер тоже не было. Ты был «единственным ребенком», говорили они, который «любил собственное общество», любил читать, рисовать и собирать марки, единственным ребенком, «очень зрелым» для своего возраста. «Джимми был забавным, — позже будет вспоминать твоя мама. — Но спокойно забавным, он не был „крикуном“». Или как ты сам скажешь: «Эта ранняя изоляция, вероятно, оказала большое влияние на то, каким я стал. Одиночкой. Многие люди не могут оставаться наедине с собой. Они пугаются. Изоляция совершенно не беспокоит меня. Она дает мне чувство защищенности».

После войны, когда мама и папа переехали из Хестона в Фелтхем на другой стороне Хита, шум из Лондонского аэропорта был ужасен. Реактивные самолеты «кружили вокруг аэропорта. Их было слышно постоянно». И мама с папой переехали снова, на этот раз уже в Эпсом в графстве Суррей, где отец открыл собственный бизнес по покупке и продаже машин — «Пейдж Моторс». В Эпсоме ты со временем приобрел мягкий суррейский акцент, живя в уютном новом доме на Майлз-Роуд. Он был большим — лучше, чем в Хестоне. Уютный дом, кружевные занавески, любопытные соседи, игра в футбол и крикет в парке. Летние каникулы были лучшим временем. Ты уезжал на ферму своего двоюродного деда в Нортхемптоншире. Там ты впервые рыбачил. И мог дурачиться с животными. Ты и правда любил животных.

В остальное время ты был учеником начальной школы Паунд-лейн. Хорошим мальчиком, пока в двенадцать лет ты не открыл для себя гитару. Позже ты будешь хвастаться, что «получил действительно прекрасное образование с одиннадцати до семнадцати лет о том, как быть бунтарем, и выучил все фокусы игры». Но это было лишь хвастовством. На самом деле тебе просто нравилось красоваться. Ты брал гитару, зная, что учителя заберут ее у тебя и не отдадут до окончания занятий. Это был всего лишь один из тех старых инструментов испанского типа с ужасными стальными струнами, но, когда после школы ты выносил его на игровую площадку и начинал бренчать, все девочки собирались вокруг, теребили свои волосы и смотрели на тебя так, словно видели в первый раз. Ты даже не знал, как ее настроить, пока один парень не показал тебе. Потом ты достал ту книгу Берта Видона «Play in a Day», но больше из любопытства. Вскоре ты о ней забыл. Мама с папой оплатили также несколько уроков, но и они не принесли пользы. Ты всегда был слишком нетерпелив. Одно дело — упражнения, которые давал тебе разучивать преподаватель в Кингстоне, и другое — что ты слышал, когда заводил пластинки. Особенно Элвис и ‘Baby Let’s Play House’. С ума сойти! Они были такими запоминающимися, что ты не мог выкинуть их из головы! Без ударных, просто гитара и еще гитары, чистое возбуждение и энергия, тебе хотелось быть частью этого. Поэтому ты выучился играть на слух, начав с соло, обычно из песен Бадди Холли, потому что они были самыми легкими, состоящими только из аккордов, как в ‘Peggy Sue’. Потом Джонни Дэй, игравший на гитаре для Everly Brothers. «Самообучение было первой и наиболее важной частью моего образования, — скажешь ты позже, когда тебя спросят о тех днях. — Надеюсь, его не введут в школах».

Иногда проходили часы и даже дни, пока у тебя не получалось, но в конце концов у тебя всегда получалось. После Бадди Холли был Рики Нельсон. Ты узнал, что его гитаристом был Джеймс Бертон. «Тогда все и стало усложняться», когда ты попытался сыграть это соло с бендами. Прошли месяцы, прежде чем ты понял, что «необходимо снять традиционно покрытую оболочкой третью струну и заменить ее струной без оболочки, потому что иначе было физически невозможно сделать бенд». Тебя не проведешь.

Стало лучше, когда ты достал себе гитару Hofner Senator с электрическим звукоснимателем, купленную на бабки, которые ты отложил, занимаясь развозкой газет. Но она все же не была тем, что ты считал «настоящей электрогитарой, такой — с цельным корпусом», поэтому ты скопил еще немного и в конце концов заменил ее на Grazioso, похожую на Strat с цельным корпусом, но сделанную в Чехословакии. Словно Хэнк Марвин из Shadows с его Antori или вроде того. Просто втыкай ее в радиолу и играй.

Все это был рок-н-ролл. A-wop-bop-a-loo-bop… ты копил карманные деньги и поэтому мог спуститься в магазин Rumbelow’s в Эпсоме, чтобы купить ‘The Girl Can’t Help It’ Литл Ричарда. В тот Rumbelow’s, в передней части которого продавали стиральные машины и пылесосы, а сзади был маленький прилавок с пластинками, где ты и собирал свою коллекцию пластинок. До тех пор в ней был один традиционный джаз. Теперь, внезапно, — Элвис и Джин Винсент, а до них — Билл Хейли и Лонни Донеган. Лонни был особенно хорош. Скифл! Ты любил это! Но к тому времени, как тебе исполнилось пятнадцать и ты подумывал о том, чтобы оставить школу, это были Элвис и Рики Нельсон, тяжелая артиллерия. Примерно тогда ты впервые предпринял попытку прочитать «Магию в теории и на практике» Алистера Кроули. Только годы спустя ты действительно понял, о чем там говорилось, но начало было уже положено. В основном, тем не менее, все крутилось вокруг гитары и рок-н-ролла, Скотти Мура и его полуакустической Gibson Super-40 °CES. Аккорды рокабилли, соло с бендами, тесно переплетенный риффинг гитары и баса, который заставлял Элвиса кричать «Yeah!» Годы спустя ты сыграешь собственную версию в своей группе и назовешь ее ‘Communication Breakdown’…

И другое тоже, как резкий звук, который Джеймс Бертон извлекал из своего Fender Telecaster в ‘Hello Mary Lou’, или оглушительная ‘Be-Bop-A-Lula’ Клиффа Гэллапа с Джонни Миксом, или Карл Перкинс, называвший рок-н-ролл «черной песней с деревенским ритмом». Ты узнал об этом лишь позже и к тому времени тебе надо было только послушать свою игру чтобы понять, что он был прав. Там было то, что никогда не исчезает, и не исчезло, когда ты добрался до исполнения соло в ‘Heartbreaker’ или короткого риффа «ту-ду-ту-ду» в ‘Whole Lotta Love’. Потрясающе, как одно вело к другому. Как ‘Rock Island Line’ Лонни Донегана привела к ‘Cotton Fields’ Ледбелли, как Элвис привел к Артуру «Big Boy» Крудапу и Слипи Джону Эстесу. Чем больше ты слушал и подыгрывал, тем лучше все это становилось на свои места у тебя в голове. Очевидно, это занимало тебя больше всего, но казалось, никто, кроме тебя, этого не знал. Даже мама с папой…

В те дни рок-н-ролл еще не был по-настоящему разрешен. Не в Суррее. В те дни рок-н-ролл еще считался бранным словом, запретным плодом. Потом внезапно появился блюз, а у твоего приятеля, жившего по соседству, были потрясающие запасы пластинок, и ты всегда просил одолжить их тебе, обещая относиться к ним бережно. Блюз был настолько нелегальным, что даже Элвис в сравнении с ним звучал нормально. Блюз нельзя было услышать по радио, и ты никогда не видел его по телевизору. Ты даже не мог найти магазины, где продавались записи, и даже не знал, что записи существуют, пока не подержал их в руках, ощущая, какими старыми и незнакомыми они были. «Когда я впервые услышал эти песни, — вспоминаешь ты, — у меня и правда мурашки пробежали по хребту».

Конечно, так и было. Сначала Роберт Джонсон, потом Букка Уайт, Миссисипи Фред Макдауэл… все более старые записи, ты просто слушал гитару. Вскоре пошел материал поновее. Мадди Уотерс, Фредди Кинг, Хаулин Вулф. Гитара становилась все более дикой! Хуберт Самлин, гитарист Хаулин Вулфа, был самым безумным! Ты мог подыгрывать записи и создавать собственную музыку прямо поверх нее. «Хороший альбом для набросков», — как ты называл это. А потом ты нашел, где рок-н-ролл сливается с блюзом. Чак Берри, Билл Брунзи. Чикагский звук. Все остальные в школе были увлечены Клиффом и The Shadows, которые звучали так, «словно ели рыбу с чипсами во время игры». Музыка для девчонок…



Джефф Бек, возможно, был первым, кто попытался сформировать собственную группу, но нет сомнений в том, что Пейдж считал, что он мог сделать лучше. Разговаривая в 1976 году с писателем Миком Хафтоном, Пейдж сказал, что у Бека были «потрясающие группы». «Ранняя, с Эйнсли Данбером, была блистательной, но сам его темперамент и то, как он обращался с музыкантами, было возмутительным. Увольнения и снова приглашения… чисто по прихоти Джеффа. Невозможно создать правильную атмосферу в группе или настоящую химию, когда люди чувствуют, что не получают заслуженного. Джефф — свой самый главный враг в этом отношении». Но, если Пейдж старался показать, что он лучше Бека, одержав над ним победу в его же игре, это имело обратный результат, заставляя критиков думать, что он стои́т ниже. По обыкновению, Пейдж всегда обвинялся критиками в том, что придумал Led Zeppelin исходя из работы Бека над альбомом ‘Truth’, и история была склонна возлагать на Бека мантию «истинного оригинала», тогда как Пейдж считался просто подражателем, или в лучшем случае музыкальной выскочкой. Ничто из этого не было правдой. Пейдж, может, и был либерален, когда дело доходило до «заимствования» материала, но первый альбом Zeppelin был пропитан такими техникой записи и музыкальным умом, о которых Бек мог только мечтать со своей собственной, менее сплоченной группой.

Однако самой явной кражей на первом альбоме Zeppelin является композиция, которую из всех других запомнили лучше всего, — ‘Dazed and Confused’ — номер, по иронии судьбы, теснее других ассоциирующийся с Джимми Пейджем. Хотя автором указан только Пейдж, первоначальная версия песни была записана двадцативосьмилетним автором-исполнителем по имени Джейк Холмс, которого Джимми видел исполняющим эту песню годом ранее.

Холмс уже попробовал себя в различных областях развлекательной индустрии — от комедий до концептуальных альбомов — к тому времени, как его акустический дуэт оказался пятничной ночью августа 1967-го на разогреве у Yardbirds в Village Theater в Нью-Йоркском Гринвич-Виллидже. Его сольный альбом ‘The Above Ground Sound of Jake Holmes’ только вышел тем летом. В программу выступления входила чарующая композиция из него под названием ‘Dazed and Confused’. Будучи акустической, она, тем не менее, содержала все черты и звуки, которые The Yardbirds, а затем Led Zeppelin использовали в своих версиях, включая гуляющую линию баса, зловещую атмосферу, параноидальный текст — не о неудачном кислотном трипе, как предполагали долгое время, — говорит теперь Холмс, — но о реальной любовной истории, в которой все пошло не так. Из-за кулис за его исполнением этой песни той ночью 1967 года зачарованно наблюдали ударник The Yardbirds Джим Маккарти и стоявший рядом с ним Джимми Пейдж. Маккарти вспоминает, что уже на следующий день он пошел в магазин у купил альбом Холмса специально, чтобы снова послушать ‘Dazed and Confused’. Он утверждает, что Пейдж в тот день тоже пошел и купил себе копию по той же самой причине.

В новой ускоренной аранжировке Пейджа и Маккарти с незначительно измененным Китом Рельфом текстом эта композиция быстро стала изюминкой живых выступлений The Yardbirds в последние месяцы их существования. Она никогда не была записана, за исключением сессии для Джона Пила на Радио 1 в марте 1968 прямо перед тем, как группа отправилась в последний тур по США. Эта версия музыкально полностью идентична той, которую Пейдж целиком приписал себе на первом альбоме Zeppelin, но которая авторизована как «Джейк Холмс, в исполнении The Yardbirds» на расширенном обновленном CD 2003 года альбома The Yardbirds «Little Games» — в группе никогда не было сомнений по поводу того, кто действительно написал песню. «Я был ошеломлен атмосферой ‘Dazed and Confused’ — вспоминал Маккарти в интервью 2003 года, — и мы решили записать свою версию. Мы работали вместе, Джимми вставлял гитарные риффы в середине».

К тому моменту, когда Пейдж записал ее для первого альбома Zeppelin, единственным существенным отличием от версии, которую он исполнял с The Yardbirds за три месяца до этого, был переписанный им текст, содержащий такие темные женоненавистнические размышления как «душа женщины, сотворенная в преисподней». Помимо этого, композиция осталась такой же вплоть до перехода, в котором даже тэппинг брал свое начало из оригинала Холмса. Единственным другим отличием в нотах были эффекты, которые Пейдж получал, проводя скрипичным смычком по гитарной струне E, создавая поразительную и мрачную мелодию, полную странных улюлюканий и стонущих шумов. Трюк, который он впервые попробовал во времена работы на сессиях. Словно пытаясь доказать, какими неразборчивыми были его «заимствования», после смычковой части ‘Dazed and Confused’ Пейдж добавил набор вибрирующих гитарных нот, — в тот момент, когда Плант сгущает атмосферу туманом адских завываний — которые целиком взяты из малоизвестной композиции Yardbirds ‘Think About It’, таким образом демонстрируя склонность повторно использовать и свои и чужие идеи и мотивы.

Что касается Джейка Холмса, то он говорит, что написал ‘Dazed and Confused’ во время университетского тура всего за несколько месяцев до своего выступления с The Yardbirds. «Я не думал, что это нечто особенное. Но композиция имела успех, мы завершали ей выступление. Ребятам она нравилась — ну и The Yardbirds, полагаю, тоже», — сухо отмечает он. Он говорит, что лишь «значительно позже» узнал о том, что Пейдж записал собственную версию с Led Zeppelin и записал авторство целиком на себя. «Рок-н-ролл по-тихоньку отходил на второй план, когда появились Led Zeppelin. Мне уже не было пятнадцать лет, так что я уже не слушал такое. Я был слишком занят, зависая в клубах вроде Night Owl вместе с Lovin’ Spoonful, Vince Martin и Cass Elliot». До такой степени, что, по его словам, в первый момент он чувствовал лишь безразличие. «Мне было пофигу. В те времена я не думал, что существует закон о намеренности. Мне казалось, что все упиралось в старый закон издательских переулков (Tin Pan Alley law, англ.), когда нужно было иметь четыре такта идентичной мелодии и, что если кто-то взял рифф и слегка изменил его или переделал текст, то с этим уже ничего не поделать. Оказалось, что это полнейшее заблуждение».

На протяжении нескольких лет, по его словам, он «пытался сделать что-то. Но я никогда не мог найти себе [законного представителя], который был бы достаточно агрессивен или заинтересован в том, чтобы толкнуть это дело настолько, насколько было возможно. С финансовой точки зрения я не хотел тратить сотни и тысячи долларов, начиная то, что могло не получиться. Я не голодаю и вполне уважаем своими детьми, поскольку в их школе все говорят „Твой папа написал ‘Dazed and Confused’? Офигенно!“ Так что я культовый герой».

Он говорит, что касательно гонорара хотел бы лишь свою долю и «честную сделку. Я не хочу, чтобы [Пейдж] дал мне полные права на эту песню. Он взял ее и преобразовал так, как я никогда бы не сделал, и она стала очень успешной. Так зачем мне жаловаться? Но дай мне хотя бы половину прав». Тот факт, что ‘Dazed and Confused’ было предназначено судьбой стать одной из главных изюминок шоу Led Zeppelin, как указывает Холмс, «является частично проблемой. [Пейдж] должно быть настолько привязан к ней сейчас, что это подобно ребенку, которого у вас похищают в возрасте двух лет и отдают на воспитание другой женщине. И все эти годы спустя это ее ребенок. Допустить или признать, что это не так, равносильно тому, чтобы сознаться в похищении. Вырвать эту песню [у Джимми Пейджа], вероятно, труднее, чем какую-либо другую. Как вы знаете, я пытался. Я писал письма, говоря „Боже, мужик, не надо отдавать мне ее целиком! Оставь половину! Оставь две трети! Просто дай мне авторство на оригинальный вариант“. Это самое грустное во всей истории. Я даже не думаю, что здесь как-то примешаны деньги. Не похоже, что он в них нуждается. Это целиком и полностью связано с тем, как был привязан к ней все эти годы».

С годами заимствование Пейджем и Led Zeppelin материалов других исполнителей стало объектом длительной критики. Так и есть, скажет кто-то, когда посмотрит, как часто на протяжении всей карьеры их обвиняли в правонарушениях. Кроме того, они не единственные. Дэвид Боуи украл у Стоунс ‘Rebel Rebel’, Стоунс украли у Бо Дидли ‘No Fade Away’, Битлз украли ‘Lady Madonna’ у Фэтса Домино и все что-то украли у Битлз. The Yardbirds виновны точно так же. Композиции вроде ‘Drinking Muddy Water’ — записанные на Дрея, Маккарти, Пейджа и Рельфа — являются очевидной калькой с мелодии Мадди Уотерса ‘Rolling and Tumbling’. Но и версия Уотерса была смесью нескольких существовавших ранее блюзовых номеров. То же самое касалось удачно названной песни ‘Stealing, stealing’ (воруя, воруя, англ.), изначально написанной Will Shade’s Memphis Jug Band, но опять же записанной Yardbirds на себя.

Кто-то может сказать, что в «традициях» фолка и блюза, практически полностью основанных на мелодиях, предающихся от поколения к поколению и с каждым разом приобретающие все новые уникальные интерпретации, Пейдж и другие настолько же вправе рассчитывать на авторство собственных трактовок материала, как Мадди Уотрес, Дэви Грэхем, Уилли Диксон, Берт Янш, Блайнд Вилли Джонсон, Роберт Джонсон и все остальные исполнители, у которых Led Zeppelin, как известно, на протяжении лет заимствовали музыку. В начале двадцатого столетия легендарный «патриарх» американской музыки кантри Картер А. П. обеспечил себе авторское право на десятки композиций, которые были написаны за многие десятилетия до его приезда в Аппалачи и, в основном, берут свое начало из древних кельтских мелодий, пришедших с британских островов. В результате авторство многих из древних шедевров до сих пор фиктивно принадлежит Картеру.

Так же образно Боб Дилан, широко считающийся наиболее пионерским и самобытным автором песен второй половины двадцатого столетия, точно описал свой первый альбом, как «что-то мною написанное, что-то обнаруженное, что-то украденное». Здесь он говорил, в основном, об аранжировках, таких как его ‘Man of Constant Sorrow’, целиком заимствованной из ‘Maid of Constant Sorrow’ Джуди Коллинз. Или совсем нахальная кража у Дэйва Ван Ронка новаторской аранжировки ‘House of the Rising Sun’, что сильно возмутило Ван Ронка. Но есть еще множество таких примеров из его карьеры. ‘Masters of War’ целиком положена на мелодию ‘Nottamun Town’, которую Дилан услышал у Мартина Карти при его первом визите в Великобританию. Помимо этого ‘Bob Dylan’s Dream’ целиком восходит к старой английской фолк-балладе ‘The Franklin’, а ‘Girl from the North Country’ вместе с ‘Boots of Spanish Leather’ опять же основаны на услышанной у Карти ‘Scarborough Fair’. Никакая из них не была должным образом обозначена на пластинках Дилана. Список можно продолжить: мелодия из ‘Blowin’ in the Wind’ происходит от старой песни за свободу рабов ‘No More Auction Block’, ‘Don’t Think Twice, It’s All Right’ — от традиционного аппалачского напева ‘Who’s Gonna Buy Your Chickens When I’m Gone’. До соответствующих исходных точек можно проследить даже элементы поэзии Дилана, обладающего огромной репутацией лирика, например, «заимствование» из первых строчек эпической баллады «Лорд Рэндалл» для его ‘Hard Rain’s A-Gonna Fall’. Джон Леннон считал, что ‘4th Time Around’ Дилана — это просто-напросто умышленная пародия на ‘Norwegian Wood’. Конечно, в этой связи можно заметить, что и ‘All You Need Is Love’ Леннона — едва ли нечто большее, чем современное перепрочтение ‘Three Blind Mice’. Но факт остается фактом: Джимми Пейдж едва ли был единственным артистом, искавшим «вдохновение» у себя под носом.

Несомненно, и Джефф Бек не гнушался немного отклониться от правил. Он не писал песни и вследствие этого «был лишен материала». На альбоме ‘Truth’ была не одна откровенная кража. При обсуждении обновленной CD-версии ‘Truth’ 2005 года Бек признался Чарльзу Шаару Мюррею, что композиция ‘Let Me Love You’, авторство которой на конверте было приписано некому Джеффри Роду (то есть Беку и Стюарту), имеет необъяснимое сходство с более ранним треком Бадди Гая, носящим практически такое же название. «Мы просто замедлили ее и немножко добавили фанка с бубном в стиле мотаун, — признает Бек. — Тогда вообще было много вероломства: поменять ритм, поменять ракурс — и оно твое. Нам платили гроши за работу, и мне было наплевать на остальных». Другие композиции Джеффри Рода на ‘Truth’ включали ‘Rock My Plimsoul’ — еще одну «замедленную, с элементами фанка» версию, на этот раз ‘Rock Me Baby’ Би Би Кинга, и ‘Blues De Luxe’, полностью основанную на его же ‘Gambler’s Blues’. Также Джеффри Роду было приписано авторство ‘I’ve Been Drinking’, переработанной ‘Drinking Again’ Дины Вашингтон.

Что же до Пейджа, то ему это было только на руку. «Суть в том, что слова были народными и их создали еще задолго до тех, кому они приписывались, — сказал он в 1977 году писателю Дэйву Шульпсу. — Наши риффы совершенно отличались от того, что играли раньше, не считая чего-то вроде ‘You Shook Me’ и ‘I Can’t Quit You’, приписанных Вилли Диксону». Главное, как он позже заметил, что «как музыкант я был всего лишь плодом своих влияний. Я слушал музыку стольких разных стилей, и это повлияло на мою манеру игры. Которая, по-моему, ставит меня особняком по отношению ко многим другим гитаристам того времени».

Тем не менее, в долгосрочной перспективе обвинения в плагиате способствовали ослаблению доверия к Led Zeppelin. Одно дело «ассимилировать» старые песни, совсем другое — приписывать себе их создание от начала до конца. Даже в наши дни, когда «семплинг» является нормой в мире хип-хопа, горе любому артисту, который пренебрежет указанием оригинального источника. Хотя было бы невежливо не признать за Пейджем и Led Zeppelin тот грандиозный вклад, который они внесли, создавая такие эпические рок композиции как ‘Dazed and Confused’ — и многие подобные, от ‘Whole Lotta Love’ до ‘Nobody’s Fault But Mine’, — но с чисто музыкальной точки зрения прошлое было индифферентно к их отказу обозначить истинных создателей этих идей, и, конечно, это привело к тому, что они получили огромные финансовые гонорары.

Даже новаторское использование Пейджем скрипичного смычка, ставшее для него тем, чем для Хендрикса было тремоло, а для Бека игра на гитаре за спиной, его, так сказать, личный трюк, в итоге тоже было поставлено под сомнение, поскольку критики указывали, что он не был первым гитаристом, использовавшим скрипичный смычок. Гитарист The Creation Эдди Филипс (знакомый Пейджу стиляга из Лондона, который доведет их компанию до экстаза, разбрызгивая краску по парусиновому заднику в стиле живописи действия) пиликал скрипичным смычком по гитарному грифу на двух синглах группы 1966 года ‘Painter Man’ и ‘Making Time’. Шел Телми, выступавший продюсером этих пластинок и работавший с Пейджем на сессиях для The Kinks и The Who, позже настаивал: «Джимми Пейдж украл идею применения смычка к гитаре у Эдди. Эдди был необыкновенным!» Еще были Kaleidoscope, пятеро парней из Пасадены, игравших психоделию, чей гитарист тоже украшал некоторые мелодии с помощью скрипичного смычка. О них Пейдж тоже знал. Однако когда я спросил его, он утверждал, что первым эту идею предложил скрипач Дэвид Маккаллум старший — отец звезды сериала The Man from the U. N. C. L. E., — и произошло это, когда они беседовали во время перерыва на сессии в 1965 году. В результате он впервые попробовал применить скрипичный смычок еще в The Yardbirds, в двух композициях с альбома Little Games — ‘Tinker, Tailor, Soldier, Sailor’ и ‘Glimpses’, — и вторая стала для него ранним скрипично-гитарным сценическим номером, а в их последние месяцы ее заменила ‘Dazed and Confused’.

Спросите теперь Пейджа, что он думает о первом альбоме Zeppelin, и он расскажет, «сколько там было нового, в плане содержания. Несмотря на то что мы были весьма вовлечены в прогрессив-блюз, одной из важнейших частей стал вклад акустики. Вещи вроде ‘Babe I’m Gonna Leave You’, в которых был ритм фламенко. Ее драма — свет и тень — не думаю, что кто-либо раньше притрагивался к ней. С акустическим вкладом получился этот зародыш, и это было хорошо». Но первый альбом Zeppelin для Пейджа был не столько новым начинанием, сколько кульминацией всего того, что он делал раньше. Все, что он по-настоящему доказал, — это то, что Zeppelin были великолепными «синтезаторами» существующих идей. То, что это осуществилось во времена, когда такие идеи еще считались выходящими за рамки допустимых границ, кое-что говорит об удаче и таланте, оказавших на это влияние. С Джимми Пейджем у руля, Led Zeppelin получит и то, и другое.

Фактически, настоящими инновациями на том первом альбоме были передовые техники записи, которые мог пускать в ход Пейдж, и огромное мастерство музыкантов, собранных им для осуществления идеи. То, что он смог добиться такой силы и сплоченности от состава, собранного едва ли за месяц до того, было в высшей степени впечатляюще. То, что эту энергию он смог зафиксировать на пластинке, — практически удивительно. Его ранее нераскрытый талант продюсера затмевал даже его сноровку в качестве гитариста. В особенности его новаторское использование обратного эха — эффекта, который было невозможно сделать, по мнению инженера Глина Джонса, пока Пейдж не показал ему как, — и того, что Джимми назвал «наукой ближнемикрофонных усилителей». Это означало, что микрофоны надо было не просто подвешивать в студии перед группой, но также располагать их сзади, раскачивая в нескольких футах над барабанами, чтобы позволить звуку «дышать». Или то, что ударника выпускали из маленькой кабинки, куда они обычно были втиснуты в то время, и позволяли ему играть вместе с остальной группой в главной комнате. Это приведет к большому «кровотечению» — фоновый звук с одного трека отдается эхом на заднем плане другого, особенно в случае с вокалом, — но Пейдж был рад оставить все так, рассматривая это как еще один «эффект», придавший записи «великолепную атмосферу, которая была для меня более желательна, чем стерильный звук».

Крис Уэлч, прославленный журналист Melody Maker, вспоминает: «Один из молодых репортеров притащил раннюю предрелизную копию альбома в офис и завел ее на офисном стерео-проигрывателе — и это было ошеломляюще! Я был большим приверженцем Cream, несколько раз видел представления Хендрикса и The Who, но я никогда — никогда! — не слышал ничего столь громкого и всепоглощающего с пластинки. Это и правда представлялось огромным скачком вперед, с точки зрения звука, который теперь можно было получить на записи. А это был только первый трек». Или как позже скажет Роберт Плант: «В тот раз наушники впервые были для меня всем. То, что я слышал в них пока пел, было лучше, чем самая классная цыпочка во всей стране! В этом был такой вес, такая сила, это было сногсшибательно!»

Материал, может, и был в значительной степени вторичен, аспект «света и тени» и близко не так интересен или нов, как до сих пор настаивает Пейдж, — конечно, не сравнивая с многогранными аспектами музыки, которую потом сыграют The Beatles и The Stones или даже Дилан и The Who, которые годами постоянно чередовали электро- и акустическую инструментовку, не просто играя светом и тенью, но помогая очертить границы рок-музыки как творческого жанра, — но никогда это не делалось с таким изяществом и знанием дела, или даже с такой твердой решимостью добиться успеха любой ценой. И правда, первый альбом Zeppelin был почти циничной попыткой переплюнуть потенциальных конкурентов — Хендрикса, Клэптона, Таунсенда и, конечно же, неосведомленного Бека, — но в то же время демонстрировал, что человек, остававшийся незамеченным в тени, — Пейдж — имел в своем рукаве нечто большее, чем просто фокусы. Что это был волшебник рока, в совершенстве владеющий техникой, тот, кто слишком долго оставался в стороне, наблюдая. Теперь настало время действовать, быть, преодолевать. Если кто-нибудь и собирался получить признание за это достижение, то им был Джимми Пейдж. Когда Глин Джонс, который работал также с The Beatles, The Stones и The Who и которого Пейдж знал еще с тех времен, когда подростком играл в местном зале Эпсома, спросил о возможности совместного продюсирования альбома, Пейдж даже не взял его в расчет. «Я сказал: „Черта с два. Я собрал эту группу, привел их и руководил всем процессом записи, я добился собственного гитарного звука — и вот что я тебе скажу — не надейся!“»

Если общаться к прошлому, то бросается в глаза другое упущение, а именно авторство Роберта Планта. Впоследствии высказывалось предположение, что Плант был все еще привязан контрактом к CBS, поэтому не мог числиться автором материала на первом альбоме Zeppelin. Тем не менее, в действительности Плант в тот период не создал ничего значительного ни в лирике, ни в музыке. «Я не знал, будет ли он впоследствии писать песни, — сказал мне позже Пейдж. — Когда я впервые увидел его, он был в первую очередь певцом, и только. Я даже не знал, писал ли он что-нибудь раньше». Действительно, как говорил Пейдж, «это была одна из тех вещей, которая все еще волновала» его по поводу нового фронтмена. Но на тот момент самым главным было то, что парень умеет петь, а по этому поводу не было никаких сомнений!



Тебе было десять лет, когда ты впервые увидел электрогитару, смотря по телеку «Субботней ночью в London Palladium», где неожиданно появились Buddy Holly and the Crickets. Ты не мог оторвать глаз от «Фендера Стратокастера» Бадди — то, что ты позже называл «невероятным символом того, чего еще не касались мои руки». Не то чтобы у тебя был шанс подержаться за него. Напротив, ты обходился тем, что учился играть на казу, губной гармошке и стиральной доске. Папа с мамой смеялись и назвали тебя певцом скиффла. «Послушай маленького Лонни Донегана!» Лонни был неплох, ‘My Old Man’s A Dustman’ всегда была к месту дома. Но для тебя все вертелось вокруг Элвиса. Ни мама, ни папа не могли поспорить об Элвисе. Именно через него ты открыл для себя все остальное. Любить Элвиса означало любить самую разнообразную музыку, даже если ты ее не знал: блюз, скиффл, рокабилли, блюграсс, и затем вдаль через холмы, где Зайдеко, водевиль, Аппалачи, джаз, хиллбилли, в итоге заканчивая легкой оперой и популярными мелодиями. Элвис заключал в себе все, собранное в единое целое, все, о чем ты только ни мечтал до этого. Элвис был «Королем», и ты больше всех верил в него и, когда встряхивал волосы перед зеркалом, знал, что однажды все это станет твоим…

На четвертом году в школе Короля Эдварда VI ты начал петь в своей первой настоящей группе: Andy Long and his Original Jaymen. Ну, «настоящая» в том смысле, что вы репетировали вместе. Родители терпеть этого не могли. Для них все это не укладывалось в ту жизнь, которую они нарисовали тебе и остальным в Хейли Грин. Непохожий на Бирмингем или на центральную часть страны, впрочем, так хотелось думать, Хейли Грин походил на заносчивый маленький город, выставлявший себя на одном уровне с аристократическими местами Уэльса, до границ с которым было всего восемь миль, а если и не с ними, то с облагороженными кварталами запада. В Хейли Грин не любили, когда упоминали о его настоящем происхождении, а именно промышленной центральной части, и такого же мнения был твой папа.

Однажды он, тоже по имени Роберт, квалифицированный инженер-строитель и гордившийся этим, пришел в ярость и отрезал штепсельную вилку у Dansette после того как ты, стоя перед зеркалом и взъерошив волосы, семнадцать раз подряд спел ‘I Like It Like That’. Это был тот самый Dansette, который мама с папой подарили тебе на Рождество, когда тебе было двенадцать. Когда ты открыл крышку, то увидел внутри уже поставленную на вертушку копию ‘Dreamin’ Джонни Бёрнетта. Как ты вспоминал позже «Это была непростая история для родителей». Они старались, но «совершенно не понимали все это, ни капли. Поначалу они думали, что это пройдет». Но, конечно же, не прошло. Напротив, это росло с каждым днем, как твои волосы. Они были тем длиннее, чем старше ты становился, и тем хуже были споры с отцом. Он бы отрезал все это, если мог, как и вилку у Dansette, но ты становился все более взрослым для него, и ему ничего не оставалось, как смириться.

Однако теперь, когда ты окончил школу, рок-н-ролл и ду-воп интересовали тебя уже меньше, гораздо больше ты увлекся блюзом. В основном, Робертом Джонсоном, самым легендарным блюзменом из всех. Все началось, когда ты купил первую долгоиграющую пластинку, которая была скомпилирована из его оригинальной записи (той, с ‘Preaching Blues’ и ‘Last Fair Deal Gone Down’ и раскладным конвертом, на лицевой стороне которого был нарисован обед издольщика), на деньги, заработанные разноской газет. Естественно, ты был не единственным английским белым мальчишкой, зациклившимся в то время на Роберте Джонсоне. Эрик Клэптон, некоторые из The Rolling Stones, и, конечно, сам Джимми Пейдж были так же одержимы им. Но пока ты этого не знал. «Вероятно, я на год-два отстал от Кита Ричардса и Мика Джаггера, но и я воскликнул: „Вот оно!“»

И вот тогда, после того, как ты увидел Сонни Боя в зале Брум, ты стал более чем когда-либо убежден в том, что правильная жизнь не для тебя. Тем не менее после окончания школы ты поступил на бизнес-программу в Киддерминстерский колледж профессионального образования — это был компромисс, на который ты пошел с родителями. Тебя не интересовала работа, а они не хотели видеть, как ты праздно шатаешься, воображая себя певцом. Единственное, чем был известен Киддерминстер, — это его ковры. Так что в колледже была даже Кафедра Технологии изготовления ковров. Черт подери! Большинство твоих друзей либо уже окончили школу и начали понемногу зарабатывать, либо уехали в Школу искусств в Стоурбридж, самое халявное место, где собирались все лучшие девчонки. Все представлялось тебе несколько депрессивным, хотя у тебя по-прежнему была твоя музыка — музыка, и одежда, и «Вулвз», и кутежи в городе субботними вечерами. Именно тогда ты и начал всерьез задумываться о пении. Что угодно, чтобы спастись от ковров, колледжа и отцовских стонов. Как говорил твой товарищ Дэйв Хилл, еще один скучавший провинциал, впоследствии ставший гитаристом Slade, до тех пор ты был просто еще одним «местным стилягой с очень короткими волосами». Пока ты не открывал рот и не начинал петь, никто не замечал, что ты не такой как все, никто и в самом деле не обращал внимания. А это было превыше всего, нравилось тебе больше всего, — внимание. Тебе так нравилось оно, и ты хотел сохранить такое положение вещей…



С благополучно завершенным альбомом Питер Грант был готов выступить и заключить контракт для новой группы. Как бы там ни было, он по опыту знал, что для них было бы ошибкой расслабиться и ждать, пока все случится само собой. Ему нужна была «суета», чтобы пустить импульс, не только с точки зрения коммерции, но и творчества. Пейдж был счастлив оказать такую услугу. Он был безмерно горд тем, чего уже достиг самостоятельно, без помощи кого бы то ни было из его прошлых коллег по группе, в The Yardbirds, и ему не терпелось начать выступать с новым составом. И концерты были объявлены — все еще под названием The New Yardbirds, — начиная с клуба Marquee в Лондоне в пятницу, 18 октября, едва ли через неделю после того как была завершена запись на студии Olympic.

Проблема возникла практически сразу, как только стало очевидно, что они больше не могут использовать название The Yardbirds. С тех пор они всегда утверждали, что наименование The New Yardbirds просто «устарело» под влиянием отличного качества материала, собранного теперь новым составом. «Мы осознали, что работаем обманным путем, — заявит позже Пейдж. — Все быстро перешло за границы того, где остановились The Yardbirds. Все согласились, что нет смысла сохранять ярлык The Yardbirds, и… мы решили сменить название. Для всех нас это было началом новой главы».

В действительности же первый альбом Zeppelin практически наверняка стал бы первым альбомом The New Yardbirds, если бы Крис Дрея не прислал бы через своего адвоката письмо, извещавшее, что пора «прекращать и заканчивать» под угрозой суда. По словам Дрея, контракт, который Маккарти и Релф подписали, предоставив им с Пейджем право продолжить деятельность под названием The New Yardbirds, касался только дат сентябрьских скандинавских концертов, которые были предварительно анонсированы еще до официального распада группы. Когда Дрея обнаружил, что Пейдж теперь намеревается сохранить название на время нового тура по Соединенному Королевству в октябре и ноябре — и даже для свежего контракта на запись альбома, — он высказал протест этому решению и посоветовался с юристами. Вынужденный искать новое название для группы Пейдж только пожал плечами. Он был настолько уверен в своей новой группе, что, как утверждал впоследствии, ему не было бы дела, если бы она называлась The Vegetables («Овощи») или The Potatoes («Картофелины»). Вместо этого Грант напомнил ему о шутке Кита Муна о возможности провалиться, как Свинцовый Цеппелин. Они согласились, что идея была хороша. Только еще одна мелочь: из слова Lead (свинцовый) надо было убрать букву «a». «Я поиграл с буквами, — сказал Грант, — порисовав в офисе, и понял, что «Led» выглядит куда проще — вот и вся ирония». Пейдж согласился, упомянув, что иначе люди смогут воспринять название неверно, посчитав, что «Lead» означает «Ведущий, первый».

Новое название стало официальным в понедельник, 14 октября, всего за несколько дней до их первого концерта в Лондоне, где они все еще были заявлены как The New Yardbirds. Пытаясь быстро распространить новость, Грант обзвонил лондонскую музыкальную прессу, ухитрившись в последний момент втиснуть маленькую заметку о смене названия в еженедельный журнал Disc, очередной номер которого должен был выйти 19 октября, в то время как Пейдж собственнолично посетил офис самого продаваемого музыкального еженедельника Melody Maker, в то время находившийся на Флит-стрит, где он присел рядом с Крисом Уэлчем, чтобы помочь ему записать длинное название. «Помню, как Джимми смотрел через плечо в мои заметки и исправлял ошибки, — говорит Уэлч. — Я написал „Lead“, и он указал, что на самом деле надо писать „Led“». Уэлч лестью был склонен к посещению пятничного концерта в клубе Marquee, и он помнит, как стоял рядом «с одним ударником из довольно известной группы, имя которого упоминать я не буду, чтобы ему не пришлось краснеть. Но я помню, как он наклонился и сказал: „Боже, этот ударник так чертовски силен…“ Тот парень после этого практически бросил играть на ударных».

В последующей рецензии, однако, Melody Maker по-прежнему упоминал их как «новый состав The Yardbirds», добавляя, что они были «очень тяжелой группой» и что «в общем, похоже, что Led Zeppelin нужно несколько понизить громкость». Совет они не учли. Наоборот, чем больше людей жаловались на «шум», тем увереннее Грант склонял Пейджа не обращать внимания на это и еще сильнее выкручивать громкость на усилителях. Кит Олтхэм, впоследствии писавший для New Musical Express и ставший публицистом The Stones и The Who, вспоминал, как посетил один из ранних концертов Zeppelin в лондонском пабе и ушел после трех номеров, потому что «в его ушах звенело». Когда Грант позвонил ему на следующее утро и поинтересовался его впечатлениями, тот был честен и пожаловался, что «они играли уж чересчур громко». Грант только насмешливо фыркнул. «Ну, само собой, каждый раз, когда я встречал [Гранта] после этого, он замечал: „Что ж, дела у моей группы идут хорошо, несмотря на то, что ты о них думаешь“. К тому времени они стали грандиознейшей группой в мире».

Отыграв последнее представление под старым именем в университете Ливерпуля в субботу, 19 октября, новая группа впервые официально выступила как Led Zeppelin через шесть дней в университете Суррея в Гилдфорде. Это было негромкое событие. «Я подвез Джона и Роберта на их первое представление в своем „Ягуаре“ — вспоминал потом Рег Джонс из прошлой группы Бонэма A Way of Life — снаружи висела большая афиша с текстом: „Сегодня — Экс — Yardbirds!“ А внизу маленькими буковками — „Led Zeppelin“. После шоу „Ягуар“ не завелся, и мы все поехали домой на поезде». Их второй официальный концерт в качестве Led Zeppelin состоялся следующим вечером в Boxing Club в Бристоле. «То была репетиция перед их настоящим разрекламированным выходом, — вспоминает Рассел Хантер из «разогревающей» группы The Deviants. — Аудитория возненавидела нас и презирала их. Когда [они] вышли, они успели сыграть только полтора номера, пока в них не полетели огнетушители, ведра, кирпичи и все остальное».

Несмотря на неудачу, группа отыграла свой дебют в Лондоне под названием Led Zeppelin на концерте в клубе Middle Earth, находившемся в круглом сарае на лондонской Chalk Farm, 9 ноября. Там они собрали самые большие на тот момент деньги (150 фунтов) и получили первый вызов на «бис». После этого было еще полдюжины концертов, в основном, в клубах и университетах: в Научно-Технологическом колледже Манчестера (22 ноября), в зале студенческого союза университета Шеффилда (23 ноября), Ричмондском Спортивном клубе (29 ноября) и снова в Marquee (10 декабря). Больше всего они собрали в Манчестере — 225 фунтов, — но отыграть приличные концерты в Соединенном Королевстве было непростой задачей. У Гранта были проблемы с тем, чтобы организовать встречу первоклассных агентов с группой, а без них, соответственно, попасть в список выступающих в первую очередь было невозможно. У него также были проблемы с заключением контракта на запись. Сейчас понятно, что план Гранта изначально заключался в том, чтобы сперва раскрутить группу в Америке. Фактически он провел несколько недель между окончанием записи альбома на студии Olympic и началом ноября, когда они сыграли свой первый концерт в Лондоне как Led Zeppelin, обивая пороги ведущих лондонских звукозаписывающих компаний, пытаясь заключить контракт и терпя неудачи. Впоследствии Грант с горечью будет вспоминать, как ему «показали на дверь» несколько важнейших крупных лейблов, прежде чем он решил, что ему лучше попытать счастья в Америке. «Pye Records посмеялись надо мной и выставили из офиса. Я пошел на встречу с их боссом, Луисом Бенджамином, и попросил аванс. Речь шла о 17 500 фунтов. Он просто сказал: „Должно быть, вы шутите“». Еще больше Грант был раздосадован, когда так же отреагировал Мо Остин с Warner Bros., по крайней мере, хорошо знавший Пейджа по всей сессионной работе, которую тот годами делал для лейбла. Однако по-прежнему ничего не выходило.

Постаравшись предсказать исход ситуации, в первую неделю ноября 1968 года Грант отправился в Нью-Йорк, вооруженный девятью треками, записанными на студии Olympic, и несколькими live-записями, сделанными на микшерском пульте на разных концертах. Ему на руку было то, что, как он знал, имя Джимми Пейджа больше значит для бизнеса в Америке, чем дома, в Британии, как он впервые заметил еще во время тура The Yardbirds. Однажды днем они с Пейджем прогуливались по Пятой авеню, когда около них, взвизгнув тормозами, остановился лимузин и «оттуда вышел Берт Бакарак в белом смокинге и красивая женщина позади него — и они с энтузиазмом приветствовали Джимми». Бакарак помнил Пейджа по сессиям, которые тот записывал для него в Лондоне в начале шестидесятых, когда великий композитор работал над саундтреком «Казино Рояль». «Все важные шишки американского бизнеса знали о Джимми Пейдже», — хвастался Грант.

Как и репутация Пейджа как первоклассного сессионного музыканта, The Yardbirds всегда были более коммерчески успешны в Америке — где пять их альбомов последовательно появлялись в чартах, — чем на родине. Они и выглядели там гораздо более значительно. «В последние дни The Yardbirds, в основном, ассоциировались в Америке со всей этой психоделической сценой, — говорит Дэйв Льюис, с 1979 года первый редактор Tight But Loose, главного журнала фанатов Led Zeppelin (а теперь — сайта), и человек, который посвятил свою жизнь сбору материалов о группе. — Они могли ничего больше не значить в Британии, но в Америке The Yardbirds воспринимали как новаторов, вслед за The Beatles и The Stones. И, несомненно, огромный интерес был к тому, чем займутся дальше бывшие члены группы». Выбор времени для визита Гранта тоже был случайным. В тот же месяц Cream завершили их последний тур по США и находились на пути в Лондон, чтобы дать «прощальный» концерт в Альберт-холле, после которого Клэптон объявит о создании другой «супергруппы», Blind Faith, со Стиви Уинвудом. Хендрикс тем временем наслаждался своим величайшим успехом у критиков и в коммерческом отношении с альбомом Electric Ladyland — первым, который был записан и выпущен сначала в Америке. Также в ноябре 1968 года Джо Кокер потеснил ‘Those Were The Days’ Мэри Хопкинс с первого места в британских чартах своей заупокойной ‘With A Little Help From My Friends’ — партию лид-гитары в которой искрометно исполнил Пейдж. Очевидно, все имевшие глаза и уши могли заметить, что это было великое время для ориентированного на гитару «прогрессив-рока».

Менеджерский инстинкт Гранта проявился во всей красе, когда он нацелился на Atlantic Records — американский лейбл Cream, которые должны были вот-вот прекратить существование, — и потенциальный «дом» для новой группы Пейджа. Он не случайно остерегался EMI — лейбла The Yardbirds в Лондоне, и Epic — их лейбла в США, учитывая, какую убогую работу проделал первый из них над альбомом Little Games, а что касается второго, всегда раскатывавшего для The Yardbirds красную дорожку, в нем он чувствовал некоторое самодовольство, которое не позволит им воспринять The New Yardbirds или получившееся в результате ответвление с достаточной серьезностью. Было важно, по его ощущениям, начать с чистого листа. Джи не хотел обычного бизнеса. Джи хотел, чтобы все системы заработали.

4

По дороге в Калифорнию

По словам нью-йоркского руководителя Epic, а позже A&R, Дика Ашера: «Когда мы услышали, что The Yardbirds распались, а Джимми сформировал Led Zeppelin, мы, естественно, предположили, что права Пейджа автоматически перейдут к Columbia [американская дочерняя компания Epic]». Это приятное предположение быстро оказалось неверным после встречи с Грантом и его американским адвокатом Стивом Вайссом. Встречей руководил легендарный специалист по звукозаписи и президент Columbia Клайв Дэвис. «Это была первая встреча Клайва и Гранта, — вспоминал Ашер. — Мы без остановки говорили о разных вещах. Это продолжалось долго, но речь так и не заходила о Led Zeppelin. Наконец, Клайв сказал: „Ну, а не поговорить ли нам о Джимми Пейдже?“ Грант ответил: „О, нет, мы уже подписали Zeppelin на Atlantic“». В этот момент Дэвис утратил спокойствие и пришел в ярость. «Мы все были ошеломлены, — говорил Ашер. — Особенно после всего, что мы для них сделали. Это была ужасная, ужасная встреча, и, пока буду жив, я никогда ее не забуду». Грант и глазом не моргнул, просто поблагодарил их за гостеприимство и сказал, что еще повидается с ними, а затем с широкой улыбкой на лице легким шагом вышел из офиса. Он слишком много раз выслушивал плохие новости, так что теперь не мог не насладиться моментом триумфа.



Рожденному 5 апреля 1935 года в Южном Норвуде, затерянном пригороде на юге Лондона, тебе стукнуло всего четыре, когда началась Вторая Мировая. Твоя мама, Дороги Луиза Грант, умышленно «забыла» вписать имя твоего отца в свидетельство о рождении, поскольку, кем бы он ни был, он свалил задолго до твоего появления на свет, к тому же она была еврейкой, а он нет. Так ты и получил девичью фамилию матери. Ты любил маму и всегда ухаживал за ней, впрочем, это никого не касается. Ты, по сути, никогда не говорил о своем детстве, ведь это было чертовски болезненно. Ты пришел из ниоткуда, бедный, рожденный вне брака, каково, а? Позже, когда у мамы начался диабет и ей пришлось ампутировать ногу, ты был рядом. Но и это никого не касается. Когда она умерла, ты хотел пойти на похороны один, но в последний момент позвал Микки Моста. У тебя было не много друзей, но ты полагал, что Микки им был.

Вы с мамой были так долго вместе, только вдвоем, что теперь ее уход казался чем-то неправильным. Перед самой войной вы вдвоем перебрались в Баттерси, в домик с двумя спальными и гостиными. Мама нашла работу машинисткой в пансионе при англиканской церкви. Следующее, что ты помнишь, — это как началась Вторая Мировая и ты в возрасте шести лет, не имея никого за спиной, был эвакуирован в пригород. Вся школа перебралась в Чартерхаус.8 Чартерхаус! Было совсем нечего жрать, но именно тогда ты начал набирать вес, несчастный жирный ребенок, скучающий по мамочке. Всякие шишки из дома престарелых шутили, что даже твое имя было большим. «Грант, — посмеивались они, — от нормандского прозвища из тринадцатого века „graund“ или „graunt“, ну, знаете, „здоровяк“ или „человек поразительного размера“» Ха-ха, черт возьми! Первоклассно, старик! Как же тебя бесило это место. Ты был затравлен смотревшими на тебя свысока надутыми придурками из престижной школы. Именно там и развилась твоя ненависть к подобным людям, богатство которым пришло по праву рождения, а не стало результатом их чертовски усердного труда, чем приходилось заниматься тебе. В Чартерхаусе ты научился драться. «Отбросы появлялись из Баттерси, — вспоминаешь ты. — Случались великие схватки, и мы избивали их».

Тебе было десять, когда тебя наконец отправили домой в Лондон. Ты не заплакал, когда увидел маму. Ты вообще не плакал, не стонал и не жаловался. Ты просто поставил чайник и сделал отличный чай, пока она суетилась вокруг, смеясь и плача одновременно. На следующий день ты пошел в старую школу и возненавидел ее. Ты планировал покинуть ее как можно скорее, выбраться оттуда и начать зарабатывать самостоятельно, стать мужчиной в доме. Но мама сказала тебе нет, ты должен проявить терпение и получить образование, хорошую работу, стать человеком. Черта с два! В твоей последней школьной характеристике директор написал: «Мальчик никогда ничего не добьется в жизни». Чертов придурок! Ты ему покажешь!

Тебе было четырнадцать: ни дипломов, ничего — но мама не возражала. Не особенно. В любом случае вскоре ты устроился чернорабочим на завод по обработке листового металла в Кройдоне. Боже всемогущий! Через месяц ты уже подыскивал другое место. Черт возьми, что-нибудь попроще, чем вставать в пять часов каждое долбаное утро и таскать туда-сюда чертовы гигантские корыта с кирпичами — спасибо, блин, большое. Иногда казалось, что мир после войны стал хуже, чем он был во время нее. Однако ты знал, что, если ты хотел добиться большего, чем простая прислуга, тебе нужно было использовать свои мозги наравне с мускулами. Нужна проворность. Будь готов ко всему. Именно так ты и получил работу на пятнадцать шиллингов за ночь — рабочий сцены в театре Croydon Empire. The Empire был великолепен. Чего там только не было. Певцы и комедианты, «ревью» шоу вроде Soldiers in Skirts («Солдаты в юбках»). Позже, когда The Empire стал кинотеатром, ты всерьез обозлился. Но уволился и нашел что-то другое, как и всегда, работая за чаевые официантом в Frascati’s на Оксфорд-стрит, потом курьером Reuters там, на Флит-стрит.

Тебе всегда нравилась музыка, но хорошая, вроде Стэна Кентона и Тэда Хиса, мощный, шумный свинг. Рок-н-ролл тоже был в своем роде ничего, но он никогда бы не смог превзойти хороший большой джазовый оркестр. После работы в 21s были другие места, типа работы вышибалой в Murray’s Cabaret Club, единственным чудаком среди всех этих статисток. «Тогда я не был женат, — вспомнишь ты позже, — и то, что за кулисами я был единственным мужчиной в окружении сорока девушек, не было проблемой». Истинная правда, дружище. Потом было время, когда ты устроился телохранителем к Питеру Ракману, хозяину трущоб. Не так приятно, но платили лучше — факт. В любом случае, от тебя много не требовалось: только возвышаться над ними и рычать. Они быстро раскошеливались, если понимали свою выгоду. А если не понимали, хороший разговор быстро раскладывал все по полочкам. Наконец, была даже работа в кино, маленькая роль одного из моряков в фильме A Night To Remember. Ты с Кеннетом Мором, если не возражаете! Правильно смеетесь. Ты повел маму в кино на этот фильм и не мог дождаться, чтобы увидеть ее лицо. Возможно, ты думал, что это приведет к более серьезным ролям, но не тут-то было. Потом вдруг из ниоткуда ты получил работу дублера Энтони Куинна в The Guns of Navarone. Отлично, сынок. Тогда начало казаться, что это может стать постоянным. Были и несколько телеработ. Ловкий бармен в The Saint, даже пересекавшийся пару раз с Роджером Муром. Затем злодей в пантомиме Crackerjack, статист в Dixon of Dock Green и ковбой в «Шоу Бенни Хилла». Ничего особенно выдающегося, но деньги были не особо плохие: пятнадцать фунтов в день за участие в фильме. Меньше, чем на телевидении, но работ было больше, да и твое лицо там мелькало — кто знал, куда это могло привести? Например, к роли чертовски великолепного македонского стражника в «Клеопатре».

А потом ты встретил Дона Ардена, и тогда жизнь снова изменилась…



Джерри Векслера, вице-президента Atlantic Records, особо не заботили длинные волосы и громкие гитары. Но последние два года он со смесью сложности и зависти наблюдал за тем, как его партнер Ахмет Эртеган срывал аплодисменты — и считал прибыль — с гигантского успеха Cream, длинноволосой группы из Лондона с громкими гитарами, контракт с которой Векслер никогда бы не подписал. Теперь Cream распались, и Atlantic была в поисках «новых Cream», а Векслер не собирался совершать одну и ту же ошибку дважды. Поэтому когда Питер Грант навестил его офис в доме 1841 по Бродвею, Векслер превратился в слух. Он мог не любить или не понимать эту музыку, но он, совершенно очевидно, уловил ее популярность. Так же, как и с Cream, Atlantic потом наслаждалась огромным коммерческим успехом Vanilla Fudge (одной из той новой породы «тяжелых» групп, которые редко появлялись в Top-10, но чьи альбомы, тем не менее, оставались приклеенными к чартам месяцами) и Iron Butterfly, другим первопроходцам мрачного рокового звука последних лет, продавшим более двух миллионов копий их альбома In-A-Gadda-Da-Vida с момента его выхода этой весной (альбом первым в истории получил платиновый статус). Название Led Zeppelin даже звучало похоже на Iron Butterfly и, в ушах Векслера, предполагало такую же музыку.

Используя те же общие черты, чтобы продать группу Векслеру, Грант утверждал, что Zeppelin превзойдут The Butterfly в США, точно так же, как в 1964-ом The Beatles обогнали The Beach Boys, их товарищей по лейблу Capitol. Более того, они не потребуют финансовых вложений ни в выпуск, ни в запись. Альбом был завершен, готов расходиться, расходиться, расходиться. Zeppelin, сказал Грант, нанося смертельный удар, станут преемниками Cream. Что еще лучше, не будет никаких прощальных туров, все просто пойдет своим чередом. Может, Джимми Пейджу и было только двадцать четыре, но он уже был старым профи, достоверность чего подтверждалась записями. Более того, в отличие от другого бывшего гитариста The Yardbirds, Джеффа Бека, которого Atlantic упустила, когда он предпочел остаться с Epic, и который теперь наслаждался значительным успехом в США, несмотря на то, что не мог написать ни мелодии, у Джимми и его группы были песни в запасе. Просто послушайте ‘Good Times Bad Times’, настаивал Грант. Или ‘Dazed and Confused’, или ‘Black Mountain Side’! Быстрые, медленные, акустика, электрика — всего этого предостаточно! У них даже солист был настолько привлекателен, что сам Грант не отказался бы ему засадить.

Джерри вышел, все еще посмеиваясь над этим. Когда он вернулся, в его руках был контракт. И не просто какой-то контракт, а с предложением самого крупного однократного аванса, которое когда-либо делалось артисту, не связанному договором: пятилетний контракт с авансом в 143 000 долларов за первый год, плюс четыре однолетних варианта, за все предлагалась сумма в 220 000 долларов — прямо здесь и сейчас. Джи едва не оторвал контракт вместе с руками. «Я был горд сделкой, — написал в своей автобиографии Векслер, — но так сложилось, что с группой я почти не общался. Ахмет [Эртеган] стал с ними знаменитым (и Питер Грант)».

Фактически, после подписания сделки Джерри имел весьма отдаленное отношение к Led Zeppelin, и одним из ключевых факторов для колоссального успеха группы в последующее десятилетие стали плодотворные взаимоотношения Джи и Ахмета. Яркий, родившийся в Турции фанат джаза и блюза, который вместе со своим братом Нешуи двадцать лет назад основал Atlantic Records, Ахмет Эртегун гордился своей принадлежностью к настоящим профи звукозаписи: одаренный хорошими «ушами» и еще лучшим бизнес-чутьем. Сын путешествовавшего по миру дипломата, этакий приятный делец, владевший несколькими языками и умевший ладить со всеми, от королей до отбросов общества, Ахмет имел счастливую привычку никогда не слушать, что говорят другие, если только они с ним уже не согласились. Низенький, коммуникабельный, лысый, с аккуратно подстриженной эспаньолкой и отлично развитым чувством юмора, Ахмет для каждого музыканта был другом, а для каждого бизнесмена — партнером мечты. Непревзойденный на любом уровне.

В результате, первые контракты с его лейблом были подписаны такими же непревзойденными Рэем Чарльзом и Уилсоном Пикеттом. Даже в конце шестидесятых, когда новый альбомный рок захватил власть, Ахмет не утратил своего мидасовского дара. Он был уже немолод, любил хорошо скроенные костюмы и дорогое вино, но всегда знал, где найти хорошее дерьмо, подписывая контракты сперва с Cream, а затем с Yes, Zeppelin, Crosby, Stills & Nash… Список становился все более длинным и впечатляющим с каждым годом. Ахмет также был хорош в привлечении на свой лейбл наиболее талантливых исполнителей. Один из первых шагов, которые предпринял Векслер, после того как Эртегун нанял его в Atlantic, — это похищение тогда еще не известной Ареты Франклин у Columbia и превращение ее в звезду, с помощью не такой уж простой логики в собственноручном выборе и продюсировании всех ее лучших хитов. Ахмет Эртегун, сказал Джерри Векслер, позволил ему взять кого-нибудь вроде Ареты и «превратить ее в икону». Позже он делал то же самое для лучшей английской певицы Дасти Спрингфилд, продюсируя то, что впоследствии стало расцениваться как ее звездный час — альбом Dusty in Memphis. (Когда Дасти упомянула, что она работала с Джоном Полом Джонсом в качестве аранжировщика, и высоко оценила его, решимость Векслера подписать контракт с Zeppelin возросла вдвое.)

Два прирожденных жулика с диаметрально противоположным происхождением, Ахмет Эртегун и Питер Грант были созданы друг для друга. Джерри Векслер просто стал тем, кто помог им встретиться, что было неизбежно. «Насколько я знаю, — сказал Джимми Пейдж, — мы были первой белой группой на Atlantic, потому что все более ранние белые группы были на Atco». На самом деле, The Shadows определили Zeppelin с этим званием на добрых семь лет. Не важно, тот факт, что Zeppelin заключили контракт с тем же лейблом, что и Арета Франклин и Джон Колтрейн, сказал Пейджу все. «Я не хотел, чтобы меня смешивали с этими [подписавшими контракт с Atco] людьми, — рассказал он, — я хотел быть ассоциированным с чем-то классическим». Нет сомнений и в исключительном характере сделки, которую Грант заключил для них. Партнерство между Пейджем и Грантом было установлено в выпускающей компании Superhype всего за две недели до того, как менеджер прибыл в Нью-Йорк. Это было новаторское по тем временам соглашение, предоставлявшее группе необыкновенный уровень контроля над собственным продуктом, включая все аспекты выпуска, оформления, выбора синглов, фотографий, маркетинговых процедур и для винила, и для остальных продуктов и, что особенно удивительно, с возможностью предоставления контроля над мастер-лентами. Над чем угодно, фактически, что когда-либо сможет носить имя Led Zeppelin. Джимми собирался продюсировать все записи, а Джи — быть исполнительным продюсером. Все, что оставалось Atlantic — это выпуск, дистрибуция и в некоторой степени продвижение альбомов.

Абсолютно уникальная сделка по тем временам — The Beatles только в тот же год сумели договориться с EMI о перезаключении контракта через их собственную только что основанную корпорацию Apple, в то время как The Stones эту схему позаимствуют позже, применив ее для собственного договора с Atlantic о дистрибуции для Rolling Stones Records, — и, возможно, самым удивительным ее аспектом было то, что по рукам ударили, когда никто из Atlantic еще даже не видел игру группы. «Ахмет был лучшим работником звукозаписывающей компании во все времена, — позже заявил Грант. — Каждый раз на переговорах, когда он говорил: „Питер, по рукам!“ — ты знал, что все решено». Интересно, что Грант также пренебрег указанием в договоре своего статуса менеджера группы. У него был контракт с Пейджем о совместном владении Superhype, но все остальное было сделано чисто на словах, а не юридически. «У нас просто было джентльменское соглашение, — рассказал Крису Уэлчу Джон Пол Джонс. — [Питер Грант] получал обычные менеджерские гонорары и проценты с записей как исполнительный продюсер. Все было по-честному, и, как результат, группа была действительно довольна».

Когда Грант вернулся в свою комнату в отеле Plaza и поднял телефонную трубку, чтобы сообщить хорошие новости Джимми, он знал, что настоящая работа теперь только начинается. Но он также был более уверен в себе и в том, что он делал, чем когда-либо раньше. Словно чтобы подтвердить его вновь обретенную уверенность, все билеты на первое выступление группы под названием Led Zeppelin 10 декабря в клубе Marquee в Лондоне были, на удивление, распроданы. Он вспоминал: «Вскоре после обеда я шел из нашего офиса на Оксфорд-стрит в сторону Уордор-стрит. И я подумал: «Черт меня подери, это очередь?“ Там выстроились уже человек двести».

Через три вечера они выступали в Bridge Country Club в Кентербери, том самом, где Джефф Бек впервые увидел Led Zeppelin. «Все пошло слегка не так», — с улыбкой вспоминал Бек. Усилитель, который, как он позже понял, был одним из его собственных, «позаимствованный» Грантом, взорвался посреди концерта. Но что его поразило по-настоящему — так это «потенциал. Это было просто ошеломительно, здание ходило ходуном, и всем сносило крышу». Сравнивая их с The Jeff Beck Group, он признал: «Их солист привлекательнее… золотые локоны и обнаженная грудь — и все девчонки влюблены в него. Еще у них был Бонзо на ударных, и тот творил любую свистопляску». Это был, как он заключил, «куда лучший состав, чем у меня… Я был ослеплен завистью».

К тому времени первая часть аванса Atlantic была положена в банк, к Пейджу вернулись деньги, которые он вложил в издержки тура и записи, плюс основательная прибавка наличными, чтобы вознаградить его старания, а остальные участники группы с удовольствием получили от Гранта большие толстые чеки на 3 000 фунтов каждый. Плант и Бонэм, в частности, были в экстазе. Большее, что ударник когда-либо получал за свою игру, — это 40 фунтов в неделю у Тима Роуза, а Плант все еще считал свое жалование в 25 фунтов в неделю от Zeppelin подарком богов. Бонзо тут же побежал покупать новый Jaguar XK 150. Плант, женившийся в ноябре на Морин — быстрая церемония в местном ЗАГСе перед тем как прыгнуть в машину и погнать в Лондон на концерт группы в Roundhouse тем же вечером (он чуть не пропустил шоу, когда его старый драндулет развалился на шоссе), — потратил деньги на первоначальный взнос за большой обветшалый дом за городом. Морин была уже глубоко беременна, когда они решили пожениться, и отчасти по этой причине Плант позвал нескольких друзей съехаться с ними, образовав что-то вроде полукоммуны, которой он бы руководил — благосклонно, по его мнению, хотя право собственности на имущество никогда не подвергалось сомнению, — несколько следующих лет. Он решил, что и для Морин будет неплохо иметь какую-то компанию, пока он будет в турне с новой группой.

Всем, кто знал их, было очевидно, что в жизнях Роберта Планта и Джона Бонэма началась совершенно новая глава. «Мы были одного поля ягоды, Боже, это поразительно! — рассказал мне Плант в 2005-ом. — Плюс, мы здорово играли. Играли с ребятами, которые были несколькими лигами выше, чем все, с кем мы играли до этого. Итак, мы были напряжены, натянуты и озадачены в музыкальном плане. Было много требований, которые в конце концов сблизили нас. Мы вместе возвращались домой с репетиций у Джимми в Пэнгборне на фургоне Ford Anglia матери Бонзо — и начали общаться как двое парней из «черной страны»,9 которым было что обсудить. Честно говоря, в первый раз мы нашли что-то настолько значительное. В музыкальном плане это было поразительно. И все создавалось с учетом нашего собственного вклада, что делало это еще более поразительным. Ведь мы не собирались больше заменять кого-либо, то, что было The Yardbirds, стало Led Zeppelin в ту минуту, когда мы начали играть. Мы много разговаривали об этом и заложили основы близости, которая, возможно, базировалась на нашей наивности. Мы были крупными рыбами в маленьком пруду там, в «черной стране», и вдруг мы попали в ситуацию мирового масштаба, сидя вместе у станков и не понимая, какой инструмент выбрать».

Мак Пул вспоминал, как он столкнулся с Бонэмом примерно в то же время. «Он сказал мне: „Мы только что получили немного денег авансом от звукозаписывающей компании“. Я ответил: „Ловко вы“, — думая, что он расскажет, может, о сотне фунтов. Но речь была о нелепой сумме в две или три штуки. Я сказал: „Что?“ — держа в уме, что он тогда жил в муниципальной квартире в Дадли. Три штуки по тем временам — это как новый дом. Я чуть сквозь землю не провалился. Он ответил: „Да, наш менеджер заключил для нас эту потрясающую сделку“. Думаю, покупая всем выпивку, Джон был настолько же потрясен, насколько и я. Он раздавал напитки всем вокруг, словно это был пустяк, ведь в тот раз он впервые увидел настоящие деньги. Именно это заставило меня подумать, что они добьются своего. А как только он проиграл мне оригинальные демо-записи, я знал, что группа сделает это».



Все еще было впереди, но теперь, когда у тебя было немного бабла в заднем кармане, Реддич уже казался тебе бесконечно далеким. Это не значит, что ты смог бы забыть место, где родился — это жалкое подобие дома в городке Черной страны. Или дату — 31 мая 1948 года, Близнец, что бы это, черт возьми, не значило. Мама говорила, что ты должен был появиться на свет днем раньше, но подобно одному из тех занятных пассажей на ударных, которые ты любил исполнять, ты дождался самого последнего момента. Ты, как всегда, старался довести любого до предела, так что твоей маме пришлось промучиться в родах двадцать шесть часов, пока ты не соизволил появиться. Да и тебя это почти убило. Позже они сказали ей, что твое сердце неожиданно остановилось, после того как дежурный пьяница-доктор нетвердым шагом ушел домой. Но, как говорила мама, медсестра, к счастью, смогла вовремя оказать помощь. И позже сказала ей, что ребенок чудом остался жив. Впрочем, ты обычно смеялся, когда мама рассказывала об этом. Тебя забавляло представлять их всех там, стонущих и скулящих, ждущих, пока ты просунешь свою голову в дверь.

Реддич когда-то был известен своим производством иголок и вызывающим рвоту сыром Бечли. Но к тому моменту, когда ты появился, он просто стал еще одной частью Брама. Ну или почти — на расстоянии автобусного маршрута. Тебя назвали в честь отца, который был назван в честь своего отца — Джон Генри Бонэм. Твою маму звали Джоан, и ты был первенцем. Твой отец, а для друзей Джек, был плотником по профессии и управлял собственной строительной компанией J. H. Bonham & Son. У Джоан был магазинчик на углу, где она торговала всем, от хлеба и сладостей до виски и сигарет. Затем, когда тебе было три года, родился твой брат Майкл (Мик). Потом была еще сестра Дебби, но она появилась слишком поздно — тебе уже было четырнадцать, и ты пустился в разъезды.

Ребенком ты жил со всеми в маленьком доме в Хант Энд на окраине города. Вы с Миком все время играли во дворе. Иногда ты ходил на одну из строительных площадок, где работал твой отец, и тоже играл там. «Осторожнее, Джон! — призывал отец. — Ты убьешься, черт возьми, прыгая с этой стены». Тебе было все равно. Ты любил, когда все смотрели на тебя. Даже совсем малышом ты был в центре внимания, всегда шумный, лазающий и дерущийся, кричащий и разбивающий что-то. Постоянно падающий, в ушибах, но снова прыгающий наверх и делающий то же самое. Тебе нравилось колотить по вещам сильнее, еще сильнее, еще. Ты начал играть на ударных в пять лет. Конечно, не настоящих, не будь глупцом. Ты говорил, что «играл на контейнере из-под соли для ванны с проводами на дне и на круглой жестянке из-под кофе с прикрепленной к ней ненатянутой проволокой, чтобы достичь эффекта малого барабана. К тому же рядом всегда были мамины горшки и кастрюли».

Бедная мама. Ее руки были заняты тобой. А когда появился Мик, то начался полный хаос. Впрочем, она как-то справлялась. Люди тогда вообще справлялись. И уж твои мама с папой в любом случае. Они никогда не бедствовали. В промежутке между строительным бизнесом и магазином они делали все правильно. Одна из первых семей на улице, у кого появились собственная машина и телефон, а ты, как и полагается, набивал себе карманы конфетами из магазина. Впрочем, ты был шокирован, когда они решили послать тебя и Мика в «Уилтон-хаус» — местную аристократическую школу. Родителям приходилось платить, чтобы их дети попали туда, и там было предостаточно снобов. Не вы с Миком, а все остальные. Ты знал, что мама с папой хотели для тебя самого лучшего, но ты ненавидел это место. Учителя, конечно, были в большинстве своем ничего. Но, боже правый, эта униформа! Вы с Миком неплохо смотрелись вдвоем, когда каждое утро выходили из дома в своих полосатых коричнево-бело-синих блейзерах и кепках. Но, так как вы были вдвоем, все было не так плохо. Однако вам нужно было проходить мимо «Сент-Стивен», куда шли все остальные ребята, жившие рядом. Эти ублюдки неизменно кричали тебе вслед: «Ну что, одел пижаму?» Мик смотрел прямо перед собой и старался игнорировать их, но ты был сыт этим по горло. «Ну-ка иди сюда, — говорил ты, — сейчас разберемся!» И ты бежал за ними, чтобы их проучить. «Их бывало человек десять! — вспоминал потом Мик. — То ли он не умел считать, то ли плохо видел, но каждый раз нам доставалось».

И что? Тебе было все равно. К чертям их, если они не могут перенести шутку, — вот, что ты обычно говорил. Пусть они крутые парни для вашего возраста, но вы с Миком неизменно ввязывались в драку. «Мы с Джоном были очень похожи, — вспоминал Мик. — Кому-то было достаточно лишь посмотреть на нас или сказать что-то не то, и мы сразу хотели драться против всего мира». Иногда вы даже дрались друг с другом, просто ради озорства. Ты вырвал страницу из ежегодника Мика, а он в ответ раздавил твои часы, вот свинья! Тогда ты действительно рассердился и разбил его простенькие часы, а он даже швырнул в тебя разделочный нож! Мама зашла и увидела, что нож торчит из двери и впала в беспредельное бешенство! Так что она позвала папу, чтобы тот дал вам обоим по заслугам, но он был таким мягким человеком, что, когда дело доходило до чего-то такого, он в итоге не делал ничего. Поэтому он просто кричал и угрожал, что отдубасит вас. Но никогда и этого не делал. Не по-настоящему. Хороший папа, крутой парень. Однажды он купил фургон и каждое лето на каникулы возил вас всех на побережье. А затем купил лодку и брал вас с Миком на канал рыбачить. Он был чертовски хорошим малым, твой отец. С руками, как лопаты.

Единственное, что тебе действительно нравилось в школе — это спорт. Мик любил футбол, а ты предпочитал крикет, даже после того как шальной мяч сломал тебе нос. В тот день ты даже не играл — просто стоял у края поля, болтая с девчонкой, как вдруг мяч прилетел тебе прямо в лицо. Было облегчением наконец-то навсегда покинуть Уилтон, когда мама с папой отправили тебя вместо этого в местную среднюю современную школу Лодж Фарм Каунти. Не то чтобы ты особо хорошо учился и там. Когда в пятнадцать ты выпустился, директор, настоящий высокомерный идиот, сказал маме с папой, что из тебя «даже мусорщик хороший не получится».

Но потом, если верить твоему брату, ты был «негодяем, без сомнений», который постоянно «получал розги». Одним из тех малых, которые «постоянно во все вмешивались» и «особенно бросались в глаза». Вообще-то, ты не думал, что был так плох. Особенно после того как заболел барабанами, всерьез и надолго, так сказать. Ты был хорош и в плотничном деле — вероятно, это передалось от отца, — помогая с постройкой школьной теплицы. Но как только появились барабаны — все, ты пропал. Ничто больше не имело значения, не по-настоящему. Тебе было десять, когда ты уговорил маму купить тебе первый барабан, пятнадцать — когда уговорил отца купить тебе первую полноразмерную установку, подержанную Premier. «Она была едва ли не доисторической, — вспомнишь ты. — Почти все металлические детали заржавели». Ну и что, черт возьми? Тебя это не волновало. «Я не чувствовал тяги ни к какому другому инструменту. Позже я немного играл на акустической гитаре, но на первом месте всегда были ударные. Все эти работы мастера на все руки я в расчет не принимаю». Чертовски верно, дружище.

Настоящей поворотной точкой стал фильм The Benny Goodman Story, который ты увидел по телевизору однажды в воскресенье. Ты не верил своим глазам, смотря, как ударник Джин Крупа исполняет ‘Sing, Sing, Sing’. Такого ты никогда не видел — никогда в жизни! Просто блестяще! Тогда ты впервые осознал, что ударникам не обязательно торчать сзади, пока парни впереди — певцы, гитаристы и кто там еще — получают все внимание, что ударники тоже могут быть звездами шоу. Как ты объяснишь годы спустя, болтая за пинтой пива с Крисом, славным малым из Melody Maker: «Джин Крупа был первым ударником большой группы, которого реально заметили. Он вышел прямо вперед и играл на ударных куда громче, чем это когда-либо делали до него, — и куда лучше. Люди не придавали особого внимания ударным, пока не появился Крупа».



Хотя Питер Грант все еще питал надежду заключить отдельный контракт в Британии, выход первого альбома Led Zeppelin в Америке — в соответствии с модой того времени украшенного только именем группы в качестве его названия, — был запланирован на 12 января 1969 года. Когда оказалось, что этот отдельный британский контракт заключить нереально, Грант спешно предложил Atlantic права «на остальной мир», которые они с удовольствием купили за бесценок, и альбом, в конечном счете, должен был появиться на свет в Британии в марте. Тем временем, в Америке стартовала основательная рекламная кампания, начавшаяся с самого первого пресс-релиза Atlantic Records с заголовком, набранным большими буквами: