Катерина Даймонд
Учитель
Серия «Детектив – самое лучшее»
Katerina Diamond
THE TEACHER
Перевод с английского Т.А. Осиной
Печатается с разрешения автора и литературного агентства Diane Banks Associates Ltd.
© Katerina Diamond, 2016
© Перевод. Т.А. Осина, 2016
© Издание на русском языке AST Publishers, 2019
Глава первая
Директор школы
Джеффри Стоун проводил в атриуме общее собрание. Говорил, обращаясь к унылым юным лицам, и время от времени посматривал на стальной каркас стеклянной крыши. Никто, в том числе и сам мистер Стоун, не подозревал, что утром его обнаружат повешенным на прочной балке.
Неподвижный взгляд над белым крахмальным воротничком будто обращался в сторону директора, однако был направлен в пустоту. Все обреченно ждали звонка. В школе любили общие собрания, но только до того момента, когда начиналась обычная томительная скука. Церемония представляла собой странное промежуточное состояние между работой и отдыхом, напоминая коварное затишье перед бурей. В эти мучительные минуты тикание часов казалось Джеффри громче собственного голоса. В бесконечных паузах от удара до удара он надеялся, что долгожданный звонок избавит от тусклых, равнодушных лиц учеников и коллег. Каждый пытался притвориться заинтересованным, но никому это не удавалось. Все полезные волевые усилия сводились лишь к тому, чтобы удержать тянувшиеся к носам пальцы. Когда же спасительная трель наконец провозглашала свободу, Джеффри неизменно ощущал ничуть не меньшее облегчение, чем слушатели: по крайней мере, больше не требовалось щеголять ненавистными анекдотами, давным-давно никого не интересовавшими.
О неизбежности близкого финала сообщил сверток, который Джеффри нашел на столе, вернувшись в кабинет. С опаской разорвал плотную бумагу, словно по размеру, форме и весу посылки уже догадался, что роковое известие явилось из прошлого, о каком не хотелось вспоминать. Взглянул и побледнел: перед ним лежала старинная немецкая книга. Понять смысл молчаливого послания не составило труда. Гром грянул отнюдь не среди ясного неба, хотя с тех пор, как Джеффри Стоун взял тяжелый том в руки, а потом подарил человеку, чьей дружбой дорожил, миновало двадцать лет. И вот призрак материализовался. Страшной неожиданностью стала не сама книга, а смысл ее возвращения – бесспорный и неотвратимый, сосредоточенный в одном коротком слове: конец.
Джеффри убрал книгу в ящик стола, чтобы заняться ею позднее. Внимательно осмотрел оберточную бумагу, прочитал надпись и похолодел: выяснилось, что посылку не прислали по почте, а доставили лично. Но почему именно сегодня? Чем этот день отличался от остальных? Конечно, смерть не оставляет выбора, но за долгие годы Джеффри уже привык к мысли о спасительном забвении и поверил, что выкрутился. Оказалось, все не так просто.
Он в последний раз прошел по запутанным коридорам, с болезненной нежностью прикасаясь ладонью к старинным дубовым панелям на стенах. Истертая множеством рук причудливая резьба свидетельствовала о бесконечности жизни. Черчилл – почтенная закрытая школа для мальчиков – долгое время служила Джеффри Стоуну родным домом. Интересно, кто станет здесь следующим директором? Здание было построено несколько веков назад и считалось одной из жемчужин Эксетера – древнего города, жестоко разрушенного гитлеровской авиацией в 1942 году, во время печально знаменитых «воздушных налетов по Бедекеру». За бомбежку немецких Любека и Ростока фашисты отомстили британцам хладнокровным, расчетливым уничтожением пяти красивейших исторических и культурных центров, подробно описанных в знаменитом путеводителе. Людям пришлось прятаться в средневековых тоннелях, когда-то служивших водопроводом.
Современный центр Эксетера представлял собой гротескное смешение прекрасных старинных зданий с громоздкими, безобразными в своей прямоугольной примитивности утешительными конструкциями, призванными заполнить зияющие пустоты. Город по-прежнему изобиловал архитектурными памятниками, однако не позволял забывать о постигших страну тяжких страданиях. И только школа Черчилл в гордом одиночестве возвышалась среди высоких раскидистых деревьев, напоминая о далеком и вечно живом прошлом. Буйный изумрудный плющ, особенно неудержимый в летний семестр, намертво вцепился в терракотово-красные кирпичные стены, словно старался обрушить и вернуть земле то, что человек забрал у природы. В этом и заключалась главная причина вечной любви Джеффри Стоуна к священной обители: изысканные вековые традиции со спокойным достоинством жили среди грубо сработанных подделок, а правда представала в неоспоримой очевидности. Да, школа стала родной – с того самого момента, когда, еще мальчиком, он впервые вошел в старинные кованые ворота, сразу ощутив себя частью волшебного мира. И с тех пор уже не представлял существования в ином месте.
– Мистер Стоун!
Директор обернулся и увидел Эйвери Филипса. Походка старосты школы свидетельствовала об уверенности, не характерной для обычных учеников. Эйвери протянул конверт.
– Что это?
– Деньги, сэр. Собрали в выходные во время спортивного праздника. Более пятисот фунтов.
– Замечательно. Будьте добры, отдайте секретарю.
– Хорошо, сэр. – Эйвери повернулся, чтобы выполнить распоряжение.
– Впрочем, зайдите на минуту в мой кабинет. Есть небольшое дело.
Джеффри отступил, пропуская молодого человека вперед, и двинулся следом.
Шагали они быстро, причем директор старался смотреть строго на затылок ученика, не опуская взгляд ни к широким плечам, ни тем более ниже. Сколько раз по пятницам, в дождливую погоду, он наблюдал, как парни в черных шортах возятся в грязи в отчаянной борьбе за мяч, цепляясь друг за друга с откровенной плотской яростью. А потом, в ночной тьме, воспоминания о разгоряченных шестиклассниках подолгу не давали уснуть, тесня вожделением грудь… и не только.
С легкой усмешкой староста остановился возле двери. Чтобы дотянуться до ручки, директору пришлось приблизиться почти вплотную. Джеффри часто ощущал в Эйвери страсть к игре. Вот и сейчас, в кабинете, тот развалился на стуле в вызывающей позе – откинувшись на спинку, широко расставив колени и явно испытывая на прочность швы форменных брюк. Слегка склонил голову и посмотрел пристально, будто хотел пронзить взглядом.
– Выпишу вам пропуск, Эйвери. Необходимо отнести кое-что в город.
– Конечно, сэр. – В глазах вспыхнули искры, а на губах появилась многозначительная усмешка заговорщика: что ж, отныне их с директором объединяет общая тайна.
– Очень важно, Эйвери, чтобы никто ничего не узнал – даже при непредвиденных обстоятельствах.
– Понимаю, сэр. – Юноша слегка подался вперед, ни на миг не отводя взгляда.
Джеффри торопливо начертал всего два слова: «Он вернулся». Положил лаконичное сообщение в конверт и уже более аккуратно обозначил имя получателя: Стивен. Адрес написал на отдельном листке.
– Передайте этому человеку, больше никому ни слова. – Он помолчал, думая, что ученик уйдет, однако тот продолжал смотреть, явно чего-то ожидая.
– О! – воскликнул Джеффри, сунул руку в карман, достал несколько купюр и протянул Эйвери. Тот улыбнулся. – Могу я рассчитывать на ваше молчание?
– Разумеется, сэр.
Джеффри знал, что больше всего на свете Филипс любит секреты. Ходили слухи о шантаже, компрометирующих фотографиях, мошенничестве на экзаменах и даже слежке за учителями – кто с кем спит и тому подобное, – чтобы в нужный момент обменять полезную информацию на высокую оценку. Да, Эйвери учился отлично. При нормальных обстоятельствах Джеффри ни за что не отдал бы записку этому опасному парню. Но все закончилось, и возможные последствия утратили значение.
Джеффри посмотрел в окно, увидел, как староста вышел из школы, пересек двор и скрылся за воротами. Перевел взгляд на спальный корпус – более скромный, чем главное здание. Спросил себя: сколько времени осталось? Наверное, надо позвонить жене. Вот только что сказать? Снял телефонную трубку, помедлил, глядя на клавиатуру, и нажал «0».
– До конца дня ни с кем меня не соединяйте, Элейн. Накопилось много бумажной работы.
Джеффри откинулся на спинку кресла и снова посмотрел в окно: во дворе играли мальчики. За время его работы в школе мало что изменилось. Мир вокруг стал другим, но здесь, в старинных стенах, служивших напоминанием о прошлом, все еще жили не стертые веками драгоценные, полные глубокого смысла традиции и обычаи.
Школьный день катился по привычной, давно накатанной колее – Джеффри занимался бумагами, пытаясь, насколько возможно, навести порядок в канцелярских делах, однако мысли постоянно возвращались к лежавшей в ящике стола роковой книге. Он всегда тщательно скрывал свои наклонности, понимая, что огласка разрушит педагогическую карьеру. Всеми уважаемый директор действительно любил свою работу и не мог допустить, чтобы люди узнали, какие чувства внушают ему эти мальчики. Почти тридцать лет Джеффри Стоун отдал школе, и за все годы не случилось ни единой неприятности.
Примерно за час до окончания занятий неудержимо захотелось как можно быстрее уйти. К этому времени шум в классах обычно заметно усиливался, а на последней перемене коридоры наполнялись гамом: дети, с утра строго соблюдавшие дисциплину, уставали и забывали о правилах. Но вот наконец школьный день завершился, и в учебном корпусе наступала долгожданная тишина. Пансионеры возвращались в жилое здание, а приходящие ученики садились в автобусы и разъезжались по домам.
Джеффри достал книгу и провел ладонью по обложке. Прикосновение, словно старый добрый друг, разбудило воспоминания. Дрожащие пальцы прошлись по заголовку «Das Geschenk»
[1]. Он открыл книгу и начал читать. Без практики немецкий язык утратил живость, но содержание отлично сохранилось в памяти. Твердо веря в старинную мудрость, Джеффри когда-то купил этот том, обнаружив на пожелтевших страницах историческую перспективу, глубокое проникновение в суть собственного «состояния» и ценные советы о том, как преодолеть природу. Старинная книга представляла собой библиографическую редкость. Чтобы разыскать ее, а тем более приобрести, требовалось немало усилий и денег. Но все же кто-то не пожалел ни сил, ни средств, и Джеффри точно знал, кто именно. В свое время этот том помогал найти ответы на мучительно сложные вопросы: почему он такой, какой есть; почему непременно должен находиться среди стремительно взрослеющих мальчиков-подростков; почему от одного лишь запаха женщины его бросает в дрожь.
Летние сумерки опустили легкое полупрозрачное покрывало, и Джеффри открыл ноутбук, не сомневаясь, что остался в здании один: к этому времени расходились даже уборщицы. Не желая пользоваться школьной сетью, подключил мобильный модем и зашел на закрытый сайт с фотографиями. Прежде чем набрать пароль, еще раз прислушался: тихо. На экране появились ряды папок с указанием возраста, а в каждой в алфавитном порядке перечислялись имена: Джейсон, Маркус, Роберт… Любимые ученики директора школы. Нет, мистер Стоун не принадлежал к беспечной компании глупцов, хранивших опасные улики на жестких дисках. Действовал умно, осторожно, а за безопасность секретного сайта платил немалые деньги. Он попытался открыть первую папку с именем «Дэниел», однако Сеть неожиданно запросила дополнительный пароль – ничего подобного никогда не происходило. В панике Джеффри принялся лихорадочно «дергать» другие файлы, но ни один не поддавался. Хотел стереть, уничтожить… ничего не получилось. Об этих фотографиях не знал ни один человек на свете – не подозревали даже сами мальчики. Кому же удалось разоблачить его тайну и каким образом злоумышленник сумел заблокировать доступ к секретной информации?
Внезапно Джеффри осознал, что непроизвольно напевает одну старую мелодию, и замолчал. Однако музыка – едва слышная, но оттого не менее знакомая – доносилась откуда-то из глубины здания. Сердце замерло. Все, роковой миг настал. Вдохновенная тема Малера – печальная даже в лучшие времена – сейчас звучала, подобно погребальному колокольному звону, и провозглашала конец, предначертанный судьбой еще несколько десятилетий назад.
Джеффри открыл дверь и выглянул в коридор. Музыка долетала из большого зала. Он двинулся на звук: с каждым шагом мелодия становилась громче и мучительнее. Симфония отлично сохранилась в памяти, а сегодняшний день наполнился тоской по давним временам, сожалеть о которых вряд ли следовало. По тем временам, когда он осознанно причинял тяжкую боль. Музыка и тогда воплощала благоговейный ужас и трепет перед грядущим событием, а теперь мелодии прощания предстояло стать его последним земным впечатлением – разумеется, не случайно.
Джеффри открыл двойную стеклянную дверь и поморщился от нестерпимо громкого звука. На сцене стоял стул, а над ним висела петля. Слева возвышался стол, покрытый красной бархатной скатертью – почти церемониальной в своей торжественности, – а на столе ждал превосходный черный лакированный ящик. Музыка внезапно оборвалась. Возникла давящая, звенящая тишина.
– Привет, старина, – раздался незнакомый мужской голос. Что ж, так и должно быть: мальчик повзрослел.
– Чего ты хочешь?
– Речь не о том, чего я хочу, а о том, что должно произойти.
– Но почему именно сегодня? Прошло много времени… – Джеффри боялся обернуться и взглянуть на собственную гибель.
– Неужели не помнишь, какой сегодня день? Миновало восемнадцать лет. Ровно восемнадцать лет с тех пор, как я узнал, что ты за чудовище. – Голос звучал медленно, уверенно, твердо. Конец надвигался совсем не так, как Джеффри представлял.
– Думаешь, я повешусь? Напрасно. – Он взглянул на петлю.
– Не думаю, а знаю, – прошептал невидимка с такой несокрушимой убежденностью, что сомнений не осталось.
– Тебе придется заставить меня. Останутся свидетельства, улики. Будет ясно, что это не самоубийство, – в панике возразил Джеффри, с каждым словом все глубже ощущая собственную жалкую беспомощность.
– Так или иначе, а сегодня ты умрешь. Было бы приятнее изобразить самоубийство, но вполне подойдет и забавный вариант.
– Не посмеешь!
– Еще как посмею! Не сомневайся. Я там был, помнишь? И видел твое состояние. Видел тошноту.
– Но ты не сможешь ничего доказать. Кто тебе поверит?
– Фотографии говорят сами за себя. Мои, сделанные много лет назад, да и все последующие. Вижу, ты убрал из раздевалок фото- и видеокамеры. Испугался, что кто-нибудь догадается о твоей любви к мальчикам?
– Откуда тебе известно о камерах?
– Давно за тобой наблюдаю. Поставил на твой компьютер отмычку, чтобы следить за каждым нажатием клавиши, каждым сайтом, каждым паролем, и письмом. А несколько недель назад установил виртуальную частную сеть и с тех пор могу не только наблюдать, но и контролировать.
Джеффри медленно приблизился к столу, понимая, что в ящике может оказаться все, что угодно, но не смея надеяться на такую милость, как пистолет. Он чувствовал, что человек стоит рядом, за спиной – так, что можно протянуть руку и дотронуться. Захотелось схватить ящик, размахнуться и ударить негодяя по лицу. А если он ошибается и в действительности расстояние не настолько мало? Что тогда сделает убийца? Нет, рисковать нельзя.
– Я не прикоснулся ни к одному из них, – прошептал Джеффри, чувствуя, как отвратительно звучит оправдание.
– С такими, как ты, это всего лишь дело времени. Сделаешь еще раз и уже не сумеешь остановиться. Но даже если каким-то чудом удержишься, не забывай, что сердечный приступ может случиться прямо за столом. А потом начнут проверять содержимое ящиков и обнаружат ту самую флэшку. Я видел фотографии в твоих файлах. Наблюдал, как ты подсматривал за мальчиками. Давно ли это было? Люди тоже увидят файлы и сделают выводы. – Голос звучал холодно и ровно, без эмоций и даже без насмешки. – Не забывай, что я собственными глазами видел, как ты любишь подглядывать.
Джеффри резко вздохнул: на поясницу легла ладонь, неторопливо поползла вверх, задержалась между лопаток и поднялась выше, к взмокшим от пота растрепанным волосам. Тело с готовностью отозвалось на откровенное прикосновение мужской руки.
– Прекрати!
– Готов поспорить, что, когда я был юношей, ты сотни раз мечтал об этом мгновении. Тогда не стал бы останавливать, – прошептал искуситель, согревая дыханием шею. – Тебе наверняка бы очень понравилось, правда? К сожалению, я уже не тот мальчик. Давно вырос и возмужал.
– Что в ящике? – с трудом проговорил Джеффри.
– Подойди и посмотри. Знаю, что любишь варианты, и оставляю выбор за тобой.
Джеффри поднес руку к крышке и замер в нерешительности: шкатулку ручной работы, искусно изготовленную из черного дерева, покрывал сложный, таинственный узор. А когда наконец осмелился открыть и заглянуть внутрь, во рту мгновенно пересохло. Кровь в венах застыла, колени ослабли, в глазах потемнело. Чтобы устоять на ногах, потребовалось нечеловеческое усилие. Зал медленно закружился.
– Знаешь, что это такое?
– Да, – произнес Джеффри, хотя из-за шума в ушах не услышал собственного голоса. Снова посмотрел на металлический предмет в форме груши.
– Великолепно сделано, не так ли? Взгляни, как изящна чеканка, тщательно проработаны узоры на листьях. – Свистящий шепот звучал настолько близко, что обжигал висок. – Почему бы не взять вещицу в руки?
– Нет.
Стальные пальцы сжали шею. Крепкое мужское тело прижалось, одновременно возбуждая и приводя в ужас. Рука потянулась к лежавшему в шкатулке предмету и впервые попала в поле зрения – большая, сильная, незнакомая… И все же в памяти промелькнул мгновенный образ.
– Действительно, каждый способен найти нечто свое. Мне показалось, эта вещь тебе особенно подходит. Название поэтичное: «Груша страданий». В то далекое время, когда ее изобрели, люди верили, что приговор должен соответствовать преступлению, а наказание должна понести та часть тела, которая согрешила. – Мститель придвинулся ближе, крепче сдавил тисками шею и прошептал в ухо: – Ты лжец и педераст… Так куда же, по-твоему, следует пристроить орудие казни?
– Пожалуйста… – беспомощно пролепетал Джеффри.
– Помнишь, как работает? – Человек разжал пальцы, отступил и с грушей в руках принялся расхаживать по залу. – Если повернуть вот этот винт на конце, то стороны начнут расходиться, и окружность увеличится в три раза. Предположим, я засуну устройство тебе в рот. Разумеется, сначала придется как-то справиться с зубами – скорее всего парочка передних окажутся лишними. А потом и большинство остальных вылезут из своих гнезд. Думаю, незачем объяснять, насколько болезненной процедура окажется без анестезии.
– Прекрати…
– Затем сместится челюсть, и начнет опухать горло, не говоря уже о том, что старинное орудие наверняка кишит бактериями. Дыхательные пути окончательно сомкнутся, и боль окажется настолько невыносимой, что недостаток кислорода ты даже не заметишь. Смерть от гипоксии наступит не сразу, а займет немалое время. Важнейшие органы будут отмирать постепенно. Минимальный доступ кислорода обеспечит продолжительную агонию. И это притом, что адская боль способна превратить минуту в вечность.
– Хватит! – визгливо воскликнул Джеффри, взглянул на судорожно стиснутые кулаки и увидел, что пальцы побелели от напряжения.
– Разумеется, все это произойдет только в том случае, если я помещу орудие в рот. Вряд ли тебе удастся умереть другим способом, хотя подозреваю, ты бы этого хотел.
– Удалишь фотографии, если я это сделаю? – С замиранием сердца Джеффри посмотрел на петлю и понял, что выбора нет, что подобный конец всегда оставался единственным возможным выходом.
– Поверь, я предлагаю самый легкий путь. Если сделаешь для меня такую малость, обещаю немедленно уничтожить все улики. Полагаю, не следует привлекать к твоей смерти излишнее внимание. Ты передо мной в долгу.
Скользя на безупречно отполированном полу, Джеффри подошел к стулу, медленно залез на него и выпрямился. Как только голова окажется в петле, единственное, что потребуется – две секунды безумного мужества. И больше ничего. Дальше все произойдет само собой.
– Не могу. – Голос задрожал, глаза наполнились слезами, по ногам – на стул и ниже, на пол – потекло что-то теплое.
– Несколько секунд, и конец. Ты сможешь. Я в тебя верю. – В ледяном голосе неожиданно зазвучали ласковые нотки. – Разве не так ты говорил мне когда-то?
Джеффри глубоко вдохнул, словно можно было впрок наполнить легкие воздухом. Стул слегка покачнулся, и пришлось схватиться за веревку: сохранить равновесие было непросто. Человек наконец-то вышел и встал напротив. Откинул капюшон и прямо посмотрел в лицо – последнее, что Джеффри увидел в своей жизни. Он оттолкнул стул, и ноги провалились в бездну. На мгновение показалось, будто удастся найти опору, однако ступни лишь судорожно и бесполезно задергались в пустоте. С каждым движением веревка все больнее впивалась в горло, однако тело продолжало лихорадочно бороться за жизнь. Потом глаза помутились и сомкнулись, наступила темнота, а на губах застыла мертвая улыбка.
Глава вторая
Отец
В окно заглянуло солнце, и щеки Эдриана Майлза запылали от жара. Он попытался отвернуться от открытых ставен и запутался в мокрых от пота простынях. Рядом шевельнулась и открыла глаза девушка. Эдриан вспомнил, почему не закрыл ставни.
– Доброе утро! – Она улыбнулась. Хорошо, что солнце светило ей в глаза и мешало увидеть, как он судорожно пытается вспомнить ее имя. – Я прекрасно провела ночь.
– Я тоже, – соврал Эдриан. Нет он не кривил душой. Вероятно, ночь действительно прошла отлично, вот только вспомнить ничего не удавалось.
Спас телефонный звонок.
– Я пока оденусь, – сказала девушка.
– Алло! – произнес Эдриан, не сводя глаз… с Ханны?.. или Анны?
Безымянная гостья встала и прошла по комнате, по пути подбирая с пола одежду. Он никак не мог вспомнить, когда именно заключил очередную сделку. Знакомая ситуация: провал в памяти, неизвестная обнаженная женщина в постели и мысль, что в следующий раз надо будет провести ночь на чужой территории, чтобы утром не изображать любезность, а просто встать и уйти. Подобные мысли посещали не впервые, однако в нужную минуту Эдриан неизменно оказывался слишком пьяным, чтобы прислушаться к голосу разума.
– Эдриан, сегодня тебе придется забрать Тома к себе, – сказала Андреа обычным деловым, холодным тоном. Она никогда не звонила без острой необходимости.
– А разве в школе нет занятий?
– Отменили. Там что-то случилось. Извини, что не смогла предупредить заранее, но его действительно некуда деть.
– Неужели парень не может остаться дома один? – Эдриан помолчал, не желая обсуждать с бывшей женой собственную жизнь. Он терпеть не мог послушно исполнять ее команды, однако понимал, что выбора нет: наказание могло повлечь за собой запрет на общение с сыном. – У меня работа.
– Нет. Мальчику тринадцать лет, и его нельзя бросать на целый день. Возьми с собой в управление и посади в уголок. В общем, сделай что-нибудь.
– Послушай, ты установила правила, а я всего лишь исполняю их. Неужели не понимаешь, насколько важен для меня сегодняшний день? – Эдриан старался говорить без тени раздражения: Андреа могла рассердиться.
– Сделай это не для меня, а для него.
– Можно взять твою зубную щетку? – спросила девушка из ванной.
Эдриан поморщился, кивнул и махнул рукой, требуя тишины: телефонная трубка излучала презрение. Андреа давно не желала иметь ничего общего с бывшим мужем, однако заставляла его чувствовать себя изменником.
– У тебя кто-то есть?
– Приеду через десять минут. – Эдриан повесил трубку и вздохнул.
Зашел в ванную, где возле раковины стояла незнакомка в одном белье и чистила зубы его щеткой. Она взглянула в зеркало, улыбнулась полным пены ртом, а потом наклонилась и сплюнула. Эдриан осмотрел ее с головы до ног, подавил зов плоти и произнес:
– Мне нужно срочно уехать, так что выметайся!
Оглянулся в поисках самой чистой пары брюк, поймал собственное отражение в высоком зеркале и заметил на груди царапины – следы ногтей. Провел пальцами по помятому подбородку и обнаружил, что щетина достигла опасного уровня, за которым начинается борода. Прежде чем вернуться на работу, следовало бы привести себя в порядок, но делать это Эдриан не собирался. Маленькие акты неповиновения позволяли чувствовать себя чуть меньшей сволочью. Он натянул через голову вчерашнюю рубашку и захватил со стола ключи.
Эдриан оставил мотор включенным и посигналил. Заметил, как шевельнулись занавески в окнах ближайших домов, и решил посигналить еще раз, чтобы обитатели элегантных особняков вспомнили: соседка не всегда была такой принцессой, как сейчас, а жила и попроще. Всего десять минут езды отделяли его от другого мира, а три цифры почтового кода открывали доступ в иную страну – чистую и счастливую. Нет, нижняя часть города не представляла собой гетто или нечто подобное, но разница в среде обитания бросалась в глаза. Благопристойный район эпохи регентства возвышался над центром Эксетера, возле университета – за тюрьмой и кварталом красных фонарей. Сады утопали в цветах, парадные двери сияли свежей краской, а изумрудные газоны расстилались, подобно мягким восточным коврам. Из окон каждого дома открывался прекрасный вид. Здесь даже солнце светило ярче: лучи отражались от обширного белого пространства стен, а не терялись в бесконечных серых террасах, окружавших крохотный клочок земли в плохом районе, где находился дом Эдриана.
Том подошел к машине, ссутулившись, все еще не освоившись в новом, стремительно растущем теле. Он оставался ребенком, но при этом был всего лишь тремя годами моложе самого Эдриана, когда тот позаботился о его появлении на свет. Глядя на мальчика, отец не мог не сравнивать его с собой. Они с Томом были очень похожи, хотя сын не имел тех же проблем – во всяком случае, хотелось надеяться. Считается, что первый ребенок всегда повторяет черты отца: таким способом природа пытается укрепить семейные связи. Однако Эдриану не помогло даже очевидное сходство с сыном: наверное, в его случае всемогущая природа слегка отвлеклась.
Андреа стояла в дверях и хмуро наблюдала. В строгом костюме, она вполне могла сойти за адвоката или иного серьезного специалиста, хотя работала продавцом-консультантом в дорогом универмаге, а когда брала выходной, мир вовсе не рушился, продолжая существовать как ни в чем не бывало. Эдриан так долго и упорно добивался права на общение с сыном, что теперь не мог отказать жене в просьбе, зная, что та непременно использует ситуацию в своих целях. Так уж она устроена. Выглядела Андреа прекрасно – как всегда. Эдриан неохотно скользнул взглядом по изгибам безупречной фигуры. Костюм сидел так, словно ее зашили в ткань – без единой складочки и морщинки. Густые черные волосы были собраны в шелковистый пучок, а бриллиантовые сережки сияли, оттеняя чистую кожу цвета молочного шоколада. Этот экзотический оттенок заставлял людей считать Андреа то ли индианкой, то ли латиноамериканкой, хотя в действительности она соединила в себе английскую и ирландскую кровь. Эдриан посмотрел на полные красные губы и поспешил отвести взгляд, пока она не заметила.
– Заберу его ближе к вечеру, – сказала Андреа и уже совсем другим тоном добавила: – Люблю тебя, сынок!
– Пока, мам!
Том сел в машину, и она тронулась с места. Воцарилось обычное напряженное молчание. Отцу хотелось бы списать неловкость на переходный возраст сына, но в действительности так продолжалось семь лет – два раза в месяц, когда они встречались. Андреа вознамерилась полностью убрать бывшего мужа из жизни Тома, однако Эдриан проявил неожиданное упорство. Он влюбился в сына с первого взгляда и старался обеспечить жене достойную жизнь, однако той всегда чего-то не хватало. Тому не исполнилось еще и двух лет, когда Андреа снова вышла замуж и вместе с новым супругом попыталась окончательно «устранить» Эдриана. Когда Тому исполнилось шесть, отец все-таки добился разрешения на регулярные встречи, однако ущерб оказался невосполнимым: отношения так и остались напряженными.
– Почему школа закрыта, знаешь?
– Да. Алекс, приятель, прислал эсэмэску, – возбужденно ответил Том. – Его отец работает там учителем. Мистера Стоуна нашли повешенным прямо посреди атриума. Якобы совершил самоубийство.
– Неожиданно?
О школе, в которой учился Том, Эдриан знал немного, однако Андреа не сомневалась, что ничего лучше в округе нет. Следовательно, сын должен учиться только там. Бывшему мужу она решительно заявила, что его участия не потребуется, а потому он и не лез.
– Еще как! – Том скептически взглянул на отца, словно у того не все в порядке с головой. – Наверняка начнется следствие.
– Я не о том. Он выглядел расстроенным, печальным, растерянным?
– Честно говоря, казался каким-то несчастным, но там почти все учителя такие. Встревоженные и напряженные, понимаешь?
– Тебе по-прежнему не нравится?
– Ничего, только слишком уж надуто.
– Многие дети не отказались бы поучиться в этой надутой школе. – Впрочем, у самого Эдриана сложилось такое же мнение, да и Том попал в Черчилл исключительно благодаря деньгам отчима.
– Знаю, – пробормотал мальчик и откинулся на спинку сиденья.
Снова воцарилось молчание, и Эдриан мысленно обругал себя за менторский тон: он не знал, как разговаривать с сыном. Единственным справочным пособием служило собственное детство, которое ни в коем случае не могло считаться нормальным, а потому приходилось вносить разнообразие в разговор, черпая реплики из низкопробных сериалов. Желая избавиться от давящей тишины, он включил радио. Почувствовал, что народная музыка Тому не нравится, и попытался настроиться на другую волну, но после нескольких минут бесполезной возни с кнопками выключил приемник. Кстати, они уже подъехали к его дому.
Единственное, что Эдриан сумел создать и неизменно содержал в безупречном порядке, – это гостиная. Том, конечно, виду не подавал, однако мечтал опять оказаться в любимой комнате. Значительную часть своего дохода Эдриан тратил на вещи, которые взрослые считали игрушками. Андреа никогда не просила денег, потому что сразу после развода завязала отношения с солидным, богатым бизнесменом. После рождения сына Эдриан каждый месяц покупал для него новую игрушку – причем не простую, а коллекционную: «Звездные войны», «Звездный путь», «Ди-Си» или «Марвел» – все, что пользовалось огромной популярностью и спросом, должно было достаться сыну – когда он подрастет и поймет истинную цену вещей. Каждый год Эдриан страховал свое богатство на случай пожара, причем делал это чрезвычайно добросовестно, с подробными фотографиями и с описанием каждого неповторимого предмета. Коллекция обладала невероятной ценностью. Стены гостиной – от пола до потолка – представляли собой полки, плотно заставленные фирменным коробками. Попробуйте объяснить шестилетнему ребенку, что играть с вожделенными сокровищами категорически запрещено.
Том сразу уселся перед светодиодным экраном, включил изображение, стереосистему, и комната мгновенно ожила. Эдриан понимал, что для обычной гостиной телевизор слишком велик, но все равно купил его, поскольку не смог устоять перед искушением поразить сына.
– А у тебя есть «Охотники за зомби – 2»? – спросил Том.
– Там ограничение до восемнадцати лет.
– Все ребята давным-давно в нее играют, и сегодня обязательно будут в Сети. Даю слово, что маме ничего не скажу.
– В твоем распоряжении только два часа, а потом поедешь со мной на работу.
– Да пошел ты!
– Том! – крикнул Эдриан так громко, что испугался собственного голоса. Почувствовал за спиной призрак отца и отогнал усилием воли. Сын смотрел с удивлением. – Следи за речью, приятель!
– Я тебе не приятель, – прошипел Том.
Эдриан открыл шкаф и достал видеоигру. В сдержанной улыбке мальчика сквозило торжество победы. Эдриан вышел из комнаты. Он терпеть не мог повышать голос и ненавидел, когда им манипулировали.
В спальне не осталось и следа от ночной гостьи. О ее присутствии свидетельствовали лишь аккуратно заправленная кровать и отсутствие одежды на полу: все вещи были убраны в корзину. Даже столь малое нарушение неприкосновенности жилища мгновенно породило ощущение ловушки. Страх перед обязательствами превратился для Эдриана в самую настоящую фобию. Когда Андреа бросила его и отняла сына, заодно хладнокровно вырвав сердце, он дал себе слово никогда больше не попадать в подобные капканы. Те умники, которые утверждают, будто любить и потерять лучше, чем не любить вовсе, не представляют, что говорят.
В ванной Эдриан посмотрел в зеркало в надежде убедиться, что глаза уже не красные. Со времени последнего появления на работе миновало полгода. Возвращаться с видом закоренелого пропойцы не хотелось, особенно если вспомнить, как он ушел – точнее, как его попросили уйти. Но прошлым вечером срочно потребовалась хмельная отвага: Эдриан выпил и встретил женщину. Старая история повторилась в очередной раз. Он встал под душ, чтобы смыть с себя похмелье и все, что осталось от ночи, проведенной не в одиночестве. Снизу, из гостиной, долетали леденящие кровь вопли и выстрелы.
Эдриан стоял перед полицейским управлением и горько жалел, что бросил курить. Наконец, глубоко вздохнув, открыл стеклянную дверь и вошел. Том шагнул следом за ним.
– Привет, Томми! – стараясь не смотреть на Эдриана, дружески воскликнула из-за стола Дениза Фергусон. Скорее всего предстояло пережить еще не одну неловкую встречу.
Распахнув вторую дверь, Эдриан почувствовал, что разговоры мгновенно стихли. Все взгляды сосредоточились на нем, а он опустил голову и, глядя в пол, целенаправленно устремился к своему столу.
– Детектив Майлз? – Эдриан поднял голову. В дверях кабинета стоял начальник управления криминальной полиции Гарольд Моррис. – Будьте добры, зайдите.
Эдриан зна́ком велел Тому подождать и вошел в кабинет. Чтобы защититься от внимания отцовских коллег, мальчик вытащил из кармана смартфон и воткнул в уши наушники. Моррис закрыл за подчиненным дверь, подарив несколько минут облегчения. Однако теплая улыбка на лице начальника особого оптимизма не внушала.
– Начальник управления уголовной полиции Моррис, – заученно произнес Эдриан.
– Прошу, Эдриан, присаживайтесь.
Майлз с опаской опустился на краешек стула. Просто так в кабинет не приглашают: следовательно, предстоял серьезный разговор. Начальник управления криминальной полиции Моррис выглядел так же, как двадцать лет назад, когда Эдриан впервые его увидел. Правда, тогда ему можно было дать лет шестьдесят – из-за обширной лысины. Очень трудно определить возраст мужчины, если волосы полностью отсутствуют. Это Эдриан понял давно, сравнивая свидетельские показания. Если речь заходила о лысом мужчине, надеяться на достоверное описание внешности не имело смысла: показания охватывали возрастную группу от подростков до пенсионеров – в зависимости от наблюдательности и зрительной памяти свидетелей.
– Сэр?
– Рад, что вы вернулись. Вас здесь не хватало.
– Видите ли, сэр, то, что произошло…
– Если вам интересно мое мнение: что было, то прошло и забылось. Всякое случается, хотя и не должно бы. Расследование закончено, а шесть месяцев – срок вполне достаточный, чтобы разобраться в себе. Приказ о временном отстранении от работы – лучше, чем ничего. По крайней мере, в следующий раз ответственнее отнесетесь к регистрации вещественных доказательств.
– Следующего раза не будет, сэр. – Эдриан поморщился. – Спасибо за то, что заступились за меня перед дисциплинарной комиссией.
– Вы понесли наказание. От ошибок никто не застрахован, я сам несколько раз оступался. – В стеклянную дверь тихо постучали, и Моррис поднял голову. – Кстати об ошибках. – Он глубоко вздохнул и знаком пригласил стоявшую возле прозрачного кабинета женщину. – Войдите!
– Начальник управления криминальной полиции Моррис? Меня зовут Имоджен Грей.
– Ваше имя мне известно. Проходите и присаживайтесь, детектив Грей.
Неухоженная брюнетка опустилась на стул рядом с Эдрианом и принялась нервно теребить ногти и кусать губы. Одета она была в бесформенный свитер и мешковатые брюки. Ни разу не взглянув на Эдриана, положила ногу на ногу – в противоположную от него сторону.
– Извините за опоздание.
– Детектив Грей, хочу представить детектива Майлза. В обозримом будущем вам предстоит работать вместе.
– Начальница? – промолвил Эдриан. Интересно, ее поставили специально, чтобы он опять чего-нибудь не натворил?
– Знаю, что пара не идеальна, но детектива Грей только что перевели к нам из Плимута, и нужен надежный человек, способный ввести ее в курс дела.
– Иначе говоря, мне нужна нянька? – Грей нахмурилась, а Эдриан понял, что объектом наблюдения выбран не он: новая сотрудница держалась настороженно и даже враждебно. Судя по всему, подруга по несчастью тоже впала в немилость.
– Отлично. Двое угрюмых подростков должны между собой поладить. – Моррис подошел к двери. – Оставлю вас, чтобы не мешать продолжению знакомства.
Детектив Грей даже не повернулась, чтобы посмотреть на напарника. Она начала прилежно изучать стандартные полицейские плакаты на стенах, явно ожидая, что тот заговорит первым. Это была игра, манипуляция, причем детская. Майлз не уважал подобное поведение.
– Чтобы попасть в пару со мной, надо было сотворить нечто поистине чудовищное, – рассмеялся Эдриан и встал. – Пойдем, разберемся с кодами доступа.
– Почему? Чем ты провинился?
Грей впервые посмотрела прямо, и он увидел ее лицо. Кожа на веснушчатом носу и щеках шелушилась, значит, она много времени проводит на улице. Карие глаза тонули в самых длинных и самых черных на свете ресницах. Ни следа косметики. Возраст определить невозможно; судя по одежде, перед ним сидел пятнадцатилетний мальчик.
– Потерял кое-какие вещественные доказательства и позволил уйти крупной рыбе. Поворотный момент в карьере.
– А ты всегда так откровенен? – Детектив Грей широко улыбнулась, радуясь, что он тоже провинился.
– Разумеется, нет. Но если нам предстоит работать вместе, то предпочитаю, чтобы ты услышала правду от меня.
– Что ж, разумно. – Она снова улыбнулась, но уже более сдержанно.
– А что натворила ты? – Эдриан открыл перед ней дверь и сразу осознал ошибку: детектив Грей схватилась за ручку и знаком велела пройти первым.
– Не твое дело. – Она подмигнула так, что Эдриану показалось, будто в следующую секунду его шлепнут по заднице. Судя по всему, подобная мысль пришла в голову не только ему.
Глава третья
Таксидермист
Она смотрела в неподвижные глаза мертвой кошки. Блестящая шерстка по-прежнему оставалась мягкой на ощупь, однако едва палец коснулся твердого живота, в воздух поднялись крошечные облачка пыли. Она приклеила на объект желтый стикер, означавший необходимость реставрации: предстояло вернуть животному прошлое великолепие – насколько вообще возможно приблизить мертвую материю к состоянию живого существа. Вот уже пять лет Эбби Лукас работала в мемориальном музее «Иден-Хаус», однако ни разу не была ни в одном из четырех основных экспозиционных залов, редко разговаривала с коллегами и никогда не общалась с посетителями, а постоянно сидела на рабочем месте, в хранилище. За пять лет через ее руки прошли тысячи чучел различных животных – от кенгуру до утконоса, от заурядного козла до вот этого поразительного результата эволюции – гепарда. Эбби иногда спрашивала себя: почему люди не заказывали чучела коров или овец? Скорее всего просто жалели денег на скучных, привычных домашних животных. Ей самой коровы с их большими грустными глазами казались очень красивыми.
Эбби вышла в вестибюль, где суетились носильщики. Рабочие приводили в порядок помещение и готовили к открытию после недельного ремонта. Несколько месяцев назад, после смерти бывшего директора, музей получил по завещанию крупную сумму, и теперь все здание постепенно обновлялось. Последние пятнадцать лет сотрудники постоянно пытались найти деньги на восстановление. В течение продолжительного времени из тридцати двух залов посетителей принимали только четырнадцать, а большинство небольших комнат второго этажа оставались закрытыми. Восемнадцать лет назад музей жестоко пострадал от пожара, подвело оборудование – старая электропроводка и неисправное защитное устройство. Почти четверть здания пришла в негодность. Владельцы не смогли сразу восстановить музей, а потому многие комнаты оказались закрытыми до лучших времен или использовались в качестве складских помещений. Построенный в XVIII веке музей неоготики и естественной истории собирал найденные в округе артефакты кельтского и римского периодов, а также хранил пеструю коллекцию старинных костюмов, окаменелостей и даже целый зверинец, состоящий из чучел различных животных. К счастью, ущерб от пожара оказался несущественным. Во время ремонта стены вестибюля покрасили в ярко-алый, едва ли не оранжевый цвет, казавшийся Эбби кричащим, безвкусным и абсолютно неуместным. Когда она начинала работать, в выставочных залах господствовали сохранившиеся с георгианской эпохи сдержанные серые тона. Теперь же, по замыслу прогрессивного дизайнера, каждое помещение должно было нести собственный колористический акцент, и, разумеется, входная зона принимала на себя основную нагрузку. В итоге вместо колористического акцента получился удар по зрению.
– Эбби! – жизнерадостно окликнул мистер Лоустофт, директор музея.
Пожилой джентльмен напоминал доброго дедушку: круглые очки, румяные щеки, модный галстук-бабочка. С первого дня Эбби прониклась к нему симпатией, а директор не только сразу проявил расположение, но и позволил почувствовать себя на работе свободно и уверенно – как дома. Даже здоровался он так, словно приветствовал близкую родственницу. На всем белом свете лишь несколько человек умели это делать.
– Здравствуйте, мистер Лоустофт! – Эбби улыбнулась тепло и искренне, от души радуясь встрече.
В последнее время директор появлялся на работе реже, чем прежде: страшный диагноз диктовал определенные условия. Отремонтированный, обновленный, полностью действующий музей должен был стать его последним, прощальным детищем.
– Эбби, я надеялся встретить тебя здесь. Что скажешь? Нравится новый вестибюль? – Директор сиял гордой улыбкой.
– Просто потрясающе.
– Университет обратился с просьбой принять на стажировку одного из аспирантов, он пишет диссертацию об исторической консервации или чем-то подобном. Вот я и подумал, что лучше всего направить его к тебе.
– Ко мне? – удивилась Эбби. Она привыкла работать в одиночестве и другой судьбы не желала.
– Кстати, у меня есть и еще один сюрприз! Подойди-ка!
Мистер Лоустофт направился к громоздкому, накрытому чехлом предмету, и Эбби ничего не оставалось, как неохотно двинуться следом. Она ненавидела сюрпризы. Директор сдернул чехол, и Эбби увидела огромного самурая в твердых кожаных доспехах, отполированных до зеркального блеска.
– Не понимаю, с какой стати мы храним шедевр наверху? Это один из моих любимых экспонатов.
На маске самурая застыла зловещая улыбка, а вместо глаз зияли черные дыры. Шлем венчали демонические красные рога – острые и угрожающие. Эбби уже забыла это ужасное лицо. Много лет подряд она старательно обходила экспонат самым дальним из всех возможных маршрутов, чтобы даже не думать о его существовании. Лицо поражало бесчеловечностью, а глазницы смотрели жуткой пустотой. Она попятилась. Нет, нельзя допустить приступа паники; надо как можно быстрее убежать, спастись.
– Здесь он выглядит безупречно. – Встревоженная и испуганная, она продолжала отступать.
– Ты хорошо себя чувствуешь?
– Да, все в порядке. Просто устала, пора немного освежиться.
Эбби бросилась в ближайший туалет для посетителей, открыла кран и принялась умываться холодной водой. Лицо горело. Да, она очень не любила сюрпризы.
Вернулась в пустой вестибюль. Тишина музея обостряла одиночество, лишь откуда-то издалека едва слышно доносилась тихая музыка – постоянный фон. Эбби свернула за угол и едва не столкнулась с охранником.
– Суматошный денек? – Перед ней стоял Шон Корден. Искусственно осветленные волосы прилипли к блестевшему от пота лбу.
– Да. – Эбби попыталась обойти препятствие стороной, однако Шон не пропустил. В эту игру он играл исключительно потому, что Эбби она не нравилась.
– Прости, но мне необходимо готовиться к открытию. В запасе остается пара месяцев. Разве тебе нечем больше заняться?
– Не надоело? Изо дня в день возишься с мертвечиной. – Шон медленно втянул нижнюю губу и пристально посмотрел на ее рот.
– Нисколько.
Эбби снова попыталась увернуться, однако охранник придвинулся ближе. Теперь он стоял почти вплотную, так что отвратительный запах сигарет и алкоголя бил в лицо и не давал дышать. «Это всего лишь игра, он ничего не знает», – снова и снова мысленно повторяла Эбби, соображая, как лучше поступить: прямо посмотреть в наглые глаза или опустить голову. Хотелось сделать второе – но и Шону хотелось того же. Эбби решила держаться стойко, надеясь, что охранник не заметит за ее взглядом темноты. Единственное, к чему он стремился, – заставить ее выйти из себя. Ощутить хотя бы крошечную власть над человеком, от которого можно добиться реакции. Шону нравилось, что она легко пугалась и возбуждалась.
Он посмотрел ниже – на спрятанную под оливковой блузкой грудь. Эбби постаралась поменьше дышать, чтобы не давать пищи для новых идей. Легкие болезненно сжались, а рот мучительно приоткрылся ради глотка воздуха. Нет, лучше упасть в обморок, чем доставить ему удовлетворение. Так прошло несколько мгновений, и вдруг Шон отступил, не сводя глаз с ее тела.
– Что ж, желаю успехов.
Он улыбнулся, крепко сжал свою дубинку и несколько раз подряд провел пальцем по закругленному концу. Эбби медленно, незаметно выдохнула. Шон, конечно, мерзкий тип, но хотя бы этого не скрывает. Прежде чем она успела немного успокоиться, охранник исчез. Теперь можно было укрыться в своем темном уголке. Для одного утра общения вполне достаточно.
В полдень Эбби, как обычно, пошла в столовую музея на ленч и села за тот же стол, за который садилась всегда. Твердо заведенный ритуал присутствовал во всем, вплоть до коричневой вельветовой юбки – неизменной в конце недели. Тревога могла возникнуть из-за любой мелочи. К счастью, их музей не входил в число популярных и активно посещаемых. Если люди хотели что-нибудь узнать, то просто заходили в Интернет, и Эбби такой порядок устраивал. Сегодня она взяла сандвич с тунцом. Мистер Лоустофт объявил пятницу рыбным днем, пытаясь вернуть сотрудников в прошлое, когда люди еще соблюдали определенные обычаи.
Эбби искренне любила свою работу и не представляла, что может заниматься чем-либо иным. Любила изо дня в день встречаться с одними и теми же людьми – хорошими и, если не считать Шона, вполне разумными. Любила проводить почти весь день в одиночестве, в компании мертвых животных.
– Здесь свободно?
С полным ртом Эбби посмотрела на незнакомца и постаралась побыстрее прожевать кусок сандвича. В столовой, кроме них, никого не было, так что сказать, что место занято, было бы невежливо. Ему просто нужен стул? Или он хочет сесть рядом?
– Да, – ответила она.
Человек поставил поднос и с улыбкой устроился напротив. Снял куртку и повесил на спинку: расположился основательно. Молодой худощавый мужчина с волнистыми черными волосами. Скорее всего старше ее – точно определить возраст нелегко. Выглядел он эксцентрично, странновато, а самой замечательной чертой казались глаза – холодные и серые, как граненое стекло. Пришлось сделать над собой усилие, чтобы не рассматривать выразительное лицо.
– Меня зовут Паркер. Паркер Уэст. – Он протянул руку через стол. Эбби провела пальцами по юбке, чтобы стереть следы майонеза. – Добрый день. Полагаю, вы – Эбигейл Лукас? – Молодой человек снова улыбнулся, а Эбби не смогла скрыть удивления: откуда ему известно, как ее зовут?
– Кто…
– О, значит, вам еще ничего не сказали? Я буду помогать разбирать хранилище. Окончил магистратуру по зоологической археологии, а сейчас работаю над диссертацией, – немного смущенно пояснил Паркер Уэст.
– Ах да, конечно. Мистер Лоустофт предупредил, но я не ожидала, что вы появитесь уже сегодня.
Эбби как раз успела закончить работу над разделами Австралазии
[2] и Южной Америки: внесла в каталог каждое животное, описала регион обитания и место в пищевой цепи. До сих пор ей одной принадлежало право решать судьбу неживых существ, лишь она приговаривала каждый из экспонатов к реставрации или уничтожению. При малейшей возможности старалась спасти зверя, хотя и ощущала бесполезность попыток: в мусоросжигательную печь – последнее пристанище – уже отправились более двух сотен так называемых единиц хранения. Хуже всего дела обстояли в северо-восточном углу музея, где уже давно протекала крыша, причем неисправность оставалась незамеченной. О спасении многих жителей этого края не приходилось и думать: плесень и гниль поселились там так прочно, что уничтожение представлялось единственным выходом. Эбби сомневалась, что готова разделить столь ответственную работу с незнакомцем.
– Директор сказал, что помощь вам не помешает. В музее хранится огромное собрание видов и подвидов: слишком много для того, чтобы один человек смог успеть за… два месяца, так ведь?
– Пока справляюсь, – возразила Эбигейл извиняющимся тоном и тут же осудила себя за возникшую неловкость.
– Да-да! Никто и не говорил, что не справляетесь. Честно признаться, я сам вызвался, причем согласился работать бесплатно. Видите ли, корплю над диссертацией. Не стану надоедать подробностями; скажу только, что окажете любезность, если позволите находиться рядом. Могу взять на себя экспертизу, и тогда у вас освободится время для реставрационной работы.
– Если полагаете…
– Решение остается за вами. Моя судьба целиком в ваших руках.
Паркер Уэст смотрел умоляюще и в то же время лукаво. Хотелось улыбнуться, однако улыбаться Эбби не собиралась. Люди редко оказываются теми, за кого себя выдают. Всегда лгут, прячутся под маской.
– Паркер, зовите меня Эбби, – наконец произнесла она после долгой паузы. Ничего не поделаешь, придется смириться.
– Рад знакомству, Эбби! – Он сдержанно улыбнулся и набросился на ленч, явно торопясь увидеть ее мертвых друзей.
Она вспомнила всех животных, которых уже осмотрела в одиночестве, и решила, что, вероятно, мир пока не рухнул окончательно. Появление сотрудника вовсе не означало, что мистер Лоустофт ей не доверяет. Нет, речь шла лишь о том, что отныне можно не торопиться и не беспокоиться о стремительном приближении тех суровых сроков, какие Эбби сама себе назначила. Труднее всего далось решение судьбы одного маленького зверька с уничтоженным сыростью инвентарным номером. Она не знала, кто это, и не могла найти определение ни в одной из доступных энциклопедий. Наверное, самка попала в чужую часть света, но шансов на спасение уже не оставалось. На принадлежность к женскому полу указывали соски, все еще увеличенные недавним рождением детенышей, а о печальной судьбе свидетельствовала маленькая дырочка в груди – отверстие от пули. Щеки жестоко пострадали от укусов термитов, но черные глаза оставались удивительно спокойными. Едва Эбби прикоснулась пальцем к ране, как оттуда выполз паук. Она в ужасе уронила зверька, и мордочка окончательно разбилась. Рыдая, прилепила на шерстку красный стикер, а потом долго думала, постигла ли детенышей печальная участь матери или им все-таки удалось выжить – хотя бы на некоторое время? Интересно, успели они вырасти и обзавестись собственным потомством? Хотелось думать, что да.
Закончив ленч, Эбби повела Паркера туда, где хранились все обитатели Азии, заметив, как вспыхнули и засветились восторгом его глаза, словно ребенок впервые попал в магазин игрушек и теперь не может решить, с чего начать, какую вещицу сломать в первую очередь.
– Идите за мной!
Она направилась в дальний конец зала. Голос отозвался гулким эхом, а шаги отчетливо застучали по полированному деревянному полу. Освещение исходило от двойного ряда зеленых стеклянных брусков, вставленных в отверстия, оставшиеся от окон, в свое время загороженных щитами, а после пожара заставленных громоздкими металлическими стеллажами. В отличие от дерева металл не горит. В результате комната превратилась в бокал ликера шартрез, а ее содержимое окрасилось в бледно-зеленые тона. Сквозь вентиляционную решетку под потолком проникала музыка. Одна и та же мелодия звучала постоянно, с первого дня работы. Эбби не знала, что это за произведение и как называется, но понимала, что музыка классическая, и порой слышала ее даже во сне. Она взглянула на Паркера и увидела: тот пытался освоиться в новом мире, внимательно смотрел по сторонам и восхищенно восклицал.
– Невероятно! – пробормотал он, и Эбби показалось, будто оценка не предназначена для оглашения, а вырвалась импульсивно.
Обычно, узнавая, чем именно Эбби занимается, люди кисло улыбались и произносили нечто вроде «как мило», причем неискренне. Мысль о набивке чучел всем была отвратительна, хотя сути вопроса никто не знал и не понимал. Реакция Паркера внесла приятное разнообразие. Эбби гордилась своей профессией – тем единственным, что имела.
– Мы руководствуемся подобием простейшей десятичной системы: две первые цифры соответствуют континенту, три следующие обозначают вид, а затем…
– Да, принцип мне знаком.
– Извините.
– Вовсе не хотел показаться грубым. Прошу, не обращайте внимания на мой… характер. Порой бываю несколько… Спасибо за то, что нашли время все объяснить. Продолжайте, пожалуйста. – Паркер Уэст бормотал так смущенно и трогательно, что сдержать улыбку Эбби не удалось.
– Необходимо зарегистрировать каждое животное вот в этом реестре в соответствии с классификацией, а потом решить, подлежит оно реставрации или нет. Все, что может быть восстановлено, получает желтый стикер, а то, что восстановлению не подлежит, помечается красным. – Она передала Паркеру пачку наклеек.
– Восстановлению подлежит абсолютно все, – задумчиво промолвил он, не отводя взгляда от разноцветных листков.
Эбби внимательно посмотрела ему в лицо: бледная кожа контрастировала с черными волосами, а мягкие кудри нарушали резкую геометрию лица. Паркер поднял голову и вздохнул, словно забыв, что рядом кто-то есть.
Потом Эбби наблюдала, как он работает. Взявшись за дело, Паркер не произнес ни единого слова, иногда что-то невнятно бормотал, но в целом она по-прежнему оставалась в одиночестве. Молчание не казалось напряженным или неловким – просто обоим было удобно работать в тишине. Время от времени Паркер доставал из кармана потертую записную книжку, что-то быстро помечал и снова прятал. Эбби пыталась угадать, что он стремится сохранить в памяти и какие проблемы решает в своей диссертации.
День клонился к вечеру, и свет в зале стал оранжевым, приняв и впитав мягкие закатные лучи.
– Паркер! – в четвертый раз позвала Эбби, желая привлечь внимание, однако прилежный сотрудник продолжал самозабвенно что-то писать.
Наконец он поднял голову и взглянул почти испуганно, но уже в следующее мгновение лицо смягчилось, а на губах появилась улыбка. Казалось, кошмар рассеялся, и он снова вернулся к реальности.
– Который час? – Паркер с удивлением посмотрел наверх, на окна, окрашенные в теплые сумеречные тона.
– Уже семь. Никогда не задерживаюсь так поздно, но сегодня мы сделали очень много. Спасибо за помощь.
– Семь? Вот это да! Мне срочно нужно домой.
– Простите, надо было раньше отвлечь вас. Жена, наверное, волнуется.
– Да, Салли скучает… а еще проголодалась и хочет гулять. – Он заметил сконфуженное лицо Эбби и усмехнулся: – Салли – это моя собака.
Эбби покраснела. Не дай бог, он подумает, будто она пытается что-нибудь выведать. Никогда и ни за что. Даже мысли подобной не приходило в голову.
После ухода Паркера музей опустел. Эбби собралась домой. Спустилась в вестибюль и увидела самурая: в полной боевой готовности, держа руку на кривом мече, тот замер в своем стеклянном футляре, внушая ужас. Хотя воин оставался неподвижным и не мог никому причинить зла, от пустого черного взгляда стало жутко.
– Все еще здесь?
Эбби обернулась и увидела Шона: тот стоял почти вплотную, держа в руках рубашку. Белая майка позволяла изучить историю его жизни, записанную в виде татуировок. Здесь присутствовали все положенные элементы: розы с шипами, таинственные, непонятные символы, доставшиеся по наследству фамильные знаки. Поигрывая мускулами, парень начал медленно надевать рубашку. Чего он добивался? Хотел напугать? Напрасно: даже наедине Эбби его не боялась.
– Как раз собираюсь уйти. – Она шагнула к двери.
– Видел тебя с этим чудиком, новеньким. – Шон улыбнулся и, застегивая пуговицы, заметил: – Он слишком хорош для тебя, надеюсь, ты это понимаешь?
Эбби положила руку на сумку, чтобы при необходимости быстрее сунуть пальцы внутрь. Инструменты она всегда носила с собой, в том числе и скальпель. Он даже не почувствует, как острое стальное лезвие вонзится в кожу: увидит кровь и схватится за горло, мечтая поскорее умереть, чтобы не мучаться. Эбби точно знала, куда нужно вонзить оружие, чтобы все закончилось быстро. Она хорошо обращалась со скальпелем. Интересно, оставит ли кровь пятна на этих ужасных алых стенах? Эбби убрала руку и открыла дверь.
– Не забудь запереть! – деловито распорядилась она и с бьющимся сердцем выскользнула на крыльцо. Посмотрела вниз, на тротуар, и увидела Паркера. – Кажется, вы собирались домой?
– Подумал, что вы остались в музее с Шоном, но потом понял, что он вас не интересует.
– Почему поняли? – уточнила Эбби, спускаясь по ступенькам. Ей не нравилось, что кто-то мог догадываться о ее мыслях и переживаниях – от этого возникало неприятное чувство беззащитности.
– Невольно замечаю подобное, – спокойно пояснил Паркер и глубоко вздохнул. – Решил проводить вас домой, ведь почти стемнело.
– А как же собака?
Эбби обернулась в сторону музея и заметила торопливо выходящего Шона. Охранник осмотрелся, увидел ее и заметно обрадовался, но уже в следующий миг в поле зрения попал стоявший рядом Паркер. На лице отразилось разочарование, а кривая усмешка уступила место хмурому враждебному взгляду.
– Ничего, Салли немного потерпит. Мы понимаем друг друга. – Паркер улыбнулся и пошел рядом, не обратив внимания на Шона.
Эбби посмотрела через плечо: охраник направился в другую сторону.
Следующие несколько недель Эбби и Паркер работали молча. Энтузиазм помощника не истощался; каждый день он приходил рано и погружался в классификацию видов и подвидов. Голода и усталости не испытывал, регулярно пропускал ленч, а вечером поджидал Эбби на улице и провожал до дома. Никогда не досаждал глупыми вопросами и пустой болтовней, постоянно думая о своем. На работе часто вынимал записную книжку. Порой Эбби с улыбкой наблюдала, как прилежный сотрудник спешит записать важные детали.
– Но почему вы решили прийти именно сюда? Многие музеи обладают большими архивами, даже более богатыми, чем наш, – однажды спросила она, осмелившись нарушить молчание, когда наступило время ленча. Эбби уже привыкла приносить в пыльный зал два сандвича: оставлять Паркера голодать в одиночестве не позволяло чувство вины.