Федерико Аксат

Амнезия

Моим родителям Лус Л. Ди Пирро и Раулю Э. Аксату
Взглянули холоду в лицо, В ледяное лицо. А день молил о пощаде ночь… U2. One Tree Hill
1

Убитую девушку я нашел в гостиной.

Спросонок я ничего не соображал, как всегда бывало, когда случалось напиться и рухнуть без задних ног — куда угодно, только не в постель. Но реальность начинала напоминать о себе: сначала я услышал доносившийся с веранды скрип качелей, потом, не открывая глаз, потянулся и приложился рукой о торшер. По закону невезения, который в последнее время управлял моей жизнью, торшер свалился на пол, а абажур разлетелся на мелкие кусочки.

Тогда я понял, что валяюсь ничком посреди гостиной. Грудь сдавила боль, левая рука затекла, щека онемела. С трудом разлепив веки, я увидел на журнальном столике в метре от себя бутылку из-под водки. С пола она казалась огромной, этаким грандиозным памятником моему ничтожеству. Я скривился от омерзения и стал было снова проваливаться в вожделенную тьму, но голос совести не дал заснуть. Давно осознав, что у меня беда с алкоголем, я приучился слушать этот голос в самые первые горестные и тяжкие минуты после пробуждения — безропотно, как ребенок, которого ругают за дело, — помня о том, что давно перестал быть хозяином своей жизни, о том, сколько раз я обещал бывшей жене, дочке (хотя она об этом и не знала) и даже своему адвокату, что отныне все будет иначе, а потом, как последний идиот, вновь и вновь попадал в ту же ловушку. Мне было двадцать семь лет. Дональд, мой наставник в группе анонимных алкоголиков, утверждал, что я вовремя взялся за ум: сам он дурил до тридцати семи. Меня такая перспектива совсем не вдохновляла.

Я попытался подняться на ноги, и мозг тотчас же пронзило раскаленной спицей. Я чуть не упал, но все же сумел встать на четвереньки, изобразив жалкое подобие ящерицы. Руки и ноги дрожали. С легким похмельем вполне можно уживаться, с умеренным люди кое-как справляются, а вот против мощного пока ничего не придумали. И я — пора было это признать — в очередной раз столкнулся именно с ним.

Я открыл глаза.

За окном стемнело; я каким-то невероятным образом перенесся в будущее, в котором уже наступила ночь. Возможно ли, чтобы из человеческой памяти выпало несколько часов? Такое случалось уже не раз, но сам феномен не переставал меня изумлять. Обычно в этот момент голос совести принимался за меня по второму кругу, переходя от язвительных упреков к печальной констатации моего жалкого состояния; на смену злости приходило смирение перед лицом прискорбного факта: все пропало. Однако на сей раз до оплакивания загубленной жизни дело не дошло: пока я пытался разглядеть бутылку, мое внимание привлек валяющийся на полу блестящий L-образный предмет, в котором я без особого труда узнал отцовский пистолет «Ругер-P85».

Потом я краем глаза увидел тело. Все случилось где-то за полминуты, однако в моем сознании события разворачивались с чудовищной неспешностью. Я повернулся, уже понимая, что творится нечто скверное: девушка лежала на животе, укрытая белой простыней. Голова ее была слегка наклонена ко мне, широко распахнутые глаза смотрели в пустоту.

Я привык считать себя человеком неробкого десятка. Когда мне было одиннадцать, я нашел свою мать мертвой. К тому времени она уже долго угасала от страшной неизлечимой болезни. Отец задушил ее подушкой, а когда его привезли в полицейский участок, разнес себе череп из дробовика. Этого я, конечно, не видел, но вышло так, что, когда полицейские пришли сообщить дурную весть, я был дома один. И все же вид мертвой девушки — которую я со временем окрестил девушкой с ожерельем, хотя тогда никакого ожерелья у нее не было, — потряс меня до глубины души. В самом положении ее тела, в повернутой ко мне голове и невидящих глазах читалось недвусмысленное обвинение.

Преодолевая пульсирующую боль в висках, я поднялся на ноги и подошел к девушке. Мой взгляд скользил от тела к пистолету, от пистолета к телу. Стало страшно. В голове крутилась до жути очевидная мысль:


Что ты натворил?


Я готов был поклясться, что никогда раньше не видел эту девчонку, но что-то в ней казалось странно знакомым.

2

Не тратя времени на раздумья, я сдернул простыню, перевернул девушку на спину и проверил у нее пульс. Тело было еще теплым, но я каким-то образом догадался, что помочь тут уже нечем. Пару раз нажал на грудную клетку, подул в полураскрытые губы и снова надавил на грудь — сугубо для очистки совести. Наконец, с руками и лицом перепачканными в крови, я опустился на колени рядом с телом, чтобы рассмотреть его повнимательнее. Покойница оказалась на редкость хороша собой — безупречная красотка; на вид не старше двадцати. Одета она была в белую майку, голубые шорты с белыми сердечками и кеды DC. Пуля вошла ей в спину и пробила сердце.

Из-под тела вытекала струйка крови, угрожая добраться до валяющейся рядом скомканной простыни. Пришлось отбросить ее подальше.

Тут я совсем потерял голову. До сих пор все мои действия были продиктованы здравым смыслом; я пытался спасти незнакомку. А что же теперь? У меня тряслись руки. Я обвел гостиную взглядом — чувство было такое, будто за мной наблюдают. Посмотрел на бутылку, на свои дрожащие ладони, потом уставился на пистолет. Прошелся по комнате, бормоча под нос ругательства. Надо звонить в полицию.

— Живо давай к телефону, Джонни! — приказал я себе и резко развернулся.

Проходя мимо трупа, я не решился снова накрыть его простыней. Добравшись до кухни, открыл воду и стал яростно оттирать под краном лицо и руки.

— Твою же мать!

Я умывался, пока убегающая в отверстие слива вода не сделалась кристально чистой. Стащил окровавленную рубашку и бросил в корзину для белья. Порылся в стиральной машине, нашел чистую майку и надел ее.


Полиция спросит, почему ты переоделся.


— Потому что не выношу гребаной крови! — рявкнул я в пустоту.

Как бы ни занимала мои мысли мертвая девушка, я все же ухитрился вспомнить о водке. Она здорово усложняла дело.

Я поднял бутылку за горлышко, борясь с желанием завопить что есть мочи и запустить ею в стену. Куда девать эту дрянь?


Как это куда? Ты вообще-то находишься посреди леса.


Мозг вошел в режим автопилота. Я вышел на задний двор. За моим участком начинался густой лес, растянувшийся на весь Северный Нью-Гемпшир. Я бросился в чащу, размахивая бутылкой как полоумный. Дважды споткнулся и еле удержался на ногах; на третий раз удача мне изменила: я зацепился за еловый корень, упал и рассек нижнюю губу.


Молодец! Теперь придется объяснять копам еще и это.


Я был в пятидесяти метрах от дома, на тропе, которую исходил вдоль и поперек еще в детстве. Тут раздался грохот. Я все еще лежал на земле, дрожа от холода и чувствуя на губах металлический вкус крови. Что это — выстрел? Едва ли, но вокруг меня в любом случае творилось что-то непонятное. Там, откуда пришел звук, был холм, который мы с братом много лет назад окрестили Гребнем Ящера.

Удивительное дело: я не верил, что мог застрелить девушку, и в то же время совершенно не боялся, что где-то поблизости, возможно, бродит настоящий убийца. Такой вот парадокс.

Куда важнее было избавиться от бутылки и разобраться со всем этим бардаком.

Оставшиеся пятьсот метров до озера Юнион-Лейк я преодолел легкой трусцой. С обрыва черная масса воды казалась огромным глазом с отражением луны вместо зрачка. На холме на противоположном берегу виднелась меж деревьями заброшенная водоочистная станция.

Я с размаху швырнул бутылку с берега, словно вместе с ней мог избавиться от всех бед разом. Озеро проглотило ее с громким «плюх!», и его поверхность снова стала безупречно гладкой. Совы этой ночью ухали как-то особенно громко.

Я понятия не имел, что делать дальше. Губа начала саднить. Определенно пора было возвращаться. Бедной девушке дважды не повезло: мало того что ее застрелили, так еще и бросили посреди гостиной жалкого неудачника, озабоченного только тем, чтобы скрыть свое пьянство.

Уже поворачиваясь к озеру спиной, я заметил, как среди деревьев на том берегу мелькнуло что-то белое: лицо. Ветки дрогнули, и я смог разглядеть размытую в ночном мраке фигуру.

Свернув с тропы, я пошел к дому напрямик, мимо Гребня Ящера. Я решительно не понимал, что творится вокруг, но твердо знал одно: надо как можно скорее добраться до дома и вызвать полицию.

3

По Гребню Ящера шла невысокая каменная изгородь — на ней было ужасно удобно сидеть. В щели между валунами я заметил какой-то предмет и, подойдя поближе, понял, что это смятый окурок. Может, он того и не стоил, но я остановился, чтобы разглядеть получше, и даже полез в карман за телефоном, чтобы зажечь фонарик и поискать другие улики, но проклятый мобильник остался дома. В тусклом свете луны я попробовал поискать еще окурки, но ничего не нашел. Однако сомневаться не приходилось: кто-то здесь был.

К северо-западу от холма проходила старая грунтовая дорога, заброшенная много лет назад. Если кто-то приехал сюда на машине, он должен был воспользоваться именно ею, подумал я. И побежал вниз с холма. Лес на склоне был таким густым, что я едва различал, куда направляюсь, но мне это не мешало. Я превосходно знал здешние места и не заблудился бы даже с завязанными глазами.

Даже не успел выйти на дорогу, а меня уже ждало новое открытие. В листве проступали очертания чего-то крупного, темного и неподвижного — то ли фургона, то ли небольшого трейлера. Почуяв опасность, я стал продвигаться вперед очень медленно, осторожно раздвигая ветви и стараясь не шуметь, а спустившись с холма, спрятался за деревом.

На обочине стоял минивэн «фольксваген», из тех, что выпускали в девяностых. Проржавевшее, покрытое грязью серое корыто, на вид давно заброшенное. Как ни странно, у него был номерной знак. Я несколько раз повторил про себя семь цифр, чтобы запомнить наизусть.

Я хотел подойти к машине, но остановился на полпути, в зарослях кустарника. Сердце сжалось от нехорошего предчувствия, совсем как полчаса назад, перед тем как я увидел труп. Что я творю? Мертвая девчонка возникла перед глазами, словно кадр из фильма ужасов. А что, если «фольксваген» принадлежит убийце? Давно надо было позвонить в полицию, но меня угораздило забыть телефон.


Да не хочешь ты звонить ни в какую полицию, и сам прекрасно это понимаешь.


С того места, где я стоял, было видно только заднюю часть фургона с черными, будто глаза кальмара, окнами. Я осторожно обошел развалюху кругом. Кабина оказалась пуста. Я заглянул в окно со стороны пассажирского кресла и обнаружил на подносе между сиденьями два картонных стакана. Кажется, на одном из них остался след от губной помады, но замызганные стекла не давали ничего толком разглядеть.

Я вернулся к задней части фургона. Эта колымага сама по себе была очень подозрительной, а окурок и стаканы явно свидетельствовали о том, что двое неизвестных лиц зачем-то решили сделать привал поблизости от моего дома. И если одно из этих лиц лежит бездыханное в моей гостиной, где же в таком случае второе? Я, насколько смог, оттер стекло от грязи и попытался рассмотреть, что творится в салоне, но без особого успеха. В нерешительности я застыл у скользящей двери фургона. Если внутри кто-то притаился, я в одном шаге от того, чтобы совершить самую большую глупость в своей жизни.

Я с силой потянул за ручку, готовый к тому, что дверь не поддастся, но она открылась с неожиданной легкостью — я чуть не потянул плечо. Инстинктивно сжав зубы, я заглянул в недра фургона. В салоне было темно (и из темноты никто на меня не бросился — уже хорошо), однако, когда глаза привыкли, я заметил множество странных огоньков. Фургон был переделан под грузовой, так что в нем не было ни одного сиденья. В центре стоял складной столик, похожий на пляжный, а на нем — компьютер.

Я залез внутрь. Монитор не горел. Рядом лежали прямоугольные очки и беспроводная мышь. Я потрогал ее кончиком пальца, и компьютер ожил.

На экране появилась моя гостиная.

Я отшатнулся, как будто меня ударили в солнечное сплетение. Правая нога повисла в пустоте. Чтобы не упасть, пришлось схватиться за дверь.

Камера видеонаблюдения была направлена на мои кресла. Будь картинка покрупнее, я увидел бы мертвую девушку.

Я смотрел на экран и не мог поверить своим глазам.

Не знаю, сколько времени я провел в том фургоне не в силах соединить кусочки пазла безумной ночи, но картинка внезапно пропала, и на экране появилась надпись «нет сигнала».

Я выпрыгнул из фургона, оставив дверь открытой. Помчался прочь, не чуя ног, с бешено колотящимся сердцем, и за пять минут добрался до своего участка. Уходя, я не выключил свет и не запер входную дверь. Я вбежал в дом, не думая об опасности; теперь я больше злился, чем боялся. Вот бы только найти проклятую камеру.

Я замер на пороге гостиной. Труп исчез.

Пистолет тоже.

Я стоял в дверях, пытаясь отдышаться. На полу валялись лишь осколки абажура. По моим расчетам, камеру спрятали на стеллажах возле двери. Я бросился к полкам, лихорадочно обшарил их и почти не удивился, не обнаружив ничего, кроме пыли.

Тогда я проверил заставленную безделушками глубокую нишу, в которой обычно прятал «ругер». Достаточно далеко, чтобы дочка не добралась, и достаточно близко, чтобы быстро достать, если понадобится. Рука тут же нащупала знакомые очертания — пистолет был на месте.


Он же лежал на полу.


Я проверил магазин, убедился, что оружие заряжено, и вернул его на место.

Еле передвигая ноги, будто преступник, идущий на эшафот, я приблизился к месту, где лежала убитая девушка. От нее не осталось ничего: ни брызг крови, ни перепачканной простыни… Совершенно сбитый с толку, я опустился на колени и провел ладонью по полу. Она была тут, мои губы касались ее губ, моя рука давила ей на грудь…

Вдруг задребезжал домашний телефон.

На него мне почти никогда не звонили, да и час для разговоров был слишком поздний.

Я взял трубку с ощущением, что сейчас все только еще больше запутается.

— Джонни, у тебя там все хорошо?

Звонил мой старший брат. Марк неизменно шестым чувством просекал, если со мной что-то случалось; иногда мне казалось, что у него внутри радар, настроенный на мои неприятности.

Я пробормотал что-то утвердительное.

— А где твой мобильник?

— Мобильник… Не знаю, где-то посеял.

Даже за много километров Марк почувствовал, как я нервничаю:

— Что там у тебя творится? Я тебе кучу сообщений отправил, а ты не удосужился их посмотреть…

Посмотреть, хмыкнул я про себя. Да у меня почти целый день из памяти вылетел…

— Вообще-то, Марк, ты немного не вовремя. Мне нужно вызвать полицию.

Марк молчал, переваривая мои слова. Я слишком хорошо знал своего брата и догадывался, о чем он думает: доигрался старина Джонни в свои алкогольные игры. И не мне было осуждать его за такие мысли.

— Это не то, что ты думаешь, Марк.

Я не мог устоять на месте и переминался с ноги на ногу, накручивая на палец телефонный провод.

— Что стряслось? — Марк больше не пытался скрыть тревогу.

Я сглотнул. Где взять слова, чтобы описать события последнего часа?

— Я нашел мертвую девушку, — выпалил я, вздрогнув оттого, что произнес это вслух.

— В лесу?

— В гостиной.

Снова долгое молчание.

— Ты ее знал? — наконец осторожно спросил Марк.

Другой на его месте наорал бы на меня или забросал бессмысленными вопросами, но Марк был не из таких. Он умел сосредоточиваться на главном. В этом мы с ним были не похожи. И не только в этом.

— Первый раз вижу. Я задремал, проснулся, а она лежит.


Задремал и проспал до девяти вечера? Ну очень правдоподобно.


— Она точно мертва?

— Ну… Да, я проверил пульс. Я пытался ее спасти!

— Джонни, успокойся, ради бога. Что ты с ней делал?

— Марк, тело пропало! Его унесли!

Брат говорил со мной, как с маленьким ребенком или, того хуже, умалишенным.

— Кто унес, Джонни?

— Не знаю, Марк. Я вышел из дома, а когда вернулся, тела не было. Мне кажется, за мной следят.

Я представил, как Марк закатывает глаза. Что ж, я и сам понимал, что несу околесицу.

— Опиши девушку.

Марк даже сейчас оставался образцом здравомыслия: он пытался понять, насколько я съехал с катушек. И не ожидал, что я сразу отвечу на вопрос.

— Совсем молодая, блондинка, глаза голубые, худая…

— Джонни, послушай. Ничего не предпринимай, пока я не приеду.

Брат не впервые бросался ко мне на помощь. Так повелось с детских лет, и я привык на него рассчитывать, хотя в глубине души знал, что однажды это закончится.

— Марк, давай я сам разберусь. Может, убийцы бродят где-то рядом. Если я не позвоню в полицию…

— Братишка, постой. Я не говорю тебе, что делать. Я только прошу: успокойся и дождись меня.

И он добавил совсем тихо:

— Пожалуйста, Джонни.

4

Телефон завалился между диванными подушками. Я старался обдумывать каждый шаг: любая ошибка могла обойтись мне слишком дорого. Первым делом достал «ругер», проверил затвор и сунул оружие в карман.

Потом надежно запер входную дверь и отправился на Гребень Ящера.

Я шел той же дорогой, пытаясь вспомнить номер фургона. В голове сохранились лишь первые три цифры — 305, остальные выветрились бесследно. Я никогда не мог похвастаться хорошей памятью на числа; зрительное восприятие у меня развито не в пример лучше, так что я постарался представить фургон на заброшенной дороге. Образ возник перед глазами, будто картинка на экране телевизора, и тут же растаял, как сон, который забывается после пробуждения. Должен сказать, это было мерзкое ощущение.

Никакого фургона на заброшенной дороге не было.

Я попытался сосредоточиться на деталях: два стакана на подносе — один со следом помады, — дверь, которая так неожиданно легко открылась… Пощупал плечо — и ничего не почувствовал.

5

На подходе к дому меня ослепили фары. Я схватился за пистолет, но вовремя узнал «мерседес» Марка. Брат вышел из машины, и мы оказались лицом к лицу. Я каким-то мистическим образом догадывался, что он обо мне думает, и не мог его за это винить.

Подойдя, Марк осторожно взял у меня из рук пистолет.

— Пойдем в дом, — позвал он, приобняв меня за плечи.

Марк был старше на пять лет и всегда меня опекал, особенно после смерти родителей. Я любил его всем сердцем, и, сказать по правде, не будь у него ужасной привычки вмешиваться в мою жизнь, не знаю, что бы со мной стало. Пока брат занимался в университете, открывал фармацевтическую лабораторию «Медитек» и строил семейное гнездышко с Дарлой, я успел бросить учебу и завести роковой роман с алкоголем, продлившийся более семи лет. И хотя я держался без выпивки уже одиннадцать месяцев, прекрасно понимал, что ремиссия может прерваться в любой момент. Все это время Марк был рядом.

— Что у тебя с губой?

Я потрогал ее кончиком пальца. Справа губа немного распухла.

— Ерунда, споткнулся, зацепился за ветку.

Марк кивнул. Его снисходительный взгляд был мне хорошо знаком — этот взгляд нередко доводил меня до белого каления. Брат бережно положил «ругер» на стол. Разбитый торшер он, конечно, заметил, но ничего не сказал.

— Давай-ка успокоимся, Джонни. Нам надо поговорить.

Только тут я заметил, что Марк одет по-домашнему, в толстовку и потертые джинсы. Ну конечно, тихим субботним вечером они с Дарлой сидели перед своим шестидесятидюймовым телевизором и смотрели какую-нибудь ерунду по «Нетфликсу». И вот пожалуйста: изволь все бросить и мчаться спасать Джонни.

— Не могу я успокоиться, Марк! — Я нервно расхаживал из угла в угол. — Тут какая-то хрень творится! Я правда видел труп! Прямо здесь!

Брат нахмурился.

— Ты должен мне поверить, Марк!

— Разумеется, я тебе верю, Джонни. Только давай ты сейчас спокойно мне расскажешь, что здесь случилось этим вечером.

Я закрыл глаза. Положа руку на сердце, я не знал, с чего начать. И угораздило же меня забыть номер чертова фургона!

И тут Марк задал вопрос, который я ждал с самого начала:

— Ты пил, Джонни?

Я устало опустился на подлокотник кресла.

— Помню, как рисовал у себя в кабинете. Было часов пять-шесть вечера. Потом, наверное, заснул. И проснулся вот здесь, на полу, а на столике стояла бутылка из-под водки.

— Бутылка?…

— Я купил ее пару недель назад, — вдруг вспомнил я, — у нас с Лилой все пошло наперекосяк, вот я и купил… Не знаю, должно быть, хотел что-то себе доказать.

— Что было дальше?

— Я увидел девушку и пистолет и, естественно, испугался до чертиков. Решил, что напился и наделал херни. Но я не пил из той бутылки, Марк, клянусь. Я знаю, что такое похмелье, а это было совсем другое… Бутылку оставили, чтобы меня запутать.

Марк подвинул стул и уселся напротив меня.

— И кто, по-твоему, ее оставил?

— Я вышел из дома, чтобы избавиться от бутылки, — продолжал я, увильнув от ответа. — В голове был туман. Тогда-то я и поранил губу. У Гребня Ящера я слышал какие-то странные звуки. Еще там стоял жутко старый фургон. Вокруг никого не было, и я в него забрался. Внутри увидел аппаратуру для слежки.

Марк выдохнул — как мне показалось, с облегчением. И немудрено: столь безумная история никак не могла оказаться правдой.

Я вскочил на ноги и бросился к стеллажу.

— Камера была здесь, я видел на экране в фургоне. А когда вернулся, ее уже убрали, и труп тоже убрали.

По лицу Марка было невозможно понять, что он думает. Брат молча прошел на кухню и вернулся со стаканом воды. Поставив его на стол, порылся в кармане и достал блистер с таблетками.

— Это еще что?

— Это поможет тебе успокоиться. — Марк положил таблетку рядом со стаканом.

— Не буду я ничего принимать! Ты же не поверил ни единому моему слову!

— Джонни, я на твоей стороне.

Я постарался собраться с мыслями.

— Марк, я знаю, знаю, мой рассказ кажется форменным безумием. Когда я вернулся на Гребень Ящера, фургона уже не было, но говорю тебе, раньше он там стоял, а камеру спрятали на этом стеллаже. За мной следили!

— Возьми таблетку, запей водой…

— Нет! — выкрикнул я. — Нужно позвонить в полицию. Или Харрисону, он нам поможет.

Харрисон, большой друг отца, много лет был в нашем городе шерифом.

Марк яростно замотал головой:

— И что мы им скажем-то?! Ты какой-то бред несешь!

Брат редко выходил из себя. Эта вспышка меня обескуражила.

— Думаешь, я сам не понимаю, что бред?

— Джонни. — Марк примирительно поднял руки. — Я не хотел тебя обидеть, прости. Но ты сам подумай: нам придется сказать копам, что ты выпал из жизни на несколько часов, а когда очнулся, обнаружил труп, который потом исчез. Кстати, ты уверен, что девушка была мертва?

— Уверен, черт побери!

Тут меня словно молнией ударило. Провожаемый изумленным взглядом брата, я бросился на кухню.

В углу стояла корзина для белья. Я подошел к ней с опаской: если внутри не окажется окровавленной майки…

Марк следил за мной с порога. Я посмотрел на него, перед тем как открыть корзину, и что-то в лице брата меня встревожило.

Я рухнул на колени, обхватил руками проклятую корзину и впервые за много лет разрыдался.

Марк дал мне выплакаться. Вместе со слезами меня постепенно оставляли гнев и чувство вины.

— Майку тоже забрали, — пробормотал я, совершенно обессиленный, и сполз по стене, отпихнув корзину ногой.

6

Когда мы вернулись в гостиную, я сел на диван, а Марк устроился в кресле. Нас разделял журнальный столик, на котором остался влажный след от донышка бутылки.

— Джонни, давай попробуем еще раз. Расскажи мне все, что помнишь, начиная со вчерашнего вечера. Только постарайся ничего не упустить.

— Со вчерашнего вечера?

— Это не займет много времени.

Мне пришлось покориться.

— Вчера вечером я был у Лилы. Мы немного побыли там, а потом отправились поужинать в «Мацуки». Потом приехали ко мне и провели здесь ночь.

Мы с Лилой познакомились несколько месяцев назад. Она была в разводе, как и я, и растила полуторагодовалого сына Донни. Моя Дженни была постарше, но это не давало мне оснований считать себя специалистом в вопросах воспитания. Больше ничего общего у нас с Лилой не было.

— Я решил с ней расстаться, — признался я.

— Что же тебе помешало?

— То же, что и всегда. За ужином она говорила о Донни, о проблемах с бывшим, с матерью, а мне не хотелось быть сукиным сыном, который бросает человека в таких расстроенных чувствах. И я поклялся себе: завтра утром… В результате все вышло еще хуже, потому что она осталась у меня ночевать, и мне пришлось везти ее на работу. По дороге мы молчали, и это было страшно неловко. Но при чем тут мои дела с Лилой?

— При том, — ответил Марк. — Ты должен собраться с мыслями.

— Лила как будто не очень расстроилась; еще спросила, уверен ли я. Я сказал, что уверен. Думаю, в глубине души она была готова к разрыву.

— Что ты делал, когда вернулся?

— Целый день просидел в кабинете, рисовал.

Тут я немного покривил душой. Я действительно сидел в студии и пытался сотворить что-нибудь для проекта, который мне посчастливилось заполучить, но выходило не очень. Дело ограничилось парой набросков, бесславно сгинувших в корзине для мусора. Я немного поиграл в покер на компьютере, немного посидел в интернете и кое-как скоротал остатки впустую потерянного утра. Все это время мои мысли витали вокруг спрятанной в погребе бутылки, но об этом Марку знать было не обязательно.

— Я что-то наспех пожевал и поехал в лавку Донована. На это потратил около трех часов, потом еще час работал. А дальше память будто стерли. Я, видимо, заснул, а когда проснулся, здесь была мертвая девчонка. Клянусь, Марк, мне что-то подмешали.

Брат смотрел на меня с недоверием.

— Не гляди так, я не вру!

Забавно получалось. Я всю жизнь врал, как последняя скотина, и страшно возмущался, когда мне отказывались верить.

— Спокойно, Джонни, я тебя не обвиняю. Я нарочно задаю неудобные вопросы. Что там с папиным пистолетом?

— Когда я проснулся, он был на полу. Потом… — У меня пылали щеки. — Когда я вернулся, пистолет положили на место.

Марк глядел на меня с жалостью, как отец, которому не хочется разрушать фантазии маленького сына.

Я опустил глаза:

— Что же здесь случилось?

— Я могу сказать, чего здесь не случилось. Ты совершенно точно никого не убивал. Посмотри на меня.

Я поднял голову и встретил пристальный взгляд брата.

— Ты меня понял?

Я кивнул.

— Наше сознание порой выкидывает номера, а у тебя был непростой день.

Я хотел было возразить, но передумал.

— Я не специалист, но, думаю, ты пережил онирическую галлюцинацию.

Я поморщился:

— Это был не сон.

— Разумеется, нет. Онирические явления происходят, когда человек бодрствует, но его сознание оказывается на границе между сном и явью. Труп и фургон тебе померещились, но все остальное было реальностью. В Линдон-Хилле есть специалисты, которые могли бы…

Я горько рассмеялся:

— Да брось, Марк… Если труп и фургон померещились, по мне плачет «Джунипер-Хилл»[1].

— Все не так плохо… В конце концов, это был единичный приступ. Если он повторится, подумаем, что делать. А пока лучше обо всем забыть.

— Легко сказать…

— Обещай, что позвонишь, если еще что-нибудь случится.

— Обещаю.

Марк кивнул, но внезапно его лицо изменилось. Казалось, он хочет что-то сказать, но колеблется.

— Что с тобой?

— Вообще-то я собирался с тобой поговорить. Наверное, стоило подождать, пока все устроится, но теперь…

У Марка с Дарлой не было детей, и я тут же подумал, что он про…

— Я не про это, — опередил меня Марк. — Я про «Медитек».

Брат не любил обсуждать работу, по крайней мере со мной, так что этот разговор он наверняка завел, чтобы меня отвлечь.

— Мы собираемся продавать лабораторию.

Я не поверил своим ушам.

Услышать, что Марк решил продать «Медитек», было так же немыслимо, как обнаружить в собственной гостиной труп. Первой мыслью было — у брата нашли какое-то смертельное заболевание. Я не знал, что еще могло бы заставить его расстаться с лабораторией. Марк основал «Медитек» вместе со своим другом Йэном Мартинсом, и с тех пор как они продали первый патент, дела неуклонно шли в гору. Марк был помешан на своей работе. Да, это самое верное слово: помешан.

— Вообще-то мы с Йэном уже давно приняли решение.

Моему изумлению не было предела. Марк с Дарлой привыкли жить на широкую ногу, ездили на дорогих машинах и купили большой дом, но деньги никогда не были для моего брата главным.

— Не скрою, ты меня удивил. Но ты в любом случае можешь на меня рассчитывать.

— Спасибо, Джонни. У нас с Йэном небольшие разногласия насчет покупателей, но я уверен, скоро все образуется.

Я не мог представить Марка без «Медитека». Скорее всего, он создаст новую компанию и за несколько лет превратит ее в успешное предприятие.

Я проводил брата до дверей. Марк обнял меня и заставил пообещать, что я сразу же позвоню, если «единичный приступ» повторится. Я пообещал, хотя не сомневался: никакой это был не приступ. Все, что я видел в тот вечер, было таким же реальным, как тачка за семьдесят пять тысяч долларов, которая теперь выруливала на дорогу.

Труп, пустая бутылка, пистолет — кто-то разыграл спектакль, чтобы обвинить меня в убийстве. И режиссерами были владельцы старого фургона.

Брат помахал из окна машины, в ответ я заставил себя улыбнуться.

Кто-то разыграл спектакль, но что-то пошло не так.

Я провожал глазами «мерседес» Марка.


Кем была мертвая девушка? Кому понадобилось свалить на меня ее убийство?


Автомобиль исчез за деревьями, а я все стоял на пороге. Мне не давал покоя один вопрос.

Почему брат позвонил именно тогда, когда я нашел фургон?

7

В ту ночь в мой сон, как червь, прополз невнятный, темный кошмар. Пробравшись сквозь череду жутких, бессвязных образов, я оказался на лесной тропинке. Яркий луч фонаря вел меня за собой, а сзади подгоняло чье-то дыхание. Охваченный страхом, я шел через лес, пока не проснулся в холодном поту.

После пробуждения я долго сидел в постели. При свете дня вчерашние события казались совершенно невероятными.

Я спустился на первый этаж, как был в трусах и старой майке, и еще раз осмотрел гостиную. Перед сном я убрал осколки абажура, и теперь в комнате царил идеальный порядок.

Я хотел вернуться в спальню и принять душ, но вспомнил нечто важное и спустился в подвал. Мой отец устроил там маленький винный погреб, которым страшно гордился, хотя на самом деле это был даже не погреб, а узкое помещение с рядами полок вдоль стен. В годы моего детства они были уставлены бутылками, которые отец берег для дружеских посиделок, проходивших тут же, в подвале. Здесь играли в покер, курили и беседовали о старых временах. То был тесный круг друзей, знавших друг друга с пеленок. Кто-то из взрослых назвал эти сборища Бильдербергским клубом, или попросту Б-клубом. Мы, дети, немедленно подхватили это словечко.

Когда мама заболела, заседания клуба постепенно прекратились. Бутылок в погребе почти не осталось, и никто не думал пополнять их запас. Деньги уходили на лекарства и сиделок, а поскольку отец не мог работать, как раньше, дела наши были хуже некуда. Иногда я спускался в погреб вместе с папой. Прежде он придирчиво выбирал вино, приберегая лучшие экземпляры для специальных оказий — каждому свой черед, — теперь же все чаще не глядя брал с полки первую попавшуюся бутылку. Мой отец не был алкоголиком, но в те горькие дни он пытался утопить в вине свое отчаяние.

Ныне погреб был пуст и заброшен, как и весь погруженный в тоску и упадок дом, покинуть который у меня недоставало духа. Марку хватило ума и сил, чтобы оставить прошлое позади, а я, жалкий идиот, позволил затянуть себя в черную воронку неудач, которая, похоже, скрывалась под фундаментом злополучного здания.


А теперь еще труп в гостиной. Пора валить отсюда к хренам. Чего еще ты ждешь? Чтобы камни с неба посыпались?


В дальней части погреба был небольшой ящик, в котором отец когда-то хранил особые бутылки для особых случаев. Я открыл его — и долго смотрел на пустую полку. Водки, которую я купил после тяжелого разговора с Лилой, не было.

Идея купить спиртное, чтобы доказать, что спиртное мне не нужно, была невероятно глупой, однако не самой сумасбродной из тех, что приходили мне в голову. Любой алкоголик способен за секунду придумать десяток оправданий своей слабости и искренне поверить в каждое из них.

Следующие полчаса я осматривал дом. Особое внимание уделил спальне и гостиной. Искал скрытые камеры, микрофоны, любые свидетельства присутствия посторонних. В конце концов пришлось признать свое поражение. Усталый и пристыженный, я решил последовать совету Марка и поскорее забыть о вчерашнем нелепом происшествии. Теперь онирическая галлюцинация казалась самым разумным объяснением.

Я отправился в кабинет с твердым намерением хоть немного поработать. В последние недели никак не удавалось сотворить что-то путное. Вдохновение покинуло меня, и надежды на то, что оно вернется именно сейчас, было мало, но я решил не сдаваться. Компьютер включать не стал, чтобы не отвлекаться.

У окна висел рисунок, изображавший пчелку Люси, героиню детской сказки, которую я придумал три года назад и благодаря которой снискал определенное признание среди художников-иллюстраторов. Трудолюбивая пчела учила маленьких читателей ценить время, чередовать работу с развлечениями и все успевать. Про нее вышло больше десяти книжек: как наводить порядок в комнате, как важно соблюдать режим дня, как справляться с домашним заданием и все в таком роде. Если честно, эта Люси была редкой занудой. Сам я возненавидел ее чуть ли не с первого дня; но книги хорошо продавались, и мой агент требовал продолжения. Похоже, родители были рады спихнуть воспитание отпрысков на пчелу.

Однако несколько месяцев назад люсимания пошла на убыль. Ребята из издательства собирались расторгнуть контракт, и моему агенту чудом удалось отстоять наши интересы. «Этот колодец пересох, Джонни, — сказал мне Фил. — Пора придумать что-то новое». Его слова изрядно меня повеселили.

Я попытал счастья с дикобразом и муравьем, но получалась все та же пчела в другом обличье.

Я взял лист бумаги и несколькими штрихами набросал Люси. Полюбовавшись на нее, достал акварель и кисти и принялся за работу. Возможно, секрет не в том, чтобы найти нового зверя, говорил я себе, намечая мягким карандашом силуэт. Возможно, Люси нужен приятель. И как я раньше до этого не додумался?

Я проработал полчаса без перерыва. Рядом с Люси на бумаге появилась белокурая девочка в голубом платье, с ожерельем на шее. У нее были удивительные синие глазища, и внезапно я понял, кто она.

8

Звонок в дверь застал меня врасплох. После всего, что случилось, я не ждал добра от незваных гостей воскресным утром.

Тут я увидел в окно приметный красный джип Харрисона, бывшего шерифа Карнивал-Фолс. Один из ближайших друзей отца, он приезжал навестить меня где-то раз в месяц. В появлении Харрисона не было ничего удивительного, но мне теперь во всем мерещилась тайная связь с событиями вчерашнего дня.

Я открыл дверь.

— Ты завтракал, Джонни?

Харрисон был выдающейся личностью. Уволившись из полиции и разменяв седьмой десяток, он по-прежнему походил на супермена. В детстве я удивлялся, отчего такой славный человек внушает всем трепет. И лишь со временем понял, что дело не в полицейской форме. Харрисон был из тех, за кем люди инстинктивно следуют в критических ситуациях, — прирожденным лидером, воплощением спокойствия, твердости и здравого смысла. Наш Карнивал-Фолс при своих скромных размерах отличался рекордной статистикой разного рода прискорбных инцидентов, и за годы своей службы в полиции Харрисон сделал многое, чтобы исправить ситуацию. А мне он в известной степени заменил отца.

— Лорен испекла печенье. — Харрисон протянул мне картонную коробку. В другой руке у него была бутылка лимонада.

Обычно Харрисон приезжал к вечеру; мы часами просиживали на веранде и болтали обо всем на свете, неизменно попивая лимонад. Харрисон знал о моих проблемах с выпивкой и всегда поддерживал, помогал справляться. Я понимал, что отставной шериф навещает меня не просто так, что он присматривает за мной, — но не обижался.

— Нет, еще не завтракал.

— Значит, печенье будет кстати. — Харрисон хлопнул меня по плечу. Войдя в дом, он внимательно огляделся по сторонам. Это показалось мне подозрительным — или я превращался в параноика?

Осмотрев гостиную, Харрисон повернулся к распахнутой входной двери.

— Ты еще кого-то ждешь?

— Я думал, мы сядем на веранде, — отозвался я.

— Давай лучше тут побудем.

Харрисон стоял ровно на том месте, где накануне лежала мертвая девушка. Я почувствовал себя не в своей тарелке и поспешил сесть за стол.

Пятнадцать лет назад в этой самой гостиной шериф сообщил мне новость, которая перевернула мою жизнь. Я помнил тот день, словно он был вчера. Когда Харрисон пришел, я сидел за столом и рисовал кролика. Накануне тетя Одри подарила мне классные карандаши.

— Сколько здесь воспоминаний, — проговорил мой гость, скользя взглядом по стенам. Харрисон был человеком действия и не имел обыкновения предаваться ностальгии. Сегодня он вел себя очень странно.

Я устроился на стуле, отхлебнул глоток лимонада, и только тут осознал, как зверски хочу пить. Харрисон остался стоять.

— А не позволишь ли… — он не закончил. Я и так знал, о чем речь.