МАРИ ЮНГСТЕДТ
НЕСКАЗАННОЕ
Посвящается моему мужу, Кеннету Никлассону, любимому дорогому другу
Воскресенье, 11 ноября
Впервые за неделю небо прояснилось. Ноябрьскому солнцу всё-таки удалось пробиться сквозь облака, и собравшиеся на ипподроме Висбю зрители подставляли лица долгожданным лучам. На ипподроме царила атмосфера напряжённого ожидания с лёгким привкусом грусти — как-никак закрытие сезона. На трибунах было полно публики, которая, несмотря на холод, с нетерпением ожидала последнего забега. Зрители жевали хот-доги, запивая их пивом и горячим кофе из пластиковых стаканчиков, и делали пометки в программе бегов.
Хенри Дальстрём, по прозвищу Вспышка, достал из кармана фляжку с самогоном, от души глотнул и поморщился. Надо же как-то согреваться на таком холоде. Он сидел в окружении всех своих друзей — Бенни, Гунсана, Моники и Кьелле, находившихся в разной степени подпития.
Началось дефиле: разгорячённые, всхрапывающие лошади, с блестящими от пота крупами, выстроившись в линейку, гарцевали под гремящую из громкоговорителей музыку. Наездники расселись по качалкам, для устойчивости пошире расставив ноги.
На чёрном фоне табло, словно секунды на электронных часах, постоянно сменялись показатели тотализатора.
Хенри полистал программу: он собирался сделать ставку на Джинджер Стар, выступающую под седьмым номером. Похоже, кроме него, никто не верил в победу неопытной трёхлетки. Он внимательно следил за её выступлениями этим летом и заметил, что её результаты становились всё лучше, если только ей удавалось не сорваться в галоп.
— Слышь, Вспышка, вон Пита Квин, красавица, правда? — невнятно пробормотал Бенни, протянув руку за фляжкой.
Хенри называли Вспышкой, потому что он много лет проработал фотографом в газете «Готландс тиднингар», пока окончательно не перешёл на «ставку» профессионального алкоголика.
— Ещё бы, с таким-то тренером! — ответил он и пошёл сдавать купон.
Кассы тотализатора находились совсем рядом с открытыми воротами конюшен. Сгорая от нетерпения, игроки доставали бумажники, купюры переходили из рук в руки, и вот купон уже зарегистрирован. Этажом выше располагался ресторан, где завсегдатаи ипподрома ели бифштексы и пили пиво. Корифеи бегов, пуская клубы сигарного дыма, обсуждали лошадей и жокеев.
Времени оставалось в обрез. Первый наездник уже поприветствовал судей, как положено по регламенту, коротко кивнув в сторону судейской вышки. Ведущий соревнований пригласил участников на старт.
После нескольких заездов оказалось, что Хенри правильно угадал результаты всех четырёх. Если ему повезёт, он сможет сорвать джекпот! К тому же он сделал ставку на Джинджер Стар, а на неё поставили очень немногие, значит, сумма выигрыша окажется приличной. Только бы Джинджер не подвела!
Лошади выстроились на старте, он внимательно следил за экипажем, насколько ему это удавалось после восьми кружек пива и неизвестного количества самогона. Прозвучал сигнал к началу забега, сердце Хенри заколотилось. Джинджер Стар шла отлично, просто отлично! С каждой секундой расстояние между ней и двумя лидерами забега стремительно сокращалось, затуманенный взгляд Хенри различал контуры лошади: мощная шея, трепещущие ноздри, чуткие уши. Она справится, наверняка справится!
«Только не сорвись в галоп, только не сорвись в галоп!» — повторял он про себя, словно читая мантру. Его взгляд был прикован к молодой кобыле, с поразительной скоростью приближавшейся к группе фаворитов. Один соперник оставлен позади. Внезапно Хенри почувствовал тяжесть висевшего на шее фотоаппарата, вспомнил, что собирался поснимать, и сделал несколько снимков неожиданно твёрдой рукой.
Джинджер Стар вдруг сделала рывок по внешнему кругу, теперь кобыла шла ноздря в ноздрю с фаворитом, и тут наездник впервые за весь забег хлестнул её кнутом. Дальстрём вскочил на ноги, неотрывно следя за лошадью через бесстрастный глаз объектива.
Когда Джинджер Стар пересекла финишную линию, обогнав фаворита забега меньше чем на полкорпуса, в рядах зрителей пронёсся вздох разочарования. Со всех сторон донеслись комментарии: «Какого чёрта?», «Быть того не может!», «С ума сойти!», «Вот зараза!»
А Хенри в шоке опустился на скамейку.
Джинджер Стар выиграла забег класса V5!
В конюшне было тихо, только лошади, всхрапывая, жевали вечернюю порцию овса, да какая-то девушка, шурша метлой, подметала пол. Последний день бегов подошёл к концу, напряжение спало, и в стойлах воцарилось спокойствие. Девушку, убиравшую в конюшне, звали Фанни Янсон. После напряжённого рабочего дня у неё болело всё тело, поэтому, закончив, она без сил опустилась на ящик с фуражом, стоявший рядом с боксом Регины. Кобыла выглянула из своего стойла, Фанни просунула руку между прутьями ограждения и ласково погладила морду лошади.
В конюшне не было ни души, кроме этой тёмноволосой хрупкой девушки. Её тоже позвали в ресторан, чтобы всем вместе отметить закрытие сезона, но она отказалась, так как прекрасно знала, что там будет твориться. Наверняка ещё хуже, чем обычно. Фанни пару раз ходила на такие мероприятия, и ей там совсем не понравилось. Владельцы лошадей, как всегда, напьются и станут приставать к ней, называть принцессой, приобнимать за талию и втихаря щипать за задницу.
Некоторые, перепив лишнего, заходили ещё дальше — отпускали двусмысленные комментарии насчёт фигуры, в открытую разглядывая её тело. В общем, сборище похотливых кобелей.
Фанни зевнула. Ехать на велосипеде домой тоже не особенно хотелось. Что там делать так рано? Мама не работала и, скорее всего, уже успела напиться. Если она одна, то наверняка скучает, сидя на диване, недовольно скривив губы, а на столе перед ней стоит бутылка. Фанни войдёт, посмотрит на неё, и ей сразу же станет стыдно, оттого что она провела день на конюшне, а не с мамой. С мамой, которая отказывалась понимать, что во время соревнований у Фанни очень много работы. А ещё она отказывалась понимать, что Фанни просто нужен предлог, чтобы время от времени уходить из дому. Конюшня стала её единственным убежищем. Если бы не лошади, ей — конец.
Её охватило беспокойство, как только она представила себе другой сценарий: она приходит домой, а мама не одна. Если к ней пришёл её бойфренд Джек, то вместе они напьются ещё сильнее и не дадут Фанни спать.
Фанни завтра с утра в школу, поэтому ей просто необходимо выспаться. Скорей бы уже закончился этот кошмарный год, восьмой класс давался ей нелегко. В начале полугодия она очень старалась, но с каждой неделей получалось всё хуже и хуже. Она не могла сосредоточиться на занятиях и стала прогуливать. У неё просто не хватало сил на учёбу.
У Фанни и без того проблем по горло.
Понедельник, 12 ноября
В уголке рта появился пузырёк слюны. С каждым выдохом он раздувался всё больше, пока наконец не лопнул, и струйка слюны стекла с подбородка на подушку.
В комнате было светло. Между раздвинутыми занавесками виднелись грязные разводы на окнах. На подоконнике стоял одинокий горшок с давно засохшей фиалкой.
Хенри Дальстрём медленно просыпался: настойчиво трезвонил телефон, разрывая плотный покров тишины. Некоторое время звонок метался от одной стены к другой по крохотной двухкомнатной квартирке, потом звуку наконец-то удалось вырвать Хенри из крепких объятий сна. В голове завертелись обрывки каких-то мыслей, и он стал постепенно возвращаться в реальность. Он чувствовал себя абсолютно счастливым, но никак не мог вспомнить почему.
Хенри спустил ноги с кровати, и у него сразу же заболела голова. Стараясь не делать резких движений, он осторожно выпрямился и посмотрел на расплывающиеся перед глазами узоры на одеяле. Жутко хотелось пить, поэтому он всё-таки встал и на нетвёрдых ногах доковылял до кухни. Пол вдруг закачался, и Хенри прислонился к дверному косяку, разглядывая царивший на кухне бардак.
Дверцы кухонных шкафчиков распахнуты, рядом с раковиной всё заставлено грязными стаканами и тарелками с остатками еды, в кофейнике пригорели остатки кофе. Одну тарелку кто-то умудрился уронить на пол: осколки перемешались с жареной салакой и картофельным пюре. На столе громоздились пивные банки, бутылки из-под водки, пепельница с горой окурков и пачка купонов с ипподрома.
И тут Хенри вдруг сообразил, откуда взялось это непривычное ощущение счастья. Он единственный угадал победителя забега класса V5 и сорвал джекпот! Сумма была просто неимоверной, во всяком случае по его меркам. Ему выплатили больше восьмидесяти тысяч наличными, да он таких денег никогда и в руках-то не держал!
В следующий момент Хенри вдруг понял, что не помнит, куда дел всё это богатство. При мысли, что деньги могли потеряться, желудок свело от страха. Видимо, вчера он на радостях здорово надрался. Ещё бы, такая куча денег!
Он в панике оглядел полупустые полки кухонных шкафчиков. Ему ведь хватило ума спрятать деньги в надёжное место? Только бы никто из ребят… Нет, такого быть не может. Хотя ни в ком нельзя быть уверенным, когда дело касается денег или выпивки…
Отогнав эти мысли, Хенри стал судорожно вспоминать, что он сделал с деньгами накануне вечером, когда они пришли домой с ипподрома. Куда же он их дел?
Ну конечно же, в кладовку! Дрожащими руками Хенри достал пакет с мешками для пылесоса, нащупал в нём толстую пачку купюр и вздохнул с облегчением. Он сел на пол, благоговейно держа в руках пакет, словно дорогую фарфоровую вазу, и стал думать, как же ему поступить с деньгами. Может, поехать на Канары и поваляться на пляже, потягивая коктейли? Можно пригласить с собой Монику или Бенни, а почему бы и не обоих?
Вдруг он вспомнил о том, что у него есть дочь. Наверное, ей тоже стоит кое-что отправить. Она уже выросла, живёт в Мальмё и давно с ним не общается.
Хенри засунул деньги обратно и встал. Перед глазами заплясали искристые звёзды.
Желание похмелиться становилось всё сильнее, но пивные банки оказались пусты, как и бутылки из-под водки. Он порылся в пепельнице, нашёл окурок подлиннее, попробовал прикурить, но обжёг палец и громко выругался.
Заглянув под стол, Хенри обнаружил на дне одной из бутылок остатки водки. Он жадно допил всё, что оставалось, и кружившаяся перед глазами карусель замедлила свой ход. Бывший фотограф вышел на террасу и вдохнул промозглый ноябрьский воздух.
На газоне неожиданно обнаружилась непочатая банка пива, он залпом выпил её и почувствовал себя значительно лучше. В холодильнике нашёлся кусок колбасы и кастрюля с засохшим картофельным пюре.
Начинался вечер понедельника, часы уже пробили шесть, и «Систембулагет»
[1] закрылся. Придётся искать выпивку в другом месте.
Он сел на автобус и поехал в центр. Водитель оказался сама любезность и не стал брать с него денег за проезд, хотя уж у Хенри-то было чем заплатить за билет. До нужной ему остановки «Эстерсентрум» в автобус никто не сел, так что всю дорогу он ехал в одиночестве. Над землёй висела пелена дождя, на улице было темно и безлюдно, большинство магазинов уже закрылось.
На скамейке перед киоском Али, где продавались хот-доги, сидел Бенни и этот, как его там, Эрьян, он недавно переехал сюда с материка. Неприятный тип: бледная кожа, тёмные волосы зачёсаны назад, буравящий взгляд, мускулистые руки. Недавно вышел, говорят, сидел за нанесение тяжких телесных повреждений. Руки и грудь покрыты татуировкой, виднеющейся из-под расстёгнутой грязноватой рубашки. Хенри и так-то неловко чувствовал себя в присутствии этого парня, так тот ещё повсюду таскал с собой глухо рычавшую на всех бойцовую собаку — белую, с красными глазами и квадратной мордой, более отвратительного создания просто не представить. Эрьян хвастался, что эта псина загрызла карликового пуделя в самом центре Стокгольма, в районе Эстермальм. Хозяйка пуделя, какая-то надутая аристократка с зонтиком, разозлилась и набросилась на Эрьяна, тут-то её и задержала полиция, а Эрьян отделался всего лишь предупреждением и наказом приобрести поводок попрочнее. Его тогда даже в новостях по телевизору показали.
Когда Хенри подошёл, лежавшая у ног Эрьяна собака глухо зарычала. Бенни махнул рукой в знак приветствия, — похоже, он уже успел изрядно набраться, по нему сразу заметно.
— Здорово! Как дела? Слушай, ещё раз поздравляю, круто тебе свезло!
— Спасибо, — сдержанно ответил Хенри, мрачно взглянув на приятеля.
— Будешь? — спросил Эрьян, протягивая ему бутылку с прозрачной жидкостью неизвестного происхождения.
— Конечно, — не отказался Хенри.
Жидкость пахла резко и неприятно, зато после нескольких глотков у Хенри окончательно перестали трястись руки.
— Ну чё, хорошо пошла? — спросил Эрьян без тени улыбки.
— А то, — ответил Хенри и присел рядом на скамейку.
— Сам-то как?
— Живее всех живых.
Бенни наклонился к Хенри и шепнул на ухо:
— Твою мать! Ну, в смысле, насчёт бабла. Такая тема! Ты что с ним делать-то будешь?
— Не знаю, — тихо ответил Хенри, покосившись на Эрьяна, который отвернулся и закурил, глядя на холмы Эстергравар, словно разговор его совершенно не интересовал. — Давай не сейчас, — добавил он. — Никому не говори про деньги, не хочу, чтобы об этом кто-то узнал. Договорились?
— Конечно, приятель, не вопрос! — заверил его Бенни и, похлопав Хенри по плечу, снова повернулся к Эрьяну. — Дай-ка ещё глотнуть.
Тот отдёрнул руку с бутылкой и процедил сквозь зубы:
— Полегче, твою мать, пиано.
«В этом весь Эрьян, — подумал Хенри. — Пиано! Что ещё за пиано? Попроще нельзя, что ли?» Собака оскалила зубы, и ему сразу захотелось смыться куда подальше.
— Есть чего на продажу?
Эрьян порылся в замызганной сумке из кожзаменителя и достал пластиковую бутылку с самогоном:
— С тебя полтинник. Хотя, может, ты и побольше сможешь отвалить?
— Не, у меня как раз только полтинник и есть, — ответил Хенри, протягивая Эрьяну купюру, и ухватил бутылку, но Эрьян не выпускал её из рук.
— Уверен, что больше нет?
— Ещё как.
— А что, если я тебе не поверю? Вдруг я решу, что у тебя есть ещё деньги, но тебе просто неохота платить?
— Да ты чего, перестань!
Хенри выхватил у него бутылку и встал. Эрьян издевательски ухмыльнулся:
— Ты чего, шуток не понимаешь?
— Мне пора. Пока, парни, созвонимся.
Хенри пошёл к автобусной остановке, ни разу не обвернувшись. Однако спиной чувствовал, что Эрьян внимательно смотрит ему вслед.
Вернувшись домой, он развалился в единственном кресле стоявшем в гостиной. Купив по дороге в работавшем допоздна киоске «Грейл-тоник», он смешал его с самогоном, получился вполне приличный на вкус коктейль. Перед Хенри стоял полный до краёв стакан, сверху плавали кубики льда. В комнате царил полумрак, Хенри разглядывал огонёк собственной сигареты и наслаждался одиночеством.
Его совершенно не волновало, что он так и не прибрался в квартире после вчерашней попойки.
Он поставил старый альбом Джонни Кэша, и соседка сразу же заколотила в стену, выражая недовольство, наверное, музыка мешала ей смотреть очередной шведский сериал. Но Хенри проигнорировал её возмущение, он вообще с презрением относился к мелочной суете обывателей в этой стране.
Ещё работая в редакции, он всегда старался избегать рутины. Хенри по праву считался лучшим фотографом «Готландс тиднингар» и мог себе позволить работать в свободном режиме. Потом, открыв своё дело, он, естественно, занимался исключительно тем, что ему нравилось.
В минуты прозрения он понимал, что именно эта свобода и стала началом конца. У него появились деньги на развлечения и выпивку, и постепенно он стал уделять этому гораздо больше времени, чем работе, семье, интересным делам. Постепенно алкоголь стал главным занятием в его жизни. Вскоре брак распался, заказчики куда-то пропали, он стал всё реже видеться с дочерью, а через несколько лет окончательно утратил с ней связь. У Хенри не осталось ни денег, ни работы, а единственными друзьями стали собутыльники.
С улицы донёсся резкий скрежет, прервав размышления Хенри, и тот застыл, не донеся стакан до рта.
Неужели это местная шпана, которая крадёт велосипеды, перекрашивает их и продаёт? Он, кстати говоря, оставил велосипед у подъезда и не пристегнул. Эти малолетки как-то уже пытались увести его.
С улицы снова раздались те же странные звуки. Он посмотрел на часы: без четверти одиннадцать. Там точно кто-то есть.
Хотя, может, это какая-нибудь живность, например кошка.
Он приоткрыл дверь на террасу и выглянул. Уличный фонарь освещал крошечный участок газона прямо под его окнами. Велосипед стоял на своём месте. На дорожке, ведущей к подъезду, мелькнула чья-то тень и тут же скрылась среди деревьев. Наверное, кто-то собаку выгуливает. Он захлопнул дверь и на всякий случай запер её на ключ.
Ну вот, вечер испорчен. Он включил свет и с отвращением огляделся. «Какой бардак, смотреть противно!» — подумал Хенри. Надел тапочки и спустился в фотолабораторию, которую оборудовал в подвале. Надо было проявить фотографии с ипподрома. Он отснял целую плёнку, пару снимков удалось сделать как раз в тот момент, когда Джинджер Стар пересекала финишную прямую. Вытянутая вперёд шея, развевающаяся грива, несколько сантиметров, которые принесли ей победу. Незабываемое ощущение!
Консьерж любезно разрешил ему воспользоваться помещением, где раньше хранились велосипеды. Хенри установил там печатное устройство, ёмкости с проявителем и закрепителем и стойку для сушки готовых фотографий, а окно закрыл чёрным картоном. В тусклом свете единственной красной лампы на стене было удобно работать.
Хенри очень нравилось в лаборатории: здесь он мог в тишине и полумраке полностью сконцентрироваться на своём любимом занятии. Похожее ощущение покоя он испытал всего раз в жизни, когда они с женой поехали в свадебное путешествие в Израиль. Там они с Анн-Софи ныряли с аквалангом. В немой толще воды они словно оказывались в другом измерении. Сюда не проникала суета внешнего мира, и здесь их ничто не могло побеспокоить. Больше он ни разу не нырял с аквалангом, но тот день запомнился очень ярко.
Хенри работал уже довольно долго, как вдруг в дверь постучали. Он инстинктивно замер и прислушался. Кто это может быть? Сейчас ведь уже почти полночь.
Стук раздался снова, на этот раз стучали тише, но настойчивее. Он достал очередную фотографию из ёмкости с закрепителем и повесил её сушиться, лихорадочно раздумывая, что делать. Открыть или не стоит?
Внутренний голос подсказывал ему, что лучше не открывать. Возможно, это как-то связано с выигрышем на скачках и кто-то хочет добраться до его денег. Наверняка по городу уже поползли слухи о том, что он выиграл. Стук в дверь в такое время настораживал. У Хенри пересохло во рту. А вдруг это всего лишь Бенни?
— Кто там? — крикнул он.
Вопрос повис в темноте. В ответ ни звука. Он присел на табуретку, в панике схватил бутылку и сделал несколько глотков. Прошло несколько минут, и ничего не случилось. Он застыл, ожидая непонятно чего.
Вдруг кто-то громко постучал в окно. Хенри подскочил от неожиданности, чуть не выронив бутылку, вмиг протрезвел и, затаив дыхание, посмотрел на закрывавший окно картон.
Стук всё продолжался — сильные гулкие удары. Как будто стучали не кулаком, а каким-то предметом. Хенри показалось, что стены сблизились и комната стала меньше; страх мёртвой хваткой сдавил ему горло. Его загнали в ловушку, словно крысу, а теперь решили напоследок поиграть с ним. На лбу выступила испарина, живот скрутило, ему срочно нужно было в туалет.
Стук превратился в ритмичные, монотонные удары в окно. Если он позовёт на помощь, никто всё равно не услышит. Середина недели, на дворе ночь. Он — или они? — собирается разбить окно? Не поможет — окно слишком маленькое, туда не пролезть. А дверь он запер, это точно.
Удары вдруг прекратились. Всё его тело напряглось, он прислушивался к зловещей тишине.
В таком состоянии он просидел неподвижно почти час, потом всё же решился встать, но сделал это слишком резко: сразу же закружилась голова и Хенри повело, у него перед глазами замельтешили светящиеся круги. Ему срочно надо в туалет, совсем невмоготу. Он едва стоял на ногах.
Открыв дверь, он сразу понял, что этого делать не стоило.
Фанни разглядывала своё отражение в зеркале, расчёсывая блестящие волосы. Карие глаза и смуглая кожа достались ей от папы, родом с Ямайки. Мулатка, но при этом никаких негроидных черт: маленький прямой нос, тонкие губы, длинные иссиня-чёрные волосы до самой талии. Одни принимали Фанни за индианку, другие думали, что она родом из Марокко или Алжира.
Выйдя из душа, она надела трусики и просторную футболку. Только что Фанни отскребла себя жёсткой щёткой, купленной в универмаге «Олене». Щетина царапала кожу, оставляя следы. Увидев её приобретение, мама спросила, зачем ей это.
— Чтобы мыться, зачем ещё! Так грязь лучше отмывается и для кожи полезно, — объяснила она маме. А потом добавила, что иначе от запаха конюшни не избавиться. Душ был для Фанни лучшим другом.
Она повернулась к зеркалу боком и стала разглядывать своё худое тело. Расправила ссутуленные плечи, и грудь сразу же выпятилась вперёд, став ещё более заметной. Именно поэтому Фанни всегда немного сутулилась. Она созрела довольно рано, грудь стала расти, когда девочка училась только в четвёртом классе. Сначала она делала всё возможное, чтобы как-то скрыть её, — например, ходила в свободных, мешковатых кофтах.
Хуже всего приходилось на физкультуре. Фанни всегда носила спортивные бюстгальтеры, которые утягивали грудь, но, когда она прыгала или бегала, всё равно было заметно. Изменения, происходящие с телом, вызывали у неё отвращение. Почему, взрослея, люди становятся такими противными? Она брила подмышки, как только волосы отрастали хотя бы на миллиметр, начиная колоться. Уж не говоря о волосах в других местах. И о появлявшейся раз в месяц крови, которая пачкала трусы и простыни, когда она протекала ночью. Фанни ненавидела своё тело.
К тому же она была ещё и темнокожая. А ведь ей так хотелось выглядеть как все остальные. В их классе, кроме неё, было ещё двое темнокожих, но они — близнецы, поэтому не чувствуют себя одинокими. Двух братьев родом из Бразилии усыновила шведская семья, и ещё они лучше всех играли в футбол. Все считали, что они крутые, потому что похожи на Роберто Карлоса. Цвет кожи оказался этим двоим на руку, а вот Фанни — нет. Она мечтала стать невидимкой.
А ещё ей очень хотелось дружить с одноклассниками, хотелось, чтобы у неё появилась лучшая подруга, которой можно будет всё рассказать, поделиться своими проблемами. Но в школе на неё уже давно никто не обращал внимания. Она всегда шла в школу и возвращалась домой одна, впрочем, прекрасно понимая, что сама виновата. Когда она перешла в седьмой класс, её сначала звали погулять после уроков, но она всегда отказывалась. Не потому, что не хотела, — просто ей всегда надо было домой к Кляксе, помогать по хозяйству. О том, чтобы пригласить кого-нибудь из ребят к себе, и речи быть не могло. Скорее всего, их ждала бы неприбранная, прокуренная, погружённая в полумрак квартира и стол с остатками завтрака. Депрессивная мама с сигаретой в зубах и бокалом вина в руке. Нет, спасибо, такого Фанни не желала ни себе, ни своим друзьям. Потом ещё по школе слухи пойдут, ей будет стыдно, а у неё и без того хлопот полон рот.
Поэтому Фанни осталась одна. Друзьям надоело звать её куда-нибудь, и теперь с ней вообще никто не разговаривал. Как будто её просто не существовало.
Воскресенье, 18 ноября
Комиссар полиции Андерс Кнутас проснулся от стука града, беспрестанно барабанившего по жестяной крыше.
Он встал с кровати и вздрогнул, когда босые ноги коснулись холодного пола. Машинально пошарил рукой в поисках халата и отдёрнул гардины. Комиссар с удивлением посмотрел в окно: град в ноябре — редкость. Сад напоминал кадр из чёрно-белых фильмов Бергмана. Деревья с мольбой протягивали голые ветви к свинцовому небу, где проплывали тучи, одна мрачнее другой. От мокрого асфальта за окном веяло холодом. Вдалеке женщина в тёмно-синем пальто, толкая перед собой коляску, пыталась перейти дорогу. Она отворачивалась от хлеставшего в лицо ветра и острых ледяных шариков, словно соль посыпавших землю. Под кустом смородины сидели два нахохлившихся воробья, пытаясь спрятаться от града под тонкими редкими ветками.
«Почему люди вообще должны вставать по утрам?» — подумал комиссар, залезая обратно под тёплое одеяло. Лине лежала к нему спиной и, похоже, ещё спала. Он прижался к ней и поцеловал в шею.
В конце концов мысль о воскресном завтраке — тёплых булочках и кофе — всё же заставила их подняться с постели. По местному радио передавали концерт по заявкам слушателей, на подоконнике сидела кошка и пыталась поймать капли дождя, стекавшие по стеклу с внешней стороны. Вскоре на кухню прибежали дети — ещё в пижамах. Близнецам Нильсу и Петре недавно исполнилось двенадцать. От Лине им достались веснушки и вьющиеся рыжие волосы, а от отца близняшки унаследовали высокий рост и худощавое телосложение. Несмотря на поразительное внешнее сходство, они были совершенно не похожи друг на друга. Петра пошла характером в папу: очень спокойная, она обожала рыбалку, вылазки на природу и гольф. У Нильса был горячий темперамент, он звонко смеялся, всё время всех передразнивал и с ума сходил от кино и музыки, совсем как Лине.
Кнутас взглянул на висевший за окном термометр: плюс два. Помрачнев, комиссар подумал, что солнечный октябрь остался позади. Это был его любимый месяц: бодрящий свежий воздух, осенняя листва всех цветов — от охры до бордового, — запах яблок, блестящие ягоды рябины и лес, полный лисичек. Голубое небо. Не слишком жарко и не слишком холодно.
Теперь на смену октябрю пришёл пасмурный ноябрь, радоваться нечему. Солнце всходило в начале восьмого и садилось ещё до четырёх часов дня. Дни будут становиться всё короче и короче до самого Рождества.
Чего уж тут удивляться, что именно в это время года многие впадали в депрессию? Выйдя на улицу, все старались приложить максимум усилий, чтобы поскорее снова оказаться дома Люди сутулились под ударами дождя и ветра, у них не хватало сил даже поднять голову и взглянуть друг на друга «Ну почему мы не впадаем в зимнюю спячку, как медведи?» — вздохнул про себя Кнутас. Этот месяц — просто переходный период, мёртвый сезон.
Лето казалось бесконечно далёким. Тогда остров выглядел совсем иначе. Каждое лето Готланд оккупировали сотни тысяч туристов, жаждущих насладиться своеобразной природой, песчаными пляжами и видами средневекового города Висбю. Туристы, конечно, острову необходимы, но летнее нашествие только прибавляло полиции работы. Орды молодёжи приезжали в Висбю, пьянствовали в многочисленных барах и ресторанах, и статистика по употреблению алкоголя и наркотиков моментально возрастала.
Но прошлым летом комиссару было не до этого. На острове объявился серийный убийца, напустивший страху на туристов и местных жителей. Полиции пришлось работать под постоянным давлением, да и пристальное внимание средств массовой информации жизнь не облегчало.
Когда всё закончилось, Кнутас почувствовал себя проигравшим. Комиссар не понимал, почему полиция обнаружила связь между жертвами так поздно, почему нескольким молодым женщинам пришлось поплатиться жизнью за это промедление.
Он взял пятинедельный отпуск, чтобы отдохнуть вместе с семьёй, но, вернувшись на работу, он совсем не чувствовал себя бодрым и посвежевшим.
Осень шла своим чередом, без особых происшествий, и слава богу.
Он трезвонил в дверь уже минут пять. Ну не может же Вспышка спать беспробудным сном! Надавил на блестящую кнопку звонка и долго не отпускал её, но из квартиры не доносилось ни звука.
Кряхтя, он наклонился и прокричал в почтовую щель:
— Вспышка! Вспышка, открой, мать твою!
Тяжело вздохнув, он прислонился к двери и закурил, хотя прекрасно знал, что если тётка из соседней квартиры заметит, то ему несдобровать.
С их встречи у «Эстерсентрума» прошла почти неделя, с тех пор Вспышки нигде не было видно. Это на него не похоже. Странно, что они даже ни разу не столкнулись ни на автовокзале, ни в галерее «Домус».
Он затянулся ещё раз, выкинул сигарету и позвонил к соседке.
— Кто там? — пропищала она из-за двери.
— Приятель Вспышки… то есть Хенри Дальстрёма из соседней квартиры. Можно вам один вопросик задать?
Дверь немного приоткрылась, и тётка осторожно выглянула в щёлку, не снимая цепочки:
— В чём дело?
— Вы давно Хенри видели?
— А что, случилось чего? — В глазах соседки мелькнуло любопытство.
— Да нет, не думаю. Просто не пойму, куда он подевался.
— Я из его квартиры ни звука не слышала с прошлых выходных, а вот уж тогда-то пошумели изрядно! Как всегда, устроил пьянку-гулянку, — проворчала она, укоризненно глядя на соседского приятеля.
— А вы не знаете, у кого есть ключ от его квартиры?
— У консьержей есть ключи от всех квартир. Один живёт в подъезде напротив, поднимитесь и спросите. Его зовут Андерсон.
Когда они с консьержем вошли в квартиру, то обнаружили, что там всё перевёрнуто вверх дном: ящики выдвинуты, содержимое шкафов вывалено на пол, мебель опрокинута. Бумаги, книги, одежда и прочее барахло раскидано как попало. На полу в кухне валялись остатки еды, окурки, бутылки из-под водки и мусор. В квартире стоял запах выдохшегося пива, табачного дыма и жареной рыбы. Кто-то раскидал диванные подушки и постельное бельё.
Мужчины застыли в гостиной с открытыми ртами. Запинаясь, консьерж Андерсон спросил:
— Что тут произошло, вашу мать? — Он приоткрыл дверь и выглянул на террасу: — Никого. Тогда остаётся всего одно место.
Они спустились в подвал и прошли по пустому коридору. С одной стороны было множество дверей, надписи на которых гласили: «Прачечная», «Детские коляски», «Велосипеды». С другой, за дверями из металлической сетки, размещались обычные подвальные кладовки. В самом конце коридора находилась дверь без таблички.
Чудовищная вонь чуть не сбила их с ног. Из фотолаборатории доносился тошнотворный запах, от которого желудок выворачивался наизнанку.
Андерсон включил свет, и взглядам мужчин открылась чудовищная картина. На полу в луже собственной крови ничком лежал Хенри Дальстрём. Затылок превратился в кровавое месиво, раны были размером с кулак. Кровь забрызгала стены и даже потолок. На распростёртых руках трупа уже вздулись коричневые пузырьки. Сзади на джинсах расплылось тёмное пятно, как будто умерший наложил в штаны.
Андерсон попятился к выходу.
— Надо вызвать полицию, — пролепетал он. — У вас есть мобильный? Я свой наверху забыл.
Второй мужчина лишь отрицательно покачал головой.
— Тогда подождите здесь. Никого сюда не пускайте, — пробормотал консьерж, развернулся и побежал вверх по лестнице.
Когда консьерж вернулся, приятеля Вспышки уже и след простыл.
Серые бетонные стены домов в ноябрьской тьме представляли собой мрачное зрелище. Андерс Кнутас и его коллега, инспектор уголовного розыска Карин Якобсон, вышли из автомобиля на улице Юнгмансгатан в спальном районе Грабо.
Ледяной северный ветер заставил их практически добежать до подъезда Хенри Дальстрёма. Перед домом собралась кучка людей. Кто-то разговаривал с людьми в полицейской форме: уже опрашивали соседей, а консьержа вызвали на допрос.
Дом оказался далеко не новым: лампа под козырьком перегорела, на лестнице краска отваливалась со стен.
Они поздоровались с коллегой из отдела, и тот проводил их в фотолабораторию. Полицейские спустились в подвал, и им в нос сразу же ударила жуткая вонь. Удушающий, гнилостный запах говорил о том, что процесс разложения уже начался. Карин почувствовала, как к горлу подступила тошнота. Её и до этого рвало в подобных ситуациях, и ей крайне не хотелось, чтобы это повторилось. Она нашарила в кармане носовой платок и прижала его ко рту.
В дверях фотолаборатории появился криминалист Эрик Сульман.
— Привет. Жертву зовут Хенри Дальстрём. Вы его наверняка знаете — Вспышка, старый алкоголик, в прошлом фотограф. Это его фотолаборатория. Похоже, он так и не бросил любимое дело, — сообщил он, кивнув в сторону двери, и продолжил: — Ему размозжили череп, ударов нанесено немало. Повсюду кровь. Предупреждаю, зрелище не из приятных.
Они застыли в дверном проёме, разглядывая тело.
— Примерное время смерти? — спросил Кнутас.
— Думаю, недельку пролежал, может, поменьше. Труп начал разлагаться совсем недавно, благодаря тому, что тут довольно прохладно. Ещё денёк, и завоняло бы уже и на лестнице. — Сульман откинул волосы со лба и, вздохнув, сказал: — Надо работать. Пока туда входить нельзя, вам придётся подождать.
— Долго?
— Несколько часов. В идеале — до завтра. У нас тут куча работы. А ещё же есть его квартира.
— Ладно.
Кнутас оглядел тесную комнатушку. Пространство использовано оптимально. Пластмассовые ёмкости, вёдра с химикатами, ножницы, бельевые прищепки, стопки фотографий, ящики и коробки. В углу — копировальный аппарат.
Одно из вёдер перевернулось, и химикаты смешались с кровью.
Они вышли на улицу, и Кнутас сделал глубокий вдох, наполняя лёгкие свежим вечерним воздухом. Воскресный вечер, восемнадцатое ноября, четверть девятого. Небо потемнело, и дождь вскоре превратился в мокрый снег.
Понедельник, 19 ноября
Следующим утром следственная группа собралась в здании Управления полиции на Норра Хансегатан. Там недавно сделали дорогой ремонт, и криминальный отдел перевели в новые помещения. Они расположились в светлом конференц-зале с высокими потолками, который был вдвое просторнее старого.
Интерьер в минималистском скандинавском стиле — серые и белые тона, мебель из берёзы. Посредине комнаты длинный широкий стол, с каждой стороны по десять стульев. На одной из торцевых стен большой уайтборд и проектор. Специфический запах новой мебели и свежей краски.
В широкие окна виднелись улица, парковка перед супермаркетом «Обс» и восточная сторона крепостной стены, а за ней море. Окна на противоположной стене выходили в коридор, поэтому, сидя в зале, можно было видеть, кто проходит мимо. Для создания более изолированной обстановки служили белые занавески.
Кнутас, против обыкновения, опаздывал на совещание. Когда он наконец вошёл в комнату, держа в одной руке стаканчик с кофе, а в другой — папку с бумагами, его встретил гул голосов. Часы показывали начало девятого, поэтому все уже собрались. Он снял пиджак, повесил на спинку стула, как всегда, сел во главе стола и отхлебнул кофе, только что купленного в автомате. Оглядел оживлённо болтавших коллег.
Справа сидела Карин Якобсон: тёмноволосая и кареглазая женщина тридцати семи лет, маленького роста. В профессиональном отношении она отличалась упрямством и смелостью и могла вцепиться в дело, как охотничья собака в добычу. Карин считали открытой и общительной, но комиссар мало что знал о её личной жизни, хоть они и проработали плечом к плечу пятнадцать лет. Живёт одна, детей нет. Есть ли у неё мужчина, Кнутасу тоже было неизвестно.
Он был лишён её общества всю осень и за это время успел ужасно соскучиться. После происшедшей летом серии убийств Карин обвинили в превышении служебных полномочий. Дело вскоре закрыли, но вся эта история далась ей очень тяжело. Её отстранили от должности на время расследования, а когда всё закончилось, она сразу ушла в отпуск. Комиссар понятия не имел, чем она занималась всё это время.
Карин тихо беседовала о чём-то с инспектором криминальной полиции Томасом Витбергом. С виду Томас больше напоминал сёрфера, чем полицейского: светлые локоны, мускулистое тело. Двадцатисемилетний парень, душа компании, постоянно меняет девушек, но работу свою выполняет безупречно. Врождённые способности находить подход к людям и завязывать новые знакомства играли ему на руку — лучшего кандидата для проведения допросов не найти.
Напротив Витберга сидел Ларс Норби, его полная противоположность. Высокий, тёмноволосый, обстоятельный, если не сказать педантичный. Иногда он выводил Кнутаса из себя своей придирчивостью и склонностью всё усложнять. Они давно работали вместе и успели до мелочей изучить привычки друг друга. Кнутас и Норби одновременно начали работать в уголовном розыске, когда-то они были напарниками и вместе патрулировали улицы. Сейчас обоим было около пятидесяти, и они одинаково хорошо знали и друг друга, и состояние преступности на Готланде.
Инспектор Норби также занимал должности пресс-атташе полиции и заместителя начальника криминального отдела. Надо сказать, иногда это слегка раздражало Кнутаса.
Криминалист следственной группы Эрик Сульман — темпераментный, эмоциональный, работает с энтузиазмом, при этом отличается поразительной дотошностью.
В зале также присутствовал главный прокурор прокуратуры Готланда, Биргер Смиттенберг. Прокурор был родом из Стокгольма, но давным-давно женился на уроженке Готланда и переехал сюда жить. Кнутас высоко ценил его профессионализм и ответственное отношение к своим обязанностям.
Откашлявшись, Кнутас заговорил:
— Жертву зовут Хенри Дальстрём, тысяча девятьсот сорок третьего года рождения. Вчера вечером, в начале седьмого, найден мёртвым в подвальном помещении собственного дома, которое использовал в качестве фотолаборатории. Если вы ещё не в курсе — это тот самый алкаш, в прошлом фотограф. Он часто ошивался у галереи «Эстерсентрум», у него на шее всегда висела фотокамера.
За столом воцарилась абсолютная тишина, собравшиеся внимательно слушали комиссара.
— Дальстрём получил тяжёлые черепные травмы в области затылка. Нет никаких сомнений в том, что мы имеем дело с убийством. Тело сегодня доставят в Сольну для судебно-медицинской экспертизы.
— Вы нашли орудие убийства? — спросил Ларс Норби.
— Пока нет. Мы обыскали фотолабораторию и квартиру убитого. Ограждение установлено только там, ставить его ещё где-то бессмысленно — тело пролежало неделю, бог знает сколько людей прошло по лестнице за это время. Дальстрём жил в угловой квартире на первом этаже. Прямо под окнами — дорога к супермаркету «Терра Нова». Мы тщательно прочёсываем весь район. Сложно работать, потому что теперь рано темнеет, но утром поиски возобновились, как только рассвело. То есть совсем недавно, — объяснил комиссар, взглянув на часы.
— Кто вызвал полицию? — поинтересовался прокурор.
— Тело нашёл один из консьержей дома. Всего их четверо. Уве Андерсон живёт в подъезде напротив. По его словам, вчера, около шести часов вечера, к нему позвонил мужчина, назвавшийся близким другом убитого. Мужчина сообщил, что не видел Дальстрёма уже несколько дней, и поинтересовался, где он. Они обнаружили тело в подвале, но, когда консьерж поднялся к себе, чтобы вызвать полицию, «друг» взял и смылся.
— Странно, что он смылся. Возможно, он и есть убийца? — предположил Витберг.
— Зачем ему тогда идти к консьержу? — возразил Норби.
— Возможно, он забыл что-то важное в квартире Дальстрёма и хотел попасть туда, но на взлом не решился, — предположила Карин.
— Ну, не исключено, хотя маловероятно. Зачем ему ждать целую неделю? Ведь тело могли обнаружить в любую минуту, — продолжал спорить Норби.
Кнутас нахмурился и заговорил:
— Как вариант, он мог сбежать, потому что испугался, что подозрение падёт на него. Возможно, он участвовал в той самой пьянке, которая, несомненно, имела место в квартире. В любом случае мы должны как можно скорее разыскать его.
— Приметы? — спросил Витберг.
Кнутас порылся в бумагах и прочитал:
— Мужчина среднего возраста, около пятидесяти, по словам консьержа. Высокий, плотного телосложения. Тёмные волосы, усы, собранные в хвост длинные волосы. Тёмный свитер, тёмные брюки. На обувь внимания он не обратил. Похоже на Бенгта Юнсона. Единственный из местных алкашей, кто подходит по описанию.
— Да точно, это Бенни. Они же друзья не разлей вода! — воскликнул Витберг.
Кнутас повернулся к криминалисту:
— Эрик, сообщишь технические подробности?
Сульман кивнул и заговорил:
— Мы обыскали квартиру и фотолабораторию, но работы ещё предостаточно. Начнём с жертвы и нанесённых телесных повреждений, вот фотографии. Готовьтесь, зрелище не из приятных.
Сульман погасил свет, нашёл фотографии в компьютере и вывел их на экран проектора в противоположном конце зала:
— Хенри Дальстрём лежал ничком на полу. На затылке — обширные открытые раны. Преступник нанёс их неизвестным тупым предметом. Рискну предположить, что орудием убийства послужил молоток, но судмедэксперты вскоре предоставят более подробную информацию по данному вопросу. Его ударили по голове несколько раз. Большое количество крови говорит о том, что убийца сначала пробил череп, а потом нанёс ещё несколько ударов по открывшейся ране. Каждый раз, когда он поднимал орудие убийства для нанесения очередного удара, вокруг разбрызгивалась кровь. — Сульман взял лазерную указку и показал на пятна крови на полу, стенах и потолке. — Вероятно, преступник повалил Дальстрёма на пол, а потом склонился над ним и продолжал наносить удары. Что касается времени смерти, думаю, убийство произошло пять-шесть дней назад.
Лицо жертвы имело серовато-жёлтый цвет, местами переходивший в зелёный. Глаза стали коричнево-красными, губы почернели, на них запеклась кровь.
— Начался процесс разложения, — как ни в чём не бывало продолжал Сульман. — Видите эти коричневые пузырьки на теле? Из них уже сочится трупная жидкость. Она же вытекает изо рта и носа.
Коллеги за столом поморщились. Про себя Карин подумала: «Как это Сульману всегда удаётся говорить об окровавленных жертвах, трупном окоченении и разлагающихся телах с таким видом, словно он рассуждает о погоде или о заполнении налоговой декларации?»
— Вся мебель перевёрнута, шкафы и ящики с фотографиями выпотрошены. Убийца явно что-то искал. Видите эти синяки и царапины под мышками жертвы? Он наверняка пытался оказать сопротивление. Синяк на ключице, скорее всего, появился, когда убийца пытался нанести смертельный удар, но промахнулся. Образцы крови, найденный в коридоре окурок и волосы, судя по всему, не принадлежащие жертве, отправлены в Государственную лабораторию судебной экспертизы, но сами знаете, что результаты придут не сразу.
Он глотнул кофе и вздохнул. Результатов экспертизы из Государственной лаборатории судебной экспертизы в Линчёпинге ждать стоило не раньше чем через неделю, а то и все три.
— Что касается улик, мы обнаружили следы ботинок на газоне перед окном подвала. К сожалению, прошёл дождь — и идентифицировать следы невозможно. Однако следы также обнаружены в коридоре перед дверью в лабораторию, возможно, они что-то прояснят. Такие же следы имеются в квартире. Квартира вся завалена бутылками, пепельницами, пивными банками и прочим мусором — там явно была пьянка, что подтверждают и допрошенные свидетели. Судя по отпечаткам пальцев и следам, в попойке участвовало как минимум четверо-пятеро человек. Кроме того, в квартире что-то настойчиво искали.
Фотографии, запечатлевшие бардак в квартире Дальстрёма, говорили сами за себя: всё словно вверх дном перевернули.
— Должно быть, у Дальстрёма имелось что-то представляющее большую ценность. Что бы это могло быть? Алкоголик, живёт на пособие, откуда у него взялось что-то подобное? А его фотоаппарат нашли?
— Нет.
Сульман вновь посмотрел на часы. Ему явно не терпелось уйти.
— Вы нашли в подвале окурок, так? — спросила Карин. — Мог ли убийца поджидать Дальстрёма у дверей фотолаборатории?
— Вполне возможно, — ответил Сульман, извинился и вышел из зала.
— В таком случае преступник мог знать, что Дальстрём в лаборатории, — продолжала Карин. — Он мог дожидаться подходящего момента в подъезде в течение нескольких часов. Что говорят соседи?
Кнутас полистал папку с протоколами допросов:
— До позднего вечера кто-то стучался в дверь. Мы ещё не успели собрать все показания, но соседи, проживающие на той же лестнице, в один голос подтвердили, что в прошлое воскресенье в квартире была пьянка. Весёлая компания ввалилась в подъезд около девяти вечера. Один из соседей столкнулся с ними на лестнице и предположил, что они ходили на ипподром, потому что, по его словам, они обсуждали лошадей.
— Конечно, в прошлое воскресенье ведь было закрытие сезона, — вспомнила Карин.
Кнутас оторвался от своих бумаг:
— Да ну! Ипподром находится неподалёку, они вполне могли пойти к Дальстрёму пешком или доехать на велосипедах. Итак, соседи говорят, что в квартире была пьянка. Они выпивали и горланили, соседи слышали и мужские, и женские голоса.
Дама из соседней квартиры сообщила, что неизвестный мужчина (вероятно, Бенгт Юнсон) позвонил сначала к ней и спросил, не видела ли она Дальстрёма, она-то и посоветовала ему сходить к консьержу.
— Приметы совпадают с тем, что назвал консьерж? — поинтересовался Норби.
— В целом, да. Полный мужчина, помоложе Дальстрёма — лет пятьдесят, на её взгляд. Усы и убранные в хвост тёмные волосы, причёска как у рокера, по её собственным словам. Неопрятно одет, по мнению соседки.
Кнутас улыбнулся.
— Грязные бесформенные джинсы, голубой флисовый свитер, пузо висит, да ещё и курит. Она узнала его, потому что несколько раз видела их с Дальстрёмом вместе.
— Мы все прекрасно знаем Хенри Дальстрёма, но что нам известно о нём на самом деле? — спросил Витберг.
— Алкоголик со стажем, — ответила Карин, — в основном проводил время в компании собутыльников около «Эстерсентрума» или на автовокзале. Летом ошивался в районе Эстергравар, естественно. Разведён, безработный. Последние пятнадцать лет имел инвалидность, хотя держался ещё вполне бодро. Аккуратно платил за квартиру и по прочим счетам, соседям особо не мешал. Ну, за исключением пьянок время от времени.
По словам друзей, безобидный тип, никогда не ввязывался в драки, к уголовной ответственности не привлекался. Думаю, окончательно опуститься ему не давал интерес к фотографии. Прошлым летом я видела его по дороге на работу. Он фотографировал цветок рядом со стадионом «Гютаваллен».
— Что ещё нам о нём известно? — Витберг покосился на бумаги, лежавшие на столе перед Карин.
— Родился в 1943 году в больнице Висбю. Вырос в Висбю. В 1965 году женился на местной жительнице Анн-Софи Нильсон. В 1967 году у них родилась дочь Пия. В 1986 году супруги развелись.
— Ладно, в течение дня нароем ещё что-нибудь. И надо бы отыскать Бенгта Юнсона, — подытожил Кнутас и выглянул в окно. — Дождь не прекращается, наши друзья наверняка сидят в галерее «Домус», оттуда и начнём. Витберг?
— Мы с Карин возьмёмся.
Кнутас кивнул.
— Я начал протоколировать показания соседей, так что могу продолжить, — сообщил Норби. — Ещё двоих стоит допросить.
— Отлично, — одобрил Кнутас и повернулся к прокурору. — Биргер, скажешь что-нибудь?
— Нет, просто держите меня в курсе.
— Хорошо, тогда пока что всё. Встречаемся после обеда. Три часа, устраивает?
Совещание закончилось, Кнутас ушёл к себе в кабинет и закрыл за собой дверь. Новый кабинет комиссара был в два раза больше старого. Даже как-то неудобно, считал он. Светлые стены оттенком напоминали песок на пляже Тофта солнечным июльским днём. Из окна открывался точно такой же вид, как из находившегося за стенкой конференц-зала: парковка у «Эстерсентрума», а за ней — крепостная стена и море.
На подоконнике стояла роскошная белая пеларгония, она только что отцвела. Карин подарила цветок ему на день рождения несколько лет назад. Из старого кабинета Кнутас забрал пеларгонию, старый дубовый письменный стол и мягкий офисный стул. Он вращался — и Кнутас частенько этим пользовался.
Комиссар долго, с расстановкой, набивал трубку. Фотолаборатория Хенри Дальстрёма и лежащее на полу тело не шли у него из головы. Вспомнив о размозжённом черепе, он вздрогнул.
Судя по всему, ссора на почве пьянства, которая переросла в чудовищное преступление. Видимо, Дальстрём позвал друга в лабораторию, чтобы показать ему фотографии, там-то и произошла ссора. В большинстве случаев нанесение тяжёлых телесных повреждений происходило именно по такому сценарию, каждый год регистрировалось как минимум одно убийство среди алкоголиков и наркоманов.
Комиссар порылся в памяти, пытаясь вспомнить, что лично ему известно о Хенри Дальстрёме.
Двадцать пять лет назад, когда Кнутас начал работать в полиции, Дальстрём был известным фотографом. Он работал в «Готландс тиднингар» и считался одним из лучших мастеров своего дела на Готланде. Кнутас тогда в основном патрулировал улицы. Если намечалось какое-то значительное событие, Дальстрём с фотокамерой всегда оказывался там первым. Несколько раз они встречались в неформальной обстановке и болтали о том о сём. Приятный мужчина с прекрасным чувством юмора, хотя уже тогда нередко закладывал за воротник. Иногда Кнутас встречал его в стельку пьяным, когда тот возвращался домой из бара. Случалось даже подвозить его, потому что фотограф был слишком пьян, чтобы самостоятельно добраться домой. Тогда Дальстрём ещё не развёлся. Потом он ушёл из газеты и открыл собственную фирму. Но пить стал не меньше, а как раз наоборот.
Однажды его нашли на развалинах церкви тринадцатого века Санкта-Карин, прямо на Стура-Торгет, центральной площади Висбю. Он спал на ступенях узкой лестницы, где его, к своему ужасу, обнаружил экскурсовод с группой американских туристов.
В другой раз он заявился ни много ни мало в ресторан «Линдгорден» на улице Страндгатан, заказал шикарный ужин из пяти блюд с вином, пивом, водкой и коньяком. Потом попросил официанта принести настоящую гаванскую сигару и долго дымил, потягивая коньяк. Когда же Дальстрёму принесли счёт, он нагло заявил, что оплата, к сожалению, не представляется возможной, поскольку наличностью он не располагает. Администратор вызвал полицию, разбушевавшегося весельчака забрали в отделение, но через несколько часов выпустили. Дальстрём был в таком восторге от собственной шутки, что ни капельки ни сожалел о происшедшем.
Жену Дальстрёма Кнутас не видел уже не один десяток лет. Ей сообщили о смерти бывшего супруга, сам комиссар с ней ещё не поговорил, но в течение дня её должны были допросить.
Не выпуская изо рта нераскуренную трубку, он продолжал листать дело. Пара-тройка мелких правонарушений, но ничего серьёзного. А вот его дружок, Бенгт Юнсон, привлекался около двадцати раз. В основном кражи и нанесение телесных повреждений.
Почему же он всё-таки скрылся?
Эмма Винарве села на старый диван, стоявший в учительской. Она обхватила руками чашку с кофе, чтобы согреть их. В старинном деревянном здании бывшей церковной школы в местечке Рома гуляли сквозняки. Надпись на чашке гласила: «Самой лучшей маме на свете». Как бы не так! Мама, которая изменила мужу и в последние полгода мало занимается детьми, потому что голова занята совсем другими вещами. Ещё немного, и ей стукнет сорок. Ещё немного, и она совсем потеряет самообладание.
Часы на стене показывали полдесятого. Коллеги, болтая о том о сём, собрались за столом. В учительской всё пропиталось запахом кофе — занавески, книги, бумаги, папки и даже грязно-жёлтые обои. У Эммы не было сил поддерживать беседу, она сидела и смотрела в окно. Листья, ещё не успевшие облететь с дубов, трепетали от малейшего дуновения ветра. На лужайке рядом со школой овцы с серой клочковатой шерстью щипали траву. Их челюсти всё время двигались, не переставая жевать. Каменная церковь Ромы стояла на том же месте, что и восемьсот лет назад.
Жизнь идёт своим чередом, какие бы бури ни бушевали у тебя внутри. Непонятно, как она вообще умудрялась сохранять хотя бы внешнее спокойствие, попивая этот несчастный кофе, и ведь никто ничего не замечал. Никто не замечал, что у неё в душе разворачиваются настоящие баталии. Жизнь Эммы летела ко всем чертям, а коллеги тихо переговаривались, сдержанно жестикулировали, смотрели друг другу в глаза. Как будто ничего не случилось.
У неё перед глазами словно проносились кинокадры: день рождения дочери Сары, когда Эмма чуть не разрыдалась, они с Юханом в постели в гостиничном номере, пристальный взгляд свекрови, концерт, где Филип должен был играть на виолончели, а она об этом совершенно забыла, лицо Улле, когда она в очередной раз отказала ему.
Она сама загнала себя в тупик.