Девушка не очень и горевала. Один умер – появился другой, потом третий, четвертый, все они уверяли, что любят красавицу, обещали, что женятся, но… оставляли ее, так и не взяв в жены.


– У меня есть солнечные очки, которые я надеваю, когда свет начинает раздражать, – продолжает старик, не поясняя, однако, свою предыдущую фразу. – Запахи докучают, только если я уже болен. Что до температуры… я родился и вырос во Флориде; любое непрожаривающееся помещение для меня все равно что с кондиционером. Стараюсь избегать жары, насколько возможно. Вот и всё.


Она перебралась в Европу, где стала выступать в низкоразрядных кабачках под псевдонимом Фанни Лир. Теперь танцовщица подпускала к себе только богатых мужчин, готовых оплатить все ее прихоти. А потом женщина уехала в Россию, приняв предложение какого-то русского богача, однако с ним не осталась. Наверное, потому, что появились новые господа, предлагавшие ей гораздо больше.


– Вы говорили лечащему врачу, что едете сюда?


Но Николай Романов в конце концов оказался вне конкуренции, увидев красавицу на маскараде и привязавшись к ней.



Все эти сведения сообщил матери цесаревича Петр Андреевич Шувалов, добавив, что, по донесениям доверенных людей, она еще и немецкая шпионка.


Иан качает головой.


Александра Иосифовна была в ужасе. Впервые в их семье назревал скандал. Нужно было срочно что-то решать.


– Я сам до сегодняшнего утра не был уверен, поеду или нет. Завтра Конни сообщит ему.


И жена великого князя Константина, ломая руки, умоляла шефа жандармов:


– Дайте угадаю: сообщит, когда позвонит, чтобы перенести следующий визит?


– Ох, прошу вас, господин генерал, придумайте что-нибудь.


Он снова хихикает, что по сути означает «да».


Шувалов думал долго, но ничего хорошего на ум не приходило. И вот сегодня, когда он в очередной раз получил донесение о бесчинствах компании, возглавляемой Савиным и Хвостовым, его словно осенило.



Николай Савин, красавец корнет, статный, стройный аферист с пшеничными усами и взглядом, казалось, раздевавшим женщин! Вот кто мог помочь оторвать Фанни от великого князя!


– Почему вы не рассказали Брэну?


Но по силам ли ему такое сложное задание? Одно дело – измазать грязью лицо хозяина квартиры или отвезти дворянина на другой конец Петербурга, и совсем другое – обольстить женщину, мечтавшую породниться с царской семьей.


Его улыбка скорее не увядает, а меняется, становясь малозаметной, теплой и отчасти гордой. А также грустной. Очень грустной.


Да, безусловно, он излучал обаяние, но во многом проигрывал Николаю Константиновичу. И стоит ли все это затевать? Фанни не слыла глупой, она могла в два счета разгадать замысел Шувалова и пожаловаться Николаю.


– Мне следовало сообщить ему сразу, как только мы узнали, – признаёт Иан. – Но мы обсуждали терапию – стоит ее принимать или нет и чреват ли отказ немедленным переводом в богадельню. Я твердо сказал себе, что поговорю с Брэном, как только определимся. Как только будем знать точно. А потом наступил октябрь…


Как же поступить? Быть или не быть – как сказал когда-то Гамлет?


Он опускает взгляд, рассматривая свои ладони: широкие, сильные, с широкими из-за возраста и постоянного труда суставами.


Шувалов нервно обмакнул в чернильницу перо и бросил его на бумагу, оставив жирную кляксу. Его всегда считали человеком действия, Александра Иосифовна умоляла помочь. Пусть задуманное не получится, но, во всяком случае, он попробует сделать хоть что-нибудь, чтобы разлучить эту пару и не дать танцовщице опозорить царскую семью.



Решено. Завтра он поговорит с этим Савиным. Возможно, тот оправдает оказанное ему высокое доверие. А если нет… Что ж, придется думать дальше.


– Элиза, будь у меня выбор, я не рассказал бы ему сейчас. Выждал бы несколько недель, пока не пройдет этот месяц.


Шувалов позвонил в колокольчик, и перед ним предстал его адъютант.



– Отыщите мне господина Николая Савина, – буркнул Петр Андреевич, рассеянно посмотрев на кляксу, – и передайте, что я приказываю ему явиться в наше отделение завтра к девяти часам.


– Но Бруклин пропала…


Жандарм щелкнул каблуками и развернулся к двери.


– Я бы выждал, – повторяет Иан. – Но жизнь любит насмехаться над нашими планами.

– Иногда это так. Вы забронировали номер в отеле по прилете или вам нужно где-то остановиться?


– Да, и передайте ему, что, если он вздумает не явиться, его ждут огромные неприятности, – напутствовал адъютанта Шувалов и усмехнулся. – У нас достаточно сведений, чтобы упрятать этого молодца в тюрьму.


– Приглашаешь?


Подчиненный кивнул и скрылся за дверью.


– Не вздумай, Иан. – Брэн появляется в дверях. Он все еще бледен, челюсть подергивается от напряжения, однако он вернулся, причем раньше, чем я ожидала. – Утонешь в рюшечках и оборочках.


Шувалов скомкал испачканный листок, бросил его в корзину для бумаг и снова открыл папку с донесениями на компанию Хвостова.


– Однако каким-то образом вы все выжили, – парирую я.

– Это как оказаться внутри пузырька с «Пепто-бисмолом»[41], – продолжает Эддисон, делая вид, что игнорирует меня. – Все такое розовое, нежное, руками не трогать…

Глава 9

– Клевета и ложь.

Пригорск, наши дни

В квартире Заломовой царил полный порядок. Паркетный пол был чисто вымыт, каждая вещь стояла на своем месте, все сияло и блестело. Видимо, чистоте Марина придавала большое значение и в свободное время проводила за уборкой не один час.

Буков и Громов заметались по двум маленьким комнатам в поисках отпечатков, а Сергей прошел в ванну и взял зубную щетку и расческу с несколькими светлыми волосками, которые хозяйка не вынула перед приступом.

Улыбка Иана ширится. Его взгляд мечется между нами, словно теннисный мячик.

Находки его порадовали. Они вполне годились как образцы для ДНК.

– Ее стол идеально сервирован, даже когда никто не собирается есть.

– В отличие от твоего стола, который только что спасли из мусорной кучи?

– Чертовщина какая-то. – Он вздрогнул от раскатистого баса Димки, казалось, разорвавшего тишину пополам. – Иди сюда, Горбатов.

– Эй, его мне подарила Прия.

– Что случилось? – Встревоженный Сергей вышел из ванной, бережно упаковывая находки в пакетик.

– Кто-то должен был это сделать: стол – единственное светлое пятно в твоем доме.

– Да полная чертовщина, – вмешался Буков. – Сережа, ни одного отпечатка, ни одного следа. Все вымыто. – Он посветил фонариком в прихожей. – Кира говорила тебе, что приезжал доктор «Скорой». Но его следов тоже нет. Не сам же он убрал квартиру после своего визита… – растерянно констатировал оперативник и поднял вверх указательный палец. – Ребята, а ведь у нас есть свидетельница – соседка. Давайте наведаемся к ней.

Майор бросил выразительный взгляд на Громова, и тот иронически поклонился:

Иан со смехом прислоняется к столу.

– Значит, сия задача выпала мне. Что ж, хорошо. – Взяв под воображаемый козырек, он направился к двери и вышел на лестничную клетку, приговаривая: – Знать бы еще, из какой она квартиры. И с какого этажа. Будем надеяться, что дама живет на этой же лестничной клетке. – Он позвонил в квартиру напротив, подумав, что время для визитов, вообще-то, явно неподходящее – за полночь – и вряд ли ему будут рады, если еще и откроют.

– Его дом что, весь черный, кроме зеркал, как прошлая квартира?

– Что-нибудь покрасить означает что-нибудь менять в Доме, – с ухмылкой отвечаю я. – Пока в нормальном состоянии только одна спальня и гостиная.

Но дверь распахнулась, как будто жильцы ждали его звонка как манны небесной. Из темного коридора ловко выскочила худенькая бабулька с короткой модной стрижкой на подсиненных седых волосах, в старом спортивном костюме. На ее морщинистом маленьком личике был написан неподдельный интерес.

– По-прежнему?

– Вы из полиции? – произнесла она, будто выстрелила. – Да, не отпирайтесь, молодой человек. Только полиция имеет право вскрывать дверь. Хотите узнать о Марине?

Брэн вспыхивает и бормочет что-то нечленораздельное, затем откашливается.

– У Вика есть комната для гостей с кроватью, отдельным входом и ванной. Он предлагает разместиться там. Гостиная и кухня несколько многолюдны, потому что в доме полно девушек, зато в твоем распоряжении личная ванная.

Дмитрий вежливо кивнул:

– Мне казалось, все девушки далеко, в колледже? – спрашивает Иан.

– Если вы мне расскажете…

– Это так. Инара, Виктория-Блисс и Прия приехали сегодня.

Вот дерьмо. Совсем забыла, что они собирались приехать. Обычно Инара и Виктория-Блисс – выжившие жертвы Садовника, социопата, который пытался сделать их такими же красивыми и недолговечными, как бабочки, – проводят Хеллоуин и, следовательно, годовщину взрыва, после которого воцарился безумный хаос, вместе с Кили. Ее похищение и изнасилование стали началом бурного завершения дела Садовника, и все выжившие стараются оберегать ее, причем Инара – больше всех. Прия не имеет никакого отношения к делу «бабочек», не считая того, что через Эддисона и его команду подружилась с Инарой и Викторией-Блисс.

– Это мой долг, не так ли? – гордо произнесла бабуля и открыла дверь. – Да заходите вы. И проходите вот сюда, в столовую.

Однако в этом году Кили Рудольф стала первокурсницей Стэнфордского университета. Хотя девушки с удовольствием потащились бы ради нее в Калифорнию, она попросила их не делать этого, заявив, что готова к самостоятельной жизни. Не сомневаюсь, что на следующие несколько дней подружки прилипнут к телефонам и станут как сумасшедшие строчить ей сообщения, однако то, что она так считает, – хороший знак. Учитывая нежный возраст и публичную огласку тяжкой участи, Кили стала жертвой дважды: сначала – Садовника, а затем – мнения всех остальных. Между тем девушки получили на работе недельный отпуск и решили провести его здесь, а Прия присоединилась к ним. Они живут и работают в Нью-Йорке, а Прия – то в их квартире, то в своем, общем с матерью доме в Париже. Так что все трое часто гостят у Вика.

Громов направился в чистенькую комнату, которая, наверное, считалась большой и предназначалась для торжественных мероприятий. Половину ее занимал обеденный стол со стульями, а у стены примостился маленький диванчик с черной кожаной обивкой, местами потрескавшейся.

Некоторые семьи рушатся из-за трагедии, а некоторые и без. В любом случае Инаре и Виктории-Блисс было некуда возвращаться, так что команда их удочерила. Каким-то образом сочетание теплоты и сострадания Вика, понимания и бесконечной доброты Мерседес, колючести и защитного инстинкта Брэна позволило девушкам чувствовать себя как дома. Будет приятно повидать подружек, несмотря на то что сейчас творится.

– Присаживайтесь. Чаю будете? – деловито осведомилась женщина.

– Не откажусь, – отозвался Громов, вдруг почувствовавший жажду.

Хановериан прокашливается, чтобы привлечь внимание – он стоит в дверном проеме с парой туфель в руке. Озадаченно смотрим на него, затем на туфли, затем на мои разутые ноги и опять на него.

Шутка сказать – с кладбища не пили и не ели.

– Упс.

– Ты оставила их в моем кабинете – наверное, еще пригодятся, когда будешь выходить отсюда, – спокойно говорит Вик, подходя ближе и ставя обувь у моих ног. – Пожалуй, нам всем лучше уйти, – продолжает он, выпрямившись в полный рост. – Иан, если вы предпочитаете остановиться у Эддисона или Элизы, не обижусь, но предложение в силе. А мои жена и мать просто обожают готовить и кормить гостей.

– Только не спрашивайте, почему я не в постели, – кокетливо улыбнулась бабулька. – Впрочем, может быть, вы меня и поймете. Ночные телевизионные программы – самые интересные. Терпеть не могу всякие шоу… – Она протянула сухую ручку. – Кстати, меня зовут Людмила Борисовна. А вас?

Иан рассеянно процеживает пальцами бороду и оценивающе смотрит на Брэна.

– Можно просто Дмитрий. – Оперативник пожал холодную ладонь.

– Несколько лет назад ты нанес мне визит с коробкой печенья…

– Его испекла мать Вика.

– Подождите, я принесу вам чай.

– С радостью стану вашим гостем, агент Хановериан.

Громов устроился поудобнее и закрыл глаза. Он подумал, что старушка будет возиться минут десять-пятнадцать, но ошибся. Людмила Борисовна принесла чай и вазочку с печеньем очень быстро.

Вик хихикает, даже Брэн умудряется ухмыльнуться.

– Тогда идем, мы всё устроим. А вы двое – по домам. Примите душ. Переоденьтесь. Вздремните, если получится. До ужина еще три-четыре часа.

– Чайник включила незадолго до вашего прихода, – пояснила она, словно прочитав его мысли. – Люблю, знаете, чаевничать и телевизор смотреть. Печенье вот испекла. Попробуйте, домашнее, на сметане, во рту тает.

– Есть, сэр.

– Перестаньте, – упрекает Хановериан; он делает это последние четыре года.

Дмитрий не заставил себя упрашивать. Бабушка смотрела на него с любовью, будто на своего внука, который в кои-то веки решил ее навестить.

Я пожимаю плечами. Знаю, ему не нравится обращение «сэр», но в состоянии усталости наружу всплывают дурные привычки.

– Не представляете, как я рада гостям. – Людмила Борисовна улыбнулась. – Я ведь одна живу, и давно. Муж умер пять лет назад, сын с невесткой в Архангельске, там и внучата. Конечно, радуют меня приездами, но это бывает раз в год. А вы, молодой человек, меня о Мариночке хотели спросить?

– Согласен? – спрашиваю Брэна.

– Сойдет.

– Точно, – отозвался Дмитрий с набитым ртом. – Расскажите все, что вы о ней знаете. Она, насколько мне известно, не так давно получила эту квартиру. И вспомните, пожалуйста, день ее смерти.

Это значит, что он хочет побыть один. Я могу это устроить.

Бабушка с готовностью тряхнула головой:

Они ждут, пока я закончу прибирать за собой, и следуют за мной к гаражу, чтобы удостовериться, что я действительно ухожу. Как ни оскорбительно это выглядит, пожалуй, нельзя их за это винить.

Трех часов сна оказалось недостаточно.

– Отчего ж не рассказать? Конечно, расскажу. Мариночка-покойница любила со мной почаевничать – тоже одна как перст. Только в отличие от меня на всей земле. Говорила бедняжка, что мать от нее отказалась и она всю жизнь в детдоме. А у нас знаете как к детдомовским относятся? Ставят на них крест: мол, все равно ничего путного из такого ребенка не выйдет. И решила Мариночка этот стереотип разрушить – в школе отличницей была, а потом в институт поступила, диплом археолога получила. Молодчинка, жаль, что ушла так рано. – Людмила Борисовна вздохнула и печально посмотрела на оперативника. – Сердечко у нее последнее время прихватывало, только никого она не слушала, самолечением занималась. А перед смертью сильно ее прихватило, видать. Меня почему-то не позвала, наверное, постеснялась, в «Скорую» позвонила. Я к двери подошла, когда на лестнице шум услышала. Вижу – врач в квартиру Марины заходит. Ну я на лестничную клетку вышла. Думаю, может, Мариночке что понадобится? Минут пятнадцать стояла. А вечер холодный был, дождь шел. Я замерзла, а врач все не выходит. Я тогда в квартиру и позвонила. Доктор тот мне дверь и открыл.

Я не настолько устала, что не способна вести машину, но достаточно, чтобы делать этого не хотелось. Я нахожусь в состоянии чрезмерной настороженности, когда все окружающее кажется слишком реальным и в то же время нереальным. Пороговое состояние, как говорит Шира. Точка перехода, где размыто чувство времени и реальности и где мы больше открыты всему новому.

«Как Мариночка? – спрашиваю. – Я ее соседка».

Раз уж речь зашла о Шире…

А он мне и отвечает:

Зайдя в квартиру, роняю сумку на стол, роюсь в шкафу над холодильником, достаю пачку сигарет и беру зажигалку из ящика журнального столика по пути к раздвижной стеклянной двери, отделяющей квартиру от крохотного балкончика. Балкон целиком занят прочным гамаком из ткани на подставке, в который я и падаю, закуривая.

Мы с Широй пристрастились к курению в колледже, в основном из желания не повиноваться старшим. Тогда же я выкрасилась в красный, а она из рыжей стала брюнеткой. На самом деле нам не так уж нравилось курить, но стало привычкой, а жизнь в колледже полна стрессов, так что прилагать усилия, чтобы бросить, не хотелось. После колледжа мы снизили дозу до одной – не больше – сигареты в день. А четыре года спустя – вскоре после моего переезда сюда – Шира с мужем узнали, что ждут ребенка, и с тех пор никто из нас долго не курил.

«Умерла ваша соседка. Почему нас так поздно вызвала?»

Теперь понятно, что бывают ситуации – к счастью, редко, – когда сигареты по-настоящему полезны. Так бывает, когда я не могу поддаться приступу паники – слишком натренирована, – но в то же время чувствую себя не очень хорошо. Когда кажется, что нечто царапается изнутри и рвется наружу, а нужно запихнуть это обратно в мою плоть и кровь, где ему и место. Тогда ритуал курения странным образом успокаивает. А послевкусие и необходимость скрести язык до дыр зубной щеткой – хорошее напоминание, что надо разбираться со своим дерьмом более взрослыми и менее вредными для здоровья способами, пока не дошло до такого.

У меня самой сердце прихватило.

После первого невольного спазма вкусовых рецепторов – «вот дерьмо, что за ядом ты нас кормишь?» – ритуал начинает работать. Устраиваюсь в гамаке в позу поудобнее и тянусь к телефону, чтобы позвонить Шире.

«Как умерла?» – говорю и за стену держусь, чтобы не упасть. А доктор буркнул так жестко:

– Ima![42] – раздается в трубке детский вопль. – Ima, это тетя ’лиза!

– Erev tov[43], Ноам, – со смехом здороваюсь я. – Как поживает мой любимый племянник?

«Умерла – и все. Сердце остановилось. Родственники у нее есть? Надо бы сообщить».

– Ima, doda[44] ’лиза!

– Ноам, что… О боже, – слышится на заднем плане. Раздается шарканье, звук «ми-ми» и тяжелое дыхание.

«Да одна она, – я еле произнесла: так голова кружилась. – Наверное, надо на работу позвонить. Они похоронами займутся».

– Erev tov, Элиза. Еще не избавилась от Платья?

– Теперь я начинаю задаваться вопросом, зачем позвонила тебе.

Он ничего не ответил. А вскоре и санитары поднялись, положили тело в черный мешок – и на носилки. Как они на работу позвонили – это мне неведомо. Только на следующий день ее подруга Кира прибежала. Так же, как вы, меня спрашивала. Вот такие дела, молодой человек.

Теплый смех Ширы облегчает ношу, от которой не избавил даже привычный ритуал с сигаретой.

– Я держу слово. Ты наказала напоминать избавиться от чертова платья.

Дмитрий почесал бритый затылок:

– Чертово! – счастливо хихикает Ноам. Он находится на той стадии развития речи, когда дети запоминают и повторяют услышанное.

– Говорите, сердце побаливало, но «Скорую» она только в день смерти вызвала?

Между Широй и ее мужем Ашером происходит приглушенный разговор. Затем слышатся шаги и звук открываемой и захлопываемой двери.

– Прости, вышла на крыльцо. Мы все еще пытаемся научить Ноама, что телефон – это не только игры и картинки. Значит, полагаю, Платье по-прежнему скрывается в шкафу.

Старушка сморщилась, будто вспоминая, и рубанула рукой воздух.

– Да, черт тебя побери.

– Запамятовала я, милок. Вызывала она «Скорую», точно. Видела я, как доктор к ней однажды поднимался.

– Скоро оно обретет разум и сожрет тебя во сне.

– Тот же? – поинтересовался Громов, прихлебывая чай.

– Смерть от свадебного платья? Разве это не название шоу на Ти-эл-си?[45]

– Ты ведь куришь, верно?

– Почему тот же? – удивилась Людмила Борисовна и вдруг хлопнула в ладоши, да так громко, что оперативник чуть не подпрыгнул. – Впрочем, может быть. Со спины похож. А лица его я в первый раз не видела. Вот и все, что я знаю.

– Да.

– Благослови тебя Господь, а я уже начала на стенку лезть.

Громов допил чай, доел печенье, довольно крякнул и приветливо посмотрел на бабушку:

Через две секунды раздается щелканье зажигалки и глубокий, полный облегчения вдох-затяжка.

– Вы не представляете, как нам помогли. Огромное спасибо.

– Что-то не так? – спрашиваю я.

– Вообще-то звонишь ты, причем с сигаретой в руке – разве не я должна задать этот вопрос?

Он пожал старушке руку.

– Шира…

Людмила Борисовна проводила его до прихожей.

Она вздыхает. Очень легко представить ее сидящей на крыльце на тонких перилах (мебель – это для людей, не знающих достойных альтернатив). Вокруг вьется тонкая струйка дыма, подруга дрожит от холода октябрьского вечера. Шира не разрешает себе надевать куртку во время курения – такое самонаказание. Местонахождение крыльца за прошедшие годы не раз менялось – разные дома и в Денвере и окрестностях, – однако суть оставалась прежней.

– Будете в этом районе – заходите, – предложила она на прощание. – Просто так. Или не просто. Может, я еще что-нибудь вспомню.

– Ima в пятницу позвонили из тюрьмы. Я тебе не сообщила: все пытаюсь переварить новости.

Когда Шира – или любой другой член семьи Сойеров-Леви – произносит слово «тюрьма», уточнения не требуется: всегда подразумевается одна-единственная – исправительная колония Колмана во Флориде. Отец Ширы содержится там еще с тех пор, когда мы учились в средней школе. Однажды мы пришли с уроков и обнаружили, что дом наводнен полицейскими и агентами ФБР: отца арестовали за серию убийств, совершенных в течение почти двух десятилетий. Он насиловал, убивал и выбрасывал тела женщин, словно мусор, – и в то же время был любящим главой семейства.

– Обязательно. – Дмитрий обаятельно улыбнулся и вернулся в квартиру Марины.

Я практически выросла в их доме. Мать Ширы Илла и моя ima были в каком-то смысле подругами, а также состояли в одном кружке матерей при нашей церкви. Единственный ребенок своей ima, по сравнению с которой мать Элизабет Беннет показалась бы здоровой и уравновешенной, я обожала шумный, беспорядочный и гостеприимный дом Сойеров-Леви. Они стали для меня родными ничуть не меньше родителей. Отец Ширы гулял с нами в парке и учил бейсболу, поскольку не считал, что эта игра только для мальчиков. Он болел за нас на всех играх Малой лиги. Сопровождал в походах по соседским домам и бизнес-центрам, присматривая за нами, пока мы с обезоруживающим очарованием и непосредственностью продавали фирменное печенье девочек-скаутов, а затем отвозил домой. Наблюдал, как мы, поклявшись, что уже достаточно взрослые, чтобы не ложиться слишком рано, засыпали в гостиной, а потом относил нас в кровать Ширы, укладывал рядышком, целовал волосы и оставлял дремать.

Горбатов и Буков сидели за столом и что-то записывали.

Мы изучали его дело в академии, и я узнала все подробности, от которых уберегла нас Илла – и которые, возможно, не знала даже она. Ужасно, черт побери. То, что этот человек творил с женщинами, причем некоторые из них были всего на несколько лет старше его первенца… Как ни странно, такие детали никогда не всплывали в моих кошмарах, начавшихся в средней школе и заметно усилившихся в академии. Вместо подробностей на руках отца Ширы оказывалась кровь в буквальном смысле. Мне снились сны – и до сих пор иногда снятся в определенное время года или когда очередное дело задевает за живое: как он несет нас в кровать, укладывает, целует в лобик и при этом его руки в крови, которая не темнеет со временем, не смывается, капает нам на волосы, на кожу, на сиренево-белые ситцевые простыни…

– Ну наконец, – фыркнул следователь. – Мы уже думали, ты не вернешься. Приворожила старушка.

Я поступила на службу ФБР во многом из-за боли и страданий, через которые пришлось пройти Шире и ее семье. Какая-то часть меня хотела понять причину. Почему он сделал это? Убийцы – плохие люди. Они должны быть очевидно плохими и не выступать в роли второго отца. Они должны быть страшными, злобными и одинокими. Они не должны наряду с остальными членами семьи смеяться и болеть за девочек, выбивающих хоумран[46] против мальчишек на матчах Малой лиги.

– Чаек у нее неплохой, крепкий, – согласился Дима и хихикнул. – Да и печенье вкусное. Домашнее, между прочим. А у меня, кстати, жены нет, мне некому печь. Подумал: хоть у свидетельницы отведу душу.

Желание узнать и понять причины, чтобы все обрело смысл, и привело меня в академию. Что помогло мне пройти обучение и с тех пор удерживало в рядах агентов ФБР – так это осознание того, сколь многим семьям приходится пережить такую травму. Мы помогаем жертвам. Включая и родных преступника. Некоторые знают или подозревают о происходящем. Некоторым – очень-очень немногим – наплевать. Другие слишком боятся, чтобы уйти или кому-нибудь рассказать. Остальные ошарашены, они в смятении, они остаются наедине с последствиями – их третируют соседи, друзья, СМИ и даже суды и правоохранители. Как, мол, они могли не знать?

Могли, потому что кто-то двадцать лет не вызывал подозрений и только потом открылся своей семье с темной стороны. Родным он отдавал все хорошее, что в нем есть, а затем отходил на безопасное расстояние и вымещал зло на других.

– Ладно, – усмехнулся его приятель Павел, который женился очень рано, в восемнадцать лет, и пока еще не пожалел об этом, наверное, потому, что до сих пор благоговел перед супругой – как когда-то в школе (они учились в одном классе). – Ближе к делу.

Правоохранителям трудно сочувствовать родственникам убийц и насильников. Мы говорим себе, что уж мы бы знали. Мы бы заподозрили. Как будто наши любимые не попадают в огромную слепую зону.

Мерседес замечательно находит общий язык с детьми-жертвами. На Брэна всегда могут опереться их братья и сестры. Касс – в прошлом криминалист и наш лучший посредник во взаимодействии с другими правоохранительными органами. А я беседую с родными подозреваемых и арестованных. Мне приходится убеждать родственников, что это не их вина.

– Ну и узнал кое-что интересное. – Дима посерьезнел и рассказал коллегам о том, что удалось узнать у Людмилы Борисовны.

– Звонили из тюрьмы? – переспрашиваю я, когда Шира молчит, вместо того чтобы продолжать. – Не от него?

Горбатов задумался:

– Верно.

– Ma kore itakh[47], Шира?

– По всему выходит, девушка планировала свой, так сказать, уход на тот свет, – глубокомысленно заметил он. – Сами посудите: сердце никогда не болело, а примерно за месяц до смерти начала на него жаловаться, но к врачам не ходила. Один раз, правда, вызвала «Скорую помощь» – и совпадение: приехал тот же врач, который потом констатировал ее смерть. Возникает вопрос: ее ли ДНК на расческе и зубной щетке? Мне кажется, их нарочно подложили для нас. Судя по чистоте в квартире, покойная была очень аккуратной, а тут волосы на расческе. Конечно, можно найти этому объяснение, но стоит ли? Меня больше волнует, где взять ДНК настоящей Марины Заломовой.

– Он в больнице. Обширный инсульт. Пока без сознания.

Подруга делает медленный глубокий вдох и еще медленнее выдыхает:

– Скорее всего у этой Киры, когда она придет в себя, – подал голос всегда рассудительный Буков и вытащил толстую книгу из шкафа. – Глядите, ребята, опять про Савина. Пожалуй, единственное, чего в этой квартире хоть отбавляй, – книги и статьи об этом мошеннике.

– Они думают, что он скоро умрет. Спрашивают, не хотим ли мы его увидеть, – в таком случае нас внесут в список посетителей для охраны.

– Вот дерьмо…

– Если не ошибаюсь, Марина работала в усадьбе, принадлежавшей его семье, – произнес Дмитрий. – Сережа, тебе вроде Кира об этом рассказывала. Я читал в газетах, что в Пригорске хотят отремонтировать усадьбу и сделать музей. Наш мэр даже дает деньги.

– Да.

Какое-то время мы сидим в полной тишине, не считая скрипа раскачивающегося гамака и спора моих соседей возле джакузи и гриля двумя этажами ниже.

– Точно, – кивнул Сергей и с тяжелым вздохом поднялся со стула. – Ребята, поехали в отдел. Хочу заглянуть к нашему Бублику, может, он кое-что интересное накопал.

– Ну, – в конце концов произносит Шира, – что с тобой не так?

* * *

– Вряд ли, – с сомнением сказал Дмитрий и взглянул на наручные часы – предмет его гордости (он приобрел их по какой-то акции всего за две тысячи рублей и постоянно уверял, что они точная копия швейцарских). – Горбатов, ты на время хоть иногда смотришь? Три часа, как-никак. Тебе судить, утро это или еще ночь, но я сомневаюсь, что Бублик дожидается нас в морге.

– Мама? Можно я возьму на ланч немного конфет, пожалуйста?

Сергей поднял глаза к потолку и, рассматривая трещинку, которая, как паутинка, расползалась от простенького светильника, подумал, что жена снова будет недовольна. Вчера приехала теща, которую он не смог встретить, чтобы довезти до дома ее многочисленные сумки.

Ксиомара Эддисон посмотрела на дочь, не вынимая рук из коробки для завтрака Фейт. Она изучила содержимое – коробка сока, яблоко, сэндвич, крошечный пучок моркови – и кивнула.

– Думаю, можно.

Конечно, об этом было сказано Маше и – Горбатов был в этом уверен – снова проведена параллель между ним и давним ухажером жены, нынешним директором супермаркета, разумеется, не в его пользу.

Фейт с восторженным криком запрыгала на месте, хлопая в ладоши.

По словам тещи, он во всем проигрывал Эдику – так звали пресловутого директора.

Ксиомара с улыбкой потянулась к стоящему на холодильнике пакету с конфетами. После Хеллоуина прошло меньше недели, и он все еще был пухлым от подаренных сладостей.

– Только три маленьких, – велела женщина, протягивая открытый пакет. – И никакой жевательной резинки в школе.

Однажды Сергей в сердцах буркнул, что обязательно с ним познакомится, как только Эдика арестуют, но теща, тучная, страдавшая одышкой, чуть не накинулась на него с кулаками. Пришлось отступить. Он ушел в свою комнату и лег на кровать.

Фейт бросила жвачку обратно. Пару минут порывшись в сладостях, нашла желаемое и передала матери.

Маша, как всегда, соблюдала нейтралитет и правильно делала: возражать матери было бесполезно.

– Стэнзи придет в школу?

– Не сегодня, милая. Она еще заразная.

Вот почему Сергей и не торопился домой. Сегодня, нет, уже вчера, его дома, можно сказать, не было. Позавтракал ни свет ни заря – и на работу. И возвратится за полночь. Вряд ли теща выйдет его встречать.

Фейт со вздохом прижалась к матери – этому она, похоже, научилась у старшего брата.

– Ладно, по домам. – Горбатов сморщился, подумав, сколько информации о нем теща могла выдать жене в его отсутствие. – Завтра продолжим.

– Она уже целую вечность заразная, – пожаловалась девочка.

– Понимаю тебя.

Они спустились к машине, и водитель, уже прикорнувший на переднем сиденье, с неудовольствием включил зажигание и погнал автомобиль по безлюдным улочкам Пригорска.

– И Аманды тоже нет. Почему их нет одновременно?

– Abuela[48] Аманды умерла, mija[49], – она не нарочно пропускает.

Фейт снова вздохнула.

Глава 10

– Знаю. Просто мне хочется пожаловаться, потому что это несправедливо.

Санкт-Петербург, 1875 г.

Ксиомара рассмеялась и наклонилась поцеловать дочь в макушку.


Савин не стал испытывать терпение генерал-адъютанта и явился ровно к девяти часам, как и просил Петр Андреевич.


– И где ты этому научилась?


Оказавшись в кабинете начальника жандармов, он вытянулся в струнку, как это делали все подчиненные Шувалова, и его круглое лицо с пшеничными усами приняло скромное выражение – этакий мальчик-паинька.


– У папы Стэнзи, – ответила девочка. – Он говорит, что порой приятно поныть и выплеснуть наружу эмоции, даже зная, что это ничего не изменит.


Однако умудренного опытом генерал-адъютанта было сложно провести.



– Николай Герасимович Савин? – поинтересовался он, глядя сорванцу прямо в глаза.



– Так точно, господин генерал, – отрапортовал корнет, продолжая тянуться макушкой к потолку. – Прибыл по вашему приказанию.



– Мне нужно с вами поговорить. – Шувалов неожиданно для Николая указал ему на стул: – Садитесь.



На лице Савина отразилось изумление. Ему показалось, что он ослышался. Разве генерал пригласил его не за тем, чтобы сообщить о наказании? Или его довольно любезный тон ничего не значил?


– Думаю, это правда. Итак, после школы у Брэндона кросс…


– Садитесь, – повторил Петр Андреевич уже громче. – Догадываетесь, зачем я вас пригласил?


Фейт наморщила носик.

– …да, он придет домой дурно пахнущим, а мы запихнем его в душ перед ужином.


– Честно говоря, я боюсь… – начал корнет, но Шувалов перебил его:


Ксиомара рассмеялась вместе с дочерью и продолжила:


– Боитесь? Что ж, очень хорошо. А я, признаться, решил, что вы никого и ничего не боитесь. – Он придвинул к Николаю распухшую папку. – Знаете, что здесь?


– Но из-за практических занятий он не сможет отвести тебя и Лисси домой, а Рафи тоже не может, потому что у него футбол.

– А Мэнни? У него пока нет занятий после уроков.


Савин покраснел. Значит, он не ошибся – речь пойдет о наказании.


– Мэнни отстранили от занятий за драку, так что tio[50] заставит его сегодня поработать.

Носик Фейт снова сморщился.


– Вижу, знаете. – Генерал постучал пальцем по картонной обложке. – И все равно я повторю: здесь донесения о ваших, так сказать, проказах, корнет. Вы с юнкером Хвостовым совсем потеряли совесть, если когда-то она у вас была. И я бы мог наказать вас, ваши проделки тянут на судебное разбирательство.


– Так что вы с Лисси должны пообещать мне не разлучаться, хорошо? Не задерживайтесь поболтать с кем-то и не играйте на площадке дольше обычного. Идите прямо к Лисси. Если у тебя не будет домашних заданий, можешь заняться чтением, пока у нее урок фортепиано, ладно?


Николай открыл рот, но шеф жандармов сделал знак замолчать.


– Ладно.

Когда Ксиомара отвела дочь в дом Лисси, там уже ждал Мэнни. У него под глазом по-прежнему красовался раздутый разноцветный синяк, полученный в драке, за которую его и отстранили. Робко помахав женщине, он пробормотал:


– Ради вашего папеньки я хочу дать вам шанс, – продолжал он. – Если вы оправдаете мое доверие, можете рассчитывать на снисхождение.


– Доброе утро, tia[51] Ксио.


Савин вскочил и щелкнул каблуками: