Евгений Гришковец.

Лечебная сила сна.

Движение было очень оживленное и интенсивное, причем, в обе стороны. Утро наступило серое, слякотное, но теплое. Март подползал уже к концу, но снег сыпал и сыпал каждый день. Такой бессмысленный и неприятный снег, какой бывает с конца февраля и до апреля. Снег, которому любой водитель, пешеход, любой житель города или предместий бормочет беззвучно: «Ну, уймись ты! Сколько можно? Зачем ты нужен! Хватит…»

Вадим, или как его звали все родственники, знакомые, коллеги и даже дети родственников, знакомых и коллег — Вадик, ехал в крайнем левом ряду в плотном потоке машин. Поток в основном двигался иногда медленно, иногда быстро, но в любой момент все могло встать и превратиться в пробку. Из-за снежной каши, грязных брызг и падающего снега Вадик периодически включал омыватель стекла и дворники. Радио бормотало новость за новостью.

Вадик ехал на работу и чувствовал, что опаздывает, точнее, он был уверен, что опоздает. А опаздывать в этот раз было никак нельзя, впрочем, как и вчера и позавчера. Он каждый раз хотел выйти на работу пораньше, но выходил из дому, как мог. А машину занесло снегом, нужно было её быстренько обмести, а перед этим нужно было побриться, а лезвие было не свежее, а свежее он, как обычно, купить накануне забыл. Брился плохой бритвой долго, и говорил себе, что сегодня непременно заскочит в магазин, и купит новые лезвия… и … много чего другого надо купить.

Он ехал, дворники возили по стеклу жижу, но ясной картины мира не давали. Надо было заменить резинки на дворниках. Вадик ехал на работу, а движение стало замедляться. К центру автомобильный поток уплотнился до предела. Наконец, все встало. Красные огни, впереди стоящие машины, расплывались и тянулись вместе с размазываемой и текущей по стеклу жижей. Пробка встала и не двигалась. Красные огни ползли, заполняли собой все пространство перед глазами. Белоснежный туман начал опускаться откуда-то сверху, и обволакивать машины. Туман смешивался с красными огнями и эта смесь, как клубника со сливками, текла по стеклам вадикового автомобиля.

Послышался какой-то звук. Очень неприятный звук. Он приближался, нарастал, и, наконец, стал невыносим. Очень быстро звук стал невозможно громким. Вадик решил оглянуться, чтобы выяснить, откуда идет этот звук, ему почему-то казалось, что звук идет откуда-то сзади. Но как только он начал оглядываться, как… проснулся.

Он вздрогнул всем телом, вернулся в миг жизни, увидел перед собой свободную дорогу, понял, что звук — это клаксоны автомобилей, которым он преградил движение. Вадик все это понял, меньше чем за секунду, и рванул вперед.

Как же Вадик хотел выспаться! Даже не так. Это было не желание. Это была единственная потребность и мысль, которую Вадик постоянно обдумывал и чувствовал. Чувствовал давно и беспрерывно.

На прошлой неделе он уснул в стоматологическом кресле, и слегка прикусил руку доктору. А она, в свою очередь, поранила Вадику десну и язык работающим инструментом. Буквально несколько дней назад, Вадик смог-таки вместо обеда пойти постричься. Во время стрижки он уснул, стал падать, и больно ударился о столик парикмахера переносицей. На носу даже осталась небольшая ссадина.

Но хуже всего было на работе, особенно часов с десяти и до полудня. Вадик утыкался носом в бумаги на столе, бился головой об экран компьютера, ручка или карандаш вываливались из руки… И Вадик сильно вздрагивал и просыпался, когда звонил его телефон.

А Вадик любил свою работу, он даже был фанатом своей работы. Правда, он про неё практически никому не рассказывал. Не по причине секретности, а по той причине, что когда он начинал про неё рассказывать кому-нибудь, рассказывал подробно и увлеченно. От этого люди быстро мрачнели, старались Вадика отвлечь какой-то другой темой, или говорили, что им нужно срочно позвонить. А если кто-то из вежливости и уважения все-таки слушал, то очень скоро начинал зевать и отвлекаться.

Вадик работал в серьезной министерской конторе, которая занималась вопросами стандартизации. Вадик занимался стандартизацией вот уже семь из тридцати лет своей жизни.

В общем, никто из друзей, которые были не из числа коллег, не знали толком, в чем именно заключается работа Вадика. А случайным знакомым и барышням, если те интересовались, он говорил, что работает в министерстве и занимается международными экономическими связями. Если же те пытались уточнить, Вадик напускал на себя таинственность или отшучивался.

Лампочка, сообщающая о наличии бензина в баке, загорелась и погасла, а потом загорелась и больше не гасла. Вадик отнесся к этому философски. Он ждал этого. Он даже удивился тому, что она не загорелась раньше. По его подсчетам, бензин должен был кончиться еще вчера. Он слегка удивлялся тому, что машина вообще ездит. Давно нужно было поменять масло, и много чего другого. Утешало одно: осенью он так и не «переобул» машину в зимнюю резину, как-то не успел, не нашел времени, хотя зимние колеса были в наличии. Короче, зиму он проездил на летней резине, подступала весна, а стало быть, менять колеса обратно было не нужно, и это успокаивало.

Как же много нужно было сделать! Много разных мелочей. И каждая мелочь требовала хоть немного времени. А когда спать?

К тому же Вадик довольно часто мотался в командировки. Мотался он в основном по стране, по разным большим и средним промышленным городам. Но иногда были выезды и за границу. Ездил за границу Вадик только на Восток. Несколько раз был в Китае, пару раз в Корее, и однажды даже был в Японии. На Востоке Вадик толком ничего не понял, но ему понравилось. А Вадик хотел в Европу.

В Европе он побывал только однажды в Праге. И то не по делам, а съездил туда на праздники, три года назад. Поехал он туда со своей знакомой, в которую был тогда влюблен. В Праге ему очень понравилось, хотя все четыре дня пребывания там, его знакомая и он сильно ссорились. Но Европа, та, которую можно было найти и почувствовать в Праге, ему понравилась.

Вадик опаздывал на работу, а на утро ему нужно было лететь в Париж. В первый раз в жизни в Париж… да еще по вопросам стандартизации, то есть, по делам. Правда, всего на один день. Прилететь, объяснить коллегам французам очень специальные вещи, и на следующий день вернуться обратно. Но вечер в Париже был чудесной перспективой. И Вадик с радостью ждал этой своей командировки.

Он ждал поездки в Париж и последние недели в любом разговоре с приятелями, а особенно с приятельницами, старался как-то ввернуть, что скоро у него деловая поездка в Париж. И вот завтра лететь, а он вымотался совершено.

И главное, он все пытался выйти из полосы суеты, усталости, нехватки времени… и из полосы недосыпа. И не мог. Он все выставлял себе некие даты, после которых жизнь пойдет нормально и размеренно. Он все планировал, мол, к такому-то числу ему надо сдать одну работу по одному заданию, и все. И все! Настанет тишина, повседневная будничная жизнь с долгими вечерами, бездельем, без суеты. Будут выходные дни, прогулки, кино, и может быть даже какой-нибудь спорт. А все соблазны: общение, алкоголь, женщины и другие тревоги — хотя бы временно отойдут в сторону. Он чувствовал, что сможет справиться, у него получится.

И как раз в связи с поездкой в Париж он думал: вот до Парижа будет маята, но он все сделает, хвосты всех дел обрубит, все подытожит, и чистый полетит в Париж. А после Парижа будет другой период в жизни…как раз такой… размеренный.

Но что-то в последний месяц все наоборот уплотнилось. Причем, уплотнилось до невозможности. А винить в этом Вадик мог только себя. Вот зачем он пошел вчера в клуб на концерт? Он так хотел вчерашний вечер употребить на приведение себя и своих житейских дел в порядок. Он хотел сразу после работы заехать в магазин, купить себе все, что необходимо, в том числе туалетной бумаги на пол года вперед, и свежие лезвия. А потом он мечтал поехать домой, привезти свою квартирку хоть в какой-то порядок, пораньше лечь спать и выспаться. И что из этого вышло?

Перед уходом с работы у Вадика вышел спор с Романом, его коллегой и соседом по рабочему месту. Рому Вадик считал занудой и педантом, казалось бы, мнением его Вадик нисколько не интересовался, и вдруг заспорил, занервничал, завелся. Его зацепило то, как Рома безапелляционно и спокойно что-то заявлял, что-то вещал Рома. Вадик возразил, чтобы возразить, и пошло, поехало. Они спорили, выходя с работы, потом долго продолжали препираться у входа в их рабочее здание. В итоге, они сидели, курили и бодались в близлежащем кафе. Посидели не очень долго, но до тех пор, пока не иссякли. В процессе разговора очень хотелось выпить, но то, что Вадик был «за рулем» останавливало. Короче, первоначальный план заезда в магазин и раннего возвращения домой был скомкан, душевное равновесие нарушено, время потеряно.

Когда Вадик только сел в машину и стал думать, куда бы все-таки заскочить, чтобы хоть что-нибудь купить, хотя бы лезвия, позвонила Катя. Катя не звонила уже давно. Она сказала, что у нее на сегодня нет компании, чтобы пойти на концерт в клуб. Вадик стал отказываться, но как-то нерешительно.

— Что за концерт-то, — наконец спросил он.

— Хороший концерт. Это группа… Я забыла, как называется. У них выходит новый альбом. Но ты должен их знать, — неторопясь говорила Катя. — У них еще есть такая песня, про то, как… Ну, как лето уходит, и ты тоже уходишь. Ты наверняка слышал. Она на всех радиостанциях сейчас звучит. Такая… очень хорошая, — и Катя даже попыталась намурлыкать мотив.

— Нет, Катенька, я не знаю эту песню, — сказал Вадик. — И боюсь, что не смогу составить тебе компанию, у меня сегодня намечены дела, да и что-то я подустал.

— Ну какие у тебя дела?! Будет хорошо, тебе понравится, — медленно говорила Катя.

В конце концов, Вадик почувствовал, что ему уже захотелось встретиться с Катей, медлительной, немного манерной барышней, которую он давно не видел, но когда они встречались… Вадику действительно нравилось. Просто, если Катя звонила ему, значит, у нее было настроение.

— Хорошо. А во сколько концерт? Если не поздно, то попробую тебя сегодня не бросить.

— Да не поздно, в полдесятого. Уже скоро, — услышал Вадик.

— А где?

Катя все объяснила, и предложила встретиться там немедленно, перекусить и подождать концерт на месте. Вадик согласился. Он минуту размышлял, не заехать ли ему домой, не бросить ли машину у дома, чтобы не быть за рулем, потому что выпить захочется обязательно. Но тут же решил поехать в клуб на машине, чтобы как раз не пить и контролировать ситуацию. Он приехал в клуб, сел в баре, и стал клевать носом за кофе и сигаретой. Катя приехала не скоро, приехала как раз тогда, когда Вадик решил обиженно уехать, настроение у него уже испортилось. Народу между тем в клуб набилось много.

В общем, Катя приехала какая-то грустная, они начали было болтать, но у нее постоянно звонил телефон, она отходила и подолгу разговаривала, а возвращалась еще более грустная. Потом Катя выпила, стала жаловаться, что ее новый парень её совсем извел, и это он ей постоянно звонил и мучил её.

А концерт задерживался. Вадик понял, что Катя хотела с ним встретиться в отместку её парню или для того, чтобы просто пожаловаться. Он это понял, но не огорчился, а скорее обрадовался, потому что почувствовал, что на продолжение у него явно сил недостаточно. В итоге, он не выдержал и выпил с Катей, потом еще.

Концерт начался в одиннадцать. К этому времени Вадик уже был пьян, а Катя даже успела поплакать, и очень долго побыть в туалете. Еще Вадик встретил каких-то не очень обязательных для общения знакомых, но был рад.

Концерт получился громкий, Вадик танцевал, потом искал Катю, нашел её совсем пьяную у барной стойки. К Вадику как раз вернулось настроение для продолжения, но Катя была в таком состоянии, что ни о каком продолжении речи быть не могло. И Вадик отвез её домой, а потом поехал домой сам. Ехал медленно и аккуратно, потому что был пьян, и городские огни расплывались длинными лучами в его глазах, а все повороты казались затяжными и вызывали головокружение. К тому же, пошел снег. Тот самый снег.

Поспать удалось часа три с половиной, и вот он ехал на работу. Он ругал себя за вчерашнее малодушие, отсутствие твердости и характера. Спать хотелось невыносимо. Хотелось так, что он готов был остановить машину в любом месте у обочины, и уснуть прямо за рулем. Он готов был поспать даже стоя в курилке на работе, или свернуться калачиком и поспать под рабочим столом. Спать! Где угодно и как угодно.

Движение опять встало, и Вадик покрутил радио в поисках другой волны. Он наткнулся на какую-то энергичную музыку и вывел звук до предельной громкости. Музыка была плохая, но Вадику было не важно. Лишь бы гнала сон. Хотя он понимал, что если бы сейчас рядом стреляли пушки, гудели все корабли и поезда, и все соседи мира дебоширили бы, или справляли свадьбы с песнями и плясками, все это не помешало бы ему уснуть.

Вадик ругал себя за весь прошедший месяц и не только. Ругал себя за то, что у него так много друзей и знакомых, и у всех у них есть дни рождения, и дни рождения их детей, за то, что они женятся, и у них случаются свадьбы или годовщины этих свадеб, за то, что у него, Вадика, у самого есть день рождения. И хоть день рождения только раз в году, но как же больно о нем вспоминать! Еще, все его друзья и знакомые постоянно переезжали из квартиры в квартиру, и им нужно было либо помогать с переездом, либо веселиться на новоселье.

Как раз в прошлые выходные он перевозил своих друзей на новую квартиру. Всю субботу они таскали мебель, книги, холодильник и прочее, потом полночи пили в этой новой квартире, среди нерасставленной мебели, коробок и взбудораженных и неугомонных детей, двух братьев-близнецов семи лет, которые носились и орали, а уложить их спать не было ни сил, ни возможности.

То есть, с субботы на воскресенье поспать не удалось, а в воскресенье ему позвонили и подняли те же друзья. Нужно было им помочь довести еще какие-то мелочи, потом помочь расставить мебель, хотя бы в общих чертах. А потом было новоселье…

А две недели назад выходные тоже прошли без сна. И Вадик ругал себя за это еще сильнее, чем за все остальное. Он помнил, как он ждал этих выходных, и мечтал в пятницу после работы заехать в магазин, и накупить себе всего-всего, чтобы не нужно было выходить из дому ни в субботу, ни в воскресенье. Он мечтал о том, что выспится с пятницы на субботу, и всю субботу проваляется дома, никому не будет звонить, просто будет валяться у телевизора или почитает что-нибудь. А в воскресенье он хотел снова спать до предельной возможности, а потом, может быть, сходит в кино или…

В итоге, в пятницу его позвали поужинать в ресторан. Компания была хорошая, солидная. Ему было неудобно отказываться, и он пошел. Поужинали, решили заехать еще в одно место, и немного выпить. Заехали. Потом позвонили друзья, они веселились недалеко в клубе, звали к себе. Вадик поотказывался, но все же заскочил к ним «на минутку». Потом он танцевал, потом познакомился с Юлей, которая приехала в столицу в первый раз. Юля была с двумя подругами, к которым, собственно, и приехала. Подруги как-то заговорщицки подмигивали то Юле, то Вадику, а потом куда-то подевались.

Короче, поспать с пятницы на субботу не удалось. Субботу он провел с Юлей, возил её в магазин, потом они пошли в кино. Вадик весь фильм засыпал, и даже то, что Юля гладила его по ноге, совершенно не помогало. Потом он угощал Юлю и двух её подруг кофе в кафе. Потом они оставили Вадика одного, и он помчался домой. Но был уже вечер, и душевного равновесия достигнуть не удалось. К тому же, вскоре позвонила Юля, и сказала, что ей с подругами скучно, и она хочет пойти куда-нибудь с Вадиком вдвоем. Он сказал, что не может, что устал, что он плохо себя чувствует, что он уже дома, и никуда идти не собирается. К тому же, у него нет денег, даже на мороженное не хватит. На что чувствительная южная Юля сказала, что она немедленно к нему приедет, и о нем позаботится. Она немедленно приехала, несмотря на Вадиковы слова, типа: «Да что ты! Не беспокойся! Зачем? Мне неловко тебя лишать веселья…» — и так далее.

В общем, поспасть снова не удалось, и понежиться в постели в воскресенье утром тоже.

А в будние дни он все никак не мог отделаться от каких-то недоделанных дел, недовстреченных встреч, каких-то мелких соблазнов и тревог. Несколько раз он приходил домой не поздно. Но нервное напряжение не давало уснуть, и он маялся, кому-то звонил, курил и смотрел телевизор, не понимая, что смотрит. И опять не высыпался, ходил разбитый и сутулый.

Энергичная гадкая музыка закончилась, и радиоведущая пожелала всем доброго утра. Голос её звучал бодро. Она еще наговорила каких-то задорных глупостей, и включила уж совсем невыносимо-плохую песню. Вадик выключил радио. Дальше утро и день проходили совсем плохо, хуже некуда.

Вадик опоздал так, что это не прошло незамеченным, и его отчитали, да еще и при других сотрудниках, которые были младше его и ниже в табеле о рангах. Это Вадика взбудоражило, и он не мог сосредоточиться до обеда. Во время обеда он попытался посетовать на руководство своим коллегам, но они его не поддержали. Конечно! Ведь именно он летел завтра в Париж, а не они.

После обеда он кое-как трудился, готовил какой-то отчет, и какой-то перспективный план. Но недосып стал побеждать. К пяти часам вечера Вадику казалось, что воздух — это не воздух, а липкий, не очень прозрачный кисель, и ему приходится преодолевать, и продираться сквозь эту субстанцию. В 18.00 состоялось совещание, на котором Вадика снова ругали, были им недовольны, и даже разводили руками по его поводу.

— Да-а-а, — сказал их шеф. — И вот вам, Вадим Сергеевич, доверено защищать честь нашей фирмы, да и всей нашей державы! Я доверил вам это, но теперь сомневаюсь в верности своего решения. Завтра я буду сильно волноваться. Мы все здесь будем сильно волноваться. И знаете почему? Потому что именно вы будете представлять нас в Париже. К сожалению, этого изменить уже не возможно. Ну что ж поделаешь… — сказал шеф и тяжело вздохнул.

Вадик вышел с совещания, и лица на нем не было. Радость ожидания поездки в Париж сменилась гневом, обидой и нервной дрожью. Правда, и сонливость пропала, как и не было. Вадик уселся за свое рабочее место с крепко сжатыми зубами. Ему даже казалось, что зубы скрипят. Ему было обидно до слез, которые так и норовили заполнить глаза и скатиться по лицу.

Так он просидел до того, пока все коллеги не ушли. Тогда Вадик, что называется, засучил рукава и принялся за работу. Он снова и снова проверял то, что должен был завтра представить в Париже. Он работал зло и очень эффективно, многое сократил, уточнил и исправил. Телефон он отключил и работал в тишине.

Вадик все закончил часов около одиннадцати, и только тогда расправил затекшие плечи. Он сидя потянулся всем окаменевшим телом, и хрипло, но сладко застонал. Чувство обиды, злости и несправедливости как-то отступило, рассосалось и затихло. Ему стало просто грустно и одиноко. Ужасно одиноко и грустно. Одиноко-одиноко!

Он вернулся домой уже за полночь. По дороге заправил машину, в маленьком круглосуточном магазине купил себе свежие лезвия, не те, к каким привык, а какие были. Дома Вадик медленно бродил из кухни в комнату и обратно. Сил не было никаких и ни на что, но лечь спать он не мог. Во-первых, нужно было собраться в дорогу, во-вторых, он чувствовал, что все равно не уснёт. Не уснёт, потому что нервы ни к черту, да еще прицепится какая-нибудь дурацкая мысль, и будет терзать и крутиться в голове, заставляя и всего Вадика тоже крутиться с боку на бок в мучительном полусне.

Вадик поставил чай. Медленно и без удовольствия собрал дорожную сумку. Он сложил в нее любимую свою рубашку, любимый серый короткий плащ, и любимые туфли. Он знал, что в Париже будет тепло. А в аэропорт придется поехать в теплой куртке, которая за долгую зиму так надоела.

В Париже уже во всю весна… Сад Тюильри, набережные Сены, Монмартр, Елисейские поля, Монпарнас…

Вадик пил чай, склонив голову на бок. Ему по-прежнему было ужасно одиноко. И еще обидно за то, что сердце не трепещет в предвкушении, ему не радостно, и острое желание вдохнуть воздух Парижа куда-то исчезло.

В его бумажнике вместе с деньгами лежал листочек бумаги, на котором были написаны названия и адреса нескольких парижских ресторанов, где ему непременно нужно было поужинать, чтобы отведать вкус Парижа в единственный свой парижский вечер. Эти названия и адреса написала ему одна его знакомая, которая часто бывала в Париже, и знала толк в ресторанах. Еще позавчера Вадик с удовольствием перечитывал то, что написано на этой бумажке и гадал, куда он пойдет, и что будет есть, и как это будет…А теперь его это не волновало. Он устал. Недосып дошел до того, что Вадику казалось: вот еще немного, и он вообще научиться жить без сна. Жизнь без сна будет ужасна, то есть еще ужаснее, чем та, что есть, и та, что была…

А какая была жизнь? Вся жизнь шла в постоянном ощущении того, что Вадика лишили сна. Лишили очень давно, и лишили даже не специально, просто человеческий мир, порядок, и даже само государство так устроены.

Сколько Вадик себя помнил, его всегда будили, тормошили, расталкивали, вытаскивали из сладкого сна. Так было, когда его маленького вынимали из теплой постели, полусонного умывали, одевали и влекли в детский сад. Потом была бесконечно долгая школа с мучительными утрами, потом университет, где сна стало еще меньше, потом первая сильная влюблённость, уже почти совсем без сна, потом по-настоящему увлеченная работа, потом еще более сильная влюблённость, потом… А утром нужно было лететь в Париж.

Вадик посмотрел на часы, было почти два часа ночи. Он подумал с минуту, поискал глазами телефонный справочник, нашел его, позвонил и заказал себе такси в аэропорт на 6.30 утра. Самолет вылетал в девять с четвертью. Будильник же пришлось поставить на шесть. Как же Вадик ненавидел звук своего будильника! Будильник был большой, механический, старый, и звонил страшно громко и как-то истерически тревожно. Его звон проникал в сон, как что-то болезненное и кошмарное. Этот звук разгонял сновидения, терзал, а потом выдергивал Вадика из сна в жизнь. После такого звука пол дня проходили в плохом и недобром настроении. Но Вадик пользовался именно этим будильником, потому что другие он попросту не слышал. А этот будильник он ненавидел и поэтому просыпался.

Просыпался и жил. Жил так, что научился все делать на ходу. Вадик убедился, что на ходу можно поесть, попить, можно читать на ходу, и даже учиться можно на ходу. На ходу можно быстренько одеться и обуться, в смысле, выбрать и купить себе одежду и обувь, можно работать на ходу и по ходу. Можно общаться на ходу, и даже очень важные вещи можно обсудить и выяснить на ходу. На ходу можно думать, и принимать существенные, а иногда даже важнейшие решения. Он даже понял, что возможен секс на ходу. Такой вполне нормальный секс. Вот только выспаться на ходу невозможно. Вздремнуть, прикорнуть, забыться сном можно, но выспаться нельзя. Выспаться! Тут нужна масса условий: от качества подушки, до полного душевного равновесия.

Звонок будильника прозвенел и разорвал короткий, глубокий и черный, без сновидений, Вадиков сон. Надо было лететь в Париж. С невысохшими волосами и горящим от бритья лицом, он в такси дремал и бился головой о холодное стекло. А за стеклом была слякоть, грязные машины и полувесна. Чувств при этом Вадик никаких не испытывал, ни к слякотной столице, ни по поводу того, что скоро увидит Париж.

В аэропорту Вадик повстречался со своими коллегами из других отделов. Они летели вместе. На общение с коллегами у него не было сил. Медленно прошла регистрация, еще медленнее паспортный контроль. Вадик постарался отделиться от коллег и уединиться. Кофе и первая утренняя сигарета слегка обострили восприятие мира. Он пил кофе, и просто заставлял себя понять то, что скоро произойдет. Он требовал от себя радости и осознания того, что летит в Париж.

В самолет Вадик прошел почти первым. Он достал из сумки плащ, а теплую куртку затолкал в сумку. Сумка легла на полку, плащ рядом с сумкой, и Вадик уселся возле иллюминатора. Самолет быстро заполнялся людьми. Коллеги сели сзади, а рядом с Вадиком оказался пожилой, совершенно седой мужчина в светлом свитере и вельветовых коричневых брюках. Мужчина прежде, чем сесть вежливо кивнул и улыбнулся. Его седина была такая белоснежная, а лицо такое смуглое, что Вадик подумал: «Сосед, наверное, француз. Отлично! Не нужно будет с ним разговаривать во время полета». В подтверждении этих мыслей, седой мужчина достал и развернул какую-то французскую газету. Пока самолет окончательно заполнился людьми, пока он медленно выруливал на взлетную, Вадик задремал. Он встрепенулся только тогда, когда самолет, наконец, взревел, и стал разгоняться.

— Поехали, — тихонечко и сам себе сказал Вадик, когда самолет оторвался от земли.

— Да-да, поехали! — радостно сказал сосед без акцента, и улыбнулся. — Знаете, я тоже всегда про себя так говорю, когда взлетаю.

— Правда? — сказал Вадик. — А я в первый раз сейчас так сказал.

— Надолго в Париж? — спросил сосед. — Или вы куда-то дальше летите через Париж?

— Нет, в Париж, в Париж. И только на день. Завтра обратно.

— Понятно. Значит, по делам.

— Именно, — вяло ответил Вадик.

— Часто летаете? — с улыбкой спросил сосед.

— Куда, в Париж? В первый раз, — не глядя на соседа, сказал Вадик. — А так, летаю частенько.

— В первый раз?! И всего на день?! Обидно! Да еще и по делам, — не унимался сосед. — Париж за день не понять.

— Да я пробовать не буду, — ответил Вадик. — Лечу по делам. Пойму как-нибудь в другой раз.

Вадик сказал это так, чтобы стало ясно: он не намерен продолжать разговор. Говорить не было сил, хотя Вадик видел, что сосед — человек приятный и даже симпатичный. В других обстоятельствах Вадик и сам с удовольствием начал бы разговор.

Вадик посидел, посидел, да и снова задремал. Проснулся он оттого, что его кто-то легонько тормошил за плечо. Он открыл глаза и увидел перед собой на откидном столике свой самолетный завтрак. За плечо его тряс седовласый сосед.

— Вам непременно нужно позавтракать. Иначе так и будете спать на ходу. И непременно выпейте это, — сказал сосед и бросил большую таблетку в пластиковый стаканчик с водой. Таблетка сразу зашипела. — Не бойтесь, это витамин С. Взбодрит и… в целом полезно.

— Спасибо, но… — начал Вадик.

— Просто выпейте и все. Тут ничего особенного нет. Слегка взбодрит, и тут же позавтракайте, — спокойно говорил сосед.

Вадик выпил шипучий витамин С, потом нехотя жевал свой авиазавтрак, но стало лучше. Потом стюардесса принесла жидкий кофе. Но запах кофе у этого напитка все-таки был.

— Да-а-а! В первый раз в Париж, — закончив свой завтрак, сказал сосед. — Я даже завидую вам. Я помню, как в первый раз приехал в Париж. Приехал поездом через Берлин. В Берлине была чудная погода, а в Париже стоял туман, было холодно, промозгло. Мне, помню, ужасно не понравилось. А сейчас в Париже очень хорошо. Я вчера звонил, мне сказали +15 и солнце.

— Хорошо, — сказал Вадик, чтобы что-то сказать.

— Прекрасно! — радостно подтвердил собеседник. — Да к тому же Париж сейчас такой, каким его можно увидеть только в начале весны. И это особенно заметно, когда прилетаешь в Париж из Москвы, — сосед на несколько секунд задумался. — Только в начале весны так можно рассмотреть Париж. В другое время года невозможно.

— Что невозможно? — опять из вежливости спросил Вадик.

— Невозможно разглядеть Париж так объемно, как сейчас. Только весной! Во-первых, уже тепло, и можно с удовольствием гулять, при этом, не жарко. Освещение сейчас такое нежное! Весеннее солнце как-то очень идет Парижу. Именно Парижу. Во-вторых, на деревьях еще нет листвы, и значит, деревья не скрывают архитектуру, поэтому только сейчас можно хорошо и целиком рассмотреть фасады и улицы. Зимой тоже нет листвы, скажете вы. Но зимой гулять не так приятно, и глазеть по сторонам тоже. А главное, зимой не такое освещение. Ну и в-третьих, запахи. Какие сейчас по Парижу гуляют ветерки…

Когда подлетали к Парижу, местное время было одиннадцать утра. Париж был отлично виден, и Вадик приник к иллюминатору. Он искал глазами… и почти сразу нашел то, что искал. Эйфелева башня! Точно, Париж! Вадик улыбнулся.

Их встречали с табличкой. В аэропорту уже звучала со всех сторон громкая, непонятная, и все же очень приятная музыка французского языка. Потом они ехали в микроавтобусе по оживленной дороге. Встретивший их француз объяснил им, что они сразу поедут не в гостиницу, а туда, где пройдут встреча и переговоры, он сказал, что в городе пробки, и они объедут Париж вокруг, и что они едут не в центр города, а в деловой центр, который на настоящий Париж не похож, а, скорее, похож на Америку. Еще он сказал, что этот «деловой» Париж ему не нравится.

Француз был симпатичный, лет тридцати пяти, хорошо говорил по-русски, и был одет в толстый мятый пиджак, а на шее у него был длинный полосатый шарф, повязанный весьма небрежно, но при этом классно. Вадик подумал, что ему нужен и такой пиджак, и такой шарф.

Переговоры начались ровно в час, и продолжались с несколькими перерывами на кофе и какие-то закуски почти до пяти вечера. Вадик выступил в самом начале встречи, сообщение его было хорошо подготовлено, и ему задали только пару вопросов, на которые он быстро и толково ответил. Все остальное время он слушал других, но терял нить и суть. Он начал засыпать, кофе не помогал, и тогда он смотрел в окно. Там был виден город, освещенный весенним солнцем. Город, каких на земле не так уж и много. Точнее, Париж один в своем роде на земле. Вадик это знал, и пытался разглядеть и ощутить в том, что видел за окном тот Париж, о котором он так мечтал.

К концу встречи Вадик уже поглядывал на часы и жалел каждую минуту. Он строил планы: сначала в гостиницу, принять душ, надеть любимые туфли, рубашку и плащ, и сразу же… Куда?! Куда сначала? Вадик не знал, куда. Наверное, к Эйфелевой башне, а там будет видно, времени все равно совсем мало.

Они прощались с французскими коллегами невыносимо долго. Но, наконец, простились.

— Вадик, вы с нами? — спросил Вадика в лифте Геннадий Борисович, начальник отдела, в котором Вадик когда-то начинал работать, а в этот раз он был старшим в их делегации.

— А вы куда? — спросил Вадик.

— Сейчас в гостиницу, а потом в ресторан, — ответил Геннадий Борисович. — Французы угощают, пойдемте с нами.

— Нет. Извините, я хочу прогуляться, — ответил Вадик. — Заскочу в гостиницу и прогуляюсь.

— Да, я забыл, вы же в первый раз в Париже. Конечно, прогуляйтесь, — кивая, сказал Геннадий Борисович, — ты это сегодня заслужил. Отлично говорил, спокойно, профессионально. Молодец! Я шефу позвонил уже, сказал, что все прошло прекрасно и что ты молодец.

— Спасибо большое! — улыбаясь и смущаясь, сказал Вадик.

В гостинице они были без четверти шесть. Быстрые сумерки уже сменил вечер.

— Ну что ж, действуйте по собственному плану, — получив ключи и направляясь в свой номер, сказал Геннадий Борисович. — Встретимся утром на завтраке. — Не забудь, выезжаем в аэропорт в десять от гостиницы.

— Я помню, спасибо, — сказал Вадик, получая ключи.

— И аккуратнее здесь, — подмигнув, сказал Геннадий Борисович, — Париж — не самое безопасное место в мире. Удачи!

Вадик поднялся к себе в номер. Номер был маленький, но очень приятный. Все в нем было приятное и маленькое. Большими были только кровать и окно. Вадик подошел к окну, и обнаружил крохотный балкончик с красивой решеткой. Он вышел на него. Внизу шумела улица.

— Париж! Ядрена мать! — сказал Вадик вслух.

Потом он сел на кровать. Кровать была мягкая-мягкая. Вадик погладил рукой подушку. На таком белье ему не приходилось спать никогда. Но надо было спешить…

В душе Вадик долго, очень долго боролся с настройкой воды. Он никак не мог удержать нужную температуру. То вода была холодная, а то сразу же горячая. Вадик поворачивал кран буквально на миллиметр, и снова ледяная. В конце-концов, удалось найти неуловимое положение крана, и помыться.

Потом Вадик чистил зубы, и даже брился свежим лезвием. Он решил побриться, чтобы чувствовать себя максимально свежим. Но бритье, сам процесс бритья, возбудил утренние ощущения. И Вадик вспомнил и почувствовал тяжесть своего недосыпа.

Вадик быстро оделся: натянул свежие носки, свежую любимую рубашку, и не совсем свежие брюки. Потом он сел на кровать, склонился над телефоном, который стоял тут же на прикроватной тумбочке. Он нашел нужную кнопку и позвонил на рецепцию. Ему ответил женский голос. Вадик заговорил по-английски, но его не поняли. Тогда голос сменился на мужской. Мужской голос говорил по-английски коряво, но вполне понятно.

— Что вы хотите? — услышал Вадик.

— Я хочу такси, — ответил он.

— Когда месье хочет такси?

— Прямо сейчас.

— Мы закажем такси для вас, но боюсь, что придется подождать. В такой час с такси в Париже большие проблемы.

— А сколько нужно ждать? — спросил Вадик.

— Не могу сказать, месье. Париж…

Вадик подумал секунду и понял, что лучше подождать, чем пытаться быстро освоить систему передвижения по Парижу самостоятельно.

— Хорошо, я подожду, — сказал он.

— Спасибо, месье, — был ответ, и голос исчез.

Вадик лег на кровать и вытянулся поверх покрывала. Подушки были маленькие, но их было три. Он сгреб их под голову. Как же стало Вадику удобно! Он закрыл глаза. Приятен был даже не очень яркий электрический свет от торшера. А кровать была такая удобная и такая большая… Из-за окна доносился шум улицы. Вадик лежал и пытался вспомнить, как по-французски будет Эйфелева башня.

Он проснулся в полной темноте и тишине.

Вадик проснулся в темноте, тишине, и вздрогнул всем телом. Он почувствовал, что лежит в постели без одежды, и еще, что он укрыт одеялом. Вадик сел, пошарил рукой по стене рядом с кроватью, и включил бра. Он нашел свои часы, которые лежали на тумбочке, и увидел, что на них четыре часа десять минут…. утра, конечно. Тут же он вспомнил, что не переводил часы на местное время, и, значит, в Париже два часа десять минут… ночи.

Вадик сходил в туалет, пописал, и, стоя над унитазом, вспомнил, как его разбудил телефонный звонок, вспомнил, что ему что-то говорили про такси, и что он даже что-то отвечал. Но он не смог вспомнить, что именно ответил, и совершенно не мог вспомнить, как он разделся, как расправил постель, и как выключил свет. В туалете Вадик посмотрел на себя в зеркало.

— Да-а-а, брат! — качая головой, сказал он своему отражению, и подмигнул левым глазом ему же.

Вадик выключил свет в туалете, на цыпочках добежал до кровати, и буквально заскочил под одеяло. Он выключил бра и, свернувшись калачиком, стал согреваться. В туалете и в комнате было прохладно. Вадик лежал в темноте и думал, что можно еще спать целых пять часов. Он и без того поспал достаточно, и можно еще пять часов! Вадик покрутился, находя удобное положение, нашел и плавно погрузился в сон.

Проснулся он, когда за окном шумела улица. Проснулся от того, что спать уже больше не мог. Он насытился сном. У него было ощущение, что он ел сон большими ломтями. И уже был сыт. Вадик проснулся, полежал немного, посмотрел на часы. Местное время было семь сорок пять. Он повалялся еще пять минут, потом бодро вскочил, и отдернул штору. Его ослепило яркое небо и утренний солнечный свет. Вадик включил телевизор, нашел музыкальный канал, и сделал звук погромче. Пока Вадик умывался и одевался, он постоянно подпевал всем песням, что звучали из телевизора.

Завтрак был очень вкусный! Хрустящие булочки и нежные круассаны, великолепное масло, сыр, разные джемы, и горячие яйца, сваренные всмятку идеально. А кофе было хоть залейся. Вадик ел, ел и ел. И чувствовал, что пьянеет от еды. Он завтракал за столиком у самого окна, а за окном по улице шли французы, приятные и забавные люди.

— Доброе утро, Вадик! — услышал Вадик, оглянулся на голос и увидел Геннадия Борисовича. — Как вы себя чувствуете?

— Просто превосходно! — громко ответил Вадик.

— А мы все не очень, — грустно сказал Геннадий Борисович. — Нельзя так много пить даже французское вино. И нельзя с собой во Францию привозить водку. А пить водку в гостиничном номере это уже просто пошло. Но мы всё это сделали. Ох, Вадик, какой же вы молодец, что не пошли вчера с нами! Ну, как вы прогулялись? Как вам Париж?

— Прекрасно! Другого слова нет. Просто прекрасно! — улыбаясь, ответил Вадик.

— Вот и правильно. Рад за вас. Вы ешьте. А мы там в холле сидим и курим. К нам не спешите. Боюсь, мы сейчас станем пить коньяк, — сказал Геннадий Борисович, и пошел прочь от Вадика медленно и сутуло.

В половине десятого Вадик уже стоял на улице у входа в гостиницу, жмурился на солнце и с удовольствием курил. Сумка его, собранная и закрытая, стояла на полу в холле, рядом со столиком, за которым сидели мрачные его коллеги. Коллеги мрачно пили коньяк.

На другой стороне неширокой улицы Вадик увидел магазин. В витрине магазина стоял пластмассовый мужчина в пальто, шляпе и шарфе, почти таком же, какой был на встретившем их французе. Вадик докурил в три затяжки, посмотрел на часы, вальяжно перешел улицу и зашел в магазин. Он быстро осмотрелся в магазине, позвал продавца, который по-английски не говорил. Вадик просто показал ему на шарф в витрине, тот все сразу понял, как-то неадекватно сильно обрадовался, быстро убежал куда-то, и появился через минуту с точно таким же шарфом в руках.

Вадик вернулся в гостиницу, уже навертев этот шарф на себя.

— Ну, Вадик, вы даёте! — сказал Геннадий Борисович, увидев Вадика. — Ещё и успели приодеться. Какой плащ себе купили, и шарф, и туфли! Настоящий парижанин.

— Нет, только шарф. Все остальное я купил в Москве, — ответил счастливый Вадик.

— Да?! Не обратил внимания. Но шарф отличный…

Вскоре за ними приехала машина и их вчерашний француз.

— Какой красивый шарф, — сказал он Вадику, после того, как поздоровался со всеми. — Где вы такой купили?

— В Париже, где же ещё! — смеясь, ответил Вадик.

Москва встретила Вадика красивым вечерним солнцем, толстыми облаками, удивительно подсвеченными этим солнцем, и теплым весенним ветром.

Геннадий Борисович подвез Вадика почти до дома. Свечерело, городские огни уже горели вовсю, но воздух был прозрачен и свеж. Под ногами хлюпало, но как-то хорошо хлюпало. Вадик с удовольствием шел домой по улице. На ходу он вспомнил, что нужно включить телефон, и включил его. Включил, и подумал, кому бы позвонить. Пока он думал, телефон зазвонил сам. Звонил Рома, сосед по рабочему столу.

— Привет, — услышал Вадик.

— Здорово!

— Вернулся?

— Ага.

— Как слетали?

— Очень хорошо! Все прошло успешно.

— А как тебе Париж? — слегка печально спросил Рома.

— Я в восторге, — ответил Вадик. — Точнее, даже не в восторге. Мне просто очень понравилось. Знаешь, Рома, я там ничего особенного не видел и не почувствовал. Как-то так, спокойно все было, как не в Париже, а как дома. Просто я понял, что Париж — это мой город. Прямо сразу так и понял. Ты знаешь, я бы мог там жить.

— Да?! Странно. А мне Париж не очень понравился, — ответил Рома.

— Значит, тебе не повезло, — дружелюбно сказал Вадик. — В следующий раз, может быть, понравится. А ты чего позвонил-то?

— Тут такое дело Вадик. Ты не мог бы завтра…





Послесловие.



Через месяц Вадик сильно влюбился, а через год с небольшим женился. После свадьбы, летом, он и его жена поехали в Париж на целую неделю.