Кристина Кабони
Таинственный язык мёда
Cristina Caboni
La Custodie del Miele e Delle Api
© Cristina Caboni, 2015
© ООО «Издательство АСТ», 2020
* * *
Пчела опустилась На розы бутон, Слегка подкрепилась И вспорхнула вон. И вот для счастья одного Не нужно, в целом, ничего. Трилусса
Посвящаю эту книгу моему мужу Роберто и сыну Давиде. Потому что у них большие сердца и они способны разглядеть великолепие пчел.
Золотые пчелы ищут мед. Где найдут его? В синеве, что над бутоном розмарина. Федерико Гарсия Лорка
Пролог
Ветер, пропитанный солью и влагой, поднимается над морским побережьем, навевая воспоминания. Маргарита Сенес открывает глаза и устремляет свой взор в яркую синеву неба.
Она устала.
Уже несколько месяцев дышать все труднее, и сердце бьется все чаще.
– Уже почти, – бормочет она, устремляя взгляд к горизонту.
И улыбается.
Маргарита медленно садится, юбка легко скользит по ступенькам. Ткань белая, потому что пчелы любят светлые, солнечные цвета. Рука, когда-то крепкая и волевая, сжимает соломенную шляпу с сеточкой. Уже много лет она не надевает эту шляпу, но всегда носит с собой.
Ее пчелы покладистые, и она терпеливо и спокойно трудится, собирая только излишки, которые не забирает себе улей. Пчелы знают это – они с ней пришли к согласию. Договор, который они заключили, теряется где-то в прошлом, когда она была еще девочкой.
Новая хранительница.
Нежное жужжание окутывает ее и расслабляет. Словно мелодия, которая становится то громче, то тише. Вода из источника порой вторит этому звучанию, нашептывая ей истории былых времен.
Она поднимается на ноги.
Теперь дыхание стало ровнее, и кажется, будто на сердце полегчало.
– Пойдем, – шепчет она и возвращается к обрыву, который оберегает пчел от бушующих мистралей
[1]. Затем бросает взгляд на пчел, следя за полетом рабочих особей, что с пыльцой направляются к улью. Она улыбается, и ее взор скользит по лесной чаще, которая тянется вдоль горизонта.
А вот и оно. Ей удается разглядеть его вдали. Тысячелетнее дерево – олива, вырисованная слепящим солнцем и ночной сверкающей луной. Древняя царица в окружении своего двора из изумрудного мха. Ее корни уходят в глубь самых чистых вод, а могучие ветви словно ласкают небо. Маргарита протягивает руку, будто хочет прикоснуться к ним.
Всего лишь миг. Она разворачивается к тропинке и радостно ступает по ней.
– Спускаться всегда легче, – тихо произносит она.
Остается сделать всего одно дело. Теперь она готова, уже можно, она чует сердцем. Это ее долг. Чтобы оставить свой след и помочь сделать то же самое другим женщинам.
Эта мысль сопровождает ее по пути домой и потом, когда она пишет письмо, закрывает его и оставляет на кружевной скатерти. Рядом с бумажным конвертом стоит фарфоровое блюдо, на нем лежат жемчужные соты, источая благоухание воска и весеннего меда.
1
Розмариновый мед (Rosmarinus officinalis)
Тонкий, ароматный и мягкий.
Это мед пробуждения и чистоты, он дарует смелость перемен. Напоминает аромат синих цветов, из которых рожден.
Почти белый, кремообразный.
Рассвело. Больше всего она любила именно рассвет, его цвета, тишину, запах. Таящееся в нем зарождение нового дня.
В жизни Анжелики Сенес было уже много рассветов. Одинаковых, но в то же время таких разных. Если испанские рассветы зажигали чистое небо, в них таились слезы, свобода и бесконечность, то северные – переливчатые, словно опал, – были холодны, рассудительны и серьезны. А чуть южнее, в Греции, заря появлялась неожиданно и искрилась, как фейерверк.
Но был и другой рассвет – из ее воспоминаний. Хрустальный. В его бесконечной синеве отражалась ее душа.
Она ловко выпрыгнула из фургона, в глазах виднелись следы бессонной ночи. Рука сжимала небольшую металлическую стамеску, которая прекрасно ложилась ей в ладонь, повторяя все ее мельчайшие изгибы. Гладкая рукоятка, с тонким наконечником, но достаточно прочная, чтобы приподнять рамку, полную меда. Она была словно продолжением руки.
В те моменты, когда Анжелике хотелось пожалеть себя, ей нравилось представлять, что этот предмет олицетворяет ее саму. Соорудил его Мигель Лопес, управляющий одной из пасек в Испании, где она провела свои первые годы вдали от дома. В этом поместье под синим небом на красных холмах выращивали серебристый розмарин. Тогда Анжелика была не словоохотлива, и это особенно ценил старый пасечник. Может быть, именно поэтому он стал таскать ее за собой, когда ездил на пасеки или бродил пешком в поиске новых мест для ульев.
Мигель сразу понял, что она говорит на языке пчел. Невероятная редкость. В жизни он ни разу не видел никого, похожего на Анжелику Сенес. В этой девочке было что-то особенное. Из былых времен.
Он тайком наблюдал за Анжеликой и обнаружил, что она не просто умела говорить с пчелами, она пела. Она им пела. Пока чистый девичий голосок парил над синим цветочным полем, Мигель чувствовал, что сердце его бьется быстрее. Эти переживания воскресили в его памяти давно дремавшие воспоминания. И поскольку он не мог поделиться с ней своей мудростью, ведь Анжелика знала о пчелах больше, чем кто бы то ни было, он решил соорудить для нее что-нибудь особенное, то, чего у нее не было: пасечную стамеску.
Это он умел, как никто другой.
Он смастерил стамеску из подковы, потихоньку разгибая ее. Внешне хрупкая, легкая, специально подогнанная под маленькую руку. Женскую руку.
C того самого момента Анжелика не расставалась с подарком. И в тот раз, когда она подходила к розмариновому полю, стамеска была при ней. Единственное, что ей нужно, чтобы проверить улей.
Поместье раскинулось, насколько хватит глаз, и его окружало зеленое и синее море. Тонкие листочки саженцев, покрытые росой, отражали неуверенный утренний свет, а легкий ветерок разносил их терпкий аромат.
Розмарин. Из нектара его цветков получается светлый мед, почти белый, который быстро и нежно застывает. Ароматный, сладкий и густой. Ее любимый.
Над полем поднималась дымка, молочно-белое облако уже слегка рассеивалось. Громадный неаполитанский мастиф шоколадного цвета остался ждать в фургоне, который много лет служил ей домом. Своими темными глазами мастиф неусыпно наблюдал за каждым движением хозяйки, и, когда та жестом позвала его, огромный пес помчался ей навстречу.
– Иди сюда, Лоренцо, уже пора, – сказала она ему и потрепала по голове.
Спускаясь по тропинке, она решила, что начнет оттуда. Время от времени Анжелика оглядывалась, подмечая каждую деталь, и принюхивалась, ведь именно воздух может многое рассказать. Пока собственными глазами не увидишь ульи, нельзя сказать, что не так с пчелами господина Франсуа Дюпона, который вызвал ее неделю назад.
Это и было делом ее жизни: пчельница на выезде.
Она знала пчел, их жужжание было для нее самой виртуозной музыкой. Их язык она чувствовала очень тонко, он был соткан из запахов, звуков и ощущений. Она устраняла проблемы, возникающие в ульях, и уезжала.
Хранительница. Последняя хранительница пчел. Она хранила это древнее искусство, которое передавалось от женщины к женщине.
И вот Анжелика обнаружила пчелиный коридор. Как обычно, мысли вмиг улетучивались, стоило ей попасть в этот мир, ее мир. Все остальное просто переставало существовать. Пчелы жужжали и стремглав летали туда-сюда. Она проследила за их движением и увидела ульи. Они располагались вдоль кромки поля, вдали от всех ветров. Хорошо, наконец-то верное решение! Ничто так сильно не могло навредить улью, как беспощадный порывистый ветер. Это был тот самый регион Франции, где мистраль мог вырвать дерево с корнем.
Она подошла поближе, пристально исследуя каждую деталь. Когда взгляд упал на выстроенные в ряд, совершенно одинаковые синие ящики, она нахмурилась.
– На всей пасеке нет ни одного отличительного знака, даже маленького рисунка. Тут, наверное, сумасшедшее блуждание пчел, – бормотала она, скрупулезно все изучая, и покачала головой. – Как, по мнению господина Дюпона, пчелы должны тут ориентироваться? По номеру улья? – обратилась она к Лоренцо, который семенил за хозяйкой. – Достаточно ведь любого значка, никто не просит его рисовать здесь Сикстинскую капеллу! – покачав головой, произнесла Анжелика.
Она пробралась сквозь ветви, подошла к ульям с тыльной стороны и краем глаза заметила, что пес свернулся клубочком под кустом. Анжелика улыбнулась. Все как обычно: сначала он рядом, но стоит начать открывать улей, он тут же мчится в укрытие.
– И это пес-пасечник, ну как не стыдно? – улыбаясь, упрекала она.
Приподняв улей, она просунула стамеску между ящиком и крышкой. Легким движением руки подняла крышку и дождалась, пока выберутся пчелы. Они поползли по ее пальцам, и она их внимательно рассмотрела. Блестящие и толстенькие. Они были великолепны в своих золотисто-желтых с охрой шубках. Продолжая крепко сжимать стамеску обеими руками, Анжелика полностью открыла ящик.
И запела. Чистые и прозрачные слова того напева лились над полем. Она закрыла глаза. Звуки рождались внутри и струились из ее губ. Она языком ощущала нежность и ритм этой мелодии. Чувствовала, как поток льется из ее сердца, потом сквозь кончики пальцев, куда-то вдаль. Она пела и пела, пока не услышала задорное жужжание и ей не почудилось, будто она летит вместе с пчелами.
Ее сердце бешено колотилось. Она ощутила жар, который шел изнутри улья, словно руки коснулся приятный бодрящий поток воздуха. Очень осторожно она отложила крышку в сторону, плотно прижав нижнюю губу к зубам, сосредоточенная и молчаливая. Спустя мгновение она выдохнула и снова запела.
Гнездо вроде бы в порядке, хотя и переполнено растерянными пчелами, которые из-за блуждания забились в первый же улей в ряду, а теперь заползали одна на другую, удивленные неясным вторжением. Линии в рамках превосходные. Густой аромат жемчужного воска и меда разлит в воздухе вместе с дымом, оставшимся от прежних посетителей ульев и уже въевшимся в дерево.
Она осторожно приподняла первые рамки, оценивая собранные в них запасы, и затем добралась до гнезда. Рамка, которую она выбрала, была тяжелой, пчелы-кормилицы ползали по вощинам с личинками. Молодые пчелки, покрытые нежным пушком, пробравшись сквозь тонкий слой воска, который закупоривал похожие на люльки соты, медленно выбирались наружу. Их тут же встречали пчелы-кормилицы, лаская усиками и лапками. Крылышки молодых пчел впервые раскрывались.
В этом мгновении было что-то магическое. Рождение новой жизни всегда было особенным событием. Анжелика заворожено наблюдала за ними, ей казалась, что она видит и чувствует то, что видят и чувствуют они.
Взгляд следил за круговыми движениями рабочих пчел. Возвращаясь в улей, они своим танцем показывали подругам местонахождение медоносов, а остальные пчелы собирали упавшие крупинки пыльцы или всасывали капли нектара и переносили их в соты.
Пчелы были замечательно организованы, у каждой было свое, хорошо знакомое ей дело. Каждая прекрасно знала свое место в этом мире.
Вдруг одна мысль сжала Анжелике горло. Она прикрыла веки, затем глубоко вздохнула и прогнала ее от себя. Анжелика сосредоточилась на пчелином домике, приподняла следующую рамку, затем еще одну, пока не дошла до последней. Она работала осторожно, окутанная резвым жужжанием пчел, в тени крупных кустов ладанника, окаймляющих розмариновое поле. Мир вокруг нее уже пробудился. К пчелам присоединились щеглы с их звонкими трелями, белые бабочки… как их называют? Капустницы, вспомнила она, наблюдая их полет. А вот одна догнала другую прямо на цветке.
Чем больше она смотрела, тем больше открывалось взору. Любуясь этой вселенной, сотканной из звуков, красочных насекомых и похищенного времени, она словно проникала в какое-то параллельное измерение, где, погрузившись в созерцание, можно заблудиться или замедлить шаг, просто наслаждаясь тем, как луч солнца касается твоей кожи. Просто потому, что тебе так захотелось, без особых на то причин.
Для Анжелики это был миг полной свободы, когда она могла быть собой. Миг, который переполнял ее радостью. Всего одно мгновение, но оно совершенно.
Таков был мир пчел.
«Лети, лети, царица цветов. Лети, лети, золотая пчела. Ты оберегаешь жизнь, ты оберегаешь то, что грядет…»
Закончив проверять первый улей, она была вполне удовлетворена. Ящик в отличном состоянии. Пчелы блестящие, задорно летают, нагруженные пыльцой и нектаром. Запасы обильные, и их более чем достаточно. Она не нашла ни одной причины, почему бы они страдали или плохо размножались. Настораживало лишь блуждание пчел. Пчеломатка была молодая, она правильно откладывала яйца в соты, отведенные для кладки. Полукругом их обнимали соты с медом, самка четко разграничивала разные виды сот и отделяла соты с кладкой от деревянной рамки.
Анжелика с осторожностью открыла один за другим все ящики, повторяя все те же движения, не спеша, сосредоточенно и внимательно все изучая. Закончила она ближе к обеду, дождалась, пока сидящие на ней пчелы улетят, и вместе с Лоренцо поднялась по тропинке. Остановилась у бака с водой для пчел. Лоренцо сунул морду внутрь и принялся лакать воду. Анжелика тоже решила освежиться. Вода стекала по коже, и, словно пчелы, в ее голове зароились мысли. Солнце уже припекало, скоро придется работать в шляпе.
И тогда картинка в ее голове обрела четкие формы: Маргарита, ее Яя, женщина, которая обучила ее этому пению, всегда носила с собой шляпу.
Она на мгновение остановилась в задумчивости, посмотрела вдаль. И продолжила путь наверх.
Можно успеть осмотреть еще одну пасеку, подумала она спустя какое-то время, изучая местность. Чуть ниже, ближе к морю располагалась еще одна пчельня. Начать лучше оттуда.
Забравшись в кабину фургона, она разложила свои инструменты и собралась в путь. Старый фургон закашлял, Анжелика прикрыла глаза и начала молиться. Снова повернув ключ, бросила взгляд на Пепиту, полосатую кошку, свернувшуюся клубочком на приборной панели, еще одного члена этой странной семьи.
– Держись крепче, радость моя.
Кошка лишь окинула ее безразличным взором, зевнула и закрыла глаза. Когда мотор со скрежетом завелся, Анжелика с облегчением выдохнула.
2
Акациевый мед (Robinia)
Из белых цветов с запахом ванили и ароматом свежей травы.
Если закрыть глаза, кажется, будто видишь целое цветущее поле. Этот мед вызывает улыбки и дарует жизненные силы. У него тонкий и нежный вкус.
С мелкими кристаллами.
Ранним утром Анжелика покинула имение господина Дюпона. Она дала ему некоторые указания и советы и получила вознаграждение за консультацию. Основной рекомендацией было нарисовать на ульях разноцветные отличительные знаки, чередуя любимые пчелами цвета: желтый, синий и зеленый – пчелы всегда возвращались в ульи, но очень важно было помочь им сориентироваться, особенно в такой продуваемой ветрами зоне, как эта. Анжелика уехала: задача выполнена. Но не чувствовала ни удовлетворения, ни радости, ни грусти. Совсем ничего. Ничего.
Она смотрела на движущиеся впереди нее автомобили, а перед глазами всплывали давние воспоминания.
Прошлой ночью ей опять приснилась Яя, женщина, которая вырастила ее как мать: та звала ее, и Анжелика бросалась к ней навстречу, но все никак не могла догнать. Яя хотела что-то сказать, она все время что-то повторяла. Но что?
На мгновение она прикрыла глаза, а затем сконцентрировалась на дороге. Болезненное ощущение неудовлетворенности было еще таким резким, что она чувствовала эту боль физически. Абсурд! Она вздохнула. Ей это уже начинало порядком надоедать.
– Будь осторожна со снами в рассветные часы, – прошептала она, вспоминая слова матери. И снова вспомнилась Яя.
– Пчелы – это стражницы цветов, доченька. Они мудрые и все-все про нас знают. Они нас питают, лечат, делятся своими знаниями. Нужно просто научиться их слышать. Не бойся их.
– Да, Яя.
– Вот и умница. А теперь можешь запеть. Ты помнишь слова?
Анжелика поднимает глаза и кивает. Конечно, помнит. Они высечены у нее в памяти. Простые, ясные и светлые.
– Да, да. Лети, лети, царица…
Все ее внимание сосредоточено на отрытом улье. На поляне, неподалеку от поля асфодели, выстроены в ряд десять пчелиных домиков. Цветы покачиваются на ветру, словно белоснежное покрывало, от которого тянется ввысь насыщенный аромат диких трав. Анжелика очарована ульями, она чувствует их тепло, запах, слышит их шум. Она знает, что сначала нужно понаблюдать, – это первое правило, которому ее научили. Ей не страшно. Но запах яда окутывает ее, словно предупреждает о чем-то. Он сладковатый, и хотя все сжимается внутри, нравится ей. Зимой она видела бушующее море, высокие темные волны, ревущие, вздымающиеся в белой пене. Завораживающее и одновременно пугающее зрелище. И сейчас перед ульем она ощущает нечто подобное. Она сглатывает, в горле пересохло, губы горят, но она не хочет останавливаться. Нужно просто быть внимательной и проявлять уважение. Она медленно снимает сетку с головы. Вот теперь между ней и пчелами нет ничего лишнего. Вновь взмывают ввысь слова из ее песни, нежные и изящные. К девичьему голоску присоединяется глубокий и напевный голос зрелой женщины, которая стоит рядом и подбадривает девочку.
И та грациозно протягивает ручку, прямо как учила Яя.
– Теперь можешь дотронуться до сот.
Анжелика распахивает глаза. Золотая капля растекается по белому воску. Тут же слетаются пчелы, через секунду высасывают каплю, и она исчезает. Пчелы сразу улетают, оставляя необходимое девочке пространство.
Девочка легонько просовывает внутрь соты кончик указательного пальца и чувствует мягкий, теплый и ароматный воск. Мед обволакивает ее маленький пальчик. Она подносит палец ко рту и пробует на вкус. Сладкий и ароматный мед тает на языке. Анжелика улыбается и повторяет это движение снова, а затем позволяет меду стечь ей в ладонь словно в чашу.
– Ты готова? Они сейчас прилетят…
А вот и пчелы. Одна за другой, очень осторожно пчелы садятся на ее руку. Момент невероятного счастья. Их ножки танцуют по нежной коже Анжелики, ей щекотно. Ее смех разносится повсюду, веселит ее спутницу и доходит до моря, которое вздымает в ответ изумрудные брызги. В голове Анжелики снова звучат слова:
Лети, лети, золотая пчела.
Лети, лети, царица цветов.
Ты оберегаешь жизнь, ты оберегаешь то, что грядет.
Воды ты делаешь слаще, слова и пение…
– Видишь? Они признали тебя. Теперь ты тоже их хранительница, доченька.
– Хранительница?
– Да. Отныне ты, Анжелика Сенес, хранительница пчел.
– Как ты, Яя?
Молчание, затем легкий смех, будто дуновение ветерка.
– Да, как я.
Пока она ехала, все вокруг пробуждалось к жизни. К малолитражкам, которые обгоняли ее, присоединись громадные тракторы с огромными колесами и прицепами и несколько повозок с лошадьми или навьюченными ослами на выкрашенных в красный поводьях. По краям дороги деревья уступили место строениям: лачугам, домишкам и особнячкам.
Зазвонил телефон, она протянула руку, чтобы подключить наушник.
– Да?
– Привет, это я.
Анжелика продолжала смотреть перед собой на дорогу:
– Привет.
– Я не вовремя?
Она поджала губы.
– Как дела, мама?
Повисла пауза, затем легкая ухмылка.
– Это я тебя учила не отвечать вопросом на вопрос, помнишь?
Она ничего не сказала, но на губах заиграла улыбка: «Да, мама».
– Ну и где ты на этот раз? – голос Марии был мягким, как бархат, и ласковым.
– Во Франции. Я разве тебе об этом не писала по электронной почте?
– Я не часто проверяю почту, тебе бы следовало это знать. – И снова молчание, и снова длинная пауза. – Ты собираешься возвращаться в Италию? – вдруг спросила мама, будто слова давно повисли на губах, а сейчас вырвались наружу.
Анжелика нахмурилась:
– В следующем месяце, как и договаривались. А что?
– Я подумала, может, мне стоит отправиться в путешествие.
Странно. Ее мама ненавидела саму идею ехать куда-нибудь на поезде. А самолетов боялась, как огня.
– И куда ты собралась?
И опять пауза, словно Мария никак не могла подобрать нужные слова. – Еще не решила. Просто уже столько времени прошло, как Дженнаро… Слишком много. – Ее голос надломился.
Прошло два года со смерти Дженнаро Петри, ее второго мужа, но Мария Флоринас все продолжала оплакивать его с непроходящим отчаянием. Однако такая откровенность удивила Анжелику. Совсем не в стиле ее матери.
– Перестань мама, ну что случилось? Мне есть о чем беспокоиться?
– Нет, что ты. Просто в церкви появился новый священник, дон Пьетро. Он организует поездки. По монастырям, церквям… – Она снова замолчала. – У всего этого даже есть название, представляешь? Духовный туризм. Вот. Я решила поехать. Поэтому тебе и звоню…
Анжелика задумалась, взвешивая услышанное. Этому ее тоже научила она. Идти дальше, углубиться в тон голоса, в интонацию, в недосказанное. Обычно в паузах кроются намерения и истина. Она это знала, прекрасно знала. Как и то, что ее мать ей врала. В какой-то момент ей захотелось остановить фургон и вступить с мамой в дискуссию. Но, инстинктивно притормозив, она снова двинулась в путь. Что тут скажешь, ничего не поделать – Мария уже не передумает. Оставалось лишь ждать.
– Ты уже точно решила?
– Ну да, конечно. И потом, я ведь не прямо сейчас уезжаю. Сначала нужно кое с чем разобраться.
– И с чем же это?
– Ничего такого, из-за чего тебе следовало бы волноваться, ерунда.
– Иными словами, меня это не касается…
– Успокойся. Я тебе позвоню, хорошо? А ты мне не звони.
Анжелика нахмурила лоб:
– Что? Это почему еще?
Ставить четкие границы в их отношениях было в стиле ее мамы. Уже, наверное, следовало бы привыкнуть. На самом деле так было всегда. С одной стороны, мама, которая все устраивала и решала – что, почем. А она подстраивалась, или, по крайней мере, пыталась. Хотя это неожиданное требование показалось ей странным. Пережив первый болезненный укол, она поняла, что что-то и правда случилось.
– Я не хочу, чтобы ты бросала деньги на ветер.
Резкий ответ последовал незамедлительно, и это успокоило ее. Вот это уже в мамином стиле. Анжелика покачала головой, лицо озарила легкая улыбка. Что тут возьмешь, мама была кладезем абсурдных противоречий, которые, соединившись все вместе, являли собой одну из тех невероятных мелодий – вроде тех, что создавали барабаны и одновременно скрипки. Резких, отточенных и одновременно щемящих.
– Хорошо. Тогда буду ждать твоего звонка. – Она хотела прекратить разговор, как вдруг в ее голове слова сами оформились и вырвались наружу: – Я люблю тебя.
Повисшее молчание превратилось в натянутую струну, и Анжелика тут же пожалела об этих словах, продиктованных эмоциями. Не следовало их произносить. Маме они не нравились, они приводили ее в замешательство. Она уже собиралась сказать, что у нее просто вырвалось, что ей уже некоторое время не по себе, она не спит ночами, как вдруг Мария разразилась рыданиями.
– Что случилось? – она перешла почти на шепот. Анжелика с такой силой сжала телефон, что пальцы побелели.
– Я… это так тяжело, так тяжело.
– Что, мама, что?
– Знаешь… я часто спрашиваю себя, не ошибалась ли я в отношениях с тобой, можно ли было что-то сделать иначе.
Долгая тишина, полная невысказанности, темных пятен, которые Анжелика заставляла себя не замечать.
– Не начинай, мама. Прекрати. Меня в моей жизни все устраивает.
– Да… Но почему же тебе пришлось уехать?
– Пришлось? Не начинай, прошу тебя!
Анжелика вела себя резче, чем хотела, но она не привыкла к этому плаксивому тону. Ее мама всегда была жесткая и крепкая, как кремень.
– Я тоже тебя люблю, доченька моя. И запомни одну вещь, Анжелика, – вдруг прошептала Мария, – слова сами по себе мало что значат. По-настоящему значимы лишь поступки. Я скоро вернусь. По приезде тут же тебе наберу. Вот увидишь, все будет хорошо.
Анжелика хотела возразить, но связь прервалась. Она посмотрела на телефон, притормозила на площадке для стоянки, выключила зажигание и набрала мамин номер. Гудок, второй, она нетерпеливо считала.
Вдруг экран погас. Проклятие! Она попыталась перезагрузить телефон, но он и не думал включаться. Машинально она поставила телефон на зарядку. Решила, что позвонит попозже. Именно потому, что мама велела этого не делать. Перезвонит, потому что хочет знать, что скрывается за загадочной фразой, которую она произнесла. Какие слова? О каких поступках она говорила? И куда, черт побери, она собралась ехать? А главное, что будет хорошо?
Анжелика осознала, что все эти вопросы были неуместны, мама была вольна делать все, что ей хочется, впрочем, как и она сама. У каждой была своя жизнь.
Мария не принимала кочевой образ жизни дочери. Ей была непонятна одержимость Анжелики. А Дженнаро, ее отец, вернее, отчим, как раз понимал ее и поддерживал.
«Если она не посмотрит мир сейчас, пока молода…», – говорил он, пытаясь примирить их обеих.
Сначала Анжелика пыталась как-то объяснить маме необходимость в независимости, но та не желала понимать и страшно обижалась: «У тебя есть все, что можно только пожелать». Этими словами тут же заканчивался, если вдруг и вспыхивал, любой диалог.
Но это не значило, что Анжелика не делала того, что ей хотелось. Новые восходы, новые закаты, каждый раз в новом месте. Ей нравилось организовывать поездки, упаковывать ее мир в рюкзак и отправляться в путь. Ей был никто не нужен. Уже больше никто.
Она вновь подумала о матери, о том, что сказала ей. Что у той на уме на этот раз? Эту женщину и правда было непросто понять. Она глубоко вздохнула, пока тяжесть, что сдавливала грудь, не отпустила. В стиле ее мамы – не учитывать мнение дочери в принятии решений.
На губах промелькнула горькая улыбка. На самом деле было удивительным, что она посвятила Анжелику в планы о предстоящей поездке.
Ну и хорошо, мама делала то, что считала нужным. А она, как всегда, отправится дальше.
У нее были пчелы, Пепита и Лоренцо. Ее ждали новые рассветы.
Анжелика провела пальцами по волосам. Выражение ее лица сменилось и стало решительным.
Она снова двинулась в путь, оставив позади облако пыли. В голове мысли сменяли одна другую. Безудержные, пугающие мысли. Она попыталась привести их порядок, но в голове царили лишь хаос, страх и страдание. Словно ночная мгла в безлунную ночь, когда ветер завывает и стучит ставнями. Анжелика дрожала.
3
Мед земляничного дерева (Arbutus unedo)
Горький и выдержанный.
Этот мед придает силу, необходимую для принятия трудных решений. В чем-то похож на дикий миндальный мед и мед благородного дерева. Но в основе своей он сладкий, с нотками обжаренных кофейных зерен и какао.
Орехового цвета, тончайшей кристаллизации.
Анжелике было шесть лет.
Женщина с тонкими губами, в длинной небесно-голубой юбке, усеянной белыми ракушками и красными бабочками, отправилась на ее поиски. И, когда нашла, сообщила ей об этом! Грубым голосом, с выставленным вперед пальцем, словно быть шестилетней девочкой – это нечто ужасное.
– Меня зовут синьорина Пинтус, Клелия Пинтус, я директор школы.
– Школы?
– Да, именно так. Школы.
Женщина сделала несколько шагов вперед и поджала губы.
– Где твоя мама?
Анжелика смотрела на нее широко распахнутыми глазами. Она и знать не знала ничего о школе. Встревоженная, она углубилась в свои воспоминания, в то, что ей говорила мама, в каждое мельчайшее наставление. «Не выходи из дома. Не клянчи ничего у Маргариты. Заправь постель, после еды помой тарелку. Причесывайся дважды в день. Тщательно умывайся и чисти зубы, зубные врачи стоят целое состояние, а я и так ишачу, не разгибая спины. Подмети пол и выбрось мусор. Полей базилик, помидоры и розмарин. Когда включаешь плиту, будь осторожна, горячо! И ни с кем не разговаривай!»
Она всегда следовала указанием, кроме одного – не ходить к Яе, это было исключением. Исключение – магическое слово. Оно означает, что чем-то можно поступиться. И ей очень нравилось это исключение.
Директриса снова заговорила, так что Анжелике пришлось концентрироваться на ее словах, а затем вновь на увещеваниях матери.
Нет. Она ничего ей не говорила ни о какой школе.
Эта женщина с нарисованными губами и светлыми глазами продолжала пристально вглядываться в Анжелику, так что у девочки свело живот. Анжелика смотрела на стоящий перед ней кофе с молоком, на хлеб, который она до этого поджарила над камином, и на мед, который ей подарила Яя. И поняла, что больше не голодна.
– Итак? Ты мне будешь отвечать или нет? Да ты просто невоспитанная девочка! – воскликнула синьорина Пинтус, подперев бока толстыми ручищами, и угрожающе взглянула на Анжелику.
В тот момент у Анжелики побежали мурашки по коже, и ей стало ужасно страшно. Страх был холодным, темным, как безлунная и беззвездная ночь, когда рядом не было мамы и она пряталась под кроватью.
Вдруг она вспомнила странное слово, которое постоянно повторяла мама: последствие. Последствие означало, что сначала что-то сделано, а по причине того, что это сделано, происходит что-то другое. Почти всегда что-то плохое.
Ей не следовало уходить из дома, чтобы попить молока. Если бы она осталась дома, как велела Мария, эта синьора не обнаружила бы ее.
– Мамы нет, – пробормотала она, и на нее нахлынуло отчаяние.
Нужно было что-то сделать, выгнать эту женщину, которая смотрела на нее, как мама смотрела на быстро бегающих по потолку гекконов.
– Мама скоро вернется. Она в магазине, – добавила Анжелика, стараясь быть убедительной.
Но казалось, что эта женщина знала, что это неправда. Неправда – это нечто выдуманное. Она нужна, чтобы приставалы держались от тебя подальше. Этому ее тоже научила мать. Приставалы и сплетники – отвратительные люди. Они могли вызвать немало неприятностей и запереть в таком специальном месте, куда свозили детей, у которых не было пап, а мамы, как у нее, вынуждены работать.
И она закрыла рот.
«Не разговаривай с незнакомцами, иначе они заберут тебя». Мамино наставление отчетливо звучало в ее ушах – как и в тот день, когда Мария Флоринас предупредила дочь о том, какая судьба ждет ее, если соответствующие учреждения прознают о ее положении.
Анжелика не знала, что это за такие учреждения. Нет, Мария ей все-все объяснила, и даже самые глубинные смыслы слов, но «учреждения» – это было чем-то слишком сложным, состоящим сразу из многих понятий, и девочка ничего не разобрала. Она знала только, что в лучшем случае окажется в пансионе, в худшем – в детском доме.
Пансион, детский дом – это были ужасные слова. Мария говорила, что они напоминали заполненную грязью нору: стоит туда попасть, вырваться уже невозможно. Даже если и удастся сбежать, та грязь налипнет на тебя навеки. Ничего в мире Анжелика не боялась больше. Ни ветра, что дул с моря, ни молнии, что раздирала ночь в клочья.
– Мама скоро вернется, – повторила она, стараясь быть более убедительной. Но казалось, что синьорина Пинтус не слышит. Анжелика в отчаянии принялась оглядываться по сторонам. Ну как же быть?
Директриса вошла в дом. Домой никого нельзя пускать, это было еще одно правило.
Как она могла забыть? Слезы подступили к горлу, и, закусив губу, Анжелика вбежала за женщиной.
– Это нельзя трогать! Мама не разрешает!
Почему эта женщина не хотела ничего понимать? Девочка выхватила из ее рук то, что та взяла, и поставила на место.
Анжелика вспомнила, как однажды на пляже увидела огромного желтого пса. Она так испугалась его длинных зубов, рычания, исходившего из его глотки, что сильно зажмурилась и представила, что она маленькая-маленькая. И когда вновь открыла глаза, пса уже не было. Может, так же получится и с этой женщиной? Она зажмурилась крепко-крепко. Затем открыла. Но директриса никуда не делась, а лишь продолжала сжимать в руках ведро и швабру, которой девочка недавно мыла пол. Анжелика бросилась к ней и вырвала из рук ведро со шваброй.
– Это моей мамы! – завопила она. И поставила ведро в шкаф, где их всегда держала Мария.
– Слушай, я же не собиралась их красть! – возмущенно воскликнула женщина.
Анжелика подозрительно посмотрела на нее и снова села на свое место. Синьорина Пинтус взглянула на девочку и присела рядом. Анжелика не могла разобрать, когда ей было страшнее – сейчас, когда эта женщина ей улыбалась или когда накричала сразу по приходе.
– Итак, малышка, куда пошла твоя мама? Мне ты можешь сказать. Не бойся.
Но Анжелика боялась – и так сильно, что у нее стучали зубы и дрожали губы. Эта женщина ей не нравилась. Анжелика чувствовала на себе ее взгляд и прекрасно понимала, чем в тот момент была занята директриса – она что-то проверяла. Мама тоже всегда делала так, когда возвращалась домой. И если находила малейшую царапину или синяк, это был кошмар.
– Мама вышла. Она скоро вернется.
И снова вранье. Но в этот раз вышло естественнее, хотя страх никуда не делся. Синьорина Пинтус уставилась на нее, словно услышала фальшь в голосе, и велела ей встать. Сначала принялась рассматривать ее платье, затем щупать. На лице изобразилась гримаса.
– Сплошная кожа да кости.
Анжелика промолчала. Она не могла ничего поделать, когда эта женщина своими мерзкими пальцами сжимала ей плечи и руки. Но когда та попросила Анжелику открыть рот, девочка попыталась укусить ее. Уж это Анжелика умела делать превосходно, но синьорина Пинтус вовремя отпрянула, дала подзатыльник и обеими руками вцепилась ей в волосы, дернув так, что у девочки выступили слезы. Но она не заплакала и не закричала, лишь закусила губу и стерпела.
– Ну, хотя бы причесана ты хорошо.
Анжелика с негодованием распахнула глаза. Конечно, хорошо. У нее был пробор, и две косы обрамляли лицо. Тем летом мама научила ее плести косы, и она очень гордилась, что теперь справлялась с этим делом сама. Но только это был большой секрет. Затем синьорина Пинтус схватила ее лицо, сжала и стала поворачивать из стороны в сторону. Когда эта женщина принялась вглядываться в уши, Анжелика порадовалась, вспомнив, что накануне вечером умывалась. И платье было новым. Немного великоватым, зато новым.
– Вроде бы ты чистенькая. Как только мама вернется, скажи ей, что занятия в школе уже начались. Если через пару дней ты не появишься, вернусь уже с полицейскими.
С полицейскими? Сердце Анжелики неистово заколотилось в груди. Такого слова она не знала. Что такое полицейские? Она стала перекатывать это слово по языку, по губам. Когда наконец ей удалось произнести его в голове, она посмотрела на директрису.
– Ты поняла?
Девочка кивнула, потому что не знала, как еще реагировать. У нее не было и малейшего представления, кто такие полицейские, но это точно было что-то плохое. Плохое и страшное. Как приставалы и чужаки.
Женщина ушла. Затаив дыхание, Анжелика дождалась, пока та завернет за угол, и вбежала в дом. Заперлась на ключ и бросилась к кровати, которую делила с Марией. Девочка забилась под кровать, в самый дальний угол, к горлу подступал плач.
Что теперь? Что делать? В ближайшее время мама не вернется. Она закупила продукты в дорогу, а это значит, что уехала минимум на неделю. Она уезжала на работу, так она объясняла дочери, потому что деньги можно заработать только на работе, а еду можно купить только за деньги.
Яя. Это имя само нарисовалось у нее в голове. Нужно бежать к Яе, она уж точно знает, как поступить. За несколько минут она спустилась по лестнице и выбежала. Босиком во весь опор она бросилась по каменной дорожке, что вела к тете.
«Яя! Яя!»
Она постучала в дверь, но было заперто. Нет дома, нет дома! Может быть, Яя, как и Мария, уехала? Девочкой овладел слепой ужас. Отчаяние заставило ее стучать во все двери, и чем дальше она продвигалась, тем громче кричала.
И вдруг ее полные слез глаза широко распахнулись. Пчелы. Конечно, Яя с пчелами, там, в лесу. Анжелика бросилась бежать. Сухая трава трещала у нее под ногами. Желтая трава, настолько высокая, что за ней ничего не было видно. Дыхание царапало Анжелике горло, она остановилась и прислушалась. Точно! Жужжание пчел и журчание ручейка укажут ей дорогу. Она снова побежала, пока не оказалась на поляне, где росла старая олива. Под деревом, спиной к ней, была Яя.
– Помогите, помогите! – закричала Анжелика.
– Черт подери. Что случилось?
Маргарита Сенес, ее Яя, обернулась и, когда увидела девочку, помчалась к ней навстречу, и Анжелика бросилась к ней. И тут как черное грозное облако взвились пчелы.
– Стой там, я сама. Не шевелись.
Но этот предупреждающий возглас женщины не остановил Анжелику. Пчелы всполошились, слетаясь в единый рой. Анжелика, не обращая внимания на грозный гул, помчалась к Яе, кинулась к ней и разрыдалась. Пальчиками она сжала одежду женщины, своими маленькими кулачками, полными отчаяния.
– Полицейские. Директриса школы. Она меня заберет.
Маргарита наклонилась и взяла девочку на руки. В этот момент поднялся рой. Пчелы продолжали метаться из стороны в сторону, но вместо того чтобы нападать на девочку, они, словно защищая ее, впустили в свой круг. Защищая их обеих.
Маргарита в изумлении наблюдала за пчелами. На ее лице появилась загадочная улыбка, смесь одобрения и гордости. Пожилая дама погладила Анжелику по темной головке. Она бросила последний взгляд на золотистый рой, который продолжал кружиться в вихре, и прижала девочку к груди.
– Успокойся, прекращай плакать. Слезами горю не поможешь, доченька моя.
Анжелика провела ручкой по лицу. А вторым кулачком продолжала крепко держаться за длинную белую юбку женщины. Она не прекратила рыдать, лишь стала всхлипывать все глубже.
– Молодец, а теперь пойдем домой.
Анжелика схватилась за руку Яи. Она не заметила, что пчелы создали коридор, и они вдвоем шли по нему. Когда они дошли до дома, Маргарита закрыла дверь, а пчелы рассеялись и вернулись в свой домик, который соорудили в стволе оливы.
– Я испекла печенье с медом. Хочешь попробовать?
– Да, мне нравится мед.
– Пойдем на кухню.
Женщина легонько подтолкнула девочку вперед. Она была напряжена, губы сомкнуты. Маргарита знала, что рано или поздно это произойдет, о чем предупреждала упрямую Марию. Маргарита пыталась убедить Марию, чтобы та оставила девочку ей. Потому что иначе был слишком высок риск, что девочку заберут. Но та и слышать ничего не хотела. Гордыня, легкомыслие и глупость. Этими тремя словами можно было описать Марию Флоринас.
И пусть с Марией у Маргариты не сложилось, с Анжеликой все будет иначе.
– Пока я жива, никто тебя не тронет, доченька. Девочка моя, ничего не бойся. Я позабочусь о тебе.
И Яя действительно стала о ней заботиться. Купила тетрадки, книжки и фартук. Даже бант. Красный бант. Анжелика рассматривала его широко распахнутыми глазами. Она вспомнила, что такого же цвета были лепестки роз, а еще рассветы, когда едва-едва проглядывало солнце. Очень красивый бант. Самая красивая вещь из всех, что у нее были. Анжелика понюхала бант и, прикрыв глаза, провела им по губам.
На следующий день они выехали очень рано. Яя показала Анжелике школу. Школа оказалась не такой и ужасной. Так много детей. Анжелика, раскрыв рот, смотрела на них. Яя задержалась, чтобы поговорить с синьориной Пинтус, и они вместе проводили Анжелику в класс. Ее встретила молодая и красивая учительница, похожая на маму, только у Марии были почти черные волосы, а у синьорины Адель каштановые, как и у Анжелики. Девочка не слышала, что Яя сказала тем двум женщинам, но вдруг во время их разговора лицо синьорины Пинтус неожиданно стало красным, словно помидоры у мамы, а синьорина Адель бросилась обнимать Анжелику.
С того момента к Анжелике все стали относиться намного благодушнее. Яя забрала ее после занятий, крепко взяв ее за руку. Потом женщина постелила ей в комнате на башне, в самой красивой комнате большого дома Яи.
– Теперь это навсегда твой дом, доченька. Запомни.
Оттуда в самую ясную ночь можно было разглядеть звезды и море. И ничего не было для Анжелики прекраснее, чем разговаривать с ними и наблюдать, как рассвет опаляет бирюзовое небо.
4
Лавандовый мед (Lavandula spp.)
Приятный на вкус и кремообразный.
Это мед успокоения, он помогает обрести гармонию.
Обладает ароматом цветов и душистых трав.
Отличительная особенность – тонкая нотка ладана в резковатом послевкусии.
Цвет чистейшей слоновой кости, медленная кристаллизация.
– Ну, отвечай же, – бормотала Анжелика, считая гудки.
«Вас приветствует автоответчик…»
С резким щелчком она закрыла телефон и бросила на приборную панель. Уже третий раз она пыталась дозвониться до матери. Какого черта та не подходит к телефону? Анжелика старалась выпутаться из паутины волнений, которая необъяснимым образом окутала ее после того разговора с матерью. «Позже попробую еще раз», – пробормотала она, уставившись на трубку.
Она осмотрелась и поняла, что уже приехала в Агде, маленький городок, жемчужину посреди зелени, омываемую изумрудными водами. Анжелика двигалась медленно, глаза пристально следили за дорогой. Новый путь, еще одно приключение. После она планировала заскочить в Авиньон, затем проехать через Арль, побыть на конгрессе и вернуться назад.
Она продолжила разрабатывать маршрут, прикидывала остановки и все рассчитывала. Не отрывая взгляда от дороги, она поискала бутылочку с водой, потом поняла, что пить не хочет, и передумала. Вдруг увидела небольшую площадку и остановила фургон.
Анжелика огляделась. Море, кругом море. Насыщенного синего цвета, кое-где – с оттенками фиолетового. Анжелика рассматривала его несколько минут. Солнце скрылось за набежавшей тучкой, и море вновь поменяло цвет. Теперь это была серебристая гладь. Она опустила голову и посмотрела на дорожную пыль. Не это море она носила в своем сердце, совсем не это…
Ее море темно-синее, как сердцевина сапфира, и когда солнце высоко, оно неотличимо от неба. Ее море зеленое с бирюзовыми крапинками, золотыми и оранжевыми переливами заката. Ее море пропитано солью и заливистым смехом.