Нож! Вот дебил! Наверно, неудачно повернулся, когда садился, и складное лезвие вылезло так, что он порезался об опасно острый кончик… Луи поднес палец ко рту и слизнул капельку крови. Шито-крыто. Главное, чтобы Ева не узнала, что он носит при себе нож. Это его секрет, Еву он не касается. Хотя, конечно, может, и коснется, но Луи от всего сердца надеялся, что ничего такого не произойдет, по крайней мере не сейчас, не во время сеанса.
Стены вдруг содрогнулись от мощного глухого удара, и саундтрек их фильма тут был ни при чем – похоже, докатилось из соседнего зала.
Интересно, что за блокбастер там показывают? Грохочет что надо! Луи часто приходил в этот развлекательный комплекс, но впервые слышал, чтобы в других залах были такие звуковые эффекты.
Он воспользовался моментом, чтобы поглазеть на ноги Евы, обтянутые непрозрачными колготками. Самые красивые ножки в лицее! Луи добавил про себя, что и грудь у нее тоже самая красивая, а при мысли, что он может увидеть ее без одежды, так разволновался, что не смог сдержать дрожь.
Еще раз облизнув царапину на большом пальце, Луи вытянул ногу, чтобы легче было залезть в карман джинсов. Надо хорошенько закрыть лезвие, иначе он опять порежется. Такая глупость – таскать с собой нож на случай защиты от нападения и самому же о него пораниться! Фигня какая-то…
Снова бабахнуло – вернее, донеслись звуки целой серии взрывов. За ними последовали крики и визг.
Опять в соседнем зале движуха. Ну и сабвуферы там у них!
Ева тоже услышала.
– Это что такое? – спросила она шепотом.
– Без понятия, – отозвался Луи. – Но надо будет потом узнать, что за фильм. По-моему, нам обязательно нужно на него сходить!
Он хотел взять еще попкорна, но бумажный стакан вдруг выпрыгнул из держателя в подлокотнике на фоне ослепительной вспышки и такого мощного грохота, что у Луи лопнули барабанные перепонки.
Сиденья в нескольких рядах зала взлетели в воздух вперемешку с частями человеческих тел – горящие руки, ноги и торсы попадали в разных местах.
Гигантский панорамный экран треснул от ударной волны, и кинопроектор продолжил трансляцию на клубах дыма, которым заволокло зал.
Второй взрыв подбросил к потолку нескольких выживших во время первого. Обрывки экрана забрызгало красным.
Когда Луи осознал, что происходит, он лежал, опрокинутый на спину вместе с сиденьем. В ушах гудело. На месте Евы и стакана с попкорном зияла дыра, по краям которой валялись клочья одежды и дымящиеся куски тела.
А Евины ноги стояли там же, где и раньше. Только колготки исчезли, словно их сорвало взрывом.
Юбка задралась над красными трусиками. Всего остального не было.
Прямо над Луи громадная, омерзительная морда дьявола кривилась в диком хохоте, покачиваясь на клубах дыма.
31
Бублик пригорел в тостере. Все случилось очень быстро – белая струйка дыма взметнулась и неистово завихрилась, словно спешила выписать в воздухе эфемерные арабески.
«Туманные письмена хаоса, язык энтропии», – мелькнуло в голове у Лудивины, пока она нажимала на рычажок и ловила выпрыгнувшие половинки бублика в тарелку.
Что за мысли такие с самого утра? Опять, что ли, настроение ни к черту? Вроде нет, даже наоборот…
Всю вторую половину вчерашнего дня она провела, собирая информацию о Михале Баленски по разным тюрьмам, где он отбывал срок, по психиатрическим больницам на севере страны, где проходил лечение, и у врачей, проводивших освидетельствование. Под конец дня получила имена его коллег по работе в супермаркете. Дело нудное и утомительное – разослать кучу мейлов и сделать десятки звонков; порой приходилось повышать голос, при необходимости – просить помощи у прокурора, всех подгонять, чтобы не заставляли ждать каждый раз по несколько дней. Гильем помогал ей, занося добытые данные в компьютерную программу.
И в результате ни одного совпадения с уже имеющимися именами и названиями. Ноль без палки.
О Кевене Бланше тоже ничего полезного узнать не удалось. Два года назад он вышел из дурдома и с тех пор вел маргинальный образ жизни. Через три месяца осквернил кладбище – об этом свидетельствовала его ДНК, найденная на месте преступления. И после этого больше никаких сведений.
Потому что где-то в этот период он познакомился с «хозяином» и тот научил его не светиться и не попадаться.
ГФЛ вернулся в городок Ла-Курнев, где прожил большую часть жизни между госпитализациями в психбольницах, и с тех пор скрывался там по баракам и подвалам в заброшенных зданиях.
В общем, ни единой новой зацепки.
Бенжамен приехал к концу рабочего дня с отчетом о вскрытии Жозе Солиса, проведенном накануне. Доктор Леманн выполнил работу внимательно и методично, но итогом стала, как он говорил, «белая аутопсия» – причины, объясняющие внезапную смерть, не обнаружены. Лудивина сразу позвонила ему, чтобы узнать его личное мнение, которое он не решился бы излагать в официальных документах. Леманн действительно не понимал, что могло убить Жозе Солиса, кроме внезапной остановки сердца, а почему это произошло, в процессе вскрытия установить не удалось. Разумеется, возникал вопрос: как это вполне здоровый для своего возраста мужчина, без сердечных заболеваний и каких-либо патологий, просто взял и умер?
– Фибрилляция желудочков, – выдал наконец предположение доктор Леманн на другом конце провода. – Раз уж вас интересуют мои домыслы, я бы сказал, его сердце вдруг забилось с такой скоростью, что вошло в режим перегрузки. Знаете, это как мотор – если его запустить на полную мощность и постоянно увеличивать число оборотов, он сломается. Но я не нашел этому никаких доказательств.
– Как же можно заставить сердце биться настолько быстро, чтобы оно не выдержало? – спросила Лудивина.
– Я вам об этом и толкую – у меня нет объяснения. Токсиколог вам в помощь.
– Токсиколог тоже ничего не нашел.
– Тогда увы и ах.
– Слушайте, док, Жозе Солис умер от страха, и никто не может мне помочь разобраться, как это случилось!
– Технически умереть от страха вполне возможно, но, к счастью, это сделать очень трудно, и такие случаи – величайшая редкость.
– А если я вам скажу, что у нас как минимум три таких случая? Кроме Жозе Солиса, еще два относительно недавних трупа.
– Тогда я вам отвечу, что один случай не исключается, но три подряд – уже перебор.
В общем, дело с мертвой точки так и не сдвинулось.
Лудивина позвонила в версальское РУСП за информацией о первой «смерти от страха», которая значилась в отчете специалистов САС. Флик попался разговорчивый и все рассказал ей в подробностях. Жертве было тридцать с небольшим, увлекалась спортом, жила одна в маленьком домике в Таверни, на окраине леса. Там ее тело и обнаружила родная мать. Ни вскрытие, ни токсикологический анализ ничего особенного не выявили. Из особенного было только выражение панического страха, застывшее на лице, и оно произвело такое сильное впечатление на видевших труп фликов, что об этом до сих пор разговоры ходят. Старший следователь по тому делу пришел к выводу, что у молодой женщины случился внезапный сердечный приступ, и, успев осознать в последние секунды, что умирает, она перепугалась собственной смерти.
Лудивину одолели сомнения. А что, если в гибели этих людей и правда никто не повинен? Однако сам Леманн ей сказал, что в исключительных случаях человек может умереть от страха, но три такие смерти за столь короткий период времени нарушают закон вероятности.
Как можно убить страхом, без материального орудия?
Этот вопрос не давал Лудивине покоя весь вчерашний вечер.
Она намазала половинку бублика малиновым вареньем и включила радио. Рыдания на плече у Сеньона пошли ей на пользу – появилось странное ощущение, что внутри вдруг починился какой-то сломанный механизм, и теперь она чувствовала себя чертовски живой. Вернее, появилась необходимость жить, смеяться, испытывать удовольствия. И одним из удовольствий была еда. Лудивина с наслаждением вонзила зубы во вторую половинку бублика. Учитывая ее занятия спортом, о фигуре можно было не беспокоиться.
По радио начался утренний семичасовой выпуск новостей. Передали срочное сообщение.
Накануне вечером произошел теракт в кинотеатре в Сержи, сработали четыре взрывных устройства, заложенные в двух залах.
Лудивина, сидевшая на стуле, резко выпрямила спину, внимательно слушая. Террористы не выдвинули никаких требований, у полиции нет подозреваемых, много погибших, еще больше раненых. Корреспондент напомнил, что всего неделю назад произошла стрельба в скоростном поезде, затем случилось нападение с серной кислотой в торговом центре, а теперь вот взрывы в кинотеатре – мир сошел с ума. И снова прозвучали слова «эпидемия насилия».
«Он забыл упомянуть о стрельбе в ресторане», – отметила Лудивина.
Не может быть связи между всеми этими преступлениями, попыталась она себя убедить, не может, это притянуто за уши. Несколько раз мысленно повторила свой тезис, словно для того, чтобы наконец угомониться. И стоя под душем, продолжала твердить себе, что связи нет, это невозможно. Кто способен набрать целую армию террористов-самоубийц, выдавая себя за Сатану, и – что самое интересное! – при этом убивать людей страхом? Никто. Ни одно человеческое существо.
Придирчиво рассмотрев в очередной раз огромный синяк в форме цветка на плече и предплечье, она покрутила рукой «мельницу» и не почувствовала боли.
Горячая вода расслабила мышцы, наполнила душевую кабинку паром, превратив ее в сауну. Прозрачные стенки запотели, на одной стали видны отпечатки рук Лудивины – две ладони и пальцы, – но их тоже медленно затянуло белой пеленой. Будто рассеялся в воздухе ее собственный призрак.
Двое подростков в скоростном поезде устроили тир для стрельбы по «тарелочкам», только вместо искусственных мишеней нашли себе живые.
Людовик Мерсье, замученный шепотом дьявола, отыгрался на невинных людях в ресторане.
Психопат в торговом центре разбрызгал серную кислоту, изуродовав лица случайных мужчин, женщин и детей.
А теперь кто-то заложил бомбы в кинотеатре.
Не ищи связи. Ее тут нет.
Все эти преступники – сумасшедшие.
Чистая психиатрия. Вот она, связь.
Эти люди лечились в разных заведениях, мы не нашли совпадений. Нельзя установить связь между всеми преступниками во Франции лишь на том основании, что они когда-то уже сидели в тюрьме. Нужен общий знаменатель поубедительнее.
Вода бурными потоками катилась между лопатками, по груди, стекала на пол и, закручиваясь воронкой, ввинчивалась в сливное отверстие. Мысли Лудивины тоже носились по кругу.
Стрельба в поезде. Стрельба в ресторане. Серная кислота в торговом…
Она резко выпрямилась. Теперь вода заливала глаза, но Лудивина не шевелилась.
Маленькие шестеренки в подсознании сцепились зубцами, завертелись, запустили мыслительный механизм, и мало-помалу в действие пришли большие колеса. Лудивина что-то почуяла. Впереди смутно замаячила цель всего этого движения.
Подростки в поезде, отчаявшийся человек в ресторане, псих в торговом центре… Нет, не туда.
Вспышки в сознании высвечивали сцены, которые воссоздавало воображение. Стрельба в вагонах, крики, кровь, двое мальчишек берут добычу в тиски, наступая с двух сторон, а потом расстреливают убегающих людей в поле… Приятную и расслабленную атмосферу ресторана разрывают выстрелы психологически сломленного человека, убежденного в том, что он должен устроить это жертвоприношение во славу дьявола и ради собственного спасения…
Все трое застрелились, совершив свое кровавое дело, в отличие от психа в торговом центре…
Вспышки мелькали перед глазами Лудивины одна за другой.
Вопли, ошметки чужих мозгов на лицах уцелевших, барабанные перепонки рвутся от грохота выстрелов, паника, привычный и надежный повседневный уклад рушится в мгновение ока, убийственный шок для тех, кто это пережил, по крайней мере пережил физически…
Выстрелы…
Лудивина уперлась обеими руками в запотевшую стенку душевой кабины.
Горячая вода заливала лицо, но глаза были широко открыты.
Она вспомнила разговор с Сеньоном в кафе, напротив телевизора, и одновременно в памяти всплыла фраза, произнесенная сестрой Людовика Мерсье в тесной депрессивной квартирке.
Лудивина дышала ртом, поглощенная и взволнованная собственными умозаключениями.
Кажется, ей наконец удалось найти общий знаменатель.
32
Берлога превратилась в улей.
Жандармские казармы, хорошо защищенные от внешнего шума, гудели изнутри от разговоров и споров, суеты в коридорах на каждом этаже, треска клавиатур и звонков всех видов и уровней громкости… Полковник Жиан и майор Рейно без умолку общались по телефону с их начальством, и каждый жандарм чувствовал воцарившуюся в здании напряженную атмосферу, почти осязаемую.
Теракт в кинотеатре всех взбудоражил. Теперь уже ни у кого не осталось сомнений. Пока Лудивина тщетно пыталась убедить себя в том, что не стоит искать связь между недавними преступлениями, представители власти смирились с очевидным фактом: во Франции происходит что-то нехорошее, и криминально-социологические потрясения, заставившие всех граждан обеспокоиться своей безопасностью, грозят быстрыми откликами народа. Правительству нужны были немедленные результаты по каждому расследованию. И в первую очередь им необходимо было показать населению, что сделано все возможное для предотвращения новых преступлений.
Полицию, жандармерию и всех-всех-всех подняли по тревоге.
Дабы не подливать масла в огонь, решено было не объявлять официально о максимальном уровне по «Вижипирату»
[49]. Однако полиция и жандармерия усилили патрули в общественных местах, ужесточили контроль за правопорядком и распространили призывы ко всеобщей бдительности.
Сначала был атакован общественный транспорт, затем общепит и торговый центр – общество никогда еще не чувствовало себя таким уязвимым со времен терактов 1995 года.
Бойня в поезде получила широкий резонанс, но когда за ней последовала еще одна – в ресторане, а затем кошмар в торговом центре и взрывы в кинотеатре, это уже перестало быть медийной сенсацией – события впечатались в общественное сознание дымящимся клеймом, и отчетливо запахло паникой.
Проходя мимо кабинета Магали и двух ее сотрудников, Лудивина услышала громкий монолог Бенжамена. Он говорил, грустно качая головой:
– Сегодня утром арестовали какого-то психа на автозаправке в пригороде Тулузы – он поливал бензином из заправочного шланга машины и людей, которые пытались к нему приблизиться. Его повязали как раз в тот момент, когда он доставал из кармана зажигалку. Случись это чуть позже – и была бы трагедия, потому что в автомобиле рядом с ним сидела целая семья. Когда общественные устои слабеют, все поехавшие полудурки срываются с цепи. Теперь это не скоро закончится – нас завалят делами психопатов!
– Медийный закон серийности, – дал объяснение Франк, сорокалетний жандарм с ежиком седеющих волос и тонкими усиками.
– Нет, это цепная реакция! – возразил Бен. – Медийный закон серийности действует, когда внимание публики привлекает какое-то отдельно взятое явление и о нем начинают говорить повсюду на разные лады – например, как о недавних нападениях собак. Но то, с чем мы имеем дело, – настоящая цепная реакция, которая развивается по нарастающей, по спирали. Одно или два отдельных преступления – не так страшно в масштабах общества, но их постоянное повторение создает благоприятную среду для распространения явления. Говорю вам – если мы не покончим с этим как можно скорее, потом сами пожалеем!
– Эй, остыньте, парни! – вмешалась Магали, привычно сдув со лба черную челку.
Лудивина, оставив их кабинет позади, направилась в свой закуток и оказалась первой – ни Сеньон, ни Гильем еще не пришли. У казармы караулила толпа журналистов, Лудивине пришлось прошмыгнуть мимо них, не поднимая головы, чтобы избежать вопросов, и она надеялась, что ее коллеги тоже не попадутся в лапы этих мозгоедов, умеющих высасывать информацию до капли.
Она бросила на спинку стула куртку цвета хаки и взялась за телефон – нужно было срочно кое-что выяснить. Но взгляд зацепился за тему одного из новых писем в электронном почтовом ящике на компе, и Лудивина отложила мобильник.
Прислали первые результаты анализов образцов, собранных спецами из Экспертно-криминалистической службы в доме Жозе Солиса. Филипп Николя, криминалист-координатор, собрал все данные в одном подробном документе, но Лудивина для начала сразу прочитала его заключение. Ничего. Большинство отпечатков пальцев принадлежит покойному хозяину дома, а чужие не дали никаких совпадений в АДИС – Автоматизированной дактилоскопической информационной системе. То же самое и с генетическим материалом. Криминалисты обработали всю гостиную «Блюстаром» на предмет смытых следов крови и мельчайших капель, невидимых для невооруженного глаза, и ничего не нашли. Если в доме и была борьба, никто не поранился, а все вещи аккуратно поставили на место.
Кем бы ты ни был, коварства и предусмотрительности тебе не занимать. Ты ловкий и осторожный мерзавец. И это не первое твое преступление. Ты выбрал своей жертвой одинокого пенсионера, но расправился с ним не где-нибудь, а в городе. Мог бы найти добычу попроще и подальше от возможных свидетелей – девчонку на обочине дороги, проститутку возле леса, пьяницу, бредущего ночью домой, или беззаботного прохожего. Но нет, ты напал на пенсионера в его собственном доме, который находится совсем не в глуши. Зачем ты это сделал? Почему выбрал именно его?
Лудивина обдумала возможность случайного выбора. Если убийца не имел четких критериев, намечая жертвой Жозе Солиса, стало быть, он не только в высшей степени собран и сосредоточен, но еще и чрезвычайно уверен в себе – не побоялся рискнуть и совершить преступление на тихой, густо населенной улочке, где полно соседей и все друг друга знают. Своего рода провокация. Вызов, брошенный обществу. Желание посеять страх, доказать самому себе, что он на это способен. Проблема раздутого эго. Этот человек не может подавить собственное стремление к доминированию и не выносит фрустрации.
Или все-таки Солиса устранили, потому что он был напрямую связан с убийцей? Гильем получил из Оранжа распечатки звонков по стационарной линии в доме жертвы и из «Буига»
[50] – по его мобильному. Однако программа Analyst Notebook не выдала никаких совпадений с уже имевшимися номерами и именами людей, которые Гильем вносил туда с самого начала расследования. Нужно было поговорить с родственниками Солиса, но его дети жили в окрестностях Лиона, а братья и сестры – в Португалии. К тому же Лудивина чувствовала, что это будет пустая трата времени.
Солис стал случайной жертвой. Просто попался на пути хищника, искавшего добычу. Убийца столкнулся с ним на улице или в супермаркете, пошел следом, понаблюдал, изучил привычки и образ жизни. Сколько времени он на это потратил? Максимум несколько дней, чтобы не мозолить глаза соседям. Убийца действовал быстро. И очень сильно рисковал.
Он в высшей степени организован, склонен к провокациям, уверен в себе и решителен при переходе к действию. В повседневной жизни занимается работой, которую считает ниже своего достоинства, и это приводит его в ярость.
В доме Солиса не обнаружено следов взлома – значит, тот сам впустил убийцу. Никто из соседей не слышал криков и вообще ничего не заметил.
Вероятно, он тот еще трепач, способный уболтать и усыпить любые подозрения. Легко добивается, чтобы ему открыли дверь. Первоклассный лжец. Мифоман. Умеет внушить доверие и расположить к себе. Когда ему нужно, остается незаметным, а если что, ловко вводит в заблуждение. Скорее всего, навык общения связан с его профессией. Да, наверняка. Торговый представитель, мастер по вызову, специалист по установке какого-нибудь оборудования…
Лудивина вдруг спохватилась: она даже не подумала, что это может быть женщина, а между тем никаких улик, указывающих на сексуальный характер преступления, не обнаружено.
Нет, вряд ли. Преступник должен был подчинить Солиса своей воле…
Экспертизы свидетельствовали, что убийца мог и вовсе не прикасаться к жертве.
Напугать до смерти…
В любом случае Лудивине трудно было представить себе женщину, стоящую за всем этим разгулом насилия. Преступницы обычно действуют втихомолку, убивают тайком, не устраивая из этого спектакля. Серийные убийства, совершаемые женщинами, мотивированы глубочайшей подавленностью и…
…и начисто лишены сексуального характера. Точно как в Брюнуа. Как и с другими жертвами в Париже и в Таверни. Три человека умерли от страха. Ни изнасилования, ни взлома не было.
От этого можно было рехнуться – Лудивина понимала, что все ее умозаключения основаны на догадках и предположениях, ни одно не выдерживает критики и, по сути, ни к чему не ведет. Все это непрофессионально. Какой-то дилетантский профайлинг.
Микелис, как же мне тебя не хватает…
Сейчас, прочитав кучу книг по криминалистике и психиатрии, потратив уйму времени на изучение работ выдающихся криминологов, Лудивина должна была признаться самой себе: она не справляется. По крайней мере, именно в этом аспекте дела. Она старалась изо всех сил, стремилась выйти за пределы нормальной логики, но ее умозаключения не имели никакого смысла.
Нельзя же стать профессиональным профайлером всего за несколько месяцев, – старалась она себя утешить, чувствуя, как наваливается усталость.
Еще столько нужно сделать. Слишком много параллельных расследований, тьма-тьмущая следов. Мы распыляемся, в группе мало людей, нам не хватает следователей…
Лудивина захрустела пальцами, потянулась в кресле. Не время для упражнений в судебно-психиатрическом анализе, и уж точно не время впадать в депрессию и жалеть себя – надо проверить кое-какую информацию. Под душем ей пришла в голову идея. Это была вспышка озарения, прямо как в романах, то, о чем мечтают многие следователи – гениальная догадка, основанная на чутье и дедукции на подсознательном уровне, открытие, которое может все изменить. Нельзя было исключать, что она ошиблась, но Лудивина чувствовала – нет, не ошиблась, попала в яблочко. Она наклонилась к экрану и начала искать имена, адреса и номера телефонов. А потом позвонила по мобильному.
Когда пришел Сеньон в хлопковых спортивных штанах антрацитового цвета и в толстовке с капюшоном – к таким толстовкам он питал неодолимое пристрастие, – Лудивина бросила ему ключи от служебной машины:
– Не садись, мы уезжаем.
Здоровяк, до этого напевавший что-то от избытка хорошего настроения, уставился на нее:
– Куда это?
– У меня есть зацепка, Сеньон. Кажется, я нашла связь между подростками из скоростного поезда и убийцей в ресторане.
– Ты шутишь? – Хорошего настроения как не бывало. Сеньон смотрел на Лудивину, и было видно: он колеблется между беспокойством за коллегу с ее навязчивыми идеями и допущением, что она может оказаться права. Если так, последствия будут ужасными. Если преступления в поезде, в ресторане, в торговом центре и в кинотеатре – результат большого сговора, тогда дело принимает немыслимые масштабы.
– Помнишь, что ты сказал мне на прошлой неделе, когда мы сидели в кафе после Института судебно-медицинской экспертизы?
– Как я мог это запомнить?!
– Ты сказал, что дробовики, из которых стреляли те два пацана в поезде, принадлежат дяде одного из них, но неизвестно, где они раздобыли винтовки.
– Ну да, может, и сказал. И что?
– От Маргариты Мерсье я узнала, что ее брат терпеть не мог оружие. Сомневаюсь, что он держал в доме стволы. И откуда же у него взялось помповое ружье с обрезом?
– С черного рынка. Сама прекрасно знаешь: сейчас что угодно можно купить, были бы деньги.
– Ты представляешь себе этого парня в криминальном квартале? Приезжает такой задохлик в какой-нибудь Ла-Курнев и просит местных пацанов продать ему ствол? Вот уж вряд ли…
Сеньон слишком хорошо знал Лудивину и сразу догадался, что у нее появилась вполне конкретная идея.
– Давай колись, что ты накопала.
– Зачем ГФЛ понадобилось так рисковать, затевая торговлю кожей с двумя разными бандами? И зачем ему вообще нужны были лишние деньги, при его-то скромных потребностях, если он и так неплохо зарабатывал благодаря наркодилерам?
– Жажда наживы, Лулу, элементарная жажда наживы.
– Это не в его духе. Он жил в трущобах, и ему должно было хватать того бабла, что он получал от Жозефа с его подельниками. Почему он пошел на еще один риск?
– Погоди-ка, давай восстановим общую картину. ГФЛ знал свежевателя и свел его с бандой Жозефа. Казалось бы, на этом миссия выполнена, но он продолжал служить посредником во всех их сделках. Тоже вопрос: почему?
– Потому что Баленски был конченым психопатом и параноиком – возможно, он никому не доверял, кроме ГФЛ, и не мог обойтись без посредника, который за него назначал время обмена товаром и деньгами. Кроме того, сам Баленски никогда не появлялся на месте обмена – он оставлял сумку с кусками кожи, а потом забирал деньги, поэтому в обязанности ГФЛ входило звонить ему и сообщать, что товар прибыл в пункт назначения. Наутро после неудавшегося гоу-фаста ГФЛ не позвонил. Баленски всполошился, запрыгнул в тачку и примчался в Ла-Курнев, чтобы убрать единственного свидетеля, способного вывести на его след.
– Не слишком ли быстрая реакция?
– Если бы речь шла о нормальном человеке, я бы с тобой согласилась. Но ты же видел, что творилось на ферме Баленски? Он сумасшедший. И если паранойя заставляла его назначать сделки исключительно с помощью ГФЛ, он вполне мог слететь с катушек настолько, чтобы броситься убивать человека, который знал его в лицо.
– О’кей. Дальше. Параллельно ГФЛ сам покупал у Баленски кожу, чтобы приторговывать на стороне, и сливал товар организаторам собачьих боев.
– Точно. Только вот зачем ему это надо было? Зачем так рисковать?
Сеньон пожал плечами:
– Не знаю. Не во всем же можно найти логику…
Лудивина энергично помотала головой:
– О нет, вот тут логики как раз хоть отбавляй. Банда Жозефа, помимо наркотиков, брала на продажу человеческую кожу. А ты помнишь, что еще у них нашли при обыске?
– Оружие, – вспомнил Сеньон.
– ГФЛ продавал кожу еще одной банде, той, что занимается собачьими боями, и делал он это исключительно ради денег, потому что Жозеф со своими дружками платили ему не наличными, а оружием. Жозеф нам лгал, чтобы скрыть свой второй бизнес. За посредничество в сделках с Баленски ГФЛ получал от них вовсе не деньги. Они торговцы оружием, и как раз такие партнеры нужны были ГФЛ. Подростки из поезда и Людовик Мерсье получили стволы именно от него.
– Черт побери…
– Согласна.
Сеньон нервно помассировал переносицу длинными пальцами. Он пока не мог оценить в полной мере масштаб этого открытия Лудивины – если допустить ее правоту, – но уже догадывался, что дело вырисовывается колоссальное.
– Так мы куда едем? – спросил он наконец. – В Санте, допрашивать Жозефа? Или прямиком к ГФЛ?
– Нет, ГФЛ нам ничего не скажет. Он с самого начал хранил свой маленький секрет не для того, чтобы выболтать его сейчас. А побеседовать с Жозефом я отправлю Ива.
– А мы куда?
– Повидаться с родителями двух убийц из скоростного поезда. Если они действовали под чьим-то влиянием, возможно, родители знают, кто это мог быть.
– Это не наше расследование, Лулу. И коллеги уже, наверно, сделали свою работу.
– Не сомневаюсь. Но они не показывали родителям фотографию ГФЛ, – сказала Лудивина и выскочила в коридор.
– Блин, Лулу, какая же ты зануда! – взвыл Сеньон, устремляясь за ней.
– Может, и зануда, но признай, что я ничего не упускаю!
– Зверюга ты, Лулу, – проворчал здоровяк. – Стервятница и буквоедша. Вот поэтому у тебя и нет личной жизни.
33
Горе не соблюдает приличий.
Семья Силаса Журдена жила в небольшом многоквартирном доме в Булони. Мать убийцы встретила двух жандармов, закутанная в поношенный светло-сиреневый махровый халат. Это была миниатюрная сорокалетняя женщина – грязные рыжие волосы стянуты резинкой в хвост на затылке, их искусственный цвет выдают темные корни; под глазами черные круги. Глаза у нее были красные, как будто она не спала с тех пор, как разыгралась трагедия. Десять дней назад.
От следователей по делу о стрельбе в поезде Лудивина знала, что мадам Журден вела себя не слишком любезно по отношению к представителям сил правопорядка, но со второй матерью все обстояло еще хуже – она была настолько потрясена и раздавлена случившимся, что вообще не могла говорить. По телефону Лудивина объяснила Линде Журден, что разрабатывает другую версию – о манипуляции и преступном сговоре, поэтому та сразу согласилась с ней встретиться. Для родителей самоубийство ребенка – страшное испытание, но если в последние минуты жизни он превращается в кровавого убийцу, с этим уже никак невозможно смириться, и Лудивина знала: если дать обезумевшим от горя родителям надежду на понимание поступка сына и даже на его мнимое оправдание, она найдет в их лице лучших союзников. При условии, что сама она не ошибается.
Линда Журден привела их с Сеньоном в гостиную, заваленную старыми журналами и бельем для глажки, предложила сесть и подала теплый кофе. В комнате было не продохнуть от густого табачного дыма. Повсюду, на стенах и полках комода, висели и стояли фотографии Силаса. Худой, болезненно бледный мальчик – вампир с необычно светлыми, золотистыми волосами – смотрел в объектив отсутствующим взглядом с фальшивой улыбкой.
После короткой преамбулы в виде слов соболезнования Лудивина решительно перешла к делу:
– У вашего сына был широкий круг общения? Много друзей?
– Кроме Пьера, вы хотите сказать?
Пьер Галинэ был вторым убийцей из скоростного поезда.
– Да.
– Силас был одиночкой. За исключением музыки, книг и Пьера, у него в жизни ничего не было.
Лудивина достала фотографию Кевена Бланше, сделанную после ареста:
– Вам знаком этот человек?
– Нет.
– Вы никогда не видели его с вашим сыном?
– Никогда. Он выглядит… необычно, я бы запомнила. Но Силас ни с кем не общался, кроме Пьера. Вы думаете, этот человек, – Линда кивнула на снимок, – мог как-то повлиять на моего сына?
Лудивина понимала: она затеяла сомнительную игру. Рассказывать матери Силаса слишком много было нельзя – если не удастся осторожно изложить гипотезу о манипуляции подростками, все это сегодня же вечером окажется в газетах.
– Мы рассматриваем разные версии.
– Кто он?
– Человек, связанный с торговцами оружием. Мы хотим понять, каким образом ваш сын и Пьер приобрели винтовки.
– Ваши коллеги уже задавали мне этот вопрос. Я не знаю. У Силаса никогда не было больших денег – мы не слишком богаты, видите ли. Он получал иногда от нас мелочь на карманные расходы, но в основном сам подрабатывал по воскресеньям. Но он никогда не смог бы накопить столько, чтобы купить оружие.
– А Пьер?
– Вряд ли. У него не было ни гроша, Силас всегда за него платил. Мать Пьера – вдова, похоронила мужа год назад. Если бы не дочь, она бы сейчас… страшно подумать… А у нас был только Силас…
Линда Журден подавила рыдание, прижав ко рту кулак. Лудивину вдруг охватило глубокое сочувствие к этой женщине, все потерявшей в один миг, и она погладила ее по спине, не решившись обнять.
– Мадам Журден, простите, что мы донимаем вас вопросами, но нам необходимо понять, какие отношения были у вашего сына с Пьером Галинэ, – сказала Лудивина, немного поколебавшись. – Пьер занимал у него деньги?
Линда помедлила, стараясь успокоиться, и достала сигарету из мятой пачки, валявшейся на столике.
– Пьер присосался к нему как пиявка, – заговорила она, сделав глубокую затяжку. – Это он заморочил Силасу голову, я уверена. До знакомства с ним Силас был хорошим мальчиком, может быть, слишком замкнутым, интровертом, но он бы и мухи не обидел.
– А Пьер был экстравертом?
Лудивина знала, что в преступных дуэтах всегда есть главный и ведомый. Их союз основан на взаимодополняемости. Когда этот союз добровольный и два человека преднамеренно идут на убийство, в момент непосредственного действия нужна решимость, которая легко может исчезнуть, если у них нет какой-то исключительной мотивации, общей навязчивой идеи или не возникнет мощный неконтролируемый импульс. Психологическое состояние обоих тут должно идеально совпасть, что практически невозможно. Либо один должен увлечь за собой другого. Ведомый находит в соучастнике опору, наставника, надежного компаньона, за которым он готов следовать повсюду и вместе с ним совершать самые ужасные поступки. А главного, того, кто доминирует в этих отношениях, подстегивает присутствие ведомого, толкает на то, чтобы превзойти самого себя и достичь точки невозврата. Но помимо того, Лудивина знала, что некоторые ведомые намеренно принимают на себя эту роль и пользуются умело созданными отношениями с напарником в своих интересах, изображая жертву, чтобы удобнее было манипулировать тем, кто считает себя главным. Порой такие преступники, умышленно держащиеся на втором плане, куда извращеннее и опаснее своих властных командиров с тираническими замашками.
– Я бы не назвала его экстравертом, но вел он себя отвратительно, был хулиганом и последним хамом. Даже здоровался со мной так, что казалось, будто он издевается.
– Почему? – спросил Сеньон, до этого молчавший и вообще ухитрившийся каким-то образом сделаться незаметным, вопреки своим огромным габаритам.
– Потому что я пыталась отвадить его от Силаса полтора года назад. Я чувствовала, что его влияние не идет на пользу моему сыну. – Линда снова подавила рыдание и сделала две долгие затяжки табаком, чтобы это скрыть.
– То есть вы считали, что Пьер плохо на него влияет? – уточнила Лудивина.
– Да. Очень плохо. Надо было тогда настоять на своем, добиться, чтобы они перестали видеться, но у Пьера как раз умер отец – и что мне оставалось? Не могла же я запретить Силасу поддержать друга… Если бы я только знала…
– Вашего мужа нет дома?
– Он уехал к брату. Брату и его жене сейчас тоже тяжело – они в Силасе души не чаяли. Наш сын жил у них, когда ему было шесть лет. Мужа тогда отправили в командировку в Германию на восемь месяцев – это было посреди учебного года, мы не могли забрать Силаса с собой. Трудное было решение.
– Я бы хотела показать вашему мужу ту же фотографию.
– Оставьте ее мне, я у него спрошу. Но едва ли он знает об этом больше, чем я, потому что много работает и редко бывает дома.
– Лучше мы вернемся и сами покажем снимок. Чем занимается ваш муж?
– Работает в фирме, которая торгует электронными компонентами.
Лудивина помолчала, глядя, как мадам Журден делает очередную затяжку.
– Можно нам взглянуть на комнату вашего сына?
Линда обратила на нее усталый взгляд и некоторое время неотрывно смотрела в глаза, будто это был единственный живой ориентир в ее опустевшей вселенной, потом встала и проводила жандармов к двери, обклеенной стикерами, постерами музыкальных групп и вызывающими предупреждениями вроде «Моя комната – мои правила. Кто не согласен, пусть валит на фиг». Толкнув створку, она пропустила Сеньона и Лудивину внутрь, а сама осталась стоять на пороге.
Кровать была в полном беспорядке, на полу вперемешку валялись музыкальные журналы, компакт-диски и книги; ящики шкафа были наполовину выдвинуты, из некоторых торчала скомканная одежда, будто здесь пронесся ураган. На обоях висели афиши фильмов – «Властелин колец», «Паранормальное явление», «Джанго освобожденный». Заметив, что стол не до конца придвинут к стене, этажерка стоит криво и кровать тоже недавно передвигали, Лудивина догадалась, что бардак в комнате подростка – не что иное, как результат тщательно проведенного обыска. После этого никто не решился сюда войти, чтобы навести порядок. Ей вдруг сделалось стыдно за фликов. Иногда трудно выполнять свою работу так, чтобы никого не обидеть, – выслеживать виновного, собирать информацию о жертве, стараясь не оскорбить при этом ее память. Фликов такому не обучают.
– Ищите что вам нужно, – сказала Линда. – Как видите, ваши предшественники не церемонились.
Лудивина сомневалась, что здесь можно найти хоть что-то полезное – коллеги потрудились на славу. Однако ей было интересно взглянуть на тесный мирок Силаса, чтобы понять, что толкнуло его на преступление. Глядя под ноги, она осторожно пробралась в середину комнаты и склонилась над развалившейся стопкой книг. Там были два первых романа о Гарри Поттере – интересно, он забросил сагу или дочитал до конца? Еще нашлись воспоминания Раймона Доменека и Златана Ибрагимовича – значит, мальчишка увлекался футболом. Следующая книга привлекла ее особое внимание – «Над пропастью во ржи» Сэлинджера со смятыми страницами. Лудивина подняла томик и перелистала.
– Это его любимая книга, – сказала с порога Линда Журден, стоявшая рядом с Сеньоном.
История о трудном взрослении, лишенный иллюзий взгляд на отрочество. «Роман, подходящий для его возраста», – подумала Лудивина. Значит, Силас любил читать.
Под небольшим телевизором валялась опрокинутая коробка с развалившимися DVD, рядом стояла PlayStation, но дисков с играми почему-то не было – только фильмы, в большинстве боевики, и несколько комедий.
– Я вижу тут игровую приставку… А игр у него не было? – спросила Лудивина.
– Ваши коллеги все забрали. У него были в основном спортивные игры и пара… «стрелялок».
«Ну вот, – подумала Лудивина, – если это попадет в прессу, опять пойдут разговоры о том, что жестокие видеоигры – корень всех зол».
На самом деле увлечение «шутерами» в худшем случае может быть всего лишь симптомом. Ни одна игра, ни один фильм, ни одна книга не способны нанести серьезный ущерб человеческой психике и деформировать ее настолько, чтобы вызвать душевное расстройство или какие-либо отклонения в развитии. Лудивина терпеть не могла болтовню некомпетентных людей на эту тему – всю ту чушь, что они несли, предлагая обществу простое объяснение существующего повсюду насилия и желая снять с него ответственность за это.
Лудивина повернулась вокруг своей оси, рассматривая комнату.
Здесь не было никаких намеков на то, что ее обитатель долгое время вынашивал в себе гнев и злобу, без которых он не смог бы пойти и открыть огонь по десяткам пассажиров поезда. Неодолимое желание сеять смерть и ужас ни в чем не проявлялось здесь, в его убежище, где он вынашивал свои чудовищные планы. Неужели Пьер имел такое сильное влияние на Силаса, что сумел внушить ему собственные извращенные фантазии о смерти?
Если так, Силас должен был оказаться чересчур внушаемой личностью, слабым человеком с податливой психикой, который не мог обойтись без образца для подражания, модели поведения, ориентира, или просто хотел, чтобы им управляли ради собственного спасения. Неужели он был настолько уязвимым и подверженным чужому воздействию?
– Ваш сын совершал неудачные попытки самоубийства, мадам Журден? – Захваченная собственными умозаключениями, Лудивина позабыла о деликатности и теперь смутилась под сердитым взглядом Сеньона. Она уже хотела извиниться, но Линда, слишком занятая своим большим горем, чтобы обращать внимание на мелочи, ответила:
– Нет. То есть, насколько мне известно, не совершал. Но в прошлом году муж увидел у него свежие шрамы на предплечьях. Десятки заживающих порезов, сделанные ножом. Муж на него тогда наорал. Мы не сумели понять, что это был призыв Силаса о помощи…
Она прикрыла дрожащий подбородок рукой, в которой дымилась сигарета, и снова затянулась голубоватым ядом. Дым, заполнив легкие, привел ее в чувство, словно, кроме табака, ничто уже не могло поддерживать видимость жизни в этом изнуренном, лишенном последних сил теле.
– Вы знаете, о чем Силас и Пьер разговаривали, оставаясь наедине? Они ведь встречались здесь, в этой комнате?
– Нет, большую часть времени они проводили не дома.
– Силас часто упоминал о друге? Он рассказывал вам что-нибудь о Пьере?
– Нет, Силас знал, что Пьер мне не нравится, и все время упрекал меня за это. Но тут он был несправедлив, потому что это ведь я возила его к Пьеру в больницу.
– Пьер получил травму?
– В каком-то смысле. После похорон отца у него случился… нервный срыв.
Последние два слова Линда произнесла сквозь зубы, так, будто в этом было что-то постыдное, и Лудивина перестала удивляться, что Силас не рассказывал родителям о своих психологических проблемах – похоже, они считали это пустыми капризами. Однако она сразу отругала себя за то, что судит людей, о которых почти ничего не знает. Женщина, стоявшая перед ней, потеряла самое дорогое, что было у нее в жизни, она была опустошена, разбита горем и едва держалась на ногах. Ее существование в один миг обернулось настоящим кошмаром, из которого нет выхода, и теперь ей суждено вечно носиться по крутым американским горкам – кабинка уже не остановится.
Линда между тем продолжала говорить, словно не замечая ничего вокруг:
– Пьера тогда положили в специализированную клинику на севере.
– То есть в психиатрическую больницу?
– Да, но формально это называется «дом отдыха».
– Вы сказали «на севере»… Где-то в районе Лилля? – Лудивину при мысли о свежевателе кольнуло предчувствие верного следа.
– Нет, к счастью, не настолько далеко. То ли в Уазе, то ли в Валь-д’Уазе – точно уже не помню. В общем, между Иль-Аданом и Шантийи, где-то в тех краях. Клиника Святого Мартина Тертрского. Я полгода возила туда Силаса на машине один-два раза в неделю, чтобы он мог повидаться со своим дружком. Если бы я только знала, чем это все кончится…
Последовала очередная спасительная затяжка.
Лудивина заметила, что у Сеньона поникли плечи – видимо, он тоже возлагал надежды на Лилль.
– В клинике вы присутствовали при их общении? – спросила она.
– Нет. Они запирались в палате Пьера или выходили в парк. А я сидела в приемной, читала журналы.
– Вы не заметили изменений в поведении сына за последние месяцы?
– Примерно полгода назад он действительно изменился. Стал более замкнутым, почти не разговаривал с нами.
– Он был верующим?
– Я не знаю.
– Упоминал Бога или дьявола?
– Нет.
Лудивина, окинув напоследок комнату взглядом, вышла в коридор.
– Вам надо было идти не ко мне, а к матери Пьера, – сказала Линда. – Вот с кем стоило бы поговорить.
– Почему? – спросил Сеньон.
– Потому что во всем виноват ее сын. Это он заморочил голову моему Силасу. Он втянул его во все это.
В тоне несчастной женщины не было злобы – горе настолько опустошило ее, что она не испытывала никаких эмоций. Человечество так долго верило в безграничные возможности алхимии, которая рано или поздно подарит людям способ превращать свинец в золото. Но истинная алхимия этого мира куда более жестока: любовь превращается в неизбывное страдание, когда смерть пропускает ее сквозь свой зловещий перегонный куб. А в сухом остатке мы получаем небытие как память о существовании любви.
– Вы не думаете, что Пьер мог сам попасть под чье-то влияние? – спросила Лудивина.
Вопрос заставил Линду надолго задуматься.
– Хотелось бы в это верить, но я сомневаюсь, – наконец произнесла она. – Гадкий был мальчишка, вот и все.
* * *
Через несколько минут, шагая рядом с Лудивиной по тротуару к машине, Сеньон вздохнул:
– Прости, что я все время молчал – просто не знал, что сказать. И чувствовал себя ужасно неловко. Мне кажется, не надо соваться внаглую к таким людям. Ну правда, Лулу, чего мы тут добились? Ничего! У меня не хватит духу съездить еще и к матери второго пацана.
– А мы не к ней поедем. И ты не прав – мы тут все-таки кое-чего добились.
Сеньон остановился посреди тротуара:
– Хватит уже говорить загадками. Куда ты еще собралась?
– Все наши преступники лечились в психиатрических больницах, Сеньон.
– И это логично. Если какой-нибудь отморозок вдруг начинает палить вокруг себя почем зря, наверняка он где-то лечился и недолечился. Это даже немного успокаивает, дает надежду, что не каждый добропорядочный гражданин может в один миг устроить массовое убийство. У всех наших отморозков патология развивалась долго и по нарастающей – разумеется, у них у всех на счету несколько госпитализаций в психушках, как у тех уголовников, кто совершает тяжкие преступления, несколько отсидок. Так что повторяю: это вполне логичное обстоятельство и нельзя его рассматривать как общий знаменатель.
– Я сказала себе то же самое. Но дело в том, что большинство наших убийц прошли несколько курсов лечения в разных заведениях – государственных больницах, частных клиниках, «домах отдыха»…
– И что? Мы уже искали совпадения, но ничего не нашли.
– Потому что у нас не было доступа к их историям болезни из-за охраняемой судом врачебной тайны. Ничего не было, кроме нескольких названий стационаров, которые упоминались в свидетельских показаниях. Нам не хватало полного списка.
– Ну и? Говори уже, к чему ты клонишь!
– Маргарита Мерсье сказала мне, что ее брат обращался в разные психиатрические лечебные заведения. Перечислила штук пять, и в том числе клинику в окрестностях Шантийи. Тебе это ничего не напоминает?
– Линда возила сына к Пьеру, который лежал в клинике…
– Святого Мартина Тертрского! В окрестностях Шантийи. Сомневаюсь, что там могут быть сразу две психушки. Возможно, мы найдем и совпадение по периоду госпитализации. Людовик Мерсье мог встретить своего дьявола именно там. А Линда Журден говорит, что ее сын еще больше замкнулся в своем одиночестве, после того как Пьер вышел из клиники полгода назад.
Взгляд Сеньона становился все сосредоточеннее и острее, по мере того как до него доходил смысл этого открытия.
– У нас есть версия о том, что ГФЛ снабжал психов оружием, – добавила Лудивина. – Может, клиника рядом с Шантийи – тот самый общий знаменатель, которого нам не хватало?
У Сеньона на лбу выступила испарина.
– Черт побери, Лулу… Если это правда… Ты вообще себе представляешь, что будет, если между всеми этими недавними преступлениями действительно существует связь? Погоди, мы не можем прямо сейчас ломануться в Шантийи! Дело слишком серьезное!
– Мы просто нанесем вежливый визит. Я только хочу проверить, есть ли у них в списках пациентов имена Людовика Мерсье и ГФЛ, а если нет, торжественно обещаю тебе навеки отречься от своей теории заговора. – Лудивина дернула за ручку дверцы, но та оказалась заперта – ключи были у Сеньона. – Хотя я уже и так знаю, что мы там найдем, – добавила она, пока здоровяк открывал машину.
34
Внезапно поднялся ветер. С проворством, свойственным летней погоде, на небе всего за несколько часов собралась толпа грозных облаков. Как будто над миром задернули занавес, чтобы заглушить свет, набросать повсюду теней, повергнуть в дрожь растения и взбудоражить животных. Первые редкие, разрозненные капли упали на лобовое стекло «Пежо 206» ближе к полудню, когда машина мчалась по цепочке небольших дорог в сельской местности, огибающей предместья Парижа.
Городок Святого Мартина Тертрского – Сен-Мартен-дю-Тертр – оказался скорее маленьким селом, мирным и спокойным. Старинные дома с серыми и белыми фасадами занимали в основном центр, вокруг стояли современные особнячки. А поодаль, на опушке леса, огромная кованая ограда, достойная Версаля, перекрывала доступ на обширную территорию, над которой высился оседлавший вершину холма замок в неоренессанском стиле со строгим фасадом и длинными черными окнами. Свинцово-серые облака нависали над ним, как корона из пепла, и замок сурово поглядывал из-под нее взором усталого сюзерена
[51], обозревающего свои владения.
Лудивина вышла из машины и направилась к воротам звонить по интерфону, попутно рассматривая постройки на той стороне – вероятно, старые служебные помещения. Занавески на окнах свидетельствовали, что их используют до сих пор.
Вывески с названием клиники не было, и это казалось странным. Лудивина, нажав на кнопку интерфона, представилась сторожу, назвав фамилию и должность, начала было рассказывать о цели визита, но в этот момент тяжелые ворота из кованого железа открылись сами собой. Современная электроника никак не вязалась с каменной аркой въезда.
Решетка мгновенно захлопнулась за 206-м, и навстречу им уже шагал человек с мощным телосложением лесоруба.
Сеньон опустил стекло со своей стороны.
– Дорогу знаете? – наклонился к нему сторож.
– Нет.