— Те же яйца, только в профиль. — Марта махнула рукой. — Но если б Петя неожиданно скончался, каждый из вас от этого только выиграл. Я же не говорю о каком-то жестоком убийстве. Несчастный случай, что-нибудь спокойненькое. Например, помер от старости. В его возрасте это нормально. Вы делите имущество на троих, поровну. Свежеиспеченной женушке тоже можно кинуть чего-нибудь, да и пинка под зад.
Томик взял в руку телефон и снова посмотрел на фото невесты.
— Что же тут не так?
Однако никто не поддержал тему вуали. Все молчали, размышляя о предложении Марты. Лев, пользуясь моментом, потянул за скатерть и опрокинул на себя подсвечник вместе с фарфоровым сервизом. К счастью, свечи погасли, не долетев до волос мальчика.
— Я знаю одного такого, — прохрипел Василь. — У него ночной клуб в Беловеже. Девочки, охрана, то да сё. Конечно, все с Украины и Беларуси, нелегально, без документов. Никакой работы не боятся. В свое время Миколай обещал помочь. Пом ните? — Василь остановил взгляд на Томике. — Тогда он должен был прислать кого-нибудь. Я могу разузнать, как сейчас обстоят дела.
Никто ему не ответил, потому что вдруг бренькнул звонок входной двери и, несмотря на табличку «закрыто», внутрь вошел пожилой мужчина в помятой шляпе. Заросший, как отшельник, с длинными спутанными волосами. Рядом с ним, покачиваясь с боку на бок, трусил старый рыжий амстафф. Гость кивнул собравшимся, но не подошел к ним.
Он прошел прямо к бару и, заказав двойное пиво, уселся с двумя литрами янтарной жидкости в противоположном углу зала. Сыновья Бондарука наблюдали за ним из-за горшка с папоротником.
— Подойди к нему. — Марта потянула Томика за рукав. — Он же не будет здесь сидеть вечно. Пусть поговорит с Сачко и решит дело. Только торгуйся!
— Я же его почти не знаю, — пытался увернуться Томик.
— Он ведь твой учитель немецкого, — бросил Василь.
— Это ты позвонил ему, — огрызнулся Томик.
— Мне он ставил одни трояки с минусами, — отрезал Василь. — Ихь ферштее нихьт. Иди-иди, ты ж всегда был любимчиком.
Подействовало. Томик встал. Посмотрел на скучающего пса, который сидел, словно сфинкс, возле стула Пиреса и не спускал глаз с ползающего по полу в поисках разбросанных частей конструктора мальчика. Младший сын Бондарука стряхнул со свитера невидимые крошки, поправил воротничок и двинулся, как на голгофу. Остальные проводили его полным надежды взглядом.
— Добрый день, пан учитель.
Едва опустившись на стул, Томик моментально превратился в ученика, дрожащего от одного вида Анатолия Пиреса, когда тот еще был директором «белоруса». Харизматичным, уверенным в себе, с радикальными взглядами. Что у него на уме, было известно только ему самому. Именно благодаря ему была основана белорусская школа. Он боролся за лицей как лев. Но через несколько дней после открытия его энтузиазм поугас, и он без сожаления отдал директорское кресло своему бывшему воспитаннику, у которого по немецкому были все те же трояки с огромными минусами. Официально, из политических соображений, его понизили до завуча, а потом он стал обычным преподавателем немецкого, о чем не очень сожалел, и в школе появлялся довольно редко, поскольку много путешествовал.
Во времена социализма он был одним из немногих жителей городка, сумевших легко получить загранпаспорт и разъезжать по миру безо всяких ограничений. Германия, Финляндия, США. Какими только печатями не пестрили его таможенные документы. О странах бывшего СССР и говорить нечего. Помимо немецкого, Пирес хорошо знал еще семь языков. Хвастался тем, что по большей части он самоучка, как польский папа. Во времена чисток он читал «Еженедельник для всех» и не боялся рассуждать о том, что система разваливается. Его это забавляло. Он ни разу не поплатился за свое провокационное поведение, поэтому ходили слухи, что он служит в органах. Но верили в это немногие.
Сегодня, даже если бы был единственным мужчиной на земном шаре, со стороны женщин он мог рассчитывать разве что на сочувствие. Но когда-то все было по-другому. Он не был красавцем, зато всегда эксцентричен и влиятелен. Собственно, эти качества сохранил и по сей день. Прежде же он активно пользовался ими, крутя роман за романом. Не гнушался ухаживаниями за ученицами-старшеклассницами, причем все это знали. В те времена не принято было сообщать о таких делах в прокуратуру. Скандалы быстренько заминались, давая повод для сплетен, не более. Его жена, Ягода, святая женщина, казалось, не обращала на это особого внимания. После ее смерти несколько лет назад, Пирес сделал то, о чем мечтал всю жизнь: продал все имущество, купил яхту и основал фирму, занимающуюся экспортом паркета. Прогорел, не выдержав конкуренции с фирмой Бондарука. Потом спился, яхту проиграл в карты и прослыл городским сумасшедшим. Сейчас нищенствовал, живя на проходной мусороперерабатывающего завода, куда ему удалось пристроиться после банкротства за небольшое жалованье и крышу над головой. Теперь он шлялся по городу с взятой в приюте бойцовской собакой, и было непонятно, кого обходят стороной прохожие — человека или животное. Не зная о его драме, мало кто из молодых относился к Пиресу серьезно, его вид вызывал у них исключительно жалость. Бывший директор лицея несколько раз подвергался нападениям скинхедов. А однажды неизвестные пытались закопать его живьем в старом песочном карьере. Говорят, что он видел их лица, но так и не назвал имена обидчиков. Зато родители трех воинствующих националистов в тот же день потеряли работу на фабрике Бондарука да так и не смогли нигде трудоустроиться. С тех пор никто не решался приблизиться к Пиресу.
Для старшего поколения он не утратил своей влиятельности. Знал всех. Причем многие у него на крючке. Ходят слухи, что на самом деле он — серый кардинал и принадлежит к числу неформальных городских старшин, хотя на светских раутах почти не появляется. Он мог бы жить совершенно по-другому, если бы только захотел. Но по каким-то причинам выбрал судьбу бездомного бродяги. Иногда любопытные пытаются споить его, чтобы порасспросить об этом, сильно рискуя оказаться в вытрезвителе, потому что голова Пиреса по-прежнему исключительно светла. На их вопросы банкрот отвечает, что он Инди — последний ни от кого не зависящий человек в этом городе. Но все лишь смеются над ним.
— Да куда уж лучше. Нищета вас ждет, дети, — сказал он и снял шляпу.
Томик склонил голову.
— Мы звонили вам по этому вопросу, пан учитель. Отец сошел с ума, мы в себя прийти не можем.
— Поздно, сын мой, — добавил Инди с нескрываемым уважением.
Плюнув на ладонь, он пригладил волосы. Томик взглянул на собравшееся семейство.
— Это мои братья. Они хотели бы участвовать в нашем разговоре, — начал он. — Послушать, какой у вас есть план, чтобы решить дело.
— У меня нет плана. — Пирес шумно прихлебнул из кружки. От ее содержимого осталась лишь половина. — Но можешь заказать мне еще раз то же самое.
Томик кивнул официантке. В это время Инди похлопал его по спине, отчего молодой человек пригнулся к столу.
— Не переживай так, малый. Мы с мужем сестры и не такие дела проворачивали. Слышал анекдот об оптимисте? Хороший, потому что советский.
Томик покачал головой. У него совершенно не было желания выслушивать идиотские шутки этого психа. Пирес совсем не изменился. Скорее даже, его состояние ухудшилось. Но Инди не ждал разрешения. Он начал говорить:
— У родителей было два сына. Они решили поставить новогодний эксперимент. Одному купили конструктор, а другому в подарочную бумагу упаковали лошадиный навоз. Пессимист раскрыл конструктор и заныл: «Ой, опять эти кубики. У меня их и так полно. Придется складывать… Это так долго…» Это ты. — Он ткнул в Томика грязным пальцем. И продолжил: — А оптимист смотрит на брата и улыбается своему подарку. «А ко мне сегодня ночью лошадка приходила!» — Пирес погладил свой ватник. — Это я. Я ждал тридцать лет, чтобы Очкарик наконец споткнулся. Думал, не доживу. До сих пор польский кацап ни разу не промахивался. Не совершал ошибок. Я упал на лопатки, а он вышел чистеньким из трех уголовных дел. Да еще и бизнес за морями развернул. Хребет у него стальной. Тут уж ни прибавить, ни убавить. — Он хрипло засмеялся.
Томик совсем раскис. Глядя на его мину, Пирес перестал смеяться и надел шляпу.
— Я не доверяю людям без чувства юмора, — заявил он.
— Мне как бы не до смеха. — Томик надулся. — Мы надеялись, что вы представите нашу идею директору «Тишины». Это довольно срочно. Бюджет есть.
— Если бабки есть, то с Доктором Смерть можно договориться. Без проблем, — перебил его Инди. — Полгорода хочет того же, что и вы. Но если вы хотите, чтобы именно я поговорил с Сачко, то это будет стоить немного дороже.
— Готов удвоить ставку.
Томик тут же пожалел о сказанном, представляя, как Марта выносит ему мозг за неудачные торги.
— Парень, зачем мне деньги! — Инди громко рассмеялся. — Мне нужно кое-что намного более ценное, чем золото. То, что связывает людей навсегда. Соберись и пойми, наконец, что твой отец достиг всего, что имеет, только потому, что знает этот принцип. Одолжение!
Томик с трудом сохранял спокойствие. Он знал, что это лишь вступление перед той бомбой, какую собирается подложить ему под стул Пирес. Общение с этим идиотом еще в школе было сродни пляске на раскаленных углях. Кроме того, он совершенно не понимал, что старый хрыч имеет в виду.
— Тебе надо найти в доме отца документы.
— Документы?
— Стопка подлинных бумаг возниц, убитых во время погромов православных деревень. Ровно сорок девять штук. Это то, что мне нужно. Оригиналы, не копии. Понял, сопляк?
— Они не сохранились. — Томик наконец решился открыть рот. — Повторная эксгумация состоялась год назад. Там было только тринадцать тел. Их перезахоронили на военном кладбище в Вельске.
— Слушай сюда, дитя мое, — начал выходить из себя Инди. — Меня не интересует официальная версия. И просвещать тебя я не стану, если уж ты как-то жил до сих пор без базовых знаний о своем роде. То, о чем я говорю, — у твоего отца. Все сорок девять. Поверь мне. Сгорел только один. Не скажу чей, потому что не знаю.
— И как мне их добыть? — прошептал Томик.
— Если б я знал, то сам бы уже давно добрался до бумажек, не так ли?
Инди взглянул на пса. Погладил его по крупной голове. В этот момент к столу подбежал Лев и полез обниматься с амстаффом. Пес равнодушно сидел, позволяя мальчику сжимать свою шею. Но когда наконец ребенок дотронулся до его хвоста, он без предупреждения клацнул зубами, совершенно беззвучно, даже не зарычав. Все произошло в абсолютной тишине. Мальчик зашелся отчаянным ревом. У стола в ту же секунду появилась Валентина.
— Следите за своим чудовищем, — отчитал ее Инди. И, не обращая внимания на комментарии Валентины, закончил: — Возниц было пятьдесят человек. Найдено только тринадцать тел. Остальные гниют где-то в земле. Возможно, звери давно растащили кости. А может, и нет. Надеюсь, что нет, ведь люди еще помнят. Но скажут, где находилась эта гребаная землянка только тому, кто покажет бумаги. Они все еще боятся, что и понятно, но любопытство все-таки сильнее страха.
Томик оглянулся на братьев. Те делали вид, что заняты беседой. Марта щебетала, демонстрируя подарок жениха — антикварные серьги с сердоликом.
— Полагаю, это невозможно, — заявил Томик, подумав. — Я в этом отношении пессимист. Отец никогда не говорил о бумагах.
— А как погибла твоя мать, рассказывал? — Пирес улыбнулся, обнажая черные от табака десны.
Томик выпрямился, почувствовав опасность.
— Меня усыновили.
— Так же, как и двух других байстрюков, матерей которых Очкарик убрал собственными руками.
— Значит, Бондарук знал мою мать? У них была тайная связь?
Инди впервые посмотрел на Томика уважительно.
— Если постараешься, то, может, я познакомлю тебя с бабушкой. Она живет в деревне под Цехановцем. В свое время усиленно разыскивала дочь. А если ее нет в живых, то дам тебе номер дела. Почитаешь о своей семье, тебе понравится. Думаешь, почему он тебя усыновил? Девка пропала так же бесследно, как Лариса и Мариола. То, что тебя взяли из дома ребенка, — неправда. Собственно, что я буду тебе рассказывать. Спроси отца про Иовиту. Это был ее артистический псевдоним. Красивая была, ляля. Я к ней тоже подкатывал. А ты похож на нее, ну прямо вылитый.
Томик впал в ступор, переваривая услышанное.
— Это достоверная информация? — подал он голос после долгой паузы. Инди понял, что разговор выходит на следующий уровень. Томик захотел узнать правду.
— У тебя своя история, у меня своя, — заявил Пирес. — Как я уже сказал, деньги меня не интересуют. Разве что на оперативные действия. Среди убитых возниц был мой отец. Я хочу найти его могилу прежде, чем сам исчезну под мусором в Параеве.
Возникла неловкая тишина. Томик не знал, что сказать. Он хотел спросить, почему эти документы находятся у его отца? Какое отношение отец к этому имеет? Что старик знает о смерти его матери? А может, она жива? Оставила его и сбежала. Именно такую версию он слышал с детства. Но боялся услышать ответ, поэтому ни о чем не спросил.
— Я поищу, — пообещал он.
— Я очень рад, — грустно вздохнул Инди. — Потому что, дорогой мой, ко мне лошадка каждую ночь приходит. И, насколько я знаю Очкарика, блокнотик в клеенчатой обложке с аккуратно записанными заслугами сегодняшних власть имущих этого гнилого городка тоже должен быть где-то припрятан. Найди его. Тогда Тесей войдет в лабиринт. — Он встал. Выхлебал до дна пиво из второй кружки и оба бокала сунул в карманы как свою собственность. — А что касается наследства — Ивона забирает все. Никакой подмены не было, — добавил он.
После чего пристегнул к ошейнику собаки поводок и вышел, бренча стеклом, словно мини-бар в самолете.
* * *
Саша безуспешно пыталась пробраться сквозь толпу возле церкви. Джа-Джа, который в конце концов выпустил ее из городского участка, показал ей неотчетливую фотографию врача. Она хотела поговорить о Лукасе, но здесь было столько людей, что шансов найти директора «Тишины» почти не было. Она рассчитывала на то, что полицейский поможет ей на месте, однако надежды эти оказались тщетными. Саша зацепила Франковского, когда тот вышел перекурить за ворота церкви.
— При всем желании, я не могу заставить доктора поговорить с вами, — заявил он, словно Пилат, умывая руки.
— Вы не можете или не хотите представить меня ему?
Джа-Джа поправил очки и нагнулся поближе к ее лицу. Он был выше ее на две головы.
— Я этого не говорил. — Он широко улыбнулся. — Доктору Смерть нравится коричневый цвет. А зеленый — вообще самый любимый.
Саша осмотрелась, но не увидела никого сильно загорелого в костюме этого цвета. Кстати, он давно вышел из моды. Понятно было, что господа друг от друга не в восторге. Скорее всего, отношения между ними очень натянутые. То, что они знакомы, было ясно как божий день. В таких маленьких городах все друг друга знают. По крайней мере, визуально.
— Поконкретнее, если можно, — попросила она. — Я не очень сильна в шарадах.
— Как жаль. Я именно на это и рассчитывал.
Джа-Джа больше не собирался ничего объяснять. Он просто куда-то пошел. Саша искала его взглядом, но полицейский делал вид, что не замечает. Потом он был очень занят флиртом с какой-то крутой бабенкой, подстриженной под ноль. Издалека они смотрелись как пара.
Почти все гости уже расселись по бричкам и украшенным автобусам. Все это сопровождалось песнями, художественным свистом и народной музыкой. Саша терпеть не могла свадьбы. Ни современные, ни фольклорные. И уж тем более ей не хотелось ехать на всегородскую пьянку. Она все еще не решалась участвовать в празднествах, на которых водка, пиво и вино льются рекой. Но, к сожалению, так складывалось, что другого выхода у нее нет. Поэтому, подумав, она двинулась вместе со свадебными гостями в общем хороводе.
Джа-Джа еще в участке заверил ее, что доктор Сачко, для друзей Доктор Смерть, будет присутствовать как на венчании, так и на самой свадьбе. Таким образом, у нее был шанс решить свой вопрос и навсегда покинуть этот прекрасный город. По мнению Франковского, то, что она останется здесь до понедельника, вовсе не гарантировало аудиенцию в «Тишине».
— Предполагаю, что докторишка не появится на работе еще дня три. Единственный шанс — поймать его на гулянье. Он будет пьяный и очень разговорчивый. Я бы посоветовал вам одеться поженственней. Сачко у нас эстет. — Он многозначительно откашлялся, глядя на ее джинсы, жакет и прикрытое платком декольте, после чего добавил: — Он тесно связан с семьей жениха. Вы без труда его найдете. Не удивлюсь, если он займет место посаженого отца.
Саша получила данные. Дальше ей придется действовать в одиночку. Она села в машину и поехала в сторону Беловежи. По дороге заехала в больницу, но ее документы там не нашлись. Полиция выслала на поиски Данки несколько патрульных машин. Выезды из города тоже были перекрыты. Поезда сюда не доходили, поэтому на вокзале Залусской пришлось поцеловать замок. Автобус курсировал только два раза в день: около пяти утра — до Варшавы и в три часа дня — до Белостока. Данка словно сквозь землю провалилась. Саша мысленно казнила себя за наивность. Мошенница добыла деньги и сбежала. Этих нескольких сотен ей хватит на то, чтобы оказаться на другом конце Польши и продержаться, пока попадется очередная жертва, которую можно разжалобить. Ищи ветра в поле. По поводу кредиток Саша была спокойна, так как заблокировала их сразу после обнаружения кражи. Хуже будет, если по ее документам Данка пересечет границу или совершит преступление.
Вчера вечером несмотря на то, что дело закончилось штрафом и арестом авто, Залусская решила, что пришло время сообщить Духу о случившемся. Она неохотно выслала эсэмэску с просьбой о помощи. Он сразу же перезвонил.
— Накосячила, — объявил он.
Вдалеке она услышала голоса играющих детей. Дежавю. Дед, весенний разговор с ним. В этот самый момент интуиция подсказала ей, где могла скрыться Данка. Возможно, она вовсе никуда не уезжала. Поэтому ее и не могут найти. Она спряталась в той же квартире, где и Лукас. Два шара одним ударом. Если удастся найти квартиру с фотографии, там же будут и документы Залусской, с которыми она сможет спокойно вернуться в Сопот.
— Ты можешь говорить? — удостоверилась она.
— Конечно. Моя бывшая настоящая жена как раз готовит обед, — ответил он. — А мы сидим с ее надзирателем и попиваем пивко.
Саша не понимала их отношений, но сейчас у нее не было желания вникать в личные проблемы Духа.
— Можно ли перенести мой экзамен? Бланки я заполнила, тесты прошла на пять с половиной баллов. Осталась только стрельба.
Он молчал, пока она вкратце обрисовывала ситуацию, лишь время от времени вздыхал или посмеивался над ее глупостью. Наконец сообщил, что очередной набор будет осенью, но в этом случае она не попадет в его отдел.
— За место в моей команде, моя дорогая, люди борются по нескольку лет подряд. А тот стол, за которым я сидел, это вообще люкс, — заявил Дух.
— Знаю, знаю, — засмеялась Саша. — Столешница из ДВП, ненормированный рабочий день, да еще и почти бесплатно — эксклюзив как есть. Но я, к сожалению, не женщина класса люкс. Ты же знаешь, я стараюсь. Не лежу тут брюхом кверху, а бегаю высунув язык, чтобы решить все как можно быстрее. Только не говори потом, что я тебя не предупредила. Я все-таки рискну опоздать.
— Может, приехать за тобой? — спросил. — Если ты сама не можешь сесть за руль.
Саша замерла и скривилась от отчаяния.
— Я не напилась, Дух. И права у меня не отобрали, — холодно отчеканила она. — У меня просто украли бумажник. Надеюсь, что до вечера воскресенья документы найдутся и я вернусь согласно плану.
Она не стала вдаваться в подробности. Истинную цель своего приезда в Хайнувку Залусская утаила и решила пока все так и оставить. История с Поляком — это ее личное дело. Зачем говорить Духу о попытках встретиться с директором? О подробностях кражи документов тоже. Их просто нет. Все предельно ясно. Она не имеет права вести машину. Ей нужна помощь. Его сильное плечо. Она звонит ему, рассчитывая на поддержку. Отсюда и предложение. Саша тяжело вздохнула над простотой инструкции по обслуживанию этой модели мужчины.
— Ты там?
— Да, — ответила она. — Если до вечера не найдутся, то вернусь на чем-нибудь. Автобус, поезд, автостоп. А дома сделаю дубликаты и съезжу за машиной.
— Это займет дня три. Ты же сама говоришь, что там плохо с транспортом.
— Как-нибудь вернусь, — уперлась она.
— Вышли мне адрес отеля. Я поем, просплюсь и приеду, — не давал он переубедить себя.
Саша знала, что он хочет, чтобы она сдала этот экзамен. К тому же для него это было делом чести. Он поручился за нее. Если она не приедет, то он потеряет доверие начальства.
— Сколько пива ты выпил? — капитулировала она.
— Три, — заявил он. — С половиной. Но допивать уже не буду.
— Нет уж. Сегодня тебе нельзя за руль, — возразила она. — Если что, заберешь меня завтра из Белостока, так будет быстрее. Я посмотрю расписание поездов и до вечера дам знать, что да как.
— О\'кей, — милостиво согласился Дух и отпил очередной глоток.
Саша поняла, что Дух пошутил насчет приезда. Он вовсе не собирался бросать все и гнать за ней на другой конец Польши. Ей стало обидно.
— А кроме всего этого, с тобой все в порядке? — Он почувствовал перемену в ее настроении.
Саша колебалась. Ей хотелось попросить, чтобы он проверил Лукаса Поляка, но она не решилась. Надо попытаться самой.
— Просто задумалась. Приятного аппетита.
— Пока. — Дух положил трубку.
Вдруг до нее дошло, на что она согласилась. Он приедет за ней? Сюда? А если Саша ошибается и он действительно отправится в дорогу? Она сомневалась, но если вдруг так случится, то это означало очередные поползновения с его стороны. Возможно, роман. Поэтому она быстро написала ему: «Я справлюсь, не приезжай! На связи». Он почти сразу ответил: «Не нервируй меня!» И следом: «Ты уверена?» Ей хотелось ответить лаконичным «Нет», но тогда бы он стал изводить ее звонками. Саша ответила: «Спасибо. Если ты на самом деле понадобишься, я скажу». «Будешь заискивать?» — спросил он. «Буду приказывать. Можешь начинать бояться». «Молодца» — пришел ответ. И через мгновение: «МолодИца». И снова, несмотря на все случившееся, ему удалось вызвать у нее улыбку.
Залусская завела свой «фиат» и поехала на свадебный прием. Джа-Джа прикрыл глаза на отсутствие у нее документов, выдав специальную справку, с которой она могла передвигаться по его территории. Соответственно, вне юрисдикции хайнувского участка ей придется справляться самостоятельно. И на том спасибо. Большое спасибо! — мысленно поправила она. Стакан по-прежнему наполовину полон.
* * *
Божену Бейнар терзали нехорошие предчувствия, хотя все, казалось бы, шло по плану. Ивона успела на венчание и получила множество комплиментов. Ее отец, по всей видимости, валялся где-то под забором, потому что так и не появился в церкви, чтобы привести в исполнение свои угрозы. Впервые в жизни он сделал что-то хорошее — не расстроил свадьбу дочери. После церемонии Бондарук подписал договор пожизненной ренты на землю в пользу ее старшего сына. Стоимость указали символическую: один злотый. Владислав скоро построит на этой земле дом, откроет какую-нибудь легальную фирму, мечтала Божена. Наконец-то они переедут из этого клоповника на Химической.
Однако сердце матери предчувствовало, что Квак появился не просто так. Божену не обманешь словами: «Мама, не беспокойся, я его уже не люблю». По опыту она знала, что «уже не люблю» дается женщине не так легко. Тем более, когда дочь исчезла перед собственной свадьбой на целых полдня вместе с бывшим женихом. Что могут делать молодые, еще несколько месяцев назад влюбленные друг в друга, в течение нескольких часов? Божена не испытывала иллюзий. Что-то произойдет. Что-то неподвластное ей. А Божена не любила, когда дела решались без ее участия. Поэтому она сидела за свадебным столом как аршин проглотив, постоянно поглядывая на Ивону и выискивая что-нибудь подозрительное в ее поведении. Тем не менее прицепиться было не к чему. Наконец один из сыновей сделал ей замечание, что она ведет себя как цербер.
— Она уже замужняя женщина. В разнос не пойдет, не волнуйся. — Иреней засмеялся. — Выгодно продала дочку, молодец. Теперь хотя бы поешь толком.
— Я, например, буду есть, пока обратно не полезет, — добавил младший сын. Шутка пришлась по вкусу сидящим рядом гостям, потому что они громко рассмеялись.
Столы были полны всевозможных разносолов, но Божене кусок в горло не лез. Гости крикнули «Горько, горько». Молодые скромно поцеловались под вуалью. Раздался свист. Публика ждала не таких поцелуев. Бондарук поднял руку, и лишь одного жеста хватило, чтобы шум утих. Божена искренне им восхищалась. Она поймала себя на мысли, каким человеком был Петр в молодости и почему она тогда к нему не подкатила. Если бы Ивона не явилась, то в отчаянии она предложила бы ему свою кандидатуру. На самом деле, она вышла бы за него с огромным удовольствием, хотя знала, что ее, старую, он бы не захотел. Еще пожалеет.
Обед для ВИП-персон подали в ресторане рядом с уличной сценой, переделанном из царского каретника. Плебс гулял на улице, под открытым небом. Мероприятие только началось, а на столах уже не хватало мяса. Официанты раз за разом подносили свежезапеченых поросят. Люди ели и пили так, словно завтра во всей округе должен был начаться голод. Они готовы были затоптать друг друга ради куска дармовой свинины. Напитки подавались в пластиковых стаканчиках. Тем не менее пустые битые бутылки покрывали утоптанную землю стеклянным ковром. Праздники такого уровня и масштаба бывали в этих местах нечасто. Уже смеркалось, но народу становилось все больше. Планировались танцы, концерт Пугачевой, традиционные свадебные игры и фейерверки. Пока никто не морочил себе голову тем, что будет твориться ночью во всех близлежащих кустах.
Участники хора поели и встали из-за ВИП-стола. Поклонились спонсору, дав понять, что готовы к работе. Бондарук позволил им выйти из зала. Через четверть часа в лесном амфитеатре должен был начаться конкурс хоровых коллективов, в том числе церковных. Пригласили заодно и частушечников. Весь фолькрепертуар. Белостокское телевидение готовилось транслировать действо. Вслед за фольклорной частью на сцену выйдет божественная Алла. Российская звезда согласилась приехать, но, в соответствии с договором, вплоть до самого начала своего выступления будет находиться в отеле. Перед входом в амфитеатр топталась толпа ее поклонников.
Божена встала из-за стола и двинулась к выходу. Места в амфитеатре было достаточно, но лавок — всего несколько штук. Они были зарезервированы для семьи молодоженов. Новоиспеченная теща собиралась сесть в первом ряду и перестать терзать себя сомнениями.
— Пани Боженка, как всегда, неотразима. — Кто-то потянул ее за палантин. Она потеряла дар речи. В дверях стоял Квак, одетый в черный кожаный комбинезон. В руке шлем. Несостоявшийся зять блеснул широкой белозубой улыбкой. — Я хотел попрощаться и поблагодарить. За все. Не поминайте лихом.
Вожена с минуту молча вглядывалась в него. Ничего удивительного в том, что Ивка выбрала его. Ее Давид тоже когда-то производил подобное впечатление. Видимо, слабость к неблагодарным патологическим нищебродам содержалась в ДНК матери и дочери. Но Вожена много чего пережила и понимала, что супружество — это, прежде всего, контракт. Замуж надо выходить по расчету, а чувства тут вообще ни при чем. Если заодно есть еще и любовь — прекрасно. Если нет — еще лучше. Эмоции привносят ненужный хаос. А в жизни должен быть порядок.
— Ты что задумал, змей? — прошипела она.
— Уезжаю, — ответил он. Вроде бы искренне.
Вожена выдохнула. Потом протянула руки и обняла его, словно непослушного сына. Со стороны могло показаться, что они очень близки друг другу. Но нет. Вовсе нет.
— И никогда сюда не возвращайся, — предупредила она его с фальшивой заботливостью и сжала так сильно, что он почувствовал запах ее пота. Она, в свою очередь, учуяла алкогольный выхлоп. Это ее напрягло. Она пригрозила: — Я лично тебя обезврежу. Усёк?
— Если только старичок вдруг скопытится, — засмеялся Юрка.
Она тоже засмеялась, при этом испепеляя Квака враждебным взглядом. Все-таки он достойный противник. Настоящий пройдоха.
— Пока что муж Ивоны чувствует себя прекрасно. — Она смерила Квака внимательным взглядом. — Я сообщу, если что-то изменится. До этого момента — дружба врозь.
Они разошлись в разные стороны. Вожена заняла место на одной из лавок и смотрела, как Квак садится на мотоцикл и уезжает. Она даже прослезилась. Ей нравился этот шалопай. Сейчас она чувствовала себя королевой-матерью. Именно она раздавала карты в этой партии, упиваясь собственной влиятельностью. Она знала, что это заметно со стороны. Люди украдкой рассматривали ее. Сегодня день свадьбы ее дочери и одновременно триумф Вожены. Дочь в корне изменила свою жизнь, но только благодаря ей, матери, дело доведено до счастливого финала. Нельзя допустить, чтобы кто-нибудь все испортил. Ей надо быть начеку.
— Вон пошел, — прогнала она фотографа, который гонялся за ней с дешевым фотоаппаратом.
Но как только появилась телекамера, Божена тут же приняла горделивую осанку и начала позировать. Вокруг немедленно зароилась толпа. Бондарук занял место рядом с тещей и теперь уже оба принялись улыбаться в камеру, позируя словно пара. Завтра записи появятся на местном телеканале и в Интернете. Она надеялась, что хорошо получится.
— Где Ивона? — спросила теща, когда журналисты с камерами перешли поближе к сцене.
Кто-то пустил слух, что Пугачева как раз выехала из отеля на бронированном лимузине. Визажистка уже ждала ее в гримерной, полной цветов. Охлажденное шампанское и клубника стояли на столике вместе со свадебным пирогом из местной кондитерской. Отсутствия каравая до сих пор никто не прокомментировал.
Божена не могла дождаться личной аудиенции, которую ей посулил Петр. У нее были подготовлены для автографов все диски певицы. Поклонница мечтала провести милый вечер со своим кумиром. Она корила себя за то, что ранее не ценила силу, которую дают деньги. А оказывается, все можно купить. У всего есть цена. Жаль, что она узнала об этом так поздно. Но все-таки это лучше, чем никогда. Она не позволит дочери быть дурой, ставящей любовь на первое место.
— Пошла в туалет, — ответил Петр.
Он встал, чтобы поздороваться с директором Сачко. Друзья обнялись по-медвежьи. Бондарук с трудом охватил тучного доктора, махагоновый загар которого ассоциировался с жареным салом. На плече толстяка, словно хостес, висела очень привлекательная женщина. Ей было хорошо за сорок. Прекрасная фигура и раскованность. На торжество она явилась в узком фисташковом платье в пол, открывающем спину до самых ягодиц. Татуировку она прикрыла муслиновым палантином, благодаря чему кобра казалась нарисованной на ткани. Форме ее груди могли бы позавидовать двадцатилетние девушки.
— Магдалена Прус, — представилась она Божене и извинилась за то, что отсутствовала в церкви, поскольку вынуждена была задержаться на работе. — Одна из подопечных отправилась на экскурсию по городу, — пошутила пани доктор.
Петр уважительно поцеловал ее руку. Он задержал на ней губы, из-за чего дама покраснела до самых кончиков ушей. Они знакомы, отметила Вожена. Причем очень близко. Она почувствовала укол ревности. Однако Сачко как будто этого не замечал.
Вожена обиженно отвернулась, так как ей такой чести никогда не оказывали. В этот момент на самом верху лестницы, ведущей к выходу из амфитеатра, между соснами, она увидела ярко-зеленую развевающуюся юбку невесты, которая мелькнула, чтобы через пару секунд слиться с цветом лесного массива. Потом Божене показалось, что она услышала звук стартующего мотоцикла. Мать, не говоря ни слова, сорвалась с места и побежала в ту сторону.
* * *
Саша никогда не стояла в пробках так часто и долго, как здесь. На этот раз хвост из автотранспорта начинался у ворот заповедника и тянулся до самого комплекса, в котором проходил свадебный прием. Несомненно, поездка на свадьбу на машине была не самой удачной идеей. К тому же большинство дорог перекрыла полиция. Стражи порядка проверяли у всех водителей документы и записывали данные в специальный журнал. Все терпеливо ждали, пока рассосется пробка, но понимали, что это случится не ранее чем через час, когда Алла Пугачева закончит выступление и вернется в отель.
Хотя у Саши имелся документ, выданный Джа-Джой, она не намеревалась в очередной раз объясняться перед усердными сотрудниками дорожно-постовой службы. Она свернула на боковую дорогу, ведущую к селу Буды, чтобы потом по опушке объехать Теремиски и дальше двинуться через лес по большаку для лесников. Когда она была тут в прошлый раз, слышала, что самая лучшая машина для передвижения по пуще — это «Фиат-126п», прозванный «малышом». Саша по-прежнему ездила на авто матери. Ее «фиат-уно» был таким же легким и юрким, как «малыш». Его высокая подвеска позволяла передвигаться даже по буйной траве. Если удастся не нарваться на пень, то шансы быть на месте минут через пятнадцать вполне реальны. Таким образом, она доберется до Беловежи намного быстрее и без проверки документов.
В телефонном навигаторе Саша нашла прекрасный объезд. Но, на всякий случай, развернула топографическую карту, купленную на заправке. На обороте были обозначены планы пеших трасс, лесные тропы и границы заповедника. Она заметила узкую дорогу, ведущую через лес к амфитеатру, и мысленно себя похвалила. Хорошо бы не нарваться на какого-нибудь недоверчивого лесника. Хотя, если что, она знает, на кого сослаться. Франковский, несомненно, имеет вес в этом городе, раз смог выдать ей эту ксиву.
Сначала все шло по плану. В сумерках ее почти не было видно. В лесу царила тишина. Лишь издали доносились отголоски музыки. Залусская ехала осторожно, максимум десять километров в час, но вдруг дорога закончилась. Она взглянула на карту. Необозначенный тупик. Развернуться невозможно, слишком узко. Пришлось сдавать назад.
Вдруг в зеркале заднего вида, между деревьями, Саша увидела девушку. Та бежала быстро, тяжело дыша, словно убегала от кого-то. На ней был народный костюм. Певица из хора, сначала подумала Залусская. Но когда беглянка приблизилась, Саша без труда узнала в ней невесту. За девушкой на большой скорости гнал черный «мерседес». Известная модель с двойными фарами, называемая «очкариком». Авто было поцарапано и местами помято, радиатор дымился. Видимо, «мерседес» гнался за невестой по ямам между деревьями. Саше удалось остановиться, едва избежав столкновения, так как «очкарик» даже и не думал тормозить. Девушка тут же подбежала к пассажирской дверце ее машины, открыла ее и запрыгнула в машину.
— Трогай! — громко крикнула она.
Саша на секунду впала в ступор. Оглянулась. Никакой возможности свернуть. Впереди — стена леса. Позади — черный «мерседес», перекрывающий обратный путь. Стук открывающихся дверей. Саша увидела в зеркале мужчину, направляющегося в их сторону. На нем тоже был народный костюм и черная маска.
— Кто это? — спросила она. — Ты знаешь его?
Вместо того, чтобы ответить, девушка забилась в истерике:
— Позвоните в полицию. Боже, о боже! Он убьет меня.
Саша нажала на кнопку центрального замка. Все двери закрылись. Вытряхнув из сумки телефон, она сунула его в руку невесты.
— Сто двенадцать, — сказала. — Только не реви. Сообщи координаты.
И бросила ей карту.
Мужчина в свадебном белорусском костюме уже приблизился со стороны пассажирского сиденья. Из-под маски смотрели его глаза. Зеленые, со светлыми ресницами. Блондин. Девушка рефлекторно отодвинулась от окна. Она панически боялась.
— Отойдите, — обратилась к нападающему Саша, чтобы переключить его внимание. Сама же она в это время копалась в сумке в поисках пистолета.
Агрессор словно не слышал. Достав из-за пазухи огромный топор, он ударил им в стекло с пассажирской стороны. Окно не разбилось, а просто покрылось тысячей мелких трещинок. Видимость исчезла. Саша взбесилась. Мужик испортил ее имущество! Неизвестно, что у них там за внутрисемейные разборки, но это уже явный перебор. Вечер перестал быть томным. Дрожащей рукой она наконец нащупала «беретту». В боковом кармане, где должны были быть патроны, их оказалось только два. Продолжать поиски было некогда. Она зарядила пистолет. Открыла дверцу и вышла из машины. Оперла руки о крышу «фиата» и прицелилась, понимая, что если захочет, то может сейчас попасть прямо в центр его лба. Он испугался и замер.
— Пистолет заряжен, — предупредила она. — Двигайся медленно, иначе я буду стрелять. Отойди от машины.
Агрессор подчинился.
— Ляг на живот. Руки за голову.
Он оставался на своем месте. Саша чувствовала, как капля пота скатывается по ее позвоночнику.
— Руки за голову, — повторила. — И на землю, мерзавец.
Они мерились взглядом. Светлые глаза замаскированного, застывшие, словно змеиные, не выражали никаких эмоций. Он начал поднимать руки, но вдруг моргнул, и его взгляд метнулся в левую сторону. Она повернулась слишком поздно. Боль в затылке. Удар оказался недостаточно сильным, чтобы вырубить ее, но все-таки заставил упасть и несколько затуманил сознание. Кто-то выворачивал ей руку, пытаясь забрать пистолет. Залусская машинально нажала на спуск. Она не видела, куда попала, однако кто-то завыл от боли. Голос был женский. Саша испугалась, что подстрелила молодую жену. Нападающий, словно в отместку, наступил ей на плечо и встал на него всем своим весом. Боль была невыносимой. Казалось, что в ладонь вбивают гвоздь. «Беретта» выпала из руки. Следом она услышала треск ломающейся кости. Плечо распухало прямо на глазах. Пытаясь подняться, она опять получила удар, но уже в висок. На этот раз чем-то тяжелым. Прежде чем опуститься на землю и потерять сознание, она услышала второй выстрел.
Сташек, 1946 год
Желтые пузатые тыквы громоздились на чердаке вплоть до соломенной кровли. В послевоенные зимы и весны брюква, дикие груши и, собственно, тыква были основной пищей в белорусских деревнях. Из них варили супы, пекли пироги и ели сырыми с медом. Семечки сушили и давали детям в качестве лакомства. Кожурой удавалось успешно набить утробы домашнего скота. В межсезонье перечисленные продукты были лучшим, на что могли рассчитывать люди. Вкус мяса, хлеба и водки в деревне мало кто помнил. Советские солдаты приходили за продовольственным оброком днем, а ночью яйца, сало и картошку у деревенских отбирали партизаны. Тыквы не привлекали ни русских, ни польских вояк. Поэтому для здешнего люда этот примитивный овощ стал практически сокровищем.
Двадцатипятилетняя Катажина Залусская с трудом взобралась на стремянку. Руки ее окоченели, потому что шерстяные варежки она еще утром отдала шестилетней дочери, чтобы Дуня могла поиграть с соседскими детьми в снежки. Оказавшись наконец наверху, Катажина сопела как старый паровоз. С каждым выдохом из ее рта вылетало облачко пара. Мороз, по сравнению со вчерашним днем, немного отпустил, но все равно было градусов двадцать, не меньше. Катажина надела фуфайку, мужнины кальсоны, поверх которых — все три имевшиеся у нее юбки. Кожух она сняла еще внизу, так как он не застегивался на животе, и она боялась зацепиться расстегнутой полой за лестницу и упасть. Сейчас она пожалела об этом, потому что буквально тряслась от холода.
Вдруг Катажина почувствовала схватку. Она стиснула зубы, ладонь сжала в кулак и посмотрела на собственные ногти, чтобы отогнать злые чары. Еще не время. Подходит к концу седьмой месяц. Когда она была беременна Дуней, до самых родов убирала картошку в поле. Тогда никто здесь в войну не верил. Урожай картошки был важнее налетов в Варшаве. Она родила дочку вечером, отлежалась один день, а на следующее утро снова была в поле. Дитя, завернутое в одеяльце, лежало в траве у леса. Дуня образцово спала между кормлениями. Надо было как можно скорее выкопать весь урожай, пока не явилась Красная армия или немцы. Такая уж была Катажина: отважная, гордая и работящая. Именно так о ней говорили, когда Василь, хозяин усадьбы Залусское, прислал сватов. И оказались правы. Ее дом сиял чистотой. Обед всегда приготовлен, даже если приходилось варить кашу из топора. Многочисленные братья и сестры присмотрены, скот ухожен.
Василь Залусский, ее муж, был так же, как его отец и дед — до войны, — самым богатым кулаком в этих местах. Вся земля, от окраины деревни Залусское и до самого леса, принадлежала ему. И каждый год ни один из участков не был оставлен без внимания. Поэтому хозяин редко бывал дома. Катажине приходилось справляться с хозяйством самой. Она не жаловалась. Была организованной и дружелюбной. Всегда находила время, чтобы сшить что-то для себя или деревенских соседок. Даже во время последних набегов, когда все прятались в землянках, она сидела за швейной машинкой, потому что не любила оставлять работу незаконченной.
Так же и сейчас. Любая беременная на ее месте воспользовалась бы своим положением и отказалась помогать соседкам. Но Катажина обещала, что поможет Мацкевичам перенести тыквы с чердака, погрузить их на телегу и перевезти в лесную землянку. Зачем? Это ее не интересовало. Она никогда не совала нос в чужие дела. Выторговала за свои старания два десятка хороших тыкв. Во время войны все имели лишь то, что у них не успели отобрать. С самого утра прозвучал приказ. Почти все мужчины в расцвете сил, имеющие коня и телегу, во главе с мужем Катажины были вызваны в Орлово отрабатывать повинность в местной управе. На этот раз подошел черед их деревни. Им нужно было привезти древесину из Хайнувских лесов и доставить ее в орловскую школу. Катажина знала, что это займет весь день, до самых сумерек, и вернутся они уставшие и голодные, поэтому с удовольствием поедят тыквенного пирога и молочной затирки. В нынешние времена это настоящий пир. Чтобы добыть ценный овощ, она позвала в помощники сестру и детей. Когда-то она сама нанимала людей на такие работы, но времена изменились.
— Ничего, корона с головы не упадет, — говорила она.
Катажина еще немного постояла на последней ступеньке лестницы. Ей нужно было отдохнуть. Ноги тряслись, словно студень. На мгновенье ее парализовал страх. Как она спустится вниз? Лучше пока не думать об этом. Уж как-нибудь. Сейчас у нее была другая проблема. Как влезть наверх и не навредить нерожденному ребенку? Дитя у нее внутри почувствовало опасность и отчаянно толкалось. Катажина была уверена, что на этот раз у нее будет крепкий мальчик. Живот был большой и твердый, как окружающие ее ароматные тыквы. Сквозь тонкую натянутую кожу часто проступали выпуклости маленьких ступней. Дуня, как и пристало девочке, так сильно не лупила ее. К счастью, Ольга, которая была младше Катажины на семь лет, была уже наверху и протягивала сестре руку. Беременная подтянулась из последних сил и практически вкатилась на пол чердака. Потом она долго лежала на спине, поглаживая свой живот, и отдыхала.
— Я не дам тебя в обиду, — прошептала она по-белорусски.
Ей требовалось время, чтобы успокоиться. Голова кружилась от напряжения. Сердце выскакивало из груди.
Подняв голову, она оценила богатство соседей и одновременно ужаснулась тому, сколько работы предстоит им с сестрой. Плата, которую Мацкевичи пообещали за услугу, уже не казалась такой привлекательной. Как они перенесут все это вниз? Что за телега должна быть, чтобы поместить такое количество? На одной повозке придется сделать несколько рейсов туда-обратно. Катажина поправила цветастый платок, который соткала сама из шерсти собственных овец, и с трудом села. Она пока не была готова к работе. Ольга тем временем уже перекатывала желтые шары к дыре в полу. Одна тыква кубарем скатилась вниз и разбилась в лепешку. Катажина взглянула на сестру с укоризной.
— Как мы вдвоем снесем все это? — возмутилась Ольга. — Только ты могла пообещать такую глупость. Мы тут загнемся!
В отличие от сестры Ольга не любила уставать. Она была невысокая, костлявая. Отец, смеясь, называл ее Кощеем. Кася была его любимицей. Так было всегда, и Ольга сестре этого не простила. Она была довольно коварна и изворотлива. Зная, что женщины ее телосложения быстро теряют свою привлекательность от хозяйственных трудов, Ольга научилась с успехом от них отлынивать. В этом она стала настоящим мастером. Сегодня у нее не было выхода — Катажина обещала ей новую блузку. Тем не менее молчать она все равно не могла.
— Если сносить по одной, то это займет как минимум неделю. Я на такое не подписывалась.
— Бросать их мы тоже не будем, — объявила Катажина и по-доброму улыбнулась сестре. — Потому что все побьются, а те, что останутся, сгниют от помятостей прежде, чем мы их сварим.
— Наши перенесем, — пожала плечами Ольга. — А остальные? Надо их скатить. Какое наше дело? Пусть хозяева переживают.
— Это нечестно, — заявила сестре Катажина.
Она поправила юбку на животе. Ребенок уснул. Она взялась за опору, поддерживающую перекрытие и подтянулась, держась за свисающую с потолка лошадиную попону. Материя съехала. Под соломенной крышей находился тайник. Катажина встала, заглянула поглубже. В утреннем солнце блестнули дула автоматов, ленты с патронами. Катажина потеряла дар речи. Придя в себя, она быстро завесила тайный арсенал.
Чье оружие держали у себя Мацкевичи? Официально они заявляли о своем отвращении к политике. Жили рядом с Залусскими, дом к дому, в течение нескольких поколений. И было совершенно не важно, что одни ходили по воскресеньям на мессу, а другие на литургию в церковь. Бог един. До сих пор диверсантов у них в деревне не было. Катажина решила поговорить об этом с мужем. Банды постоянно искали оружие и мстили крестьянам, помогающим теперешним властям. Оружие конфисковывалось, люди гибли. За подобные арсеналы сжигались целые села. Хотя, возможно, это предназначалось для польских партизан? Мацкевичи — католики. Катажина аккуратно прикрыла оружие попоной, словно это было не страшное железо, а мирно спящие дети, и отошла подальше, прежде чем Ольга двинулась в ее сторону. Она старалась вести себя невозмутимо. Дыхание уже выровнялось.
— Когда невозможно победить врага силой, надо попробовать хитростью, — сказала она и повела плечом.
Ольга направилась вглубь чердака. Ей хотелось как можно быстрей оказаться возле теплой печки. Лечь и проспать всю зиму. А Катажина пусть себе выдумывает хитрости.
Тем временем сестра вышагивала между огромными желтыми шарами, словно тыквенная королева. Она перестала мерзнуть. Температура наверху была вполне сносной. В глубине помещения, у стены, она заметила корыто для поения коров. С одной стороны оно было поломано, поэтому и попало на чердак. Кася нагнулась и вкатила в него тыкву. Она дала знак Ольге и позвала детей, играющих во дворе в снежки. Они, словно развеселившиеся обезьянки, начали взбираться по ступенькам лестницы.
— Потихоньку, не все сразу, — засмеялась она и добавила «по-своему»: — Несколько человек остаются внизу. Сейчас вы будете играть в великанские «снежки».
— Оля, ты спустишься вниз. — Она указала на корыто. — Я подам тебе его, когда ты будешь на середине лестницы, а дети пусть поддержат, чтобы не разбилось.
— Но зачем? — упиралась сестра, ничего не понимая. — Не лучше ли нормально, по-человечески? По одной, по две справимся до вечера. Нам же никто не говорил, что это срочно. А к вечеру мужики вернутся и помогут нам.
— Сами справимся, — ответила Катажина.
— Чем сильнее баба старается, тем больше мужик ленится, — не отступала Ольга.
Катажина не ответила, хотя в этом была доля правды. Она молча вручила сестре корыто и сказала перетащить его к отверстию в полу. Сама же разложила юбку и села по-турецки.
— Не знаю, как долго я так высижу, — предупредила.
Она дала сестре знак, чтобы та встала на лестнице, а детям сказала перекатывать тыквы в ее сторону.
Ольга была миниатюрной, издалека походила на девочку. Но зато помоложе и не на сносях. Она взяла корыто и уверенно направила его вниз.
— Поставь его, как горку. Начали! — бодро крикнула Катажина.
Дети заразились ее задором.
Они перекатывали тыквы, громко хохоча, их это очень забавляло. Оставшиеся внизу складывали их вдоль забора. Опять пошел снег, поэтому Катажина сказала им, чтобы они укрывали тыквы ветками можжевельника. Работа спорилась. Когда желтые и оранжевые гиганты образовали яркую гору под слоем можжевельника, она увидела за забором мужчину. Тот с интересом следил за их работой, но помогать не спешил. Катажина узнала Сташека Галчинского. Он иногда нанимался батраком в хозяйстве Залусских. Сташек был худой и, если присмотреться, слегка косоглазый. У него не было шансов понравиться ни одной из местных девушек, и дело было не в дефекте зрения. У Галчинских не было своей земли. Стах жил с матерью в землянке у леса, на окраине деревни Залешаны. Говорили, что отец Галчинского бросил жену чуть ли не во время родов, приобщился к партизанскому движению, ушел в лес и больше не вернулся. Бедная женщина с трудом воспитывала сына. Если бы не сжалившийся над ними священник с Клещелей, эти двое умерли бы с голоду. Благодаря стараниям людей, была восстановлена часовня, а приехавший служить в ней капеллан нанял ее экономкой. Ее не смущало, что она работает на православного священника, а он уважал ее веру и не пытался переманивать на свою сторону. Со временем парень вырос и на протяжении долгих лет отрабатывал свой личный шарварок в доме священника при церкви. Иногда прислуживал во время литургий, ремонтировал крышу, убирал.
Ни святой отец, ни сама церковь во время войны не уцелели. Сташек с матерью после войны остались без средств к существованию. Тогда Василь Залусский сжалился над парнем и нанял его несмотря на то, что Стах не очень годился для тяжелой работы в поле. Приходил он, собственно, только ради Ольги. Катажина знала, что Сташек вздыхает по ее младшей сестре, но та, казалось, не замечала бедолагу, проводя время в мечтах о более выгодной партии. Ей хотелось в город. Ни один, даже самый богатый крестьянин, не привлекал ее. Она засматривалась на военных, приходивших к ним в деревню за продуктами. Произнеся слово «Варшава», они всегда получали дополнительную порцию мяса. Говорили, что это из-за Ольги Сташек начал сотрудничать с партизанами.
— Позови залешанца! — крикнула Катажина сестре по-белорусски.
Ольга отвернулась и прошипела:
— Курдупель.
— Мужик — даже, как жаба, сильнее, чем баба, — ответила Катажина и помахала Галчинскому. Тот, не спеша, направился в их сторону. Ольга взглянула на сестру с укоризной.
— Помочь? — спросил он по-польски.
— Не трэба, — фыркнула Ольга по-своему. Она знала, что Сташек поймет. Хоть и католик, он с детства жил в белорусской деревне. В этих местах было всего несколько польских домов. Родословные большинства семей были сильно смешанными. Поляки и белорусы здесь всегда жили рядом. — Нечего тебе тут делать. Отсюда вид на мой зад будет не так уж хорош.
— Ольга! — крикнула на нее старшая сестра и обратилась к парню: — А мне помоги, пожалуйста. Не знаю, получится ли у меня спуститься с моим пузом.
Сташек подвернул рукава и галантно поклонился.
— Я вас снесу, — уверенно сказал он. — Если потребуется, то на собственной спине.
— Какое там «вас»! Называй меня просто Катюша! — крикнула в ответ Катажина. — Но я пока не слезаю, надо спустить оставшиеся тыквы.
Все золото Мацкевичей лежало под можжевельником еще до захода солнца. Люди из близлежащих домов приходили посмотреть на работу. Катажина разрешила некоторым взять по одной тыкве. Люди голодали, неудобно было скупиться. Дети, разрумянившиеся от работы на свежем воздухе, снова играли в снежки. Катажина наконец встала на твердую почву и набросила на плечи кожух. Тот застыл на морозе, но вскоре оттаял от тепла ее тела. Она не могла дождаться, чтобы сесть у разогретой печи и заняться приготовлением вкусного молочного супа. Они были единственными счастливчиками во всей деревне, у кого имелось целых четыре коровы. Молока не давала только рыжая, но они не спешили отправлять ее на мясо. Это была их страховка на черный день. Когда приходили партизаны, они прятали Красулю за сноповязалкой. Скот научился не подавать голос. Так, общими стараниями, они пережили последние тяжелые годы войны. И вот пришла свобода. Жизнь должна становиться лучше с каждым днем. Все будет хорошо, подумала Катажина и, вознеся очи горе, перекрестилась по-православному, складывая три пальца.
Сташек с Ольгой в это время сидели на бревне и разговаривали вполголоса. Катажина не хотела им мешать. Боковым зрением она заметила, как Ольга ударила Сташека по лицу. Видимо, тот опять попытался добиться ее благосклонности. Вся деревня смеялась над его безуспешными ухаживаниями. В это время к Катажине подбежала ее шестилетняя дочка. Она приложила ухо к животу и «постучала» в него.
— Тоня? Это я, Дунечка, — прошептала девочка. — Скоро мы будем играть вместе. Мамуся родит тебя, но это со мной ты будешь ходить под грушу к бабе Алле-молчунье. Буду возить тебя, как куклу, кормить молочком. А если ты будешь мальчиком, то покажу домик на дереве. Тебе понравится.
Катажина поправила дочери шапку и потерлась носом о ее нос. Тот был холодный, как у щенка.
— Покажи ручки, — обеспокоенно сказала она. — Ты сильно замерзла?
Дуня вытянула руки в огромных материных рукавицах.
— Я все время бегала, как ты сказала. А ты?
Катажина спрятала свои руки поглубже в рукава, чтобы дочка не увидела. Кожа на руках сегодня была еще более красная и потрескавшаяся, чем обычно. Она стыдилась этого.
Вдруг она услышала топот копыт. Выбежала на дорогу. Кто-то ехал навстречу на неоседланном коне, а за ним катились две пустые телеги. Катажина узнала повозки братьев. Увидев напряженное лицо двоюродного брата, она нахмурилась.
— Прячь детей, Катюша! — крикнул Миколай Нестерук. Ему не было еще и пятнадцати. Несмотря на детские черты и отсутствие растительности на лице, он был атлетически сложен и сообразителен не по годам. Война очень быстро сделала из него мужчину. — Мацкевич не приедет за тыквами. Его забрала банда. Нашу повозку тоже забрали.
— А Василь? — спросила она, полная плохих предчувствий.
— Поехал с остальными возницами, — ответил он. — У него хороший конь. Меня отправили, потому что моя лошадь хромает. Я еду предупредить людей. Пусть прячутся.
— Кто это? Русские?
Он посмотрел на нее, словно сомневаясь. Потом медленно покачал головой.
— Один был в советском мундире. Но, видно, только для маскарада. Говорили по-польски. Будут проверять, за кого мы.
Залусское находилось в некотором отдалении от дороги, благодаря чему им удалось пережить войну почти без потерь. Конечно, они познали голод, нищету и унижение, но тем не менее были живы.
— У главаря банды фуражка с орлом в короне, а на лацкане мундира икона Богоматери и горжет с черепом и костями.
— Бурый! — Катерина закрыла рот ладонью.
Солдаты Национального армейского союза были враждебно настроены по отношению к местным жителям. Они считали здешних людей доносчиками народной власти. А Ромуальд Райе, псевдоним Бурый, местных ненавидел особенно сильно.
— Забери детей, — добавил Миколай. — Достань католическую икону, громничную свечу зажги. Пусть Бог нас сохранит.
Катажина сию секунду собрала всех детей, словно курица под крыло. Она отвела их на дорогу, посадила в повозку одного из младших братьев. Дуне сказала слушаться дядю. Сама же побежала со всех ног по остальным хатам, чтобы предупредить людей. На лицах мужчин рисовался молчаливый ужас. Женщины причитали по-белорусски.
В середине пути Катажина обернулась. Взглянула на тыквы и вспомнила, что не забрала причитающуюся плату за тяжелую работу. Она рассчитывала на то, что, может быть, Ольга со Сташеком возьмут хотя бы несколько штук. Уже смеркалось, но не настолько, чтобы не заметить людей. В этот момент до нее дошло, что молодых нигде нет.
— Коля! — Она дернула двоюродного брата за рукав. — Где Ольга?
Тот оглянулся.
— Ее здесь не было.
— Была, — ответила Катажина. — Они сидели там, на дровах, со Сташеком Галчинским.
— Ольга? — удивился он. — С этим ляхом?
— Он, хоть и католик, но парень хороший. Разворачивайся!
Они искали их по всему двору Мацкевичей. Дуня не захотела так долго оставаться с дядей, поэтому Катажине пришлось взять ее на руки и везде носить с собой. Через некоторое время стало совсем темно. Если бы не снег, пришлось бы просить у соседей керосиновую лампу. Но те заперлись в доме и вряд ли бы открыли. Катажина вдруг почувствовала дикую усталость. Она ничего не хотела так сильно, как вернуться домой. Она еще раз, ради собственного спокойствия, заглянула в сарай Мацкевичей.
— Ольга! — испуганно позвала она. — Сташек!
Вдруг из одного из сусеков донесся приглушенный крик:
— Сястрычка, дапамажы!
Навстречу сестре бежала Ольга. Грудь ее была обнажена, волосы растрепаны. Катерина прикрыла ладонью глаза дочери. Вслед за Ольгой вышел Сташек. Он напяливал фуфайку, застегивал штаны.
— Я ничего не сделал! — Он виновато повесил голову.
— Не успел, сукин сын, — прошипела Ольга и спряталась за спиной беременной сестры. — Ты вошла в последний момент. Я проклята! Обесчещена!
Несмотря на то что сестра тянула ее к выходу, Катажина сделала два шага в сторону Сташека и молча плюнула ему в лицо. Дуня, испуганно глядя на мать, все крепче сжимала ее руку. В этот момент в сарай вошел Миколай. Он не сразу понял, что произошло. Только когда Ольга опять запричитала, он отдал ей свой кожух и несколько раз огрел Сташека хлыстом.
— Убью, как собаку.
Сташек съежился. Потом поднял голову. Лицо было рассечено в двух местах. Кровь заливала глаза.
— Оставь его, — попросила Катажина.
Однако Миколай не собирался прекращать.
— Хороший парень этот лях, — усмехнулся Миколай. Глаза его метали молнии во все стороны, словно Катажина тоже была виновата. — Я сейчас отымею этого полячка.
Он раз за разом бил хлыстом, то и дело выкрикивая проклятья. Не перестал даже, когда племянница, пытаясь остановить Миколая, схватила его за руку и чуть не получила по спине наконечником толстой плети. Удар приняла на себя Катажина, закрывшая дочь собой в последнюю секунду. После чего согнулась от боли. Это был уже перебор.
— Бог его накажет, — сказала она малышке и спрятала покалеченную ладонь в карман, чтобы девочка не заметила крови. Несмотря на мороз, боль усиливалась.
Катажина отошла подальше. Дуня тихонько хныкала. От ужаса у нее не было сил громко заплакать. У Ольги началась истерика. Катажине пришлось оттащить обеих в безопасное место. Выходя из сарая, она все еще слышала свист хлыста.
Шла она на негнущихся ногах, измученная и расстроенная. Дитя в животе опять начало толкаться. Катажина надеялась, что Миколай не причинит насильнику серьезного вреда, а лишь ославит его перед всей деревней. Сташеку придется собрать манатки и уехать из Залешан. Люди не простят «своему» такого оскорбления. Катажине было все равно. Она с трудом взгромоздилась на козлы и погнала коня. Ее больше заботили собственные нешуточные проблемы. У них здесь война не закончилась. Она не знала, суждено ли ей еще увидеть мужа. Неизвестно, переживут ли они ближайшую ночь. В голове у нее звучали лишь два слова: «Бурый идет».
* * *
Караульный услышал треск в глубине леса. Он перезарядил винтовку и напряг зрение. Между деревьями промелькнула тень, а через мгновение дорогу перебежал испуганный заяц. Вокруг царила ночная тишина, но солдат был уверен, что за ними кто-то наблюдает. Он дважды свистнул, изображая крик птицы. Из шалаша высунулся один из командиров, для маскировки одетый в фуфайку, конфискованную у белорусского крестьянина. На голове ушанка. Только властный взгляд и поношенные офицерские ботинки выдавали настоящий статус Ромуальда Раиса, более известного как Бурый. Командир даже отпустил белорусские усы, чтобы смешаться с толпой жителей приграничных деревень.
— Кто-то крадется, — сказал караульный и слегка поднял подбородок. — Где-то там.
Бурый дал знак людям. Подошли трое солдат в польских мундирах. Поверх черных погон у них были нашиты белые треугольники с надписью «Смерть врагам отчизны». На груди они носили горжеты с черепом и костями и образок Богоматери. Командир подал им ручной пулемет и несколько гранат.
— Снять его.
Солдаты разошлись. Издали доносилось уханье совы.
Бурый вернулся в заброшенную лесную сторожку. У импровизированного стола, наскоро сбитого из замшелых досок, окружив Зигмунта Шенделяжа, прозванного Лупашкой, стояли командиры остальных бригад: Владислав Лукасюк (Молот), Марьян Плучинский (Мстислав) и Казимир Хмелевский (Акула), непосредственный заместитель Раиса. Перед ними лежали нарисованная вручную карта, компас и немецкий фонарик. Лупашка держал циркуль и отмерял километры вдоль железной дороги. Красная точка, напоминающая каплю крови, отмечала близлежащий городок, Хайнувку, из которой завтра отбывало в СССР последнее подразделение красноармейцев. Вместе с личным составом отсылалось приличное количество военной техники, боеприпасов и продовольствия. Партизаны собирались показательно напасть на поезд и ограбить его. Солдат убить. Предателей родины повесить. Предполагался кровавый бой, поскольку атака должна была стать демонстрацией силы антикоммунистического подполья, для которого война еще не окончилась. Стрелкового оружия и противотанковых пушек у них имелось достаточно. Помогающие им немногочисленные поляки из белорусских деревень держали все это у себя в сараях и хлевах. По первому же требованию они должны были выдать горячие запасы солдатам. Партизаны предполагали, что накануне отъезда советские воины на радостях выпьют лишнего и крепко заснут. Нападение было запланировано на раннее утро, до рассвета. Информаторы меньше часа назад донесли, что город сотрясается от победных залпов.
— В округе не найти ни одной свободной курвы, — рапортовали из Хайнувки.
— У нас под боком — шпион, — прошипел Бурый.
Лупашка не стал отвлекаться от подсчетов. Закончив, он записал на полях «двадцать семь километров» — слишком большое расстояние для того, чтобы в случае фиаско вернуться пешком. Потом бросил:
— Он мне нужен живым. Даже если это кацап.
Бурый стоял на месте и не говорил ни слова. Всем было известно, как сильно он ненавидит белорусов. В Занях, деревне неподалеку, в начале войны стоял военный госпиталь, в который попал младший брат Раиса. Семнадцатого сентября 1939 года белорусские националисты интернациональной советской армии перебили всех находящихся там польских солдат.
Места, где они сейчас воевали, считались неблагоприятными для польского партизанского движения. Рабочие из Хайнувки и близлежащих поселков и деревень были едины в своем враждебном отношении к идее независимой Польши. Сразу же после освобождения они влились в ряды борцов за усиление народной власти. Они объясняли это тем, что поднимают из развалин промышленность городка. Заявляли, что им нужны хлеб и работа, а не бесконечная война.
Местные крестьяне официально в политике не участвовали, зато обеспечивали коммунистов древесиной и продовольствием. Информация о многочисленных поставках еще больше разжигала ненависть Бурого. Когда в нескольких домах появились польские партизаны, крестьяне не только отказались делиться едой и одеждой, но еще и выдали службе госбезопасности и милиции партизанские укрытия. Бурый едва успел увести своих. Приходилось сидеть в землянках месяцами. Голодные и злые, они не хотели умирать как собаки, предпочитая погибнуть в честном бою. Бурый отправил на разведку несколько продовольственных отрядов. Два из них принесли мизерную добычу и новости: «Нас называют бандой. Открыто демонстрируют враждебность. Крестьянские дети плюют нам на ботинки. Третий патруль и вовсе не вернулся. Живущие неподалеку поляки донесли, что на солдат Бурого напали три мужика, сотрудничающие с коммунистами. Закололи вилами, оружие отобрали. Поляки уже не раз предупреждали, что следует держаться подальше от агрессивных кацапов, с которыми им приходится жить по соседству».
На многих белорусских подворьях, в стогах сена или под хворостом, припрятаны боеприпасы, сообщали местные поляки. Здесь, в деревнях, есть немало бывших деятелей компартии Западной Беларуси. Они хранят, среди прочего, партийные документы, доносят на поляков в госбезопасность.
Поляки утверждали, что боятся белорусов. Просили помочь. Говорили, что у себя в стране постоянно подвергаются опасности. Бурый обещал отомстить обидчикам. Скоро все изменится, уверял он.
— Они вооружены, раз мои патрули не всегда возвращаются, — уверял Лупашку Бурый. Но у командира было полно дел поважнее, чем сведение счетов с местным населением. Он лишь приказал Раису соблюдать большую осторожность и добавил, что до сих пор так и не удалось никого поймать за руку. Бурому не требовались доказательства. Ему было достаточно слов поляков, так как он считал, что соплеменникам незачем обманывать своих солдат.