Вадим Панов

Прошлое должно умереть







Пролог,

в котором пытливый путешественник с интересом изучает нюансы провинциального правосудия

– Веревка? – хмыкнул Помпилио, с искренним удивлением рассматривая виселицу.

– Да, веревка.

– Для меня?

– Ты сегодня герой дня, – подтвердил констебль. – Правда, ненадолго.

– Но говорить о тебе добрые жители Фоксвилля станут до вечера, – добавил мэр. – Пока не напьются.

Виселица оказалась старой, много чего повидавшей, но крепкой. Во время общегородских собраний она использовалась в качестве трибуны, с которой выступали мэр Чапли и констебль Дребренди, осуществляющие в Фоксвилле государственную власть, однако сегодня виселицу готовились использовать по назначению, для чего тщательно проверили работу механизма и прикрепили новую веревку.

– Ты серьезно? – продолжил Помпилио. – Вешать?

– Тебя что, никогда не вешали? – поинтересовался констебль. – Странно, учитывая, скольким людям ты успел насолить.

– Я – честный путешественник.

– Ты – бандит и убийца, – перебил Помпилио Дребренди. – Нас не обманешь.

– Потому что именно здесь, на пограничной планете, живут самые проницательные во Вселенной констебли, – проворчал Помпилио.

– Что ты сказал?

– Припомнил, что однажды меня действительно хотели повесить.

– И чем все закончилось? – уточнил любознательный Дребренди.

Помпилио ответил выразительным взглядом, после чего добавил:

– Деталей не помню, но кое-кто точно умер.

Констебль хмыкнул. Он плохо понял ответ пленника.

Разговор начался, когда Дребренди вывел связанного адигена[1] из городской тюрьмы – крепкого сарая, стоящего на заднем дворе мэрии, и они, сопровождаемые двумя охранниками с винтовками наизготовку, направились на главную площадь Фоксвилля. Причем инициатором стал Помпилио: он несколько раз задавал наводящие вопросы, однако среагировал Дребренди только на упоминание виселицы.

– Сегодняшнее повешение ты не забудешь, – пообещал констебль. – У нас тут народ простой и диковатый, пограничная планета, сам понимаешь. Работы много, работа тяжелая, а развлечений мало, к нам даже передвижной цирк не всегда заглядывает.

– Сочувствую.

– Поэтому мы тебя не пристрелили, – продолжил Дребренди. – Вешать и дольше, и смешнее. А после каждого повешения выручка бара подскакивает вчетверо.

– Бар принадлежит тебе?

– Как ты догадался?

– Ты постоянно открываешь рот, чтобы спросить, что я буду заказывать, но вовремя вспоминаешь, что находишься на другой работе.

Один из охранников хмыкнул, но тут же спрятал улыбку, перехватив бешеный взгляд констебля.

– Сегодня я выпью лишний стаканчик, – пообещал Дребренди, взяв себя в руки. – Ты меня насмешил.

– Я только начал, – прищурился Помпилио.

Ответа на это заявление не последовало.

Констебль – высоченный, мощного сложения бородач с крупными чертами лица – охотно посмеялся бы над дерзостью пленника, но они как раз подошли к мэру Чапли и важному гостю из сферопорта, директору расположенной на Фархе фактории Компании, которому Чапли разве что ботинки не облизывал, и Дребренди решил, что хохотать при них не следует.

– Вот, – произнес он, выталкивая Помпилио на шаг вперед. – Наш сегодняшний герой.

Мэр и директор внимательно оглядели пленника, а тот – их. И прежде, чем важные персоны принялись обмениваться впечатлениями, резко бросил:

– Я тебя знаю, галанит! – и высокомерно кивнул на директора Фактории. – Видел твою рожу в сферопорту.

– Больше вежливости, – велел констебль, но не удостоился даже кривой усмешки в свой адрес.

А вот директор не обиделся, весело рассмеялся и осведомился:

– Страшно?

– Пока нет, – качнул головой Помпилио. – Посмотрим, что будет дальше.

– Дальше будет страшно, – пообещал директор и неожиданно представился: – Меня зовут Ауроберт Спесирчик.

Однако руки не подал.

– Не боишься называть имя?

– Его здесь знают, – отмахнулся галанит.

– А мое? – быстро спросил Помпилио и понял, что выстрелил в нужном направлении: мэр и констебль слегка помрачнели. Но именно слегка, отказываться от экзекуции они не собирались.

– Я хочу, чтобы ты знал, кто приказал тебя повесить, Помпилио Чезаре Фаха дер Даген Тур, – негромко, но с видимым наслаждением произнес галанит. – А местным жителям не обязательно знать, кого они повесят. Их это не касается. А я… – он причмокнул губами. – Я войду в историю Галаны. Убью самого Помпилио! Героя Герметикона и любимца адигенов. И не просто убью, а повешу, как собаку, на радость и смех всей Галане.

– Можно будет устроить праздник.

– О твоей смерти напишут во всех газетах, причем шуток будет – хоть отбавляй.

Дер Даген Тур промолчал: уговаривать галанита отказаться от казни не имело смысла. Зато теперь стала абсолютно ясна подоплека происходящего: Спесирчик заприметил его в Гейтсбурге, сферопорту Фархи, каким-то образом выведал его маршрут, скорее всего, подкупив одного из проводников, опередил их отряд, воспользовавшись тем, что Помпилио путешествовал по Фархе на лошадях, первым добрался до Фоксвилля и подготовил засаду. В местном трактире адигену подсыпали в жаркое что-то мощное, скорее всего – большую дозу фариция, а очнувшись, дер Даген Тур обнаружил себя в камере местной тюрьмы, обвиняемым в грабежах и убийстве. В убийствах, если быть точным: как выяснилось, он застрелил своих проводников, свидетелем чего, по стечению обстоятельств, стал один из помощников констебля.

– Если ты надеешься объявить с эшафота свое имя и тем смутить добрых жителей Фоксвилля, то не надейся, – пробормотал Дребренди, запихивая в рот пленника кляп. – С последним желанием, извини, тоже не получится.

Ситуация стремительно превращалась из плохой в катастрофическую. Руки связаны, рот заткнут, командует галанит, а их национальной чертой еще со времен Инезирской династии стала животная ненависть к адигенам. Помпилио понимал, что за него отомстят, возможно – в ближайшие дни, прекрасно знал, как сыграть на этом и убедить людей опомниться, но не имел возможности.

Но страха не было, только вызванная бессилием ярость. Однако внешне это никак не проявлялось: адиген спокойно направился сквозь толпу к эшафоту, не обращая никакого внимания на летящие со всех сторон ругательства:

– Грабитель!

– Убийца!

– Сдохни!

Шел спокойно, с высоко поднятой головой.

Как все мужчины древнейшей лингийской династии даров – Кахлес, Помпилио дер Даген Тур отличался плотным, почти крестьянским сложением и был абсолютно лыс. Он мог сойти за деревенского кузнеца, крепости в нем хватало, однако лицо потомка бессчетного числа правителей, и особенно его властное выражение, не оставляли сомнений в происхождении «кузнеца»: выпуклый лоб, надменный взгляд серо-стальных глаз, нос с горбинкой, упрямый подбородок… несмотря на то что сейчас дер Даген Тура был одет в простую цепарскую одежду, грубоватую, но удобную, со множеством карманов, любой житель Герметикона без труда опознал бы в нем адигена.

Но разгоряченные обитатели Фоксвилля были чересчур возбуждены предстоящим действом.

– Мерзавец!

– Смерть ему!

– Не жалейте убийцу!

А вместе с оскорблениями летели плевки и тычки, от которых охранники не спешили защищать пленника.

– Подонок!

– Ублюдок!

Фоксвилль был хоть и провинциальным поселением заштатной пограничной планеты, мог похвастаться населением в несколько тысяч человек, не меньше, и все они высыпали на площадь. Судя по всему, предыдущая экзекуция состоялась давно, и жители успели соскучиться по зрелищу публичной казни.

– Проведите его по всей площади! Мы тоже хотим в него плюнуть!

– Не вешайте его слишком быстро!

– Не затягивайте сразу! Пусть потрепыхается!

Советы и пожелания летели до тех пор, пока мэр, за которым следовали палач и Помпилио, не поднялись на эшафот.

– Тихо! – рявкнул Чапли, и площадь мгновенно смолкла. – Граждане свободной республики Фарха! Возлюбленные жители Фоксвилля! Сегодня мы собрались для того, чтобы предать справедливому суду знаменитого грабителя и убийцу…

– Разве суда еще не было?! – крикнул кто-то из толпы.

– Был, – рассмеялся мэр.

– Тогда давайте вешать! Не останавливайся!

– Надеть ему мешок? – громко спросил палач, желая выдержать все положенные демократические процедуры.

– Да!

– Да!

– Нет!

– Да!

– Пусть так болтается!

– Без мешка!

– У них такие смешные ужимки!

Палач посмотрел на Чапли, тот пожал плечами, и мешок полетел в сторону.

– Не думайте, что я так же счастлив, как галанит, – неожиданно прошептал мэр на ухо Помпилио. – Просто я не могу ему отказать.

Ответом адигена стал короткий, но весьма выразительный взгляд.

– Начинай, – приказал Чапли, делая шаг назад.

Палач сделал шаг вперед и накинул на шею Помпилио петлю.

Толпа заволновалась.

Веревка в Фоксвилле оказалась грубоватой, но хорошо смазанной, и не было никаких сомнений в том, что задачу она выполнит.

– Не туго? – осведомился палач.

Снизу, из первого ряда, широко улыбался и пытался остроумно шутить Спесирчик, однако привлечь внимание адигена у него не получалось: дер Даген Тур готов был умереть, как трус, с закрытыми глазами, лишь бы не видеть перед смертью довольную рожу галанита. Поразмыслив, Помпилио посмотрел вверх, сменив вид озверелой толпы на образ безбрежного неба, и увидел на крыше мэрии человека с ружьем.

С винтовкой, если быть точным.

А если быть совсем точным, с прекрасной дальнобойной винтовкой «Шпрау», которую дер Даген Тур опознал по характерной форме приклада. Человек как раз занял удобную позицию и поднял оружие, изготовившись к стрельбе.

«Интересно…»

И в тот момент, когда палач сделал шаг к рычагу, намереваясь распахнуть люк и отправить знаменитого исследователя в последнее путешествие, стрелок надавил на спусковой крючок. Грохот выстрела прозвучал в тот же миг, когда тяжелая пуля влетела палачу в голову и швырнула на землю, но среагировать на него никто не успел… кроме мэра, который, проявив чудеса сообразительности и реакции, спрыгнул с эшафота и юркнул в толпу.

И вовремя спрыгнул, потому что первый выстрел не остался единственным: на крышах большинства домов оказались вооруженные люди, которые открыли огонь, заставив жителей Фоксвилля запаниковать. Причем стреляли они, как заметил Помпилио, не по людям, а по земле и поверх голов, не убивали, а разгоняли толпу, создавая хаос и неразбериху. И так же – предупредительно – повели огонь пулеметы из зависшего над площадью цеппеля. И своей цели нападавшие добились: ничего не понимающие жители метались по площади в поисках укрытия, орали, ругались, сталкивались друг с другом, но не помышляли о какой-либо обороне. И никто не обратил внимания на сброшенную с корабля «корзину грешника».

– С вами все в порядке? – Вскочивший на эшафот цепарь сорвал с шеи Помпилио веревку и ловким ударом ножа освободил адигену руки. – Мы едва успели…

Однако договорить цепарь не успел: жизнь научила дер Даген Тура не доверять внезапно появляющимся спасителям, и первое, что сделал освобожденный от пут адиген – нанес сильнейший и совершенно неожиданный удар в челюсть, отправив цепаря в нокаут, после чего спрыгнул с эшафота и помчался к мэрии, возле которой заприметил мотоциклет.

Глава 1,

в которой Кира скучает, команда «Пытливого амуша» готовится к походу, Огнедел получает обещание, а Помпилио совершает увлекательное путешествие по экзотическому лесу

Самые старые миры Герметикона – планеты Ожерелья – являлись не только самыми заселенными, больше миллиарда жителей в каждом, но и самыми цивилизованными. И напоминали гигантские паротяги, тянущие человечество в будущее. Миры Ожерелья соперничали друг с другом во всем: в науке и промышленности, величии городов и тонкости искусства, в исследовании и обустройстве новых планет, на которых они традиционно создавали не колонии, а самостоятельные государства, превращая новые миры в свои подобия: в планеты, где власть принадлежала наследной аристократии.

Потому что самые старые миры Герметикона, за исключением Галаны, строго придерживались консервативных правил: власть – да рам, душа – Олгеменической церкви. Так пошло от Первых Царей, которые наследовали Добрым Праведникам, и так должно оставаться.

Оставаться, но не костенеть, и потому адигеном мог стать любой простолюдин, обладающий должным умом, талантом или упорством – об этом тоже говорилось в заповедях Добрых Праведников и Первых Царей. А заповеди адигенами соблюдались. Где-то строго, где-то – как получится. Но если говорить о самой консервативной планете Ожерелья, то таковой по праву считалась Линга – оплот старинных правил и традиций. Мир, большинство да ров которого вели свои родословные от Первого Царя. Мир, сумевший устоять под натиском императора и добиться от великого завоевателя права на автономию. Мир, который люто ненавидели галаниты, потому что, несмотря на верность патриархальным традициям, Академия Наук заносчивых лингийцев не оскудевала на открытия, а промышленность считалась одной из лучших в Герметиконе.

Консерваторы шли вперед вместе со всеми, иногда – опережая всех, но при этом не менялись, сохранив себя на протяжении тысячи лет.

И городишко Даген Тур не менялся, оставаясь таким же тихим, уютным и полусонным, как в те далекие-далекие времена, когда основатель династии Кахлес увидел его и навсегда влюбился. Летом пыльный, зимой снежный, раскинувшийся на берегу озера Даген, но располагающийся вдали от традиционных торговых путей, городишко просто жил, с радостью встречая да ров Кахлес, ищущих в нем тишину и покой, и не изменился даже после того, как в соседних горах обнаружились богатейшие запасы золота и меди. Ну нашли, ну денег стало больше, ну жить стало легче, но это же не повод превращать родной город в вертеп? Лингийцы вознесли хвалу Доброму Маркусу, публично выпороли шустрого дельца, решившего открыть в Даген Туре публичный дом для шахтеров, и вернулись к повседневным заботам. И лишь покивали головами, узнав, что к шахтам и прииску проложили железнодорожную ветку – вывозить добытое в Черемхейден. Мол, раз надо, значит, надо. Однако вокзал попросили выстроить за чертой города, чтобы не мешал.

Не очень удобно, однако настаивать на первоначальном плане прижать станцию к окраинным постройкам никто не стал – не в традициях. Да и опасно, учитывая любовь народа к оружию и либеральные правила, дозволяющие владеть им любому законопослушному лингийцу.

В результате все новые строения, включая вокзал, оказались за пределами старого города, и жемчужина дарства Кахлес осталась безупречно красивой. И Кира дер Даген Тур не уставала ею любоваться.

Окна ее спальни смотрели на юг, на долину, и едва в каком-нибудь из фермерских домов начинал петь петух, Кира вскакивала с кровати, накидывала халат, распахивала тяжелые шторы, выходила на широкий балкон, кольцом охватывающий башню, и улыбалась, глядя на свой новый мир, на земли, название которых стало ее фамилией.

Глядя на адигенское владение Даген Тур.

Которым девушка любовалась в любую погоду, и в солнечную, и в пасмурную. С удовольствием разглядывала скалистые горы, нависающие над невероятно синими водами самого большого на Линге озера, пересчитывала рыбацкие суденышки, украшающие Даген белыми треугольниками парусов, и мысленно желала рыбакам удачи, а затем переводила взгляд на широкую долину, обрамленную высокими лесистыми горами. Долину, которую навеки скрепил с бескрайним озером старый город. Неменяющийся. Немного сонный. С высоченной колокольней собора Доброго Маркуса, уютными, утопающими в зелени домиками и узкими, мощенными булыжником улочками, по которым, как заверяли местные жители, ходил сам Праведник.

Проснувшись, Кира долго гуляла по балкону или стояла у окна, если шел дождь, и смотрела на свой новый дом, впитывала его, пыталась понять, почувствовать, чем привлек сей «медвежий угол» самую известную династию лингийских да ров. И почему ее муж, блестящий Помпилио дер Даген Тур, знаменитый путешественник, исследователь и первооткрыватель, водящий дружбу едва ли не со всеми дарами Герметикона, при каждом удобном случае возвращается в любимое захолустье. И даже их свадьба, на которую съехался весь высший свет Ожерелья и адигенских союзов, состоялась в Даген Туре, а не в парадном Маркополисе.

Пыталась понять, но пока не понимала…

Налюбовавшись владениями и сполна надышавшись свежим воздухом, Кира вернулась в комнату, оставив дверь на балкон открытой – утро выдалось необыкновенно теплым, – и позвонила в колокольчик.

– Доброе утро, адира.

– Доброе утро, Рита, – улыбнулась в ответ девушка, в очередной раз отметив, что классическое адигенское обращение «адира» кажется ей чужим.

– Как вы спали?

– Прекрасно.

– Шоколад и утренняя почта.

– Спасибо, Рита. На этом пока все.

Горничная поставила серебряный поднос на столик и удалилась. Кира уселась в кресло, развернула газету, сделала маленький глоток из тонкой фарфоровой чашки и пробежала взглядом по заголовкам первой полосы.

Главная новость и редакционная статья: «Лингийское Алхимическое общество ОБЯЗАНО отозвать свое оскорбительное предложение!» Статья венчала главный скандал этого лета, связанный с очередным косметическим ремонтом кафедрального собора Доброго Маркуса в Маркополисе. За прошедшие пятьдесят лет камень потемнел, и его почистили, придав собору привычный первоначальный облик. Заурядное, в общем, событие, которое никто бы и не заметил, однако алхимики зачем-то предложили обработать фасад особым раствором, образующим на камне защитную пленку, сказав, что с появлением автомобилей воздух в городе станет грязнее, а пленка поможет сохранить камень в первозданном виде. Предложение вызвало бурю общественного негодования, лейтмотивом которого стал вопрос: «Что вы хотите сотворить с нашим собором?», не очень прагматичный, с точки зрения девушки, зато эмоциональный и понятный всем лингийцам, привыкшим по воскресеньям наведываться в церковь. Сообразив какую глупость ляпнули, алхимики немедленно взяли назад, но утихомирить соотечественников им пока не удалось, несмотря на то что Академия Наук и Союз промышленников попросили их простить. Общественность негодовала, и поползли слухи, что Палата Даров готовит по поводу скандала специальное заявление.

Ретрограды или консерваторы?

Кира давно заметила, что лингийцы с большой неохотой вносят в привычную жизнь изменения, предпочитая неизвестному проверенное. В Даген Тур, к примеру, до сих пор запрещался въезд не только паротягам, что логично: учитывая размеры гигантских паровых тягачей, они попросту не смогли бы проехать по старинным улицам, но и автомобилям, которым члены городского совета не доверяли. А поскольку Помпилио предпочитал не вмешиваться в самоуправление по незначительным поводам, то вопрос оказался отложен лет на десять, что Киру, любившую погонять на спортивных авто, категорически не устраивало.

– Судя по всему, собор Доброго Маркуса останется в первозданном виде, – пробормотала Кира, добавляя в чашку шоколада. – Вы, ребята, скорее алхимию запретите, если решите, что она противоречит вашим убеждениям…

Остальные новости навевали скуку: миротворческая миссия на Кардонии развивается по плану, боевые действия не возобновляются, потому что никто не хочет связываться с объединенным адигенским флотом, слава Доброму Марксу; дар Владимир официально объявил о беременности своей драгоценной супруги, прекрасной Ии, а поскольку это будет первый ребенок дара Владимира, Лингу ожидает большой праздник, слава Доброму Маркусу; в сферопорту поймали банду грабителей банков с Верзи, сегодня суд вынесет решение: повесить их или отправить на каторгу – результат будет тем же, а мучаться преступникам придется дольше, верзийцы уже сообщили, что их устроит любой вариант, редакция советует злодеев повесить, слава Доброму Маркусу; брачные объявления…

Кира подозревала, что на Линге, особенно в сферопорту, существуют и другие газеты, более современные и привычные ей, но в их с Помпилио милое захолустье с утренним катером прибывали исключительно консервативные новости, слава Доброму Маркусу, причем в незначительном количестве то ли трех, то ли пяти штук: одна газета поступала в замок, вторая – в муниципалитет, где ее исследовал любопытный городской библиотекарь, а остальные – местным жителям. Как подозревала Кира, местные жители подписывались на газеты в складчину, чтобы использовать в качестве источника первоклассных пыжей. Интерес к печатному слову у лингийцев проявлялся, лишь когда информация касалась их лично. К примеру, месяц назад на первой полосе появилось фото Киры, а редакционная статья называлась: «Когда же Кира дер Даген Тур выйдет в свет?» с подзаголовком: «Почему в отсутствие супруга прекрасная адира ведет жизнь затворницы?» В тот день тираж «Лингийского вестника» был раскуплен полностью, и Даген Тур две недели обсуждал статью о супруге мессера.

Весьма неожиданной супруге.

Долгое время Помпилио дер Даген Тур, гордость и любимец Линги, считался самым завидным женихом Герметикона. Породниться с Кахлесами сочли бы за честь самые родовитые адигенские семьи, и Помпилио с трудом отбивался от намеков и откровенных предложений. Затем появились слухи, что сердце знаменитого путешественника отдано Лилиан дер Ти-Нофаль, загратийской адигене, не очень знатной, но умной и безупречно красивой, потом Помпилио исчез, был признан погибшим, чудом выжил в страшной катастрофе, а вернувшись, обнаружил любимую замужем. Затем разразился Кардонийский кризис, Лилиан погибла, а Помпилио предложил руку Кире Дагомаро, дочери кардонийского лидера, потерявшей в кризисе и любовь, и отца. Ввел в дом инопланетницу, даже не адигену, но образованную, умную, дерзкую, смелую и обожающую небо. Но если Помпилио предпочитал цеппели, то Кира отдала свое сердце паровингам, огромным летающим лодкам океанического класса, на которых ей довелось служить и воевать.

Выбор Помпилио оказался настолько неожиданным, что его обсуждал весь Герметикон, однако глава рода, дар Антонио Кахлес, четко дал понять, что полностью одобряет решение младшего брата, и ввел инопланетницу, и даже не адигену, в старинную семью. Слухов и сплетен меньше не стало, интерес к девушке еще больше возрос, и она пряталась от него в глуши Даген Тура: чужаки здесь сразу оказывались на виду, и у журналистов не было шансов побеспокоить Киру. Платой за тишину стала скука, однако девушка справилась с ней, распорядившись доставить на новую родину любимую игрушку.

Огромный паровинг привел невозмутимых лингийцев в полнейшее возбуждение: и сам по себе, будучи невиданной до сих пор машиной, и тем фактом, что супруга мессера с удовольствием копается в кузеле и тяговых двигателях, носит рабочий комбинезон и периодически появляется на людях, вымазанная в масле. Инопланетница, даже не адигена, но очень интересная…

Позавтракав и переодевшись, Кира поспешила к причалу. В коляске, поскольку мотоциклеты в Даген Туре тоже находились под запретом, а верховую езду адира не освоила настолько хорошо, чтобы перемещаться по владению без сопровождающих. И, трясясь по булыжной мостовой, Кира привычно размышляла о том, что легенды об абсолютной власти адигенов, которые пересказывали друг другу обитатели республиканских миров, оказались сильно преувеличенными – и это еще мягко сказано, иначе бы ей, супруге родного брата лингийского дара, не пришлось бы подчиняться решениям городского совета, составленного из рыбаков, шахтеров, фермеров, торговцев и библиотекаря.

Однако стоило Кире увидеть паровинг, все прочее перестало иметь значение, остались только они: девушка и летающая лодка, способная унести ее в небо. Кира не раз летала над озером, изумляя лингийцев невозможными для цеппелей воздушными трюками, но сегодня паровинг остался у пристани, поскольку предстояла замена тяжелых «Шурхакенов» на новейшие шестиствольные «Гаттасы», и именно за этим занятием Киру застал Арнольд Жакомо, заслуженный ветеран флота, капитан переданного в распоряжение девушки грузового цеппеля «Дрезе». Капитан появился к полудню, так же приехал в коляске, и прежде чем ступить на борт, с привычным сомнением оглядел покачивающийся на легких волнах паровинг. А отыскав на крыле Киру, церемонно приложил два пальца к козырьку и вежливо произнес:

– Добрый день, адира.

– Добрый день, капитан. – Увидев старика, Кира поднялась на ноги и вытерла руки ветошью. Помогающие ей механики тоже прекратили работу и отошли к краю крыла, откуда не могли слышать их разговор.

– Как ваши дела? – поинтересовался старик, хотя прекрасно видел и разобранные пулеметные «гнезда», и подготовленное к установке оружие.

– Увеличиваю огневую мощь, капитан.

– Весьма полезное занятие, адира.

– Я тоже так думаю.

Вооружение паровинга состояло из пяти пулеметов: шестиствольного «Гаттаса» в закрытой турели, защищающего машину сверху, и четырех «Шурхакенов» в крыле. Их-то девушка и распорядилась заменить на мощные «Гаттасы». А всю прошлую неделю она устанавливала на машину башню с автоматической тридцатимиллиметровой пушкой «Марту», и потому старик не удержался от вопроса:

– Планируете принять участие в какой-то войне?

– Хочу быть готовой к любому развитию событий, – улыбнулась Кира. – К тому же никто до сих пор не устанавливал «Гаттасы» в крыло.

– Возможно, – не стал спорить старик, намекая, что плохо разбирается в диковинной кардонийской технике. И потрогал стеком тяжелый пулемет. – Но отзывы о «Гаттасах» настолько восторженные, что мессер распорядился заменить «Шурхакены» и на «Дрезе». Мы испытали новое оружие и остались довольны.

– Я испытывала «Гаттасы» в деле, – обронила Кира.

– Я знаю, – обронил старик.

Они помолчали, после чего Жакомо сообщил:

– Ваша знакомая прибудет к ужину. Ее встретят на причале и доставят в замок.

Известие о скором появлении подруги детства привело Киру в восторг: девушке не терпелось встретиться с Сувар, рассказать последние новости, похвастаться модернизированным паровингом, однако ее новое положение – знатной адигены – диктовало правила поведения. Никаких встреч на причале.

– Прекрасно, капитан, я буду ждать Сувар в замке.

– Благодарю, адира.

Старик изобразил улыбку и внимательно посмотрел в сторону.

В свои двадцать четыре Кира обладала превосходной фигурой: стройной, но женственной, с небольшой грудью и округлыми бедрами, а в сочетании с прелестными чертами лица девушка превращалась в настоящий магнит для мужских взглядов. Но поскольку никто из лингийцев даже на секунду не мог позабыть ни о высоком положении Киры, ни о том, что ее супруг достиг вершины Высокого искусства и с гордостью носил титул бамбадао, мужчины старались не рисковать и в присутствии адиры дер Даген Тур часто смотрели в сторону.

Даже старый Жакомо.

На лицо Кира была не менее привлекательна: высокие скулы, тонкие брови, карие, с золотыми искрами глаза, возможно, не очень большие, но яркие, задорно светящиеся, чуть вздернутый носик и полные, манящие губы. Венчали картину густые рыжие волосы, стянутые сейчас в тугой узел.

– У вас есть какие-либо планы на вечер, адира? – вежливо осведомился старик.

– Посколько приезжает Сувар, то нет, – медленно ответила девушка, прикидывая, успеет ли она закончить перевооружение до ужина. – А в ближайшие дни я не против осуществить наш давно задуманный эксперимент.

– Опасный эксперимент, – обронил старик.

– Я знаю, – согласилась Кира.

Она твердо решила провести испытание новой системы старта в отсутствие супруга и целенаправленно готовилась, заставляя механиков работать допоздна. Впрочем, главная подготовка заключалась в убеждении Жакомо согласиться на безумную выходку.

– Вы обещали, капитан, – напомнила Кира.

– Да, обещал, – подтвердил старик, проклиная себя за слабоволие.

– Если все пройдет хорошо, Помпилио будет очень доволен.

– Если что-то пойдет не так, он меня казнит.

– Если что-то пойдет не так, вы, скорее всего, погибнете.

– Это утешает, – не стал скрывать Жакомо. – Лучше погибнуть, чем столкнуться с яростью Кахлеса.

– Так вы мне поможете?

– Разумеется, адира, я ведь обещал.

И они, не сговариваясь, посмотрели на возвышающийся за пределами города эллинг, гигантский «домик», выстроенный Помпилио для любимого «Амуша». Колоссальное строение, высота которого превышала пятьдесят метров, а длина – триста пятьдесят, казалось небольшой горой, защищающей Даген Тур от дующих из долины ветров, однако «Дрезе», грузовик капитана Жакомо, был хорошо видим справа, надежно пришвартованный к причальной мачте. Цеппели класса «камион», предназначенные для перевозки грузов на подвесных платформах, отличались поистине невероятными размерами, некоторые из них превосходили даже тяжелые крейсеры, и «Дрезе» при всем желании не мог поместиться в эллинг Исследовательского Рейдера.

– Когда вы хотите провести эксперимент, адира?

– Через день или два – мне нужно закончить подготовку.

– Прошу предупредить меня заранее, – попросил старик.

– Разумеется, капитан, – кивнула Кира и совсем не по-адигенски, зато искренне добавила: – Спасибо.

В ответ капитан Жакомо склонился в церемонном поклоне.

* * *

Все сферопорты Герметикона строились по одному плану и тем походили друг на друга: причальное поле, склады, здание вокзала и – самое главное – грандиозная Сфера Шкуровича, выполненный из астрелия маяк, невидимый свет которого указывал астрологам путь через триллионы миль Пустоты.

Сферы Шкуровича устанавливали на всех открываемых планетах экспедиции Астрологического флота, поскольку только алхимики Герметикона умели работать с астрелием и располагали его запасами. Сферы Шкуровича были абсолютно одинаковы и в пограничных мирах, и на планетах Ожерелья. План построения сферопортов был един, однако на развитых планетах они оказывались заставлены причальными мачтами, между которыми прокладывали аккуратные дороги. Грузовые цеппели приземлялись на отдельном поле, примыкающем к складской зоне, к которой обязательно подводились железнодорожные пути. Пассажирские корабли швартовались ближе к зданию порта, как правило – красивому и многоэтажному. Но чем беднее мир, тем проще оказывались ворота в него: исчезали причальные мачты и железнодорожные пути, уменьшалось количество этажей главного здания и число складских ангаров, а цеппели становились проще и неряшливее. В сферопорты дальних планет чаще всего заходили грузовики, «купцы» да пассеры третьего класса, владельцы которых плевать хотели на потрепанный внешний вид – они использовали цеппели исключительно для извлечения прибыли, и потому появление на заштатной Уканге красавца ИР – Исследовательского Рейдера – надолго стало для местных жителей темой номер один. Но еще больше их поразило название корабля – «Пытливый амуш», и узнав, что на Укангу действительно зашел цеппель знаменитого Помпилио дер Даген Тура, местные испытали нечто вроде религиозного экстаза, многократно усилившегося после известия о том, что рейдер не собирается уходить сразу, а задержится на несколько дней «для проведения мелкого ремонта». При этом местных не смутило отсутствие на корабле самого Помпилио, объяснять которое капитан Дорофеев посчитал излишним – для слухов было достаточно цеппеля, и уже вечером укангианские сплетники договорились до того, что дер Даген Тур собирается пригласить их планету в богатый Лингийский союз, после чего деньги к ним польются рекой, а делать ничего не нужно. И на этой счастливой ноте местные отправились спать. Что же касается традиционного цепарского гостеприимства, то его попыталась продемонстрировать команда стоявшего под разгрузкой камиона, затеяв с командой «Амуша» «вышибалу» в самом большом трактире сферопорта. И начисто проиграла, поскольку подчиненным дер Даген Тура приходилось тренироваться едва ли не в каждом сферопорту, в который заходил ИР.

И именно с этого инцидента капитан Дорофеев начал совещание.

– Бедокур, утром ко мне приходил шериф.

– Я видел, как этот достойнейший блюститель закона поднимался на борт, капитан, – вежливо отозвался здоровенный шифбетрибсмейстер «Амуша», медленно потирая могучие лапищи и улыбаясь так, словно вспомнил что-то забавное. – Не скажу, что это хорошая примета, особенно при ясной погоде, к счастью, сегодня не вторник… все зависит от того, чем закончился визит.

– Шериф ушел, – вежливо ответил Дорофеев.

– В таком случае влияние его отрицательной ауры оказалось минимальным, – поразмыслив, сделал вывод Бедокур. – Но я все равно поменяю амулет у порога…

В ведении корабельного шифа – шифбетрибсмейстера – находилась вся техника цеппеля: кузель, тяговые двигатели, электрическое хозяйство, механика, гидравлика, рулевое управление, в общем, все, за исключением астринга, пребывающего в ведении астролога, рации, за которой присматривал радист, и алхимической лаборатории. Чира Бедокур головой отвечал перед Помпилио за состояние «Амуша», досконально разбирался во всех тонкостях механики, гидравлики, электрического дела и всего, что ему требовалось для работы, словом, держал цеппель в образцовом порядке. А благодаря гигантскому росту и могучему сложению, способному сделать честь любому медведю, Чира без хлопот справлялся и со второй обязанностью шифбетрибсмейстеров – управлением нижними чинами.

Одевался Бедокур обыкновенно: майка, чистая только по утрам, пока Чира не добирался до машинного отделения, крепкие башмаки, штаны со множеством накладных карманов и рабочий пояс с подсумками. А вот выглядел не совсем обычно: длинные волосы заплетал в бесчисленные косички, украшенные разноцветными веревочками и нитками бус, на широкой груди болтались четыре амулета, а на руках позвякивали браслеты на все случаи жизни: путешествия сделали Чиру суеверным, он внимательно относился к знакам и знал все магические способы защиты от магических способов нападения.

И не только магических.

– Шериф сказал, что, если бы старпом грузовика умер, ты бы так легко не отделался, – сообщил Дорофеев.

– А как легко я отделался? – заинтересовался Бедокур.

– Бабарский? – не глядя на суперкарго, спросил Дорофеев.

Иоахим Христофор Бабарский, которого все называли ИХ, отвечал и за грузы, и за судовую кассу, и за обеспечение цеппеля всем необходимым, и за те переговоры с местными, которые не хотели вести старшие офицеры, в смысле, не хотел вести капитан, поскольку Помпилио дер Даген Тур не часто снисходил до общения с простыми смертными. Бабарский решал проблемы, а благодаря природному обаянию решал их быстро и с неизменной выгодой для «Амуша». При этом внешне суперкарго был полной противоположностью Бедокуру: ростом под сто шестьдесят, полненький, пухленький, с округлым лицом и носом картошкой.

– Шериф хотел пять цехинов штрафа и пять лично себе. Мы сошлись на одном цехине штрафа, и я кое-что доставлю на Фарху. – Бабарский шмыгнул носом. – Боюсь, меня свалит простуда…

И демонстративно покашлял.

Маленький суперкарго кашлял, чихал и жаловался на температуру при каждом удобном случае, и ни один разговор с ним не обходился без рассказа о тяжких наследственных и приобретенных заболеваниях, вирусах и бактериях, которые сговорились загнать несчастного в могилу. А самым благодарным слушателем Бабарского считался судовой медикус Хасина, который с радостью скармливал суперкарго изобретаемые со скуки микстуры и наблюдал за результатом.

– То есть ты опять взял контрабанду, – понял Дорофеев.

– Я должен заботиться о наполнении судовой кассы, – вздохнул ИХ. – И о том, чтобы кое-кто из здесь присутствующих не оказался в тюрьме.

– Они первые начали, – заметил Чира.

– Они всегда начинают первыми, – кивнул Бабарский. – А ты вечно попадаешь в полицию.

– Не в этот раз, – сказал Бедокур и отвернулся, продемонстрировав обиду.

– Что касается цехина, – как ни в чем не бывало продолжил Дорофеев, – заплатим его из судовой кассы. В конце концов, они действительно начали первыми.

– Спасибо, капитан, – с чувством произнес Чира.

– Опять убытки, – не удержался ИХ.

– Будем считать это транспортными расходами.

Оспаривать решение капитана никто не стал.

Базза Дорофеев был единственным офицером ИР, который всегда – абсолютно всегда! – носил форму, темно-синий повседневный мундир офицера Астрологического флота, пребывающий, разумеется, в идеальном состоянии. Капитан не отличался высоким ростом, но был плотен, крепок и держался с такой властностью, что любой человек с первого взгляда определял, кто на цеппеле главный. Причем в присутствии Помпилио мало что менялось: дер Даген Тур никогда не оспаривал принятые капитаном решения и не отдавал ему приказы. Приказным тоном.

А наилучшим образом их взаимоотношения характеризовал тот факт, что капитан Дорофеев был единственным во всем Герметиконе человеком, которому Помпилио говорил «вы».

А самого Дорофеева наилучшим образом отличал жуткого вида шрам, обезобразивший левую сторону лица Баззы и придающий ему устрашающий вид. Шрам Дорофеев заработал во время знаменитого штурма Бреннана, тогда же едва не потерял голову, но Помпилио оценил умелые действия самого молодого пиратского адмирала, добился для него помилования и сделал капитаном «Пытливого амуша».

– Теперь поговорим о том, для чего я вас собрал, – негромко произнес Дорофеев. – Завтра на рассвете мы покидаем сферопорт, чтобы к полудню выйти к точке перехода на Фарху.

– Прекрасная новость, – одобрительно кашлянул ИХ. – У меня от местного климата начинается неконтролируемое сведение мышц и колики.

– Можно подумать, на Фархе тебе станет лучше, – ядовито пробубнил Чира.

– Лучше не станет, скорее – хуже, – с печалью ответил Бабарский. – Я слышал, в фархианском воздухе присутствует много ядовитой пыльцы.

– Я хочу выслушать доклады о готовности к походу. – Голос Баззы стал прохладным. – Бабарский?

– У меня все готово, – кивнул ИХ и в подтверждение своих слов громко чихнул.

– Уточни.

– Пища, вода, боеприпасы…

– Груз?

– Здесь нечего брать, капитан, нищий мир, бессмысленный… – Бабарский потрогал себя в районе сердца, вздохнул и закончил: – К счастью, шериф рассказал мне о замечательных местных изумрудах…

Каким бы «бессмысленным» ни был мир, суперкарго всегда отыскивал возможность извлечения прибыли.

– Много взял?

– Самую малость. Только чтобы оплатить эту экспедицию и вытащить Бедокура из кутузки.

– Я не был в кутузке!

– Не перебивай меня во время доклада, – потребовал ИХ и вновь повернулся к капитану. – Суперкарго к походу готов.

– Хорошо, – одобрительно кивнул Дорофеев. – Бедокур?

– Приметы нам благоволят, капитан: утром я видел двух птиц, летящих с запада на восток, вчера после полудня прошел дождь, и никто из обиженных не умер. Можно отправляться.

Базза давно привык к своему шифу, поэтому никак не прокомментировал его слова, а лишь вопросительно поднял брови.

– Техническое состояние «Амуша» удовлетворительное, – деловым тоном сообщил Чира. – Кузель в полном порядке, тяговые двигатели исправны, гидравлические системы…

– Поверю на слово, – кивнул Дорофеев. – И прошу провести дополнительную проверку оружия. Мессер уверен, что затеянная им экспедиция абсолютно безопасна, но вы знаете мои принципы…

– Мы не приходим в гости безоружными.

– Верно.

Исследовательские рейдеры строили по чертежам импакто, но ради скорости снимали с них основные боевые системы.

– Я проведу дополнительную проверку, – кивнул Бедокур.

– Вот и хорошо.

В действительности служб на цеппеле было намного больше. На совещании не присутствовал алхимик Мерса, но по уважительной причине: он вторые сутки занимался снаряжением боеприпасов для арсенала Помпилио, и Дорофеев решил его не беспокоить. К тому же, зная скрупулезность алхимика, капитан не сомневался, что у Мерсы все в порядке.

Не явился и Галилей Квадрига, но он никогда не являлся. Как все астрологи, Галилей был немного не в себе, но ему, как, впрочем, и всем астрологам, многое прощалось.

– В таком случае, синьоры, совещание закончено, – подвел итог Дорофеев. – Завтра нас ждет Фарха.

* * *

Герметикон занимал мизерную часть Вселенной в одном из рукавов не самой большой галактики, но при этом был неимоверно, немыслимо огромен, как свидетельствовали постоянно обновляемые Астрологические атласы, описывающие тысячи звездных систем, изученных с помощью телескопов и экспедиций. Каждая новая пригодная для жизни планета открывала перед человечеством новые перспективы, приближая звезды, до которых еще вчера было не дотянуться. Голубые гиганты и белые карлики, молодые и угасающие, отчетливо видные и прячущиеся в туманностях… не каждая звезда могла похвастаться пригодной для жизни планетой, но за сотни лет экспансии люди заселили десятки миров. Однако далеко не все они сумели превратиться в развитые планеты, способные не только обеспечивать себя, но и торговать с другими системами. И причин тут было множество. На одних мирах, как, например, на Лусте, не было найдено ничего интересного: ни полезных ископаемых, ни минералов, ни ценных пород дерева или особенных растений – ничего, что оправдало бы затраты на перевозку; иногда мешал климат: на Уфире оказалось слишком холодно, а на Скрале дули настолько сильные ветры, что цеппели могли летать там лишь три месяца в году. Но большинству миров банально не хватало населения, и особенно – грамотного населения, способного провести детальное исследование планеты и отыскать какой-нибудь уникальный товар. Образованные люди – картографы, биологи, геологи, алхимики… – требовались везде, до границ Герметикона они добирались не часто, как правило, в составе экспедиций, и потому многие планеты еще хранили свои тайны, чтобы в будущем стать подлинными «жемчужинами». Возможно – в очень далеком будущем. А пока их малочисленные обитатели вели замкнутую и, увы, не всегда спокойную жизнь.

Потому что именно такие миры привлекали тех, кто пребывал не в ладах с законом.

На окраине обитаемой Вселенной можно было повстречать не только исследовательские цеппели Астрологического флота и частных экспедиций, но и контрабандистов, наемников, пиратов и даже работорговцев. Серьезные армии на бедных планетах отсутствовали, сферопорты защищались слабо, а контроль за приходящими цеппелями велся спустя рукава. И Фарха, небогатый мир на окраине Южного Бисера, до недавнего времени был одной из подобных планет.

Малонаселенная, малоизученная, покрытая бескрайними лесами гигантских мегатагенов Фарха долгое время прозябала в забвении, не интересная абсолютно никому. Однако, отыскав свой уникальный товар – плотную, дающую необычайный розовый оттенок сердцевину мегатагенов, – стала развиваться, и теперь ее население перевалило за двести тысяч человек, что, по меркам граничных миров, считалось великолепным достижением. При этом фархианцы заселили меньше половины одного из четырех континентов, вырубали те леса, до которых могли дотянуться, и планета превратилась в весьма удобный мир: с одной стороны, большая часть огромных пространств никак не контролировалась властями, с другой – на Фарху стали часто заходить цеппели, и в сферопорту давно перестали удивляться новым кораблям. Особенно приходящим не в первый раз.

Как, например, торговый цеппель «Белый парнатур» под флагом Ямны, который вышел из перехода примерно в три часа ночи и чей радист законопослушно сообщил на землю, что приземляться в порту не будет, чтобы не терять время. А поскольку этот «купец» появлялся на Фархе достаточно часто, таможенники махнули на подобное нарушение рукой и лишь пожурили цепаря за то, что он их разбудил.

«Парнатур» отправился на север, но, отойдя от сферопорта на пятьдесят лиг, повернул на запад, через семь часов хода на крейсерской скорости достиг океана и еще пять часов двигался над ним, добравшись наконец до расположенной на соседнем континенте колонии спорки. Пересек довольно большой залив и остановился над безымянным островом, на котором несколько месяцев назад появился пиратский лагерь: большой дом капитана Мааздука, казарма, она же – кабак, она же – игорный дом – для его подчиненных, склады и мастерские.

Изначально Ричард Мааздук планировал разместиться рядом с колонией, но спорки отказались от соседства с опасными людьми.

К причальной мачте был пришвартован импакто «Орлан», «сигару» которого украшал герб Скурийской республики – алый факел на черном, с серебряными насечками, щите. Второй мачты на острове не было, однако наземная команда знала свое дело и, захватив сброшенные с «Парнатура» швартовы, быстро прижала корабль к земле, а прибывший на поле Мааздук лично встретил его хозяйку – черноволосую женщину в изящном темно-синем иоле – традиционном одеянии ведьм спорки, вышедшую из корабля в сопровождении четырех вооруженных телохранителей. Лично встретил и очень почтительно поприветствовал, не забыв поясной поклон, обязательный при встрече ведьмы столь высокого ранга. Затем проводил гостью в дом, и только здесь, на террасе, где их никто не мог подслушать, Ричард смог слегка расслабиться.

– Добрый день, синьора Тайра.

– Рада тебя видеть, Огнедел.

При посторонних ведьма никогда не называла собеседника именем, которое они тщательно скрывали.

В ответ Ричард улыбнулся и машинально ощупал взглядом фигуру ведьмы. Не то чтобы у него были какие-то виды, просто Мааздук знал, что Тайре нравятся мужские взгляды. Да и посмотреть было на что. Ведьма не могла похвастаться длинными ногами или большой грудью, была невысокой, плотной, но подтянутой. Опиши такую словами – мало кто заинтересуется, однако Тайра умела подать себя, и ее женственная фигура, окутанная нежным темно-синим шелком, всегда приковывала внимание окружающих.

– Как твои дела?

– Неплохо. Вина?

– Я хочу белого.

– Конечно.

Он поднялся с кресла, в котором успел удобно устроиться, наполнил два бокала, вернул бутылку в ведерко со льдом и подал угощение собеседнице.

– Вы превосходно выглядите, синьора.

– Благодарю.

На фоне легкого, если не сказать – игривого наряда Тайры выправка Мааздука была особенно заметна и выдавала бывшего офицера. Что подтверждалось атлетической фигурой, повелительной манерой строить фразы и тем, как легко и непринужденно Огнедел встал во главе «Орлана». Команду Ричард собрал из редкостных негодяев, но порядок на борту установил железный, и Тайра знала, что выучкой команда ее личного пирата превосходила даже военных ямнийского флота. Но при этом Мааздук обладал совершенно «не командирским» голосом: глухим и не зычным, как будто надорванным.

– Когда появится Помпилио? – негромко осведомилась Тайра, пригубив вина. Холодного и совсем несладкого – именно такое белое она любила.

– Он уже здесь, – ответил Огнедел, глядя на ведьму поверх бокала. – На Фархе.

– Где именно?

– Сегодня Помпилио покинул Гейтсбург и направился в Фоксвилль.

– То есть я опаздываю?

– Нет. Если вы вылетите сегодня в ночь, то прибудете в Фоксвилль примерно в то же время, что и Помпилио.

– А если нас что-нибудь задержит? Встречный ветер, например? – Чувствовалось, что Тайра очень хочет добраться до адигена и раздосадована тем, что потратила время на визит в колонию.

– Помпилио будет ждать вас столько, сколько потребуется, синьора, – успокоил ведьму Огнедел. – В конец концов, он ведь уже здесь.

Бросил все и прилетел на пограничную планету, попавшись на простейшую наживку: обещание выдать ему злейшего врага. Прилетел один, таким было условие, однако и Ричард, и Тайра понимали, что Помпилио умен и осторожен, и потребовали, чтобы он отправился в Фоксвилль по земле, в сопровождении местных проводников, желая убедиться, что адигена действительно никто не сопровождает. И убедились.

– Разведчики доложили, что Помпилио в точности выполняет инструкции, – сообщил Огнедел.

– Это хорошо… – Тайра с удовольствием посмотрела на запотевший бокал. – Я до сих пор не верю, что мы заманили его в ловушку одним-единственным письмом.

– Помпилио самонадеян.

– Но он не идиот.

– Нет, конечно. Однако жажда мести туманит ему голову.

– При этом Помпилио не забывает о главном правиле мести, – заметила ведьма.

– О каком? – не понял Ричард.