Гилберт медленно повернулся и снова внимательно посмотрел на племянницу, словно оценивая ситуацию. Потом он взглянул Мике в глаза.

— Я хочу того же, чего и вы.

— Могу ли я доверять вам? После того, что только что случилось?

Ответом ему была кривая недовольная улыбка.

— Я дал вам слово, Мика. Сейчас не время подвергать мое обещание сомнению.

— Если вы находились поблизости, почему вы их не остановили?

— Со мной было всего четверо, а позволить себе нажить врагов в лице Нэша и де Массе я не могу. Вы это знаете.

— Так я и думал, что ничего хорошего не получится...

— Теперь слишком поздно вам передумывать.

— Мика... — Сайред, хмурясь, переводила взгляд с одного мужчины па другого. — Вы друг друга знаете?

— Да, моя дорогая, знаем. — Прежде чем Мика успел его остановить, Гилберт добавил: — Мы с Микой стали союзниками. Разве он тебе не говорил?

Сайред не сводила глаз с лица Мики; ее светлые глаза были полны гнева. Мика знал, что за этот секрет ему придется дорого заплатить, как и за все другие. Он только надеялся, что на этот раз ценой не окажется еще одна жизнь.

— Мика... — шепот Сайред в тишине показался очень громким. — Прошу тебя, скажи мне, что это неправда!

Мика взял ее руку и прижал к губам.

— Сайред, помни одно: я тебя люблю.

Глава 31

— Я не знал! Уверяю вас: все время ушло у меня на то, чтобы найти нужные вам ответы! Неужели вы и в самом деле думаете, что после стольких лет я стал бы вам лгать!

Рука Нэша все сильнее сжимала горло Осберта, перекрывая воздух. Проктору казалось, что лицо его раздулось, а глаза вот-вот выскочат из орбит, — и вдруг так же неожиданно Нэш выпустил свою жертву и отступил на шаг. Впрочем, выражение его лица было столь угрожающим, что Осберт ничуть не успокоился.

Он поднес руки к горлу в запоздалой попытке защититься и молча следил за Нэшем, который метался по его кабинету, как запертый в клетке хищник.

Точно так же, как в присутствии Роберта, Осберт ощущал исходящую от Нэша силу, физически ощущал колдовскую природу этого человека, и веяло от Нэша таким злом, которого раньше Осберт и вообразить не мог.

Чем отличался от него Роберт? Проктор уже не мог вспомнить: за прошедшие полторы недели все так перепуталось... Ему еще никогда в жизни не приходилось так много работать: после попытки хоть как-то объяснить Годфри часы его пленения Осберт погрузился в бесконечные репетиции своих оправданий, снова и снова заучивая отпирательства, придумывая ответы на все вопросы, которые только мог бы задать ему Нэш, вбивая себе в память ложь, которая позволила бы выжить ему самому и Гильдии.

Он решил дождаться, пока Нэш сам придет к нему и вырвет информацию, преодолев его сопротивление, — иначе тот не поверил бы.

Нэш стоял у стола проктора, положив руку на полированную поверхность, и не сводил глаз с граната перстня, который всегда носил; камень, казалось, пылал в тусклых лучах вечернего солнца. Нэш больше не обременял себя ни ношением формы гильдийца, ни даже золотой цепью советника. Его одежды были не менее роскошны, чем королевские, бархатная отделка темно-зеленого шелка не уступала в тонкости работы епископской мантии, а плащ, отороченный шелковистым черным мехом, скрепляла на плече золотая с бриллиантами пряжка.

Однако самым примечательным в Нэше было лицо. Неприметные черты в свое время обманули Осберта, как и многих других: Нэш казался простодушным, нечестолюбивым, исполнительным, готовым служить ради чести принадлежать к Гильдии. Осберта не утешало то обстоятельство, что не он один попался в эту ловушку. Теперь он со страхом смотрел, как прищурились черные глаза, как рука коснулась коротких черных волос; шрамы, оставшиеся после сражения с Робертом, полностью исчезли.

Осберт едва справился с собой, когда Нэш снова со злобной улыбкой посмотрел на него.

— Так вы искали?

— Всюду. Я приказал своим людям пересмотреть все книги в библиотеке на случай, если древние манускрипты скрыты под другими переплетами. Все кладовые, все чердаки были обысканы, так же как и все комнаты, даже спальни. Я распорядился, чтобы перекопали землю в саду: вдруг бы обнаружился закопанный сундук. — Осберт заставил себя замолчать: излишние подробности могли навести Нэша на мысль, что он лжет. Впрочем, сейчас он не слишком уклонялся от истины — в конце концов, он правда приказал произвести тщательные поиски: ведь было заранее известно, что ничего найти не удастся.

В жестком голосе Нэша прозвучал с трудом сдерживаемый гнев:

— Как тогда вы объясняете появление слухов? Осберт развел руками.

— Я не могу ничего объяснить. Может быть, дело просто в старом страхе перед колдовством, подогретом всеми этими видениями отшельника. Я точно могу вам сказать, что ни Гильдия, ни книги, которые здесь хранятся, к слухам отношения не имеют. Может быть...

— Что может быть? — проворчал Нэш.

— Вам не приходило в голову, что слухи может распускать ваш враг, Роберт Дуглас?

В наступившей абсолютной тишине даже уличные звуки, казалось, стихли. Несколько мгновений Нэш смотрел на Осберта, и его темные глаза горели холодной яростью. Потом он кивнул, повернулся и вышел из комнаты.

Осберт едва не расплакался от облегчения.



К тому времени, когда де Массе добрался до постели, бинты на его ранах промокли от крови. Задерживая дыхание, чтобы не застонать, он откинулся на подушки в надежде, что головокружение скоро пройдет. Де Массе слышал, как один из его людей закрыл дверь, так что шум таверны перестал доноситься в комнату, а другой принялся рыться в сумке в поисках свежих бинтов и лекарств.

Здесь ему ничто не будет угрожать, заверили его малахи. «Два пера» находились под покровительством охранявших короля колдунов, и все они поклялись в верности повелителю Даззира, хоть и служили Кенрику и Нэшу.

Что ж, сейчас он в безопасности. Однако боль не отпускала. Де Массе, как и его люди, страдал от ожогов и мелких ран, однако больше всего неприятностей доставляла глубокая рана в груди, из-за которой ему было трудно дышать, а ночами мучила лихорадка. Соратники уговаривали де Массе не спешить возвращаться в Марсэй; другие тайно советовали ему не возвращаться в столицу совсем, а отправиться прямиком в Карахам.

Де Массе не мог последовать таким советам: он поклялся, что не оставит Валену, в тот самый день, когда отдал ей свое сердце. Расстаться с ней он не мог так же, как расстаться с собственной душой.

Де Массе зашипел, когда один из его людей стал менять повязки, и закрыл глаза от облегчения, когда снадобья начали действовать. Его окружали преданные малахи, те, кто выжил в последней схватке. Они привезли его в эту таверну и привели к нему целителя; тот дал барону укрепляющее питье и мазь для ран, но выражение его глаз было более выразительно, чем любые слова.

Дверь снова отворилась, и вошел Райв, самый молодой из воинов, с подносом; остальные неслышно покинули комнату. Они будут сидеть в общем зале и защитят своего командира от любых неприятностей.

Райв поставил поднос на стол, а когда де Массе попытался приподняться в постели, подхватил и осторожно подсунул под спину подушку.

Он втянул своих людей в этот кошмарный союз с Нэшем, а они все еще так слепо преданны ему...

Райв поднес к губам де Массе кружку с элем, а потом накрошил хлеб в миску с похлебкой. Де Массе проглотил несколько кусочков мякоти, впитавшей наваристый бульон, но есть ему было трудно, да и желудок не принимал пищи.

— Больше не могу, — прошептал он. Когда Райв убрал миску, де Массе знаком попросил еще эля.

Какой путь выбрать? Де Массе мог признаться Нэшу в неудаче, но это означало бы, что барону пришлось бы нарушить все свои обещания. Мог он и бежать, захватив с собой Валену, и надеяться, что Нэш никогда их не найдет. Однако не случится ли так, что он приведет ищеек Нэша прямиком к Валене? Можно было, конечно, храбро встретить опасность, рассчитывая, что Нэш его все-таки не убьет.

Нэш никогда его не любил и не скрывал отвращения, с которым был вынужден просить о помощи. И еще их всегда, больше двадцати лет, разделяло соперничество из-за Валены.

Райв двинулся к двери, но де Массе остановил его, в последний момент приняв решение.

— Я хочу, чтобы ты кое-что для меня сделал.

— Приказывай, господин.

— Сядь.

Юноша опустился на табурет и взглянул на де Массе спокойными карими глазами. Райв хорошо проявил себя в деле, слушался приказов, не паниковал, умело сражался и защищал своих братьев-малахи. Да, такому человеку можно доверить задание — задание, от которого, возможно, будет зависеть будущее и всех малахи, и целой страны.

— Не знаю, сколько времени я смогу здесь прятаться, — начал де Массе, тщательно выбирая слова. — Если повезет, у меня есть два дня, прежде чем до Нэша дойдет известие о пожаре в Мейтленде. После этого, если я сам к нему не явлюсь, он объявит на меня охоту.

— Мы защитим тебя, господин. Ты не виноват в неудаче. Де Массе не смог сдержать улыбку: такая горячность прозвучала в голосе молодого человека.

— Нэш может взглянуть на вещи иначе. Как бы то ни было, что бы ни случилось, я хочу, чтобы ты дал мне самую торжественную клятву: ты выполнишь мои распоряжения так, как если бы от этого зависела твоя жизнь, и никому не скажешь ни слова.

Глаза Райва широко раскрылись. Он выпрямился, расправил плечи и спросил:

— Что я должен буду сделать?

— Если я умру, ты должен найти архидьякона Годфри.

— Священника? — недоверчиво переспросил Райв, как будто де Массе попросил его достать из корзинки луну.

— Да, священника. Найди его и попроси помолиться за мою душу.

— Помолиться, господин? — Молодой воин был достаточно вышколен, чтобы проявить лишь легкое удивление. Де Массе не стал ничего объяснять. Довериться Годфри и так было для него нелегко... Однако выбора не было: то, что должен был сделать архидьякон, он не мог поручить никому из своих людей, как бы преданны они ему ни были.

Кроме того, как ни противна была ему такая мысль, он не мог быть абсолютно уверен в преданности всех малахи. Достаточно оказаться среди них всего одному предателю, и де Массе потеряет больше, чем жизнь.

— Так ты мне обещаешь? Райв медленно кивнул.

— Конечно, господин.

— Благодарю. — Де Массе без сил откинулся на подушку и закрыл глаза. Он едва расслышал, как дверь за Райвом закрылась.

Остальное он решит утром... Нет, он не сдастся Нэшу, а если удастся немного отдохнуть, обдумает возможности бегства.



Удары колокола следовали один за другим, долгие и глубокие, и сердце Годфри билось в такт с ними. Звуки отдавались глубоко в груди архидьякона, сотрясали все его тело, погружали его в ту же печаль, что пронизывала раздающиеся в спальне молитвы.

Сейчас в комнате было почти негде повернуться. Хотя официально иерархи церкви отослали целителей и лекарей, те оставались в спальне, возможно, желая присутствовать при историческом событии — кончине епископа.

Только событие, хоть и историческое, предвещало беду... Годфри знал, что запомнит его на всю жизнь как самое большое несчастье.

Со всей страны собрались архидьяконы, дьяконы и аббаты, извещенные о смертельной болезни Брома. Самые старшие из них преклонили колени вокруг огромной постели, сложив руки, вознося молитвы. За открытыми дверями теснились простые священнослужители со свечами в руках.

Годфри провел многие часы у постели Брома в одиночестве; лишь Френсис иногда разделял его бдение. Эти одинокие молитвы были свидетельством того, что Годфри верен своему обещанию: он примет епископскую мантию, как того желал Бром.

Теперь же, как испуганный ребенок, он следил, как поднимается и опадает грудь больного, зная, что каждый вдох может оказаться последним.

И вот это случилось... Бром был мертв.

Липкий запах ладана пропитывал все в комнате. Годфри следил, как врач подошел к постели, положил руку на горло Брома, постоял и отошел.

Годфри склонил голову, стараясь не замечать, как изменилась тональность молитв. Даже закрыв глаза, он чувствовал начавшееся вокруг него движение: священнослужители один за другим подходили к умершему и осеняли его знаком триума. Годфри точно уловил момент, когда остался один.

Он поднялся на ноги, чувствуя боль в коленях и жалея, что боль не может отвлечь его от того, что ему предстоит. Решительно повернувшись к мертвому телу, он начертил в воздухе знак триума, прощаясь с Бромом, потом двинулся к открытой двери и ожидающим его в торжественном молчании священникам.

Хотя ему ничего не говорили, Годфри знал, что к этому моменту были сделаны необходимые приготовления. Он знал, насколько важно предстоящее, насколько срочно должен он занять место Брома. Как ни странно, теперь, когда епископ был мертв, Годфри, хоть и молился непрестанно о том, чтобы этот момент никогда не наступил, страстно желал, чтобы все совершилось как можно скорее.

При его приближении священнослужители расступились; на лицах их было написано приятие. Независимо от решения Брома все они были согласны с кандидатурой Годфри. Священники попарно начали двигаться в сторону часовни, и Годфри оказался в середине процессии: всего лишь один из священников, направляющихся служить мессу.

Часовня была готова к церемонии: как будто было заранее известно, что Бром умрет в самый темный час ночи. Высокие толстые свечи окружали алтарь, роскошные покровы были усыпаны цветами. Воздух здесь был более прохладным, и Годфри смог перевести дыхание, но облегчение было недолгим.

Его подвели к алтарю. Четверо старейших аббатов прислуживали Годфри, снимая с него стихарь, омывая его руки и ноги и вытирая мягчайшим полотном — все в полном молчании. Потом началось облачение в новые одежды, и священники запели гимн, который Годфри всегда очень любил. Годфри погрузился в мягкие, ласкающие звуки и позволил себе немного отвлечься от происходящего, вспомнив о главном, ради чего он здесь: подняв глаза, он стал смотреть на триум на восточной стене часовни.

Он стал священником из-за своей любви к богам. Эта любовь, так же как долг и послушание, вела его от одного сана к другому, возвышала в церковной иерархии в самые тяжелые для страны времена. Однако стоял он здесь сегодня из любви к истине, одетый в мантию, которую он всегда будет считать одолженной у другого человека... Из любви к истине и из всеобъемлющего, непреодолимого желания свободы.

Мелодия гимна изменилась, поднимая его ввысь, на то место, которое он должен был занять. Годфри едва заметно вздрогнул, когда началась церемония, когда символы его нового служения были ему вручены. Он отвечал на вопросы, предписанные обрядом, твердым и уверенным голосом, и когда ему поднесли для поцелуя триум, Годфри коснулся его губами с благоговением, переполняющим его сердце. Начав служить мессу, он вложил в свой голос всю страсть, подобающую священному таинству, и когда священники по очереди возлагали руки ему на голову, благословляя его, Годфри почувствовал, как божественная благодать заполнила все его существо.

Когда аббаты повернули его лицом к братьям, когда он увидел надежду, сияющую в глазах, он не мог сдержать слез, оплакивая насмешку над священным саном, собственное святотатство, преступление, в котором он был повинен перед человеком, которого чтил превыше всех остальных.

— Прости меня, — прошептал Годфри под звуки торжественного ликующего песнопения, — прости меня, отец Эйден.

Священники вывели нового епископа из часовни как раз в момент, когда первый солнечный луч провозгласил начало нового дня. Годфри, глядя на встающее светило в окно галереи, мог только молиться, чтобы перед ним действительно открылся путь к свободе.

Глава 32

Финлей считал дни и присматривался к ориентирам, пытаясь определить, где они находятся и сколько времени им еще добираться до Анклава. Каждый раз на закате он высматривал горы, надеясь увидеть наконец все еще покрытые снегом и льдом вершины.

Ему все время казалось, что за ними следят. Нет, даже не следят, а преследуют. Он постоянно спрашивал об этом брата, и тот каждый раз останавливался и внимательно оглядывал окрестности колдовским зрением, но ни разу не обнаружил признаков того, что им не удалось скрыться от преследователей.

Бывали дни, когда Финлею хотелось выть, а иногда он подумывал о том, чтобы найти крепкое дерево и побиться головой о ствол; не давала ему сделать это только мысль о том, что Эндрю спросит о причине, а объяснить все мальчику было бы даже труднее, чем заставить брата нарушить молчание.

Финлей снова оказался в роли наблюдателя, свидетеля странной игры, которая разыгрывалась вокруг него. Дженн большую часть времени оставалась без сознания, а когда приходила в себя, никого не узнавала и бредила. Эндрю не отходил от матери, держал ее за руку, пытался иногда влить ей в рот хоть несколько капель воды, а когда Финлей перевязывал раны Дженн, стремился услужить, чем только мог.

Роберт, с мрачным и непроницаемым лицом, походил на грозовую тучу, которая только и ищет места, куда бы метнуть молнию. Он отвечал на вопросы, иногда сам их задавал, а когда думал, будто Финлей не видит, погружался в чтение книги, которую всегда держал за пазухой.

Три дня они скакали без передышки; Роберт вез Дженн, передавая ее Финлею, только когда его конь совсем уставал. На четвертое утро им попался постоялый двор, где удалось купить свежих лошадей; поэтому они продолжали двигаться еще несколько часов после того, как солнце село. Лес остался позади, путники пробирались между холмами, окружающими озеро. Дорогу выбирал не Финлей: ему приходилось целиком положиться на колдовские способности Роберта в надежде, что тот сумеет найти маршрут, пролегающий вдали от деревень и ферм. Снова они были невидимками, почти не оставляющими следов там, где проезжали.

Каково это — чувствовать себя свободным человеком? Прошло пятнадцать лет... так долго, а он словно и не заметил...

— Мы остановимся здесь.

Голос Роберта ворвался в мысли Финлея, полные безмолвного ужаса. Соскользнув с коня, Финлей занялся приготовлениями к ночлегу.



* * *



Дженн не становилось лучше, хоть Финлей и уверял, что ее раны заживают. Эндрю казалось, что ее лицо все так же бледно, а стоны, когда ночью она металась в бреду, все такие же громкие. Не раз случалось, что Роберт, опустившись рядом с ней на колени и взяв Дженн за руку, облегчал ее страдания своей колдовской силой; тогда Дженн успокаивалась, ее дыхание становилось более глубоким, и она погружалась в спокойный сои.

И все же путешествие могло ее убить...

Пока Финлей перевязывал раны Дженн, хотя для Эндрю оставалось загадкой, что тот видит в скудном ночном свете, сам Эндрю занимался устройством ночлега. Впрочем, после всего пережитого ему трудно было не оглядываться каждую минуту через плечо, собирая дрова; мучили его и сомнения в том, что Финлей, который не был целителем, все же сумеет оказать Дженн необходимую помощь.

Эндрю чувствовал, как им овладевает паника. Отойдя от лагеря, он спустился по склону холма туда, где виднелось несколько упавших деревьев. Он принялся собирать сухие ветки, и скоро набралась целая куча хвороста. Однако Эндрю не останавливался. Вскочив на один из стволов, он стал ногами бить по сучьям, пока они не обламывались. Это была хорошая работа, требующая физической силы: совсем не то, что целый день и половину ночи сидеть в седле, следя за тем, как жизнь покидает его мать...

По одному из сучьев Эндрю промахнулся и потерял равновесие. Хрипло вскрикнув, он попытался спрыгнуть, но не сумел и свалился между двумя лежащими на земле стволами. Мальчик сильно ушибся и несколько мгновений лежал, ловя ртом воздух. Немного придя в себя, он приподнялся, опираясь руками на стволы. Дело ограничится несколькими синяками... Чувствуя себя весьма глупо, Эндрю встал на колени, а потом и выпрямился во весь рост.

Перед собой в темноте он увидел лицо Роберта, который сидел на том самом стволе, с которого Эндрю только что свалился. Мгновение Эндрю не мог пошевелиться. Лунный свет ярко освещал все вокруг — ветки деревьев были еще голыми.

— Пытаться спрятать голову под крыло бесполезно. Ты ведь знаешь это, верно?

— Вот как? — бросил Эндрю, перелезая через толстый ствол. — Вы именно тут прочитаете мне нотацию о том, как следует обуздывать страх? — Не дождавшись ответа, Эндрю оглянулся, но Роберта рядом не оказалось. Мальчик выбрался из бурелома и направился к могучему дубу, росшему ниже по склону.

Роберт ждал его там, прислонившись к стволу и сложив руки на груди. Казалось, он разглядывает далекие холмы, — по крайней мере Эндрю так предположил, хотя было слишком темно и сам Эндрю видел только ближайшие окрестности.

— Что ты помнишь о том, как погиб твой отец? Эндрю замер на месте, от изумления разинув рот.

— Я... не очень много. А что?

— Сделай милость, ответь мне.

— Я... я помню вас на крепостной стене, вы с отцом сражались, и я думал, что вы его убьете.

— А потом?

— Потом... — Эндрю пожал плечами. Ему было неприятно говорить на эту тему, противно даже думать... Однако, чтобы ответить, он должен был все вспомнить. — Он напал на маму. Я... я боялся, что она умрет. И тут... он упал со стены, а мама и отец Джон вытащили вас, и вы вывели нас из замка.

Роберт искоса взглянул на Эндрю.

— Но сам момент, когда Дженн нанесла удар, который и убил твоего отца? Ты его помнишь?

Эндрю почувствовал, что щеки его пылают; оставалось только надеяться, что в темноте это незаметно.

— Нет. Но я знаю, что она убила его, чтобы спасти вам жизнь.

— Да, — пробормотал Роберт. В его голосе проскользнуло что-то странное, и Эндрю нахмурился; но прежде чем он успел задать вопрос, Роберт продолжал: — Ты ненавидел своего отца?

— Ненавидел? — Эндрю, качая головой, попятился. — Какое это имеет значение? Я его почти не помню. Когда он умер, мне было всего шесть. Почему вы меня о нем спрашиваете?

— Те же вопросы ты задавал мне. Вот мне и стало интересно, как будешь ты говорить о своем отце. Прости, если я тебя обидел.

Эндрю снова остановился, оказавшись вынужденным переоценить человека, который стоял перед ним, — такого противоречивого...

— Я не собирался говорить с тобой о том, как одолеть страх, — сказал Роберт, глядя в темноту. — Я хотел поговорить о горе.

Эндрю вдруг стало трудно дышать. Он протянул руку и ухватился за дерево, закрыв глаза и опустив голову.

Голос раздался совсем близко, казалось, Роберт шептал прямо в ухо Эндрю.

— Ты ничего не изменишь тем, что не будешь думать о нем. Его нельзя прогнать по желанию. Нельзя притвориться, будто умершие живы. Горе — могучая сила, и нанесет тебе удар, когда сама пожелает. Не нужно отрицать, что ты испытываешь горе. А когда оно нанесет удар, не бойся. Как любая другая сила, горе со временем истощится, потускнеет. Ты обязательно его переживешь, только не нужно бояться.

На плечо Эндрю легла рука, источающая колдовскую силу, и мальчик отшатнулся, как будто она его обожгла. Он попятился еще дальше, тыча пальцем на человека, который был готов полностью изменить его жизнь — во второй раз.

— Я и не думаю бояться! Мои чувства в отношении моего отца — не ваше дело! Это вы во всем виноваты! Если бы не вы... я не оказался бы на той дороге, и мама... если она умрет... Почему вы не можете оставить меня в покое!

Эндрю повернулся и побежал вверх по склону, мимо лагеря. Он продолжал бежать до тех пор, пока огонь костра почти не скрылся за деревьями. Тогда, задыхаясь, Эндрю остановился и упал на колени: ему хотелось молиться.

У богов он просил только одного:

— Прошу вас, не позвольте ей умереть тоже...



Она слышала, как они ходят вокруг, слышала их голоса. Иногда кто-то обращался к ней, но понять, что ей говорят, она не могла. Однако она их узнавала, этих троих мужчин ее жизни. Роберт, Эндрю, Финлей. Где же Мика?

Внутри ужасно жгло, словно ей в грудь насыпали горсть углей. И каждый раз, когда она пыталась пошевелиться, казалось, что весь бок рвут на части или терзают когтями.

Эндрю был очень встревожен. Это она слышала в его голосе. Дженн хотелось прижать его к себе, успокоить. Или, может быть, ему нужно держать ее за руку... Но ему же четырнадцать, скоро исполнится пятнадцать. Он уже слишком велик для таких вещей. Он мужчина, а не ребенок.

Сон подкрался к Дженн, и голоса слились воедино. Дженн знала, что слышит голоса не своих спутников, а те, что были с ней постоянно. Ключ говорил мало, но голос его был силен и с каждым днем становился сильнее. Казалось, он хочет сообщить ей что-то важное, когда она будет в состоянии слушать. Мысленно Дженн улыбнулась и пообещала выслушать.

Она всей душой жаждала темноты, сонного умиротворения. Ей так хотелось слышать птичье пение, шелест молодой листвы. Хотелось обнять сына.

И больше всего хотелось, чтобы Роберт улыбнулся.



Через несколько часов после того, как все улеглись, на луну набежало легкое облачко. Роберт сидел, прислонившись к стволу дерева, и следил за прозрачными тенями, окутывающими светило, увеличивающими его в размерах.

На этот раз он выбрал для лагеря место в редкой рощице, а не в глубине леса. Это было лучшее укрытие, которое ему удалось высмотреть с самого утра, а Дженн нуждалась в отдыхе. Роберт и представить себе не мог, что перед ним откроется такой захватывающий дух вид.

Роберт слышал пение птиц, иногда видел, как они перепархивают с дерева на дерево, — с такой быстротой, что уследить за их полетом он не мог. Здесь жили и кролики; в ночной темноте они выглядывали из норок, которых вечером Роберт не заметил, сновали по склону, щипали траву; их уши и носы были в постоянном движении, и при малейшей опасности зверьки скрывались в своих подземных убежищах.

Роберт пытался отогнать такую мысль, но параллель напрашивалась сама собой: кролики очень напоминали ему жителей Анклава. Конечно, подобное сравнение было несправедливым: салти не обращались в бегство при первом же признаке неприятностей, и уж конечно, в их распоряжении было более грозное оружие, чем просто острый слух. И все-таки сходство имелось: Анклав никогда не вмешивался в события, если только они не касались его непосредственно.

Да и зачем? С какой стати заботиться о стране, жители которой уничтожили бы их, если бы могли?

Все дело заключалось в отношении. И в страхе.

Роберт сунул руку за пазуху и вытащил книгу. Он мог создать колдовской огонек, чтобы читать, но сейчас ему было достаточно возможности просто смотреть на нее. Текст был написан на древнем сэльском языке и, несомненно, представлял интерес, но ничто в содержании книги не указывало на ее особую сущность.

И каким образом Каликсу была придана такая форма? Как сохранился он на протяжении всех этих столетий? Как попал в тайную библиотеку гильдийцев?

Конечно, если Калике действительно создал Амар Траксис, он должен был позаботиться о его сохранности и скрыть от тех, кто осквернил бы сосуд; в таком случае то, что артефакт упорно сохранял неприметный вид, было идеальным решением. Все, что Роберту удалось узнать о Каликсе, говорило именно об этом, — но возникал вопрос: если Калике был скрыт от тех, кто мог его осквернить, то как им могли воспользоваться истинные наследники Каббалы?

И почему он не рассказал Финлею о том, что нашел Калике?

На другом конце лагеря Финлей лежал, завернувшись в свое старое дорожное одеяло, кое-где протершееся до дыр. Лицо Финлея во сне обрело мирное выражение; Роберт мог разглядеть тонкие морщинки вокруг глаз, седину в волосах и бороде. Братья уже казались ровесниками, а скоро Финлей начнет выглядеть старше Роберта...

Финлей всю жизнь страстно мечтал найти Калике. Разве не он всегда заставлял Роберта заниматься поисками? Именно его идеи заставили братьев отправиться в те пещеры, которые теперь стали Роберту домом, и привели к находке серебряного стержня.

Однако стержень обнаружить было легко; Калике подарил Роберту краткий миг узнавания, а потом снова скрылся от него.

Следовало ли это понять так, что Калике опознал в Роберте одного из тех, кто может его осквернить? Не в этом ли причина невозможности для него все рассказать Финлею: Роберту пришлось бы признаться, что он боится возвращения Каликсу его истинной формы?

Роберт со вздохом вернул книгу на место и для надежности застегнул пуговицы. Прислонившись головой к стволу дерева, он рассеянно окинул окрестности колдовским взглядом, удостоверяясь, что их не обнаружили и погони кет.

Теперь си делал это автоматически. Со времени той схватки с малахи сон бежал от него. Каждый раз, когда он закрывал глаза3 демон мучил его страшнее, чем любой кошмар. В душе Роберта рождалось холодное, темное чувство опустошенности, сопровождаемое таким ужасом, что дышать становилось невозможно, и Роберт рвался к пробуждению ради спасения собственной жизни. Каждый раз борьба была изматывающей и длилась целую вечность. Роберт просыпался, дрожа, и от мысли о том, чтобы снова уснуть, испытывал дурноту.

Поэтому он больше не спал...

Взгляд Роберта против воли скользнул туда, где лежала Джейн. Она лежала на боку, но на глазах у Роберта откинула одеяло с лица и перевернулась на спину. Роберт немного подождал, потом наклонился и поправил одеяло так, чтобы оно прикрывало шею Дженн; рука его при этом слегка коснулась ее подбородка.

Дженн вздрогнула и проснулась. В ее глазах отразился испуг. Роберт немедленно опустился на колени рядом с Дженн, одной рукой стиснув ее пальцы, а другую протянув за флягой с водой.

— Все в порядке, — прошептал он еле слышно, чтобы не разбудить остальных. — Ты в безопасности. Эндрю в безопасности.

Дженн заморгала и нахмурилась. Повернув голову так, чтобы видеть Роберта, она пробормотала:

— Где мы?

— В двух днях пути от Анклава. Можешь ты сесть, чтобы напиться?

Дженн кивнула, и Роберт, обняв ее за плечи, помог ей сесть, опираясь на ствол дерева. Потом он поднес к ее губам флягу. Дженн сделала несколько маленьких глотков и, напившись, закрыла глаза. Потом в тишине раздался ее шепот:

— Что произошло?

— Много ли ты помнишь?

— О схватке? Помню все. Я... пыталась защитить Эндрю... Роберт тихо рассказал ей обо всех подробностях, оставив сообщение о том, что увидел в Мейтленде, напоследок, рассчитывая смягчить удар.

— Мне так жаль... Я ничего не мог сделать. Выжило достаточно слуг, чтобы подобающим образом похоронить погибших и оказать помощь раненым. Мы не могли задерживаться, когда вокруг рыщут малахи, пылающие мщением.

— Это была месть? — прошептала Дженн, поворачивая голову, чтобы видеть лицо Роберта. — Простая месть?

— Им был нужен Эндрю.

— Разве только им?

Роберт надеялся, что разговор об этом состоится позже, когда Дженн станет лучше.

— Де Массе и его люди действовали не по собственной инициативе.

— Откуда ты знаешь?

— Какой мог быть у них интерес к мальчику?

— Но разве Нэш стал бы пытаться захватить Эндрю, зная, что я последую за сыном?

Роберт мрачно усмехнулся. Ответ был очевиден.

— Ему нужна ты.

— Так Эндрю был всего лишь приманкой? Если так, то почему Нэш ждал так долго? И зачем устраивать засаду на дороге в Мейтленд? Почему не схватить его просто в столице, где никто ничего бы не заметил? Если бы Нэш похитил его несколько лет назад, Эндрю был бы всего лишь ребенком, неспособным защищаться. — Дженн умолкла и немного изменила позу. — Скажи мне, малахи тебя видели?

— Да, но тут же обратились в бегство.

— Тогда Нэш узнает, что ты вернулся.

— Если считать, будто он вообще верил в мое отсутствие... — Роберт нахмурился. — Мы не можем быть уверены, что Нэш приказал бы устроить засаду, зная, что ты или я окажемся поблизости. Вопрос в другом: почему Нэш мог желать захватить Эндрю втайне от тебя?

Дженн ничего не ответила. Она закрыла глаза и нахмурила брови. Через несколько мгновений Роберт спросил:

— Твои раны болят?

— Да. Но твоя сила тут не поможет.

Роберт видел, что глаза ее мокры, слышал печаль в ее голосе.

— Мне жаль... — пробормотал он в тишине.

— Не смей винить себя в моем несчастье, — прошипела Дженн беззлобно.

Роберт опустил голову; укор отозвался в тех уголках его души, которые он считал давно безжизненными. Дженн всегда имела над ним странную власть. Если бы не угроза, содержащаяся в пророчестве, и не зловещая тень Нэша, Роберт был бы счастлив покориться ей. Однако подобная роскошь была опасна в тревожные времена, и признать власть Дженн над собой означало бы сдаться на милость врага.

Любить ее — значит обречь ее на гибель.

Когда Роберт поднял глаза, Дженн смотрела в даль, как недавно делал он сам, и по ее бледным щекам текли слезы. Роберт не стал нарушать молчания, предоставив Дженн ее мыслям, что поощрял и в ее сыне.

Мальчик, можно считать, дважды лишился родителей — и все же не пролил ни слезинки.

А также не обнаружил никаких признаков обладания колдовской силой, несмотря на засаду...

— Где Мика? — тихо спросила Дженн.

— Насколько мне известно, он сказал Финлею, что через несколько дней последует за нами.

— Из-за тебя?

Теперь уже Роберт устремил взгляд на тени, которые скользили по холмам, когда на луну набегали облака.

— Ты должен поговорить с ним, Роберт.

— Я не могу этого сделать, раз его здесь нет.

— Не притворяйся тупым.

— А ты не требуй невозможного.

— Ты хочешь сказать, что поговоришь с ним при следующей встрече?

— Ты исходишь из предположения, что он пожелает со мной разговаривать. Он все восемь лет знал, где меня найти. Если бы он хотел со мной разговаривать, он сделал бы это раньше.

Глаза Дженн, устремленные на него, показались Роберту более синими, чем когда-либо: полуночный взгляд, полный ночной темноты, без намека на рассвет. Дженн могла бы, если бы захотела, перекинуть мост через пропасть между ними, и от понимания этого Роберт похолодел.

Пришлось срочно находить себе занятие: Роберт достал из сумки остатки хлеба, осторожно обмакнул ломоть в горшочек с медом и протянул Дженн, не глядя на нее.

Какое счастье, что он не женился на ней, не позволил себе дать волю инстинктам. Став его женой, Дженн могла бы растерзать его в клочья. Даже и теперь, будучи союзницей, она была грозной противницей.

— У тебя прекрасный сын. Ты имеешь все основания им гордиться, — тихо прошептал он и услышал, как Дженн удивленно охнула. Только тогда Роберт отважился снова взглянуть на нее.

Дженн ему улыбнулась, и Роберт не смог сдержать ответной улыбки.

Да, грозная противница, но у любого врага можно обнаружить слабое место. И Роберт наконец научился быть безжалостным.

Глава 33

Он чувствовал, как присутствие Нэша пронизывает все его существо, таится под кожей, вползает в мышцы и кости. Оно становилось все ближе, ощущаемое лишь его сознанием, колеблющимся на границе миров.

Он был тем местом, где этот мир и следующий соприкасались, он был силуэтом, скользящим между светом и тенью, невидимым ни в одном из миров. Он был готов.

Конечно, в глубине души де Массе знал, что выбор принадлежит не ему. Нэш слишком умен, он наверняка следит, не вернулся ли отряд. Колдовским взглядом высматривает, приближается ли де Массе к Марсэю, может быть, даже ожидает, что тот попытается захватить мальчика на подъезде к столице и тем самым избежать нежелательных вопросов.

Конечно, нет никакой надежды, что его люди, вернувшись после разведки в городе, окажутся сколько-нибудь действенной защитой против Нэша. Да и тот наверняка заверит их, что явился только проведать де Массе.

Барон чувствовал, как Нэш приближается, даже без помощи колдовского зрения. Уже почти стемнело. Последний луч солнца погас в окне, которое де Массе целый день держал открытым.

Двигаться он еще не мог. Настои и компрессы, мази и повязки ничего не давали без помощи умелого целителя, а найти такого за столь короткое время нечего было и надеяться. Поиски заняли бы гораздо больше тех немногих драгоценных минут, что ему еще оставались.

Да, хорошо бы ему иметь в запасе время... и чтобы все случилось в более подходящий момент. Лучше бы ему никогда не обещать Нэшу свою помощь, лучше бы не дать Валене покинуть Карахам и присоединиться к Нэшу. Ему тогда не удалось открыть ей глаза, да и его собственные открылись слишком поздно...

Дверь скрипнула. Де Массе не повернул головы. Не он виноват в том мрачном беспорядке, который царил в его комнате. Дверь снова закрылась.

— Ваши люди бдительны, де Массе. Что вы им наговорили?

— Ничего, кроме правды.

— Насчет меня?

— Разве вы боитесь правды?

— А разве все мы ее не боимся?

Эти слова заставили де Массе рассмеяться, и это вызвало приступ кашля. Он с усилием приподнялся, и через некоторое время ему наконец удалось справиться с кашлем. Де Массе показал на чашку, стоявшую на столе около стены.

— Вас не затруднит?..

Нэш бросил взгляд на чашку, потом на де Массе, и наконец с очевидным отвращением протянул ее раненому.

— Вы провалили дело. Что случилось?

Откинувшись на подушку, де Массе медленно втянул воздух, чтобы не дать себе снова закашляться, и закрыл глаза. На Нэша ему смотреть больше не хотелось.

— Появилась его мать.

— Она была там? — Да, он был удивлен. Но ведь этого следовало ожидать, и он должен был предвидеть...

— Да. Мы узнали об этом, только когда она попыталась помешать нам захватить Эндрю. К этому моменту было уже слишком поздно отступать.

— Но она вас видела?

— Это не имеет значения.

— Не имеет значения? — Де Массе, не глядя на Нэша, почти мог видеть, как тот нахмурился. — Почему? Что вы сделали?

— Я сделал в точности то, что вы велели, — ответил де Массе, зная, что улыбается, но не в силах согнать с лица улыбку. Страх куда-то девался. — В точности как всегда. И как всегда, ваш план оказался ущербным. Вы ведь не смотрите, куда толкаете других, верно? Вы полагаете, что все остается неизменным в ожидании, когда вы соизволите протянуть руку... Я говорил вам, что идея захватить мальчишку неудачна. Вы глупец, Нэш.

Нэш придвинулся ближе, и его близость едва не обожгла кожу де Массе.

— Что вы наделали!

— Что я наделал? — Де Массе начал смеяться. Все было так просто и совершенно, так походило на фарс... — Думаю, она погибла, защищая сына, и он с нею вместе. Там был еще один салти. То ли сам Дуглас, то ли его брат. Мне не удалось рассмотреть. Впрочем, вы же знаете: однажды она уже умирала. Не верьте мне на слово. Отправляйтесь туда сами и убедитесь.

Внезапно на грудь де Массе обрушилась неимоверная тяжесть, не давая вздохнуть, заставив его раны кровоточить. Не испытывая страха, он открыл глаза и увидел нависшего над ним Нэша.

— Вы хотите, чтобы я убил вас, да? — проревел тот; де Массе понял, что рассчитывать на помощь его людей нечего. Они внезапно обнаружат, что подняться по лестнице невозможно; да Нэш и убьет всякого, кто попытается.

Нэш стиснул кулак, и добела раскаленная боль пронзила де Массе от ног до головы. Его тело выгнулось на постели, потом бессильно рухнуло, сотрясаемое судорогами.

Нэш наклонился над бароном, его дыхание, казалось, вонзалось в истерзанное тело.

— Вы не умрете до тех пор, пока не откроете мне все свои секреты. Я знаю, что они у вас есть мои люди за вами следили. Я знаю вас давно, Люк, еще с тех времен, когда вы были мальчишкой. Мне известно, что вы никогда не простили мне Валену, не простили того, что она стала моей. Что ж, я позволю вам владеть Валеной, можете быть счастливы, — но ценой всех ваших секретов.

— Никаких... секретов... у меня нет, — выдавил де Массе; каждое слово было для него пыткой.

— У каждого человека есть секреты, Люк. И я желаю узнать ваши. Когда вы откроете мне все, я позволю вам спокойно умереть. Вы же знаете: я бываю милосерден, когда это соответствует моим интересам.

— Ничего... такого... я не знаю.

— Вы за мной шпионили? Сговаривались с Врагом? Вот в чем дело? Предали меня, предали собственный народ, переметнулись? — Когда де Массе ничего не ответил, Нэш снова стиснул кулак.

Боль пригвоздила де Массе к постели, как удар молнии. Он ослеп, его легкие лишились воздуха, тело — крови, сознание — воли к жизни.

Однако мертв он не был. Да и не будет: Нэш умел длить эту пытку бесконечно. Не причиняя ущерба телу, он извлекал боль из самых глубин существа жертвы. Де Массе знал, что за последние годы именно на такую участь Нэш обрек десятки человек, и всегда подозревал, что однажды тоже подвергнется этой пытке.

— Что вы сделали? — прошипел Нэш прерывающимся от ярости голосом. — Говорите!

— Не скажу... ничего... чудовище! — Де Массе лишился зрения, руки и ноги перестали ему повиноваться. — Поздно! Мои секреты... вам не узнать. Я поклялся... вы никогда...

Нэш схватил его за плечи и встряхнул, швыряя вопросы в лицо барону. Потом он взял чашку, понюхал остатки питья и в ярости разбил об пол... де Массе понял, что по крайней мере этот его секрет стал Нэшу известен.

Удар в лицо походил на ласку по сравнению с болью, которую испытывало остальное тело. Однако де Массе удалось отстраниться от своих страданий; он словно плавал в дюйме над ними, осознавая их, но не испытывая.

— Вы не умрете, пока я вам этого не разрешу! — Нэш снова вцепился в де Массе, оторвал его от постели и встряхнул. — Вы все мне расскажете! Что вы прячете? Кого выгораживаете? Дугласа? Дженн? Эндрю? Кенрика? Да, конечно, Кенрика! Вы с ним в сговоре... нет, скорее дело в малахи. Да? Проклятие, де Массе! Вы будете говорить!

Теперь де Массе ощутил другую пытку: где-то в глубине его души рождалось непреодолимое желание все рассказать, выпустить на свободу истину, дать ей раствориться в вечернем воздухе, чтобы насладиться ею в последний раз перед смертью.

— Не моя... тайна... — сумел он прошептать. Дыхание его прервалось, воздух без усилий покидал его тело, пока оно не стало лишь пустой скорлупой. Де Массе еще чувствовал, как Нэш бросил его на постель, как с проклятием отвернулся. Он еще ощущал, как зло, исходящее от этого человека, отравляло воздух, просачивалось в доски пола, в штукатурку стен, в дерево мебели. Зло вечерний ветерок выносил в окно, рассеивал в холодной весенней ночи...

Потом барон де Массе перестал чувствовать что бы то ни было.



— Простите, ваше преосвященство!

Слова, такие знакомые, так часто произносившиеся им самим, укололи слух Годфри, как снежинки, которые несет зимний ветер. Годфри поднял усталые глаза от бумаг, усеивающих его стол, и взглянул на монаха.

— Да, брат мой?

— Там вас хочет видеть какой-то человек. Он говорит, что пришел по делу чрезвычайной важности.

Годфри подавил вздох. Он был епископом всего два дня, но новые обязанности уже легли на него тяжелым грузом. С того момента, как во время мессы накануне было объявлено о смерти Брома, его осаждали просители. Годфри пытался никому не отказывать в разговоре, но прошлой ночью он спал всего пять часов... и его все еще тревожил непонятный случай с Осбертом.

И к тому же этим утром Кенрик удостоил нового епископа первой аудиенции.

— Назвал этот человек свое имя?

— Нет, ваше преосвященство. Но он настаивает, что должен увидеть вас немедленно, сегодня вечером.

— Хорошо. Он в приемной?

— Да, ваше преосвященство. Привести его?

— Да, пожалуйста. — Годфри протянул руку к чашке с чаем, но напиток давно уже остыл. Кипы бумаг на столе ничуть не уменьшились с тех пор, как Годфри на рассвете сел за стол... Даже с умелой помощью Френсиса, Олера и дюжины других монахов дело шло медленно: в последние годы епископ Бром пренебрегал работой. Годфри мог только молить богов послать ему силы для таких трудов.

Дверь снова отворилась, и монах ввел в новый кабинет Годфри молодого человека. Приблизившись, тот неловко поклонился и нервозно оглянулся на монаха.

— Чем я могу вам помочь? — с улыбкой начал Годфри, стараясь успокоить посетителя. Он казался Годфри смутно знакомым; должно быть, он видел когда-то молодого человека при дворе.