– Два.

Сердце бешено колотилось. Возможно, друзья знали, что это блеф, что фейри не станет убивать невинного человека, чтобы добраться до нее. Ведь она не представляла особой ценности.

– Разве вы не видите? Вашим драгоценным правителям наплевать на ваше жалкое существование.

Затем раздался самый отвратительный хруст, от которого у Фейт кровь застыла в жилах. Она не поднимала глаз, вцепившись в стол так, что вогнала в руки занозы. В ушах стоял звон, заглушавший крики и суматоху, когда все попятились прочь от злобного создания.

Фейт не почувствовала, как Рейлан поднял ее со скамейки и оттеснил за спину, когда друзья выхватили оружие, и она оказалась в ловушке за стеной высоких фигур. Мужчина был мертв. Из-за нее у него отняли жизнь, и ради чего? Ей хотелось кричать, требовать объяснений, но голос раздирал горло, не в состоянии сформулировать связные слова. Они не могли свершить правосудие, но ее клинок мог.

Покалывание в руках усилилось. Жар разлился по коже, дыхание стало тяжелее. На этот раз она не стала сдерживаться. И вместо этого потянулась к этой силе.

– Вам всем лучше уйти, пока не стало совсем скверно. – Она едва различала голос Рейлана.

Фейри разразились злорадным смехом, разжигая ее ярость.

– Могущественный генерал Рейлан Эроувуд, – удивленно протянул фейри, продолжая смеяться. – Если бы я заметил тебя прежде, мы могли бы избежать этого прискорбного инцидента. Полагаю, вы не прячете ничего ценного за своей спиной?

Его тон напомнил ей о хищнике, играющем со своей добычей. Злобном и высокомерном. Он напомнил ей капитана Вариса. Внезапно показалось, что то, что она сделала – убила его, – было недостаточным возмездием. Фейт не понимала, были ли это ее собственные чувства или влияние темной силы, которая струилась по венам и воспевала самые жестокие мысли, но увидела возможность отомстить монстру, до сих пор преследовавшему ее в ночных кошмарах.

– Мне очень хочется познакомиться с тобой, Фейт Ашфаер, – крикнул Резар.

При звуке своего имени, в ней все сильнее разгорался внутренний огонь. Но Фейт оставалась собранной, не позволяя силе вновь поглотить ее. Не раньше, чем воспользуется ею.

Резар усмехнулся:

– И показать всем, как выглядит дочь тирана.

Зазвенела сталь, когда Кайлер и Изая бросились вперед, пробиваясь сквозь толпу. Два брата приставили клинки к горлу Резара, но им уже угрожали шестеро, пришедших на помощь своему главарю.

– Я прямо здесь, – произнесла Фейт с угрожающим спокойствием, подавляющим страх.

Поняв, что она больше не стоит у него за спиной, Рейлан попытался снова преградить ей путь, но прочел в ее жестком взгляде нечто такое, что заставило его замедлить шаг. Он не хотел даже близко подпускать ее к фейри, но отступил, держась рядом, с мечом наготове.

Фейт медленно повернулась к Резару и вытащила свой клинок.

Он только оскалился в ответ. И чем дольше она смотрела в его карие глаза, тем заметнее расширялись зрачки, поглощая любой проблеск цвета. Грубое лицо пересекал длинный выпуклый шрам.

Она видела перед собой капитана Вариса.

– Но ты еще пожалеешь об этом.

Фейт шагнула вперед. Были только он и она. Ей выпал второй шанс убить монстра, который продолжал ее мучить, и отомстить за невинную жизнь, отнятую напрасно. Ей показалось, что она услышала свое имя, пока приближалась к Резару, но тьма, окутавшая ее и пульсирующая в венах, не позволяла отвлекаться от цели.

– Вот она, – произнес Резар с тем же садистским блеском в глазах, который никогда не покидал ее во сне. – Жалкий человек, – выплюнул он. Его улыбка погасла, в глазах вспыхнула лютая ненависть. – Вот чему Агалор хочет доверить судьбу королевства.

Не кому – чему. Словно она была букашкой. Внезапно Фейт поняла, почему он без колебаний лишил жизни бармена. Разум застелила пелена ярости при мысли о том, скольких невинных Резар убил на своем пути. Люди были скотом для такого, как он, презирающего более слабую расу.

– Не стоит так разговаривать с ней. – Зловещий голос Кайлера изменился до неузнаваемости. – Хотя я не расстроюсь, если она перережет тебе горло.

Резар даже не удостоил его взглядом.

– Оно говорит или для этого ему нужны собаки?

Фейт невесело усмехнулась:

– Кайлер, Изая.

Их внимание оставалось на противнике, но взгляды метнулись к ней.

Она коротко кивнула, молча призывая их отойти с ее пути. Подобно Рейлану, они хотели возразить и не сразу сдвинулись с места. Фейт была непоколебима, мысленно умоляя их повиноваться, в то время как боролась с нарастающей внутри силой и гневом. Она почувствовала облегчение, огромное облегчение, когда Кайлер и Изая наконец опустили клинки и отступили от Резара, поскольку не знала, на что способна в объятиях силы, пресекавшей все мысли о милосердии. И пощадит ли хоть кого-то, если полностью отдастся ей.

– Храбрая девчушка, – провоцировал Резар, наслаждаясь этим.

Даже тон его голоса напоминал о злобном капитане, разжигая ее самое темное желание – заставить заплатить за преступление. Кровью. Она знала, что если посмотрит вниз, то увидит те самые знаки, которые обжигали ладони огнем, пока она сжимала меч.

– Генерал Рейлан, каково наказание за убийство невинных? – спросила Фейт, не сводя глаз с фейри перед ней.

Последовала пауза, и она знала, что тот раздумывает, стоит ли вмешиваться. Решив все же этого не делать, он остался стоять рядом.

– Тюремное заключение или казнь, в зависимости от решения суда, Ваше Высочество.

Уголки ее рта дрогнули. На этот раз Фейт наслаждалась тем, как ласково он произнес ее титул, а может, это пробудилась сила ее крови. Она тихо пела, заклиная использовать свои способности и свершить правосудие во имя отца, которого он пытался осквернить. Этим вечером кто-то потерял друга, брата, мужа и, возможно, даже отца. Для виновника такого жестокого, бессмысленного убийства существовал лишь один справедливый приговор.

– Что ж, давайте устроим суд? – Фейт вложила меч в ножны, руки слегка дрожали от проходящей через нее магии. – Сегодня ты незаконно отнял жизнь у человека. И я приговариваю тебя к той же участи. Есть ли здесь те, кто возражает против такого решения? – Фейт окинула взглядом комнату.

Люди жались друг к другу и смотрели на нее с бледными лицами. Местные фейри были не так напуганы, но держались настороженно. Несколько спутников Резара переминались с ноги на ногу, переглядываясь и гадая, стоит ли бояться ее. Но никто не заговорил.

Фейт холодно улыбнулась:

– Прекрасно.

– Я не боюсь человеческой девчонки, – вскипел Резар.

Кайлер шагнул вперед, но навстречу ему двинулись дружки Резара. В зале повисло напряжение от ожидания, что одна из сторон сломается первой. Был только один способ добиться справедливости, и только так они все могли покинуть гостиницу, не навредив невинным людям, которые забились в дальние углы при виде угрозы.

Фейт щелкнула языком, покачав головой. Она прислушивалась к нарастающему шепоту, неземной силе, которая пела и радовалась предстоящей свободе.

– Я могла бы рассказать, что случилось с последним, который недооценил меня.

Ослепленный яростью, Резар выхватил клинок. Товарищи последовали его примеру. Зазвенела сталь, все задвигались, поднимая мечи.

– Но лучше покажу.

Он двинулся вперед, но замер с выставленной ногой и сдавленно охнул. Стоявшие позади растерянно заерзали, не зная, что делать, будучи лишь безмозглыми последователями ненависти и зла.

Фейт размеренно зашагала вперед, пристально разглядывая фейри, которого удерживала неподвижным, так, что тот мог только гневно раздувать ноздри. Ее тело охватил удушающий жар, покрывая кожу потом, когда сила начала поглощать ее, выходя за рамки. Вздохи, бормотание и шепот страха, а может, благоговения, эхом разнеслись по комнате. Остановившись перед Резаром, она не сводила с него ненавистного взгляда. Его ярость захлестнула ее, пока она изучала каждую частичку его тела снаружи и внутри, желая убедиться, что в столь злобном создании уже нечего спасать.

Фейт вздернула подбородок, отводя от него взгляд и приказывая:

– Схватить его.

Она не стала ждать и направилась к выходу, слыша шарканье его ног и череду ругательств. Все в страхе расступались перед ней, но она не гордилась этим. Возможно, ее поведение было безрассудным и эгоистичным. Но Фейт было все равно. Она полностью отдалась тьме, которая ликовала и распространялась внутри нее, порождая такие же темные мысли. Битва один на один. Новая возможность раз и навсегда убить демона из своего прошлого.

Глава 44. Фейт

Выйдя на улицу, Фейт вытащила Лумариас. Сосредоточенная, переполненная силой. Она сделала глубокий вдох, вспоминая о контроле. Фейт овладеет своей силой и не позволит ей поглотить себя.

За спиной раздались шаги, и она слышала, как Кайлер и Изая вытаскивают Резара из гостиницы. Из темноты на шум стекались горожане, некоторые выглядывали из окон. Толпа росла и гудела.

Фейт отстранилась от суматохи.

Существовали только она и фейри, Фейт снова повернулась к нему. Кайлер и Изая поставили его на колени, и он прошипел проклятия.

– Возьми оружие, – приказала Фейт, лишенная каких-либо эмоций.

Он посмотрел на нее со звериной яростью. Это лицо… Фейт пришлось несколько раз моргнуть, чтобы прогнать образ капитана Вариса, смотревшего на нее с нескрываемой злобой. Это было пыткой. Каждый раз, когда на лице сверкал шрам, когда карие глаза заволакивала тьма, ее сердце замирало.

– Что ты делаешь? – тихо спросил Рейлан, подойдя к ней.

Эдуард Лимонов

Фейт посмотрела на него:

•

– Вершу правосудие.

– Но не так.

КНИГА МЕРТВЫХ-2

– А как же?

Некрологи

Его челюсть дрогнула, но Фейт не отступила. Просто не могла. Рейлан пристально смотрел ей в глаза, но она не была уверена, что именно он ищет.

– Ты растрачиваешь себя впустую. Позволь мне позаботиться об этом.

Предисловие

Теперь Фейт полностью повернулась к нему:

– Ты не можешь выбирать, когда доверять мне. И я не могу. Если мне суждено стать наследницей Райенелла, то я должна принять ответственность. Каким бы тяжелым ни было это бремя.

Суровый взгляд Рейлана смягчился и стал понимающим. Он коротко кивнул, и она почувствовала облегчение, с трудом сохраняя грозный вид, когда он не стал спорить. И хотя сердце сжималось при виде его беспокойства, она прогнала боль. Должна была это сделать.

В Париже журнал «Revolution» быстро приспособил меня к написанию некрологов. Помню, что я написал по их просьбе некролог Жану Жене, когда он умер в 1986 году, а позднее — некролог Симоне де Бовуар. «Revolution» был интеллектуальным органом PCF — Коммунистической партии Франции. Я сотрудничал с ними с 1980 по 1992 год. Может быть, были и еще некрологи, написанные мною для «Revolution», но я их забыл?.. Возможно. Ясно, что французские коммунисты-интеллектуалы считали меня подходящим типом для написания некрологов. Я уже тогда был очень зол, но, может быть, это было качество, которое и требовалось. Не допустить недостойных через врата вечности — вот чего от меня ожидали. Жана Жене я допустил пройти, к Симоне де Бовуар был суровее.

– Не затягивай, – только и сказал он с ноткой гордости в голосе.

Фейт позволила себе легкую улыбку:

– Не буду. – Ее взгляд вернулся к Резару, который поднялся и теперь держал в руках впечатляющий стальной клинок. Он обуздал свой гнев и сосредоточился на ней, очевидно, решив, что сможет отыграться.

Нечто подобное я опять совершил в последние месяцы, когда писал по просьбе издательства «Лимбус Пресс» книгу воспоминаний, которой дал название «Некрологи». Связь «Некрологов» с «Книгой мертвых», опубликованной в «Лимбус Пресс» в 2000 году, очевидна. Однако есть и различия. Перечитав «Некрологи», я нахожу, что стал добрее, или безразличнее. С медицинским любопытством, например, я цитирую конспектированные мною аккуратно разговоры с моей выжившей из ума матерью, холодно дистанционно говорю об отце, с чуть большим интересом — о Наталье Медведевой.

Толпа вокруг продолжала расти. Все высыпали из гостиницы как при грандиозном представлении. Эта мысль была тошнотворной и почти заставила ее отказаться от боя. Фейт хотела не высмеять Резара, а установить справедливость. Жители города и все остальные будут защищены именем Ашфаеров, которое он пытался втоптать в грязь. Она могла это сделать.

Но ее темная эгоистичная сторона хотела убить фейри в надежде, что это принесет ей покой. Прогонит другого злодея, который отказывался отпускать ее даже после смерти.

Хочу остановить внимание читателя, будущего обязательного мертвого, на особенностях моего таланта, проявившегося и в книге «Некрологи», которую он держит в руках. Если ты уже читал мои книги, мой неизвестный друг или противник, то ты встретишь на страницах «Некрологов» массу знакомых.

– Думаешь, что сможешь победить меня, девчонка? – Резар сплюнул, сделав шаг вперед.

Фейт почувствовала ярость Рейлана, словно дрожь теней. Его непреодолимое желание вмешаться. Сквозь шепот хаоса и силы внутри Фейт нащупала поток спокойствия и направила к нему в надежде сдержать его, пока не свершит задуманное.

Моё творчество оригинально (среди прочих черт) еще и тем, что в моих книгах читатель сплошь и рядом натыкается на лиц, о которых он уже имеет представление, читал о них в других моих книгах. Я сделал мой мир именно таким образом намеренно, так же как Бальзак смоделировал свою «Человеческую комедию». У Бальзака, к примеру, мы находим Растиньяка в разные периоды его жизни: молодым честолюбцем, бросающим вызов Парижу: «Et maintenent, a nous deux!» («А теперь к нам двоим!», то есть «А теперь мы двое, кто кого!») в романе «Отец Горио». А затем — успешным к концу жизни генералом и пэром Франции («Блеск и нищета куртизанок»). Я свою «человеческую комедию» населил во множестве вполне реальными лицами: молодые мои отец и мать присутствуют в первых книгах «Харьковской трилогии»: «У нас была великая эпоха» и «Подросток Савенко». Позднее они предстают в романе «Иностранец в смутное время», пожилыми и уставшими, а в текстах «Некрологов» читатель увидит их умирающими и умершими. Я считаю, что такой ретроспективный показ реальных героев самой жизни демонстрирует и превратность судьбы, и горькую, на самом деле, участь человеков. В таком виде я представляю вам жизнь без подделки. Я демонстрирую вам итоги жизни. А они неутешительны для индивидуальных особей («физических лиц» — говорит неуклюжее государство): словосочетание «плохо кончил», увы, применимо ко всем, кто жил со мной на Земле.

– Сейчас узнаем, – ответила она, но не двинулась с места.

Фейт ждала. Наблюдала. Слушала. Резар был слишком поглощен своим гневом, чтобы хотя бы почувствовать ее присутствие в своем сознании. В нем было столько ненависти и злобы, что Фейт пришлось сосредоточиться, чтобы отделить свои подавленные эмоции и не превратиться в такого же монстра. Безжалостного и неуравновешенного.

Красавицы вянут и превращаются в уродливых старух, могучие молодцы умирают в дерьме в вонючих постелях, мой отец, увиденный ребенком Эдиком как витязь в сияющих доспехах в книге «У нас была великая эпоха», доживает слабый и жалкий, со сморщенным, как орех, черепом, не имея сил добраться до туалета.

Как она и ожидала, Резар двигался быстро. Фейт уклонилась от атаки, но он, не теряя времени, развернулся и нанес горизонтальный удар мечом. Фейт шагнула назад. Ей было далеко до его скорости, но благодаря предугаданным движениям, бой напоминал отрепетированный танец. Она наслаждалась мелодией, потеряв счет времени, пока металась и кружилась, как ветер, совершенно забыв о зрителях. Ее спокойствие контрастировало с нарастающей дикой яростью Резара из-за того, что он так и не коснулся ее.

Наконец их клинки с силой встретились, посылая дрожь по руке и груди и будоража разум. Фейт не устояла бы против силы фейри и, хотя наслаждалась пением стали, не позволила их клинкам снова сомкнуться.

Она увернулась от следующего выпада вперед и изо всех сил ударила Резара под колени, прежде чем тот смог выпрямиться. Он громко застонал и упал на землю. Фейт приставила клинок к его спине. Пока он был во власти ее меча, она провела смертоносным кончиком по его плечу и груди, обошла вокруг, чтобы еще раз взглянуть на него сверху вниз.

«Хорошо кончившими» приходится признать тех, кто погиб рано и быстро, кто встретил пулю либо осколок, кто не мучился на больничной койке. Придется тебе, читатель, захлопнув книгу, взяться за пересмотр твоей эстетики, если ты не остолоп.

Он ответил ей убийственным взглядом. Знакомые черные глаза, в которых смешались гнев и абсолютный ужас. Глядя на искаженное нечеловеческой яростью лицо, Фейт впервые почувствовала его страх. Страх перед ней.

Несколько фейри из команды Резара бросились ему на помощь. Фейт захватила контроль над всеми шестью, даже не удостоив их взглядом, но едва не пошатнулась от пульсации стольких умов. Это было ошеломляюще, но сила внутри помогла ей отфильтровать тех, о ком не стоило беспокоиться. Сила повиновалась ей.



– Что ты такое? – Резар задыхался от ярости и негодования.

Фейт подняла ладонь и завороженно посмотрела на оживший символ. Но не светящийся знак завладел вниманием. Она почувствовала нарастающее давление. В пределах ее физической досягаемости возникла сфера, несшая в себе сущность фейри и видимая ей одной. Фейт могла видеть, чувствовать и слышать все его существо, напоминавшее то порочное зло, от которого, как ей казалось, она уже избавила мир.

Автор

– Ты называешь меня слабой, но посмотри на себя, – небрежно произнесла она, склонив голову и глядя на шар в ладони. – Внутри ты просто ничтожество. Запугиваешь остальных, чтобы никто не увидел твоих собственных страхов. Ты просто трус. – Фейт встретилась с ним взглядом, и он был прав, что обнажил свою уязвимость, показал страх – свою истинную сущность, прежде чем встретить конец. – Хочешь что-нибудь сказать напоследок?

Глаза Резара снова вспыхнули.

Шпион, уехавший в холод и там пропавший

– Огонь поглотит это королевство прежде, чем ты заявишь на него права.

Гарик Басмаджян

– В таком случае жаль, что ты не увидишь, – спокойно ответила Фейт, – как я взойду на Трон из пепла.

– Человек не может править, а тем более девчонка!

Он стоит у меня перед глазами как кататоник, застыл навеки в движении за стеклянной дверью его галереи на бульваре Распай. Клетчатая рубашка, начинающаяся лысина. Мелок. Я уже на бульваре, я полуразвернут к нему, он закрывает двери. Рот его открыт — это он мне говорит: «До свиданья!» По обе стороны от дверей — два французских жандарма с автоматами, ибо в те годы — с 1985-го по 1988-й — во Франции активизировалась армянская террористическая организация ASALA, провела серию взрывов… и исчезла. Но только из Франции, потому что уже в те же годы ASALA всплыла в СССР и в Армении. Они как рыбы в мутную воду перебазировались в перестроечный Советский Союз. Как следствие перебазирования несколько русских офицеров были убиты в Ростове-sur-Don (так писал великий Селин: Rostov-sur-Don). И что бы еще они наделали, эти горячие армянские парни, в Москве и российских городах, борясь за независимость, но их внимание отвлек Карабах. Там они нашли свое место. Я полагаю, что ASALA перебазировалась в СССР не без помощи французской разведки. А что, это было мудро с точки зрения французов — чтобы эти парни не взрывали французских граждан на французской земле, им помогли передислоцироваться. Пусть взрывают советских.

– Я не человек. – Фейт не дрогнула, оставаясь смелой и решительной. – И не фейри. – Она оглядела собравшуюся толпу, видя, что представители обоих рас устремили на нее взгляды. – Я слияние двух видов.

– Ты всего лишь никчемный человечишка… – Резар поперхнулся, слова застряли в горле, когда стрела насквозь пронзила его грудь. Окровавленный железный наконечник торчал совсем близко к сердцу.

При чем тут жандармы, стоящие у входа в галерею Басмаджяна на бульваре Распай весной 1988 года? Французское министерство внутренних дел выставило в те дни охрану к советскому посольству, к консульству, к торгпредству. Но почему к галерее? По-видимому, они рассматривали Басмаджяна как часть советского мира. Он свободно ездил в СССР, возможно, у него даже был советский паспорт. Еще в его галерее собирались эмигранты из СССР. Он всех нас подкармливал. В тот день я приходил к нему за деньгами в долг. Денег он не дал, зато щедро угостил кокаином и коньяком. Поэтому у меня, поворачивающегося к нему и машущего ему рукой, вполне довольный вид.

Фейт удивленно подняла глаза и обнаружила Рейлана, еще не опустившего лук. Его глаза налились кровью от злости, грудь гневно вздымалась и опускалась, выражение лица было пугающим, когда он уставился на фейри перед собой.

Он уже отворачивается тоже и уходит в месиво чужих рук, и торсов, и лиц. С этими людьми он вышел меня провожать. Я их не знаю, и глядя из года 2008-го в 1988-й сквозь толщу двадцати лет, вот я думаю, чихая от пыли этих лет: может быть, они его и грохнули, это общее месиво, эти отдельные лица? Потому что он вскоре пропал в СССР и так и не был найден.

Все вокруг молчали и не шевелились, если не считать захлебывающегося собственной кровью Резара, стоящего на коленях. Фейт не отрывала глаз от Рейлана, пока тот с отвращением смотрел на фейри сверху вниз. Когда он наконец опустил лук, то поднял глаза и посмотрел на нее.

Он, наверное, был шпионом. Как у многих армян, у него была захватывающая биография. Начнем с того, что он родился в городе Бейруте, некогда город называли Парижем Ближнего Востока. Родившись в Бейруте, он почему-то свободно ездил и в Ереван, и в Москву, то есть свободно передвигался, чего все мы, эмигранты тех лет, были лишены. Мы ему завидовали. К тому же, что не редкость среди армян, он умел делать деньги. Он продавал картины русских художников XIX века, всяких третьестепенных Айвазовских, к которым я, признаюсь, и тогда, и теперь испытывал презрение. Но он продавал и был верно ориентирован уже тогда: свидетельство тому — сегодняшний успех русского рынка искусства: Сотби\'с продают Айвазовских уже за приличные деньги.

Фейт чувствовала, как жизненная сила Резара пульсирует в ее ладони – чувствовала, как он пошатнулся от смертельного выстрела. Именно Рейлан прервал зрительный контакт и убрал лук. Выражение его лица было лишено доброты и милосердия, когда он приблизился так быстро, что Фейт оставалось лишь смотреть.

Впервые я попал к нему с моей опереточной женой Еленой: в 1980-м у меня с ней опять начался роман. Чтобы этот роман получался глубоким, нам нужны были наркотики. Ничего серьезного мы не искали, хотели купить гашиш. Басмаджян был нам рекомендован художником Юрием Купером, бывшим Куперманом. Галереи тогда у Басмаджяна не было, жил он в забытом мною месте Парижа, но помню, что на окраине. Увидав красивую опереточную жену мою Елену, он сделался гостеприимным и дружелюбным. В клетчатой рубашке, рано начавший лысеть, невысокого роста, не богатырского телосложения, он раскинул перед нами свои богатства: предложил сколько угодно амфетаминов, таблетки эти он в промышленном масштабе привозил из СССР, во Франции они считались наркотиками, в СССР стоили буквально медные копейки. Он накурил нас у себя, не продал, но подарил приличный кусок гашиша. Когда мы ехали от него ко мне на rue des Archives, мы были уверены, что Гарик отличный тип. Добрый товарищ, меценат для поэтов и красивых женщин. Впоследствии мне не пришлось сменить это мнение. Видимо, просто потому, что я не жил с ним вплотную следующие восемь лет. А лишь приближался к нему моментами. У меня оформлялась моя, особая, только моя литературная и личная судьба — в ноябре 1980-го у меня вышел первый роман по-французски («Le poete russe prefere les grandes negres»), роман имел шумную известность, я удалился от толпы эмигрантов во французскую, крепкую, как сигареты «Житан», жизнь. У Басмаджяна шла его жизнь, он стал носить пиджаки, завел галерею в очень престижном месте, пиджаки год от года становились все более солидными и стоили, видимо, все дороже. Однако меценат в нем не угас. Он с удовольствием поил и развлекал у себя в галерее шумных русских художников, даже с риском оттолкнуть покупателей — он принимал их и оставлял французских покупателей ради русских художников без сожаления.

– Тебя предупреждали, что не стоит так с ней говорить, – сказал Рейлан с леденящим душу спокойствием.

Он без колебаний схватил стрелу и безжалостно вырвал ее из груди Резара с самым отвратительным звуком, который не заглушил даже крик боли. Из раны хлынула кровь, но когда Рейлан отбросил стрелу, то схватил Резара за горло, заставляя неловко запрокинуть голову и посмотреть на возвышающегося над ним генерала.

Он продолжал ездить в СССР, видимо, без особых затруднений и с явной выгодой для себя. Он мало что говорил о своих поездках. С годами я все более уверил себя, что наш меценат — шпион для нескольких стран: Армении, СССР, Ливана, плюс французской разведки. Может, мне хотелось так думать. Небольшая тень в наших отношениях упала на него, когда, может быть, за год до его исчезновения Наташа Медведева напилась пару раз у него в галерее в компании русских художников. Как раз тогда сломалось ее железное здоровье, и она все чаще и быстрее пьянела. В пьяном виде Наташа представляла собой стихийное бедствие. Она могла влезть на стол и танцевать голой, как утверждали злые языки. В том же 1988-м я силой повел ее, молчаливую и хмурую, в черном пальто и черном платке, к доктору. Доктор сказал, что мне нужно приготовиться к подвигу всей моей жизни, потому что женский алкоголизм не лечится. Я сказал, что я готов, доктор выписал алкоголичке белые мелкие таблетки Esperal и наказал принимать их каждый день с утра. Подразумевалось, что если моя подруга выпьет алкоголь, то ей будет очень худо, к физиономии прильет кровь, взлетит вверх давление, чуть ли не кровь закипит. Мы молча ушли. Я обошел всех ее русских знакомых и попросил, кого вежливо, кого настойчиво, а иных — угрожающе, не пить вместе с больной алкоголизмом Наташей. Большинство изгнанников восприняли мою просьбу с пониманием. Басмаджян посочувствовал мне, но давать обещание отказался. «Наташа — вольный дух, и как я могу ей запретить приходить сюда. Вы — мне оба друзья, а проверять, пьяная она или нет, я не буду. Не преувеличивай, Эдик…»

– Можешь гореть в преисподней, зная, что умер, стоя на коленях перед своей королевой.

Рот Резара открывался и закрывался, но в промежутках между кашлем и хлюпаньем ему все же удалось выдавить.

Эдик не преувеличивал, дела с Наташей обстояли плохо. Философичность Басмаджяна мне не понравилась. Я ушел и появился у него только через несколько месяцев — смирив гордыню, пошел занимать денег. Вот тогда я увидел его в последний раз в стекле дверного проема его галереи: я полуразвернут к нему, он закрывает двери. Как оказалось, двери в его жизнь. Больше я его не видел. Вскоре стали циркулировать слухи, что он пропал в Москве. Выехал на встречу и не вернулся. Черные умы вскоре заговорили о том, что «Басмаджяна пропустили через мясорубку». В те годы внезапно закипевшая Россия уже пользовалась мрачной славой черной дыры.

– Да здравствует король Малин.

Я вспомнил о нем уже в следующем, 1989 году, в декабре, когда сам оказался в Москве, в гостинице «Украина», откуда, если верить информации нескольких моих парижских знакомых, и вышел в свой последний путь Басмаджян. Гостиница напомнила мне тогда древний храм Змеи из фильма «Конан-варвар», на ее стенах были установлены проволочные сетки для ловли падающих кирпичей. Полуосыпавшаяся, разрушающаяся, она все же была величественна и как-то слилась у меня с образом человека, выходящего из ее дверей на мученическую смерть. Я неплохо описал и гостиницу «Украина», и черную дыру Москвы в книге «Иностранец в смутное время».

Фейт почувствовала прилив горячей ярости, принадлежавшей Рейлану, и тут же поняла, что он собирается сделать. Она крепко сжала кулак, стиснув зубы от боли, которая обожгла ее изнутри, Рейлан резко свернул Резару шею. И она вздрогнула, когда боль утихла за несколько коротких секунд.

А потом не чувствовала ничего. Свершенный приговор не казался справедливым, когда тело злобного фейри упало на землю. Он заслужил смерть, но это не вернет к жизни невинного мужчину и многих до него.

Строились и, видимо, строятся и сейчас теми, кто его не забыл, и его родственниками наверняка догадки о том, кто ответствен за его исчезновение и, по-видимому, убийство. Бизнесмена Басмаджяна могли убить криминальные бизнесмены — говорят, у него при себе была крупная сумма денег, либо эти люди верили, что у него может быть спрятана крупная сумма денег, и могли пытать его, а потом и убили. Если же поверить в то, что он был шпионом (а в это заставляет поверить небывалая легкость, с какой он пересекал границы, да не пустой, а с килограммами наркотиков), то количество разведок, которые могли убрать его, наказав за предательство или проступок, также велико. Могли убрать его и ребята из террористической организации ASALA.

Голова пульсировала от боли, но Фейт не могла успокоиться. Или, скорее, бушующая внутри сила радовалась ее поступкам и не собиралась уходить. Воздух обжигал горло. Зрение затуманилось.

Возможно, он перед ними в чем-то был виновен. Не зря же французское государство приставило в те годы охрану к его галерее.

Фейт ощутила прикосновение. Руку на предплечье, которое она так и не опустила, и еще одну на талии. Она потянулась навстречу прохладной волне, которая за этим последовала, и частично подчинилась этой новой силе. Разум сковала усталость, когда сила закричала и отступила под натиском. Присутствием Рейлана. Когда он ворвался, чтобы утихомирить бурю и укротить хаос.

Так как я жил рядом с этим странноватым человеком, курил его гашиш, нюхал его кокаин, пил иногда его коньяк, то иногда он снится мне во сне живущим в огромном каменном доме в республике Нагорный Карабах. Он сменил фамилию и сделал пластическую операцию. И живет себе припеваючи с новой семьей. Мне хочется верить не в мясорубку, а в счастливую сказку.

И сила отпустила ее. На этот раз.

Ее власть над остальными разумами ослабла, и фейри отшатнулись, абсолютный страх исказил их злобные лица и сделал похожими на перепуганных детей.

Без градусов души

– Уходите, если не хотите разделить участь своего друга, – прорычал Кайлер.

Фейт едва стояла на ногах, но услышала шарканье и смогла различить бросившихся прочь фейри. По мере того как прохлада продолжала проникать под кожу и гасить огонь, она оглядела замершую толпу и убедилась, что больше никто не пострадал. Она моргнула, не веря в увиденное. Чувства обострились в приступе паники, когда Фейт увидела, что многие упали, и к ним быстро присоединились другие. На одно ужасное мгновение она подумала, что случайно напала и на них тоже.

Сергей Довлатов

Но когда зрение прояснилось, поняла, что люди не мертвы и не ранены. Вовсе нет. Они встали на одно колено и склонили головы. Фейт не верила своим глазам. Было ли это вызвано страхом и преклонением перед фейри? Страхом перед ней?

– Королева Фениксов, – охнула женщина, и по толпе прокатился благоговейный ропот. Слова повторялись и становились все громче. – Благодарим тебя.

Так называемые писатели вообще-то жалкие существа. Иоганнов Вольфгангов Гёте среди них мало. В основном это мятые, нерасторопные люди с ярко выраженной дисгармонией и в одежде, и в лице, и в фигуре. И в деталях лица, и в деталях фигуры. Такое впечатление, что дисгармония — их отличительный признак. Знаменитый поэт Байрон весил около девяноста кг, будучи совсем небольшого роста. Романтик толстяк, толстяк романтик.

Фейт была ошеломлена, волна смущения и вины захлестнула изможденный разум и тело. Она больше не могла здесь находиться. Не заслуживала их благодарности, не сделала ничего, разве что обнажила свою порочную сторону, пусть даже этот фейри заслуживал смерти. Она не спасла их. Не смогла спасти человека, умершего из-за нее.

Только когда сила полностью иссякла, она окончательно пришла в себя, и осознание поразило ее словно физический удар. Ей хотелось почувствовать вину, ужас, но не было ничего. Может, эмоции захлестнут ее, когда пройдет усталость. Фейт мечтала об отдыхе.

Довлатова помню, как такое сырое бревно человека. Его формат — почти под два метра в высоту, неширокие плечи, отсутствие какой бы то ни было талии — сообщал его фигуре именно статус неотделанного ствола. Не знаю, как он был одет в Ленинграде, но в Америке люди его склада радостно облачались в бесформенные джинсы и мятые рубахи, а то и просто в потные безразмерные тишотки, то есть обретали вид вечных нерях. Он обычно носил вельветовые заношенные джинсы, ремешок обязательно свисал соплею в сторону и вниз. Красноватое лицо с бульбой носа, неармянского (он говорил, что он наполовину армянин), но бульбой, вокруг черепа — бесформенный ореол коротких неаккуратных волос. Судя по фотографиям, в Париже в 1978-м он был с усами. Впоследствии прибавил к усам бороду, заспанную и недлинную. Он умудрялся всегда быть с краю поля зрения. И всегда стоять. Именно сиротливым сырым бревном.

Рейлан оказался у нее за спиной, продолжая обнимать после того, как в очередной раз вернул ее обратно. И Фейт сожалела лишь о том, что снова втянула его в это, заставила использовать способности, чтобы спасти ее от самой себя.

Впервые я увидел его фамилию в журнале «Эхо»: такой журнал издавался в начале 80-х годов в Париже эмигрантом, бывшим питерским писателем Володей Марамзиным и поэтом и музыкантом Алексеем Хвостенко. В номере 3 этого журнала за 1978 год были опубликованы отрывки из моей книги «Дневник неудачника». Вот не помню, в том же ли номере «Эха», либо в следующем, были опубликованы и отзывы на мою публикацию. Некто Ефимов называл меня «литератором-бандитом», а Довлатов меня защищал. Он написал: «Бандит ли Лимонов или нет, это либо беда, либо нет для его семьи, а вот талантливость Лимонова меня возвышает и радует». Меня и сейчас не балуют похвалами, а в те годы меня атаковали литераторы всех поколений эмиграции. Мои два первых произведения (отрывки из «Это я, Эдичка» появились в журнале «Ковчег») атаковали с такой яростью, словно защищали от меня жизни своих детей. И вот на фоне истеричных визгов «против» я прочел довлатовское «за». Мне хватило его высказывания на несколько месяцев хорошего настроения. Его фамилия мне ничего не говорила, из питерцев я знал Бродского, Марамзина, Хвостенко, поэта Кривулина, тех, кто приезжал в Москву. Ибо удосужиться съездить в Питер я, до эмиграции, так и не соизволил. Попал туда впервые уже после эмиграции по делам партии.

Он подталкивал ее вперед, но Фейт вскинула голову, высматривая кое-кого. Она заметила Гаса у входа в гостиницу, единственного, кто небрежно прислонился к стене, потягивая захваченный с собой эль. В его взгляде не было отвращения, только легкая заинтересованность и неверие.

Рейлан не отпускал ее всю дорогу, пока они шли к нему.

Недолго посидев в Париже, Довлатов приехал в Нью-Йорк. Он держался одной компанией с семействами Вайлей и Генисов. Они где-то там в Квинсе, кажется, все вместе и поселились. А может, в Бронксе. Я же жил в стремных криминальных отелях в центре города. Во время первых месяцев пребывания Довлатова в Нью-Йорке мы несколько раз встречались. Реальной причиной для моего с ними соединения, впрочем, был вовсе не Довлатов. Брат Вайля был женат на чудесной зеленоглазой Светке, у которой был маленький ребенок и старый любовник, австриец. Брат Вайля, правда, уже не жил со Светкой. Я влюбился в Светку и стал с ней спать. Впрочем, иногда к нашей паре присоединялась еще одна девочка — я описал ее в рассказе «Мой лейтенант», да так прочно, что забыл ее настоящее имя. Каюсь, я всегда был сластолюбивым типом, похотливым и козлоногим. Остаюсь и сегодня таким — моя похотливая природа приносит мне в наказание не только удовольствия, но и неприятности. Часть моей истории со Светкой правдиво рассказана в рассказах «Ист-Сайд — Вест-Сайд» и «Знак голубя». О, Светка, как жаль, что любовь наша была столь коротка! У нее были чудесные половинки попы, в форме пышных эллипсов, и пронзительные зеленые глаза.

– Как я могу найти тебя? – спросила Фейт, обязанная сделать это ради Марлоу.

Гас, похоже, не хотел отвечать, но после нескольких секунд раздумий все же ответил.

…Ада, Довлатов! Я помню, что мы всей большой компанией искали дешевый ресторан на воздухе. Был летний вечер, и не хотелось забиваться в окондишенное помещение. Я предложил им, не мудрствуя лукаво, купить алкоголь и еду в супермаркете и отправиться в Централ-Парк. Мы шли в это время по 59-й Централ-Парк Южной улице. Там были открытые загончики ресторанов, за столиками сидели респектабельные миссис, мисс и мистеры. Но нам, эмигрантам, эти заведения были не по карману.

– Огонь Феникса.

Фейт нахмурилась. Она была слишком истощена, чтобы играть в загадки.

— Вон он, тенистый, ждет нас, — указал я на тихо шумевший кронами деревьев на противоположной стороне Central Park South — Центральный Парк.

Он только тихо усмехнулся:

— Американцы убеждали нас с наступлением темноты в Парк не ходить, — сказал Петр Вайль. — Там опасно.

– Скоро ты поймешь, что это значит. И удачи тебе, Фейт Ашфаер. Начало конца уже близко. – Он поднял кружку и слегка склонил голову.

— Чепуха, — сказал я. — Посмотрите на себя, вы сами опасны, здоровенные ребята! Я хожу в мой отель «Diplomat» через Парк в любое время дня и ночи, потому что если его объезжать на автобусе, путешествие будет очень долгим. Через сам Парк неохотно ездят такси, да на такси у меня и денег нет.

Довлатов осторожно поддержал меня. Мы договорились, что купим вина и продукты, но далеко в глубину Парка углубляться не станем, расположимся у ограды. Когда мы вошли в Парк с покупками, Довлатов с Вайлем все же притихли. Влажный Парк еле шевелил своими зелеными щупальцами. В нем было пустым-пусто. Мы взгромоздились на поросший зеленью холм у самой ограды, у корней остро пахнущей пинии. За оградой красиво шелестели колеса больших автомобилей. После первых стаканчиков калифорнийского белого шабли они вынули сигареты и расслабились. С нашего холма легко было наблюдать и посетителей ресторанов и прохожих. Огни различных цветов мигали, вспыхивали.

Не говоря ни слова, Рейлан повел ее в сторону, и она не сопротивлялась. Фейт едва могла шагать, сопротивляясь манящей отдыхом тьме. Добравшись до остальных, они заговорили между собой, но ей удалось уловить только обрывки разговора, тогда как голова словно была под водой.

— Приятно, — сказал Довлатов. — Спасибо, Лимонов.

– Мы не можем оставаться здесь и рисковать, что они вернутся с новыми силами, – сказал Рейлан.

– Уже стемнело и отправляться в путь также рискованно, – возразил Кайлер.

Сказать, что я помню, о чем мы впоследствии говорили, я не могу. Потому что не помню. Помню момент. Влажный вечер в раскаленном Нью-Иорке, мы укрылись на краю свежей рощи. Светка, некоторое время стеснявшаяся брата мужа, подошла, села рядом со мной. Обняла меня… И мы крепко вдохнули запахи растений.

– Но не настолько, если слухи распространятся. Мы здесь как приманка.

Они спорили еще несколько минут, прежде чем она снова начала двигаться – не обратно в гостиницу. И хорошо. Фейт сомневалась, что сможет подняться по ступенькам.

Довлатов, видимо, производил впечатление на людей с деньгами. Ему дали денег на издание газеты «Русский американец», и он стал конкурировать с «Новым русским словом». Так как Яков Моисеевич Седых, владелец «Нового русского слова», обвинив меня в пожаре в помещении газеты в 1977 году и настучав на меня в FBI, сам позиционировал себя как мой враг (меня два раза вызывали в офис FBI в Нью-Йорке на допрос и провели против меня расследование, даже мою жену вызывали; один из агентов все время ошибался, называя меня «Мистер Лермонтов»), получалось, что только по одному этому Довлатов — мой друг. Друг-то он, возможно, и был дружелюбен, но напечатать в своей газете интервью со мной он так и не смог. Или не захотел. Вероятнее всего, не захотел, чтобы не подвергать себя ненужному давлению. У меня уже была репутация опасного революционера и troublemaker(а). Я на Довлатова не обижался, мне было не до него. Я не относился к нему серьезно, то, что Довлатов сочинял и начал публиковать («Соло на ундервуде», 1980; «Компромисс», 1981; «Зона. Записки надзирателя», 1982; «Заповедник», 1982), воспринималось мною как полная хохм бытовая литература. В ней, по моему мнению, отсутствовал трагизм. Когда впоследствии, уже после своей смерти, Довлатов сделался популярен в России, то я этому не удивился. Массовый обыватель не любит, чтобы его ранили трагизмом, он предпочитает такой вот уравновешенный компот, как у Довлатова: так называемый приветливый юмор, мягкое остроумие, оптимистическое, пусть и с «грустинкой», общее настроение. Мой «Эдичка» большинству обывателей был неприятен, чрезмерен, за него было стыдно, а герои Довлатова спокойны без излишеств.

Она едва осознала, что происходило дальше. Ее передавали из одних теплых объятий в другие. Затем ноги оторвались от земли, и на секунду ей показалось, что она летит, пока не села, а что-то обхватило ее сзади. Кто-то. Фейт прислонилась к крепкому телу, окутанная дарующим ощущение безопасности и дома запахом. Рейлан. Его рука на талии удерживала ее от падения, когда они двинулись вперед.

Фейт пробормотала, двигаясь вместе с его широкой грудью:

Постепенно он стал боссом, потому что, если ты главный редактор эмигрантской газеты, то перед тобой вынужденно заискивают. Искать твоей дружбы одних гонит тщеславие и страсть к графоманству, других — жалкая бедность эмигрантского бытия. Довлатов в короткое время стал новым Яковом Моисеевичем Седых. Седых тоже, в конце концов, не был лишен достоинств и таланта. Главный редактор эмигрантской газеты вынужденно принимает на себя и роль своего рода главы мафиозного клана. Он может не принять рекламу нового колбасного магазина, русские и евреи не станут туда ходить, и ты прогоришь. Или рекламу рыбного магазина, или ресторана. Довлатов управлялся со своим новым местом очень неплохо, много врагов не нажил, всех старался ублажить, и все более-менее были им довольны в Нью-Йорке. У него оказался талант к налаживанию существования, Бродский отнес его рассказ в «Нью-Йоркер», и легендарный журнал, печатавший в 20-е и 30-е годы на своих страницах лучших авторов Америки, опубликовал Довлатова. Потом Бродский устроил ему английскую книгу. (После чего Бродский возревновал все-таки Довлатова к американскому читателю и прекратил ему помогать.) Об успехах Довлатова я узнавал уже в Paris, куда переехал вслед за судьбой своего первого романа в мае 1980 года. Вести об успехах привозили наши общие знакомые.

– Я убила его…

Я побывал в Америке в 1981 году и встретил Довлатова на конференции по новой русской литературе в Университете of South California в Лос-Анджелесе. Знаменитая моя шутка, когда поэт Наум Коржавин ругал меня десять минут и не хотел заканчивать, а я, спросив у ведущего, полагается ли мне время, и если да, то сколько, подарил свое время Коржавину, и он продолжал ругать меня уже за мой счет еще десять минут, имела место именно на той конференции. Довлатов верно передал ее. Он забыл, однако, упомянуть, что на той конференции я пережил свой литературный триумф, да такой, какого не имел ни один русский писатель со времен выхода «Ивана Денисовича». В первый же день на первой сессии конференции оказалось, что из четырех прочитанных западными профессорами докладов три доклада были посвящены мне и моей книге «Это я, Эдичка».

– Нет, не ты.

Она кивнула. Или ей это показалось. Слова ускользали, мир расплывался. Фейт была в надежных руках – они были в безопасности, – как и остальные люди в гостинице, освобожденные хотя бы от этого монстра. С этой мыслью она полностью расслабилась и провалилась в манящее блаженное забвение.

Когда я наконец попал опять в Нью-Йорк осенью 1990 года — издательство «Grow Press» пригласило меня для промоушэн моей книги «Memoires of a Russian punk», — Довлатова уже не было в живых. Он умер в августе 1990-го от сердечной недостаточности.

Что я думаю сегодня о его творчестве? В сущности, думаю то же, что и в 1980-е годы. Что писателю Довлатову не хватает градусов души. Что раствор его прозы не крепкий и не обжигающий. Самая сильная литература — это трагическая литература.

Глава 45. Заяна

Тот, кто не работает в жанре трагедии, обречен на второстепенность, хоть издавай его и переиздавай до дыр. И хоть ты уложи его могилу цветами. Ну а что, это справедливо. Только самое жгучее, самое страшное, самое разительное выживет в веках. Со слабыми огоньками в руке не пересечь великого леса тьмы.

За все три столетия жизни Заяна не видела ничего подобного. Сила, принадлежавшая человеку, способность подчинить семерых фейри своей воле и приказам… К такому ее не готовили. Мордекай предупреждал, что девушку нельзя недооценивать, но даже это показалось ей грубым преуменьшением. И все же Фейт была обречена. Человек с огромной силой и потенциалом, которому не хватало дисциплины, чтобы пользоваться этим.

Пока Заяна, Маверик, Амайя и Нерида наблюдали со стороны, Тайнан собрал всю возможную информацию из суматохи внутри. Ему легко удалось разыскать Резара, и Заяне было интересно узнать, как Фейт и ее спутники отреагируют на реальную угрозу.

Хотел бы я хоть чуть-чуть походить на Довлатова, и чтоб моя биография хоть чуть-чуть напоминала бы биографию этого сырого мужика с бульбой носа? Решительно не хотел бы — если бы увидел в себе черты «довлатовщины», то есть ординарности, то я растоптал бы такие черты.

Но, похоже, у Фейт были другие планы. Ей так и не довелось увидеть их в бою; ни единого шанса увидеть кого-либо из фейри в действии, поскольку девушка взяла ситуацию под свой контроль, очевидно рискуя при этом собственной жизнью. Заяна почувствовала завладевшую ею силу, ощущала низкие вибрации, слишком хорошо знакомые, которые умела контролировать в отличие от Фейт. И ликовала при виде ее несобранности и неумении обуздать их.

– Будь я проклят, – пробормотал Маверик.

«Ляхи»

Они наблюдали, как Фейт поставила Резара на колени и пригвоздила к месту тех, кто попытался вмешаться. Удивительно, что ей так и не удалось покончить с ним, фейри с серебристыми волосами окончательно потерял контроль над своей ощутимой яростью. Заяна наблюдала за ними с мрачным восхищением, видя, на что они способны.

Она была права: тьма проникала даже в чистые сердца.

Старые фотографии XX века имели свойства быстро желтеть, засыхать, как вложенные меж страниц книги растения, становиться ломкими, выцветать, как выцветают сейчас листки, присланные по факсу. Интересно, в век цифровых фотографий станут ли так же быстро выцветать фотографии, отпечатанные на бумаге «кодак»? Неизвестно. Фотографии моей памяти тускнеют, это факт.

Но гораздо поразительнее было другое. Заяна почти почувствовала страх при мысли о том, что магия Фейт может ее убить. Затем произошло самое неожиданное, когда воин коснулся человека.

– Телепат, – пробормотала Нерида.

В школе с девятого класса у нас учились в классе Лях, Ляшенко и Ляхович. Мало того, что все три фамилии происходили от одного корня «лях», то есть поляк, в просторечии украинского языка (вспомним, Тарас Бульба перед тем, как убить сына Андрия, грозно-сочувственно вопрошает его: «Ну что, сынку, помогли тебе твои ляхи?»), то есть, видимо, предки этих наших ребят прибыли когда-то в Харьков из Польши и так и звались «ляхами», так еще Лях и Ляшенко были двоюродные братья!!! Оба занимались спортом: Толик Ляшенко был отличным легкоатлетом, бегуном, а Генка Лях отличался на ниве тяжелой атлетики: толкал штанги, метал диски. В спортивных штанах, майке, довольно крупный, хотя и невысокий: старательный чубчик чуть набок — таким мне сохранили Генку фотографии моей памяти. Толик же Ляшенко полностью соответствовал классификации легкоатлета: долговязый, выше всех в классе. Оба были спокойные, знающие себе цену ребята. Семьи у них были, как тогда говорили, «итээровские», то есть они были из семей инженерно-технических работников, жили они не в квартирах, но в частных домах. Так получилось, что я у них дома никогда не был, но понимал, что их отцы принадлежат к несколько иному имущественному классу, чем моя семья: мы — отец, мать и я — жили в одной комнате в коммуналке.

Заяна обернулась на ее удивленный голос.

– Что?

– Фейри с серебристыми волосами – уверена, он Телепат. Тот, кто способен обнаруживать силу в других и уменьшать ее. Иногда они полностью лишают способностей, иногда просто ослабляют их. Зависит от силы Телепата и того, кому она принадлежит, – объяснила фейри, не отрывая глаз от происходящего.

Они и дружили: Лях, Ляшенко + Ляхович — с такой же элитой нашего класса, к которой я не принадлежал. Из девочек это были безоговорочно Вита Козырева и Лариса Болотова. Эти две девочки тоже проживали в частных домах. У Козыревой я несколько раз был: на стенах у них висели картины маслом и даже какие-то барельефы в виде венков и ваз. Мне это великолепие и наличие двух этажей, многих комнат, казалось несусветной роскошью. К этим пятерым, безусловно, самым богатым детям нашего класса, примыкали Витька Проуторов (я писал об этом парне в «Книге мертвых»-1), не только потому, что жил с матерью и отчимом тоже в частном доме рядом с домом Виты Козыревой, по и потому, что был он красивый мальчик и музыкант, и Лина Никишина, — мать ее была простым доктором, и жили они не в частном доме, — подруга и Болотовой, и Козыревой. Они все так и ходили втроем в сцепке: девочки. А с ними три «ляха», как мы их называли, и Витька Проуторов. То, что они (кстати, все они были еще и первыми отличниками нашего класса) дружили все по классовому принципу, стало мне ясным лишь недавно, а именно в 2007 году. Случилось это так: в августе 2007 года украинское правительство аннулировало черный список российских граждан, которым запрещен был въезд в Украину (в списке значились такие разные люди, как Э. Лимонов, Ю. Лужков, К. Затулин, В. Жириновский или А. Дугин). Узнав об этом, 15 сентября я взял охрану, сел в автомобиль «Волга» и отправился в Харьков. 16 сентября моей матери должно было исполниться 86 лет. Мать свою, Раису Федоровну, я нашел сморщенной подозрительной старушкой с железными зубами. Тогда она еще ходила и имела достаточно сил сидеть со мной и гостями за праздничным столом. Проведя день с матерью, я отправился на следующий день посетить места моего детства и ранней юности. Меня должен был сопровождать в моем «хадже» местный тележурналист Филипп Дикань. Мы с ним встретились в старом районе Харькова, на Салтовке, когда-то Салтовка была зеленой рабочей окраиной, но с тех пор ее поглотил город. Она давно уже не рабочая и не окраина. Мы встретились у здания бывшего клуба «Стахановец», к нашей машине подъехали телевизионные ребята Диканя. Мы все вышли из машин и стали обсуждать маршрут «хаджа». Пока обсуждали, подъехали еще две телекоманды, мы там все затоптались на некоторое время. Осень в Харькове — самое лучшее время года. Листья обычно держатся долго, очень красиво на улицах. Деревья в Харькове, кстати, не покинули улиц и не сведены только к бульварам. Они растут прямо из квадратов земли в асфальте, потому там ходишь по улицам, как в роще гуляешь.

Вот проклятие. Владелец такого дара мог серьезно помешать ее планам. Хотя Заяна полностью контролировала свои ментальные барьеры, она никогда раньше не сталкивалась с кем-то подобным и не знала, выстоит ли против него. Фейри был неизвестной угрозой, как и Фейт. Ей следовало испугаться или хотя бы насторожиться, как остальные члены ее команды, но Заяна ощущала только предвкушение от брошенного вызова, жажду познать неизведанное даже в смертельно опасном противостоянии.

Она снова сосредоточилась на происходящем и была ошеломлена тем, что произошло дальше, возможно, даже испытала легкий трепет, наблюдая, как зрители один за другим начали кланяться Фейт. На их лицах отражалось восхищение, а не страх.

Уже целым кортежем мы отправились в среднюю школу № 8, где я учился. Благо, она всего в нескольких сотнях метров от «Стахановца». Стоя у школы, я давал интервью, затем Дикань предложил мне снять меня внутри школы, например в классе, где я учился. Я выразил сомнение, что нам разрешат сделать телерепортаж «Лимонов в родной школе», но Дикань удивился моему пессимизму и счел нужным напомнить мне, что здесь не Россия.

Фейт обменялась парой слов с мужчиной, с которым они говорили прежде. Затем, ослабшую, ее посадили на лошадь вместе с Телепатом, и вся компания быстро покинула сцену. Девушка с трудом оставалась в сознании, и хотя Заяна ликовала при виде ее слабости после прилива силы, все же не смогла отмахнуться от боли в груди, напоминавшей сочувствие, пока наблюдала за беспокойством, смешанным с паникой, на лицах ее спутников-фейри.

— Это в России, Эдуард Вениаминович, вас ненавидит власть, здесь мы вас любим, вы наш великий земляк.

– Я так понимаю, мы следуем за ними, – сказал Тайнан.

Через минут пять Дикань действительно вышел из дверей школы (куда он удалился тотчас после комплимента мне) и возвестил, что на все наши пожелания и просьбы ответ может дать только директриса, она сейчас во дворе школы.

Взгляд Заяны скользнул обратно к окну – туда, где мужчина, с которым они разговаривали, снова развалился на стуле.

— Кстати, сказали мне, она — дочь вашего соученика.

– Возьми Амайю и проследи за ними, – проинструктировала она своего заместителя после недолгих раздумий. – Мы вас догоним. Хочу проверить, можно ли что-нибудь вытянуть из человека, с которым они встречались.

В это время как раз из двора пошли разного возраста и разных наций школьники и школьницы. Последними шли китайцы.

Тайнан проследил за ее взглядом:

– Я мало что узнал даже со своим слухом. Внутри было слишком шумно. Он морской торговец, но человек называла его по-другому – оракулом.

— Китайцы! — сказал я.

Нерида охнула и пробормотала:

— Это, Эдуард Вениаминович, вьетнамцы, — заметил Дикань. — У нас тут много вьетнамцев.

– Поразительно.

Заяна едва не закатила глаза от любви Нериды к чудесам и новым понятиям, но пока что ее любознательность шла им на пользу.

Вьетнамцы выглядели чистенькими, у всех были белые манжеты и белые воротнички на темных костюмах.

– Что это значит? – спросила она у фейри.

Нерида встретилась с ней взглядом:

— А вот и директриса, видимо! — сказал Дикань. К нам направлялась худая высокая молодая женщина. Она улыбалась нам.

– Оракулы имеют связь с Духами. И часто получают от них знания и дар ясновидения через видения и сны.

— Мне уже сообщили, — она повертела в руках мобильный телефон, потому стало ясно, что ей сообщили о моем появлении по мобильному.

Это действительно напугало Заяну:

– Узнает ли он о нас?

— Я дочь вашего соученика Александра Ляховича!

– Не могу сказать точно. Их видения субъективны, часто отрывисты и загадочны. Обычно вопросов больше, чем ответов. Иногда они понимают, что видели, благодаря происходящим событиям, людям, которых встречают… Все это довольно неточно. – Нерида с восхищением говорила о даре, в то время как Заяна замирала от предвкушения.

— Ой, — сказал я, — надо же! Как он?

Ее уже очень давно не отпускали за пределы гор и ближайших деревень. Даже несмотря на безжалостные тренировки и обучение, она быстро поняла, что ее знания в этом необъятном мире ничтожны. Но сильнее всего она ненавидела то, что за считаные недели превратилась из одной из самых могущественных и уважаемых темных фейри в неопытную приспешницу тьмы. Ей еще так много предстояло испытать, так много у нее отняли в жизни. Осознание этого лишь усиливало жажду мести тем, кто приковал ее к горе.

— Да нормально, хорошо. Новую квартиру обживает. Полы циклюет.

– Я думаю, мы должны это выяснить, – решила Заяна. Она не собиралась прятаться, и, если мужчина станет угрозой из-за того, что знал или понял, встретившись с ними, она хладнокровно устранит проблему до того, как она станет таковой.

Заяна закончила продумывать план:

Мы все пошли в школу, так как дочь соученика сказала, что разрешает снимать везде, где захотим. Школа оказалась намного более просторной, чем школа моих воспоминаний. Каждый этаж обладал поистине огромным залом-коридором, полы были чуть ли не навощенные. Стены были свежеокрашены, классы вылизаны. Дети выглядели смирными, но не подавленными. Мы зашли в один из классов, когда-то он служил кабинетом физики, и наш классный руководитель, физик, помню, заводил туда наших учеников и избивал их там, ребята возвращались, выплевывая кровь. Я не сказал об этом школьникам, слаженно вставшим при появлении директрисы Ляхович и моем.

– Тайнан и Амайя последуют за фейри. Вам придется идти пешком и прятаться. Они, без сомнения, опытные следопыты и смогут обнаружить вас, если вы приблизитесь хотя бы на метр ближе положенного. Не попадайтесь, иначе поплатитесь жизнью.

Тайнан понимающе кивнул. Подобно остальным он знал, что, если их поймают или возьмут в плен, спасение не придет. Это было жестоко, сурово, но таковы были правила.

— Вот, ребята, Эдуард Вениаминович, он окончил нашу школу, — сказала приветливо директриса.

– Мы вас догоним, когда закончим здесь.

— Да, — подтвердил я, — в 1960 году! Выдержанные детки ничего не сказали. Однако личики их выразили и испуг, и недоверие. К той бездне, почти полустолетней глубины, отделяющей их от того майского утра, когда вот этот, нагрянувший к ним черт знает кто, стоял на своем последнем звонке.

Никто не осмелился усомниться в ее решении. И Заяна радовалась, что не нужно тратить силы на поддержание авторитета. Особенно ее волновал Маверик. Тот стоял невозмутимо, ничем не выдавая своего мнения об этом плане или предстоящей встрече с оракулом.

Тайнан и Амайя быстро ушли, прикинув, что прошло достаточно времени и фейри продвинулись достаточно далеко, чтобы их можно было отследить с безопасного расстояния. Заяна, не теряя времени, вышла из тени переулка и направилась к гостинице, желая поскорее встретиться с человеком и чувствуя из-за этого непривычное волнение.

— Учитесь и еще раз учитесь, — покровительственно произнес я. И удалился, чтобы их не смущать. Про себя я подумал, что эта вылизанная школа, как она ни натужится, и в следующую сотню лет не примет в свои стены такого, как я. Это была чистая случайность.

Войдя в заведение, Заяна обнаружила, что там царит тишина, атмосфера ужаса, смешанного с благоговением. Это было странно, и когда они вошли в основной зал, некоторые посмотрели на них со страхом, вероятно думая, что члены банды Резара вернулись отомстить. Заяна не удостоила их взглядом, высматривая нужного ей человека. Она не удивилась и не разозлилась, обнаружив, что он уже смотрел на нее, словно ждал, когда их взгляды встретятся.

Мы, когда закончили работу, стали откланиваться. Я дал дочери моего соученика номера моего мобильного и домашнего телефона моей матери.

Она прошла сквозь толпу людей, которые тут же убегали с ее пути, и бросила взгляд на лежавшего на полу мертвеца, окруженного друзьями или родственниками. Их рыдания и горе было удушающим.

— Кстати, — сказала она, — у отца завтра день рождения, вы, конечно, не помните, может быть, вы придете?

Остановившись перед мужчиной со светлыми кудрями, выбивающимися из-под странной шляпы, Заяна продолжала молчать, и они просто смотрели друг на друга, когда он сделал еще один большой глоток эля. По какой-то причине это усилило ее раздражение, но она все равно скользнула на скамейку напротив.

– Пожалуйста, присоединяйтесь, – протянул он.

Я сказал, что да, разумеется, вовсе не имея в виду, что приду. Затем я отправился в дальнейшее путешествие, «хадж» привел меня в тот день и к пруду, где я мальчиком купался и загорал, и к двери Дома культуры, где я мерз, ожидая, когда нас запустят на танцы (ноги были обернуты газетами), и к дому 22 на унылой Поперечной улице, где мы жили в те годы… Я забыл о Ляховиче и всех ляхах, и если бы сам Ляхович не позвонил мне на следующее утро, я бы так и не узнал, что Генка Лях умер.

У человека были крепкие нервы, и, хотя его холодное высокомерие действовало ей на нервы, она невольно задумалась, ждал ли он их. Было ненавистно осознавать, что это слабое существо с такой легкостью пробуждало в ней настороженность, обостряющую все чувства.

Мужчина сел прямо и поставил кружку на стол. Заяна не дрогнула, когда он оперся на предплечья, глядя на нее так пристально, как будто оценивал, без труда видя ее насквозь. Это ужасно пугало, но она не подала виду.

Он позвонил довольно рано. Мать-старушка кипятила что-то на кухне. Я взял трубку. Охранники мои курили на балконе.

Наконец человек заговорил:

– Сегодня я уже встречал одну странную пару глаз, помимо ваших. – Он бросил взгляд на Маверика, затем на Нериду, прежде чем снова сфокусироваться на ней. Он был наблюдательным и мыслил критически.

— Здорово, Эд, — сказал он и добавил в рифму ругательство, — х… тебе на обед! Это Сашка!

– Ты знал, что ужинал с членом королевской семьи? – проверяла Заяна.

— Кто? — спросил я. Последние лет двадцать пять никто на земле, кроме родной мамы, не осмеливался называть меня на «ты», не говоря уже о ругательствах, следующих вплотную за обращением.

Маверик рядом с ней напрягся, но промолчал. Не было смысла скрывать что-то от человека, и разоблачение их осведомленности о Фейт и ее спутниках ничего не изменит.

Медленная, лукавая улыбка тронула губы мужчины.

— Я тот, кого ты лживо назвал в своей книжке евреем, в то время как я действительный член дворянского собрания и потомственный шляхтич Ляхович! — закончил он. — У меня сегодня день рождения, Эдик. Приезжай к вечеру. Ничего особенного, выпьем в кругу семьи.

– Конечно. Хотя, похоже, она не единственная королевская особа, с которой я имею честь сидеть сегодня вечером. – Взгляд мужчины по очереди остановился на каждом из них с равным вниманием и удивлением.

Он продиктовал адрес и объяснил, как доехать.

Заяна вспыхнула от ярости, чувствуя, что мужчина насмехается над ними.

Если бы он не обругал меня матом, я бы не поехал к нему. Но я захотел посмотреть на наглеца. Довозил нас полковник Алёхин, мой давний приятель, за рулем была его большая юная женщина, настоящая великанша, по профессии, насколько я понял уже на следующий день, целительница.

Встав, Маверик обогнул стол и опустился рядом с мужчиной. Он развернулся всем телом, закрывая обзор наблюдателям, и Заяна заметила блеск лезвия, которое он вытащил.

Вечером Харьков, и район Салтовки особенно, стали непроницаемо загадочными ввиду почти полного отсутствия фонарей в этой части города. Я и два моих московских охранника на заднем сидении «ситроена» даже притихли. Мы привыкли быть волевыми сильными ребятами, всегда управляющими ситуацией, а тут оказались несомы спорящей парой, несомы их настроением, вдруг обнаружившейся усталостью великанши. Мы сумели купить пару коробок конфет, а вот купить спиртное около полуночи на земле моего детства и юности оказалось делом невозможным. В конце концов мы так запутались в темноте и в разбитых шоссе, так завязались с ними в тугой узел, что пришлось просить помощи у друга детства.

– Вы обнаружите, что мы гораздо менее терпеливы вашей предыдущей компании, – спокойно сказал Маверик, а потом наклонил лезвие, на котором заплясали языки голубого пламени, и улыбнулся с игривым лукавством. – Никогда не был поклонником загадок. И не стоит испытывать их на ней, иначе это лезвие покажется булавочным уколом по сравнению с тем, на что способна она.

На лице мужчины впервые промелькнул страх, но он быстро взял себя в руки, оторвав взгляд от грозного пылающего клинка. Заяна не стала сдерживать победоносною улыбку.

Грубо, с матерком, Ляхович объяснял то полковнику, то великанше за рулем по мобильнику, где он будет нас ждать, и мы, наконец, остановились. Охранники вышли. Нашли лысого носатого старого мужика под фонарем. Я вышел из машины.

– Кто ты? – спросила она его.

Мужчина снова потянулся за кружкой, остановившись, когда Маверик подвинулся вместе с ним, и они обменялись напряженным взглядом.

— Эдик, что ж ты меня в евреи записал… (мат) я член дворянского собрания, заместитель председателя… (мат)

– Всего лишь морской торговец. Можете называть меня Августин. Я вам не враг. – Он все же взял свой эль. – Выпьешь, Заяна?

— Хватит ругаться, Сашка, — сказал я. — Здравствуй!

Низкое рычание вырвалось из горла Маверика, когда он наклонился ближе и поднес лезвие к горлу мужчины достаточно близко, чтобы тот ощутил жар, но Маверик мог погасить огонь и вызвать его по своей команде.

– Как ты узнал ее имя?

Мы обнялись. Распрощались с полковником и великаншей. Пошли к нему. Квартира хорошо пахла свежим паркетом. Он горделиво показал мне несколько комнат. Предметы прилажены, налажены, сведены вместе. Дверные ручки сияют. Из таких наконец налаженных, уютных квартир, из последних пристанищ стариков и выносят на кладбище. Устроился удобно, и уже вперед ногами — пожалте. Я пробормотал несколько приятных для него слов, но совсем не тех. Мои мысли о его доме, я их приблизительно изложил, были страшнее его грубого мата, я думаю. Потому я ему их не поведал: не дал ему испить яду своего холодного пессимизма. В просторной свежей кухне сидели, ну, не ручаюсь за точность, но там определенно были: его круглолицая жена, его дочь-директриса, сын директрисы лишь показался. Подросток, его, как всех подростков, отрекомендовали, пробормотав: «Ему с нами неинтересно, у этой молодежи на уме компьютер, и они живут в интернете». Подростка быстро спровадили. Он посмотрел на меня с тоскою, уходя, бедняга. Там были еще две тетки. Сидели они давно, видимо…